След Бремера

Глава 25. Самородок

Проведя ночь в заброшенной таверне, Ноланд продолжил путь на восток. У моста ждет Вереск и цель их поездки уже близка!

Разговор с хранителем Пути воодушевил. Встреча получилась не из тех событий, что удивляют и потрясают подобно праздничному шоу, а затем забываются, оставляя в памяти только цветные картинки. Наоборот, влияние странной встречи сначала было незначительным, но постепенно нарастало, смысл сказанного раскрывался в глубинах сознания. Мировоззрение взвинтилось спиралью ввысь, и Ноланд смотрел на жизнь с новой высоты. Разум разрастался, как дерево, переполненное стихийной энергией природы и самой жизни. Ментальные листья с жадностью ловили ветер перемен и вдыхали солнечный свет, щедро льющийся с небес, корни жадно пили соки основ мира. Ноланд чувствовал, что уже не является тем человеком, который выполз из пещеры григотропоса посреди неведомых земель. Более того, сейчас он отличается от Ноланда, шедшего по древней дороге к заброшенной таверне.

Переполненный силой и стремлением вперед, Ноланд даже не остановился на ночевку и бодро шел круглые сутки. Спать не хотелось, ночная прохлада только наполняла новыми силами. Звездное небо качалось в такт шагам, луна постоянно выглядывала из-за облаков, наблюдая за странным путником. Туманы ползли по равнине среди синеватой мглы, разрываемые черными силуэтами деревьев и вздымающимися холмами. Хребет Корифейских гор застыл на востоке несокрушимой темной стеной, сливающейся с землей и небом.

Наконец на фоне светлеющего неба обломанные горные вершины начали приобретать четкие очертания – надвигался рассвет. Ноланда посетило удивительное ощущение, что это не утро наступает, а он сам идет вперед и приближается к рассвету. Он представил планету и себя, обгоняющего ее движение. Через несколько тысяч шагов Ноланд дошел до солнца – сквозь горы сверкнули первые лучи, нежные и путающиеся в тумане. Туман исходил от реки. Ноланд ускорил шаг, предвкушая встречу с другом и комфортную поездку в фургоне.

Река струилась серебристым потоком, отражая белеющее небо. Пологий берег зарос высокой травой и ракитником. Старый тракт упирался в мост, обозначенным двумя каменными столбами, похожими на вертикально поставленные бревна, на север уходила еще одна дорога. Ноланд подошел ближе, под ногами зашуршал крупный гравий. Вереска видно не было. Со склона крутого берега в воду поспешно юркнула выдра, под ивой крякала какая-та водоплавающая птица. Ноланд приблизился к каменным столбам, за которыми начинался мост. Начинался и заканчивался: уходящие в воду опоры прогнили и осели, на волнах плескалось зацепившееся за корягу одинокое бревно, фрагмент дощатого настила смутно угадывался на дне, остальное унесло течением.

Ноланд испугался, что Вереск погиб, проезжая по старому мосту, который не выдержал крупных дэрнирских лошадей с фургоном. Он стал осматривать обломки, стараясь найти что-нибудь, проясняющее недавние события. Журчала вода, пахло гнилым деревом, мокрым песком и водорослями. На одном из каменных столбов Ноланд нашел привязанную бечевкой дощечку. На ней чернели выжженные слова – записка от Вереска. Ученый сообщал, что мост не пережил недавнюю грозу, придется ехать в обход через Северный тракт. Ноланду там появляться чревато встречей с рыцарями, ему лучше переправиться здесь. Вереск уехал не дожидаясь спутника, чтобы не терять времени (вынужденный крюк может занять несколько дней). Встретиться предлагал сразу в Самородке.

Солнце поднялось и начался теплый день, но река оставалась холодной. Ноланд с досадой хлопнул по коленям. После бессонной ночи он планировал подремать в фургоне, вместо этого придется лезть в воду и продолжать спешку – судя по дате в конце письма, прошла уже неделя. Вереск предполагал, что Ноланд будет верхом и без особого труда переплывает неширокую реку вместе с лошадью. Это под силу даже не умеющему плавать. Ноланд плавать умел, но в незнакомую реку, да еще и с рюкзаком, предпочитал не соваться. В любом случае не здесь: для строительства моста выбрали самое узкое место реки, а чем уже русло, тем сильнее течение.

Ноланд пошел вдоль реки на юг. Карта показывала, что дальше река станет шире. Идти сквозь заросли стало труднее, встречались кочки и глубокие лужи, Ноланд промочил ноги и порезался осокой. Приходилось оставаться начеку: он по-прежнему в диких землях и снова углубляется на юг. Там, где объявился вуивр, может проснуться кто-нибудь еще. Особенно среди таких подозрительных зарослей, где шипят змеи и стрекочут неведомые насекомые. Приходилось тщательно выбирать дорогу, отчего Ноланд продвигался медленно. Только к полудню посчастливилось выйти на открытое пространство, где река расширялась. Будто устала от постоянного бега, нашла пологий берег и лениво распласталась, греясь на солнце. Летали чайки, высматривая на мелководье рыбу.

Брод был шириной метров двести, зато очень мелкий. Ноланд сделал из толстой ивовой ветки шест для проверки дна. Приятным воспоминанием мелькнул железный посох, увиденный в заброшенной таверне. Брезгуя насекомоподобной и ракообразной живностью, которая может копошиться в песке и особенно в липком иле, Ноланд не стал разуваться, заправил брюки в ботинки и пошел по чавкающему мелководью. Река на разливе текла медленно и успевала прогреваться. Уровень не поднимался выше колена, иногда Ноланд шел вовсе по щиколотку, но эти места были топкими и воняли тухлой рыбой.

Солнечные блики на воде слепили глаза, чайки вопили, возмущаясь вторжению чужака. Просторно, тепло, солнечно – идти было даже приятно. Ноланду вспоминались летние каникулы и поездки на Хиршвальдские озера – беззаботные времена, смешные купальные костюмы, похожие на пижамы. В детстве Ноланд ездил к озерам с дядей Альфредом и лишь однажды с отцом, который тогда чуть не помер со скуки, оторванный от работы. Когда Ноланд вырос, то пару раз наведывался к озерам с товарищами по учебе, но коллективный отдых всегда превращался в балаган. Позже Ноланд ездил в Хиршвальд только в одиночку и бродил по берегам блестящих водных дисков в задумчивости и грезах. В безветренную погоду озера отражали небо, и Ноланд воображал, что видит не отражение, а небеса иных миров, и стоит нырнуть в озеро, как переместишься между мирами и свалишься на головы людей, никогда не слышавших о Сандаруме и Ютерре. Ноланд шел, опираясь на ивовый посох, и прислушивался к воспоминаниям. Отчего-то давние хождения среди озер и нынешний переход через реку казались этапами одного и того же пути.

Когда до противоположного берега оставалось совсем чуть-чуть, Ноланд увидел, что впереди дно резко спускается вниз, вода темнеет, течение набирает силу. Как будто внутри реки протекала еще одна река. Глубокая полоса простиралась вдоль восточного берега сколько хватало зрения. Ноланд тяжело вздохнул. Все указывало на внушительную глубину. Последние двадцать метров придется плыть.

Что-то пугало Ноланда в этом темном участке реки с неизвестным дном и… обитателями. Алхимики Кха выращивали не только сухопутных чудовищ. Известны обладающие щупальцами стражи рвов… Один из них мог запросто скрыться от людей в реке и незаметно жить в иле под корягой сотни лет. Чем дольше Ноланд вглядывался в непроницаемую для взгляда воду, тем меньше решимости оставалось.

Он стоял по бедра в воде, ноги замерзли, но пошевелить ими значило привлечь внимание голодных глаз, скрытых под толщей воды. Ноланд не мог утверждать, что прямо здесь затаилась опасность, но чье-то присутствие он ощущал. Здесь может оказаться что угодно, только не обыкновенное речное дно. Текущая вода завораживала, притупляла сознание и открывала дорогу бессознательному. Еще немного – и в волнах начнут мерещиться образы!

Ноланд почувствовал, как неизвестность нагнетает страх. Чужие земли, чужая стихия. Здесь он беззащитен. Против чудовища не поможет умение плавать – жертву достаточно схватить за ногу и утянуть на дно. Убежать нельзя – в воде движения замедлены. Силой с чудовищем не справиться. Не сработает хитрость. Совершенно бесполезен чудесный револьвер. В такой ситуации у человека не остается ничего – даже разум и мысли уже не принадлежат ему, цепенея от страха перед неизвестностью, перед темнотой глубины… Остается только чистое самосознание без оболочек. Искра индивидуальности со свободной волей. Ноланд ощутил себя очищенным от всех условностей, и вместе с этим пришла мысль, обидная в своей правдивости.

Только оставшись без внешних преимуществ и всевозможных оболочек возможно по-настоящему проявить себя. Вместо всех действий, слов, чувств и размышлений остается только выбор. Сила воли всегда сила, идешь ты вперед или отступаешь. Важен личный выбор направления.

Ноланд прикрыл глаза. Сейчас он искра со свободной волей, маленький огонек перед рекой. Так уж случилось, что нужно преодолеть враждебную для огня стихию. Но это иллюзия. Стихий нет: есть эфир, из которого состоит вся материя, и есть первичный эфир человеческого духа. Он не искорка перед водной стихией! Живой огонь духа подобен бушующему пламени перед каплей воды!

Ноланд бросил ивовый шест и прыгнул в темные волны. Рюкзак тянул вниз, одежда намокла и облепила тело, однако ему казалось, что вода вокруг кипит и испаряется, толкает вперед и вверх. Спокойными и сильными движениями он греб к берегу. Солнце блестело на гребнях волн, как будто они горели. Ноланд ушел в воду с головой, вынырнул глотнуть воздуха и снова скрылся под волнами, продолжая плыть легко и быстро. Переполненный силой и энергией, он открыл глаза, намереваясь рассмотреть реку изнутри, понять, что вызывало у него гнетущие чувства. Вода оказалась неожиданно прозрачная, словно скинула перед Ноландом сумрачную завесу.

Вокруг плавали стайки мальков. Среди водорослей елозил брюхом сом, поднимая муть. Дно нельзя было назвать илистым или песчаным, только костяным. Дно сплошь покрывали кости. Скелеты людей и лошадей, занесенные речным песком, поросшие водорослями. Ноланд различил торчащие ребра, черепа с забитыми илом глазницами, ветхие кисти рук, сжимающие изъеденное коррозией оружие. Попадались целые скелеты в остатках одежды и доспехов. Подводное кладбище. Была ли здесь битва в Четвертую эпоху, или Кха скидывали в реку поверженных врагов? Или река размыла курган и потревоженные кости принесло сюда течение? Возможно, эти воины сражались с Кха, а может, служили им и помогали убивать путников. Ноланд отвернулся от павших и вынырнул. Несколько гребков – и обрывистый берег оказался перед лицом. Ноланд ухватился за корни деревьев и подтянулся.

Вода ручьями стекала с тяжелой, как будто обвешанной гирями, одежды. Он поднялся по крутому берегу и вышел среди рощи высоких тонких деревьев. За редкими деревьями просматривался привычный пейзаж холмов. Ноланд развел костер и устроил основательный привал с сушкой одежды и горячим обедом. После еды навалилась усталость, накопленная за сутки без сна, Ноланд откинулся у костра и с наслаждением подремал, слушая шепот ветра в кронах неизвестных деревьев.

Внутреннее пламя утихло. Увиденное под водой казалось видением или игрой разума. Ноланд допускал любой вариант и решил не думать о посторонних вещах. Еще один этап пройден, но засиживаться некогда. Он выпил чая, надел еще влажную одежду и поспешил в путь. Больше действий, меньше размышлений, как напутствовал странствующий хранитель Пути.

Следующие несколько дней прошли без интересных событий: настолько однообразно, что Ноланд не смог бы назвать число месяца, если бы не вел дневник. Он восстанавливал в памяти события своего приключения, начиная с получения письма от Теодора Бремера, и последовательно записывал в дневник. Получалась история, которая выглядела чистым вымыслом. Случайный читатель этих путевых заметок назвал бы Ноланда фантазером. Он и был таковым, но до того, как отправился в путь на григотропосе. Люди не поверят в его приключения, а он со своей стороны не верил, что человек может всю жизнь прожить в одном городском квартале и не отправиться на поиски истины… физически или мысленно.

Шахтерский городок Самородок оказался не шахтерским. Таковым его называли, поскольку селение располагалось на месте выработанных железных копей. Долгая и упорная добыча железной руды отразилась на ландшафте: склон горы делился на рукотворные ярусы, похожие на колоссальные каменные ступени. Рудокопы называют это этажным разносом. На трех таких ступенях расположились три улицы, отходящие от дороги – вот и весь город, едва наберется сотен пять человек.

Среди жителей шахтерское ремесло основателей города почиталось за святой труд, но самих шахтеров здесь не встречалось. В шахтах не работали уже несколько поколений, люди жили скотоводством и сельским хозяйством: пасли стада на горных отрогах, разбивали поля, огороды и сады на равнине внизу. По ярусам прыгала прирученная жителями чистая горная речушка, внизу под горой она же крутила колесо мельницы и питала посевы. Здесь не было промышленного производства, железной дороги и телеграфа. Строго говоря, село, а не город.

Поздним утром Старый тракт привел Ноланда к подножию горы. На почтительном расстоянии друг от друга стояли коттеджи, окруженные хозяйственными постройками. Колыхались на ветру пшеничные поля, цвела гречиха, в огородах рос кудрявый горох. Ревниво огороженные фруктовые сады уже отцвели, взгляд волей-неволей задерживался на зреющих фруктах. Большинство жителей в это время дня занималось хозяйством, и Ноланд видел их издали, в глубине огородов и полей. Они носили белые рубашки и плетеные шляпы с мятыми полями. Женщины украшали свои шляпы цветами, отчего становились похожи на ходячие клумбы. Все встречные буднично приветствовали Ноланда, привыкшие к путешественникам.

Дальше дорога круто поднималась вверх к основной части городка на ярусах. Ноланд с восхода солнца шел без привалов и перед крутым подъемом решил отдохнуть. Он сел на лавочку у забора и вытянул ноги. Где-то голосили куры, перегавкивались собаки. У обочины прыгала галка и украдкой поглядывала на Ноланда.

По дороге быстрым шагом шел мужчина, за руку он вел мальчика лет десяти. Тот еле поспевал и прятал от прохожих заплаканное лицо. Открылась калитка, их встретила женщина, вытирающая руки о передник.

– Успел? – спросила она.

– Почти, – сказал мужчина. – Пришлось уже из штольни вытаскивать. Сегодня же с мужиками заколотим вход.

– Идите прямо сейчас! Вдруг туда еще кто любопытный залезет, а вы заколотите…

– Вот и пусть! – гаркнул мужчина, обращаясь больше к мальчику. – Будут знать, как в шахтах играться.

– Я не играл, – топнул ногой мальчик. – Я искал дверганцев!

Ноланд улыбнулся.

– Сказок перечитал, – сказал мужчина и устало провел рукой по лицу.

Он небрежно отвесил мальчику подзатыльник и оставил с женщиной. Та повела сорванца за ограду.

– Запрем тебя в комнате на весь день, – донеслось до Ноланда, – считай, что ты попал в завал.

В ответ раздался обиженный вопль. Мать с сыном ушли.

Позади лавочки кто-то кашлянул, Ноланд обернулся. Через забор свесил загорелые руки старик в соломенной шляпе. Он появился, привлеченный голосами. Заявив, что полностью согласен с принятыми мерами воспитания, старик перескочил на другую тему, затем на следующую. Он был одним из тех, кто любит болтать и повторять одно и то же. Соседи и близкие избегают надоедливых болтунов, и те находят отраду в проходящих через город чужаках, готовых удивляться новостям даже десятилетней давности. Так Ноланд узнал про историю Самородка и здешнюю жизнь.

Земли простирались вокруг безлюдные, поэтому дороги непременно заворачивали в Самородок. Путешественники и торговцы отдыхали в здешней гостинице и пополняли запасы провианта. Так городок поддерживал связь с внешним миром и не давал жителям одичать на отшибе цивилизации. Из-за близости к границе здесь часто видели чужестранцев, даже халиру из Наара. Самородок принадлежал Луарской префектуре лишь формально: в былые времена Луарция владела железными копями и присылала рабочих, но после истощения перестала обращать на Самородок внимание. Отдельно от рабочих бараков само по себе возникло селение. Для луарцев Самородок стал неприметной точкой на карте, как будто случайно поставленной у границы на юго-востоке – то ли ошибка картографа, то ли типографский брак. Халиру знали это место как гостиницу на перепутье среди пустынных земель. Для клеттов городок не существовал вовсе, как и весь мир за пределами Эпимахии. Самородок был городком "далеко за горами", "далеко за дикими землями", или в лучшем случае "далеко на границе". И ничуть от этого не страдал.

Ноланду понравился город, он понял, почему Вереск упоминал о Самородке с такой теплотой. Сидеть на скамейке он больше не мог, ноги понесли вперед к ярусам. Ноланд еще раз поблагодарил старика, тот благословил Ноланда и пошел делиться новостью о необыкновенно терпеливом слушателе.

На подходе к городу Ноланд вдоволь налюбовался сверкающей на солнце бело-серой горой и ее непостижимо огромными ступенями, приютившими улочки домов. Поднявшись по дороге на первый ярус, он ощутил, как уже здесь веет прохладным и сухим горным ветром. Вдоль улиц росли аллеи хвойных деревьев, жители ухаживали за клумбами и соблюдали чистоту. Среди гор строительного материала было в избытке, а жители унаследовали от рудокопов трудолюбие, потому домики стояли добротные и аккуратные, с заботливо побеленными стенами. Особое внимание уделяли гостинице, чье двухэтажное здание было облицовано узорчатым песчаником янтарного цвета, с подоконников свешивались цветы. Выкрашенная в яркий зеленый цвет вывеска гласила "Последний остролист".

Ноланд вошел в гостиницу. Каменная снаружи, внутри она напомнила Ноланду интерьер северных баргенских домов с перекрытиями из желтоватых бревен, пахнущих смолой. Странно и волнительно было увидеть что-то родное и ощутить себя дома здесь, на краю земли. Путь пролегал через обеденный зал, нос щекотали аппетитные запахи. Для жителей Самородка гостиница была местом, где можно показать свое искусство миру и удивить иноземного посетителя, потому народные промыслы проявлялись во всем, начиная от резьбы на несущей колонне, заканчивая чеканкой на оловянных кружках и вышивкой на салфетках. Как в музее, но только здесь Ноланда окружали не экспонаты, а живой быт.

Время обеда еще не настало, и зал пустовал. Ноланд догадывался, что в обед сюда придут и местные фермеры, и постояльцы, но сейчас за столами вразброс сидело несколько фигур. За стойкой Ноланду рассеянно улыбнулся молодой парень с бакенбардами. На вопросы о Вереске он ответить не смог и позвал хозяина. Пришел загорелый мужчина в рубахе с широким воротом. Немолодой, но крепкий, с крупными чертами лица, кудрявые волосы смешиваются с такой же бородой. Звали его Ядгар. Он улыбнулся Ноланду, как постоянному и желанному гостю, и спросил, чем может быть полезен.

Однако хозяин гостиницы невольно огорчил Ноланда, поскольку Вереска среди постояльцев не числилось, посланий он не передавал, и вообще припомнить такого посетителя хозяин не может. Для надежности Ядгар посоветовался с официантом и перекинулся парой слов с завсегдатаем, но вернулся к Ноланду, разводя руками.

Разочарованный, Ноланд попросил сдать комнату на день. Когда Ядгар услышал фамилию, то заулыбался.

– Кажется, сегодня вы не останетесь обиженным, господин Бремер. У меня имеется письмо на ваше имя от самого Теодора Бремера. Один момент!

Хозяин гостиницы ушел наверх, ступеньки лестницы прогибались под большими сапогами. Ноланд в нетерпении переминался с ноги на ногу. Тревога за Вереска смешивалась с восторгом от внезапного письма. Ядгар вернулся, волосатая рука протянула Ноланду пыльный конверт.

– Довольно старое послание, – хмыкнул Ноланд.

– Пожалуй, пару лет у меня хранится.

– Как же вы столь быстро о нем вспомнили?

– Почему нет? Письмо-то он оставил давно, а сам был здесь весной, покупал снедь.

От волнения и в порыве благодарности Ноланд схватил руку Ядгара и крепко пожал. Хозяин гостиницы как будто смутился, но улыбнулся, довольный произведенным эффектом. Ноланд торопливо вскрыл конверт и, извинившись, удалился к одинокому столику. Хозяин покачал головой и велел официанту за стойкой подать Ноланду бокал тоника.

Теодор Бремер характерным небрежным почерком писал следующее.

Мир тебе, Ноланд! Надеюсь, это письмо читаешь ты, а не чернокнижник, не баалист, не очередной сумасшедший фанатик, сующий нос в мои дела, мешающий спокойно работать! Хватит мне мешать! Неужели вы не осознаете свою мерзость? Я ищу крупицы истины и восстанавливаю белые пятна истории во имя знания, ради блага всех людей! А вы стараетесь урвать кусочек из великого наследия и нажиться на нем. Или хотите обрести могущество? Или боитесь разоблачения? Все это мелочно и подло.

Ноланд, извини мою экспрессию, но я так устал. Выговориться некому, работаю в одиночестве, работа тяжелая, кропотливая, ответственная, а меня еще и отвлекают! Надеюсь, ты читаешь это письмо вместе с нашим уважаемым коллегой Вереском, и вы привезли необходимый агрегат. Не буду называть какой именно – опасаюсь, что письмо читаешь не ты. Не беспокойся, это не паранойя. К сожалению, это суровая действительность – ко мне и моим исследованиям цепляются как пиявки, и для них нет ничего святого. Лучше бы паранойя!

Скорее всего, сейчас я в Корифейских горах, в том самом месте. Вереск знает.

Допускаю вариант, что Вереска с тобой нет, как и агрегата. Возможно, когда будет вскрыто это письмо, кто-то из вас будет мертв, а может, и я… Если ты один, то следуй нарисованной ниже карте. Я исказил ее, но если ты сделаешь поправку на положение стрелок на твоих остановившихся часах (ты ведь сохранил их? или, может, помнишь, в какую сторону направлял григотропос?..), то сможешь пройти к сокрытой долине. Вместе мы придумаем способ, как без агрегата проникнуть в мастерскую Тидира!

Пишу с огромными надеждами на успех нашего дела. Грядет великое открытие! В сокрытой долине я собрал уже столько сведений о Четвертой эпохе и Кха, что могу до конца жизни строчить диссертации и статьи, но так лень отвлекаться на эту писанину…

Ноланд рассмотрел приложенную карту и бережно убрал в нагрудный карман. Затем он написал собственное письмо, адресованное Вереску, и передал Ядгару до востребования. Сердце стучало в груди, как стучится в дверь таверны ночной путник. Цель близка! Мыслями Ноланд уже устремился в дальнейший путь, но все-таки вспомнил одно дело. В Баргене он оставил дядю Альфреда обремененного долгами, ушел без возможности сообщить о себе. Ноланд уточнил расписание почтовых карет и подготовил для Альфреда Бремера бандероль. Он отправил дяде все золотые гульдены, которые взял из потайной комнаты под сейфом, а в записке упомянул, что с ним все хорошо, как и с Теодором.

Ноланд раздумал снимать комнату. Он плотно пообедал, купил провизии и в тот же день отправился в горы.