След менестреля

Глава четырнадцатая

Бессоница, конечно, штука скверная, но определенный позитив в ней заложен. Бессоница хороша для того, чтобы думать. Мозг работает совсем не так, как обычно — мышление будто обостряется, начинаешь воспринимать окружающий мир по-новому. Я люблю это состояние и всегда любил. В моей работе, в той, прошлой жизни, оно мне очень помогало. Утром эта кристальная ясность ума сменится вялостью, заторможенностью и постоянным желанием увалиться где-нибудь и вздремнуть, но это будет утром. А сейчас я думаю, анализирую — и смотрю на звезды, усыпавшие ночное небо, дышу чистейшим горным воздухом и наслаждаюсь тишиной и бодрящим морозом.

Впрочем, я бодрствую не в одиночестве. В нашем лагере, расположенном в широкой окаймленной лесами лощине, не спят часовые. Россыпь лагерных костров тянется до уходящего за горизонт края лощины и потому кажется зеркальным отражением звездного неба. Я слышу фырканье стреноженных коней и негромкие разговоры часовых — в такой тишине даже шепот слышен на большом расстоянии. А еще где-то в окружающих нас лесах охотится Уитанни. Утром она вернется с добычей, и у нас будет свежее мясо…

И еще не спит старый маг Тейо.

— Ночь создана для отдыха, — Даэг, в своем белом облачении похожий на призрак зимы, подошел к костру и сел на корточки напротив меня; его глаза вспыхивали зелеными искрами. — А ты не спишь уже вторые сутки. Это страх или сомнения?

— Просто бессоница. И немного желание разобраться в себе, — я подбросил в костер еще хворосту. — Ночью мне всегда хорошо думается.

— Сегодня был славный бой, — сказал эльф. — Этот бастард Джарли хороший командир. Люди идут за ним без раздумий, и это славно. Но я чувствую тьму в его сердце. Будь осторожен, Ллэйрдганатх.

— Мне плевать на Джарли. Сегодня вечером я заметил в волосах Уитанни седину. Еще несколько дней назад ее не было.

— Гаттьены живут меньше, чем люди и эльфы. Молись Алиль, чтобы она освободила Уитанни от служения. Тогда она станет женщиной, и это продлит ее жизнь и ваше счастье.

— Я боюсь потерять ее, Даэг.

— Этот страх может сделать тебя слабым, мой друг. Гони его вон из сердца.

— Знаю. Но все равно… Слишком много боли, Даэг. Боли и сомнений.

— Беспокоишься о менестреле? — Старый фокусник безошибочно угадал мои мысли. — Пустое, мой друг. Я чувствую, что де Клерк жив. Я слишком долго был связан с ним особой мистической связью и неминуемо почувствовал бы его смерть.

— Надеюсь, что так. — Я посмотрел на мага. — Весь день я думаю о том, что мы можем опоздать. И еще о старом магистре.

— Он был врагом, — сказал эльф, — жестоким, безжалостным и непримиримым. Орудием Зла. Не стоит жалеть о том, что он умер.

— Мы взяли на себя бремя судей, а это неправильно.

— Он сам осудил себя и приговорил. Мы лишь помогли ему привести его собственный приговор самому себе в исполнение.

— Никто не заслуживает смерти, Даэг.

— Странно, как изменился ваш мир с того времени, как я впервые познакомился с ним. Тогда человеческая жизнь в нем ценилась меньше стрелы, которая ее обрывала.

— Он и сейчас такой, Даэг. Просто варварство и жестокость прикрылись маской лицемерия, так называемой цивилизованности. Живущего в человеческой душе зверя нельзя ни убить, ни приручить.

— Ты не любишь свой мир, Ллэйрдганатх?

— Люблю. Он… прекрасен. Он чем-то похож на Элодриан, особенно в плане природы. Эти леса, горы, снег — знаешь, как в моей стране. Временами мне даже кажется, что не было никакого перехода между мирами, что я просто сплю в своей спальне там, в моем измерении, и скоро будет пробуждение. Но в моем мире слишком много скверны. Подонков много.

— Это твои собственные выводы, или же ты судишь с чужих слов? — поинтересовался эльф.

— Я работал детективом, Даэг. А до этого работал в прокуратуре, защищал закон, так сказать. В моем мире хватает преступников. И я уяснил для себя одну простую и печальную истину: чем опаснее зверь, тем труднее его выследить и обезвредить.

— Это очевидно, мой друг. Крысу прихлопнуть куда проще, чем вильфинга.

— Вот именно. А все дело в том, что самые страшные монстры в моем мире научились отлично маскироваться. Это не просто зверь — это цивилизованный зверь. У него другой облик, не такой дикий и отталкивающий, как прежде. Пока он не начнет действовать, увидеть в нем чудовище невозможно. Он не похож на жалкого спившегося бомжа, который прибил топором своего собутыльника в приступе запойной горячки. Он больше не выглядит, как свирепый пьяный от сивухи и пролитой крови ландскнехт в кольчуге, или как разбойник со зверским лицом и окровавленными руками. У него другой облик — этот зверь облачен в дорогой костюм и галстук, чисто выбрит, благоухает элитным парфюмом и прекрасно образован. Он вежлив, изыскан, воспитан, уважаем соседями и коллегами. Его ценят мужчины и любят женщины. У него почти всегда есть семья; жена, которую он нежно любит, чудесные умные образованные дети, которыми он гордится, и в которых воспитывает самое правильное отношение к жизни, все существующие моральные ценности. Он почти что идеал для всех остальных, но он зверь. Он не режет глотки и не вешает людей на деревьях собственноручно, нет — просто использует свой интеллект, деньги и связи. Он создает такие ситуации, когда люди во имя его корыстных интересов сходят с ума и начинают подставлять, обманывать, убивать друг друга. Он умеет доказать окружающим, что поступает правильно. У него есть своя философия, которая всегда оправдывает его действия. Представь себе наемника, который после налета на крестьянскую ферму сидит у костра, жарит на нем украденного у крестьянина поросенка и при этом миролюбиво так поучает самого крестьянина, избитого и связанного: «Ты неудачник, а я вот умею жить. Ты не смог защитить от меня своего поросенка, свою ферму, свою жену и дочку, поэтому вини во всем только себя!». И что самое мерзкое, этот зверь, даже будучи уличенным, сможет избежать разоблачения и клетки. К его услугам целая армия тех, кто по первому зову примчится защищать и оправдывать его. С пеной у рта говорить всем и каждому, что белое — это черное, и наоборот. В итоге зверь получает то, что хочет, да еще и выглядит в глазах большинства не бешеной тварью с пастью, полной крови невинных жертв, а мягким пушистым кроликом, которого всем хочется приласкать. И только очень немногие люди видят истину, но их никто не слышит. Или делает вид, что не слышит. Равнодушие губит мой мир, Даэг. Люди живут пустой суетой. Наш мир стоит на трех китах: болтовня, жажда удовольствий и бессмысленная покупка массы ненужных вещей. Спроси любого, зачем он живет, и ты не получишь ответа. Люди просто не знают этого, а подонки очень хорошо понимают, что им нужно от жизни. — Я помолчал. — Сукин сын, из-за которого я попал сюда, был именно таким вот цивилизованным зверем, и у него была веская причина сеять смерть. У него было огромное богатство, но он жаждал бессмертия и ради него совершал свои преступления.

— Ты слишком строго судишь людей своего мира, Кириэль.

— Может быть. По правде говоря, я не судья. У меня нет права судить Маргулиса и ему подобных. Свои преступления он унес с собой на тот свет, и многое навсегда теперь останется тайной. Но даже если говорить о том, что понял я, разбираясь со всем этим… Бессмертие — слишком большой соблазн для человека. Любого.

— И для тебя тоже?

— У меня есть один приятель, который любит говорить: «Что было бы, если…». Вот и я порой думаю — а что было бы, если мне предложили бессмертие? Возможность возрождаться в другую эпоху и в другом мире, проживая бесконечное число жизней? Смог бы я ради этого убивать?

— Может быть, потому ты и встретил в нашем мире Уитанни, — произнес Даэг.

— Причем тут Уитанни?

— Я уже говорил тебе, что, глядя на вас, понял кое-что прежде скрытое от меня. Смерти боятся все, однако стоит ли бояться того, что неизбежно, Ллэйрдганатх? Стоит ли бояться смены времен года, наступления ночи или собственной старости? Не надо быть ни магом, ни предсказателем, чтобы понять главное — рано или поздно мы все приходим к одному финалу. Разумное существо боится не самой смерти, а бессмысленной, бесплодно прожитой жизни. Прощального взгляда, брошенного в пустоту, у последнего порога. И только любовь придает нашему существованию смысл. Ты встретил в нашем мире Уитанни, и твоя жизнь обрела смысл, не так ли?

— Все верно, Даэг, — я вздохнул. — Ума не приложу, что сталось бы со мной, если бы не Уитанни. Знаешь, в той, прежней жизни, я часто задавал себе вопрос, зачем я живу? Что есть такого в моей жизни, ради чего стоит вставать утром с постели, одеваться, чистить зубы, идти на работу, зарабатывать деньги? Особенно остро я почувствовал это, когда ко мне пришла работать Вероника. Такая прекрасная, чистая, юная, милая, такая молодая — для меня, уже перешагнувшего четвертый десяток. У нас с ней шестнадцать лет разница, понимаешь? И что самое мерзкое, я даже не попробовал объясниться с ней. Решил, что я слишком стар для нее, что такая девушка заслуживает большего и… — Я махнул рукой. — Вобщем, лузером я был, Даэг. Самым настоящим неудачником. У меня даже цели стоящей в жизни не было. Так, сиюминутная мышиная возня. Заработать денег, и тому подобное. Зачем, почему, для чего — эти вопросы я старался себе не задавать. Моя беда в том, что моя жизнь была лишена смысла, о котором ты говоришь.

— Зато теперь ты не один, мой друг. Видимо, ты обрел то, к чему стремился всю жизнь.

— Наверное. И поэтому боюсь все это потерять, Даэг. — Я посмотрел на эльфа. — И ты боишься прожить жизнь бессмысленно, верно?

— Один из черных псов де Клерка с давних пор сопутствует мне.

— Видение, о котором ты мне рассказывал?

— Да. Страхи человека вашего мира, которые в Элодриане стали воплощением Духа Разрушения. Варгами, Вечными дханнанов. Голод и Холод, Болезнь и Немощь, Старость и Нищета, Война и Мор, Предательство, Смерть и Посмертные Муки. Моего пса зовут Одиночество.

— У тебя есть внучка, которая любит тебя.

— Конечно, Ллэйрдганатх. И мое сердце разрывается при мысли, что я могу лишиться ее. Сердце эльфа ничем не отличается от сердца человека, Ллэйрдганатх.

— Ты мудрец, Даэг, а сейчас даешь волю слабости.

— Мудрец? — Даэг печально улыбнулся. — Нет, мой друг. Однажды я вообразил, что мудрость поможет мне пережить потерю, которую я когда-то понес. И я создал Дозор Белого Колдуна. Чем это закончилось, ты знаешь. Мудрость не способна заменить любовь и стать смыслом жизни. И она никогда не утешит меня, если я останусь совсем один.

— Даэг, если мы все же отыщем де Клерка, что будет дальше?

— Он пройдет воротами Омайн-Голлатар, и первоначальный порядок мироздания будет восстановлен. Дух Разрушения будет изгнан. А я проживу остаток жизни с чувством вины за содеянное.

— Не самая лучшая перспектива, — заметил я.

— Когда-то ши, создав Элодриан, бросили вызов всем законам мироздания. Они считали, что их мир, их творение должен быть совершенным и неизменным. Может быть, так оно и было. Мир, где нет нищеты, голода, болезней, вражды и ненависти, где все существа живут рядом в любви и взаимопонимании — что может быть прекраснее? Когда-то де Клерк говорил мне о рае: так в вашей мифологии называют прекрасный сад, где находят блаженство души добрых людей. Когда он впервые прошел воротами Омайн-Голлатар, он был уверен, что оказался в раю. Но потом Дух Разрушения начал уничтожать мой мир. Было бы проще всего обвинить в случившемся де Клерка, но это не так. Вина лежит не на нем. Мы, ши, во всем виноваты. Мы не учли законов, по которым живет вселенная. То, что неизменно, мертво. Живое должно меняться, иначе оно обречено на вырождение. Элодриан был прекрасным оазисом, защищенным от бед внешнего мира магическим покровом. Я не учел этого, когда открывал врата миров. Мой эксперимент разрушил реальность, построенную на законах Азарра, и с тех пор Элодриан накрывает тьма, которая вскоре поглотит всех нас. Вот и скажи мне, Кириэль — кто худший враг Элодриана, покойный Валленхорст или я?

— Самобичевание не лучшее занятие, Даэг, — заметил я.

— Ты не понял. Когда я предстану перед Вечностью, у меня не будет оправданий для моего легкомыслия.

— Если бы все творцы нового рассуждали как ты сейчас, человечество до сих пор бегало бы с каменными топорами и жрало сырое мясо.

— Конечно, — Даэг слабо улыбнулся. Горькая у него получилась улыбка — и презрительная. — Мир меняется слишком быстро для старого эльфа. Люди и эльфы совместно воюют против общего врага — удивительно. И еще более удивительно то, что ключевую роль во всем играют пришельцы из другого мира, ты и твой отец. Вы надежда, а я причина. Мое любопытство слишком дорого обошлось Элодриану.

— Хочешь, чтобы я тебя пожалел, Даэг? Нет, я не стану. Знаешь, почему? Ты слишком сильный для того, чтобы быть жалким. Ты отправился в этот поход, чтобы исправить свою ошибку, и ты ее исправишь.

— Вот даже как? Интересные речи ведешь, Ллэйрдганатх.

— Даэг, я с готовностью выслушаю от тебя дельный совет и с благодарностью приму любую помощь. Но прошу тебя, избавь меня от своего нытья! Ты смешон и нелеп, когда ноешь. Ты великий волшебник и мудрец. Ты жив, и тебе предстоит работа над ошибками. Может быть, ты сможешь покаяться, если захочешь, и если у нас все выгорит.

— Выгорит?

— Получится. Просто в моем мире так иногда говорят.

— Очень скоро мы будем в окрестностях Арк-Даира. Ты готов?

— У меня нет выбора. Впрочем, у тебя тоже.

— Это верно, — эльф вздохнул. — Надо поспать. Усталость повредит и мне, и тебе.

— Ступай, я еще посижу.

— Я чувствую в тебе злость, Ллэйрдганатх, — внезапно сказал эльф. — Раздражение и злость. Может быть, ты просто устал. Это не хорошо.

— Даэг, иди спать!

Чувствует он, гляди-ка, подумал я, глядя в спину старику. Вообще, какой-то бестолковый разговор получился. Ни о чем разговор, хоть и душевный. Старик о своем говорил, я о своем. Выговорились оба, только и всего. Но в одном он прав — действительно надо на боковую. До утра еще очень долго. Дольше, чем мне бы хотелось.

На рассвете меня разбудил шум в лагере. Вернулись две из трех групп разведчиков, посланных Джарли накануне в сторону Блиболаха и границы с Виссингом. Герцог немедленно собрал в своем шатре военный совет. Естественно, меня обязали на нем присутствовать.

Командиры разведгрупп отчитались быстро и четко. На дорогах вальгардских отрядов не замечено, в ближних деревнях на постое тоже ни одного солдата. Похоже, все войска короля Готлиха действительно стянуты к Рискингу. Только у Ронарда, в пятнадцати милях к западу от нашего расположения, местные видели какой-то конный отряд сабель в пятьдесят численностью — то ли наемников, то ли ополченцев. Джарли это известие нисколько не озаботило. Еще разведчики привезли новость, которая развеселила Джарли.

— В Блиболахе уже неделю королевские глашатаи говорят людям, что самозваный герцог Роэн-Блайн повешен по приказу королевского суда в Вортиноре, — сообщил командир первой группы. — Уж простите, милорд, за такое известие.

— Слышь, Кириэль, я оказывается мертв, а я и не знал! — Джарли выглядел очень довольным. — Надо бы выпить за упокой моей грешной души. Славно! Что еще узнали?

— В округе в последние недели появилось много крейонских беженцев из Набискума. Говорят, вальгардская армия подавила там бунт крейонов, вот они и бегут от расправы. В окрестных деревнях их не особо привечают, милорд, чаще гонят прочь, так что они частью идут в Блиболах, а кое-кто и на север, в сторону Драганхейма. Так местные говорят.

— Какого демона им в Драганхейме понадобилось? — удивился Джарли. — Плевать, не наше это дело. Благодарю за службу, господа. Все свободны.

Третья группа появилась позже, когда наша маленькая армия уже была готова к выступлению — и привела с собой трофей в виде задержанных на дороге торговца мясом и двух его сыновей, которые с тремя полными повозками товара следовали на север. Джарли тут же пожелал поговорить с торговцем.

Пленники стояли в кольце всадников рядом со своими повозками. Говядарь, крепкий плечистый вальгардец с окладистой седой бородой, выглядел вполне уверенным в себе, а вот его сыновья казались напуганными.

— Милорд, — сказал говядарь и поклонился, увидев Джарли.

— Милорд герцог Роэн-Блайн, — поправил бастард.

— Да, милорд герцог, — торговец поклонился еще раз.

Я посмотрел на повозки. Сразу было видно, что у этого торгаша дела идут превосходно — лошади сытые и крепкие, повозки доверху полны свиными и телячьими тушами, заботливо завернутыми в чистые холстины.

— Мы везем мясо для святых отцов в их обитель, милорд герцог, — пояснил старик, предвосхищая вопрос Джарли. — Мы мирные люди и никому не желаем зла. Прошу вас, отпустите нас!

— Ты и твои сыновья вальгардцы, — ответил герцог со льдом в голосе. — А это значит, вы враги.

— Я всего лишь торговец, милорд герцог. — Старик опустился на колени в снег, и его сыновья сделали то же самое. — Молю вас о пощаде, милорд герцог!

— О какой обители речь? — спросил я.

— Монашеская обитель Вос-Даннамут в пятидесяти лигах к северу отсюда, — пояснил говядарь. — Это в горах, рядом с развалинами древнего города, добрый человек. Тамошняя община постоянно заказывает у меня мясо и платит за него золотом.

— И зачем им столько мяса?

— То лишь им и Бессмертным ведомо, добрый человек, — говядарь смотрел на меня с надеждой. — Мы о том не спрашивали. Мы люди маленькие, торговые, нам платят, мы привозим.

— Это жратва для вильфингов, — шепнул я Джарли. — А святые отцы, о которых говорит старик, те самые маги, что выводят эту нечисть. Все, все доказательства налицо.

— Я тоже об этом подумал, — прошептал в ответ Джарли и добавил уже громко: — Как тебя зовут, старик?

— Дренан Холброк из Сассхейма, милорд герцог. Я человек честный и уважаемый, меня в округе все знают. Видят Бессмертные, я за свою жизнь и мухи не обидел. Никогда ни брутхаймцев, ни крейонов не обижал, все дела вел по совести и…

— Встань и расскажи мне об этих монахах.

— Да больно нечего рассказывать, милорд герцог. В саму обитель нас не пускают, встречают на мосту через ров и забирают подводы с товаром. Мы ждем снаружи. А потом охранники нам выводят пустые подводы и передают плату.

— То есть, внутри ты не был?

— Нет, милорд герцог.

— Я решу, как с вами поступить, — заявил Джарли говядарю. — Пусть уведут пленников.

— Волчье Логово, несомненно, — заметил Тейо, когда солдаты отвели в сторону торговца и его сыновей.

— Мы можем использовать этих вальгардцев, — сказал Джарли. — Ллэйрдганатх, ты отравишь это мясо, и они отвезут его в обитель. Пусть твари нажрутся отравы, нам будет легче их всех перебить.

— Нет, не выйдет, Джарли, — возразил я.

— Почему? — Герцог вопросительно поднял бровь.

— По трем причинам, — я выдержал ледяной взгляд бастарда. — Во-первых, даже если в моей алхимической книге есть рецепты ядов, у меня нет ни ингредиентов, ни оборудования для их приготовления. Во-вторых, вильфинги наверняка почуют яд и не станут жрать. В-третьих, мы не знаем, как отрава подействует на оборотней. Может, они от нее только озвереют еще больше.

— Ллэйрдганатх прав, — поддержал меня Холавид. — Мы только потеряем время с этой затеей.

— Все верно, — добавил Тейо. — Мы почти у цели, надо поспешить. Если враги узнают о нашем приближении, они лучше подговятся к бою.

— Хорошо, — было видно, что Джарли очень не по душе наше мнение. — Тогда что делать с этими свиньями?

— Отпустить, — предложил я. — Это мирные люди, пусть идут на все четыре стороны.

— Милосердие — благодетель сильных, ну-ну, — Джарли ощерился в нехорошей улыбке. — Капитан Каттлер!

— Да, милорд, — отозвался командир стрелков.

— Вальгардцев казнить, груз в обоз, — Джарли с усмешкой посмотрел мне в глаза. — Такое хорошее мясо нам пригодится, не так ли, Ллэйрдганатх?

Древнюю дорогу ши мы увидели ближе к полудню. Капитан Каттлер со своим отрядом пошел вперед, чтобы разведать путь, а мы не спеша следовали за ними. С гор дул сильный ветер, было холодно. Небо над нами обещало новый снегопад, но пока лишь редкие белые мухи летали в воздухе.

Я ехал вместе с Тейо в окружении эльфов Холвида — мне не хотелось находиться в обществе Джарли. Я не видел, как солдаты герцога повесили на дереве у ворот лагеря старого говядаря и его сыновей, но от этого не было легче. Поэтому я старался не думать о том безумии, которое творится вокруг меня. Я думал об Уитанни.

Моя киса так и не появилась — лишь у входа в лагерь часовые нашли заботливо доставленную нам тушу пятнистого оленя. Меня беспокоило ее отстутствие. То, что Уитанни не предпредила меня, ничего не сказала. Могла бы хоть забежать в лагерь, промурлыкать мне что-нибудь на ухо…

— Э-эй!

Колонна внезапно остановилась. Стало очень тихо, и я сначала не понял, что происходит. А потом увидел то, что заставило всех замолчать.

Белые фигуры по обочинам дороги — их стало видно, едва мы сделали очередной поворот. Расставленные через равные промежутки, будто путевые столбы. Наверное, в первое мгновение всем показалось, что это просто снеговики. Просто фигуры, высеченные из льда. А потом стало понятно, что нет, не ледяные фигуры, и не снеговики.

Мертвецы.

Мы проезжали мимо них и всматривались, пытаясь разглядеть под ледяной корой черты лиц. Здесь были мужчины, женщины и дети. Десятки людей, если не сотни. Судя по всему, все они замерзли мгновенно, даже не успели удивиться, крикнуть, испугаться.

Я смотрел на них и вспоминал фотографии из музея в римских Помпеях, на которых были слепки погибших во время извержения Везувия людей. Мол, трупы засыпало пеплом, этот пепел слежался и превратился в туф, тела истлели, и образовались пустоты, в которые ученые заливали жидкий гипс — так получились посмертные статуи тех, кто некогда жил в Помпеях. Я хорошо запомнил эти фотографии, а теперь почти то-же самое видел воочью. И еще, я начал понимать, кто и зачем устроил эту кошмарную «скульптурную» композицию на дороге к Волчьему Логову.

— Они знают о нас и ждут, — сказал я, не в силах оторвать взгляда от фигуры девочки лет двенадцати, которая замерзла с поднятыми к небу руками. — Это предупреждение нам.

— Магия Ледяной Крови, — заметил Тейо. — Этих крейонов убили белые монахи Айтунга.

— Беженцы, — добавил я. — Убежали, блин…

— Что это такое, во имя Дребла! — Джарли был бледен, даже его проняло это зрелище. — Они ведь превратились в чистый лед. В ледышки, будь я проклят! Разве такое возможно?

— Это снежная чистота помыслов, милорд, — ответил я и, с трудом оторвав взгляд от девочки с воздетыми к небу руками, поехал дальше, в гору, в сторону снежного пика, поднимавшегося за лесом.