Следствие по магии 2

Глава 9

Мы перебегали из лесополосы в лесополосу и имитировали скопление войск. Сомневаться в адекватности начальства можно, но только про себя.

Прибежим, начинаем рыть, прилетают коптеры. Начинают утюжить минометы. Нашему марафону уже как три дня и вот сегодня поступила команда возвращаться на базу.

Разведка той стороны прознала, что это отвлекающий маневр и перестала отвлекать свои силы на нас.

Но видно задело за живое и нас решили отогнать, начался обстрел. Минометчики в этот раз неопытные попались, видно решили потренировать. Но даже они все ближе и ближе клали снаряды. Они ближе, а моя группа дальше уходит. И так играемся мы в "ху. попадешь".

Жужики наконец улетают, обстрел заканчивается. Мы до КАМАЗа, прыгаем в него и на запасные позиции. Сегодня решили не по дороге ехать, а через поле. Мне дорога крайне подозрительной показалась почему-то, пахло от нее плесенью и кровью. Не стал рисковать. Ну и чешем мы через поле и тут наш КАМАЗ начинает дико вилять и вытворять разные кульбиты.

Борт был открыт, видимость хорошая, обстановка хреновая — заехали краями на минное поле. Свое или чужое, тут не важно. Даже если свои постарались, карту нам не оставили. Как дополнение к этому обстоятельству по нам прилетело, что не знаю, только почуял запах горящего бензина, дальше темнота.

Осознал себя, когда начало темнеть машина получила повреждение и весело догорала, нещадно чадя химией и бензином. Водитель — сержант оттаскивает контуженных поближе к лесу. Журналист оказывал первую медицинскую помощь. Пару минут на «прийти в себя» было. Повезло, всех посекло, выбросило из машины, но дышим! Нужно пересилить себя и встать. Не в первый раз.

Открытая война для меня началась еще в Киеве. Скрытая, когда меня не особо вежливо попросили из Беркута, я же Луганский, вот и п-шел вон. Война пришла в Луганск. 2 июня 2014 года, помню вкус тех шашлыков, холодной водочки и ласкового солнца.

Потом солнце заиндевело. Я видел эти самолеты, но даже до меня не сразу дошел весь ад происходящего. Я как сомнамбула смотрел в небо и ощущал пустоту. Свившую себе колкое гнездовье, где-то в районе сердца.

После авианалета я примчался на подстанцию скорой помощи. Задействованные после авианалета машины уже вернулись. Я только увидел, как их моют. Санитарки, вынув носилки, смывали кровь с себя и из машин. Кругом по асфальту двора текли бордовые ручейки, лежали сгустки крови. Сейчас, когда одна машина приходит с такого вызова, никто не обращает внимание, но тогда все машины были так уделаны… Я просто поверить не мог, что Украина могла такое сотворить.

В тот день, нас, водителя скорой, и бригаду медиков из Луганска отправили забрать раненных беркутовцев в Киев.

Мы забрали первых раненых. Молодой парень с пулевым ранением легкого. Я его даже не сразу узнал — мой напарник из Беркута Дмитрий. Весь утыканный дренажными трубками и капельницами, местами обожжен до кости. У второго было пулевое ранение с раздробленной бедренной костью, его я опознал только в больнице.

Ни одна больничка этого проклятого Киева не принимала их, мчал обратно как никогда. Вообще нам должны были отдать 4х бойцов, но мы двоих не нашли.

Я сотни раз себя корил, что не смог их найти.

Из украинской столицы наша неотложка прорывалась через блокпосты. Что бы сохранить жизнь бойцам «Беркута» врачи их переодели в гражданскую одежду.

Возможно, именно благодаря этому успешно прошли через все украинские блокпосты, доставив наших "беркутят" в Луганскую областную больницу. Я каждый день проверял товарища.

С того дня пребывание в Луганске становилось все более похоже на русскую рулетку. Казалось, что твоя смерть — это лишь вопрос времени. Больницы Луганска были забиты ранеными, а морги — убитыми. Большинство медиков впервые столкнулись с таким количеством огнестрельных и осколочных ранений, учились по ходу дела, других вариантов не было, как и у военных, все перестраивали на ходу. Я не видел смысла ездить домой — дома просто не стало, как и отца с матерью, а тут хоть не в одиночестве, помогаешь. Охрана общественного порядка, помогал врачам. Ездил на выезды, часто отстреливался.

Но запомнился мне один выезд. Моя скорая мчалась через промзону на вызов. На дороге вообще никого не было. Вдруг, за поворотом показалась одиноко стоящая волга. Тормознул машину, как толкнул кто. [1]

В районе был всего один прилет. На расстоянии пяти метров от авто была воронка от мины. В салоне на руле лежал человек без головы. Спортивные штаны и майка этого парня говорили о том, что к ополчению он не имеет никакого отношения. Взял документы, слипшиеся от крови, голова — голова была пуста. Просто механические действия. Нужно было сказать родным. Самое страшное — говорить родственникам о смерти. Не ты не веришь тому, что говоришь, ни тебя не понимают.

Потом пришла России, как же остро я завидовал Крыму, тогда в 2014 году. 17 марта 2014 года президент России подписал Указ о признании Крыма суверенным государством. А на следующий день подписал договор о принятии его в состав России. И все эти дни я остро завидовал, этому сумасшедшему танцу «Русской весны». С ее мобилизовавшимися в одночасье жителями, разудалыми казаками на перешейках, «вежливыми людьми», материализовавшимися из воздуха по всему полуострову. Наши тогда захотели самостоятельности, а может еще были иные причины, не в курсе.

Важно было другое Крым стал для хохлов недосягаем. Вместо них — осудили нас, за измену. Луганск и Донбасс судили, за то, что они гордятся и берегут свою настоящую историю, историю своего народа, а не ту мерзкую ложь, которая возвеличивает палачей и убийц и которую уже давно вдалбливают в головы украинскому народу, как настоящую, ну и конечно мы должны были стать этакой Жанной Д’Арк, пугалом по-простому. Хотя, вполне возможно, что это и есть «измена» современной Украине. Той стране, где убийцы, вина которых практически доказана, свободно гуляют по улицам, той стране, которая расстреливает из артиллерии свои же собственных граждан, при этом заявляя о том, как она их любит и что обязательно их освободит от «оккупации».

И вот сейчас Россия с нами, она помогает. Как будто вернулись домой и пришли силы бороться дальше. Сейчас смерть обошла стороной, значит еще повоюем.

— Егор, ты тут как? Жив?

— Не дождешься!

— Мы у леса торчим, вокруг минного поля.

— Ты не поверишь, я догадался! Раненых много?

— В той или иной степени все, но в основном контузия и осколки.

С помощью товарища я доковылял до деревьев и устало прислонился к одному из них, остро запахло сосновой смолой. Это бесценный запах, он мирный, домашний, спокойный.

Те, кто по здоровее принялись организовывать лагерь, натаскали хвороста, лапника и того, что уцелело из КАМАЗа. Опушка имела оригинальный ландшафт, подправленный снарядом. Воронка от взрыва скрыла нас от жужжалок, но как нам выбраться к своим? Голова гудела и подвывала….

Не подвывала, это сторонний звук. Перехватив автомат поудобнее, поднялся на ноги. Метра три от лагеря нашел изуродованную волчицу. Она барахталась в крови, силясь встать и тихонько поскуливала от боли. Не жилец, ее грудь ходила ходуном от частого дыхания. Она, как и мы попала под удар. Рядом с ней, толкая мать носом, скулил щенок, наверное, полуторамесячный. Он иногда бегал вокруг, возвращался и плакал.

Голова волчицы повернулась на звук, ее желтые в этот миг человеческие глаза посмотрели на меня. В них было столько мольбы, бесстрашия перед смертью и мужества, что захотелось поклониться. Она просила только об одном, позаботится о ее ребенке, ведь чужих детей не бывает?

Щен был серый, с небольшой коричневой полоской вдоль спины. На морде застыла кровь, он постоянно тыкался носом в волчицу. Я присел и протянул руку, щен застыл и перестал плакать.

За спиной хрустнула ветка, умирающая волчица оскалилась.

— Командир, потеряли тебя.

— Дим, иди обратно, сейчас приду.

— Ты? — кивнул он на волчицу.

— Взрывом, — волчонок залез ко мне под ноги и осторожно выглядывая из-под коленок.

— Нужно добить, мучается же…

— Иди.

Добивать никого не пришлось, она сама ушла, убедилась, что ребенок пошел ко мне, что я какая-никакая защита и закрыла глаза.

— Беги к своим богам, я позабочусь, если жив останусь.

Ну руки щенок пошел добровольно, уютно расположившись под курткой, чихнул пару раз и все-таки высунул морду, запах пороха ему не понравился. Потом еще повозившись затих.

Между тем на опушке уже пришли в себя и даже развели небольшой огонек в ямке и поставили что-то готовится. Дима поднял на меня глаза, кивнул своим мыслям и продолжил кашеварить. Ко мне подсел военкор. Француз.

Навязали нам их двоих, в начале. Одному из этих журналистов пришлось уехать из Донецка, чтобы не подвергать опасности своих близких, оставшихся в Европе. После выезда из Украины ему закрыли въезд туда на 10 лет. Безосновательно. За правду. Второму европейское начальство в одной из известных местных газет написало письмо, что временно отзывают у него лицензию из-за давления «сверху». Тем не менее он остался на Донбассе и, не смотря на всю льющуюся на него ненависть и угрозы, продолжает бороться за правду. Она здесь дорогого стоит. Жан оказался болезненно честным, достаточно умным, но не понимающим.

— Как же так получилось?

Спрашивал у него, намекая на его нахождение в зоне конфликта.

— Я смотреть и писать новости. Совсем не понимать одного, откуда столько злобы. Почему откровенная пропаганда против России. А люди! Merde[2]! Они слепые, как бараны верят газетам и телевидению. Мало думающих задают вопросы, но таковых мало. Но это же… bizarre[3]? Странно!

— Почему странно?

Подначивал я француза. Он смешно морщит нос и лекторским тоном начинает:

— Я же читать, я изучать вопрос. Я русский выучить, только из-за этого, у нас не найти историю с разных сторон. Пытаться рассказать в своих социальных сетях про историю Украины, про Союз и Евромайдан. Про незаконную смену власти и genocide русскоязычных украинцев! Меня травить как собака!

— Так почему ты здесь?

— Мне кричать, что сижу в Европе, откуда мне знать? И я поехать на Донбасс, чтобы сам увидеть, что же тут творится. Поговорить с очевидцами и с участниками событий. Показать европейцам насколько они глупы в своем мнении. Я думать, что у нас демократия.

Демократия! Буквы «р» не хватает. Жану приходили тонны писем от соотечественников и хохлов, с пожеланием сдохнуть на мине или под обстрелами. Его старались вычислить по эфирам чтобы избить или убить.

Второй журналист, Майк, кажется? Уехал. У Майка семья. Это Жан один. Местные военкоры подсобили, выбили лицензию, пристроили в газету.

По началу, еле продирался через акцент, только интуитивно понимая, что он говорит. Сейчас только смешно путает окончания, обрусел французик. Даже кое-что понял, исконно русское «понимание». Человек не может быть доволен всем, но за это его не затыкают, даже особо не наказывают, если он не лезет на амбразуру. Демократии, в том виде, что описана в книгах по политологии, не существует и быть не может, это не в природе человека. Жан ткнул в серую макушку пальцем, в ответ его постарались укусить. Не вышло, мал еще.

— Где нашел щенок?

— Взрывом волчицу убило, вот подобрал.

— Зачем тебе?

— Думаешь нужно было убить?

— Ну зачем так? Оставил бы, нам еще выходить из минного поля.

— Если нам трудно, это не говорит о том, что нужно быть бешенным зверем. Мы пришли к ним в дом, нарушили все. Если можно что-то исправить, нужно исправлять, а трудно всегда будет.

— Я живу здесь несколько годов, а все не пойму. Почему вы такие?

— Ты не поверишь, мы сами не понимаем.

Немного накормил щенка, разделив с ним кашу с тушенкой, тушенка ему понравилась больше, прям в палец вцеплялся. После ужина дал ему погулять по лагерю. Следили всем лагерем, как гордо новый член коллектива сует нос в остывающий котелок, смешно фыркает от каши. Бойцы втихаря подкармливают найденыша из своих порций, и осмелевший зверь уже был зачесан и заигран.

Распределив дежурство разлеглись на лежанках, щен нагулявшись забрался ко мне под куртку, согреваясь и согревая.

Только прикрыв глаза, проснулся от легкого копошения, огляделся. Копошение не прекратилось, щенок не просто ёрзал, он целенаправленно толкал. При свете луны все стало серым, но с четкими очертаниями. На границе с лесом на корточках сидела девушка, она крутила головой, явно пытаясь сообразить, как здесь очутилась.

Уже прохладные, не смотря на дневную жару, августовские ночи заставляли на ночь одевать что-то на подобии ветровки, когда как девушка в свете луны была одета в майку, с абсолютно голыми руками. Встала, потянулась, сделала пару шагов в мою сторону.

Краем глаза заметил, что некоторые бойцы подобрались, постепенно подтягивая к себе автоматы. Ожидая нападения, боясь его и готовясь.

Щенок наконец выпутался из куртки, принюхался и потрусил в сторону незнакомки. Она спокойно погладила его, почесала за ухом, но щен не отставал и требовал взять себя на ручки, через минуту девушка смирилась со своей участью и подняла его.

— Ну что ты, все будет хорошо.

Она потрепала по загривку волчонка и перевела взгляд на «спящий» лагерь:

— Я знаю, что не спите. Тем лучше, вам нужно идти, утром будет уже поздно.

— Ты, ять кто?

— А это так важно? Вот именно сейчас это важно?

Ну и как ей сказать, что непонятная девка, в третьем часу ночи требует пойти туда, не зная куда, через минное поле? Но ответить нам не удалось. Звук коптеров здесь могли отличить от любого другого за долю секунды. Но в этот раз звук был тяжелее, значит груженые.

Первый взрыв разорвал тишину прямо под эти мысли. Мы синхронно присели, девушка же не шелохнулась.

— Я проведу. Нужно уходить.

Она подтянула повыше волчонка и обернулась к полю.

— Ребят, руки в ноги и пошли… — потом вернулся к девушке, — Если что, я тебя с собой заберу…

— Очень грозный, не бойся, возьми!

Она протянула мне щенка. Тот недовольно заворчал, но смиренно перенес транспортировку. Убедившись, что волчонок скрылся у меня под курткой приказала:

— Идите в мой след.

Группа собрано построилась цепочкой, девушка сделала шаг, второй, и ее следы начали светиться, слегка, как будто их усеяли светлячки, пропадая, когда на них наступаешь и появляясь перед следующим шагающим. Я шел первым, заворожено, следя за каждым движением незнакомки. А спустя минуту — чуть не свалился, рядом с ней шагал Волк, огромный, больше медведя серый. Его серая шерсть переливалась серебром, то ли от луны, то ли сама по себе, хвост зверюги был на уровне моей головы. Девушка обернулась. Ее глаза горели желтым, как у того хищника.

— Лютый, — я сразу сообразил, что она обратилась ко мне.

— Меня Егор зовут, — она засмеялась.

— Нет, Лютый это не твое имя, это твое наследие. Ты потомок лютичей, вот и Хозяин местный вышел проводить. Абы за кого он просить не будет, да и сам если первым выйдет — вы же стрелять начнете.

Вынужден был согласиться, по этому Волку, я бы не задумываясь выстрелил, правда боюсь автоматная очередь ему как слону дробина.

— Сейчас провожу на безопасный участок, дальше сами. Волчонка береги, твой тотемный зверь.

— Тотемный?

— Тотемный, твои предки, лютичи почитали их как своих покровителей. Не подведи их, Егор.

Странная это была ночь. Мы шли прямо ни от кого не таясь, впереди нас вела девушка и зверь. Девушка была обычная, в простых сильно потертых джинсах, я бы сказал — домашних, майке на пять размеров больше, по верх которого струилась темно — рыжая коса. Однако глаза и повадки незнакомки говорили о чуть ли внеземном ее происхождении. Или лучше сказать мифическом, об этом же говорил и идущий рядом с ней волчара, который с легкостью мог разорвать весь отряд. Объединяли этих двоих еще и глаза, волчьи, желтые — потусторонние. Мне постоянно казалось, что за нами бежит стая, огромная, прячущаяся в тени кустов, трав и редких деревьев. У страха глаза велики? Только тем себя и успокаивал.

— Не переживай, это Его призрачная стая, она сопровождает нас с самого начала. Они не тронут нас.

Значит не показалось. Как только девушка указала, я практически сразу заметил резвящихся волков, они прыгали, резвились бежали вдоль лесополосы. И проходили сквозь деревья. Они были призрачные, маленькие и большие. Они сохраняли некий порядок, никто не выбегал вперед. Когда один из призраков приблизился к вожаку, он чуть дернул морду и спринтер уткнулся мордой в землю. Потом все повторялось, они нашу колонну обгоняли, потом пропускали. Иногда, когда я видел их со стороны минного поля, мне казалось, что я баран, а волки — загонщики, то ли стерегут, то ли загоняют. Звери. Они? Или мы?

Мысль зацепила — а откуда взялось слово «зверство» в отношении людей? Да, звери убивают и часто делают жестоко, так это видится со стороны. Только животные делают это когда голодны, либо по велению инстинктов. Чтобы ради удовольствия, как сейчас принято говорить — «ради фана» — вот не знаю таких примеров.

А люди? Если их можно так назвать… Украинские военные, немецкие фашисты, те же британцы со своими концлагерями для буров не просто убивают, терзают. Просто так, чтобы повеселиться. Помню кадры из современных пабликов и кинохроники, когда русских солдат добивали выстрелами в живот, со смехом, глумясь. Добивали так, чтобы те не умирали сразу, а мучились перед смертью. И я уверен, что подобных случаев много, но далеко не обо всех них известно. Это уже не зверства — это страшнее.

Самое абсолютное зло. И этим злом полностью пропитана Украина. Можно было бы сделать сноску, что эти зверства творятся на эмоциях, на адреналине. Не оправдание для убийц, но хоть слабая логика их действий.

Призывы убивать русских звучат на Украине регулярно и началось это даже не в 2014 году, уж я-то помню. После девяносто первого стана сорвала самый настоящий джек-пот, заполучив развитую индустрию, науку, образование, сельское хозяйство. Можно было провести определенные реформы и со временем на самом деле стать одной из самых успешных стран Европы. Для этого было абсолютно все.

Кроме одного.

Независимая Украина не об успехе. Она только о ненависти. Всепожирающей ненависти к России. Кто-то может возразить, что не все жители Украины Россию ненавидели, и это будет абсолютной правдой. Но всеобщей ненависти и не нужно было. Зачем, если эта идеология и так правит этим государством? «Пророссийский» президент Кучма написал целый украинский «Майн Кампф», подробно объясняющий, почему Украина должна стать «анти-Россией».

Украинский народ оказался в заложниках у этих монстров. Огромная часть русских людей, с русскими фамилиями, порой даже происхождением из большой России, говорящих на чистом русском языке, благодаря промыванию мозгов превратилась в новую нацию.

И эта нация — не украинцы. Такой политической нации не появилось до сих пор. Зато появилась нация «антирусские».

После Майдана, все это перекочевало на экраны телевизоров и стало самым настоящим «мейнстримом». Убивать русских призывают журналисты бомжеватого вида, ой, простите — хипстерского вида. С интеллигентными бородками и в очках. Убивать русских призывают симпатичные девушки-телеведущие. Убивать русских призывают политики в своих выступлениях и на ток — шоу. Они хотят и мечтают убивать. Они хотели и мечтали убивать. И они убивают.

Не только солдаты, а вот все эти говорящие головы. Да и простые украинцы, кто годами видел и молчал, что их «защитники» ходят в свастиках и вольфсангелях, зигуют и цитируют «Майн Кампф». Эти, «уже не люди», внимали собственным журналистам и политикам, которые как мантру повторяли: «Убивать, убивать, убивать».

А мы шагали. Не представляю, что думают мои сослуживцы, но следы девушки и волка превратились в маленькую дорожку, по которой мы двигались друг за другом. Мысли были удивительно четкие.

Ни в моменте, ни после я не мог объяснить себе, почему я так спокоен, ничего не напрягает, не волнует, интуиция молчит, даже мягко туманит разум. Потом я чего только не передумал, вплоть до каких-то запрещенных веществ.

— Волки показывают истину.

— Что?

Я даже не понял, что незнакомка ко мне подошла и обратилась.

— Истину. На твою мысль они показали тебе, истинную ненависть этой земли. Земля здесь пропиталась кровью, и защитников, и врагов. Но еще больше здесь ненависти. Концентрированной ненависти. А сейчас ее подпитывают из вне. Тут много смешалось, итог ты видишь. Они мечтают стереть Россию с лица мира. Может быть когда-нибудь они успокоятся.

Незнакомка сама себе не верила, просто надеялась.

Антирусские все равно будут мечтать убивать русских. И именно поэтому Зло должно быть побеждено. У нас нет другого выбора.

Девушка потрепала холку волчонку.

— А вам пора. Здесь безопасно, береги волчонка, он будет тебе хорошим другом.

Мы остались на дороге одни. Пропали светящиеся следы, пропали волки, исчезла девушка. А мы стояли, думая о своем. Какую истину показали призрачные звери каждому? Бог весть, мы никогда не заговаривали о том, что произошло на той дороге. Может боялись спугнуть то волшебное понимание правильности нашего пути? Не знаю. Я храню то, что осознал на дороге сквозь минное поле.

Мир щелкнул и встал на место, только теперь у моего мира появилась цель. Не дать распространится этому злу.

Теплый комочек вылез из куртки и посмотрел на меня. В глазах зверя была написана сонная доброта существа, верящего в добро. Погладил теплую макушку, все будет хорошо, маленький, я сделаю для этого все возможное.

[1] Дмитрий Митрофанов из Луганска, событие из его воспоминаний

[2] Черт! Фр.

[3] Странно, фр.