Следствие по магии 2

Глава 29

Алкоголь меня, наверное, спас. Как минимум придумал оправдание моему поведению. Я буду отрицать, что что-то помню. А что помню?

В голове заплясала цветомузыка, туман… зал качается…оборотни рядом… потом темно. Отлично, притворяться не потребуется, не помню. А! я тянусь к колдуну, ближе…

Не помню, не помню, не помню. Уф… отпустило. Что подумал обо мне Кощей? У-у-у-у…. Лицо запылало от стыда, аж дыхание сбилось. Ты же взрослая девочка! Спокойная…спокойная я сказала! Сердце аж в ушах стучит. Не помню — значит не было. Хорошо, плохо помню — но тоже не было!

Внутренне придя к спокойствию, что оба взрослые люди, с учетом разницы в возрасте от сотворения мира, до меня одноклеточной, ничего не произошло. Нужно заниматься делами, ждать отчетов… а где я?

Чуть приоткрыла глаза. Довольно большая комната, сквозь шторы освещенная солнышком. Кругом дерево, потолок скошенный, с еще одним окном. Мансарда? Запах дерева, новизны, смесью недавно высохшей краской, лака и колюче-хвойного дерева.

Осторожно повернула голову. На другом краю кровати массивный кокон. Колдун. Спит. Завернулся в одеяло, как в гусеница, откуда с моего ракурса торчал исключительно нос. Мило.

Захотелось укусить за нос. Сделать кусь… и пускай как бы я не думала, что заживет, все-таки не стоит. Я даже на рефлексах качнулась в сторону колдуна, уже предвкушая вкусный укус на зубах. Нет. Не обрадуется, после вчерашнего точно! Да и мужчин, так будить не стоит, для своего спокойствия.

Будить вообще не стала, может он устал? Пару секунд по разглядывала нос и едва видимые за одеялом глаза, с сожалением стала тихонько вставать. Обнаружила тапки около кровати и через душевую пошла искать кухню.

Доски пола были подогнаны и отполированы, ничего нигде не скрипело. Только тапочки шуршали по полу. Домик не поражал фантазию колоннами и золотом, раскиданным антиквариатом и платиновым фаянсом, видела пару раз такое «дороХо-боХато», думала попрощаюсь с завтраком именно в платину. Здесь же, на вид очень скромно, а на деле… Даже полы из старого мореного дуба. В рамочке висит эскиз головы девушки, а подпись на каком-нибудь Сотбис стоит как весь Москва-сити. Леонардо Да Винчи. Скромно… В остальном везде дерево, темное, состаренное, уютно-мрачное.

Внутренний балкон, открывающий вид на панорамные окна, огромные диваны и книги, занимающие все стены. Шкафы где-то в шесть семь метров, с неприметной лестницей на полозьях.

Откуда-то из-под лестницы вкусно пахло молоком, плюшками и кофе. Вот я и помчалась, как служебная собака на запах. У каждого ведь свой собственный наркотик? Резкий запах кофе, смягченный сдобной выпечкой… у меня желудок, даже не протестовал, рыкнул и колобком спустил на первый этаж.

За лестницей, с видом на те самые панорамные окна отыскалась кухня. Плита с видом на противоположную часть участка. По-американски огромный сыто тарахтящий холодильник, рядом узенькая дверца, подозреваю кладовку, островок со столом по середине, куча полок. Кроме плиты, духовки и холодильника иной техники не видно. Памятую о любви моего домового к микроволновке, Кощей ее даже не покупал. Всеслав трижды мою пытался умыкнуть на помойку, пока не запретила, с тех пор пылиться в самом дальнем углу кухни.

На островке, за высокими стульями уже стояла кружка с кофе, размером с маленькое ведро и тарелка с пышками.

— Домовой!

— Здесь я, маленькая Хозяйка.

Около ножки стула объявился дедушка, он был на вид старее моего хозяина дома, но более обстоятельный, в аккуратной кипельно-белой рубашке, с красным обережным узором, холщовых коричневых штанах подпоясанный нитяным, красным поясом с камушками и лаптях. Его совино-огромные желтые глаза взирали на меня с любопытством присущим всем домовым и теплом, отражение отношения хозяина или хозяйки дома. Интересно, сколько ему лет? Поклонилась легонько:

— Угостишь гостью чашкой кофе? А когда Кощей проснется, позавтракаем.

В отличие от моего, никаких стенаний о моих предпочтениях в напитках не последовало. Кружка, одиноко стоящая на столе, тут же переместилась мне в руки. Моя утренняя живая вода! Интересная магия, чашка едва теплая, а напиток огненно-горячий, не то что в микроволновке — тарелка — не коснешься, еда, как из морозилки. Вот у кого нужно поучиться…Я припала к напитку, задаваясь вопросом, откуда домовые знают наши пристрастия? Не выдержала, спросила:

— Знаю и все, сила наша такая. Мы всегда ведаем, на что у гостя аллергия, что любит, что нет. Правда только если гость желанный. Иного и отравить не брезгуем.

— А побродить по дому можно?

— Тебе уж точно можно. Ты нынче первая в его доме.

— В смысле первая? А жена?

— Не было здесь никого, жена… то дело хозяина, не мне судить. Сказал, о чем знаю.

— Спасибо!

Знал домовой много больше, но вот делиться или нет, решал сам. Бродить по дому было интересно. Второй этаж я трогать не стала, во-первых, там Кощей спит, во-вторых, смотри, во-первых.

Первый этаж — по мимо озвученной залы и террасы-кухни, имел две комнаты, явно гостевые. Этакое шале в горах, но без гор. Огромный сад, в который нос я совать пока не стала. Везде в комнатах использовали темное дерево, зеленое сукно, в гостиной был и камин, и натуральная русская печь плюс огромные панорамные окна. И если со стороны кухни был сад, вполне ухоженный, со скамеечками и беседкой, то с другой стороны шумел лес, как бы назвали в сказках дремучий. Отпивая кофе смотрела как ветер перебирает густые верхушки, после спускаясь вниз укачивая лесное разнотравье. Из окна тянуло нагретой землёй, смолой и ощущением влажного мха.

Интересно в какой части столицы такое богатство?

Слегка побродив по дому, отправилась под лестницу. Там была еще одна дверь, и она притягивала к себе отблеском рун, как пещера Али-Бабы! Она манила меня, еще когда я ее заметила краем глаза, спускаясь с лестницы второго этажа.

Золота я не нашла. Здесь расположился кабинет, совмещенный с еще большей, чем на верху, библиотекой. Почему эти книги не на первом этаже? Места не хватило? Но комната оказалась самой жилой площадью дома. Здесь был огромный стол, заваленный раскрытыми книгами, маленький диванчик с пледом, около которого притаилась батарея чашек. По всюду натыканы светильники и старинные подсвечники, даже маленький барный холодильник с сиротливой упаковкой сливок.

Стена напротив стола была увешана записями, вырезками из газет и распечатками из интернета, некоторые были связанны разноцветными нитками, соединяясь в паутину, но пока без центра, небольшой квадрат в центре пустовал. Здесь были карты старые и новые, были даже копии древних. Списки врагов и союзников, по годам. Причем многие «друзья» часто кочевали из одного списка в другой. Я разглядывала подчеркнутые, зачеркнутые или жирно обведенные карточки. Некоторые были настолько исписаны, что с трудом можно было понять, что там. Я почти носом утыкалась в них, стараясь вчитаться в строки.

— «Любите своих врагов. Молитесь за них». Христиане дело говорили. Наши враги — лучший наш актив, источник нашей силы и нашего богатства. Не будь их, кого бы мы побеждали? Сами себя?

От неожиданности, я носом почти пропахала стену. Кощей перехватил, не дав сломать себе «инструмент Варвары»[1].

— Доброе утро, Кощей…

— Заинтересовало?

Колдун кивнул на свою стену, при этом отпускать меня пока не стал.

— Что это за стена?

— За всю не скажу, тут много всего. Но то что тебя заинтересовало, что ты даже не заметила моего появления… Есть старая еврейская поговорка: «Враг сделает имущим». Еврейский народ обладает способностью мыслить парадоксами. Теряя грань между шуткой и правдой. Боги, наверное, пошутили над ними, такими приспособленцами их сделали.

— Таки шо ви хотите?

— Именно так. Но это выражение очень точное. Ну, друг придёт и попросит, и ему дашь. — Колдун ткнул в парочку исписанных и перечеркнутых листочков, — И назад не попросишь. А он и не вернёт — он ведь друг. От союзников у России уже аллергия, переходящая в отек квинки. Тому дай, другого подкорми, третьему штаны поддержи, четвёртому оторви от себя и поделись даром, конечно, пятому сопли утри.

Он все продолжал водить рукой от одного листка, к другому. Пришлось подтолкнуть:

— Настоящий друг так не сделает.

— Друг… а это не друзья, но они себя так называли. Другое дело враг. Хороший враг дорогого стоит. Он и научит, и укрепит, и наставит, и ума добавит. Кабы не враг, мы так и были бы слабыми. Кто сделал бы нас сильными, не будь врага?

— Семья? Сами?

— Семья, сами…Братушки…

Кощей выговорил, как выплюнул эти слова, как выругался.

— Возьмем недалекое прошлое. Ты лучше знаешь этот период, чем-то же правление Петра или Катьки. Семьдесят лет у России были друзья в СССР и за границами. Им отдавали последнее, жили хуже нищих. Теперь они нам плюют в лицо и ненавидят сильнее, чем тех, кто их веками в фарш перемалывал. Зачем мы полякам Краков спасали? Я тогда Иосифу доказать ничего не смог. Для него семья, святое. А тут страна — побратим. Сколько наших там полегло.

— Наших? В том плане помню, что при разминировании Кракова…

— Там было много проклятий, по мимо мин. Часто их совмещали. Краков переводится как Колдун. В средние века здесь каждый третий был или колдуном-ведьмой, или нежитью.

— Дикий город.

— Проклятый. То вернее. Сами его и прокляли. Когда возводили, он подавал множество надежд, свободный дух колдовства. Переборщили…. Власти захотели. Но сейчас не об этом. Вот Украину подняли сильнее, чем Россию. Одесский транспортный узел развили раз в десять сильнее, чем Новороссийский, единственный порт на юге страны. Те, кто в СССР приезжал из дефицитной России на Украину, испытывали шок от их изобилия. Колбасы, рулеты, кондитерка, конфитюры, книги, ширпотреб, мебель, одежда, косметика. Белоруссия, Грузия, Армения, Азербайджан, Прибалтика, Средняя Азия — все жили лучше России за счёт России. А Россия жила беднее всех. Это же братья, как же. Друзья. После развала «Эстафету дружбы» подхватил запад. 30 лет был нашим «другом». Мы чуть не загнулись от такой дружбы. Сто миллиардов долларов ежегодно вкладывали в ценные бумаги по сути враждебной нам страны, поднимая ее промышленность. Ещё примерно только же утекало на какие-либо острова, в офшоры. По остаточному принципу жили в здесь около 30 лет. Заводы закрыли, перешли на импорт. Нашими деньгами руководили из ВБ и МВФ.

— А сейчас грянули санкции. США, дай Рог им здоровья в загробном мире! Перекрыли нам, наконец, долларовый ручеек — сами бы мы ни в жисть не решились. Я читала, что почти 7 триллионов рублей ежегодно экономить будем.

— Это только верхушка, а экономия на всех этих фондах? Тут ярдик, там три… Но будет не просто. Люди привыкли жить хорошо…

— Понимаю, что несколько лет потерпеть придётся, пока перезапустим все убитое за тридцать лет на печи. Развалить всегда как проще, чем строить. Вот уж правду говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло.

— В точку. Помогло. Так, что и нужно беречь наших врагов. Им не продашь нефть со скидкой ниже себестоимости. Они не купят газ по низкой цене на сто лет вперед. Они заставили нас сделать свою платёжную систему и запустить заводы и пароходы. Если бы не они, мы бы давно сдались. Мы бы разучились ходить пешком, выращивать на Кубани помидоры и делать что-то своими руками. Мы бы забыли, как думать своей головой, как учить детей и верить в будущее. За нас бы думали американцы, англичане, а работали китайцы и может быть турки. Медленно варились в этом политическом котле, пока не сварились бы полностью. Выпрыгивать из него нам не пришло бы и в голову.

— Враги заставляют шевелиться и изобретать невероятное. «Враг сделает имущим». Я, пожалуй, запомню это выражение.

— Я напомню если что.

— Не сомневаюсь.

— И правильно, пошли, кормить тебя буду.

Ну пошли не про меня, Кощей подхватил за талию и отпарковал на кухню. Где дымился ароматами стол с завтраком. Я аж ядом подавилась, в смысле слюнями. Интересно домовые все так своих хозяев откармливают? Кощею то что? Он жилистый, сколько бы не съел, не в коня корм… А мне потом как корму сбрасывать? Сколько уж я на пробежку не выбиралась… От подсчета настроение слегка подпортилось, винить мне в своей лени и некого, но так хочется!

— Какие на сегодня планы?

— Мне нужно с документами разобраться в конторе, и ждать. Сколько получится, стаи недовольны. Еще немного и начнется резня.

— Они ищут?

— Землю роют. В прямом и переносном смысле слова, ты же со мной можно сказать в командировке, так что не видела статистику. Плохо все. Они просто перетряхивают криминал.

— У них что не бывает распрей?

— Что значит не бывает. Они грызутся через день, но тут принципиальный момент. Сами это сами. А здесь пришлый. Не по Покону, так что не найдем, случится резня на всю Москву. Я бы не был против, они пойдут по посольствам, так как знают, что виновен иностранец. Но люди не поймут, у полиции будут проблемы.

Я пару минут помечтала о реках крови и трупах вокруг посольств наших «друзей». Обложенное хворостом и запаленное с четырех концов. Гори, гори ясно…

Потом протяжно вздохнула, отодвинув радужную картинку в глубину сознания. За такое даже министры слетят. Отписаться не получиться.

— Твои планы на выходной?

— Хочу в больницу съездить. Я обещала ребятам.

— А с подругами?

— Как ты себе это представляешь? Я теперь птица Гамаюн, отличаюсь умом и гипнозом?

— Ты пригласи меня на эту встречу, я захвачу попкорн. Ты страдаешь от одиночества?

— Одна я практически не бываю. То с тобой, Ягой или Анубисом. Ну и охрана не дает скучать.

Кощей спросил об одном, я ответила о другом. Одиноко ли мне? Возможно, в такие минуты, когда приходится придумывать себе какие-то дела и заботы. Обычно мою жизнь заполняла работа, изредка мелькала личная жизнь, но работа подавляла. Мало кто мог справится с моим характером. Нет не взрывным, арктически спокойным. Меня не трогала ревность, не цепляли претензии. Профессия наложила лапу на мою душу безоговорочно и делиться не собиралась. Кем-то, помню, заявленное «я так сказал», обернулось — «дверь там».

— О чем задумалась?

— О жизни, как обычно.

— Тебя Роберт отвезет, там его сменят.

— Тогда до вечера?

Как в мыльную оперу попала, в том же платье меня увозят из дома. Вот почему не люблю ночевать не у себя. Даже домой заходишь как в незнакомую гавань, потом привычка берет верх и ощущение забывается.

Настроение поднялось после того как сходила в душ и переоделась. Домовой неодобрительно сопел, но ничего не сказал. Точно заботливый родитель, на нерадивую дочурку, пришедшую под утро с гулянок.

То, какая война на самом деле, я как тыловой обыватель понимаю, второй раз попадая в военный госпиталь. Не тогда, когда я там во снах, а здесь, на земле.

Огромный, как маленький город в городе, с острым запахом хлорки, неподвластным ни одному ветру. На той же полянке у фонтана меня уже ждали, приветственно поднимая руки и всячески привлекая мое внимание. У одного даже виднелась гитара. Теплый комок благодарности свил себе законное место в душе. Приятно и так не хочется их подвести.

По многим соображениям сюда пускают не всех. От греха. Поэтому большинство из простых людей продолжает свято верить в то, что достаточно одного взмаха руки Верховного, налаженной линейки выпуска БПЛА, бесперебойной поставки суперсовременных винтовок, массы других технических новинок и вуаля. Дело в шляпе.

Да, это гибридная война нового типа, но от перестановки новейшей техники люди не меняются. Только раны становятся глубже.

Эти мужчины, некоторые аккуратно обнимают меня, другие просто кивают. Разного возраста со всех уголков нашей необъятной Родины. Кому-то из них чуть за 20 и мальчик ещё толком не видел ничего. Кому-то хорошо за 40, у него шестеро детей и уже многое было. Но всех их объединяет одно — чувство долга, любовь к ближнему и России, и сумасшедшее желание победить.

И потому пребывание на больничной койке их дико бесит.

У каждого из них своя история попадания на фронт и больничную койку, разного рода ранения и увечья, но все они живут одним: поскорее выздороветь и вернуться. Туда, где сейчас воюют их братья. Как так? Обратно? В холод, ужас и кровь? Да, именно туда, к своим, которые ждут их.

В их глазах, карих, зеленых, серых, голубых — невероятная сила воли, мужественно противостоящие боли и стоически претерпевающие все медицинские манипуляции.

Да, многие из них не могут сейчас самостоятельно почистить зубы или поесть. Таких привезли медсестры. Но их глаза! В них столько решимости, здорового желания отомстить и уверенности в том, что наше дело — правое, что, находясь рядом с ними буквально физически ощущаешь всю ту энергию, которая от них исходит. Ту мощь, которая дает нам правда.

Я пела, пока без магии, просто выводила заказанные песенки, отвлекая от их невеселых мыслей. И колючий взгляд светлел.

Вот кто-кто, а они точно не питают никаких иллюзий. Они говорят, что все это будет тяжело и надолго. Но они уверены в том, что мы — Победим. Потому что на карту поставлено все.

Нет, они не сетуют, не жалуются, не разводят хулу и не ноют. Им больно, но они держатся. Они улыбаются, им нравится, когда их обнимают и гладят по голове, но глаза их остаются серьёзными.

И каждый раз, когда такие как я, «гости», прощаясь, выходим из палаты или с этого сквера, они нам вслед говорят о том, что все будет хорошо. Ибо иначе и быть не может.

Но они правда верят. В то, что начатое и то, за что они отдали своё здоровье, а некоторые их братья — жизнь, будет закончено. Так, как нужно.

Не на середине пути. Не постыдными переговорами, не милосердием и уступками «братскому народу». А четко, прагматично, в соответствии с интересами нас и нашей страны. И до конца. Победного. И безоговорочного.

Так должно. Скрипнув зубами решили мужчины. Оставаясь при этом настоящими детьми, здесь, на больничных койках. Они радуются домашним запахам пирогов, яблочкам, что прислали из дома, вниманию «взрослых», что сидят с ними. Смущаясь и краснея, они же не дети? Ребенок и взрослый в одном сознании. Радость простым удовольствиям и суровость в наказании.

Они никогда не простят нам, если остановимся на полпути и опять начнём жить в парадигме идеи про братский народ.

Потому что они этот самый «братский народ» во всей его чудовищной трансформации и деградации видели своими глазами. И каждой клеточкой ощутили на себе.

И только эти солдаты знают, с кем нам на самом деле приходится иметь дело. Поэтому и могут позволить себе быть столь жёсткими и категоричными в описании конечной цели той битвы, участниками которой они являлись и которую планируют продолжить до победного конца.

Я не видела у них поствоенного синдрома, как после афганской, чеченской…. Больше всего их лица, напоминали ветеранов Великой Отечественной. Там и синдрома то никакого не было. В массе своей, люди то разные бывают.

Чеченская в глазах даже самих солдат была не праведная война. Она стала следствием игры гордыни, самомнения, лжи — это, чувствовалось на всех уровнях, и та грязь, которая сопровождала эту войну, усиливала эти ощущения. Про афганцев говорили — мы вас туда не посылали. Это тоже не была война Отечественная, но была война по соображениям, чужая война.

Смотришь в глаза этих ребят и понимаешь, все синдромы возникают не только на почве личных переживаний после личного участия, но и — может, в первую очередь — на почве того, что потом подвергаются сомнению сами причины войны. Открещиваясь от своих солдат, бросая их на произвол.

— А можно что-то как в прошлый раз? Она была…

Михаил, смотрел на меня со смущенной улыбкой. Тот самый мальчик, которому подарил его дед огонь своей души. Нет он не выздоровел, в полной мере. Его так же окружали бинты и увечье, но то, как он сидел, улыбался. Он хотел жить, не физически, хоть и это тоже. Он хотел ЖИТЬ.

Собравшиеся дружно загалдели, подбадривая меня и соглашаясь с Михаилом. В прошлый раз… в тот раз я позвала души их предков, поддержать. Почему бы и не сейчас?

— Можно, но песня другая. Может вы ее слышали, там на передовой.

Всё, что было, стирается в памяти.

Отголоски забытого прошлого.

Одиноко на сердце покоятся

Тлен обмана и мысли тревожные.

Там, где судьбы, что ветви сплетаются,

Ищем свет, сквозь печаль и волнение.

Свежим ветром сомнения уносятся.

Мы встаём это наше сражение…

Кто придет поддержать этих солдат? Слова первого куплета колебали Навь. Она никак не могла определиться. Легкое марево горячего воздуха смешивалось с ледяным дыханием Нави, выпадая каплями, не замеченной никем, россы на траву.

А потом из марева вышли солдаты. Чеченцы и русские. Заклятые враги того обмана. Они с горечью смотрели друг на друга, поправляя автоматы на плечах. Мальчишки, что верили и надеялись. Они так же смущенно улыбались друг другу и мне, кивками здороваясь.

Пронесут сквозь века

Правду жизни сокрытую.

Да развеют оковы сна,

Исцеляя душу забытую.

Белыми стаями!

Непокоряемы!

Мысли кружат.

Вера вновь пробуждается

В наших сердцах…

Призраки подходили к своим живым братьям и обнимали или просто клали руки на их плечи. Как в прошлый раз. Делясь с раненными своим огнем и пониманием.

А живые улыбались. Искренне, по-детски, с облегчением. Как будто тяжесть на их плечах разделили мало что не в двое. Именно за этим я им пою. Ради этой улыбки. Улыбки уверенности в нашей Правде.

За тенью прошлого тень исцеления.

В наших руках только наша судьба.

К солнцу возвысились истину встретили.

Мы устроим! Мы дойдём до конца!

Вот знаете, за что я ненавижу этих вот вышиваночных нацистов? Не за их подлость, предательство, общую мерзопакостность и гнусность, хотя и за это я их ненавижу.

Ненавижу я их за то, что они во мне, мирной, терпеливой, неконфликтной девушке, привыкшем в людях видеть лучшее и не обращать внимание на их некрасивые (вспомним где я работаю!) поступки. Пробудили нетерпимое, нетерпеливое и немилосердное существо. Утратившее по отношению к бывшим сожителям по когда-то общему пространству все человеческие чувства. За то, что они убивают в этих солдатах и во мне веру в человечность и человечество.

При этом уж кто-кто, а я прекрасно навидалась оборотной стороны жизни, следственный комитет не для белых и пушистых. Именно такие как я, старались разглядеть в людях хорошее. Парадоксально, но факт.

Мыслями чистыми, смело, неистово

Ищем во мраке обмана лишь свет.

Птицами гордыми Мы перелетные

Стаей своей достигаем побед![2]

[1] «Любопытной Варваре, на базаре нос оторвали»

[2] Песня Белые стаи, музыка Владимир Ладушкин, текст Влада Овчаренко, поет Алёна Авдеева