Следствие по магии 2

Глава 3

Интерлюдия.

Колонна грузовиков печально притулилась на обочине. Чумазые мужики с пустыми глазами, вдумчиво курили, сплевывая сквозь зубы, то ли табак, то ли грязь. От них пахло кровью, потом — войной. Так почти всегда здесь, порох так въелся в кожу, что ничем не отмыть. Одно из подразделений, которое только что с боем вышло к Святогорской лавре, прокрадываясь через заминированную дорогу. Пришлось рисковать, в монастыре были женщины, дети и старики.

К курящим подбежал связист.

— К нам двигается крупная группа противника. Разведка доложила о нападении на монастырь.

Я оглянулся на свою группу.

— Если надо, останемся тут, хоть умирать, — озвучил общую мысль водила.

Буднично так говорит, бесцветно. Украдкой кидая взгляд то на меня, то на засаленную и местами даже подкопчённую форму. Озвучивают это для меня, своего командира, чтобы даже мысли не имел об ином, и немного для себя, как бы обрубая себе все сомнения.

— Бежать никто не думает. Будем ждать коридора от арты, чтобы вывести людей.

— Другой дороги все равно нет. Думаю, есть необходимость прорываться…. Хотя…Как пить-дать попадём под обстрел… Можем попробовать отбиться на скорости.

В слух озвучил мысли, сам с трудом веря, что это возможно.

— Шеф, здесь слишком много людей, машин не хватит.

Где-то в небе нарезают круги боевые самолеты, по ним работает ПВО, отсюда видно инверсионные следы. За этим воздушным театром противостояния равнодушно следят парни на БТРе с надписью: «Братск», чутко прислушиваясь к любым меняющимся звукам.

Опять нарисовался связист. На немой вопрос о связи буркнул:

— Да все, как всегда, — констатирует Жора. — Связи между подразделениями толком нет. Ты же знаешь, командир. Что у соседей происходит, никто понять не может. Пока допросишься работы артиллерии…

Жора устало махнул рукой и скрылся дальше работать.

По лавре и нашим машинам они атаковали артиллерией. Прозевали мы дроны, али наш снайпер не увидел камеру. Сейчас это уже не важно, вяло крутящиеся, ненужные в эту минуту философские мысли, уходили на второй, а то и третий — фоновый план. Вытащить людей не успеваем, вот что главное.

Батюшка или настоятель, не знаю, как правильно, вздохнул. Этому святому отцу было около шестидесяти, крепкий мужик, с седой окладистой бородой, ясными серыми глазами. Он стоял в чёрной рясе, выделяясь на фоне белой стены, как клякса. Попытался сказать, что дом божий неприкосновенен, что-то еще в тему, но я его перебил.

— Святой отец, может для кого-то это и святое место, но не для этих зверей. А мы вот ваша защита. Какая есть.

— Нет священнее работы для мужчины, чем защита своей родины. То для такого святого дела, как война Вера потребна. А ты вой, не сомневайся, справимся. Уныние, отчаяние, тревоги и страх сейчас преступны. Они убивают боевой дух ваш, ни в коем случае нельзя этого допускать! Это губительно, преступно для вас, это ни к чему хорошему не приведёт. Вижу беспокойство на твоем челе.

Священник вздохнул, встряхнулся, расправил плечи и обратился к бегущим. Уже спокойным, хорошо поставленный голосом продолжил:

— Заранее хоронить тоже не нужно ни своих мужчин, ни нас. Нужно пересилить себя, скрепить свои нервы молитвой, упованием на Пресвятую Богородицу. Уверуйте, наконец, что никто кроме нас не сможет сделать то, что мы сейчас должны сделать. Мы все должны сплотиться, и помочь нашим воинам. Братья и сестры, спокойно, пойдемте к реке. Укроемся в скиту. Помолимся за здравие их, молитва укрепит наши души! — и уже тише, с почти потухшим взглядом, — Нам страдать не привыкать, детей жалко. Безвинные же отроки.

Мне, по большому счету, было все равно. В церковь я и до войны не ходил, вера она либо есть, либо нет. А как зовут того Бога — не все ли ему равно? Да на войне нет места атеизму, но и вера у каждого своя.

Батюшка был спокоен, это вызывало мое уважение, не паниковал, не стремился командовать или требовать вывезти себя из этого ада. Он, громко и устало продолжал созывать всех за собой. Помогал военным направлять поток людей к реке.

— Воздух!!!

Американские игрушки уже разнесли стену. Кое-где каменная крошка посекла людей, раненых спешно осматривали, перевязывали и отправляли в убежище. Панику удалось подавить.

Опять свист, прощальный звон колокола и грохот разлетающегося камня мы услышали сквозь непрерывные взрывы. Часть снарядов попала по каменному строению, часть по стене, два снаряда с детонировали у машин, не до конца укрытых стенами храма. Люди частично оглохли и бестолково озирались, в ушах звенело. Едкий дым от горящих палаток и тентов застил весь обзор, заставлял часто моргать, смахивая слезы. Мы остались прикрывать проход к лестнице и скиту.

Затишье было временное, после арт обстрела пойдет группа зачистки. Пока балом правила вязкая, даже густая тишина, наконец закончили перетаскивать раненых. Цепочкой, передавая больных — здоровым. В звенящей, как струна, тишине, кроме мата и оседающей пыли ничего не было слышно.

Почти стемнело, когда ко мне подбежал связист, радиостанции больше нет. «Если через два часа на связь не выйдем — тогда к нам придет разведка, нужно продержаться пару часов. Как-нибудь, хоть зубами вцепиться в эти валуны.

Автоматы противников заговорили с наступлением темноты. Зачистка.

В этот момент от стены отделилась темная фигура, в каком-то фэнтенезийном плаще. Она, не боясь и не таясь, шагнула в нашу сторону, замерла. Почти прикоснулась к огромному колоколу, что лежал на земле, предполагаю, что снесло с колокольни. Потом существо полюбовалось на свою руку — крыло, коснулось лица, все-таки женского пола. Чего-то подождала и наконец определившись уверено, но осторожно направилась к лестнице и тем двум валунам, что скрывали нас от обстрела. Сквозь шум и рокот я дернулся схватить фигурку, думая, что это зазевавшийся гражданский, но вынужден был отпрянуть в укрытие. В каком-то отчаянье крикнул:

— Дура, в сторону, здесь не Бродвей!

Хрупкая фигурка, с птичьей маской, по какой-то нелепой случайности не встречающаяся с пулями, протянула мне руку. И звонко, по девчачьи спросила.

— Ну что майор, покажем всем, чего стоят воины земли Русской?

Ее птичьи глаза смотрели в мою душу, хотя она и стояла не близко. Спрашивая и утверждая, неужели я ранен и мне это видится в бреду? Или умер? Такого не бывает…

Пока я лихорадочно думал, что тут происходит, с нашей стороны оружие молчало, все смотрели как пули противника растворялись в ее плаще из темных перьев, закрывая нас самих от обстрела противника. Девушка не обращала на это никакого внимания, все неудобства поглощались странными перьями. Я невольно косил взглядом на храм за ее спиной.

Тем же оглушающе-требовательным тоном девушка продолжала:

— Я дам вам время дождаться подмоги. После того как я закончу и до рассвета, вас никто чужой не побеспокоит. Понятно?

Я кажется кивнул, а она повернулась ко мне спиной. Мозг заторможено фиксировал, что ее спина была покрыта темными маленькими перьями. На вид безумно мягкими и притягательными. Я поймал себя на мысли, что мне хочется коснуться этих перьев, даже потянулся. Девушка обернулась, я даже руку не успел отдернуть, улыбнулась. И взмахнула своей рукой — крылом, как дирижер на концерте, привлекая и так излишнее внимание.

Послышался мерный перестук, четкий, парадный, перебивая громкостью возобновившийся гул стрелкового боя. Я вздрогнул, покрутил головой, щуря глаза в попытках разглядеть в темноте неведомого барабанщика. Под рваный ритм образовалась стена из серых клубов воздуха, а девушка продолжала руководить этим серым дымом, который покрывал траву под ее ногами. Из тумана начали выходить, стройными шеренгами…. Кто это?

Люди… или призраки под невидимый бой барабана выходили и четко, по-военному строились. Впереди барабанщики, за ними кони, вытанцовывали ритм, подкованными сапогами ударяла о землю пехота и пушки старинные пушки. Как в старом кинофильме стойкие оловянные солдатики, чуть смазанные, не четкие.

Высекая искры из земли, кони расходились в право и в лево. Люди — призраки в шляпах с широкими зубчатыми нашивками, отливали серебром, виски «украсили» огромные букли. Косы, неведомый стилист прикрутил вплотную к затылку и покрасил в белый. Длинные темно — зеленые камзолы, где-то на пол-ладони ниже колен. Короткие лосины самого желтого цвета, который я мог себе вообразить, канарейка от зависти умерла бы. На ногах курносые, смазанные, натертые как зеркало, башмаки и стянутые за колено лентами с красными вдоль всей ноги пуговицами. У всех висели тонкие шпаги, больше похожие на стальные зубочистки. Руки в желтых перчатках с большими и толстыми вставками и вооруженные короткими увесистыми палками.

Пару мгновений майор не мог понять, зачем этот сумасшедший дизайнер, по которому рыдает Кащенко, выдал им дубину…потом дошло, это ружья…

Батарея из десятка старинных пушек разворачивалась на противника. Кони били копытами комьями разбрасывая землю, фыркая паром и сверкая алыми глазами.

А девушка мурлыкала мелодию марша откликаясь эхом общему ритму. Мурчание продолжалось до того момента, как последний солдат не пересек некую линию.

Нет последним вышел не солдат. Темно — зеленый мундир, однобортный с двумя рядами пуговиц. По левой стороне мундира не видно, одни награды и ордена в плоть до низкого воротника красного цвета. Аксельбант и лента схваченная внизу еще каким-то орденом, черная треугольная шляпа без всяких украшений. Перчатки, лосины с крагами, ботфорты лакированные, со стальными шпорами, образ довершали детская наивная улыбка и стальной взгляд.

Командир Отважных, протер глаза, почти до рези и черных мушек. Не раз во время обучения он видел его портрет, с переливающейся лентой через правое плечо, при орденах. Плешь на лбу прикрыта характерным «коком», худощавость, одухотворённое грандиозной мыслью старческое лицо, грустный взгляд направлен глубоко в собственную душу, горькая складка губ. Именно такой след в памяти оставил портрет, Его превосходительство генералиссимус Суворов Александр Васильевич. И вот этот немного худощавый седой старичок, невысокого роста, обернулся на меня и тихо проговорил одними губами, но я прочел:

— Русская армия приходит только освобождать, а не завоевывать… Мы русские, с нами Бог!

А девушка начала выводить слова, абсолютно заглушая иные звуки, кроме ее марша:

Мчится конь

Альпы вздымая

В новый бой

В новое пламя!

Всадник гонит смерть, таков его русский путь!

Кони за гарцевали, заплясали, склонив стяги как копья на врага. Секунда и они парадным строем ринулись на противника.

Первый ряд солдат пришел в движение. С первыми словами песни опустились на колени и сделали выстрел. Призраки или ряженные, но звук, запах сгоревшего дымного пороха, огонь из стволов, мужские голоса, рефреном повторяющие песню — все это было. Было! Шальные глаза моего зама, прикрывающего отход гражданских из-за второго валуна, подтвердили, что не мне одному это привиделось. Возможно даже будем лежать в соседних палатах.

Тем временем вторые ряды сменили первые, так же опустившись на колено и произведя выстрел. Задние ряды громко вторили музыке, образуя хор, пока ждали своей очереди для залпа. Казалось даже залпы были подчинены звукам марша.

Вражий край

Взят на рассвете

И Дунай

Вспять гонит ветер

Он к победам шёл, от пули не пряча грудь!

Я прекрасно помнил, что нахожусь в лесу, но там куда улетели всадники — становилось поле, своими стягами они «стирали лес». Враги стали видны как на ладони. Растерянные, злые, они стреляли в нашу сторону, но пули исчезали, словно увязнув в старинных мундирах. А еще в этих миражах был день, не глухая ночь. Полоса дня, между двумя кусками ночи. Дикая мысль — а что покажут камеры и коптеры, если они здесь появятся?

Пули, порох —

Жизнь сурова

Но, коль с нами граф Суворов

Значит, победим!

В мире войн… Музыка стройная… Пушек вой… Словно симфония! Нас ведёт в предсмертный бой…. Моцарт военного дела…. Дирижируя судьбой… Шёл до конца, до предела…. Моцарт военного дела!

Сотни мужских глоток и ведущий ясный, звонкий голосок девушки. Не знаю уж как там у противника, но я смотрел на все это разинув рот.

Я мало чего боюсь на этом свете, не за себя так точно, слишком многое повидал, но тут. Призрачные войны отстреляли свои мушкеты, примкнули штыки и направились в лес. Чеканя шаг, как на параде, где движение становятся слитными и едиными. Крики иногда перебивали хор русской армии, но на какое-то мгновение, не больше. Потом вновь звучала песня, задорная, веселая — живая.

Воины, единым заученным движением, били штыками, удар, вдох, шаг, удар, вдох. Призрачная природа оружия никак не мешала наносить раны.

Едва прозрачные, как слегка затертые, воины гнали укронацистов все дальше по своему призрачному полю. А рядом с девушкой — птицей стоял фельдмаршал. Он залихватски подпевал, постоянно чуточку подпрыгивая. Потом обернулся на меня, глянул на птицу и махнул мне рукой.

Себе не врут. По крайней мере я себе врать не приучен. Я сделал шаг на негнущихся ногах, с холодком в сердце и какой-то бешеной надеждой, что не сплю. Я полностью вышел из укрытия.

Около Суворова было холодно, слишком холодно, озноб пробирался под одежду и заставлял тело сводить судорогой. Пока я думал, стоя в шаге от него, этот маленький — великий человек потянулся к сюртуку, снял с себя медаль и протянул мне.

— Мы Русские и поэтому мы победим. За Измаил!

Русский дух

Не перевесить!

И потух

Вмиг полумесяц!

Штык надёжней пуль, летящих в агонии

Пал восток

Запад напуган

Он идёт

Быстрый, как вьюга

Хаос вечных битв смиряя в гармонии

Александр Васильевич уже не обращал на меня внимание. Этот легендарный человек бодрой походкой, немного подпрыгивая, пошел за своими солдатами. Чтобы и в смерти быть со своими войнами. Моцарт военного дела! А на моей руке, немного замерзшей, слегка покрытый инеем лежал эмалированный белый крест.

Под стук сердца, так созвучного барабанному бою, я слышал слова, некогда зачитанные моим учителем истории: «Ни высокий род, ни прежние заслуги, ни полученные в сражениях раны не приемлются в уважение при удостоении к ордену Святого Георгия за воинские подвиги; удостаивается же оного единственно тот, кто не только обязанность свою исполнил во всем по присяге, чести и долгу, но сверху сего ознаменовал себя на пользу и славу Российского оружия особенным отличием»

Пули, порох

Степи, горы…

Но, коль с нами граф Суворов

Значит, победим![1]

В мире войн… Музыка стройная… Пушек вой… Словно симфония! Нас ведёт в предсмертный бой…. Моцарт военного дела…. Дирижируя судьбой… Шёл до конца, до предела…. Моцарт военного дела!

Я не очень заметил, когда закончилась песня. Смотрел на белый крест, покрытый эмалью, красный, словно застывшая кровь, круг и святой Георгий Победоносец, высеченная надпись гласила «За Службу и Храбрость». По верх креста легли тонкие белые пальчики, укутанные мягкими темными перьями, закрывая орден. Второй рукой девушка — птица сжала мою ладонь, так, что острые грани креста до боли впились в кожу.

— Командир! Бл… командир!

Меня толкали в спину, кто-то настойчиво требовал моего внимания, перевел глаза на своего зама. В прорезь балаклавы был виден только оху…удивленный взгляд, как и у меня, наверное:

— Командир, что это было?

Вопрос звучал с эпитетом этажей в восемь. Нашего видения уже и след простыл. Пропала вся галлюцинация и поле, и солдаты, и фельдмаршал. Только белый крест впившийся в кожу продолжал доказывать, что это правда.

— *******, ******* это!!!

— Я в принципе того же мнения, но все-таки, — выдохнул и сдулся, действительно, что бы это ни было, но нам дали время до утра. Я в это верил.

— Радиостанция как?

— *****!

— Через сколько нас хватятся?

— Часа через три. Примерно, — под моим пристальным взглядом поправился, — Четыре.

— Тогда, размещаемся и выставляем дозорных, — когда зам отбежал, крикнул вдогонку, — И никому ни слова!

Заместитель глянул на меня как на больного и у свистел выполнять распоряжение. «Кто же ты птичка? Что привело тебя сюда? Что сподвигло спасти? Почему за Измаил? Я не знаю, почему ты выбрала нас, но:

— Спасибо!

И ответ пришел отовсюду. От шума реки и ветра, и деревьев, от все еще горящих после обстрела построек, прошло каких-то пять семь минут. Мы никак не заметили, что все до сих пор горит. Для нас, прошли часы, тем удивительней был ответ.

— Потому, что вы сражаетесь за Родину.

Забегая вперед, они выбрались, группа прикрытия, потеряв с ними связь направила разведку, а потом и транспорт. Все это время он с замом ползал по округе в поисках камер, но ничего не нашли. Или не было или исчезли.

Вернувшись в ставку, майор отчитался, тактично опустив рассказ о птичке. И уже вечером следующего дня, приладив полученную награду на цепочку, думал у костра.

Ночь казалась сном, такого не бывает, а крест холодил кожу, тонко намекая, что это был не бред, не сон, не вымысел. Что его дорога, пересеклась с чем-то не понятым, что он сам видел Легенду, и был благословлён ей. Маленькая птичка дала ему нечто большее, чем простое спасение, она дала ему надежду. Что его дело правое, ведь сомнение, хуже разъедающей кислоты жгли душу.

Он не слепой и не дурак, потому читая в минуты отдыха паблики, различные статьи его одолевали сомнения. Видя все, что творится. Ложь и правду сплетённые в один узел столь туго и глубоко, что нужно отсечь. Как зараженную гангреной конечность. Разрубить этот узел одним взмахом, без сомнения. Она сделала это для меня, эта незнакомка дала мне силы на этот удар.

Плоский мир без границ. Глобализация, слово то какое, красивое, рекламное и очень шумное. Еще в молодости, в нулевые, нас всех дрессировали, что нечего держаться за ценности ХIХ века, а надо смело шагнуть в век ХХI. Будто бы не будет никаких независимых наций и национальных государств. Из каждого «утюга» трещали о «наивной» привязанности к этим старым вещам, якобы давно вышедшим из моды.

В той детской непосредственности, тогда в девяностые, мы поверили в добрые намерения публичных политиков. Как в сказке про Нильса, пошли за рекламной дудочкой. Первый раз дудочка замолчала в восьмом. Ненадолго. Потом замолчала в четырнадцатом. Россия очнулась ненадолго, но кукловод сменил мелодию. Можно назвать это «минские мелодии», побежали первые крысы, но мало, слишком мало.

И наконец эта дрянная мелодия перестала трогать души, вызывая скорее ярость. Ярость влила в кровь другую мелодию. Свою, родную, забытую. Как марш Суворова, Невского, Жукова…

У нашего обновленного государства в новом веке будет долгая и удивительно-славная история. Оно не сломается. Будет поступать по-своему, получать и удерживать призовые места в высшей лиге геополитических интриг.

А то и плюнет на все и будет развиваться самостоятельно. С этим рано или поздно придется смириться всем тем, кто требует, чтобы Россия «изменила поведение». Ведь это только кажется, что выбор у них есть.

Такие как я, винтики, или лучше патроны, могут дать России «право на выбор». Отыскал на шее подарок, опять с силой сжал, так чтобы лучи впились в ладонь.

Я сделаю все от меня зависящее.

— Я буду достоин, Александр Васильевич.

[1] муз. Д. Машков, сл. Ю. Бондарев, группа АрктидА — Моцарт военного дела.