Следы

Как всегда, он проснулся в пятнадцать минут шестого. Уставился в тёмный потолок, украшенный квадратами пенопласта. Спустя несколько мгновений после пробуждения он уже погружен в бездну своего сознания и не замечает давно выученного потолочного узора. И всё это для того, чтобы снова спуститься в забытьё и, как всегда, снова проснуться.

Мятая одежда, чашка свежезаваренного чёрного кофе и никакой еды, зато четыре сигареты за первые полтора часа нового дня, который новым совсем не кажется.

В квартире он один. Значит ли это, что он одинок? Люди… Именно человек стал последней каплей, последним камнем.

Очередное разочарование. Оставалось только что-то собрать, что-то продать и угнездиться в каком-то тихом городке, где никогда ничего не происходит. И двигать красный квадрат на прозрачной ленте вперёд, только вперёд.

Но…никогда ничего не менялось. Только цифры в красной рамке.

Он сминал постельное бельё в угол неразложенного дивана – с этого начинался его день. После четвёртой сигареты, уставший от дум, брёл чистить зубы, как следует прочистить нос и после уставиться в зеркальное нечто. Дальше…

Дальше по-разному. Если за день до этого он получал сообщение от неё, значит: магазин, продукты, душ, свежее постельное бельё и одежда, приятный запах от всего себя и т.д.

Она приходила не раньше половины второго и не позже двух часов дня. Всегда. Полувымотанная валилась на разложенный диван и включала какой-нибудь из своих сериалов. Приносил ей еду, она ела, смотрела на экран и говорила. Тихо, безразлично, медленно и мало. Он тоже смотрел на экран, обняв её, но не слушал ни её, ни динамики.

Она приходила на пол дня и целую ночь. Просыпаясь, он смотрел на неизменный потолок, слушал тихое сопение под боком, вдыхал её дыхание, лишенное неприязни.

Она просыпалась. На сборы уходило минут десять. Поцелуй с медовым послевкусием, щелчок дверного язычка, смешанный с хлопком холодного металлического корпуса, вздох облегчения и слабое щемящее чувство, сосущее мир и покой до следующего её прихода.

И никаких обязательств. Снова сминает постельное бельё, запускает стиральную машинку, закупоривает слив ванной и включает горячую воду.

Кофе и сигареты. Никакой еды. Бормотание стиральной машины, погружение в воду, оставляя на поверхности только нос, словно преградительный буй.

Он открывает глаза. Где он? Он не знает. Где-то. Открывая глаза, он всегда одет в изношенные полукеды на босу ногу, потёртые джинсы, футболку, отдающую слабым запахом пота и расстёгнутую голубую рубашку с закатанными рукавами.

Он в ванной, но она не его. В квартире, но не в своей.

Квартира эта невероятно пуста, хоть в ней всё есть. Пуста она не потому, что в ней никого нет, а потому, что она не имеет никакого значения. Она – куб, вырванный из пустоты космоса, зависла в невесомости.

Он выходит из квартиры. Теперь всё иначе. Застывшие брызги и закоревшие пятна эмоций островками расположились среди застывшей пустоты: всплески радости, подобно солнечным вспышкам; заржавелый мрак депрессии, хрустящий при прикосновении; свежее дуновение весёлости и спёртая вонь ревности… Застывшие горе, угнетение, радость, вожделение, счастье, грусть, печаль, слёзы, улыбки, вдохновение, зачарованность, презрение, отвращение… Эмоции и чувства красками и веществами, запахами и формами расположились в сумбурном мире, где деревенский дом стоял посреди городской улицы, а исполинская многоэтажка расположилась в центре деревни. Восемьдесят семь этажей в восемьдесят одну квартиру. Квартиры эти были огромны.