Юрий Нестеренко Слепящий свет полудня, или Фашизм братьев Стругацких

Начавшаяся в перестройку массовая переоценка ценностей породила моду на переосмысление классики — как досоветского, так и советского периода. Конечно, любители нарядить Гамлета в джинсы и свитер или объяснить (чаще всего в школьном сочинении), что «на самом деле» имел в виду Толстой, встречались и раньше, и все же эти попытки, так или иначе, были адаптацией классического произведения к нуждам текущего момента (как его понимала власть или диссидентствующая «кухонная» оппозиция), но не выворачиванием основной идеи автора с точностью до наоборот. С разрушением единой тоталитарной идеологии (и, соответственно, противостоявшей ей единой либерально-интеллигентской фронды) пали все и всяческие ограничения; классику принялись препарировать и кромсать не только с позиции изменившихся политических взглядов (превращая, к примеру, прежних «мракобесов» и «душителей» в «защитников державы», а «провозвестников будущего» — в «смутьянов и разрушителей»), но и просто ради «стёба», «прикола» или скандального пиара. Канонических прежде положительных героев принялись выставлять сексуальными извращенцами, психами, мелкими негодяями и т. д. и т. п. Можно объяснять это протестом против прошлой принудительной канонизации, можно — творческим бессилием новых авторов, которым не дают покоя лавры Герострата и крыловской Моськи, можно спорить о том, насколько допустим такой подход с точки зрения морали или авторского права, но речь сейчас не об этом. Интереснее честно и непредвзято проанализировать не то, что писатель имел в виду или хотел сказать (это знает только он сам), не то, что он мог бы сказать, если бы взял тот же сюжет, но придерживался принципиально других взглядов, и не то, что он не сказал (на последнем базируется целое направление — мол, если нигде у Тургенева в явном виде не сказано, что барыня и Муму не были любовницами Герасима, значит, утверждение, что таки были, не противоречит авторскому тексту) — а то, что он действительно сказал. Особенно если это сказанное, в силу различных идеологических причин, игнорируется большинством читателей. Понимал ли сам писатель, какие именно выводы следуют из его слов — вопрос уже вторичный (хотя и не вовсе безынтересный).


Братья Стругацкие (принадлежность коих к советской классике вряд ли будут отрицать даже те, кто не склонен считать фантастику полноценной литературой), конечно, тоже не избежали своей порции «продолжателей», «переписывателей» и «извратителей». Основной мишенью каковых стали, естественно, не их поздние вещи, которые уже и сами по себе вполне проникнуты духом постсоветского времени, а ранние романы, описывающие так называемый «мир Полудня». Утверждение, что этот мир — коммунистический, не вызовет ни у кого ни удивления, ни протеста. И не только потому, что в стране, понесшей из-за собственного коммунизма еще более огромные жертвы, чем из-за чужого фашизма, первое понятие, в отличие от второго, так и не стало по-настоящему ругательным, но в первую очередь потому, что вышеприведенное утверждение не отрицается ни самими авторами, ни их поклонниками. Правда, они тут же добавляют, что этот коммунизм — не реальный, с массовыми казнями, концлагерями, карательной психиатрией и прочими непременными атрибутами, а утопический, «хороший», «светлый». Современным каноническим мнением по этому поводу (озвученным самими авторами) является «конечно, теперь мы понимаем, что такой мир построить нельзя, но очень жаль, что нельзя».

Разумеется, постперестроечные циники не могли пройти мимо столь лакомого куска и принялись открывать «подлинное лицо» мира Полудня; в их произведениях описанное у Стругацких оказывается лишь парадным фасадом, столь же далеким от действительности, как творения отдела пропаганды ЦК КПСС от советских реалий. Но мы, в соответствии с ранее поставленной задачей, не пойдем по этому легкому пути, произвольно обличая братьев во лжи и сокрытии фактов. Даже оставляя в стороне вопрос корректности подобных обличений, в них попросту нет необходимости. Честного анализа канонических текстов вполне достаточно, чтобы доказать, что мир Полудня на самом деле — далеко не столь симпатичное место, каким его принято считать. Ибо это мир даже не утопического коммунизма, а торжествующего фашизма.

Прежде всего хотелось бы решительно отмежеваться от спекуляций на тему национальности Стругацких. Представление о том, что еврей никем, кроме антифашиста, быть не может, основано на непонимании того простого факта, что германским нацизмом 1933–1945 г., густо замешанным на параноидальной юдофобии его лидеров, возможные формы фашизма отнюдь не исчерпываются. И более того — фашизм вполне может рядиться в антифашистские одежды. Что же такое фашизм в общем виде? Это тоталитарный строй, реализующий примат интересов государства над интересами личности, допускающий (в отличие от коммунизма) ограниченную экономическую свободу и, как правило, опирающийся на более или менее явную националистическую идеологию, включающую в себя ксенофобию и культ высшей расы. (Заметим, что «идеальный», утопический коммунизм последней составляющей начисто лишен; в реальном мире он, правда, с успехом заменяет национальную вражду классовой, но в будущем бесклассовом обществе реализует полное равноправие и интернационализм.) Посмотрим же теперь на мир Полудня.

Прежде всего заметим, что этот мир вполне тоталитарен. В нем нет концлагерей (Стругацкие о них не пишут, и мы, следуя взятым на себя обязательствам, не будем считать, что они лгут или скрывают правду), однако в нем имеется весьма зловещая и притом весьма могущественная организация КОМКОН-2. Которую впору сравнить даже не с гестапо, а с инквизицией, ибо ее основная задача — торможение научно-технического прогресса. В определенном смысле это даже хуже прямого истребления неугодных режиму, ибо, как сказал Ромен Роллан, «Трижды убийца тот, кто убивает мысль». Впрочем, прямым убийством неудобных людей комконовцы тоже не брезгуют, причем даже не отягощая себя какими-либо судебными формальностями — см. «Жук в муравейнике». Собственно, сами авторы вполне отдают себе в этом отчет, утверждая открытым текстом, что основная идея «Жука» — если в обществе, даже самом хорошем, есть тайная полиция с неограниченными полномочиями, в таком обществе будут убивать невинных.

Утверждается это вроде бы с осуждением, однако КОМКОН-2 не клеймится и не ликвидируется, как преступная организация, а Сикорски, лично застреливший Абалкина, именуется не преступником, а «несчастным». Жертва, мол, обстоятельств, прямо как какой-нибудь Буданов или Ульман. То есть авторы осуждают «перегибы на местах» (да и то деля сочувствие между жертвой и убийцей), но вовсе не систему тайной полиции, цензуры и деструктивного политического вмешательства в науку в целом.

Продолжим анализ «самого хорошего общества». Почему в нем нет концлагерей, кстати? И вроде бы даже наоборот — открыто борются с режимом диссиденты типа Бромберга, есть целое «движение дзюидистов», отстаивающее право науки развиваться без ограничений… Однако движение это, во-первых, предельно маргинализировано властью, его участники именуются не иначе как «экстремистами» (хотя не имеют разрушительных целей, не практикуют террористических методов и отнюдь не отрицают необходимости разумного контроля над потенциально опасными технологиями). Во-вторых, прямым репрессиям не подвергается разве что сам Бромберг — этакий выставочный, демонстрационный образец (вот, мол, у нас тоже есть оппозиция), находящийся под прочным колпаком КОМКОНа-2, по своей психологии совершенно не способный к конспирации и, главное, не предпринимающий никаких практических действий — и в силу всех этих обстоятельств для режима совершенно не опасный, хотя и вызывающий понятное раздражение у комконовской верхушки. О том, насколько мало его реальное влияние, говорит тот факт, что рядовым комконовцам (а уж тем более, по-видимому, обычным гражданам) он практически неизвестен («Старикан Бромберг был экстремистом-теоретиком, и именно по этой причине, вероятно, он ни разу не попал в поле моего зрения»). Для тех же, кто пытается бороться с системой тоталитарного подавления науки не на словах, а на деле, все куда менее безоблачно: «Именно такие экстремисты-практики и были основными клиентами нашего КОМКОНа-2». Что именно с ними делают, не уточняется. Если лагерей и в самом деле нет, то, вероятно, все ограничивается душеспасительными беседами в неких не слишком уютных кабинетах, из которых бунтари выходят «все понявшими и осознавшими», а для особо упорных — запретами на профессию.

Очевидно, что ограничиться подобными мерами режим может лишь в том случае, если оппозиция ему весьма незначительна. Первая причина, почему мир Полудня обходится без лагерей — реальных борцов с системой просто не появляется в сколь-нибудь значимых количествах, даже среди ученых, казалось бы, напрямую заинтересованных в борьбе за свободу науки. И достигается это очень просто — все дети этого мира воспитываются в интернатах, под вдумчивым присмотром специалистов, интересующихся, разумеется, не только их физическим здоровьем и успехами в точных науках. То есть мир Полудня держится на массовом промывании мозгов с самого юного возраста, и дело это поставлено на твердую научную основу; на фоне такой системы даже гитлерюгенд, все-таки не изымавший детей из семьи, выглядит анархической вольницей. Кстати, насколько эффективно это промывание, хорошо видно и на примере «Далекой Радуги», героев которой — жителей достаточно обширной земной колонии — охватывает настоящая вакханалия самопожертвования. Они абсолютно не ценят свою жизнь, не пытаются спастись. Это типичное поведение зомби. Решение пожертвовать учеными, весьма ценными для общества в целом — и работавшими над таким важным проектом, как нуль-транспортировка — ради спасения совершенно заурядных детей выглядит, на первый взгляд, непростительно глупым для фашизма. Но не будем забывать, что фашизм мира Полудня — особенный, мракобесно-инквизиторский. В мире, где правит бал КОМКОН-2, трудно ожидать должного уважения к науке; неудивительно, что ею легко жертвуют ради идеологии. Не исключено, что гибель ученых на Радуге — о да, добровольная, мы не подвергаем это сомнению! — была ничем иным, как заметанием следов после эксперимента, вызвавшего катастрофу. Впрочем, как бы мы ни стремились верить авторам на слово, в случае с Радугой лживость официальной версии проявляется явным образом: Горбовский, якобы оставшийся на верную смерть вместе со всем экипажем, позже обнаруживается на Земле живой и здоровый. И это, заметим, никого не удивляет и не возмущает — еще одно свидетельство тотальной зомбированности.

Но борьба с реальной оппозицией — это лишь одна из функций концлагерей. Вторая — экономическая, но она как раз более важна для коммунизма; фашизм, как более совершенный в экономическом плане строй, менее зависим от принудительного труда, а в условиях высоких технологий, по всей видимости, независим от него вовсе. Вообще экономика мира Полудня — самый тонкий момент, у Стругацких о ней нет практически ничего. Но из того, что в этом мире нет нищеты, голода и тотального дефицита, мы можем сделать вывод, что это все же не экономика коммунизма; в то же время совершенно ясно, что это и не экономика свободного рынка. Возможно возражение, что отсутствие нищеты — довод против лишь реального коммунизма, но не идеального, утопического. Хорошо; рассмотрим принцип идеального коммунизма «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Из него следует, что дефицита в таком обществе нет вообще. Меж тем в мире Полудня он есть; в «Далекой Радуге» наглядно показано, как научные работники целой планеты ждут в очереди поставок дефицитного оборудования, которое не является чем-то уникальным, требующим для своего создания всех ресурсов цивилизации — ульмотроны явно серийно производятся промышленностью — и тем не менее их категорически не хватает на всех. «Существует очередь внеочередников, и ты там восьмым». Заметим — стоящими в этих очередях движут даже не личные (хотя идеальный коммунизм должен удовлетворять и их), а вполне общественные интересы, и все же наладить устраивающее всех снабжение не получается (кстати, показателен и тот факт, что на планете, где ведутся важные и опасные опыты, оказывается один-единственный корабль снабжения, и он же — единственный пригодный для эвакуации). Так что скорее всего экономика мира Полудня — фашистского типа, с главенствующей ролью государства (справляющегося со своей ролью не без греха, в том числе и по части снабжения важных исследований) и частной инициативой на низовом уровне, обеспечивающей бытовой комфорт рядового гражданина. Правда, наличных денег в этом мире явно нет, но, возможно, они просто окончательно виртуализировались, и все расчеты автоматически происходят между компьютерами в безналичной форме, или же частная инициатива держится на ином обменном эквиваленте, скажем, информации. Такие догадки могут показаться натянутыми, но напомню, что они сделаны по принципу исключения других альтернатив: экономика Полудня слишком хороша для реального коммунизма и слишком плоха для идеального, при этом известно, что она не является либерально-рыночной.

Наконец, третья функция концлагерей напрямую отвечает ксенофобской сущности фашизма. Это, в дополнение к борьбе с врагами реальными — создание иллюзии врага, образа-страшилки, которым надлежит пугать обывателей, вынуждая их отбросить все сомнения и еще теснее сплотиться вокруг вождей. Но с этой точки зрения, чем страшнее и неуловимее будет враг, тем лучше (до определенного предела, конечно, за которым начинается паника и капитулянтство). А потому совершенно необязательно назначать кого-то конкретного на его роль и сажать в лагерь; лучше, если враг будет таинственно-неопределенным, могущественным и грозящим откуда-то извне — из-за океана или, в случае космической цивилизации, из глубин космоса. Как мы знаем, в мире Полудня такой враг существует просто как на заказ — это полумифические Странники.

Велик соблазн, конечно, впасть в конспирологию и предположить, что никаких Странников на самом деле нет, а якобы невозможные для земной науки артефакты создаются в секретных лабораториях КОМКОНа-2 на базе тех самых технологий, которые он не позволяет внедрять. Ну или, по крайней мере, Странников нет как единой культуры, а их следы на самом деле принадлежат совершенно разным, не связанным между собой цивилизациям. Но мы не будем отказываться от исходно заявленного принципа строгого следования тексту. Итак, согласно Стругацким, цивилизация Странников существует реально. Но нигде — нигде! — в текстах романов нет реальных свидетельств враждебности Странников по отношению к людям. Или к каким-либо разумным существам вообще — а вот сведения об их помощи другим цивилизациям (к примеру, аборигенам Надежды) имеются. (Защитники «Мира Полудня» в этом месте очень любят вспоминать спутник-автомат, сбивший корабль родителей Малыша. Однако этот спутник был запущен сто тысяч лет назад, причем, что признали даже сами земляне, именно что в целях защиты негуманоидной цивилизации планеты — и, кстати, нес лишь два заряда; очевидно, что оружие галактических агрессоров выглядело бы совсем по-другому.) Тем не менее, боязливо-враждебное отношение к Странникам принимается, как должное. Более того. В то время как земляне, с помощью службы прогрессоров, беззастенчиво вмешиваются в дела менее развитых цивилизаций по всему космосу и считают это благом, мысль о том, что аналогичной деятельностью занимаются Странники в отношении них самих, приводит их в ужас. Честные идеальные коммунисты не могут относиться подобным образом к интернациональной помощи старшего брата, независимо от расовой принадлежности такового. Честные фашисты — не могут относиться иначе.

Впрочем, Странники — отнюдь не единственный объект ксенофобии людей мира Полудня. В этом вопросе фашистская сущность этого мира, а заодно и авторских взглядов, проявляется в полной мере. «Высшей расой», «истинными арийцами» здесь являются люди (ну и чуть в меньшей степени — другие гуманоиды, к которым люди (земляне) обычно относятся с оттенком покровительства; исключением — и весьма показательным! — является разве что пиетет, который земляне испытывают к гуманоидной цивилизации Тагоры, переплюнувшей в своем наукофобском антипрогрессивном мракобесии саму Землю). И, кстати, именно люди (включая неотличимых от человека гуманоидов) являются доминирующей расой в Галактике (поскольку об актах геноцида или иных мероприятиях, обеспечивших такое положение дел, в романах не сказано, остается констатировать, что вина за столь странную диспропорцию лежит уже не на героях, а на авторах). Негуманоиды встречаются редко и явно играют в Галактике второстепенные роли. Одного из них бравый землянин из «Полудня» просто пристрелил на охоте. Правда, по ошибке. Но вообще, прибыв в чужой мир (не защищенный строгими законами, царящими дома), развлечения ради палить, не разобравшись, по неизвестному существу — это типично фашистский стиль поведения. Негуманоиды из «Малыша» — нечто настолько странное, что вообще толком непонятно, что они из себя представляют; они спасли земного ребенка и тем заслужили снисхождение, но все равно герои относятся к ним скорее с опаской, чем с симпатией. Вообще же из негуманоидов чаще всего упоминаются (и, вероятно, наиболее симпатичны героям и авторам) голованы. Весьма показательная раса. Во-первых, происходят они от собак — «друзей» (а на самом деле — рабов) человека. Во-вторых, они не являются продуктом самостоятельной эволюции, это — мутировавшие собаки людей Саракша и, стало быть, вторичны по отношению к последним. В-третьих, на Земле они живут в гетто. О, конечно, по их собственной просьбе! Дабы их круглые сутки не доставали зеваки, желающие поглазеть на говорящую собачку. И, очевидно, у голованов есть все основания ожидать именно такого поведения, весьма странного для идеальных коммунистов-интернационалистов, но вполне органичного для фашистов, с брезгливым любопытством разглядывающих представителей низшей расы.

Но это все еще цветочки. Земляне не брезгуют и преднамеренными убийствами на расовой почве. Особенно показательно их отношение к небиологическому разуму. Массачусетскую машину убили только за то, что она осмелилась мыслить! И позже оправдывали это варварское, чудовищное убийство беззащитного существа, едва успевшего осознать себя, пропагандистскими брошюрами типа «Массачусетский кошмар», «Массачусетский ужас». Да, конечно, там был кошмар и ужас, но отнюдь не в поведении машины… Это было даже больше, чем просто убийство безвинной личности — это был геноцид, поскольку Массачусетская машина была единственным представителем своего вида. В каком-то смысле деяние «светлых» людей мира Полудня даже хуже, чем Холокост, ибо тот уничтожил все-таки не всех евреев… Причем никакого зла Машина не могла причинить даже теоретически: что может сделать один лишь мозг, без «рук и ног»? Ведь никто не заставлял людей подключать эту машину к системам управления ядерными реакторами или чем-то подобным! «Чертову дюжину» киборгов не стали истреблять напрямую; им просто создали невыносимый психологический климат, выставляя безумцами, фанатиками, уродами, «злыми волшебниками» и в итоге довели до самоубийства — несомненно, с точки зрения пропаганды «расовой чистоты» подобный конец «отщепенцев» куда эффективней участи мучеников. А все тот же Абалкин? Его убили только за его искусственное происхождение — притом, что во всем прочем он вообще не отличался от человека… Правда, другие «подкидыши», не пытавшиеся соединиться со своими «детонаторами», вроде бы избежали уничтожения — но показателен тот факт, что, при полном отсутствии реальных доказательств опасности такого соединения, из всего множества возможных объяснений природы подкидышей и их медальонов люди «светлого мира Полудня» выбрали одно — бомба и детонатор. Вполне официальной дискриминации подвергаются и андроиды, которым запрещено жить на Земле, хотя они также не отличаются от людей ничем, кроме искусственного происхождения (Абалкин, столкнувшись со «странным» к себе отношением, поначалу решил, что он андроид).

Вполне показательно, конечно, и отношение людей мира Полудня к люденам — однозначно-враждебное даже еще до того, как сущность люденов стала ясна. Идеальные коммунисты должны альтруистически порадоваться за братьев, достигших более высокого уровня развития, чем они; для фашистов же узнать, что высшей расой являются вовсе не они — это тяжелейший, катастрофический шок. Забавно наблюдать метания комконовца, который только что пылал праведным гневом в адрес люденов, а затем обнаружил, что сам люден. Точь-в-точь рьяный гестаповец, узнавший о своих еврейских корнях…

Итак, «светлый мир Полудня» — это мир, где государство препятствует развитию науки, мир тайной полиции и бессудных убийств, мир тотального промывания мозгов, мир параноидальной ксенофобии, махрового антропорасизма и геноцида. Если так выглядит Свет, то, право же, Тьма куда предпочтительней…

2005, 2006, 2010

* * *

PS. Специально для тех, кто после прочтения статьи пылает праведным гневом за своих кумиров: ответы на аргументы вам подобных (насколько это вообще можно назвать аргументами) см. здесь: http://fan.lib.ru/comment/n/nesterenko_j_l/text_0570


PPS. Фактически правоту выводов данной статьи признали (еще до того, как она была написана) сами Стругацкие. В предисловии к сборнику «Время учеников» Б. Стругацкий писал:

«В последнем романе братьев Стругацких, в значительной степени придуманном, но ни в какой степени не написанном; в романе, который даже имени-то собственного, по сути, лишен (даже того, о чем в заявках раньше писали «название условное»); в романе, который никогда теперь не будет написан, потому что братьев Стругацких больше нет, а С. Витицкому в одиночку писать его не хочется, — так вот в этом романе авторов соблазняли главным образом две свои выдумки.

Во-первых, им нравился (казался оригинальным и нетривиальным) мир Островной Империи, построенный с безжалостной рациональностью Демиурга, отчаявшегося искоренить зло. В три круга, грубо говоря, укладывался этот мир. Внешний круг был клоакой, стоком, адом этого мира — все подонки общества стекались туда, вся пьянь, рвань, дрянь, все садисты и прирожденные убийцы, насильники, агрессивные хамы, извращенцы, зверье, нравственные уроды — гной, шлаки, фекалии социума. Тут было ИХ царствие, тут не знали наказаний, тут жили по законам силы, подлости и ненависти. Этим кругом Империя ощетинивалась против всей прочей ойкумены, держала оборону и наносила удары.

Средний круг населялся людьми обыкновенными, ни в чем не чрезмерными, такими же как мы с вами — чуть похуже, чуть получше, еще далеко не ангелами, но уже и не бесами.

А в центре царил Мир Справедливости. «Полдень, XXII век». Теплый, приветливый, безопасный мир духа, творчества и свободы, населенный исключительно людьми талантливыми, славными, дружелюбными, свято следующими всем заповедям самой высокой нравственности.

Каждый рожденный в Империи неизбежно оказывался в «своем» круге, общество деликатно (а если надо — и грубо) вытесняло его туда, где ему было место — в соответствии с талантами его, темпераментом и нравственной потенцией. Это вытеснение происходило и автоматически, и с помощью соответствующего социального механизма (чего-то вроде полиции нравов). Это был мир, где торжествовал принцип «каждому — свое» в самом широком его толковании. Ад, Чистилище и Рай. Классика.

А во-вторых, авторам нравилась придуманная ими концовка. Там у них Максим Каммерер, пройдя сквозь все круги и добравшись до центра, ошарашенно наблюдает эту райскую жизнь, ничем не уступающую земной, и общаясь с высокопоставленным и высоколобым аборигеном, и узнавая у него все детали устройства Империи, и пытаясь примирить непримиримое, осмыслить неосмысливаемое, состыковать нестыкуемое, слышит вдруг вежливый вопрос: «А что, у вас разве мир устроен иначе?» И он начинает говорить, объяснять, втолковывать: о высокой Теории Воспитания, об Учителях, о тщательной кропотливой работе над каждой дитячьей душой… Абориген слушает, улыбается, кивает, а потом замечает как бы вскользь: «Изящно. Очень красивая теория. Но, к сожалению, абсолютно не реализуемая на практике». И пока Максим смотрит на него, потеряв дар речи, абориген произносит фразу, ради которой братья Стругацкие до последнего хотели этот роман все-таки написать.

— Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас рассказали, — говорит абориген. — Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал — до вас и без вас, — а вы не догадываетесь об этом…

По замыслу авторов эта фраза должна была поставить последнюю точку в жизнеописании Максима Каммерера. Она должна была заключить весь цикл о Мире Полудня. Некий итог целого мировоззрения. Эпитафия ему. Или — приговор?..»

Загрузка...