Служу Советскому Союзу

Ефрейтор Костюк прислонился к стене сарая и засмолил «Приму». Начиналось субботнее утро, до построения на завтрак оставалось полчаса блаженного безделья. Земляк Костюка, хлеборез Рябов, находился в зоне непосредственной видимости у дощатого навеса, где два лимона под его командованием чистили картофель к обеду. Из-под кипевшего там же котла с сечкой расползался ароматный дымок, усиливая в Костюке свежее весеннее чувство. Зажмуриваясь и куря на солнышке, ефрейтор грезил о расстегнутом подворотничке, о сапогах гармонью, и о том, как всего через 67 дней он накарябает гвоздем на воротах КПП заветные буквы: «ДМБ 81 Костюк». Грядущий дембель рисовался восхитительной разноцветной чередой шумных веселых праздников и безобразных пьянок. Именно в такое ласковое субботнее утро лучше всего мечталось о недалеком счастье.

Хлеборез Рябов отдавал какие-то хозяйственные приказания лимонам, напуская на себя грозный вид. По срокам он числился дедом, однако явно не дотягивал в жестокости. Закончив командовать, Рябов подошел к сараю.

— Ефрейтор Костюк?

— Младший сержант Рябов!?

— Может ли женщина забеременеть от пыли?

— Старая хохма — отмахнулся Костюк, — вон, лимонов пойди рассмеши. Костюк с достоинством плюнул на землю. Помолчали.

— Оксана не пишет? — спросил Рябов, «задушевно», как бы между земляками. Костюк сморщился. Ему стало стыдно за свое нежелание писать невесте. Острая тоска и орлиная тяга к ней сменились на втором году вязким безразличием.

— А… — неопределенно пожал плечами Костюк. — Я и сам не пишу.

— По какой причине, ефрейтор? Должите немедленно.

— Да… Неохота что-то.

— Во дает! — преувеличенно возмутился Рябов — ты когда в увольнении последний раз был, зема? Вспомнил? Эх Боря, нам не то что невеста. Нам сейчас любая дырка в радость. Лишь бы по размеру подходила.

Рябов легонько пнул ногой пустую бочку из-под соляры.

— Ну хоть бы вот такая — от засунул палец в отверстие бочки, — если, конечно, пролезет.

— Амбал выискался, — взглянув на бочку, вяло парировал Костюк, — не такая уж у тебя елда здоровая.

— Не скажи… Вон, у Лебедева точно пролезет, а у других может и нет.

— Нашел кого вспомнить! — возмутился Костюк. Задрыга Лебедев, москвич, отчисленный с третьего курса института, на всю часть поганил имя роты, и звание деда заодно. Он даже умудрился быть укушенным в живот ротной собакой по кличке Пиздюлина. Вся рота как один, была на стороне собаки.

— Елда не знаю, а яйца уж точно не пропихнуть — гнул свое Рябов.

— Да брось ты, зема. И елда, и яйца — как ведро со свистом пролетят, — Костюк от нечего делать продолжал этот глупый спор.

— Елда туда сюда, но яйца — никогда! Готов на масло поспорить.

— На масло!? — оживился Костюк. — Если на масло, тогда гляди!

Ефрейтор Костюк любил масло. «Масло сьели — день прошел», приговаривал он кадое утро сожрав свои законные 30 г. Костюк живо спустил штаны и запрыгнул задницей на бочку. Поерзав, и усевшись яйцами к дырке, Костюк без особого труда, одно за другим, пропихнул их вовнутрь. Затем он раздвинул ноги и взмахнул руками, как бы демонстрируя удавшийся фокус: никакого мошенства!

— Плакало твое масло, — провозгласил Костюк, и собрался встать с бочки.

— Плакали… твои яйца — негромко произнес Рябов, ошарашенный ужасной догадкой. Он разинул рот и застыл на месте, не зная, то ли хохотать, то ли все таки лучше не стоит.

— Дундук ты, зема, — Костюк потянул мошонку вверх из дырки, чтобы достать одно из яиц. Но яйца Костюка слиплись вместе с той стороны бочки и категорически не вытаскивались. Костюк забеспокоился. Он попробовал еще, подергал, поковырял пальцем. Заклинило!!!

— Е мое, — пробормотал Костюк, озираясь вокруг со смертной тоской, будто наступил момент попрощаться с постылыми, но где-то и милыми сердцу сараем, хоздвором и ленинской комнатой. — Блин, ну е мое, шептал он, по мере того как ужас случившегося, проникал в сознание, и овладевал душой — ну е мое, е мое, — в отчаянии стал повторять он, машинально ударяя кулаком по крышке бочки. Рябов с виноватым видом рассматривал Костюка и его ситуацию.

— Слышь, зема, не бзди. Что-нибудь придумаем.

— Какой я тебе зема! Сравнил мой Харьков и твой сраный Жданов! Гад ты, Рябов! Гад, и больше никто!

— Ладно, ладно, успокойся. Вот что, если так не тянется, надо масло. Или нет… — мыло! Говорится ведь — «без мыла в жопу пролезет» Значит с мылом еще лучше. Я на кухню мигом, посиди пока тут, — сказал Рябов, как будто у Костюка имелся выбор, где сидеть.

— Что же я с голой жопой останусь. Дай хоть прикрыться чем-нибудь, — потребовал Костюк, чуть оправившийся от первого шока. Рябов заглянул в соседнюю с сараем ленинскую комнату и вынес оттуда «Красную Звезду».

— На, накройся, как будто читаешь. Я мухой, 6 секунд.

Мухой не мухой, но трусцой Рябов побежал на кухню. Костюк остался в одиночестве и томительном ожидании. Он вдруг испугался, что в бочке, возможно, живет какая-нибудь злобная кусачая тварь, и не дай бог, узрев добычу, этот паразит вуглускр уже ползет вверх по стенке. От одной такой мысли. Костюк ежился и поджимал ягодицы… Мимо проследовал знакомый черпак, подозрительно покосившись на читающего ефрейтора.

Появления черпаков и лимонов Костюк не боялся. А вот кто-нибудь из дедов, например Фадеев, был бы сейчас ох как некстати. Да, особенно он, Фадеев — здоровый, наглый и беспощадный. Не отбрехаться будет.

Рябов вернулся действительно быстро. Он притаранил миску с водой и растрескавшийся коричневый обмылок. Костюк стал остервенело тереть, нагребая мутный раствор на проклятое отверстие. Он то и дело нетерпеливо пробовал, достигло ли намыливание эффекта. Не помогало. Друзья снова тяжело задумались.

… Неизвестно, какая ратная или хозяйственная нелегкая принесла на хоздвор комроты Капитана Красильникова. Как всегда, его появление было сюрпризом. Пути капитана были неисповедимы для личного состава всей роты, включая, кажется, и его собственную гнусную персону. Рябов заметил Красильникова когда тот был уже напротив курилки, и направлялся к ленинской комнате. Они еле успели снова накрыть Костюка газетой. Отскочив от бочки, Рябов не смылся, но остался неподалеку, изображая, что наводит порядок в обмундировании.

Уже было пропилив мимо по своим неясным делам, капитан, зараза, все ж таки остановился у бочки, в последний момент, как будто нарочно издевался. Он развернулся и уставился на Костюка, в ожидании положенного приветствия.

— Здравия желаю, товарищ Капитан, — сидя отдал честь Костюк. Левой рукой он придерживал на коленях газету.

— Ефрейтор Костюк! Смирно!

— Никак нет, товарищ капитан — пропыхтел Костюк, оставаясь, ясное дело, сидеть на бочке.

— Что такое?! Смирно команда была! Вы дегенерат наверное?! Красильников любил слово «дегенерат» и вставлял его в разговоре где попало. Почему газета? Не замечал за вами тяги к чтению. Вы встанете или нет!?

— Самоподготовка, товарищ…

— Дайте газету, — перебил Красильников и выдернул «Красную Звезду» из дрожащих рук Костюка.

От зрелища голых ляжек капитан опешил.

— Вы здесь срать уселись что ли, товарищ ефрейтор? Ответа не последовало.

— Херня какая-то, — в растерянности произнес капитан неуставное слово, тоном ниже, как в театре дают реплики «в сторону».

— Вот именно, она… Виноват, товарищ капитан, — наконец набрался духа крутившийся около Рябов, И обьяснил, в чем дело. Пропадать так пропадать. Однако Красильников остался совершенно равнодушен к случившемуся. Конечно, капитан принадлежал к самой дрянной категории офицеров — он был махровый чмырь чмырем среди первых стукачей и говнюков части. Но сейчас попасть на чмыря означало скорее удачу, потому что чмырь всегда действовал строго по уставу, как робот — шла ли речь о непришитой пуговице, о самоволке или, вот теперь, о яйцах, застрявщих в бочке.

— Вы слишком любите жрать, ефрейтор, — сказал Красильников, ознакомившись с обстановкой. — Товарищ Костюк. Вы проявили смекалку натолкать яйца в бочку, теперь проявите их достать оттудова. Или на разводку вас доставят верхом на этом металлическом сосуде. Жду вас на построении.

Красильников сам себе дал команду «кругом», и строевым шагом попехал на кухню — проверить разделку говядины к обеду, а заодно выбрать кусок поприличнее. Капитан, как указано выше, был чмырем.

— Мужчина должен быть тонким звонким и прозрачным — любил повторять Красильников.

— Как граненый стакан, — уточняли деды, открыто презиравшие своего комроты. С ними заодно были и офицеры, те что не были сами чмырями — «бурые» и «похуисты». Чмырей не любил никто, кроме самих чмырей.

После ухода комроты, Рябов с Костюком еще раз попробовали мыло, и опять ничего не вышло. Оставалось десять минут, время стремительно истекало, как в передаче «Что, Где, Когда?».

— Есть идея — радостно воскликнул Рябов, и снова побежал на кухню…

— Вот, скоммунниздил, — сказал он по возвращении, протягивая Костюку аллюминиевую столовую ложку. Орудие слегка загнули крюком. Однако и с ложкой тоже не получилось. Зачерпнутое яйцо сваливалось вниз почти у самого выхода из дырки. Время на размышление истекло, завтрак начался. Порглощенные возней, друзья не заметили, как большая черная тень легла на них.

— Не ловится пельмешка? — раздался сверху хриплый бас майора Трошева, и его огромная фигура заслонила небо.

Ну да, ясный пень, Красильников, как истинный чмырь, настучал майору, не увидев друзей на построении. Трошев ничего не спросил и не потребовал доклада.

— Отставить ковырять яйца ложкой, — рявкнул майор.

Трошев был «бурый». Хохмач и добряк, иногда он становился свиреп, как дикий кабан, и не дай бог ему подвернуться под руку в грозовые минуты.

— Будем резать бочку автогеном. — авторитетно заявил Майор, — как раз рядом сварщики ограду ремонтируют.

— Там же соляра, товарищ майор.

— А ну как полыхнет!? Ну что же, все может случиться. Служба есть служба. Ты ведь солдат, Костюк! Должен с достоинством претерпеть тяготы и лишения, или не так в Уставе сказано!? Все прекрасно знали, где сам Трошев видал Устав, но разве тут поспоришь?

— Товарищ майор, не надо автогеном, а… Трошев чуть смягчился (да и ни один сварщик, если он в своем уме, все равно не согласился бы резать бочку с остатками горючего).

— Ладно, — обратился он к Рябову, — слушай сюда. Пойдешь к Черепу в мастерскую. Скажи я прислал. Возьмешь ножовку по металлу и клещи. Будешь пилить дырку десять на десять вот тут, — он тронул бочку около верха. О выполнении доложить.

— Есть.

… Рябов корячился два часа, и сломал несколько полотен ножовки, за что лысый прапорщик Череп крыл его на чем свет стоит, своим особым, головокружительно многоэтажным, как небоскреб, матом, далеко выдающимся за пределы нормальной ругани простого смертного военнослужащего.

Обливаясь потом, Рябов отгибал клещами неожиданно тугую жесть и тихо проклиная судьбу, отпиливал кусочек за кусочком под однообразные замечания личного состава, неведомо как прознавшего об их с Костюком горе.

Вся часть кроме караула и увольнения побывала на хоздворе, не позабыв отпустить плоскую шутку или дать мудовый совет. Омертвевший от унижения, Костюк не проронил в ответ ни слова. Пока Рябов пилил, он сидел нахохленный, неподвижный и безразличный ко всему на свете, как статуя на кумачовой тумбе в Ленинской комнате. На коленях он держал все ту же «Красную Звезду».

К обеду дыра нужного размера, хотя и бесформенная, с рваными краями, была наконец пропилена. Майор явился лично, руководить финалом.

Хватит пилить, — скомандовал он Рябову. Давай.

Рябов просунул руку в отверстие с выражением неприязненной опаски, на лице, как будто предстояло вытаскивать рака из глинистой речной норы.

— Нащупал?

— Так точно…

— Выталкивай. Костюк зачарованно глядел в бесконечность. На его лице в деталях отражалась драма, происходившая в темноте, метром ниже.

— Не дави, козел! Больно! — вдруг закричал он на Рябова.

— Отставить жалобы! — оборвал Трошев — Толкай!

Костюк коротко ойкнул и спрыгнул с бочки. Он дышал тяжело, словно после марш-броска. Рябов вытирал руки старой портянкой.

— Сми-р-р-но!!! Костюк вытянулся, еле успев на ходу заправить в ХБ измазанные солярой спасенные гениталии.

— Благодарю за работу — отчеканил Трошев, глядя в упор на Рябова.

Тот неопределенно, по бабьи вздохнул и пожал плечами.

— Не слышу ответа. Младщший сержант Рябов! Благодарю за работу!

— Служу Советскому Союзу! — полушепотом выдавил Рябов, красный, как помидор.

— То-то, кивнул Трошев удовлетворенно. — От имени командования части, за проявленную смекалку и взаимовыручку, оба получают по трое суток ареста. На губу явиться немедленно.

— Есть.

За спиной Майора давились от смеха черпаки. Они открыто уссывались над опозоренными дедами, понимая, что за Рябова с Костюком уже никто не вступится.

Трошев удалился. Новые хромовые сапоги, жалобно скрипели под могучим шагом его кривых ног.

— Вот, конь! Покорячился, как будто лом в жопе! — восхищенно прошептал Костюк майору вслед. Рябов только молча махнул рукой.

Он уже знал, что такое трое суток губы. Это не сахер, товарищи лимоны, черпаки и старослужащие. Ох, не сахер!