Смертная гильза

Часть первая

Проснулся я от жуткого шума. У соседей опять гудел водопроводный кран. Шумел он уже два года, с тех пор, как заселился дом, но сегодня это было особенно невыносимо. После вчерашнего перепоя даже малейший шум раскалывал голову на мелкие части.

Я встал и, пошатываясь, опираясь одной рукой на стену, а второй поддерживая голову, доплелся до ванны, открыл воду, сунул голову под холодную струю. Немного полегчало. Видимо из-за воды не услышал телефонного звонка. Этот звонок дробил кости черепа, выворачивал барабанные перепонки. И какого черта, спрашивается, я вчера перепил?

— Да, — еле сумел я выдавить из себя, сухое горло перехватывало.

— Это Алексей Михайлович? — раздался в трубке голос с небольшим акцентом.

— Ну, — голова трещала, во рту пересохло.

— Мы могли бы с вами встретиться?

— Зачем? — боже, как мне плохо!

— Есть интересная тема, надо поговорить. Так когда?

— После обеда… — я не успел закончить.

— Хорошо, я буду у вас в три часа, — трубку положили.

Я побрел на кухню, нажал кнопку на электрочайнике, потом стал жадно пить прямо из-под крана. Легче, еще легче. Можно и закурить.

Гостей, конечно, не стоило принимать у себя. Мебели почти никакой, бардак полнейший.

Когда в 95-м вернулся из «чеченской» командировки, в квартире были только старый продавленный диван и пара шкафов на кухне. Жена забрала дочь, все вещи (мои были свалены в углу, прямо на полу) и укатила к маме в Челябинск. А ведь перед отъездом моим в Чечню все было хорошо. В аэропорту, как положено жене, она убивалась, я курил. С войны писал письма, передавал с оказией. Все, кроме первого, обнаружил в своем почтовом ящике. Сжег.

Когда я прилетел разбираться, дверь открыла теща, которая сказала фразу — не забуду до гробовой доски:

— Почему тебя в Чечне не убили, ирод!

Что дальше было — помню плохо. Отшвырнул я немолодую женщину в сторону, рванулся в комнату, там дочь спала. Я ее схватил. И все. Как вырубило. Переключатель повернули в положение «выключено».

Очухался от холодной воды. Сидел в наручниках. Кулаки разбиты в кровь, вокруг полный погром. Мебель кто-то поломал, одежда вся порвана и в крови. Милиция стоит, автомат в рожу тычет. Не Рэмбо я, конечно, но можно было выкрутится. Вот только голова тяжелая.

Потом отвезли в местное РОВД. Повезло, что однокашник там работал замначальником уголовного розыска. Дежурил, как у них говорят, «на сутках». Поговорили. Чаю попили, водки. Отпустил он меня, спасибо ему.

Оказывается, теща меня ударила по затылку сковородой. Тут ее новый зять выскочил на шум, жена бывшая тоже вышла. Ничего не помню. Ну, и как рассказывали, понеслось… Самое страшное в этой истории — глаза дочери. Она смотрела на меня с ужасом. Теперь я для нее — чудовище. Время уже много прошло, а как будто вчера все было.

Жена — красавица, за это время уже успела развестись со мной и выйти замуж за мужика с деньгами. Я со своей оперской получкой, пардон, денежным довольствием, не мог удовлетворить ее запросы. Хоть у нас в военной контрразведке и получали больше, чем в ментовке или в армии, но все равно, еле хватало, чтобы не протянуть ноги и не ходить с голым задом.

Вернулся я обратно в пустой дом и накатал рапорт на новую командировку в Чечню, съездил… По результатам двух поездок — два ранения, «майор» досрочно, Орден «Мужества». В итоге пять дырок. Одна в голове, одна в ноге, две на погонах и одна на кителе.

На командировочные потихоньку купил себе кресло, о котором давно мечтал, телевизор, видеоплеер, кровать, кое-что из посуды. Холостяку много не надо.

Да вот служба не заладилась у меня после Чечни. Начальник отдела Омелин заставлял меня, чтобы я «прессовал» начальника продовольственного склада. Там мой начальник еженедельно затаривал полный багажник служебной «Волги» провизией. Семья у полковника большая, вот и «обсасывал» он бойцов. А меня заставлял «работать в данном направлении», чтобы, наверное, еще и салон автомобиля забивать жрачкой.

Дальше — больше. Скандалы были жуткие. Закончилось все банально: во время сверки документов коллега украл у меня секретную бумагу. После этого замначальника Карлов предложил мне написать рапорт по собственному желанию. В Чечню меня в третий раз уже не пустили, а через два месяца подписали Хасавьюртовскую капитуляцию и вывели войска. Так что дырки мои ни к чему путному не привели. Разве что сидеть в пивнушке и, потрясая Орденом «Мужества», клянчить на выпивку. Эх, как башка трещит-то.

Последние две недели я пил, попутно искал работу. Те друзья-товарищи, которым я помогал в этой жизни, внезапно стали очень занятыми, и вакансий у них не было.

Деньги мои таяли, и был мне один путь — либо в службу безопасности какой-нибудь фирмы, а безопасность мне уже надоела хуже горькой редьки, либо в криминал. Был и еще один, совсем экзотический, — звали меня в наемники в Африку. Два моих друга по Чечне там уже больше года кантовались. Не люблю жару и негров. Это не мое. Глядишь, из-за поганых денег придется по своим стрелять, а к этому я не готов.

А тут еще этот звонок… Голова трещит. Убираться не буду, решил я, пустые бутылки выгребу, постель застелю. Вроде, вчера никому морду не бил. Вел себя в рамках нормального пьяного русского мужика.

Чайник вскипел, щелкнула кнопка. Терпеть не могу горячий чай, но надо приходить в чувство. Есть у меня один адский рецепт, как выходить из глубокого похмелья, слабонервных прошу отвернуться. На стакан горячего чая — столовая ложка сахара, две таблетки аспирина быстрорастворимого, столовая ложка коньяка или водки, одна гвоздичка и пара горошинок перца. После этого пот льется ручьем. Муть в голове проходит, зрение улучшается значительно, мозги, хоть со скрипом, но начинают работать.

Черт бы побрал этот кран у соседей! Он периодически начинал шуметь, вызывая новый приступ похмельной мигрени. Но вот пришло время обеда, я заварил несколько кубиков куриного бульона, покрошил туда черствого хлеба, зубок чеснока, все выхлебал, потом чай, — ну, вот я и готов к встрече визитера.

В 15.01 раздался звонок в дверь. Открыл дверь.

— Здравствуйте, — мужчина был высок, черные вьющиеся волосы были зачесаны назад и собраны в «хвостик». Костюм дорогой, на мой взгляд, очень дорогой, одеколон тоже был из той серии, что никогда мне не видать. Ботинки были лаковые. М-да, дядя «упакован» будь здоров.

Я всегда спокойно относился к одежде, с восемнадцати лет носил форму, но цену вещам знал. Да и прежняя работа научила многому.

— Вы Салтымаков Алексей Михайлович? — акцент, еле уловимый акцент, где-то я его уже слышал.

— Да, — я посторонился, — заходите.

Мужик зашел, разулся. Туфли лаковые на кожаной подошве, значит, в машине постоянно катается. Об асфальт наш городской сразу бы стер ее в порошок.

Носки черные, свежие, натянуты так, что нет ни одной морщинки. От обуви пахнет дезодорантом.

Прошли в зал. Я предложил незнакомцу присесть в кресло. Он бесцеремонно, молча рассматривал меня, локти на подлокотниках кресла, пальцы соприкасаются, касаются губ, «поза молящегося». Дурной знак, значит, хочет меня обмануть. Посмотрим, дядя, посмотрим. Пауза явно затягивалась. Думаешь из состояния равновесия вывести? Если бы не тупая головная боль, да соседский кран, я бы показал тебе пилотаж языка тела.

Я откинулся в кресле, закурил. Дым окутал мое лицо. Ну, давай, дядя, снимай информацию по невербальным признакам! Он не выдержал и начал первым:

— Алексей Михайлович, скажите, вы еврей?

Я поперхнулся дымом и закашлялся. Я не ожидал этого вопроса, был не готов! Ничего себе, поворот событий! Восстановил дыхание. Из-за кашля подскочило давление, и головная боль вернулась вновь с новой силой.

— Нет. Вы для этого ко мне пришли?

— А как вы относитесь к евреям?

— Судя по вашей манере отвечать вопросом на вопрос, вы сам еврей. Я угадал?

— Да, я еврей, — говорит без пафоса, спокойно, с достоинством. — Так как вы относитесь к евреям.

— Никак. А позвольте узнать, любезный, зачем вам эти сведения, и с кем я имею дело?

— Лазарь Моисеевич Коган — раввин.

— Вы собираетесь меня агитировать в свою веру? — я был в недоумении. Мне нужна работа, а не еврейская вера.

— Нет. Я не пришел сюда вести беседы на религиозные темы, — Лазарь (ну и имечко, не повезло мужику с именем) усмехнулся. — Так все-таки. Как вы, Алексей Михайлович, относитесь к евреям?

— Никак не отношусь, — меня раздражал этот разговор ни о чем.

— Если можно, то поподробнее.

— Все просто. Ни я, ни мои предки с евреями не воевали. В военном училище у нас был начальник кафедры военной техники радиосвязи полковник Файбирович. Грамотнейший специалист, прекрасный офицер, многому научил, тому, чего не было ни в одном учебнике. Потом пригодилось, особенно, когда я в горах воевал. Есть у меня знакомый опер в милиции — Файбисович. Тоже ничего плохого сказать не могу. Есть у меня много знакомых евреев. Мужики как мужики. Ну, плюс ко всему Израиль воюет с арабами, те меньше посылают наемников или фанатиков в Чечню, меньше наших мужиков в «цинке» приходит. Вам этого достаточно? — длинная тирада меня утомила, я откинулся в кресле, вытер холодный со лба, закурил еще одну сигарету.

— Вполне, — Моисеевич кивнул. — А вам знакома фамилия Рабинович?

— Я знаю массу анекдотов про Рабиновичей, вы желаете их послушать?

— Нет, я имею в виду конкретных людей.

— Знавал я одного. Андрея Рабиновича. В Кишиневе служили. Он на пару лет младше меня, в Приднестровье вместе потели от страха под обстрелами. Хороший мужик, из потомственных военных. Вот тоже пример. Командир взвода телеграфной и ЗАС связи. И работал как зверь, и помимо службы был нормальным мужиком.

— Он в плену.

— Не понял.

— Он в чеченском плену. В сентябре привез гуманитарную помощь в Чечню. Их было пять человек: немец, англичанин, голландец, француз и Рабинович Андрей Иванович — еврей. Их захватили в плен. Двоих убили сразу, двое умерли от болезней и пыток, остался он один.

— Не повезло Андрюхе! — я присвистнул. Действительно жалко Андрея. Закурил. А не много ли я курю?

— Они требуют миллион долларов, — продолжил Коган.

— А чего вы еще хотели от чеченов, еще и гуманитарку им таскаете. Лучше бы здесь помогли, нашим старикам, что с немцами сражались, а то чеченам помощь возите. Но говорю сразу — миллиона у меня нет, и вряд ли в ближайшее время появится. Пусть та контора, которая его посылала, и выкатывает «лимон» баксов — зеленых американских рублей.

— Эта контора, как вы выражаетесь, и выкатывает, — Коган, соглашаясь со мной, кивнул головой.

— Так чего вы от меня хотите? Я могу лишь посочувствовать Андрею, не более.

— Есть предложение для вас. Вы же сейчас пока не у дел? Работы постоянной нет, будущее призрачно и неясно?

— Дальше.

— Чтобы вы осуществили обмен.

— Почему я? Есть масса организаций, газет, которые с радостью это сделают. Плюс себе рекламу сделают. В герои запишутся.

— Нам не нужны здесь герои, нам нужно вытащить Рабиновича без шума и треска. Работа для профессионала.

— Вы мне льстите. У вас что, во всем Израиле нет специалистов по «пыльным» делам?

— Здесь территория России. Плюс, вы лично знаете Андрея Ивановича, можете уточнить его личность парой вопросов, ответы на которые знаете только вы и он. Потому что он сейчас выглядит не лучшим образом.

— Гонорар?

— Тысяча долларов, — голос его был спокоен.

— Милейший, ищите дурака за четыре сольдо!

— Сколько вы хотите?

— Двадцать тысяч долларов.

— Десять.

— Сразу, авансом.

— Годится.

— Командировочные тоже десять тысяч долларов. Предстоят расходы, плюс лечение Рабиновича, кто знает, как вы сами говорите, в каком он состоянии.

— Хорошо.

Я заерзал в кресле. Лазарь заметил это.

— Вас что-то смущает?

— Знаете, Лазарь Моисеевич, мой седалищный нерв очень тонко чувствует надвигающиеся приключения.

— Для вас, Алексей Михайлович, я думаю, это не очень сложная работа. Мы наводили о вас справки, вы очень мужественный человек.

— Грань между храбростью и идиотизмом очень зыбкая.

— Мы готовы компенсировать ваши потери, в том числе и моральные.

— Подумаю насчет потерь, — я усмехнулся. Надо выдоить как можно больше денег.

Потом мы договорились о деталях и сроках. До Моздока меня будут сопровождать двое доверенных Когана, они же несут ответственность за «лимон». Потом я звоню по телефону, сообщаю условную фразу, и делаю все остальное на свой страх и риск.

Я выдавил из Когана, что мне выдадут ксиву (член общества «Мемориал»), командировочку от правозащитной газеты, пару удостоверений от различных печатных изданий. Профессиональный фотоаппарат, диктофон. Он попросил неделю. Меня это устраивало. Мои заветные десять тысяч обещал занести завтра.

Оказывается, в качестве посредника для обмена меня предложил сам Андрей. Когда к нему приехали врачи, он вспомнил обо мне. Забавно, а я он нем и забыл совсем.

Закрыв дверь за раввином, я вытащил початую бутылку сухого красного вина из холодильника, налил полстакана. Выпил.

Есть такая подлая штука, интуицией называется, она на войнах меня не подводила, потому что я к ней прислушивался. А в мирной жизни сколько раз она мне подсказывала, но я не обращал внимания, авось, пронесет. Иногда получалось, а иногда получал по голове из-за своей самонадеянности.

Вот и сейчас интуиция напомнила о себе. Но жадность — движущая сила человечества — понесла меня вперед.

Десять килобаксов — и в Африке десять килобаксов.

В дверь позвонили. У меня сегодня день визитов, а может, раввин что-нибудь забыл, или условие новое хочет выдвинуть.

На пороге стоял, улыбаясь в тридцать два зуба, сотрудник Управления ФСБ РФ по нашему региону старший опер капитан Толстых Сергей. Кличка у него была «Толстый» и «внук великого писателя». Пару раз участвовали в совместных мероприятиях, друзьям не стали. Ходили слухи, что он постукивал в отдел собственной безопасности.

Рост метр восемьдесят пять. Вес — сто десять-сто двадцать килограммов, широк в плечах, но заплыл жиром. Волосы белые, блондин, глаза карие, нос прямой, крылья носа расширены. Такое ощущение, что он постоянно принюхивается к чему-то. Губы полные. Толстый знал об этом и постоянно закусывал нижнею губу. Но это его портило. Подбородок немного скошен назад. Для его крупного лица это был серьезный недостаток. Этот подбородок придавал его физиономии немного бабский, безвольный вид, что постоянно бесило Серегу, и он пытался всем своим видом доказать обратное. Занялся боксом, появились маленькие шрамы, но после серьезной травмы доктора ему запретили этот вид спорта. Тем не менее он постоянно прижимал подбородок к груди, смотрел исподлобья, как бы постоянно был готов к бою. В разговоре любил подчеркнуть, что он занимался спортом, в том числе и боксом, но врачи запретили. Ходил враскачку, руки были оттопырены. На незнакомых людей это производило впечатление, особенно на слабонервных дамочек. А когда Серега по «большому секрету» рассказывал им шепотом, что он сотрудник «конторы», они падали к его ногам целыми отделениями и взводами.

Забыл добавить, что в кабинете у него на стенке висели боксерские перчатки, но не большие, пухлые, а импортные, маленькие, для профессионального бокса.

Большое впечатление производили его кисти рук. Большие от природы они были ухожены и взлелеяны. При разговоре или на больших совещаниях Серега очень любил доставать маникюрную пилочку и подпиливать ногти, потом растопыривал пальцы. Отводил руку, и смотрел на нее с явным удовольствием. На совместных пьянках он очень любил выпить на дармовщинку, при этом оттопыривал мизинец и запрокидывал голову, когда выливал водку в свое большое горло. Еще у него был один любимый прием произвести впечатление на слабонервных. Он ставил рюмку водки на оттопыренный локоть и сказав: «За дам-с!» пил стоя, под оглушительные аплодисменты присутствующем публики.

Но когда брали группу азербайджанцев, которые покупали оружие у военных и засели частном доме, у Сереги внезапно случился приступ острого радикулита и он не смог пойти с нами.

Вечером мы пили водку и, вновь переживая захват, рассказывали друг другу — как оно было, и кто что видел, Серега потирал спину, охая, громче всех орал: «Если б не радикулит, я бы…» Подвыпившая публика, состоявшая из оперов военной контрразведки и территориалов, просто послала его на три русские буквы, на что он обиделся.

Зато потом во время «собеседования» Серега бил задержанных, предварительно надев боксерские перчатки. Был скандал, его хотели привлечь к уголовной ответственности, но Серегу «отмазали», скорее всего, именно тогда и завербовала его служба собственной безопасности. И после этого многие его «шалости» сходили ему с рук.

И вот этот «продукт» стоял у меня на пороге.

— Леха, привет! — прямо плакат «Как мы рады вас видеть в нашем заведении!»

— Привет — заходи. По делу, али как?

— Ну вот, прямо так, с места и в карьер?!

— Проходи. Говори, какой черт принес? Меня что-то потряхивает от моей прежней работы.

По-прежнему держит голову низко, взгляд тяжелый, пытается взять «на арапа». Не выйдет, знаю я тебя, слишком хорошо знаю. А вот то, что ты поминутно смахиваешь пот со лба — хороший знак. Потеешь, значит, мил человек, волнуешься. Да еще — как пить дать — под «техникой» ко мне пришел. Слабак ты, Серега, зелен еще. Ну, коль тебя прислали, значит, остальным мужикам не доверяют, а ты, стало быть, поверил, что я предатель, или выслужиться захотел?

Прошли на кухню, от вина он отказался. Провел пальцем по столу, не стал ставить локти. Брезглив. Не работал ты в военной контрразведке, одно слово — «театрал»!

— Ну?

— Ты чего окрысился?

— Знаешь, последнее время я перестал испытывать любовь к своему прежнему месту службы и коллегам, которые приходят внезапно, без звонка. Говори. У меня дел по горло. Плюс ко всему у меня жуткое похмелье, не усугубляй мою болезнь.

— У тебя был сегодня гость?

— Сережа, у меня много гостей бывает, вот и ты пришел нежданно-негаданно. Если про тебя будут спрашивать, то мне как отвечать?

— От тебя сейчас вышел раввин Коган. Так что рассказывай.

— Что рассказывать?

— Как что? О чем говорили, чего он от тебя хотел?

— Сережа, это официальная беседа, или так, треп ни о чем? Если официально — повестку, а приду с адвокатом, вот тогда и поговорим, а если треп, то давай лучше о бабах. Черт! Как болит башка, и ты еще со своими раввинами на мою шею свалился!

— Ну, он был у тебя, Алексей? — Толстый сбавил обороты.

— Дальше.

— Когда вытащишь Рабиновича — отдашь его нам.

— Сережа, мил ты мой человек, у тебя жидомассонские заговоры в глазах стоят. Ты бы к доктору сходил, или путевочку в санаторий взял, нарзанчику попил, по горам кавказским побродил, а то у тебя то Коганы, то Рабиновичи замутили твой светлый разум. Не знаю никакого Рабиновича.

— А это как? — Серега вытащил диктофон и включил его. Послушали еще раз мой разговор с раввином.

— Что скажешь?

— Скажу одно, Сережа, что закон «Об оперативно-розыскной деятельности» я внимательно читал. Подам на твою организацию в суд. Для начала ознакомлюсь с теми фекалиями, которые вы на меня наскребли, а потом потребую возмещения морального ущерба. Мне сейчас деньги, ой, как нужны!

— Будешь торговаться?

— А что ты можешь мне предложить?

— Возьмешь Рабиновича — отдашь нам.

— Здрасьте! С какой стати?

— Потому что он шпион.

— Знаешь, Серый, я за пять лет в контрразведке кроме признаков шпионажа ни одного шпиона не видел. А ты?

— Я тоже. Но этот — точно.

— Бери сам деньги и шпарь по ту сторону границы Чечни и вытаскивай шпиона. Хватит, натаскался каштанов из огня для начальников. Я теперь свободный художник.

— Нет, Алексей, — Толстых нагнулся и зашипел мне в лицо: — ты передашь нам его, а то…

— Что ты мне сделаешь, «зеленка»? — я усмехнулся. — Когда Омелин меня «жрал», я пришел к вам — «территориалам», и попросил должность. Что мне сказали ваши кадры? Мест нет. Приходите вчера. Поэтому, Серега, катись отсюда, и передай своим «вождям», что я их гробу видел. Во сне они мне приснились. Хотите грамотный разговор — восстановите меня на службе, у вас есть три дня, — я прекрасно знал, что не было еще прецедентов, чтобы вот так, запросто, восстанавливали на службе.

— Отдашь Рабиновича — посмотрим.

— Восстановите на службе, а потом я посмотрю. А пока — адью, мой мальчик, адью.

— Смотри, — шипел Толстых.

— Куда смотреть-то? Пока я в двух командировках был в Чечне, ты здесь штаны протирал и строчил реляции о своих победах по принципу трех «П» — палец, пол, потолок! Так что условия мои знаешь, или гони монету. Ровно в два раза больше того, что они мне предложили.

Капитан поднялся и молча, не прощаясь, вышел. Руки не подал. Понятно. Я теперь в его глазах Иуда-предатель.

А кто я на самом деле? Не знаю, не знаю.

Я прошел на кухню, вылил остатки вина в стакан. Выпил, закурил. Захотелось послать всех на три русские буквы далеко-далеко. И евреев с их манией богоизбранности, и коллег с моей бывшей работы.

Меня втягивали в какую-то опасную игру. Ни правил, ни конечной цели я не знал. Чеченские командировки еще не выветрились из памяти, а тут такая афера! Возьми тысячи гринов, оттащи их неведомо куда, передай незнакомцу, возьми больного, раненного человека, если тебе еще его отдадут. Да еще живого! Кому нужны свидетели?! Проще грохнуть этих двух граждан, взять «лимон», и ищи ветра в поле! Нет человека, нет проблемы.

За многолетнюю практику оперативной работы я научился ставить себя на место противника. Я бы сделал бы именно так. Шанс из сотни, что я выберусь. Надо подготовиться, подстраховаться. Деньги будут завтра. Вот и начнем готовиться завтра. Господи, как башка болит, и этот кран достал уже до печени!

Записей вести нельзя, общаться с близкими тоже нельзя, нельзя, нельзя, с учетом того, что бывшие коллеги сейчас плотно сядут мне на «хвост», нужно вспомнить конспирацию. Жаль, машины нет, но ничего — они тоже помучаются.

Судя по заходу Толстых, намерения у них серьезные, будут «обкладывать» по полной схеме, то есть на мое обеспечение бросят шесть-семь бригад. Боль стала уходить, во мне проснулся азарт, появился шанс отомстить «конторе», которая вытерла об меня ноги.

Я — человек системы. Если бы был в системе и мне сообщили, что кто-то из моих бывших коллег стал работать на Израиль, что бы я чувствовал?

Во-первых, что он негодяй, подонок, предатель.

Второе — попытался бы в ходе операции прикарманить немного денежек предателя.

Это до Чечни я был идейно укрепленный и устойчивый. А вот после того как насмотрелся, как по указке Москвы тырят все что можно, то как-то немного видоизменил взгляд и подход к жизни и службе.

Теперь я вне системы, и как-то не очень уютно себя чувствую. Никто уже не козырнет при виде моей маленькой красной корочки, и не задрожит голос в трубке, когда я приглашу его к себе на беседу. И несмотря на интриги и прочие «минусы» службы, я проникся системой, ее духом. Мне ее не хватает сейчас в жизни, очень не хватает. Эх, если бы они мне сказали: «Достань Рабиновича, и ты снова НАШ!» И все. Не пожалел бы старого друга для этого, лишь бы снова оказаться в СИСТЕМЕ.

Подлость? Низость? Да, согласен. Но я человек системы, и как бы я сейчас не пыжился сам перед собой, что я герой-одиночка, и ушел из Конторы, потому что не согласен с ней — чушь! Меня переработали и выбросили.

Да, система страшная. Она перемалывает, но она подобно наркотику. Без нее сложно. Теперь мне хочется думать, что я вышел из Конторы белым и чистым. А ТАМ остались лишь одни подонки и негодяи. Но этого не может быть. Я точно такой же как и они. И они знают глубину моих познаний о методах и способах работы. Сейчас изучают мои дела, моё личное дело. Опрашивают коллег, на что я способен, рисуют мой психологический портрет. Делают прогнозы. Дают рекомендации как меня «раскачать», вывести из равновесия, где удобнее устроить подлость, провокацию.

Я бы сам бы сейчас, если бы участвовал в операции, то почувствовал вкус охоты, сочинял бы массу бумаг, как лучше меня загнать и поймать. За особое рвение начальство погладило бы меня по голове и сказало: «Вот. Салтымаков — молодец! Как творчески подошел к решению поставленной задачи! Учитесь!» И молодые опера раскрыв рот смотрели бы на меня.

Старые похлопывали бы по плечу и требовали пива за то, что я отличился. Эх, все это было, все было. Теперь все в прошлом.

Первым признаком того, что и контора ошибается при выборе объекта, было то, что старый мудрый опер Серега Александров был уволен по дискредитации. Была спланирована и проведена на высшем пилотаже провокация. Серега даже не просек ситуации и купился на нее.

Незабвенный Омелин попросил Серегу получить на складе вооружения патроны — якобы для стрельбы, и передать их Омелину для охоты.

Серега часть патронов оставил себе, плюс прикарманил несколько взрыв-пакетов, осветительных ракет. Новый Год был на носу. Обычное дело — устроить фейерверк.

Тут же устроили осмотр места происшествия у него в кабинете, в присутствии понятых, естественно, и на Серегу возбудили уголовное дело «за не законное приобретение и хранение боеприпасов и взрывчатых веществ». Омелин патроны принес сам, сказал, что Александров предлагал ему взятку в виде этих патронов.

Вот тут-то моя вера в непогрешимость моей службы дала первую глубокую трещину.

А теперь я — дичь, на меня уже завели корочки дела. На них написано условное наименование. Мне присвоен псевдоним, что-нибудь типа «Грифа» или «Стервятника», или «Иуды».

И от этих мыслей в горле сохнет, но не потому что мучает похмелье, а еще потому, что просто страшно, элементарно страшно. Когда работаешь в системе, то понимаешь, что не дай бог попасть тебе в жернова ее. Медленно, сантиметр за сантиметром перемелет и выплюнет. Страшно. Я — дичь. И всегда должен об этом помнить. Моя задача — уцелеть.

Тут у соседей снова завопил кран. У, подлюка! Надо вызвать слесаря, оплатить его услуги. Чтобы он им заменил кран! У меня же есть деньги — десять тысяч американских долларов. Я богат! Хотя будет дешевле просто набить морду соседу-алкоголику, пусть чинит кран сам. Мысли то принимали стройность, то снова начинали пьяно путаться.

Надеюсь, что моя бывшая жена о деньгах не узнает и не потребует алиментов на содержание ее новой семьи. А «конторские», чтобы напакостить, могут в налоговую стукануть. А пусть стучат! Нет документов? Нет. Значит и разговоров, ребята, не будет.

Остаток дня я провел в раздумьях. И Андрея вспоминал как мы служили вместе и воевали вместе. Нельзя сдавать своих нигде и никогда!

На следующий день пришел Лазарь Моисеевич, принес двадцать тысяч долларов.

Я понюхал их. Дураки говорят, что деньги не пахнут. Придурки! Самый прекрасный запах — запах денег и нового автомобиля! Я богат. Я втянул ноздрями запах заморских денег. У-у-у-у! Деньги! Голова кружится от мыслей, от предполагаемых возможностей. Ладони быстро потеют. Запах.

Я не очень хорошо в долларах разбираюсь. Да и евреям особо тоже не доверяю.

Сходили вместе до ближайшего обменного пункта валюты, там я разменял две бумажки по сто, вытащенные наугад из обеих пачек. Все пока было без обмана. Про вчерашний разговор с бывшим коллегой я священнику ничего говорить не стал. Когда он мне деньги передал, — очень даже симпатичным, порядочным мужиком показался. Главное, чтобы еще миллион долларов был настоящий. А то чечены меня на органы распродадут, чтобы хоть какую-то выгоду поиметь. Так даже и не поймешь, кто они больше — купцы или воины? Одним словом — бандиты.

Интересно, а как пахнет миллион? Устоять бы.

Первым делом я отправился в фирму, торгующую снаряжением для охранных фирм. Мужики знакомые, за деньги черта лысого достанут. Поэтому ничего криминального у них покупать не стал. Так, предметы двойного назначения. Теперь все, что у меня будет в карманах или в багаже — все предметы двойного назначения.

Первым делом — одежду для скрытого ношения денег, прошитую металлической сеткой. Плюс от ножа защита. Пулю не остановит, но осколки от подствольника смягчит. Тяжеловато, но надо терпеть. Главное, что одежда по внешнему виду самая обычная, неприметная. Пройдешь мимо, никто и не подумает, что перед тобой контейнер с деньгами.

Таскать на себе миллион долларов — это все равно, думаю и предполагаю, что набить под подкладку десяток толстых журналов типа «Нового мира». Это мое субъективное ощущение.

Загружу — узнаю поточнее, а пока только предполагаю, исходил именно из этого. Чтобы скоротать длинные холостяцкие вечера — много читал. В том числе подписался и на «Новый мир».

Теперь я запихивал принесенные журналы в отсеки для денег. Тяжело, неудобно, стесняет движения. Размер побольше. Свободнее, удобнее, но смотрится, как балахон на чучеле, зато можно что-то руками делать, а то как оловянный солдатик — могу либо руки по швам держать, либо как снежная баба — руки растопырив держу.

Обувь. Тоже, вроде, обычные ботинки, самые обычные, гражданские, но в них можно лазать по горам, ходить по снегу, по болоту — аналог военных ботинок с высоким берцем. Есть в них еще одна маленькая «хитрушка» — в каждом установлен нож — маленький, без рукоятки, спрятанный в подошве. Он не вылетает при нажатии, — просто вытаскивается из носка ботинка рукой.

Ремень тоже хорош. Кожаный, двойной. Внутри него спрятан набор ножовочных полотен по металлу с алмазным напылением. Пряжка разъемная, внутри заточенная пластина, ее можно использовать как метательное оружие. Снаружи узором в виде змеи уложен трехметровый шнур, он выдерживает нагрузку в триста килограмм, на одном конце ремня голова змеи легко трансформируется в петлю — готовая удавка.

Я раньше скептически относился ко всем этим ковбойско-киношным штучкам, но теперь нужно рассчитывать только на себя. Кто знает, что ждет меня через неделю?

И все предметы двойного назначения. Доказать что-либо непросто. И простой карандаш можно использовать как пишущее средство, а можно и как смертельное орудие. Им можно пробив глаз, добраться до мозга. Быстро и безболезненно, относительно конечно. Можно пробить трахею, сонную артерию, брюшину. Можно использовать как предмет для получения информация при пытке. Возьми карандашик. А еще лучше — несколько, положи их между пальцев, поперек, естественно, а потом пальчики сжимай. Медленно — просто боль, резко — переломы пальцев. Не боец уже. Не сможет на спусковой крючок автомата или пистолета нажимать, и нос уже не почистит, ширинку не застегнет.

Можно карандашик в ухо забить. И пытка и казнь одновременно, то же самое в нос, но здесь карандаш подлиннее надо. Можно и между ребер заколотить. Эх, были времена! Многое было можно!

Сразу переоделся в новую одежду, поверх старую куртку. Смотрится несколько уродливо, но ничего, это не надолго!

Брюки по цвету я подбирал под новый костюм. Со стороны почти незаметно. Надо привыкать к новой одежде, времени и так в обрез. Буду ходить с журналами в подкладе-жилете. Тяжело, неудобно. Зато сам привыкну, да и наблюдатели тоже пообвыкнут к моему новому имиджу.

Маленький бинокль с осветленной оптикой лежал на полке, рядом такой же, но ценой в два раза меньше. Наружные линзы окрашены в красный цвет. Хозяин пояснил, что первый японский, а второй китайский. Быстро заменили шиндики, и я стал владельцем японского бинокля с маркировкой «Сделано в Китае». Меньше будет завистников.

Часы, которые показывают время, дают обратный отсчет, измеряют уровень радиации, не тонут-не мокнут, светятся в темноте, но самое главное, что с виду — обычная китайская штамповка, но вот в застежку вставлен миниатюрный нож. Снимаешь или вырываешь браслет — и отверстия от его крепления в корпусе можно использовать как клеммы для взрывного устройства, а сами часы — как взрыватель. Ценное приобретение.

Все как в третьесортном боевике. Как началась эта история, так и продолжается. Предметы двойного назначения.

Две УКВ радиостанции, работают на пятьсот метров — на прямой видимости. Пара комплектов запасных батарей. Станции закамуфлированы под обычный радиоприемник. Китайская штамповка. Имеется возможность их соединения и получится неплохой сканер радиоэфира. Пяток радиозакладок закамуфлирован под авторучки и зажигалки. Где надо пишут, где надо загораются. Станции принимают от них сигнал.

— Леха, ты хоть ствол возьми какой-нибудь, — посоветовал хозяин магазина Андрей Локтеонов.

— Ага, ты мне еще безоткатное орудие предложи, или «Большую Берту» в качестве нагрузки, или пару «Стингеров».

— А что, надо? — рядом стоял Федор Якоби — друг хозяина. — Ты только шепни, мы через две недели из Германии доставим.

— Как будете через границу перетаскивать? Как гуманитарную помощь?

— Нет, это подозрительно. Как обычно — зеленый горошек. Так что, надо?

— Да, пошел ты…

— Ты хоть скажи, куда едешь? И зачем? — Андрей не унимался.

— Отстань. Любопытство сгубило кошку.

— Хочешь, завтра достану тебе суперплоскую «Беретту». Тридцать восьмой калибр, на дно чемодана положишь — не найдут. «Чистая», без «хвостов». Недавно в России, прямо с завода.

— Нет! — я критически осмотрел себя в стекле витрины — Пока!

Рассчитался за покупки и вышел.

После этого зашел и заплатил за квартиру. Не знаю, когда вернусь. Жизнь меня научила, что когда уходишь из дома, то надо быть готовым ко всему. Деньги были, поэтому заплатил за год вперед, потом самому будет легче. Отправил немного денег родителям. Все это, естественно, из командировочных. Отчета никто требовать не будет, а потом и прибавку потребую «за особые условия службы».

Ну, а теперь можно и поиграть в казаков-разбойников. «Хвоста» я не видел, но наружку ощущал кожей. Спасибо Омелину — моему бывшему начальнику, раз в полгода меня и слушали и проверяли, и топали за мной, и устраивали провокации. Так что своих коллег я чувствовал мочками ушей.

Быстро зашел в проходной двор и встал за углом, послышались шаги. Я вышел из своего укрытия и пошел навстречу. Дешевый трюк, мало кто на него мог купиться. Ба, знакомые все лица!

— Здорово, Николай! — это был старый разведчик наружного наблюдения, мы с ним работали и по американцам, и по чеченам, которые торговали оружием.

— Здорово, Алексей! — тот отводил глаза.

— И тебя, старого, выволокли на меня, людей не хватает?

— Да, нет, Михалыч, что ты, я просто иду к знакомой! — он не поднимал глаз.

— Бывает. Мужикам привет передавай, — я пошел на улицу.

— Осторожнее, Алексей. Осторожнее! — донесся мне шепот в спину.

Я поднял ладонь, мол, понял. Видать, заинструктировали мужиков, что я агент всех империалистических разведок и вдобавок опасный террорист. А на самом деле — кто я?

Я тряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли. Ну-ну, бывшие товарищи по оружию, поглядим.

Конечно, одному против системы тяжело бороться, но дуракам и пьяницам везет! Дураком я был, что ввязался в эту авантюру, все мои кишки тряслись от страха и кричали мне, чтобы я вышел из этой безумной игры, ну и плюс ко всему — я был выпить не дурак. Но положение — в основном материальное — нашептывало: вперед, только вперед!

Мое подсознание мне орало мне, что я — дичь!

Пока добирался до дома, вспомнил про старую традицию в Управлении. Когда кто-то из разведчиков «наружки» уходил на пенсию, то в актовом зале собирался весь личный состав. А пенсионера выкатывали в кресле-каталке, мол, ноги стер. Эх, были времена, сам веселился с ними, а теперь они охотятся на меня. Хорошо, что хоть не все думают, что предатель. По крайней мере, хоть один так думает. Он просто делает свою работу, без энтузиазма, без пионерских костров в заду. Работа есть работа и ничего лишнего. Не надо в работу вкладывать душу. Просто работай.

Я пришел домой, прежде чем все новые вещи снять и бросить в стиральную машинку, еще раз примерил их. Ничто так ни привлекает внимание, как новая одежда, я же не к девочкам иду, чтобы произвести хорошее впечатление.

Вот он я в зеркале. Обычный мужик. Таких много. Рост 180–181. Телосложение крепкое. Стрижка короткая, волосы светло-русые, у висков появилась проседь. Девчонки молодые уже не будут смотреть, если только сильно напоить. Глаза — серые, нос прямой, на кончике слегка раздвоенный.

А это, Алексей Михайлович, как известно, уже относится к категории особых примет, подбородок тоже раздвоенный. И вообще, Леха, у тебя рожа разделена на две части. По лбу тоже идет идеальная вертикальная полоса. Это тоже можно отнести к отличительным признакам. Череп массивный. Зато у меня есть на этом массивном черепе два шрама.

Была бы черепушка хлипкая — то раскололась бы еще в Баку, когда по затылку прилетело арматуриной. Слава богу, потерял сознание сразу, а то добили бы непременно. Правильно, не надо отрываться от коллектива и играть в героя. Захотел боевика взять в одиночку! А он просто заманил меня в ловушку. Ладно, за мертвого приняли. Шрам на затылке с левой стороне, сквозь короткие волосы видно. Просвечивает.

На лбу, с правой стороны, виден шрам длиной около двух сантиметров. Раньше был больше, сейчас зарос. Спасибо доктору — резал по морщине.

Хоть и говорят, что шрамы украшают мужчин, но это для кабака, чтобы девочек было легче кадрить. А оперу и преступнику, а также переходной модели из одной ипостаси в другую, как мне сейчас — особы приметы только вредят. Я должен уметь сливаться с толпой.

А на меня сейчас погляди — красавец. Мечта всех разведенных женщин. Взгляд оперской — «мазучий», липкий. От этого, видимо быстро не избавиться.

После Чечни появилась складка на переносице между бровей. Тоже можно рассматривать как примету. И еще эта носогубная складка появилась, уголки губ опустились вниз.

Эх, Леха, Леха, надо тебе чаще улыбаться, хотя бы своему отражению в зеркале.

Попробовал улыбнуться. Но получается как-то коряво. В основном какая-то пошлая ухмылка правой стороной лица. А если развести уголки губ в стороны, то получается, что не улыбка, а какой-то оскал. Почти звериный. Детей пугать.

Надо поработать над улыбкой и мимикой вплотную. Мне работать с людьми, я ведь теперь — репортер. Как его? Язык сломаешь, пока выговоришь. Ну еще, чует мое сердце и седалищный нерв, что с коллегами буду общаться плотненько и не один раз. Кол им осиновый в сердце!

Уши. Правильной формы, слегка оттопыренные, у какого мужчины они прижаты к черепу? Чепуха! Мужчина должен хорошо слышать, а для этого надо, чтобы ушки были высоко посажены, большие раковины и слегка оттопырены, но при этом не быть лопоухим. Правда, форма немного деформирована, в юности занимался борьбой.

Руки обычные, руки не трудового человека. Чеченские мозоли сошли. На запястье левой руки большой коллоидный шрам. Браслет часов частично закрывает его.

Одним слово, Леха, не получится из тебя разведчика-нелегала. Ты — одна сплошная примета, может в обычной, нормальной жизни, все это было бы нормально, а здесь и сейчас, и впереди — все это плохо, очень ненормально.

Покрутился перед зеркалом. Как сидит одежда, обувь. Не топорщится ли где, не задирается. Вроде нет, но новая одежда — новая одежда, она даже не пахнет тобой, а несет от нее магазином, заводом, заморскими странами, где никогда не бывал и не бывать.

Страх то всплывает, то проходит.

Обувь тоже вызывающе новая. Но все устранимо. Легко устранимо.

Пока одежда стиралась, я принялся за обувь. Взял молоток и разбил задники ботинок, с одной стороны, уже видно, что не новая обувь, а с другой — никогда не натрет ноги. Потом мелкой наждачной бумагой потер носки ботинок и наружную часть. Почистил кремом. Пойдет.

Так, теперь начнем тренироваться в вытаскивании ножей. Тренировался, пока не сумел это делать с закрытыми глазами, наощупь и почти мгновенно. С балкона принес широкую доску, попробовал метать ножи. Раньше у меня это получалось неплохо. Во второй командировке был вместе с бригадой спецназа ГРУ из Бердска. Мужики научили нескольким своим премудростям. Умение стрелять мне сейчас ни к чему, а вот метать ножи, глядишь, и пригодится.

Потом дошла очередь до пряжки ремня. Я научился вынимать остро заточенную пластину и метать ее. С пластиной получалось почему-то гораздо лучше.

Потом сел в свое любимое кресло, закурил. М-да. Все мои выкрутасы ничего не стоят, если против меня будет хоть один ствол. Я все это прекрасно осознавал. С одной стороны ФСБ, с другой — чеченские бандиты, а между ними с миллионом долларов — я. Забыл еще про евреев с их спецслужбами.

В идеале, конечно, хотелось и Андрюху вытащить, и миллион себе припрятать. И если будет такая возможность, уж я-то ею воспользуюсь!

Но это бывает в боевиках. Герой убил пару десятков плохих парней, на шее автомат, в руке чемодан долларов — эта сумма действует на психику обывателя. Рядом с героем — блондинка, и они летят на Багамы или на Гавайи. На психику действует безотказно. Обыватель писает паром от такой концовки, и ощущает себя и ассоциирует вместе с этим чудо-героем-мачо, без страха и упрека.

Поставил пепельницу на подлокотник. Откинулся, дым пускаю в потолок. Вечно бы так сидел! Жена никогда не согласилась бы купить такое кресло, уж больно непрезентабельный был вид у него, но оно было удобным, можно было откинуть голову, можно было в нем и спать, при этом тело не затекало. Есть некоторые преимущества в холостяцкой жизни. Вот купил кресло, которое мне нравится. Могу курить в комнате. Все имеет две стороны. Все абсолютно.

Начал вспоминать Рабиновича.

С самого начала он выделялся из толпы только что отштампованных лейтенантов. Рост метр семьдесят, шапка кучерявых волос выбивалась из-под фуражки. Лицо несло на себе отпечатки спортивной карьеры. Поломанные уши, смещенные надбровные дуги, нос смещен, лицо покрыто мелкими шрамами, бровь зашита. У Андрея был один пунктик. Он отращивал и тщательно ухаживал за ногтем левого мизинца. При этом еще умудрялся работать по второму классу на аппаратуре.

Его быстро прозвали Рабиндратом Тагором. Как раз тогда был популярен анекдот: «Организовали колхоз, всех согнали в клуб и решают, как назваться. Перебрали все благозвучные названия, оказалось, что соседние колхозы так уже назвали. Тут дедок поднимается: «А давайте назовем именем Рабиндраната Тагора!» Все хлопают. В честь индийского поэта — лауреата Нобелевской премии! «А почему именно так, дедушка?» «Да, уж больно на итит твою мать смахивает!»

Так и прилипла к нему эта кличка. В 1992 году мы с ним попали в Приднестровье. Потом быстро ретировались из Молдавии. Я в Россию, а он на Украину, в славный город Одессу. А оттуда уже, видимо, в Израиль. Только за каким бесом его в Чечню понесло? Я же помню, что у него в роте были чечены — солдаты. Самые хреновые солдаты в части. Потом они сбежали. М-да! Андрей немало с ними горя хлебнул. Хотя до этого отчаянно защищал их перед другими офицерами.

У Андрея была еще одна маленькая особенность. Он легко обучался языкам. Через год он уже бегло разговаривал по-молдавски. Мы же ничего не знали кроме матов и вывесок на магазинах. Полиглот хренов! Какого черта его принесло в Россию, сидел бы в своем Израиле и не высовывался, гуманист-заложник!

Теперь давай анализировать ситуацию. Я затушил сигарету в пепельнице и тут же прикурил вторую. Итак, начали. Что мы имеем. Группа иностранцев прибыла в Чечню с гуманитарной миссией. Раз.

Прибыла в тот момент, когда российских войск на территории Чечни уже не было. Это два.

В-третьих, их «благодарное» чеченское население захватило в плен.

Четверых убили. Это в-четвертых, извините за каламбур.

Цели прибытия? Цели захвата в плен? В Чечне много «диких» полевых командиров, которым глубоко наплевать на руководство республики, они остались без куска трубы, не допущенными к распределению бюджетных и пенсионных денег, вот и промышляют «бедолаги» работорговлей. Но, по идее, Чечня сейчас заинтересована в красивой глянцевой обложке, но никак не в киднеппинге. Непонятно.

Уравнение со многими неизвестными. Много факторов не известно. М-да, в жизни всегда не хватает патронов, денег, времени и информации.

И все-таки, какой черт дернул Андрея Рабиновича ехать в Чечню? На гуманиста он никогда не был похож, воевал отчаянно, да, и в Израиле, думаю, тоже воевал. Возраст подходящий, опыт, образование соответствует. И чтобы вот так поехать с грузом и сомнительной миссией. Стоп, Алексей, стоп, машины. Ты же опер, пусть и бывший, но опер.

Возьмем морально-деловые качества Андрея. Он не любит чеченов, он не любит националистов. Не исключено, что Рабинович прибыл с разведывательной миссией, под видом гуманитария. Хм! Значит, мои бывшие коллеги правы, и Андрей либо агент, либо сотрудник спецслужб. А также мог быть охранником или другим узким специалистом при них.

Миллион долларов и шпион. Все как в дешевом детективе. Это звучит безумно, но может и сработать. А может и не сработать. Итак, карты легли таким образом: чечены, ФСБ, Моссад, шпион и миллион долларов, и каждый из этой «теплой» компании желает меня использовать по-своему. А я? Чего хочу я?

Первое — выжить.

Второе — остаться на свободе.

Третье — сохранить миллион.

Четвертое — вытащить Андрея.

И пятое. Не попасть в руки ни чеченцев, ни Моссада.

Шансы? Тают на глазах. Если раньше был один из ста, то теперь один из двухсот, если не меньше… Скажем так — один из двухсот миллионов…

М-да. Шпион и миллион. Миллион и шпион. Друг и шпион. Моссад и чечены. Коллеги бывшие и ФСБ — Контора…

Какого черта потянуло Андрея в шпионы? Хотя, сам такой же. Какого черта сам пошел в шпионоловы? Прошло чуть более шести лет, а смотри, какие фортеля жизнь выкинула! А как будто вчера все это было. Дела чудны твои, Господи!

Израиль не работал против нас. Для них территория СССР, а затем и России — табу. И это был непреложный закон! По крайней мере, к военным не лезли. У них работы хватает со своими арабскими террористами. Стоп, стоп. Может здесь и зарыта собака? Чечня полна террористическими бандерлогами различных мастей. Скорее всего, и Андрюха прибыл в поисках информации о «своих» террористах. Не исключено, что кто-нибудь, кого ищут евреи прячутся у нас — в Чечне. Ликвидировать, а затем просто выйти: вряд ли. Захватить и эвакуировать — тоже из очередной серии Рэмбо, только на еврейский манер. Информация, видимо, информация. Интересно, а как по-еврейски звучит Рэмбо?

Так, здесь более-менее понятно. Группа «гуманитариев» попала в руки духов. Те по очереди четверых пустил в распыл. Тоже понятно.

Что делают евреи? Они сами не подставляются, и так уже упаковали четверых, Андрей под «колпаком», а может и в живых его нет уже. Отправлять еще одного своего сотрудника — возможная гибель. А евреи своих не бросают. У них даже в Уставе записано, что при попадании в плен разрешается сообщить все сведения, которые тебе известны, в целях сохранения своей жизни.

А можно дать миллион долларов. Зато вернется подготовленный сотрудник, вернется со знаниями, с информацией.

Своего подставлять не хочется. Поэтому подставим лучше «лопушка» — то есть меня. Сгинет — невелика потеря! Парень опытный. Опыт боевой и оперативной работы. Тщеславен, обижен на «контору». Браво, браво, все просчитали. И платить ему много не надо. Он ведь «лопушок», плюс к работе относится ответственно. Душу вкладывает в работу.

Я вытер пот со лба. Влип, очкарик!

Есть еще время выйти из игры. Время еще есть. Хотя… Хотя и деньги очень нужны, и с другой стороны уж больно хочется бывшим коллегам нос утереть! Ребята, заберите меня к себе! Я больше не буду! Я — хороший! Я отдам вам Рабиновича! Я курю уже фильтр сигареты. Резкий запах режет ноздри. Тушу тлеющий фильтр, закуриваю еще одну сигарету.

Тут есть еще форс-мажорные обстоятельства — чечены. Они теперь, вроде, снова получили независимость. Снова получили возможность заняться своим любимым делом — бандитизмом.

К чеченской народности не имею ни малейших симпатий. Звучит, конечно, отвратительно, но ничего не могу с собой поделать. Слишком лютую смерть принимали от чеченских бандитов мои товарищи. Пытки, изуверства. Наверное, есть среди них хорошие, порядочные люди, но что-то они мне не попадались. Значит, просто не везло…

На душе стало тоскливо. Расклад стал более-менее понятен, но лучше мне от этого не стало. Может позвонить мужикам и заказать эту суперплоскую «Беретту»? Заманчиво, ой, как заманчиво, но лучше не искушать судьбу. Все предметы лишь двойного назначения. Твержу я себе как заклинание. А «Беретта»? Можно, конечно, использовать как молоток, но не поверят. Ни духи не поверят, ни бывшие друзья-коллеги. Сам бы тоже не поверил.

Буду мирным журналистом. Как их там называют? «Стингерами»? Нет это штатовский переносной зенитно-ракетный комплекс. «Стрингер»? Вроде бы. Хотя суть вроде одна — «торпеда» одноразового действия. Презерватив. Ладно буду этим… Военным журналистом по найму.

Остальное время я посвятил подготовке. Как физической, так и морально-психологической. Должен быть готов к вопросам.

Прорабатывал сам с собой «легенду». Пару десятков вопросов зазубрил, какие, на мой взгляд, надо задавать «мирным» чеченским жителям, если меня все-таки занесет на территорию независимой Ичкерии. И много чего еще.

Теперь я журналист, который интересуется поведением федеральных войск на чеченской территории в годы первой военной кампании.

Раньше приходилось готовить и внедрять агентов в различные организации, маршрутировать их, но все равно, одно дело готовить агента, другое — самому влезать в его шкуру.

И главное, что посоветоваться не с кем, никто не послушает легенду, не укажет на ее слабые стороны. Поэтому я садился перед зеркалом в ванной, другого зеркала дома не было, и сам себе задавал шепотом вопросы, потом сам на них отвечал. Смотрел при этом в зеркало, вырабатывал мимику, тембр голоса, положение тела, рук. Тяжело это. Общаться со вчерашним противником и улыбаться ему. Тяжело. И убить же нельзя!

Во время ответа ни в коем случае, пусть даже нос, глаза чешутся, нельзя трогать их! Это закон! Руки не прятать, не скрещивать, ничего не теребить. Смотреть в глаза и уметь сочувствовать! Я должен научится сочувствовать собеседнику.

И так много раз. Перерыв на кофе и снова к зеркалу! Чтобы на заданный вопрос отвечать не задумываясь.

Ключи решил отдать своему соседу капитану Никольскому. Он частенько брал у меня ключи — приводил дам сердца, а у него было их много.

Жил тот на площадку выше, нарушал заповедь, что нельзя гулять там, где живешь, но, видимо, ему это доставляло удовольствие. У него было два своих комплекта постельного белья, они лежали в моей прикроватной тумбочке.

Сказал ему, что нашел работу и уезжаю в командировку, и чтобы он присмотрел за квартирой. У Димки Никольского глаза вспыхнули безумной радостью. Я тут же предупредил его, чтобы диван не разломал, и мое белье не смел трогать. Тот лишь промычал что-то невразумительное, очень смахивающее на брачное хрюканье бабуина, долго тряс мою руку и заверял меня, что все будет тип-топ.

Интересно, а мои бывшие коллеги снимут аппаратуру, или так и будут развлекаться слушая и просматривая оргии Никольского?

Была мысль предупредить Диму, но передумал. Просто представил, как на стол начальника ложатся сводки с расшифровкой аудио — и видеозаписей похождений соседа сверху в моей квартире.

Эх, жаль, буду лишен этого удовольствия лицезреть подобную картину!

Но, зная неуемный пыл Никольского, даже предупрежденный Дима старался бы показать всю технику и свою энергию в полную силу, и вот тогда он точно бы разломал бы мой старенький диванчик.

И снова к зеркалу, мимика, легенда. Пишу на бумаге легенду, откладываю в сторону. Курю, думаю. Потом перечитываю, правлю, запоминаю. В ванной сжигаю, пепел смываю в раковину. Попрыгайте, ребята. Понервничайте, что я же там пишу! Подергайтесь! Все как в боевиках. И курю, курю много, сигарету не выпускаю изо рта. И думаю. И боюсь. Потею от страха. Заглушаю страх отжиманием от пола. И гантелями до третьего пота, до изнеможения. Все, устал.

И вот он настал. День «Х» и час «Ч».

Я собрался. Сел, закурил. На дорожку полагается посидеть. Сердце защемило. Страх перед неизвестностью. Перекрестился, трижды сплюнул через левое плечо. Снизу просигналила машина. Пора.

У подъезда меня ждал микроавтобус. Коган передал мне удостоверения пары редакций газет, все они были крайне либерального толка, командировочное удостоверение, диктофон, фотоаппарат. Точно такие же удостоверения, только на Рабиновича и Коэна лежали в отдельном конверте. Пригодится, тут лишнего ничего не бывает… Номер телефона, по которому я должен был позвонить по прибытию. Также Лазарь Моисеевич познакомил меня с двумя здоровыми мужиками — моя охрана.

Ее же можно рассматривать и как конвой и как палачей — при моей попытке увести у них из-под носа миллион долларов. Будем надеяться, что они не захотят присвоить его себе, отправив меня к праотцам. Когда ставки в игре так велики, то ничего нельзя исключать и скидывать со счетов.

Ребята были лет двадцати пяти-тридцати. Лица спортсменов, только повадки не спортивные, взгляд, выправка, внешне расслабленные, но собранные как пружина. Очень уж они мне напоминали спецназовцев из Бердской бригады. С одной лишь разницей — у наших не было легкого акцента. Но с учетом того, что они почти молчали, то это и не было заметно и не бросалось в глаза.

Они представились. Тот, что постарше, был Борис, второй — Иван. Ага, я тогда Фрэнк Синатра, если они Борис и Иван. Но это меня мало интересовало. Важнее — где был миллион. Такую сумму я видел только в кино.

У обоих «спортсменов» были спортивные сумки, одеты были тоже по-спортивному, кожаные куртки. Обычный прикид «торпед» а ля начала 90-х. Бритые затылки дополняли имидж. Только не было на них ни золотых цепей, ни колец, ни перстней. А то менты на хвост сядут сами по себе, из голого энтузиазма.

— Лазарь Моисеевич, — обратился я к раввину, — я с ними не поеду.

— Почему? — удивился Лазарь, а парни набычились.

— В Моздоке их первый же мент «заметет». Морды бандитские, — парни, не обижайтесь, — одеты как спортсмены-боевики. Все полетит к черту. Документы проверят, в сумочки заглянут.

— Не переживайте, Алексей Михайлович! Их задача проста. Довезти вас в целости и сохранности, а там вы уж сами разберетесь. Деньги передадут перед высадкой, — объяснял он по дороге на вокзал.

— А где гарантия, что деньги настоящие? — любопытствовал я.

— Проверено. Мин нет! — раввин лишь усмехнулся. — Кстати, вчера был контрольный звонок. Мы сказали, что выезжаем, они от нас ждут через неделю перезвон… Мы за это время навели о вас множество справок. Только положительные отзывы. Надеюсь, что вы не попытаетесь скрыться с деньгами?

— Зачем, чтобы всю оставшуюся жизнь прятаться от «Моссада»? Разве это жизнь? У вас же длинные руки. Евреи живут по всему миру.

— Я верил, что вы разумный человек.

Чем ближе мы подъезжали к вокзалу, тем сильнее мне хотелось выпрыгнуть из машины и рвануть куда глаза глядят. Сердце колотилось, по спине тек пот. Я закурил и уставился в окно.

Спортсмены брезгливо махали руками, стараясь разогнать клубы сигаретного дыма. Ничего, парни, ничего, должны же быть у меня недостатки!

Вот и приехали. На поезде до Краснодара, потом пересадка. Итого пять дней в дороге. Не страдаю клаустрофобией, но не люблю поездов. Хотя миллион самолетом не потащишь.

Я попрощался с Лазарем. Отошел в сторону, закурил. Лазарь что-то говорил охранникам, они периодически смотрели на меня. Мальчишество, но меня так и подмывало показать им средний палец, нервы сдают, нервы.

Спокойнее, Алексей, спокойнее. Бизнес есть бизнес, кроме денег никакой заинтересованности. Затянись поглубже, задержи дым и спокойненько выпусти через ноздри. Потом посмотри на девочек, ух, какие ножки пошли! Морду поворачивай, и хоть тебе сейчас не до этой старлетки, но все должны видеть, что ты нормальный мужик, и у тебя нормальна реакция, положительная эрекция. И нервы. Нервы у тебя не ходят ходуном, а ты железобетонный. Спокойный и равнодушный как сарай.

Эх, жаль, в соседний вагон! Странно, а в наш вагон мало кто садится. Ба, так это спальный вагон! Двухместные купе. Надеюсь, что без подселения.

Ну, вроде инструктаж закончился. Я затянулся, и щелчком швырнул окурок под вагон, — рассыпался сноп искр, когда он ударился о колесо.

В горле все пересохло, я облизал губы. Надо попить водички. С пьянкой я завязал до конца «командировки». Вперед!

— Алексей Михайлович, — начал раввин, — вы поедете один в купе, в соседнем поедут ваши ангелы-хранители. Так же поедете и после пересадки в Краснодаре. Если что надо — они помогут. Не будете скучать?

— Я отосплюсь, — горло пересохло, и поэтому говорил я невнятно.

Я прошел в свое купе. Хорошо! Без соседей, новый вагон. Потрогал простыни — сухие. Бывает же такое! На столике в пакете свежие газеты, журналы, печенье, сахар, минеральная вода! Живем!

Я быстро переоделся, спортивный костюм, кроссовки. Постучался в соседнее купе, где разместились «гоблины».

— Кто там? — раздалось из-за двери.

— Я.

— Чего надо?

— Просто. Узнать как устроились, — я опешил.

Тон был грубый. Даже вызывающий.

— Не ходи к нам. Если что понадобится — мы сами придем.

— Ну, ясно.

С обиженным видом я пошел курить. От злости меня подбрасывало. Ладно, ребята, ладно. Там будет видно. Тоже мне. Корчат из себя «красных дипкурьеров». Таким поведением они привлекают к себе внимание. Ежу понятно, что в поезде, а может и в вагоне едут мои бывшие коллеги-чекисты.

В лучшем случае примут за двух гомосексуалов, которые так любят друг друга, что времени в туалет сходить нет. Я улыбнулся, представив, как эти два слоноподобных перекачанных субъекта целуются в засос. Тьфу, гадость. Таких у нас называли «членоголовыми».

Ладно, пойдем к себе. В купе я первым делом обратил внимание на то, что туфли сдвинуты в сторону. Немного, самую малость, постель немного смещена. Так. Гости были. Коллеги или охранники? Ни тем ни другим я не доверял.

Ну, что же, за дело.

Достал сканер. Настроил, начал свистеть. Просто насвистывать. Включил сканер. Хорошо, что в вагоне стены металлические. Внешние радиоволны не могут проникнуть внутрь.

Шкала на сканере показывала, как скачут цифры. Пару раз гонка цифр прекращалась. Я слышал в гарнитуре-наушнике треск, шум, устойчивые помехи.

Едем дальше. Губы уже устали свистеть. Цифры вновь начали свою гонку. Но вот они остановились, в наушнике послышался мой собственный свист. Значит, у меня завелись насекомые — «жучки». Теперь вынимаем вещи. Их не так много. Куртка. Остальные вещи в железном рундуке под лежаком. Радиоволны там не проходят. Благо, что первое образование — связист.

Смотрим. Идиотский свист. Горло пересохло. Открываю бутылку с минералкой. Глоток. Свист. В наушнике тишина.

Куртку — в рундук, с вешалки достаю костюмчик для ношения денежек. Даже не верится, что скоро я буду стоить один миллион долларов. Как звучит-то! Я стою один миллион долларов! Миллион!

Мой фальшивый свист костюмчик улавливает сразу. Теперь детально, шов за швом осматриваю его. Все банально, хотя я тоже разместил бы радиозакладку в воротнике. Но также я бы разместил контрольную закладку.

Вторую закладку я обнаружил на левом рукаве, в районе плеча. Проверил остальные вещи. Не обнаружил больше ничего. Хотя, в принципе, это ни о чем еще не говорит. Есть масса «хитрушек», которые находятся в «спящем» режиме и включаются по радиосигналу. Так что обольщаться особо не стоит.

Закладки были стандартными. Наша промышленность их выпускала в большом количестве, и на вооружении они стояли как в ФСБ, так и МВД. А также этих «игрушек» было много и в частных фирмах. Поэтому, как и перевозчики денег, сидящие за стенкой, так и граждане-начальники, находящиеся, по-видимому, недалеко от меня, находятся под моим подозрением. И тем и другим интересно мое поведение, мои шаги, мои действия.

Я покрутил в пальцах оба «клопа». А, ладно! Плевать!

Я снова вышел покурить, и выбросил одну радиозакладку на пути, в переходе между вагонами. Пусть ищут. Если это мои бывшие товарищи по «оружию» устанавливали, то им придется попотеть, чтобы списать государственное имущество. А если они напишут, что я обнаружил закладки, то по голове их не погладят. Расшифровка! ЧП! Объяснения, проверки, взыскания, лишение премии, могут и затормозить в продвижении по службе. Я докурил и со злобой отправил окурок вслед за шпионскими штучками. Вот так бы спустить под колеса поезда тех, кто произвел закладку! Твари!

Сволочи! Я же всего месяц был с ними в одних окопах, а потом вот так… Мордой об стену! Свиньи! Я снова закурил сигарету. Свиньи! Свиньи! Я делал большие затяжки. Сначала они меня выбрасывают на свалку, а потом начинают за мной слежку. Им плевать на все! Что было бы проще — примите меня снова на службу. Так нет, они захотели войну. Желаете — получите! Окурок исчез под колесами поезда. Подобно этому окурку меня вышибли из органов.

Придет время — вышибут и тех, кто сейчас рвет себе внутренние органы, пытаясь меня поймать. И будут они подобно мне сейчас обижаться на весь белый свет и своих бывших коллег. Но это будет у вас потом, ребята, потом. А сейчас не выйдет, ребята. Не выйдет! Я так этого хочу!

Остальные дни я провел отсыпаясь, читая и размышляя. Братьев-гоблинов я не видел и не слышал.

Самое главное — мне ни за что нельзя заходить на чеченскую территорию, пусть и нет на мне большой крови, но с другой стороны, у них сейчас там шариатские законы. Могут голову как барану отрезать, запросто, с них станется.

Хотя осталась у меня в Чечне агентурная сеть. Только где гарантия, что когда я появлюсь, они тут же не сдадут меня? Гарантии нет никакой. Чеченам верить — себя не уважать. Даже во время боевой работы я прекрасно понимал, что когда мне дух давал ценную информацию, он тут же мог помчаться к соплеменникам и сообщить им о планах федералов.

Мне везло, для реализации информации я не заводил людей на минные поля, а также в засады. Может быть потому что всегда был честен с источниками и выполнял свою часть договоренности? Кто знает, а может просто улыбалась оперская удача.

В мире есть несколько систем разведок.

Первая — английская. Ничего не фиксируется, Джентльмену верят на слово. Вместе с уходом или гибелью разведчика теряется вся агентурная сеть.

Вторая — немецкая. Фиксируется все. Агентурная сеть — проверяется и перепроверяется.

Третья — японская. Там все построено на клановости, семейственности, на самурайских традициях.

Но есть четвертая — русская, которая впитывает в себя черты трех предыдущих.

Забавно, но тем не менее русская разведка признана самой лучшей в мире. Чтобы там не говорили про технические разработки американцев, но вся эта техника не идет ни в какое сравнение с агентурной разведкой. Техника хорошо, а человек — лучше! Все совсем как в песне про чукчу: «Самолет — хорошо, а олени — лучше»!

Только вот теперь мои коллеги, пардон бывшие коллеги, пишут по мне планы разработки моей персоны, планируют комплекс оперативных, оперативно-технических мероприятий. Активно идет опрос моих знакомых, сослуживцев, источников. Стоп, а ведь всех своих источников я забрал с собой, всю документацию на них успел уничтожить. Свои люди мне всегда пригодятся.

В Чечне мне удалось переиграть чеченскую разведку и контрразведку. Были и «игры», когда проталкивал «дезу» духам. А они шли к нам в руки или на минные поля, в засады, под артналеты. Эх, были времена, были. Вот именно, что были!

Но тогда за мной была мощь армии, и все мне помогали или не мешали. А сейчас мне необходимо было переиграть и свою контрразведку, а может и разведку, Моссад и чеченцев. Да при этом было бы неплохо еще и остаться в живых.

Главное в Чечню не попасть! Это самое главное. Не думаю, что духи не знают про мои спецоперации, в результате которых удалось накрыть артналетом банду, а во время второй почти без боя и с минимальными потерями с нашей стороны мы взяли один из хорошо укрепленных пунктов Ичкерии. Когда уходил, то никто не знал мою агентуру. В отчетах я указывал несуществующих или погибших граждан. Тут я действовал как англичане — не отдавал сеть никому.

Теперь, когда я выходил покурить, выкладывал оставшуюся радиозакладку, а сканер брал с собой. Слушал якобы музыку, на самом деле — звуки в купе. Но пока провокаций не было. Периодически, по возвращению, устраивал концерт художественного свиста. Дилетантство, конечно, с моей стороны, но хоть как-то страховался. Пытался страховаться.

Был еще один важный пункт, как обменять Андрея на деньги. Духи знали, что курьер с деньгами уже выехал — это я. Значит, если они намерены произвести обмен, то должны привезти Рабиновича на сопредельную с Чечней территорию. Это в идеале. Мой звонок. Они называют, где передать деньги, я забираю бывшего сослуживца.

Если мне не отдают Андрея или предлагают ехать в Чечню, то здесь возможен вариант, когда я разворачиваюсь, и еду в обговоренный с Коганом населенный пункт, там сдаю валюту и убываю назад.

Можно и сообщить, что доллары я передал, а сам отбываю куда-нибудь в район Канарских островов. Там вместе с мулатками занимаюсь отловом канареек и поставляю их в Россию. Если Рабинович мертв, что тоже возможно, деньги на карман — и тоже ходу.

Короче, решил я для себя, не будет Андрея — израильтяне деньги не получат, равно как и чечены.

Я закрывал глаза, и под мерный стук колес погружался в полудрему и медитировал, представлял, что именно я буду делать с целым миллионом американских зеленных рублей!

Тук-тук, стучат колеса. Тук-тук — миллион, тук-тук — долларов, тук-тук — я богат, тук-тук — я сказочно богат!

Вот только анализ событий и развивающейся ситуации показывает, что как только я сойду с поезда, за мной будут следить, толкаясь тощими задами, — как российские контрразведчики, так и израильские агенты, а может — и чеченские.

Всем нужен и Рабинович и миллион. Рабинович и миллион. Миллион и Рабинович. Говорим Ленин — подразумеваем Партия, говорим Рабинович, подразумеваем Миллион, и наоборот.

Вот только вопрос еще осложняется тем, что не хотят они, чтобы я вытащил Рабиновича в Москву и передал в посольство Израиля. Они также не хотят приехать сюда с дипломатическим паспортом и забрать Андрея. Не хотят, не желают. Кинули Андрея, кинули — как меня кинули, так и его. Вроде как — братья по несчастью. Ему только сильнее досталось.

Думай, Алексей, думай, анализируй. Почему же. Почему? Отчего они не хотят вполне легально спасти гражданина своей страны, и при этом с помпой заявить на весь мир, что чеченские боевики — козлы конченые? Почему? А все потому, что Рабинович — шпион, или знает что-то о шпионских делах. И они знают, что российские контрразведчики в курсе его похождений.

А поэтому, Алексей Михайлович, шансов уцелеть у тебя с каждым часом меньше. И контрразведка наша не сомневается, что возьмет нас. Может, поэтому они не хотят меня восстанавливать на службе. Возьмут обоих. Мне припишут сотрудничество с иностранной разведкой: прощай, свобода, на восемь-десять-пятнадцать лет. Клеймо на всю жизнь, на моих родителей. Жена бывшая будет кричать, что постоянно меня подозревала, и поэтому ушла от меня.

Рабиновича выпотрошат и обменяют на пару наших разведчиков. Все довольны и смеются, за исключением меня. Контрразведка махом получает сведения, которыми располагает израильский шпион Рабинович, попутно разоблачает этого же шпиона, я — его пособник.

За такую операцию награждают званиями и именным оружием, а может быть и государственной наградой, затем обменивают на кого-нибудь. Возвращают на Родину двух провалившихся героев. За это тоже награды положены.

Израильтяне, будь они неладны, получают Рабиновича, нафаршированного сведениями о чеченах и контрразведке России. Почести, награды, типа «Почетного моссадовца» или «Борца с терроризмом». А меня под славный город Пермь в колонию строго режима. Бр-р-р-р!

Холодный пот течет ручьем. Не здорово все это, очень не здорово. Шансы мои таят с каждым стуком колес, приближающим меня к конечному пункту. Я лежу поверх одеяла и вытираю об него мокрые от пота ладони. Жаль, что в купе курить нельзя.

Так-то оно так, а если вот так, а если так. Варианты, варианты, анализ, разбор этих вариантов, моделирование ситуаций, моделирование причинно-следственных связей. Многие отбрасываю в сторону. Думай, Леша, думай, а то будет больно, очень больно, если не сказать больше.

Но вот, на мой взгляд, забрезжил свет в конце тоннеля. Новый вариант. Неожиданный, дерзкий. Наступательный, и поэтому неожиданный. Исход, который никто не ждет. Пожалуй, единственный вариант, который дает мне шанс выбраться из переделки. Он дает шанс и Андрею. Я несколько раз бегал курить. Потом в туалет, обмывал лицо холодной водой и подмигивал своему отображению в зеркале. Прорвемся, прорвемся, Андрюха! Я умный, хотя и самонадеянный болван, потому что влез в эту каку, но я умный!

Я передаю эти деньги, жаль, но посмотрим, а вдруг Рабинович попадает ко мне мертвым? Я получаю труп, который не обвинишь в том, что он шпион. Денег нет, я передал их. На руках зловонный труп, который можно отправить в Израиль, и с воинскими почестями закопать в землю обетованную…

Тогда все, кроме меня, в проигрыше. Меня наши потрошат пару месяцев, но я чист. Я передал деньги, живого Рабиновича хотел отдать в руки сурового, но справедливого российского правосудия. Не получилось. Миль пардон. Хотели как лучше, но не вышло, вернее получилось как всегда.

Думай, Леша, думай. Анализируй. Работай. Работай. Ты всегда гордился своими мозгами. Думай, работай. Без импровизации здесь не обойтись. Но нужно подготовиться. Желательно найти труп. Где же его взять.

Вариант первый — стащить в морге.

Вариант второй — организовать труп, то есть кого-нибудь прибить. М-да, ситуация. Во время войны в Чечне от трупного запаха некуда было деваться, казалось, что кожа, одежда пропитывались этим запахом, и ты сам был живым трупом. Помню, как в бане отчаянно шоркал себя мочалкой, чтобы смыть этот тлен. Трупов было много, даже чересчур. А вот когда нужен подходящий труп, его нет. Не убивать же Рабиновича или случайного прохожего. Хотя — можно, но это не выход.

И третий вариант. Можно показать всем и вся смерть Рабиновича. Чтобы все видели, как погиб Рабинович. Геройской смертью пал от подлых бандитов, или же от тех же самых контрразведчиков. Но так, чтобы трупа не было. Думай, Леша, думай. Работай! Видишь, когда не пьешь и выспался — какие умные мысли тебе в голову приходят. Умница, да и только.

Обычно, когда я рассуждаю, я черчу графические схемы, но нет гарантии, что мне не засунули в купе оптического «жука», и поэтому, как бы мне ни хотелось порисовать квадратики и кружочки со стрелочками, придется потерпеть. Это может дорогого стоить. Тоже мне, Шишкин нашелся! Потерпим.

План понемногу складывался в голове, но было много неизвестного, очень много. Много «если»…

Город для меня чужой. Никого я не знаю. Ни из правоохранительных органов, ни из криминальных структур. Можно рассчитывать лишь на собственные силы. Сорвется — в тюрьму не пойду! Лучше руки на себя наложить. Что же дальше? Что дальше?

Попутно обдумывал и положение Рабиновича. Не был Андрей никаким «гуманитарием». И миссия у него одна — Чечня. Слава богу, что хоть в другой регион России он не сунулся. Как бы мне ни нравилась моя бывшая контора, но страну свою я любил.

Сопоставляя полученную информацию с собственными выводами, я пришел к мысли, что скорее всего Тагор и его бригада собирались работать по своим арабам — террористам. По информации, много этих «посланцев Бога» осело в Чечне. По официальным каналам их бы никто не пропустил для проведения спецоперации.

Есть хорошая старая поговорка: «Есть разведки дружественных стран, но нет двух дружественных разведок». Это аксиома, принятая во всем мире. Но, видать, игра стоила свеч, если Моссад пошел ва-банк. И сейчас они пытаются достойно закончить эту игру. Моими руками закончить.

Когда на Мюнхенской Олимпиаде арабами была убита практически вся делегация Израиля, Моссад почти всех отловил и прикончил всю террористическую группировку. При этом не считались особо, в какой стране это происходит. Здесь события повторялись. Государство посылает свою группу под хилым прикрытием за головой какого-нибудь знаменитого террориста. Вывести его из России практически невозможно. Значит — акция возмездия, устрашения, попутно разведсбор, разведдопрос. И самое забавное, что Израиль не входит в Международную организацию «Красный Крест».

Если бы я, не дай бог, конечно, попал к духам в руки, то сомневаюсь, что за меня заплатили бы миллион долларов.

Зачисли бы в списки пропавших без вести, после подтверждения моей смерти — прощальный залп над могилой. Коллеги, смахивая слезы, пили бы водку и клялись отомстить за меня.

Потом, вопреки приказу, разгромили бы какую-нибудь банду. Сейчас они сами устроили на меня охоту. И банду из-за меня они громить уже не будут. Могут с большой радостью засадить на много лет в тюрьму. Или могут всадить несколько пуль «при попытке к бегству».

Рабиновичу повезло с коллегами. Но опять же, до конца они не искренни. Могли бы организовать миссию спасения. Выходил же на Красный Крест, связывался с ним, хотя и не входит Израиль в эту организацию. А был ли Красный Крест? Может очередная «миссия Моссада»? Только без права вмешиваться. Лишь фиксация и связь с узником? От этих всего можно ждать.

М-да! Андрея мне тоже стало жаль. Он такой же заложник ситуации. У меня есть возможность рвануть в сторону с миллионом долларов в чемодане, Израиль найдет еще миллион для выкупа своего ценного сотрудника.

Но вот будет ли запас времени и возможности у Андрея? Вот в чем вопрос. Значит, у Андрея я единственная возможность на спасение. И при этом спасти его нужно так, чтобы не он попал в руки моих коллег по бывшей конторе.

Оставшуюся дорогу я ломал голову, но ничего нового не придумал. Незнание и неопределенность меня бесили, пугали. Я — дичь, я — дичь! Не хочу быть дичью! Хочу быть хищником!

За три часа до прибытия поезда в купе постучали — вошли гориллы-охранники. Вид у них был помятый, уставший. Приложили палец к губам и поманили пальцем. Мы зашли в их купе.

— У тебя «жучки», — шепотом и хором сказали они.

— Удивили. Я знаю, и пару обнаружил и уничтожил. Могли бы раньше предупредить, умники, — я фыркнул.

— У нас задача одна — доставить деньги до Моздока, а остальное — не наша забота, — пробормотали они.

— Охраннички, мать вашу! Давайте деньги. Мне их еще пристроить надо.

Они передали спортивную сумку. Я прикинул в руке. Нехило. Тяжелая. Спортсмены, глядя на мои упражнения, сообщили:

— Около пятнадцати килограмм. Почти пуд денег. Будешь проверять?

— Конечно!

Я расстегнул сумку. Там ровными рядами были уложены пачки денег. Тут же вспомнился детский анекдот. Так вот ты какой, северный олень! Так вот ты какой, миллион долларов! Красив, нечего сказать! Из-за жары в вагоне от сумки сразу пошел запах новых денег. Самый приятный запах. Запах новых денег и новой машины. Так пахнет миллион. По сравнению с десятью-двадцатью тысячами долларов — так, пшик. А густой запах миллиона кружил голову. К нему не надо принюхиваться. Он сам шибал в нос, уносил далеко-далеко, за синие моря и все океаны. Поднимал над Землей, а я смотрел сверху вниз. И все снизу вверх на меня — и у них капала слюна от зависти! И плевать мне на весь мир с высоты в один миллион долларов.

Протяни руку — и весь мир у твоих ног. Это безбедная жизнь до конца жизни. Не надо думать о том, как прожить от получки до получки! Это миллион долларов, который, как известно, и в Африке является миллионом долларов. Я поглубже втянул ноздрями этот запах, и начал выкладывать деньги на стол. А голова-то кружится!

Сейчас самое время, как в дешевых боевиках, вломиться сотрудникам спецслужб и правоохранительных органов, заорать: «Всем стоять!» Автоматы, наручники, маски на лицах. Шум, гам, весь вагон на ушах, понятые, описание, фотографирование, видеосъемка.

От представленной картины ладони вспотели. А может они вспотели от того, что я вот так, спокойно выкладываю миллион долларов на стол купейного вагона Он, наверное, кроме водки, пива, жаренной курицы, голого женского зада — больше ничего не видел в своей жизни.

Выкладывал и считал. В каждой пачке было по десять тысяч долларов. Так: миллион, а это шесть нулей, делим на десять тысяч, а это четыре нуля. Получается сто пачек. Сначала считаем количество пачек. Сто.

Теперь беру две пачки, тру пальцами бумагу, там, где должны быть выпуклости, они присутствуют. Нюхаю пальцы. Пахнут деньгами. Пахнут властью, почетом, богатством, пахнут мечтой. Сытой жизнью.

В обеих пачках, не разрывая их, считаю деньги. Американскую банковскую упаковку сдвигаю на один конец, пересчитываю. Сто купюр, во второй тоже. Вроде, все в порядке.

Все это время охрана с тревогой наблюдала за моими действиями.

— Расписку напиши, — выдавил из себя один из гоблинов.

— А может, тебе бабу сюда заказать? — съехидничал я.

— Тогда мы не отдадим тебе деньги! — они уже не говорили, а рычали.

В замкнутом пространстве шансов уцелеть у меня не было.

— Мы должны привезти расписку! — они надвигались на меня.

— Хорошо. — Я сел. — Сейчас мы возвращаемся назад, и я рассказываю, как все было, Когану, что все мероприятие было сорвано из-за двух тупорылых баранов — это его проблемы.

— Да я тебя… — они сделали еще четверть шага. Больше нельзя. А то упрутся в меня.

— Вам команда была брать с меня расписку?

— Вроде бы нет, — они почесали головы.

— Так вот — выполняйте ту работу, за которую вы отвечаете, и которую вам оплачивают. Инициатива наказуема, пора бы знать. Вы же не местные? — последний вопрос я задал, не меняя интонации, позы, выражения лица.

— Да, — ответ последовал машинально. — То есть мы местные, но здесь, на Кавказе, не живем.

Поправка тоже выглядела смущенно. Поняли, что попались.

— Так ты хочешь сказать, что вот так, возьмешь миллион и просто уйдешь от нас? — ребята нормальные, любят деньги, как все смертные.

— Именно! — я также неспешно начал укладывать деньги назад в сумку.

— Э, ты хоть сумку-то оставь!

— Сейчас, разбежался! Коган вам компенсирует все потери. У вас на Родине этих сумок полно, а здесь нет, и она мне нравится. — Я застегнул сумку. — Привет семье! — взялся за ручку двери.

— Ну, ты это…

— Чего? — я повернулся.

— Удачи! И Андрею привет передавай.

— Спасибо, передам, — я улыбнулся.

Не такими уж они и сволочами оказались. Мелочь, но приятно.

В купе я переложил деньги в свою одежду-контейнер. Журналы «Новый мир перечитал за поездку, самые любимые места перечитал. Жаль, но придется их оставить в рундуке. После моего ухода бригада экспертов осмотрит очень тщательно все купе, задокументирует. Журналы подвергнут всем мыслимым анализам, в том числе и на тайнопись, и не использовал ли я их для шифрования или дешифрования. И все это ляжет в толстое дело под условным наименованием. А также эксперты-психологи изучат те места, которые я особенно много читал, и сделают пару штрихов к моему психологическому портрету.

Покрутился перед зеркалом, помахал руками. Застегнулся, расстегнулся. Вроде обычная куртка. Немного толстовата для погоды. Но осень — даже на Северном Кавказе — осень. Сойдет. Снаружи и внутри обычная, как много тысяч, куртка. А между тканью слой из тонкой, прочной проволоки, из непромокаемого материала сшит жилет с большими карманами. Вот в них я и уложил весь этот миллион долларов. Пытался как-то отрешится и воспринимать эти деньги просто как неодушевленный предмет, ну, например, как кирпичи или журналы, которые только что выложил. Кстати, в банках пачки долларов по десять тысяч так и называют «кирпич».

Не получается. Этот проклятый миллион завораживал, притягивал, оттягивал плечи. Надо привыкать ходить по улицам с миллионом. Все нормальные люди носят в карманах и кошельках ровно столько чтобы купить продуктов на сутки-двое, а я вот — целый миллион. Ну, не доверяю я банкам, не доверяю.

Показался город. Я посмотрелся в зеркало. Ну что, миллионер Салтымаков, пошли. Твой выход. Начали работать! Работаем. Работаем. Пот по спине. Руки вытираю об одеяло. Напоследок.

Все эмоции — по боку. Я снова на войне. В груди как бы повернулся выключатель. Душа умерла, уснула. Я сжался как пружина. Клич «Работаем» мы кричали, когда шли в бой, на спецоперацию.

Ничего личного, только работа. Работаем! Работаем! Поезд остановился. Пестрая толпа встречающих бежит вдоль вагонов, машет руками. Меня тоже встречают мужики из «наружки». Будут фиксировать каждый мой шаг, отслеживать все мои контакты, проверять их. Значит, побольше контактов. Прямых и косвенных, подозрительных и не очень. Пусть побегают, попотеют.

Я вышел из вагона. Вперед, вперед, работаем, Алексей Михайлович, работаем! Вперед! Фас! Ату!

Вот и небольшой город Моздок. Во время первой войны этот город стал опорной базой для Ставки группировки. Здесь же располагалась крупная авиабаза.

Раньше, в годы «холодной войны», здесь базировались стратегические бомбардировщики. Сейчас они могли бы нанести удар по любой точке, расположенной в южной части Земного шара.

Милиция здесь выдрессирована на запах оружия, боеприпасов, денег. Поэтому я должен быть обычным гражданином. Приезжий корреспондент. Такого добра здесь всегда было много. Сейчас чуть поменьше, но тоже болтаются без дела, выспрашивая о делах минувших.

Здесь же отирается масса криминального люда. Мошенники, бандиты. Все тут. Здесь можно купить и продать все что угодно. Начиная от ведра патронов, и заканчивая танком, рабом, рабыней.

Не исключено, что этот преступный телеграф уже донес, что в город прибывает гонец с миллионом долларов. Уж им-то точно плевать на эмоции. Сумма как меня завораживала, а этих маргиналов и подавно. Новый фактор, который я раньше не брал в расчет. Внимание и еще раз внимание. Ушки на макушке!

Новая одежда, отягощенная грузом денег, мешала спокойному и свободному перемещению. Походка изменилась. Это плохо. Надо попривыкнуть. К журналам привык, надо побыстрее и к деньгам адаптироваться.

Первым делом пошел в привокзальное кафе, пообедал. Сел у окна. Привокзальная площадь. Много народа. Кто-то ждал поезд, кто-то таксовал, много народу, много. Это хорошо. Столбы обклеены объявлениями. А там написано, что сдается комната, дом, в гостиницу нельзя.

Я вышел. Сытой, размеренной походкой, сигарета в зубах. Солнышко в лицо — очки на глаза. Заодно и не очень видно, куда я смотрю. Спина расслаблена. Так, турист, знакомится с местным бытом. Сумка болтается за спиной. Фраерок, пижон, лох.

Подхожу к столбу, читаю внимательно. Зная повадки бывшей конторы, можно рассчитывать, что за ночь они могли обклеить все эти столбы своими объявлениями. Чтобы, куда я не пошел, а все равно пришел к ним. Все возможно. Но надо рисковать.

Демонстративно срываю несколько отрывных листочков. Там указаны телефоны. Несколько телефонов запоминаю. Повторяю про себя. И только когда убеждаюсь, что запомнил, перехожу к другому столбу, там ситуация повторяется.

Здесь же на площади несколько таксофонов, покупаю жетоны и звоню. Смотрю в оторванные бумажки и звоню по объявлениям. Подробненько выспрашиваю про удобства, здесь большой процент частного сектора, какой этаж, стоимость и прочее. Некоторые бумажки рву и нагло мусорю, некоторые демонстративно складываю в карман. Один адрес находится недалеко от вокзала. С него и начнем.

Пятиэтажка — «хрущевка». Третий этаж. Трехкомнатная квартира. Готовы сдать всю. Беру. Годится.

Ванная, горячая вода, чай, телевизор. Что там нового в мире? Не началась новая война в Чечне? Телефон стоит в квартире, но звонить отсюда по поводу обмена бессмысленно и крайне неразумно. Думаю, что через час «участковый» опросил владельцев квартиры, и телефон уже поставлен на контроль.

Засыпаю, мне ночью предстоит еще работа. Жетонов для таксофона я набрал достаточно. В зале оставляю работающий телевизор. Входная дверь открывается внутрь, подпираю ее табуретом. От штурмующего спецназа не спасет, но зато загремит и будет помехой при проникновении. Куртка с деньгами лежит рядом, нож-тесак с хозяйской кухни тоже рядышком.

Проснулся уже часов в семь вечера. Поужинал, поотжимался, взбодрился, душ, сигарета. Кофе, еще кофе. Очень хочется коньячку рюмашку, но пока воздержимся. Главное — дело. Работаем, Леха, работаем. Вперед.

Вытягиваю руки, кисти предательски дрожат, нервы ни к черту. А ведь еще ничего не началось. Это только так, прелюдия. Пролог!

Включаю сканер, прохожу всю квартиру, включая и туалет с ванной. Вроде чисто, но успокаиваться рано.

В двадцать три ноль-ноль выключаю свет во всей квартире, выключаю телевизор, сижу в кресле и курю. Напротив нет домов, поэтому следить в окно не будут. Думаю. Нет информации, нет выводов, так — одни предположения. Этого мало.

В час тридцать осторожно смотрю в щель между шторами. Война приучила народ не блудить по ночным улицам. Риск есть, но делать нечего. С миллионом не пойдешь гулять по ночному городу. Скручиваю куртку с деньгами, в пакет ее — и под ванну. Спереди старые банки с краской. Оставляю каплю краски на полу в ванной, она маленькая, вот только форму я ей придал экзотическую.

Аккуратно выхожу из подъезда. Тихо. Наружка, по своему опыту знаю, сидит и сторожит часов до двенадцати ночи, потом по домам или по знакомым женщинам. Часов с полседьмого — на боевом посту. Но бывали и твердолобые, особенно среди новичков, те сидели сутками. Со мной работали или очень опытные профессионалы, либо просто уже уехали. Никого я не увидел ни возле подъезда, ни на улице. Стоят машины, но без людей. Не заглядывать же в темные окна машин!

Когда шел сюда, приметил на соседней улице пару таксофонов. Так и тянуло меня к ним. Нет, прогуляемся пару кварталов. Заслышав шум подъезжающего автомобиля, я становился в тень деревьев. Реклама и встречи мне ни к чему. Сегодня и последующие дни я работаю соло и только соло. Работаем, работаем.

Через два квартала натыкаюсь на телефонную будку.

В память врезался телефон, который мне показал Коган. Набираю номер. Фраза, конечно, дурацкая (видимо, кто-то из боевиков ее придумал), но была не лишена чувства юмора.

Гудок, один, второй, третий, четвертый, понятно, люди спят, но в ожидании миллиона долларов могли бы и бессонницей помаяться. Взяли трубку. Сонный мужской голос с сильным акцентом:

— Алло!

— Это посольства Израиля? — идиотская условная фраза-пароль.

— Нэт! Это консульство Кытая.

Обмен паролями состоялся.

— Вы привезли?

— Привез. У вас товар, у нас купец.

— Оставите дэнги… — начал он.

— Э, нет, любезный! Сначала я должен убедиться, что клиент живой и в порядке, а то боюсь, что вы мне подсунете уши дохлого осла, — я перебил его на полуслове.

— Мнэ нужно посовещаться, — голос был недоволен. — Позвоны завтра, но пораньше.

— Спокойно ночи, — я был сама любезность.

Точно так же, со всеми предосторожностями я пробирался в свою квартиру. Меня бил озноб, зубы лязгали. Спина мокрая, по животу пот струился, стекая в трусы.

Капля краски на месте. Включаю сканер. Вроде ничего. Спать. Работы завтра много. Проспали меня, или работали асы? Все возможно, все возможно.

А теперь спать, спать. Не могу уснуть, нервы расшалились, но надо спать! Надо спать! Спать, Лёха, сокровища в размере одного миллиона долларов. Сокровища республики спать!

Наутро я пошел знакомиться с городом. В руках сумка, в которой в поезде были деньги. Там же фотоаппарат. Пусть все видят сумку, с которой спортсмены сели в поезд, потом вышли без нее, и вот теперь она оказалась у меня. Путем несложных умозаключений можно предположить, что там и спрятаны израильские деньги.

Мне необходимо подальше держаться от военных и милиции. А также посмотрим, как местные комитетчики работают. Хоть и знаю я местных особистов.

Взять хотя бы Виктора — старшего опера на этой базе ВВС, знаю, что может помочь, мужик отчаянный, вопреки всем существующим инструкциям и приказам, но зачем его подставлять?

Недалеко от подъезда стояла машина «Жигули» шестой модели. Там сидело трое. Двое мужчин и одна женщина. Обычное дело. Машина забрызгана грязью, все-таки осень, а вот номер сияет первозданной чистотой. Может быть, хозяин законопослушный гражданин и следит за чистотой государственного номера. Кто знает. Кто знает. Смотрим дальше.

Город небольшой, большую часть пути будем гулять пешком, заодно и посмотрим на здоровье и физическую подготовку местных «топтунов». Работаем, работаем, Алексей! Вперед!

Первый визит на рынок. Тут нужно прикупить чего-нибудь покушать и кое-что из хозяйственных мелочей.

План уже начал сформироваться в голове. Есть общие перспективы и много неясностей. Импровизируем. Импровизируем. Думаем, модулируем.

Ходим спокойно, прицениваемся, пробуем на вкус. А также смотрим на лица, вернее, на глаза. Одежду, головные уборы можно изменить, а вот глаза, как бы тебя не учили, не изменишь, очки тоже лишь искажают глаза, но не могут их полностью заменить.

С годами у опера взгляд становится как бы осязаемым, его называют «липким». С этим ничего поделать нельзя, недостатки профессии.

Наблюдателей должно быть минимум трое, и снаружи трое-четверо. Это по минимуму. Ничего страшного, ты знал, Алексей, что все именно так и будет. Работаем, работаем. Работаем. Спина предательски потеет. Нельзя горбиться. Ведь ты же турист, корреспондент без совести, тебя интересует лишь материал и гонорар за него. И все. Ничего личного, лишь работа. И эти аборигены для меня лишь средство для заработка.

Взял немного фруктов, колбасы, вяленого мяса, зелени, литровую бутылку домашнего подсолнечного масла, хлеба домашнего, соуса. Масло мне надо было для освобождения Рабиновича. Все покупки двойного назначения нельзя делать сразу и в одном месте. Составил список и держу его в голове. Только в голове. Работаем.

С той же целью купил два метра медного провода, две пачки сухой краски «серебрянки». Можно было бы здесь же на базаре купить пару гранат, но нельзя рисковать, нельзя. Местные комитетчики только и ждут, чтобы я совершил ошибку. Только предметы двойного назначения.

А вот теперь надо рисковать, — купил пакет натриевой селитры. Для освобождения Рабиновича почти все готово, надо лишь поговорить с ним самим. Может, это удастся сегодня ночью, а может и нет. Все зыбко и призрачно в этом мире спецслужб и больших денег. Рахат-лукум с порцией цианида.

Даже если какой-нибудь болван и остановит меня для досмотра, то найдет лишь продукты, селитру, — скажу, что это для проявки пленки, придает особый оттенок фотографиям. Краска «серебрянка» тоже для этих же целей. Чушь, конечно, но попробуй докажи обратное.

А теперь пообедаем дома. Все на скорую руку, для холостяка не привыкать.

Сигарету в зубы. Часы показывают начало третьего. У дяди было достаточно времени, чтобы связаться со своими. Пока гулял по городу, план сформировался, правда, в нем было многое пробелов и изъянов, многое, очень многое зависело от слова «если». Если произойдет это, то будет так. Мне необходимо наступление причинно-следственной связи. И самое забавное, что для этого мне нужно, чтобы в этом принимали участие мои бывшие коллеги. Самое непосредственное участие. А поэтому, коль телефон на контроле, приглашаем к беседе и «слухачей». Я решил разговаривать стоя. Выпил воды, прокашлялся. Пару раз рявкнул в пустоту «Р-а-а-вняйсь! Смир-р-р-но! Равнение на середину!» Пусть кто слушает, оглохнет, а психологи подумают, что я спятил. Еще раз прокашлялся. Командирский голос в норме. Говорить буду стоя. Тембр голоса другой. И легче управлять интонациями.

— Алло, это посольство Израиля? — голос звенит как натянутая струна.

Тон не терпит возражений. Если я звоню в посольство Израиля, значит, так оно и должно быть, и никак иначе.

— А, это ты. — Даже не удосужился назвать отзыв. Дилетанты. — Твоего друга — еврея Рабиновича здесь нет, но ты отдашь деньги и мы привезем его тебе.

— Нет, — голос я сделал как можно тверже.

— Мы пришлем тебе его пальчик, и ты поймешь, что он у нас.

— А теперь послушай меня, дядя, — я начинал злиться, поэтому в голосе у меня начали звучать металлические командирские нотки, раньше мне это мешало, а сейчас пригодится. — Если ты выкинешь что-нибудь подобное, то каждый палец заложника или его другое повреждение оценивается в сто тысяч. Ты, понял, дядя?

— Ты будешь мне говорить, что делать? — собеседник тоже кипел от злости.

— Я покупаю товар, и если он будет подпорчен, цена уменьшается. Так где мой Рабинович?

На той стороне было слышно лишь сопение. Потом говоривший закрыл трубку рукой и что-то сказал товарищу. Пауза явно затягивалась.

Потом он сказал:

— Поедешь в Ставропольский край. На границе с Чечней стоит деревня Красново[1], там позвонишь по телефону…

Я записал.

— Какой район то? Деревень таких много.

Снова затыкает трубку рукой. Совещается.

— Она там одна. Из Ставрополя ходят автобусы. Это конечная остановка. Быть там через пять дней. Все остальное скажут на месте. И чтобы был один.

— Буду. И сами чтобы без фокусов. А то останетесь без своей доли.

Потом начались угрозы в мой адрес и в адрес Рабиновича. Пой, ласточка, пой, весь наш разговор пишется. Тебя возьмут на заметку, и кто знает, может через три-четыре месяца быстро открутят голову. Пой, ласточка, пой. Я затушил сигарету, прикурил другую. Того времени, пока он говорил, хватит, чтобы засечь, откуда ведется разговор, установить владельца квартирного телефона, и еще много чего.

Этот говорун, полагающий, что нагнал на меня жути своими угрозами, лишь мелкая сошка, а вот с кем он советовался — более солидная фигура.

Делать мне здесь больше нечего. Я позвонил в справочное бюро железнодорожного вокзала, узнал, как можно добраться до Ставрополя. Достал сканер, начал обследовать квартиру. Через час нашел первую радиозакладку, она была спрятана в розетке, вторую обнаружил на кухне, и еще одну — в ванной комнате. Все снял и добросовестно спустил в унитаз. Эта игра с «жуками» меня начинала забавлять.

Звонок владельцам квартиры. Сообщаю, что завтра выезжаю после обеда, оплатил гостиницу я за неделю вперед, деньги назад не требую. У людей праздник. Я богатый человек, могу позволить себе такие щедрые жесты.

Для окончания задуманного абсурдного плана мне не хватало еще нескольких мелочей. После очередной вылазки в город я приобрел маленький детский брелочек с десятью кнопочками различных цветов. При нажатии кнопочки раздавалась мелодия. Каждой кнопке соответствовала своя мелодия. Маленькая лазерная указка тоже пригодится.

На следующий день я погрузился в плацкартный вагон, — купейных не было, и отправился я в Ставрополь.

Сумку держал на виду, я же должен был показать, что она мне ценна. Куртку снял и положил в металлический рундук.

В вагоне было много казаков. Раньше я относился скептически к этим ребятам, носившим форму образца прошлого века. Порой даже посмеивался, не понимал их. Это было до тех пор, пока не увидел, как эти мужики дерутся в Приднестровье и Чечне.

Оставили свои дома, семьи, работу и поехали на войну. Совершенно добровольно. Им никто за это не платил ни копейки, и военные использовали их на всю катушку.

Кидали их на самые тяжелые участки. Многие гибли. Потери казачьи не входили в официальные отчеты. Но они спасали солдатские жизни. Так было и в Приднестровье, и в Чечне. Им не надо было объяснять, зачем они воюют. Они не скулили, не жаловались на жизнь. Они просто воевали за Россию, за Родину.

А если гибли, то не входили в официальную статистику. Они гибли за солдат.

Вот и сейчас из их разговоров я понял, что они ехали на помощь своим собратьям — казакам в Ставропольский край, обустраивать границы с Чечней. И разговор шел о том, что надо отрывать рвы, возводить большие земляные насыпи. И что надо вооружаться.

Здесь же ехали ходоки из Ставрополья. Они рассказывали, что как только в августе подписали мир-капитуляцию, так тут же начался угон скота, воровство.

Воровали все. И технику и детей и мужиков и женщин. Очень много женщин было изнасиловано, а затем убито.

Часто требовали выкуп за похищенных. Скидывались всем миром, чтобы выкупить земляка. Но было и так, что деньги забирали, а пленного не возвращали, или сообщали, где труп, или возвращали инвалида.

Много народу за два месяца сгинуло в тех краях. Милиция ничего поделать не могла. Как только бандиты скрывались на чеченской территории, так погоня тут же прекращалась.

Были и стихийные митинги, казаки требовали оружия, писали письма Президенту. Приезжали краевые власти, качали головой, обещали помочь, но все оставалось по-прежнему. Когда же казаки пытались самостоятельно вооружится, кто чем мог, милиция отбирала оружие, но никого, слава богу, в тюрьму не сажала.

Кто возвращался из плена, рассказывал, что много там наших сидит. И гражданских и военных.

Со всеми бандиты обращались как с животными. Работали пленные по четырнадцать-шестнадцать часов в день. Кормили горячей водой с хлебом. Тех, кто слабел, и за кого не приносили выкуп — убивали. Трупы часто просто выбрасывали в реку или в лес. Их клевали птицы, терзали бродячие собаки, они разлагались неделями. Пленным не позволяли хоронить своих товарищей. Власти безмолвствовали, правозащитники хлопали в ладоши. Империя была побеждена. Плевать на ее граждан. Главное — Идея, на остальное — плевать. Совсем как коммунисты после революции. Главное — пожар Всемирной революции. А люди — дрова для нее. То же самое и здесь. Безумство приобретает новые формы.

Вот и ехали на помощь к своим братьям казаки. Под перестук колес шел неспешный разговор, чувствовалось, что все это обсуждалось не раз, не было особых эмоций, все уже было выплеснуто.

Натруженные руки, с мозолями больше, чем у меня на пятках, пытались рисовать предполагаемые фортификационные сооружения для отпора чеченским бандитам.

И мне хотелось с ними поговорить, сказать, что я свой, что я тоже воевал в Чечне, что знаю, какие среди чеченских бандитов законченные гады. Выпить с ними стопку водку, плюнуть на все эти игры в шпионов и поехать с ними. Все понятно. Вот ров, по ту сторону — враг, по эту — свои братья. Хоть и не занимался я крестьянским трудом, но может, сгожусь на что-нибудь. Там все понятно, все как на войне. Есть свои и чужие и нет серых теней, которые следят за каждым твоим шагом, чтобы воткнуть тебе нож в спину.

А может рискнуть, и поговорить с мужиками. Они тоже могут пригодиться? Опасно.

Во-первых, я могу их «засветить» — будут их потом таскать на беседы в местное Управление ФСБ.

Во-вторых, и это тоже нельзя скидывать со счетов, что среди них есть агент или сотрудник спецслужбы. Тогда я сам положу голову в пасть льву.

Когда ходил курить в тамбур, познакомился со старшим среди казаков. Ездил он по Северному Кавказу, звал на помощь казакам. Черепанов Виталий Витальевич.

Матерый мужичина. С него только портреты казаков да богатырей былинных писать. Рост под метр девяносто, широк в плечах, огромные ручища, перевитые венами, а пальцы, казалось, способны были разогнуть подкову.

Иссине-голубые глаза, шапка рано поседевших кучерявых волос, борода и усы с проседью, широкие крепкие зубы. Красавец. Оказалось, что в прошлом был он был заместителем командира полка. Проходил службу в Германии. Вывели в Союз. Попал под сокращение, хоть пенсия была.

Жена умерла, дочери вышли замуж. Оставил им квартиру в Туле, а сам поехал к матери в Ставропольский край.

Тут и начал он хозяйствовать. Живет с русской женщиной — беженкой из Чечни. Ее сын живет в этой же станице. Виталий вступил в казачье войско. Когда началась чеченская компания, пришел в военкомат, попросился на службу. Не взяли, сказали, что стар уже. А ему было на ту пору всего-то сорок четыре года. Вот и пошел подполковник Черепанов добровольцем с казаками в Чечню.

Воевали, по его словам, в Грозном, в Аргуне, в Веденском районе. Потом пришлось срочно эвакуироваться из Чечни. Очень он сокрушался по поводу подписанного мира-капитуляции.

Я обратил внимание, что у него на плечах погоны были не обычного — общевойскового образца, а с голубыми просветами. Звание — подполковник, на груди — орденские планки: «Орден Красной Звезды», медали «За Отвагу», «За Боевые Заслуги», «За безупречную службу» всех трех степеней, «От благодарного афганского народа», слева — знак «Воина-Интернационалиста», значок парашютиста. Значок старого образца, эмаль на значке потерлась, местами потрескалась. Оказалось, что Черепанов служил в ВДВ, окончил Рязанское училище ВДВ, до этого прошел Афганистан.

Вроде — свой.

Не выдержал я, и рассказал, что тоже воевал. Пара-тройка контрольных вопросов с его стороны. Проверка. Выдержал, все правильно ответил. Только скромно я умолчал о том, чем занимался. Подробности ни к чему.

Попросил его не упоминать при остальных обо мне. Попутно выяснил, что живет он в пяти километрах от чудного местечка под названием «деревня Красново». Со слов Черепанова оказалось, что это вовсе не деревня, а тоже станица.

Стоит на самой границе с Чечней. Немало местный народ хлебнул там лиха от чеченских бандитов. Набеги совершались регулярно. В том числе были и убийства тех хозяев, кто вставал на защиту своего добра. И в плен уводили, и просто народ пропадал.

Подполковник ВДВ запаса отчаянно курил, сплевывал в на пол тамбура, лицо покрылось красными пятнами.

Я внимательно смотрел за выражением его глаз, мимикой, жестикуляцией, дыханием. Пока все выглядело очень убедительно. Или сама удача мне улыбалась или хорошо организованная провокация — спецоперация.

Бывшие коллеги могли при желании полвагона насадить своих сотрудников и их родственников. И все, что я здесь слышал — спектакль, организованный лишь для одного зрителя.

Есть спектакль одного актера, а есть спектакль одного зрителя. И этот красавец-богатырь на самом деле заслуженный артист России, работает в Ставропольском театре юного зрителя, и играет он там двадцать лет одну роль — Ильи Муромца. Все может быть. А может это просто шизофрения, и я до конца уже никому не доверяю, и мне нужно не в Красново, а в краевой психоневрологический диспансер?

И пока я общался с красавцем-богатырем, его коллеги могли элементарно слямзить миллион долларов, подсунуть какую-нибудь гадость в виде пакетика с героином, гранаты или еще чего-нибудь. Сейчас заорут, что украли миллион долларов, начнется всеобщий шмон, и я буду передан в руки блюстителей порядка.

Когда мы вновь вернулись на свои места после выкуренных трех сигарет, я сел на место, потом нырнул в рундук, посмотрел: вроде бы куртку никто не трогал, хлебная крошка лежит на месте. Пощупал подклад, денежные «кирпичины» на месте, достал свою снедь и предложил всем угоститься.

Казаки тоже вновь достали, что бог послал, и непрекращающийся обед продолжился.

Вот только не ел я из предложенного, только свое. Боялся элементарного расстройства желудка и прочего. Могут подсыпать чего-нибудь. Но все было тихо. Поезд мчался вперед, бутылочка ходила по кругу, бурлили вагонные разговоры и никто не кричал «караул». И деньги мои лежали на своем месте. Только вот надо будет проверить на наличие радиозакладок свой багаж и одежду.

И сейчас мужики, что сидели вокруг меня, рассказывали друг другу истории из недавно закончившейся войны. Каждая из них была достойна постановки хорошего кинофильма и американские боевики не могли стоять рядом с ними.

Я заснул. Сквозь полудрему слышал как казаки разговаривали вполголоса, потом угомонились.

Наутро показался Ставрополь. Только встретил он нас нудным моросящим дождиком, да холодным ветром.

Хороший южный город, в таких хорошо жить на пенсии. Тихо, неспешно текла жизнь, что-то галдела вокзальная толпа. Говор у них был особенный. Твердые звуки были смягчены. Хороший город. Для меня слишком тихо, слишком спокойно. Хотя я прекрасно понимаю, что под всей этой видимой спокойствием кипела бурная жизнь.

Казаки выгрузились и пошли гурьбой в автобус, стоявший у вокзала. Старый потрепанный «ПАЗ» стоял с распахнутой дверью. Черепанов командирским голосом поторапливал своих товарищей побыстрее грузиться.

Можно было и проехаться с ними, а там уже до Красново добраться, но зачем мужиков подставлять? Если только они настоящие, а не бутафорские, подставленные мне Конторой. Дай бог, чтобы настоящие, — я, Черепанов, имею на тебя далеко идущие планы. Дай бог!

Мое прибытие сопровождалось большим внимание. Не знаю, что рассказали из Моздока, но здесь, на вокзале, казалось, что дышали мне в затылок. Боялись потерять. Интересно, а опознавателей привезли? Может и Сергуня Толстых здесь рядом трется, тыча в мою сторону пальцем? Эх, Контора, Контора!

Видимо рассказали, что я ушел из-под их наблюдения и сделал неконтролируемый звонок. Наверное, рассказали, что я мастер перевоплощения и кудесник маскировки. Могу как Гудини растворяться в воздухе и проходить сквозь стены.

Поэтому и слышны были шаги сопровождающих, и буравящие спину взгляды грели спину. Эти ребята получили команду не отпускать меня дальше трех метров. И они ее должны были выполнять, если даже им придется приковать себя ко мне цепью.

Вот и автовокзал. Взял билет до станицы Красново. Времени до отправления было еще более трех часов. Я вышел покурить на улицу. Ветер с дождем не прекращался. Плотная ткань куртки не пропускала воду, а американские деньги грели тело. Оказывается, что деньги не только пахнут, но еще и тело греют.

Я стоял у ближайшего фонарного столба и по привычке, приобретенной в Моздоке, читал объявления. Везде то же самое. Сдам квартиру, куплю квартиру, сниму комнату, продам картошку, продам зерно, продам свинью.

Подошли два милиционера, козырнули, попросили показать документы.

Началось. Ну, блин, сейчас начнут досматривать. Спорить и доказывать, что они не имеют права — будет еще хуже. Достал паспорт. Показал билет.

Цель прибытия? Командировка. Не стали уточнять. Козырнули, развернулись ушли.

Когда милиционеры подходили, а подходили они именно ко мне, народу вокруг стояло прилично, но проверили лишь меня, проверили и ушли в здание автовокзала, что-то говоря по радиостанции, а трое молодых людей стали выдвигаться на исходные позиции.

Один вдруг под дождем пошел к фонарному столбу и начал с интересом рассматривать объявления, другой — задрав голову рассматривал что-то на фасаде здания, придерживая рукой кепку, третий просто вышел на дорогу и курил. Этот на тот случай, если я вдруг по тупости рвану с места.

Ну, это уже или наглость или тупость, или решили ни в коем случае не выпускать меня из виду. Обычно «конторские» никогда так грубо не работали. Тут ясно только одно — Москва «накрутила» им хвосты, чтобы не вздумали оставить меня хоть на секунду без контроля. А коль операция московская, то и выполняют ее с завидным рвением. Времени на ее подготовку и проработку было мало, вот и действуют так топорно.

В киоске я набрал газет местного «разлива». Ехать несколько часов, ждать еще тоже немало.

Когда подошел автобус, я пытался угадать, кто из пассажиров приставлен приглядывать за мной. За автобусом как привязанная двигалась «Волга». Когда движение было оживленным, она приближалась и держалась на минимальном расстоянии, прикрываясь двумя-тремя машинами, когда дорога пустела, то следовала на расстоянии около километра.

На очередной остановке, я пошел быстрым шагом в туалет. За мной сразу устремилось трое «страждущих», до этого они усиленно разминали спины и потирали отсиженные места.

Ничего, ребята, я сейчас вам адреналинчику в кровь плесну. Еще в автобусе я запомнил телефон объявления этого района, там продавали дом.

Я с наглым видом подошел к телефону-автомату, тут же купил побольше жетонов и, прикрывая рукой диск, набрал номер. Прикрывая рукой губы, чтобы не читали по губам, вполголоса расспросил, что за дом, где находится и сколько хотят за него.

Двое пассажиров стояли со мной рядом. Казалось, что они готовы продать душу дьяволу, лишь бы узнать о чем я говорю. Еще один из «пассажиров» быстрым шагом пошел к служебному входу. Эх, ребята, мне всего-то надо было купить местных жетонов для телефона.

Теперь работы будет у вас на полдня. Сначала установить, кому я звонил, потом «пробить» по всем учетам хозяев, имеется ли на них компрометирующие материалы и так далее. Работы я всем задал одним пустяковым звонком, — тут же полетит шифровка в Москву, что «объект» звонил по такому-то телефону с соблюдением мер конспирации. Конечно, если попаду к вам в руки, вы мне припомните все, и этот звонок тоже. Но пока я банкую, пока «моя игра».

Станица Красново была конечным пунктом. До нее доехало всего пять человек. Я, трое «засвеченных пассажиров», да мужик лет пятидесяти пяти. В пределах прямой видимости маячила «Волга». До контрольного звонка оставалось менее суток. Надо было остановится на постой. Гостиницы я сразу отмел. Не в моем положении пользоваться услугами официальных учреждений. Поэтому я обратился за помощью к этому пожилому мужику.

— Отец, не подскажешь где можно остановится на несколько дней?

— А, что в гостинице не хочешь? — мужик хитро поглядывал на меня.

— Не люблю я гостиницы. У меня приятель однажды переночевал в гостинице и триппер подхватил, — пояснил я.

— Так он с бабой, небось, шуры-муры крутил, — предположил дедок.

— Да нет, говорит, что просто так, в постели, видать плохо простирали, — врал я. — А потом и доказывай жене, что ты не верблюд.

— А платить будешь?

— Буду.

— Ну, коль будешь платить, то можно и у меня. Только не обессудь — в доме места мало, да и не знаю я тебя, а вот в баньке — постелю. На пару дней. А там посмотрим. Пойдет?

— Пойдет.

— За столование будешь платить по отдельному счету, — предупредил дед.

— Ух и жадный ты, дед! — не выдержал я.

— А что делать-то. Заработка нет, жить как-то надо. Вот к старшему сыну в город ездил, продуктов им отвез пожрать, так и самому надо на что-то с младшим сыном жить.

— Понятно, дед, понятно.

— Ну, пошли что ли?

— Пошли.

Мои сопровождающие «пассажиры» со скучающим видом прохаживались рядом с нами, «мазали» взглядами.

Когда пошли по улице, дед приветствовал всех встречных, заодно выпытывал меня:

— А зачем приехал к нам-то?

— Журналист я, дед, журналист.

— Да ну? — дед посмотрел на меня прищуренным взглядом.

— А что, непохож?

— Непохож. Тут много журналистов побывало. И столичных и заграничных. Только заграничные больше не ездят к нам.

— А что такое?

— Да уворовали тут двоих, прямо днем из гостиницы уворовали. Приехали на трех «Нивах», засунули и увезли в Чечню. Говорят, что много денег за них заплатили, чтобы вызволить из плена горемык. Вот с тех пор и не ездят больше они к нам. А ты, значит «стингером» будешь?

— Стрингером, дед, стри-н-гером. — по слогам я произнес иностранное слово.

— А мне без разницы, лишь бы человек хороший был. А интервью будешь брать-то? — продолжал расспрашивать меня дед.

— Буду.

— А деньги будешь платить-то?

— Буду.

— Ну, тогда ты меня расспроси, я тебе все что хочешь расскажу. А мало — еще людей приведу, только ты мне за знакомство с ними тоже заплати. Хорошо?

— Хорошо, хорошо, — я рассмеялся. Дедовская немудреная жадность меня от души забавляла.

— Сумки у тебя вон какие тяжелые — давай понесу.

— На, — я отдал сумку с одеждой и аппаратурой, а «вагонную» нес сам. — Только осторожнее. Там фотоаппаратура.

— Больших денег, небось, стоит? — дед с уважением посмотрел на сумку.

— Больших, дед, больших.

Я по старой привычке изучал внешность деда, стараясь по внешним признакам побольше разузнать, понять человека. То, что жизнь человека прошла в трудовых буднях, в работе на земле, это было понятно. Не надо иметь семи пядей во лбу.

Руки были темно-коричневого цвета, узловатые, шишковатые мозолистые пальцы и ладони. Лицо было тоже коричневого цвета, загар въелся в задубевшую кожу. Лицо было изборождено глубокими морщинами. Дед ходил мелкими шагами, семеня, мало размахивал руками. В основном смотрел под ноги, только иногда быстро, почти мгновенно смотрел снизу вверх на меня, склоняя голову набок.

Дед был выбрит хорошо, надушен «Тройным» одеколоном. Давно я такого не нюхал.

Одет был в старый пиджак, который уже потерял форму, с обвисшими карманами. Стоптанные, но начищенные солдатские ботинки. На голове белая сетчатая шляпа.

Хорошее впечатление на меня произвел этот дед. Только вот его неуемная жадность, которая сквозила в каждом жесте, взгляде, эти быстрые, кинжальные, и в то же время до боли знакомые «мазучие» взгляды настораживали, очень настораживали.

Конечно, я видел в каждом встречном противника, и могли мне натурально подсунуть этого дедка. Особенно тревожили его взгляды. Они не давали мне покоя. Такие глаза я видел у многих агентов, которые уже несколько десятков лет работали на органы безопасности. Как правило, их вербовали еще в лагерях, и они с энтузиазмом и ради собственного выживания раскалывали своих сокамерников и сообщали обо всем курирующему оперу. Жизнь их научила многому, в том числе, что надо выполнять все задания точно и в срок.

Помню, когда только пришел молодым опером, меня взяли на контрольную встречу со старым источником, немцем по национальности. Он был завербован еще в лагере, когда там сидел как военнопленный. Потом отпустили на свободу, никуда не поехал, женился, обрусел.

И вот заходит этот старый, древний агент, мы все ему во внуки годимся. Встали, поздоровались, мы сели. Агент стоит и сообщает о выполненном задании. Вернее, даже не сообщает, а докладывает. Четко, понятно, по пунктам. Все как в учебнике.

И при этом стоит. Ему предлагают присесть, он отказывается и продолжает дальше чеканить. Потом написал все, что сообщил. И все стоя. Потом рассказали, что он в лагере присел на стул без разрешения опера. Опер выбил ему зуб. С тех пор агент исправно сотрудничал с органами безопасности, но на стул в присутствии начальства больше никогда не садился.

Так вот этот дед бросал точно такие же взгляды на меня, как тот агент. У того тоже была простецкая, добродушная рожа, все хи-хи, да ха-ха. Прибауточки, шуточки. А внутри, может, — волчара с огромными зубами. Мягко стелет, да жестко спать. Немало он пользы органам безопасности принес. И никто его не расколол. Класс. Такую агентуру берегут, поощряют, оберегают, пылинки с него сдувают.

Пока шли, я дорогой отслеживал, что двое «пассажиров» держатся за нами на прямой видимости.

Может и мой словоохотливый попутчик тоже из этой породы. Кто знает, кто знает. Я сейчас «в загоне», поэтому надо остерегаться всего и вся. Всех!

Так, разговаривая, мы дошли до дедовского дома. Я, честно, говоря, ожидал увидеть покосившуюся хибару, вросшую по самые окна в землю. Оказался огромный двухэтажный домина, с огромным двором. Здесь же был большой каменный сарай с живностью.

В Сибири это небольшие сарайчики, их называют «стайка». А тут было три коровы, штук семь свиней, птицы — без счета. Огромный огород и сад. Если здесь так живут нищие, то что говорить про наших сибиряков. Хотя я заметил, что не все так жили. Дома по соседству с дедом были куда плоше и беднее.

Значит, работает старик. Молодец. Сын его оказался очень похожим на отца. На вид лет двадцать пяти, повыше будет, чем отец. Но тот же взгляд, — слегка наклонив голову, из-под бровей. Из-под низа, мазуче по лицу. Глазам собеседника. Мазнет и смотрит под ноги. Руки тоже все в мозолях трудовых. А вот волосы русые, длинные, нечесаные. И пахло от сына гораздо чем от отца. Зубы гнилые — одни пеньки. Сынок постоянно кривил губы в усмешке, демонстрируя зубы. Взгляд, кривая усмешка, тлетворное дыхание.

Деда звали Константином Сергеевичем, а сына — Иваном. Договорились о цене. За два дня они просили сначала десять долларов, но сошлись на двух. За питание еще два доллара в сутки. Быстро дед соображает, что если стрингер, то есть валюта.

Оказывается, у деда был дома телефон. Почти во всех домах были телефоны. Раньше это был колхоз-миллионер, да и сейчас люди жили неплохо. В станице был большой Дом культуры, своя больница, свой стационар, детский сад, средняя школа, свой универмаг, много магазинчиков, отдельно стояла библиотека, гостиница, дороги были асфальтированные. Цивилизация. Нам, в Сибири, далеко еще до этого.

Поужинали плотно и рано. Дед вытащил бутыль домашнего вина, я вежливо отказался, сослался на внутреннее заболевание. Отец с сыном употребили по стакану и спрятали вино в подполье.

Банька тоже оказалось такой, что отличается от тех, к которым я привык в Сибири. Огромный, метров десять предбанник. Он же и комната для чаепития. Сама парилка была побольше тех, к которым я привык, дрова в печь закладывались из специального помещения, обитого жестью. Грамотно, ничего не скажешь.

Составили две широкие лавки, что стояли в комнате для чаепития и постелили матрас. Хорошая постель.

Легли рано. Не сомневаюсь, что «пассажиры» тоже устраивались на ночлег рядом, попутно изучая подступы к дому. Завтра или сегодня ночью прибудет подкрепление. Спать, завтра будет много работы. Но только последние дни лишили они меня сна. Так, короткое забытье, потом переворачиваюсь на другой бок, комкаю простыни, мну подушку. Сна-забвенья нет. На войне и то спал лучше. Обстрелы вражеских позиций укрепляют сон лучше снотворного и водки.

Только солнце появилось над горизонтом, я уже был на ногах. Отец с сыном вовсю трудились на своем огромном хозяйстве. Оба доили коров, выгоняли их в общее стадо, чистили загон, кормили свиней и многочисленную стаю пернатых.

Где-то через час сели завтракать. Предложили парного молока. Я отказался. Слишком все это жирное, а мне расстройства желудка не надо, мне работать надо.

Потом дед принялся меня пытать насчет интервью. Начали со ста баксов, сошлись на десяти. И по доллару за каждого, кто мне согласится дать интервью из соседей.

Константин Сергеевич рассказывал довольно интересные вещи. Как воровали людей среди белого дня. Как угнали часть общественного стада, у него самого угнали с этим стадом корову.

Граница с мятежной Чечней начиналась сразу за Сухой балкой. Это большой овраг, который начинался Чеченской земле и приходил в Ставрополье. Перед ним было большое колхозное поле. Около трех километров, там сеяли пшеницу. Этой осенью украли комбайнера и водителя грузовика с зерном. Пропали люди и ни слуху ни духу.

Мужики было подрядились сами охранять поле во время работы, от милиции все равно никакого толка. Но приехали из района. Отобрали у мужиков оружие, а сами постояли на поле один день и уехали.

Я все это записывал на диктофон. Потом, может, действительно. напишу статью, да и надо же мне было оправдывать свое прикрытие. Потом дед привел еще пять человек.

Их судьбы были трагичны и ужасны. Один из пришедших полгода был в плену. Его держали на положении раба, он строил дома для чеченцев. Все чеченские дома, в которых ему приходилось бывать, были оборудованы камерами для новых рабов.

Издевались чеченские бандиты просто так, потому что русский. Могли по своей прихоти убить. За малейшую провинность секли плетьми, постоянно орали, что русские — свиньи.

Еще у чеченских бандитов появилась мода травить людей огромными кавказскими овчарками. До смерти травить. Особенно больных или обессилевших. Очень наглядно и доходчиво для остальных бедолаг. И часто до смерти. Опять же — развлекуха-веселуха. Они же тоже люди, им нужны развлечения.

Мужику удалось бежать. Выбирался около месяца. Потом здесь его долго допрашивали, сначала в ФСБ, затем в милиции, а не участвовал ли он в банде. И все, кто приходил и рассказывал свою незатейливую, но страшную историю, были уверены в одном, что в станице живет кто-то, кто наводит бандитов.

А также все, с кем мы беседовали, были уверены, что я своей статьей помогу их горю. Что власти прочитают эту статью, и тут же исправят положение. Поставят забор на границе с Чечней. Вызволят из плена их родственников. Помогут отыскать тела погибших, замученных. Привезут их на родную землю. Чтобы похоронить достойно, чтобы можно было приходить на могилу близкого человека.

Мне было стыдно, что я обманываю их. Никакой я не корреспондент, просто очередной шакал, который использует их в своих интересах. И никто никогда не опубликует мое интервью с ними. Никому это не интересно. Вот если бы они рассказывали сказки про войска… Но люди почему-то говорили лишь про чеченских бандитов. И все хотели и желали смерти бандитам, и призывали все мыслимые проклятья на головы людей, находившихся в всего-то в пяти километрах от них.

Была женщина, рассказавшая, что ее сына попытались также захватить, когда он пас общественное стадо, тот попытался отбиться бичом, за что его просто пристрелили, а коня угнали. И вот теперь она живет одна.

Каждый короткий рассказ был достоин отдельной книги, сердце разрывалось от боли и сострадания к этим людям, потерявшим своих близких.

Еще у одной женщины сын был в казаках и воевал в Чечне. После подписания «мира» он вернулся домой. Но пришли ночью бандиты и вырезали всю его семью, не пощадили даже трехлетнею внучку. А на стене написали кровью убитых: «Собаке собачья смерть!» и «Аллах акбар!»

И очень обижало всех этих людей, что по телевизору после Хасавьюрта только и говорили, о том какие хорошие чечены, и что надо с ними жить в мире. И что все приезжие журналисты искали положительные стороны лишь в чеченской стороне.

Как и обещал, я расплатился с каждым. С дедом тоже. Потом пошел позвонить с дедовского телефона.

Достал бумажку с номером — он был местный, этого района.

— Алло, это посольство Израиля?

— Нет, это консульство Китая.

— Ну, и что? Где пленник?

— Здесь.

— Так дай поговорить.

— Сейчас, только быстро!

— Алло, Андрей, это ты?

— Я. Леха, ты?

— Я. Какая у тебя была кличка в Кишиневе?

— Рабиндранат Тагор. Тебя звали Салтым — по фамилии.

— А комбата как звали?

— Подполковник Клёнов.

— А прозвища какие были у него?

— Дед и дядя Толя.

— Андрей, а что ты делал в Приднестровье, когда начинался обстрел?

— Падал и откатывался.

— Точно, метров на пятьсот на восток, — нашел в себе силы пошутить я. — Как ты?

— Хреново, Леха, плохо мне, — по голосу было слышно, что Андрей на грани срыва.

— Все будет хорошо, я привез, что они хотели, если все пойдет как надо, то скоро ты будешь на свободе. Пальцы целы?

— Целы. Кости вроде тоже, но все остальное, Леха…

— Ну, все — убедился? — у Андрея вырвали трубку.

— Да. Порядок, где меняться будем?

— Завтра в полночь за Сухой балкой.

— А почему не сегодня?

— Я сказал завтра! Придешь туда один. Тебя встретят двое, отдашь им деньги…

— Нет, только в обмен на Андрея Ивановича, — я подчеркнуто уважительно назвал Андрея по отчеству, чтобы берегли его.

— Хорошо, получишь своего вонючего еврея, только один и без фокусов.

— И вы тоже без фокусов! Я буду должен убедится, что вы мне отдадите именно его. Понятно?

— А как ты убедишься?

— Пощупаю, посмотрю.

— А если не он будет? Что ты нам сделаешь? Деньги что ли не отдашь? — голос в трубке звучал ехидно.

— Нет, просто взорву деньги. И каждый останется при своем интересе. Понял?

— Ты не шути так, — голос сразу стал серьезным. — Человек, способный уничтожить миллион долларов, внушал страх и уважение.

— Я не шучу, я просто предупредил вас.

— Ну, все, ждем завтра.

Значит, они находятся где-то неподалеку. Скорее всего стоит радиотелефонная вставка.

А то, что они осторожничают и не хотят проводить обмен сегодня, это мне даже очень на руку. В станице у них свой сто процентов свой человек (а может и не один), он будет снимать информацию: как я себя веду, а так же не прибывают ли в населенный пункт или его окрестности большие силы военных или правоохранительных органов.

Разговор зафиксирован спецслужбой, они тоже будут являться свидетелями большого шоу. Еще нужно ввести еще один элемент в подготавливаемый спектакль — и все готово. А потом уже как карты лягут. Или мы с Рабиновичем идем по самому безвыигрышному варианту — попадаем на «конвейер» коллег и становимся заложниками большой политической игры, или срываем крупный банк, играя на «мизере», или чеченские духи развешивают наши кишки по ветвям деревьев. Медленно и аккуратно, и так чтобы это еще и видели. Они мастаки на такие вещи. Б-р-р-р! Меня передернуло от таких мыслей.

Остаток дня я провел, беседуя с дедом. Также попросил его провести меня к Сухой балке. Посмотрел на Чечню. Заодно наметил ориентиры, по которым можно выйти в темноте на место встречи. Тут и бинокль пригодился. Молодцы японцы. Сделал несколько снимков сопредельной территории. Земли Зла.

Грамотно придумано. По полю, по пахоте идти около трех километров. За это время можно определится, один я иду или нет. По краям поля редкий кустарник, там будет сидеть группа захвата из числа спецназа. Очень надеюсь, что несильно мне они бока намнут. А вот на территории соседней республики есть, где укрыться.

Ну, ладно, с Богом!

Ужин, потом пошел спать. Крутился, ворочался, сбивая постель в один большой комок. Потом будильник, стоявший на «вибраторе», затряс мне руку. Я посмотрел на часы. Все правильно — два часа ночи. Вперед. Работаем, Леха, работаем!

Меня не было около трех часов. Тихо, тайно, с соблюдением всех мыслимых и немыслимых мер конспирации, ходил к казаку Черепанову. К тому самому красавцу-богатырю, с кем познакомились в поезде. Был, конечно, великий риск, что это «подставной». «Контора» еще и не на такие «шалости» способна.

Эх, были времена!..

Теперь, вроде все готово, и лишь Бог или Судьба, или «Контора» могли нам помочь или помешать.

Встал поздно, около десяти часов, шел дождь. Остаток ночи я снова не спал, ворочался. Какой тут сон! Снова и снова я мысленно прогонял предстоящие события, рассматривал и менял мелочи. Но слишком много зависело от фактора случайности.

Некоторые пороки человека мне помогут, но некоторые могут и помешать. Дождь вносит свои коррективы. Чечены могут заметить присутствие спецназа ФСБ. Это плохо.

Надеюсь, что будет спецназ. У нас в Сибири его надо за две недели надо заказывать, — пришлют через месяц, пока все согласуют и подпишут… А тут, коль дело на контроле Москвы, да район в приграничной зоне, миллион долларов, шпион еврейский на кону. Будет спецназ, будет. Не может не быть!

Голова болит как с похмелья, в животе урчит от волнения, во рту сухо, зато руки потеют, я постоянно вытираю их о брюки. Неэстетично, но скоро от моей одежды останется лишь груда бесформенных тряпок.

Хочется все бросить, включая этот поганый миллион не наших денег и удрать. Сдерживаю себя, с потугами, с трудом сдерживаю.

Дед с сыном меня накормили, что-то спрашивали, я отвечал невпопад.

Дождь то утихал, то вновь начинался. Остаток дня просидел дома. Обед и ужин ел механически, не ощущая вкуса еды. Темнело рано. Надо быть джентльменом, знаю, что не будет меня завтра у деда, рассчитался с ним, поблагодарил за кров и пищу.

Из-за ожидания и проработки событий внутри начала бить мелкая дрожь. Посмотрел на руки — дрожат. Это состояние мне понадобится через несколько часов, надо его запомнить, быстро вернутся в него. Запоминаем состояние. Запоминаем. Сел, расслабился. Раз расслабился. Вдох, отпустило немного внутри. Два, расслабился. Выдох. Представил собачонку, забитую, запуганную, под дождем, под крылечком. Ее трясет, это собачка — я. Запоминаем эту собачку. Картинка ясная, я проникаю внутрь этой собаки, она — это я, я — это она. Теперь мой страх полностью ушел в эту собаку, и когда я захочу вновь вернуться в это состояние, мне надо лишь вновь представить эту дрожащую собачку, стать ею.

Открыл глаза. На часах было 22.50. Идти в темноте, по размокшей почве минут сорок. Значит, пора!

Еще немного посидел «на дорожку», встал, перекрестился, сплюнул трижды через левое плечо, вперед! Вперед, Леха! Работаем! Сумку «поездную» не забыть! Вперед! С Богом!

На улице темно, как в глазах шахтера после получки. Включил фонарик. Только бы не сидел на чеченской стороне шальной снайпер, отрабатывающий упражнение «отработка стрельбы по целям в условиях плохой и ограниченной видимости».

Звезд и луны на небе нет, все затянуто тучами.

Изображать из себя придурка-журналиста уже бессмысленно, сейчас малейшая случайность в лице участкового милиционера или группы казаков-дружинников могла сорвать все. Надеюсь, что мои бывшие коллеги проработали этот вариант, и расчистили мне дорогу.

Я нисколько не сомневался, что сейчас за моей спиной шепчут: «Объект (если не дали какой-нибудь опознавательный псевдоним), прошел в сторону места встречи». Или просто дают тоновый вызов. Духи на той стороне тоже могут слушать эфир и излишняя суматоха в радиообмене может сорвать всю задуманную и проработанную мной операцию.

Ну же, коллеги, черт бы вас подрал, продумывайте, прорабатывайте операцию! Думайте, просчитывайте различные варианты. В Москве потом за срыв операции могут и по голове надавать, и на пенсию выгнать за некомпетентность! Вы в моей пьесе сначала зрители, потом массовка. А потом главные герои! Вот тут-то и поковбойствуете!

Дошел до поля. Ноги вязнут в доброкачественном мокром кавказском черноземе! Не могли эти чечены назначить место встречи в Поволжье, там грунт песчаный. Вода сразу уходит, и идешь, не проваливаясь.

Пару раз я упал. Ну вот, теперь я еще и грязный. Одним словом — лицо штатской наружности! Пока падал, стекло фонаря испачкал, оттирал о брюки. Один черт, они грязные. Вперед.

Добрался до места встречи. До полуночи оставалось еще пятнадцать минут. Подождем. Присел на корточки. Закурил. По фронтовой привычке прячу огонек сигареты в кулак.

Я сейчас снова на войне. И с территории Чечни веет войной. Может это разыгралось мое воображение, но если всякие там поля, типа ауры, энергетические, то с земли, на которой я воевал так и несло злобой и смертью.

Где-то там, в темноте, сейчас Рабинович-Коэн. У которого надежда только на меня, не более того. Если все сорвется, то его в худшем случае убьют духи-работорговцы, второй вариант — он попадает в руки отечественных спецслужб и правосудия, а вот третий, самый лучший, но и самый рискованный, который задумал я — Андрей на свободе, и я выступаю в роли героя-освободителя. Сдираю еще с государства Израиль тысяч двадцать-тридцать, — в качестве компенсации за моральные и физические неудобства — и счастлив до безумия, что целый и на свободе.

Сигарета быстро заканчивается, в ход идет вторая. Слышу шорох за спиной. Будем надеяться, что это посредники, а не спецназовцы, которые решили ограничиться моей персоной и миллионом долларов. Тогда все пойдет прахом, и Андрюха Рабинович — труп. Сижу, разыгрываю идиота-корреспондента.

— Эй, студент, долго будешь сидеть в грязи?! — слышу за спиной.

Поднимаюсь. Ба, знакомые лица! Дедок и его сынок. У обоих автоматы. И почему я не удивляюсь? С самой первой встречи я подозревал, что меня будут «пасти» не только сотрудники «наружки», но и «чехи». Правда, я считал, что Константин Сергеевич — агент спецслужб. Хотя, одно другому не мешает.

Ну что же, тем лучше. Делаю крайне изумленное лицо. Ведь я же шпак-репортер, и насчет опыта в боевых операциях знаю лишь из книг про уличных каратистов. Они удовлетворены. Стволы автоматов опускаются вниз.

— Ну что, милок, не ожидал? — в голосе деда-презерватива сквозь самодовольство — презрение к моей персоне и самолюбование собственной. Мол, провел всех, я самый умный. Не угадал, дед, не угадал. Посмотрим, как карты лягут.

— Нет, — выдавливаю из себя.

— Ну, давай деньги и разбежимся, — это уже сынок заговорил.

— Э-э-э, нет, — я выбрасываю сигарету, прикуриваю следующую. — Сначала человек, потом денежки. Откуда я знаю, что вы мне какого-нибудь чечена не подбросите!

— Деньги давай! — сынок начинает нервничать. Правой рукой поднял ствол автомата, а левую протягивает за сумкой.

Эх, велик был соблазн врезать ему в пах, расплющить и сделать яичницу-болтунью из его промежности тяжелым, мокрым и грязным ботинком, рвануть ствол на себя. Прикрыться его обмякшим телом от дедовских пуль, а потом расстрелять дедка. А потом сынуле шейку свернуть. Нельзя.

— Сначала заложник. Может вы и не имеете никакого отношения к обмену, а так, что-то где-то слышали!

— А не боишься, что мы тебя сейчас просто убьем и заберем деньги? — дедок насмешлив, куражится.

— Боюсь. Поэтому и сделал одну вешицу, она вас позабавит, — я медленно и осторожно опускаю сумку перед собой. Потом медленно достаю детский брелок с множеством кнопочек и нажимаю на одну. Раздается какая-то визгливая мелодия. В ночи ее слышно далеко и хорошо.

Дедок с сынком сразу нацелили автоматы на меня.

— Это что ты, мил человек, задумал? — нет уже прежнего куража и елея в голосе деда.

— Это я бомбу поставил на боевой взвод. Теперь, если сумку раскрыть, разрезать, будет маленький «Бум». Человеку ничего, а вот денежки тю-тю. Сгорят, а что не сгорит, то можно будет просто выбросить, потому что даже в туалет не сходишь, не подотрешься. Слишком маленькие бумажки останутся. Не хватит. Пальцы испачкаешь, — пояснил я и плюнул им под ноги.

Теперь я уже курил не кулак, а держал руку на отлете. Мой черед куражится. Ну, думайте, пособники бандитов, думайте. Казалось, что через несколько секунд у них из ушей повалит дым. Мозги у них соображали в нестандартных ситуациях медленно. Даже крайне медленно.

Есть деньги, но взять их нельзя. Самое главное, чтобы они были на самом деле пособниками бандитов, чтобы они были посредниками при обмене, а не просто желающими хапнуть кучу денег на халяву. Я ждал. Надо их поторопить, направить мыслительный процесс в нужное русло.

— Так где состоится обмен?

— Хорошо! — с ненавистью в голосе выдавил из себя дед. — Пойдешь с сыном к чеченам, там и посмотришь. А сумочку оставишь здесь. Я ее посторожу.

Пока все идет по задуманному, даже лучше чем задумано. Тьфу, тьфу, тьфу.

Дед достал радиостанцию, отвернулся от меня и зашептал что-то. Станция сначала ответила шумным шорохом атмосферных помех, потом четко по-русски с чеченским акцентом.

— Ты штучку-то оставь, чтобы бомбу разрядить-то, — заявил дед.

— А зачем? Вернусь и разряжу. Не вернусь — не будет денежек. Или все довольны, или все остаются при своем интересе.

— Ну, смотри, щенок, если обманешь, то будешь молить о смерти. — Нет в голосе его прежнего меда. Волк, просто волк. Не ошибся я в породе этого зверя, не ошибся.

— Пошли, — сын толкнул больно в бок стволом автомата.

— Пошли, — я вздохнул и отправился на российскую, но чужую территорию.

Шли минут пятнадцать, ноги вязли в грязи, не побегаешь. Из кустов поднялись две фигуры.

— Ну, молись теперь, гад, чтобы живым ушел, — вполголоса сказал мне сопровождающий.

— Господа, — голос мой был полон испуга, — покажите мне заложника.

— А может тебе еще показать х… и дать полизать? — голос из темноты с чеченским акцентом.

— Это предложение для меня неприемлемо, — стараюсь говорить как можно тверже, но не резко.

В этой почти кромешной темноте только голос может выразить все твои эмоции, — ни выражения лиц, ни позы тел не видно, только размытые пятна.

— Ладно. Покажи. — Имен не называют, опытные гады!

Из темноты подводят еще одну фигуру. Она спотыкается на каждом шагу, ее поддерживают. Я подхожу ближе. Вокруг нас скучиваются бандиты, поговорить нормально не дадут.

— Андрей, ты?

— Я, Леха, я, — голос слаб — не знаю сможет ли Андрей выполнить то, что я задумал.

— Какой у нас был позывной на узле связи?

— Каскад.

— А когда все отдали молдаванам?

— Кодру.

— Пальцы покажи.

— Да целые, целые! — гогочут чечены.

— Я хочу сам посмотреть! — беру руки Андрея, ничего не видно, ощупываю пальцы. Все на месте. Руками ощупываю голову — уши тоже месте. Потом поворачиваю ему голову до тех пор, пока он может терпеть.

— Э, больно! — Андрей вскрикнул.

— Если хочешь ему голову оторвать, так скажи, мы это сами сделаем! Деньги только отдай! — ржание вокруг нас усиливается.

— Ладно, где деньги?

— А где гарантия, что мы уйдем целыми?

— Хотели бы убить, давно бы это сделали!

— Логично! — я расстегиваю куртку, снимаю ее. — На, подержи, — протягиваю ближайшему бандиту. Потом отстегиваю подклад и вынимаю оттуда жилет с деньгами, передаю его, подклад — на место.

— Ух ты! — зажигаются фонари и спички, бандиты осматривают жилет, расстегивают его, достают деньги. — Тут все правильно?

— Все правильно, — подтверждаю я.

— А в сумке? — не выдерживает сынуля.

— Ничего, хлам.

— Ну, ты гад! — в голосе его чувствуется и уважение и ненависть одновременно.

— Я забираю заложника и мы уходим. Вы получили деньги, я — человека, все справедливо.

— Он пойдет в пяти метрах за вами. Если что не так, то первым мы убьем его.

— Я не против, — пожимаю плечами.

Мне вообще сегодня умирать не хочется.

Вышли в обратный путь, я подсвечиваю фонариком дорогу, постоянно оглядываюсь назад, Андрей плетется сзади. Ему тяжело. Прошли больше половины пути. Жду Андрея. Вот он уже на подходе. Я закуриваю, машу фонарем, зажигалкой.

— Ты чего? — спросил «сынуля».

— Не хочу чтобы твой папаша нас пристрелил.

— Так в сумке-то что у тебя?

— От дохлого осла уши, — поясняю я.

Он достал радиостанцию, вызвал отца и сообщил ему эту новость. Пока он разговаривал с отцом и объяснял ему, как их облапошили, я снимал часы, и трансформировал застежку часов в нож. Андрей подошел.

Ну же, сейчас!

— Андрей, как только ты падаешь — катишься вправо. Пароль — узлы связи. Не бойся! — шепчу я ему.

— Вы что там удумали? — голос насторожен. — О, ё! А это что?

В этот же момент там, где мы оставили деда, раздается небольшой взрыв, и дед превращается в факел. В ночи хорошо видно, как он горит, но только мне некогда смотреть! Правой рукой, в которой зажат нож, бью в горло противника. У меня не будет другого шанса.

Нож входит по самую рукоятку, я выдергиваю его и падаю. Андрея рядом нет. Откатываюсь в сторону и ползу в сторону нашей территории. По пути чищу нож о землю, траву, вытираю от грязи о куртку, складываю на место. Часы обратно на руку.

Чечены стреляют в нашу сторону, оттуда им отвечают спецназовцы. На месте, родимые, на месте.

Все как на настоящей войне. Я доползаю до какой-то ямки и лежу, не поднимая головы. Не хочется схлопотать пулю.

За спиной начинают рваться гранаты. По звуку — от подствольника. Не хватало еще, чтобы из-за меня началась вторая чеченская война. Глубже вдавливаюсь в землю. За спиной стрельба стихла. Зато впереди меня спецыне могут еще минут десять успокоиться.

Я закладываю руки за голову. Слышу топанье тяжелых ботинок. Сначала удар в бок. Сильный удар, сознание мутнеет, но не уходит, а вот дыхание перебивает. Браслеты захлопываются на кистях. Захлопываются с разбегу, то есть через пять-десять минут кровь перестанет поступать в кисти. Это больно.

Тут вновь возобновляется стрельба с территории противника, извините, — вероятного противника.

Меня тащат по земле. Сами ползут, и двое тащат меня. Спасибо, что не мордой вниз, то бы захлебнулся грязью.

Рывком поднимают, руки вверх. Ноги пинком по внутренней части стопы. По косточке, больно, очень больно, ноги раздвигают на немыслимую ширину. Не дай бог, в пах стукнут. Освещают лицо фонарем. Сами в масках. Обычное дело. Ты же сам рассчитал всю эту операцию.

— Он, — слышу незнакомый голос из темноты.

— Где Рабинович-Коэн? — другой голос, обращенный ко мне.

— Не знаю, — я пожимаю плечами. С поднятыми руками и с раздвинутыми ногами это не очень хорошо получается. — Был рядом, началась заваруха, он исчез.

— Где деньги?

— Отдал за еврея.

— Искать Рабиновича!

Через несколько минут стрельба стихла. Я уже на нашей земле.

— К чехам идти?

— Приказа не было!

— Черт!

Слышу невнятный спор, идет на повышенных тонах, в основном обычный мат.

— Уходим! В машину! Группу оставить здесь до рассвета, если кто будет на поле — забрать!

Загнув голову чуть не до земли, больно уперев ствол пистолета в между лопаток, иногда подпинывая сзади, меня полубегом ведут в сторону машины. Микроавтобус. Швыряют на пол, сверху ноги, ствол автомата в шею.

Поехали. Машину подбрасывает на кочках, голова бьется о металлический пол, автомат сильнее вдавливается в шею. Руки за головой.

Пока получается все как надо. Все видели, как я отдал деньги, мне передали заложника; кстати, этого заложника я хотел передать в органы правосудия, тем самым выторговывал себе прежнею работу. Но тут что-то случилось с дедом, если бы не было деда, то сумку мне пришлось расстегнуть самому.

Там было самодельное взрывное устройство, даже не столько взрывное, сколько зажигательное. Все примитивно, по-детски. Но надежно. Устройство безоболочное, собрать по фрагментам почти невозможно. Ну, были там бутылки с бензином и маслом. Это запрещено законом? Нет!

Ладно, меня сейчас будут прессовать. Надо отдохнуть. Видимо, тащат меня в столицу Ставрополья — Ставрополь. Надо беречь силы, в том числе и эмоциональные.

Сначала будет сокрушающий натиск, потом изнуряющие опросы, допросы, угрозы, посулы. Следователи и опера будут меняться, потом потащат на полиграф. Потом все сначала, и снова полиграф. Надеюсь, что не отойдут от привычной схемы.

Я раздавлен, я сломлен. Мне страшно, я плачу от страха и случившегося, я снова та самая собачка, что была в моем сознании несколько часов назад. И теперь выдержать этот эмоциональный фон страха нужно до самого конца. Это очень важно.

Полиграф невозможно обмануть, при условии, конечно, что тебя не готовят все детство в нелегалы, простому смертному это невозможно. Но его показания можно смазатьпостоянной картиной страха или боли. Причинять себе боль не хотелось.

Спецыкурили и пепел стряхивали прямо под ноги, на меня. Еще способ психологического давления. Ничего, я сам недавно был таким же. И давиля похлеще этого пепла.

И аз воздам! — вдруг вспомнилась мне цитата из Библии. Евреи написали, потом греки подключились. Евреи, евреи, евреи, кругом одни евреи.

Будем думать, что Рабинович все сделал как надо. Я же по телефону ему сказал то, чего он никогда не делал. Чтобы при начале перестрелки он откатывался на пятьсот метров. Не знаю, понял он или нет.

Но когда я увидел, в каком он состоянии, то продублировал это прямым объяснением. Не понял или не сделал — сам дурак! Как только меня потащили: Черепанов — тот самый казак из поезда, и его приемный сын, они должны были найти Рабиновича, спросить пароль (узлы связи) и эвакуировать Андрея к себе.

Я сильно рисковал. Очень сильно. Но другого выбора у меня не было. Оставил ему все свое снаряжение, даже ножи из подошв ботинок вытащил. Тот, что в часах остался — ерунда. Была типичная самозащита, а дедок сам себя рванул, сжег.

Судя по тому, что стали чаще останавливаться, понял — приехали в город.

Даже на посту ГАИ остановили.

— Документы. Машину к досмотру!

Старший машины показал документы.

— Счастливого пути! — поехали дальше.

Минут через двадцать добрались до места. Все тело затекло, я не чувствовал его. Пинками выкинули из машины и, низко пригибая мне голову, потащили в какое-то солидного вида здание. Затолкали в одну из комнат.

— Раздевайся!

— Полностью?

Удар по почкам был ответом. Я упал на колени.

— Браслеты снимите, я не могу расстегнуться.

— Сними, — по-прежнему вокруг меня маски-шоу.

Я начал растирать запястья. Кисти опухли и потемнели. Больно, чувствую, как кровь побежала по венам.

— Быстрее!

— Сейчас. Сейчас! — я раздавлен, растоптан, мне страшно и больно.

Суетливо, негнущимися пальцами пытаюсь расстегнуть пуговицы. Не получается.

— Быстрее! — меня несильно толкают пристегнутым рожком автомата.

Я падаю, ударяюсь плечом о стену.

— Стоять!

— Да сейчас, сейчас! Пальцы затекли! — я продолжаю бороться с пуговицами, молниями.

На пол летят куртка, свитер, рубашка, майка; присаживаюсь на самый краешек стула, развязываю шнурки на ботинках, снимаю их, потом брюки. Грязь на них засохла и они стоят колом. Остался в одних трусах. Потираю плечи. Холодно. Но моих конвоиров это не волнует. На руках вновь защелкивают браслеты и, толкая вперед, ведут по длинным коридорам. Я бос, пол мраморный, очень холодный. Видимо, дорожки ковровые у них только там, где большие начальники ходят.

Заталкивают в просторный кабинет. Верхнее освещение не включено, горит лишь настольная лампа на столе, светит прямо на стул. Меня подводят к этому стулу и швыряют на него. Я закрываюсь скованными руками от слепящего света.

— Смотреть прямо! — голос из темноты, из-за лампы.

— Свет! Больно! — выдавливаю из себя.

Мне уже не надо притворяться. Холод и страх делают свое дело. Кожа покрывается пупырышками, меня бьет мелкая дрожь.

— Фамилия, имя, отчество, убрать руки от лица!

— Салтымаков Алексей Михайлович.

— Убрать руки!

Я убираю. Свет слепит глаза, я закрываю веки. Лампу направляют немного в сторону. Записывают. Слышно как шариковая ручка скребет по бумаге. Рядом вспыхивает еще одна яркая лампа — снимают на видеокамеру. Психолог тоже здесь. Он потом будет много раз прокручивать пленку и сверять реакцию на вопросы. Адекватно или вру.

Теперь надо довести себя до исступления. Это важно. Страх смажетреакцию. Я начинаю сильнее трястись телом. Лицо делаю более испуганным, взгляд встревоженным. Бегаю глазами, пытаясь увидеть собеседников.

Следуют автобиографические вопросы. Еще вопросы. И плевать, что я сижу перед ними в трусах, и мне очень холодно.

— Цель прибытия в Ставропольский край?

— Обмен.

— Какой обмен?

— Выкуп заложника, находящегося в плену у преступников, на чеченской территории.

— Зачем?

— Чтобы передать его в руки сотрудников ФСБ.

— Ложь!

— Я клянусь! Мне это предложил капитан Толстых! Он сказал, что Рабинович шпион! Я хочу восстановится на службе! А он был моим пропуском. Гарантом!

— Почему не выходил на связь с органами безопасности здесь в Ставрополье, Моздоке?

— Так я же не знал, что вы в курсе событий и за мной могли следить бандиты!

Все это я проговорил скороговоркой, не задумываясь, смотрел только прямо, сквозь лампу.

Потом начались новые вопросы, но к ним я был готов. И вот настало время очень важного вопроса. Я давно его ждал, очень ждал.

— Зачем сигнализировал зажигалкой и фонарем?

— Вам и сигнализировал, что Рабинович у меня.

— Откуда ты знал, что мы находимся при обмене?

— В автобусе я срисовал всю вашу бригаду наружки, потом специально звонил из хозяйского дома, знал же, что телефон на контроле, вы все и узнали. Я же говорю, что вел Рабиновича к вам.

— Врешь ты все! — раздался новый голос из темноты. — Сейчас я тебя по Указу Президента на месяцок в СИЗО оттартаю, и засуну не в БС, а в пресс, там из тебя мигом Машкусделают. Как тебе такой расклад?

На языке нормальных людей это означает, что меня хотят отправить следственный изолятор временного содержания и определить там не в камеру бывших сотрудников, а в пресс-камеру, где из меня по заказу моих же бывших коллег сделают пассивного педераста. И все это будет продолжаться, согласно новому Указу Президента, вопреки уголовно-процессуального кодекса не три дня и не десять, а целый месяц.

Коллеги, язви их в душу, могли это устроить. Я учитывал и этот вариант, но тогда я из тюряги не выйду. Чтобы я — боевой офицер позволил уголовникам надругаться над собой?! Не удержусь — придушу, а там и меня кончат…

Тут мне уже не надо было разыгрывать ужас, он и так пёр из меня. Все тело била уже не мелкая, а крупная дрожь, подбородок дрожал, челюсти лязгали помимо моей воли. По всему телу прокатывались волны.

Все, терять нечего. В бой! Вперед! У-хо-о! Я вскочил со стула и, пока меня не усадили назад, отшвырнул лампу, она грохнулась об пол и разбилась. Темнота полнейшая. Сбоку вновь вспыхнул прожектор видеокамеры.

— Тебя бы гада самого в иваси! — заорал я.

Голос дрожал и вибрировал от страха.

— За что меня в пресс-хату?! За то, что я рисковал и вытаскивал Рабиновича с чеченской территории?! А ты здесь планы писал! Какого х… ты не послал людей за этим евреем пархатым?!

Тут мне врезали по темени, в глазах потемнело, я рухнул на пол и потерял сознание. А может, сначала потерял сознание, а потом рухнул. Не помню. Да и не важно это.

Очнулся я от резкого запаха нашатыря, на полу. Башка раскалывалась. Меня стало рвать. Тело скручивали и отпускали судороги. Крепко же они меня приложили! Сотрясение остатков мозгов обеспечено. Ничего страшного, одним больше, одним меньше.

Откинулся на спину и понял, что башка-то у меня действительно сильно болит.

— Вы можете передвигаться? — голос незнакомый.

— Да, — выдавил я.

— Помогите ему подняться, принесите одежду. Поговорим завтра, а сейчас мы вас отвезем. Отдохнете.

— В тюрьму? — я хоть и был слаб, но напрягся.

— Нет, на квартиру, там будет все необходимое, отдохнете, потом мы с вами встретимся и зададим несколько вопросов.

Принесли мой спортивный костюм, я его оставлял вместе с другими вещами в доме у деда-покойника. Медленно оделся. Потом в сопровождении трех дюжих молодцов меня посадили в микроавтобус и повезли. Город я не знал абсолютно, и запоминать дороги не стал, меня все равно привезут назад, когда им это надо будет.

Дом типичной сталинскойпостройки. Жилой дом. Люди живут и не подозревают, что в их подъезде расположена конспиративная квартира. На явочную меня не потащат, а вот на конспиративную — самое время.

Высокие потолки, широкие коридоры. Мебель образца шестидесятых. Меня поместили в спальню, из нее был выход в зал. Там разместилась охрана. На окне решетка. В комнате двуспальная кровать, шкаф для одежды, пара стульев. Пыли нет, видимо убирают постоянно. Но и жилым духом особо не пахнет. Казенщина она и есть казенщина.

— Умыться можно?

Ни слова не говоря меня провели в ванную комнату, где под чутким взглядом конвоя я умылся, побрился, потом принял душ. Часы у меня отобрали при задержании, но настенные в зале показывали 06:07. Длинный денек у меня выдался. Лег спать. Встал уже после обеда. Меня разбудил запах яичницы с колбасой и кофе. И опять все молча.

Затем меня повезли снова в Управление. Опрос проходил уже в освещенной комнате, я был без браслетов, за столом сидели двое сотрудников, перед ним лежали листы опросника, по углам еще четверо. Они тоже шуршали бумажками. Видеооператор молча сновал по комнате, снимая меня со всех возможных ракурсов.

Несложные были вопросы, — в основном дублировали вчерашние, только иногда просили уточнить кое-какие детали. Потом вновь возвращались к вопросам, что были ране, только задавали их по-иному.

Позволили курить. Передо мной стоял чай и минеральная вода. Ну прямо кино — сотрудник вернулся с тяжелого, опасного задания, ему до конца не доверяют и идет опрос, как задание проведено; при этом допускается возможность, что опер был завербован противоположной стороной.

Судя по вопросам, Рабинович им не достался. Это хорошо. На руках у них кроме бешенного желания сделать меня козлом отпущения ничего нет. Теперь все зависит от меня. Если они привезли мои вещи, то шмон у деда делали, — наверное, нашли много интересного. Но это не мое. У них под носом сидели пособники бандитов, а они их проморгали. А также на руках у них два трупа. Оба — мои. В том, что дед сгорел заживо, я не сомневался. И мне его не жалко, точно так же как и его сынка. Эксперты найдут на спрятанном ноже остатки крови, как бы я его ни чистил, найдут. Ребята злятся, перед Москвой отчитываться нечем. Шпион пропал, может убит, а может и нет. И миллион, миллион долларов ушел. Бывший сотрудник говорит, что шел на встречу с сотрудниками, и вел шпиона, а мы его по голове прикладом. Башка-то еще болит.

Что еще? Ах да, миллион долларов, который мог пойти в консолидированный федеральный бюджет, тоже пропал. Остались хотя бы деньги, их можно было показать по телевизору, торжественно передать в казначейство и получить за эти деньги грамоту, а то и звезду на погон. Ничего нет, кроме трясущегося от страха придурка, то есть меня.

Потом предложили мне пройти тест на полиграфе. Началось! Я снова представил себя той самой белой собачкой с черными пятнами, которая лежит под крыльцом, трясется от холода и страха, хвост зажат между ног. Хочется выть. Вздрагиваю от каждого шага, от каждого звука, прикосновения.

Меня опутали датчиками. На голову, грудь, живот, на пальцы. Мне страшно, хоть и говорят, чтобы я не боялся, а мне страшно, они сейчас меня снимут с кресла — и в тюрьму!

Они задают обычные автобиографические вопросы, надо отвечать только даили нет. Я отвечаю быстро. На мониторе рисуются графики правды на фоне страха. Раньше были полиграфы с бумажными лентами, так те хоть шуршали, а теперь лишь изредка пощелкивает клавиатуры. Понапридумывал же человек технику на мою голову!

Потом последовали новые вопросы, очень неприятные вопросы. Я к ним готовился, но одно дело, когда тебе задают вопросы за чашкой кофе, рюмочкой коньяка с дорогой сигаретой, и совсем другое — когда ты опутан проводами, и от твоих ответов зависит как минимум твоя свобода. Это минимум.

Сейчас не 37-й год (и слава богу!), но закатать в момент в тюрягу из-за того, что я «случайно» сорвал операцию, могут запросто, а мне не хочется. Ой как не хочется.

— У вас есть помощники?

— Нет.

— Вы связывались с кем-нибудь в станице, за исключением названных вами ранее?

— Нет.

— Рабинович жив?

— Не знаю.

— Отвечайте только даили нет. Рабинович жив?

— Не знаю!

— Вы думаете, что Рабинович жив?

— Нет.

— Вы не любите ФСБ?

— Да.

И много что еще. Я не знаю, сколько часов мне задавали эти много раз повторяющиеся — в разных вариациях — вопросы. Сколько килобайтов памяти полиграфа они использовали, мне тоже неизвестно. Все устали, пришла смена. Только один я остался. Разрешили сходить в туалет, перекурить, и не более того. Ни обеда, ни чая, ни кофе.

Я устал, так и хочется успокоится, откинутся в этом удобном кресле. И пусть задают свои вопросы. Они повторяются уже по пятому или шестому кругу. Только иногда появляются новые, типа Вы завербованы иностранной разведкой? Я засмеялся. Не знаю, может они рассчитывали именно на такую реакцию, чтобы я расслабился, не знаю. Потом последовали вопросы по иностранным разведкам. Перечислили все известные.

Может это были просто контрольные вопросы, не знаю. Логически просчитать действия Конторы невозможно, а если невозможно, то не стоит ломать голову и тратить силы. Вот только этот образ собачки, что под крылечком мерзнет, трясется от холода, голода… Усталость замещает страх, и вместе с апатией вступает в свои владения.

Хочется спать. Время идет. Как ужасно не знать сколько времени. Может они что-нибудь подсыпали в сигареты? Вряд ли. Ведь при желании и с санкции Москвы могли просто вколоть какую-нибудь дрянь типа пентотала натрия. И не париться с детектором лжи. Не знаю, не знаю. Я просто хочу спать. Я устал.

После многих часов сидения за полиграфом меня потащили на очередные собеседования. Этот переход я использовал максимально. Надо ломать структуру моего допроса, надо ломать. Я остановился в коридоре, три сопровождающих меня сотрудника напряглись.

— Спокойно, мужики! Ноги затекли! Спину не чувствую.

И под их удивленные взгляды я начал приседать, а затем отжиматься. Народ стоял с выпученными глазами. Потом самый сообразительный легонько коснулся меня носком ботинка:

— Хватит физкультурой заниматься! Нас ждут!

— Хватит так хватит, — я вскочил на ноги, энергично замахал руками, потом закурил, что в коридорах ФСБ считалось неслыханной наглостью!

Ну ничего, я еще войду в историю. Сон прогнал. Что меня ждет дальше?

— Проходите, Алексей Михайлович! Садитесь!

— Я лучше присяду.

— Присядьте, присядьте. А то, может, скоро вам придется сесть на несколько лет. По минимуму — за превышение самообороны, на год-полтора, а вот за убийство — по максимуму — на все пятнадцать-двадцать лет.

— Вы мне должны.

— За что, позвольте у вас спросить, Алексей Михайлович?

— За то, что у вас под носом работала группа пособников чеченских террористов, а вы себя ушами по щекам хлестали.

— Кстати, а как погиб отец семейства?

— Не знаю.

— Но вы же оставили ему свою сумку.

— Я ему ничего не оставлял, он сам забрал мою сумку. Полагаю, ваши сотрудники это зафиксировали.

— Хорошо, что у вас было в сумке?

— Ничего, обычные вещи. Те, что берут в командировку.

— А вот акт экспертизы, — он протянул мне лист бумаги.

Ясно, решили ловить на противоречиях, долбить меня экспертизами. Сознаешься — дадут меньше, а не сознаешься — ничего не дадут. Я закурил.

— Не курите, пожалуйста, — попросил меня собеседник, забывший представиться.

— Я уж как-нибудь покурю, а то как-то неловко себя чувствую.

В воздухе просто витает недоверие к моим показаниям.

— И что же насчет экспертизы?

— Здесь много написано, вкратце не могли бы пояснить?

— На останках сумки обнаружены следы бензина, масла растительного, селитры, алюминиевой крошки-порошка, батареек — предположительно все перечисленное являлось составляющим СВУ[2].

— Интересная гипотеза, только ко мне она не имеет никакого отношения. Там были вещи?

— Да, спортивный костюм, нательное нижнее белье и еще бритвенные принадлежности.

— Вот последние — это мое, а все ранее перечисленное — увы, мимо.

— А как вы можете пояснить, что человек открыл вашу сумку и взорвался, сгорел?

— Этого я объяснить не могу, зато могу объяснить другое. Он пытался заложить в мою сумку СВУ, но что-то не получилось, и устройство сработало у него в руках. Видимо, он хотел меня убить. Другого разумного объяснения у меня нет. На остатках емкостей, где были масло, бензин, на батарейках есть отпечатки моих пальцев?

— Все сгорело, и вы это прекрасно знаете!

— Ну вот видите.

— В вашей куртке обнаружены следы ношения валюты. Газоанализатор и спектральный анализ показывают, что у вас там хранились значительные суммы валюты, предположительно доллары. Это так?

— Именно. Я об этом информацию никогда не скрывал. Там был миллион долларов. Его я передал похитителям за Рабиновича. Рабиновича я хотел передать в ваши руки. Но не получилось. В частности, по вашей вине тоже.

— Ты долго будешь еще ваньку валять?! — послышался голос за спиной.

А вот и «злой» следователь. Классический вариант. Тут и до физического насилия недалеко.

— А что мне валять? — я вскочил на ноги и развернулся к «злому». — Вы операцию прое… шпиона упустили, «лимон» гринов прое… банду, что работала в станице — прое… одним словом, все — прое… а из меня хотите крайнего, козла отпущения сделать!

— Вот вам так пятьдесят процентов, — я сделал характерный жест рукой, согнутой в локте, — а вот так сто процентов! — Левая рука вытянута, кисть правой — на плече левой.

— Ты руками не маши, а то мы тебе их быстро обломаем.

— Значит так, ребята, — я посмотрел сначала на одного, потом на другого. — Ничего нового у вас для меня нет, а у меня для вас. На полиграфе вы меня укатали. Занимайтесь расшифровкой записей. Будут вопросы — зададите, а сейчас я устал как собака. Дайте команду — пусть меня отвезут.

— Я сам тебя отвезу, — почти дружелюбно сказал «злой».

Мы поехали вдвоем. Но поехали не в ту сторону, куда меня возили вчера. Меня начали терзать смутные подозрения. Остановились возле огромного серого здания. Во всех городах и во всех странах — это тюрьма.

— Ну что, страшно? — он смотрел на меня с плотоядной улыбкой.

— Страшно. Тебе доставляет наслаждение смотреть на страх человеческий? Наверное, в детстве любил убивать животных?

— Еще слово — и я тебя упеку туда.

— Молчу. Считай, что я сильно испуган. Что дальше будешь делать?

Я на самом деле испугался. Очень испугался.

— Ничего, — он почему-то обиделся, откинулся на сиденье, так молча мы просидели в машине еще минут пятнадцать, я выкурил две сигареты. Потом он завел мотор и также молча отвез меня на квартиру.

Первым делом я принял ванну. Долго плескался. Казалось, что тот гель, которым мне смазывали руки, живот, голову въелся в меня намертво, а также, что сам я пропитался запахом страха. Я ожесточенно терся, скреб кожу ногтями. Дверь в ванную охранники оставили полуоткрытой, сидели на стуле и вдвоем разгадывали кроссворд.

Потом в сопровождении охраны я сходил в магазин, и на те деньги, которые мне оставили, купил две бутылки крепленного красного вина местного разлива. Не выдержал, хоть и говорил себе, что не буду пить до конца операции, но эта поездка к тюрьме выбила меня из колеи.

Тут даже если и сдам Рабиновича, это меня уже не спасет. М-да, ситуация. Будем ждать. Охрана вежливо отказалась от выпивки. Теперь мне нужно напиться и разыграть нервный срыв.

Играть было не так уж и сложно, я и так за последние дни был на грани его. Алкоголь лишь ускорил выход эмоций наружу. Я пьяно бил себя кулаком в грудь и кричал, что я свой, и что начальники моей охраны козлы. Что они забоялись пойти на чеченскую территорию, всего на пару километров, чтобы захватить шпиона и пару-тройку духов на память. А теперь я буду крайним. А ведь свой! Я служил таким же опером, воевал в Чечне!

Охрана молчала. Я-то знал, что квартира «пишется», и завтра все будет доложено руководству несколькими подробными рапортами и справками.

На следующий день меня никуда не водили, я был предоставлен сам себе, после завтрака попросил отвезти меня в парикмахерскую, купил несколько местных газет, пару дешевых детективов.

Во всех местных газетах было опубликовано сообщение пресс-группы местного Управления ФСБ. В нем говорилось, что такого-то числа в районе станицы Красново была пресечена попытка прорыва банды с территории Чеченской Республики. В результате перестрелки двое из нападавших были убиты. Прорыв был предотвращен в результате реализации полученной ранее оперативной информации, также в станице ликвидированы пособники чеченских бандитов. Ни про меня, ни про Рабиновича ни слова. Это добрый знак. Если сообщили общественности о победах, это уже славно, очень славно. Есть шанс, что меня оставят в покое.

На следующий день меня вновь отвезли в Управление. В течении часа расспрашивали про мелочи при обмене. Я добросовестно пересказал в сотый раз. Потом набрался наглости и спросил:

— Что с полиграфом?

— Тебе интересно?

— Интересно, не был никогда под техникой.

— Ничего, еще раз попадешься — будешь всю жизнь жить на больничной койке под проводами, — мрачно пообещали они мне.

Я сам люблю черный юмор, но почему-то в тот момент я им поверил.

Через час вернули сумку с фотоаппаратом, документы, личные вещи. Охрана проводила на вокзал, под пристальным наблюдением взял билет до Краснодара. Снова вагон спальный, тут я не поскупился. Свобода, бля, свобода! Свобода! Я могу спокойно передвигаться по стране! Свобода! Ах, как дышится, как дышится! Свобода!

Я сунул проводнице купюру, чтобы соседей не подсаживала. Хоть и не было наплыва пассажиров, не сезон, но хочется мне комфортно покататься.

Бригада наружного наблюдения ехала в соседнем вагоне, а может и в этом. Еще минимум год будут за мной наблюдать. И в плане наружного наблюдения и в плане оперативного наблюдения. Дело мое перешлют по месту жительства, теперь даже переход улицы в неположенном месте будут фиксировать, а затем анализировать, а не подавал ли я кому-нибудь знак тайный. Сам занимался этим онанизмом не один год. Но все это будет потом, все потом, а сейчас — свобода!

Я валялся на постели и смотрел в потолок. Теперь надо вытаскивать Рабиновича. Наружка будет меня «пасти» до тех пор, пока не выведу их на этого еврея. Усыпить бдительность наружки, сделать так, чтобы они поверили, что я пай-мальчик, не получится, для этого необходимо год-три. Их у меня нет. А это значит, что надо делать рывок. Большой рывок, большой отрыв. Значит так, в вагон-ресторан.

Там я поужинал плотненько, выпил сто пятьдесят водочки. Тут же сидела девочка-нимфеточка. Я рассказал пару историй, представился корреспондентом. Оказалось студенткой второго курса. Я осведомился, есть ли ей восемнадцать. Совершеннолетняя. Это уже приятно. Хоть не обвинят, что я пытался изнасиловать, или изнасиловал малолетнюю. А также хочется надеяться, что она не клофелинщица. Пуганая ворона куста боится.

Я угостил даму ужином, вино она тоже любит, и от водочки не отказывается. Наши люди!

Потом мы проследовали в мое купе. Когда шли, я изображал, что изрядно выпил. Девчонку тоже штормило. Кстати, звали ее Ангелиной. Одно их моих любимых имен. Что это — простое совпадение, или продолжение игры моих бывших? В паспорт к девочке не заглянешь.

Пробыли мы у меня в купе до полуночи, потом я вежливо ее выпроводил. Все было хорошо, и мне и ей понравилось. Думаю, тому, кто слушал — тоже. Одежда была нашпигована «жуками». Одного я нашел просто пальцами, когда ощупывал ворот куртки. Не мог же я просто уничтожить одежду!

Я запомнил расписание. Через пятнадцать минут станция. Стоим минуту. Курить на перрон пассажиры выходить не будут. Значит — рывок. Работаем, Алексей, работаем!

Пьяной походкой с плотоядной улыбкой довольного самца иду умываться. Все порядочные граждане уже спят. А соседям, наверное, порядком надоели кошачьи вопли Ангелины и мое громкое сопение.

В нерабочем тамбуре никого. Покурил, умылся, лицо холодной водой сполоснул. Быстро в купе. Оделся. Проводнице — денежку в лапу. Тихо. Никому ни слова, не видела, где вышел. Слабая надежда, что она уже не проинструктирована. Конечно, хотелось бы на полном ходу выскочить из поезда, кубарем под откос, потом встать и уходить от погони. Но это не по мне. Не обучен.

Вышел на перрон. Встал в тень, никуда не бегу, смотрю. Никто не выскакивает из вагонов не бежит вслед за мной. Усыпил я их девочкой. Усыпил! Есть отрыв, есть! Вперед, Алексей. Вперед, работаем по полной программе!

Надеюсь, что не засунули они мне навигационное оборудование. И не расставили по маршруту следования поезда своих сотрудников. Кажется у меня начинается паранойя.

Когда шел поезд, заметил, что параллельно железной дороге идет автотрасса. Вот туда мне и надо. Постоял в кустах, покурил, понаблюдал за интенсивностью движения. Нормально. Одна машина в пять минут. Годится для ночи.

Вышел на свет фар. Поднял руку. Поехали. Забрался на заднее сиденье, откинулся, сквозь приспущенные веки смотрю, как водитель рассматривает меня в зеркало заднего вида.

Смотрит и прикидывает что-то в уме. Очень надеюсь, что нет у него ничего плохого на уме. Но вот он полез зачем-то под сиденье.

— Дядя, не делай этого! — предупредил я его.

— Да я ничего! — пробормотал он и начал выруливать на обочину.

— Дядя, я очень устал, не заставляй брать грех на душу! Я просто хочу доехать без приключений, — я придвинулся к водительскому затылку.

— Я ничего, только бензина долью.

— Бензина полный бак.

— Датчик врет.

— Тебе что-то не нравится? — тем временем машина остановилась.

— Да, — он резко развернулся, и в лицо мне уставился ствол пистолета.

Я успел автоматически убрать голову. Левой рукой схватил запястье водителя, правой ударил по стволу пистолета. Пистолет упал на пол машины. Тут же я начал удушение водителя «замком».

— В чем дело?! — спросил я.

— Ни в чем, просто куртка мне понравилась твоя и обувь, — прохрипел «дядя».

— И все?

— В таких куртках деньги возят.

— Ха-ха-ха! — меня пробил смех, я отпустил шею. — Опоздал, мужик. Федот, да не тот. Поехали. Откуда знаешь про куртки?

— Было дело — сам возил в Москву, — водитель потирал шею.

— Ствол не бери — пусть валяется, — предупредил я. — Давно мышкуешь таким макаром?

— Недавно. Ты первый.

— Ладно, будешь бабушке об этом рассказывать. Ствол-то хоть настоящий?

— Настоящий. Тут этого добра после чеченской войны навалом. Надо? Могу достать.

— Спасибо, не интересуюсь. Кстати, останови машину, — он только начал снова выруливать на трассу.

Водитель остановился и недоуменно посмотрел на меня. Я вышел, снял куртку, проверил карманы, скомкал ее и зашвырнул далеко в придорожные кусты. Так же молча достал свитер из сумки, натянул. Сел на заднее сиденье.

— Поехали.

— Ты чего, парень? — водитель был ошарашен моим поступком. — Не нравится тебе куртка — отдай. Зачем вещами кидаться-то?

— Ты прав, приметная она уж больно, да и «насекомыми» богата дюже.

Водитель лишь покачал головой и посмотрел на меня как на умалишенного.

— Так тебе ничего не надо? Может квартирку? Девочек? Марафета? — водитель был явно заинтересован в продолжении нашего знакомства, мне же это были ни к чему.

— Нет, довези до переговорного пункта, а там мы с тобой расстанемся? И никогда не вспомним друг друга. Я не буду вспоминать, что ты пытался совершить вооруженное нападение на меня, а ты, что видел меня. Годится?

— А ты заплатишь?

— Мы же договорились.

— А ты, парень, в бегах?

— Тебя это сильно волнует?

— Вообще-то нет. Но ведешь себя странно.

— Просто я сегодня не выспался и голова плохо работает, отсюда и неадекватные поступки. Так, например, я не стану орать и сдавать тебя ментам на въезде в город. Сбрось скорость.

Мы спокойно миновали милицейский пост на въезде в Ставрополь. Через несколько минут были возле переговорного пункта. Я рассчитался, посмотрел на часы. Два часа ночи. Неплохо, неплохо. Не думаю, что меня будут искать в городе.

Я прошел в зал. Пара человек сидели, клевали носом. В углу спал бродяга, от него несло потом и мочой. На меня никто не обратил внимания. За колонной стоял телефон-автомат. Вот и пригодились жетоны. И никто не видит меня. Теперь можно позвонить. Прикрывая диск, я набрал код и номер Черепанова — казака-красавца из поезда. Конечно, риск был, как в ту ночь, когда я шел к Черепанову накануне обмена. Но после моей встречи с раввином, я ежеминутно рисковал.

— Да, — голос сонный.

— Это эскорт услуги?

— Вы с ума сошли… Пальцы правильно на клавиши ставь, идиот!

— Пардон, пардон! — я повесил трубку.

Теперь надо определится с ночлегом. Вышел на улицу. Недалеко стояли «ночные феи». То, что доктор прописал.

— Эй, девчонки! Не холодно?

— А что, можете согреть? — они обратили на меня внимание.

Мне всегда нравилось, что путаны такие вежливые. Это еще раз подтверждает истину, что на работе хамить не надо.

— Почему не согреть таких милашек!

Быстро договорились о цене. В стоимость входило, помимо страстной, но продажной любви, ночлег и завтрак. Сто пятьдесят долларов. Конечно, дороговато, но выбор был небольшой. Мне нужно было продержаться двенадцать часов. Потом мы встретимся с Черепановым.

В десять часов утра я поцеловал мою временную спутницу и вышел на улицу. Времени было еще достаточно, но надо было провериться.

Я походил по городу, покатался на общественном транспорте. Сделал около десятка пересадок. Менял направление, заходил в магазины. Пару раз мне удалось спокойно выйти через запасные выходы. А теперь на рынок. Вот и мясные ряды.

С умным видом рачительного хозяина я ходил и приценивался к мясным продуктам. Купил колбаски сырокопченой, немного вяленного мяса. Головой сильно не кручу. Так, высматриваю товар.

Вот и Виталя Черепанов. Стоит казак, смотрит на мясо, ножом тыкает. Качает головой, идет дальше. Поднял глаза, увидел меня, чуть кивнул головой. Чуть спустя пошел на выход, я за ним. За рынком стояла «Нива» с тонированными стеклами. Он сел, я присоединился через десять минут. Смотрел, тихо ли вокруг. Вроде бы тихо. Кто знает, кто знает.

— Здорово, казак! — я протянул руку. Хоть одно приятное лицо за несколько последних дней.

— Здрав буде, боярин! — шуткой ответил Черепанов.

— Встретил?

— Рабиновича-Коэна?

— Его.

— Подобрали твоего доходягу. Досталось человеку, не приведи Господь, — он перекрестился.

— Тебя не трясли?

— Нет, все по-тихому сработали, — Черепанов усмехнулся в бороду, — они-то может и спецназ, только мы знаем все стежки-дорожки, на пузе исползали. В засадах раньше сидели, ждали, когда чечены полезут грабить. Поэтому и никто нас не заметил. А когда бомба твоя зажигательная рванула, мы сразу засекли куда твой Рабинович покатился. Потом перестрелка началась. Мы тем временем подползли к пленнику. Пароль-отзыв, все как ты говорил. Он худющий, кожа да кости, мы его на себя — и потащили, пока мужики в перестрелку играли. Ох и нравится им это! — казак улыбнулся: — Тут один дух нас увидал, давай по нам шмалять, пришлось уговорить его, — все это он рассказывал спокойно, обстоятельно.

Не верилось, что он бывший военный. Не было в его лексиконе военных оборотов. Только чувствовалась какая-то обстоятельность, надежность что ли. Знает человек, для чего живет, работает, воюет. Не мотает его, не штормит. Не играет он в игры с ФСБ и Моссадом. И как-то спокойно с ним, надежностью от него веет. С таким не страшно и в огонь и в воду. Тут понимаешь выражение «Как за каменной стеной».

— Притащили мы, значит, Андрюху на нашу землю. Лежим, ждем, может погоня. Ан нет. Пошумели, постреляли, но к духам не пошли. Видели, как тебя мордой по траве возили. Сильно досталось?

— Могло быть хуже, — я усмехнулся.

— А как вырвался?

— Дуракам и пьяницам везет. У них против меня ничего не было. Ни денег, ни Рабиновича. Кровушки попили вдосталь, и отпустили, потом пришлось уходить. Кстати, если вдруг будут брать меня сейчас, то ты ничего не знаешь. Я просто попросил тебя подвезти меня. Увидел знакомое лицо на рынке и попросил подбросить. Ты понял?

— Досталось же тебе, Алексей, коли так говоришь, — он покачал головой.

— Денег хватило? — в нашу последнюю встречу я оставлял Черепанову пятьсот долларов на лечение Рабиновича.

— А на что они? На лекарства только потратили, а так я тебе все верну, — он говорил про деньги спокойно, как про какой-то инструмент, топор, например.

— Оставь себе. Что доктор сказал? Рабинович в городе?

— Сломано два ребра, но уже почти срослись. Правда, неправильно, но уже что либо поздно исправлять. Увеличена печень, видимо от побоев. Ну, сотрясение мозга — это естественно, откуда он пришел, иначе и не могло быть. Был сломан нос, вроде как зарос. Зубов многих нет — вставит, это дело поправимое. Что еще? А, да, крайнее физическое и нервное истощение. Нужен покой и питание. Витаминов побольше. Сам понимаешь, более подробного обследования я провести не мог. Не в больницу же его везти. А насчет доктора, не волнуйся — человек надежный. Мы его из чеченского плена полгода назад сами доставали. Как рассказал ему, что пациент тоже в плену у «чехов» был, так он ночью примчался. Когда спросили менты на посту, сказал, что на роды спешит. Денег ни копейки не взял. Сам настрадался, горемыка!

— Ясно. Так Рабинович в городе или у себя оставил?

— В городе. К нему и везу. У меня знакомые уехали к родственникам в Мурманск, матушка захворала, вот ключи и оставили. Будут через месяц, а может и позже. Как будут выезжать — позвонят. Я сообщу, живите. Только не гадьте.

— Обижаешь. Мы с Андреем тебе жизнью обязаны. Так сказать, кровники, только в хорошем смысле этого слова. Кабы не ты, так Рабиновича уже допрашивали бы без перерыва на перекур.

— И дернула же его нелегкая к чеченам в зубы переться. Хотя знаешь, Алексей, я может ничего не соображаю в ваших оперативных делах, но уж больно все это дело попахивает шпионажем.

— Я тоже так думаю, только мне глубоко наплевать. Я вытаскивал своего сослуживца, с которым мы вместе усерались от страха под молдавскими обстрелами. Андрей со своим взводом помог нам выйти из-под минометного обстрела в Дубоссарах. На следующий день там ополченцев человек тридцать за пару минут положили. Сейчас на том месте обелиск стоит, а мог и я там остаться. Поэтому пусть он шпион всех разведок мира, я в эти игры больше не играю. Думаю, что и Рабиновичу этой экспедиции хватило тоже на всю оставшуюся жизнь.

— Наверное, ты прав. Я поговорил с ним, знаешь, в нем жидовского меньше чем в нас с тобой. Нормальный русский мужик, если не фамилия, так и не сказал бы, что еврей. Вот ты говоришь, что и офицер он нормальный. На войне сразу видно, человек ты или дерьмо собачье.

Потом я попросил его выкопать деньги и привезти их мне. Аппаратуру, приемник, сканеры, радиозакладки тоже. Мои наличные запасы быстро иссякнут, коли Рабиновичу нужны медицинский уход и усиленное питание.

Теперь осталось дело за малым. Нужно его вывезти в Москву и передать в посольство Израиля, пусть они как хотят его вывозят из страны. Это их еврейские заморочки.

Вот и приехали. Почти окраина. Тихий двор. Летом здесь хорошо. Много деревьев, много кустарников. Мамаши сидят с колясочками, рядом бабульки обсуждают самые свежие новости двора и мировой политики. Хорошо им, знают ответы на все вопросы. И как ребенка воспитать и как мировые проблемы разрешить. Если бы молодость знала, а старость могла!

Третий этаж обычной «хрущобы». Дверь отперли ключом, заходим.

— Андрей, свои, — негромко окликнул его Черепанов.

Из-за угла, что вел на кухню вышел Рабинович. В правой руке отвинченная ножка от табурета, в левой — кухонный нож.

— Леха! — тихо произнес он, потом обнял меня.

Обнял, не выпуская из рук ни ножа ни табуреточной ножки.

— Леха! — его сотрясали рыдания.

Он плакал, его слезы текли мне за воротник.

— Ну, что ты, Андрей, что ты! Все позади, все хорошо.

Я отстранил его, было такое ощущение, что я обнимаю скелет. Выпускник Бухенвальда. У самого перехватило горло. Помог Андрею сесть на диван. Он держался за бок.

— Ладно, Алексей, я поехал. Буду через пару дней.

Черепанов попрощался, сам выглядел смущенно. Я закрыл за ним дверь. На всякий случай дверь подпер стулом.

Одно дело просто слышать, что человек истощен, другое — видеть этого человека. Казалось, что ключицы прорвут кожу. Не голова, а череп. Только огромные черные глаза, полные слез, длинный нос, и большие уши. И, глядя ему в глаза, я понял, что правильно сделал — не передал Рабиновича Андрея в руки российских спецслужб, а может и правосудия. Свои интересы я, впрочем, тоже преследовал, но как-то не думал тогда об этом.

Я посмотрел на руки Андрея. Руки старика, а не мужика среднего возраста — веревки вен, темные пятна, шрамы. Пальцы как каминные спички, черные обломанные ногти.

Шея, казалось, не превышала толщины шариковой ручки. Андрей сидел и смотрел на меня. «О, эти печальные огромные еврейские глаза!» — в голове всплыла идиотская фраза, вычитанная где-то когда-то.

Вся наша жизнь была где-то и когда-то. Мы сидели и молчали. Теперь осталось лишь выбраться. Но когда я увидел Андрея, понял, что наша задача усложняется. Сейчас Рабинович не в состоянии быстро перемещаться, доведен до крайней степени истощения. Да и моя физиономия есть в розыске, пока оперативном, но долго ли объявить, что я подозреваюсь в растлении малолетних, попытке подрыва Мавзолея или краже золота партии, мало ли в чем меня можно обвинить, но то, что я подозреваюсь в связях с иностранной разведкой — факт. Теперь я, глядя в эти печальные глаза, осознал, в какие большие фекалии я наступил. Влип, очкарик! Хотя и не ношу очков, но уж больно фраза подходила к моей ситуации.

Я хотел есть, открыл холодильник, спасибо Черепанову, холодильник был набит едой. Достал купленную колбаску, вяленое мясо. Накрыл стол. В холодильнике я обнаружил литровую бутылочку домашнего вина. Здорово! Теперь надо уточнить, как Андрей стал шпионом. И вообще, за каким бесом его понесло в бандитскую республику Чечня. И что он стал за человек? С годами только коньяк становится лучше, чего не скажешь про людей.

Налил вина, протянул Андрею полстакана.

— За освобождение, Андрей!

— Спасибо, Алексей, спасибо! — слова его звучали настолько искренне, что сердце щемило. — Я никогда этого не забуду.

— Да ладно, — я был смущен, — давай выпьем! За встречу!

— Выпили.

— Как тебя звать-то сейчас? Тут ты был Андреем, а там стал Ави?

— Зови как удобнее.

— А фамилия? Был Рабинович, а стал Коэн.

— Леха, а тебе не все равно, кто я? Или ты стал антисемитом?

— Я-то нет. А вот ты, Андрюха, похоже, стал настоящим евреем. Вопросом на вопрос отвечаешь.

— Извини. Все время забываю, что среди своих. Извини. Привычка. Плен на пользу не идет. Как сказал Варлаам Шалам: «Тюрьма дает только негативный опыт». Наливай.

— О! Это по-нашему. Поехали.

— За встречу. Когда бы еще свиделись бы?

— Это точно. Жизнь чертовски сложная штука. Цепь закономерных случайностей.

— Может, это и есть судьба?

— Кто знает, Андрей, кто знает. Я вот, например, многого не знаю последнее время… Ладно, все потом, сейчас давай выпьем.

Выпили. Закусили.

— Закусывай, Андрей, закусывай. Только не торопись!

Андрей ел жадно и много, казалось, что он не может насытится. Страшно все это, очень страшно.

— Поаккуратнее, Андрей! Я не доктор, но кажется, что так много есть опасно. Мне не жалко — ешь, но может, ты сделаешь перерыв. Пойми, что промывание желудка придется делать мне. К доктору мы не сможем обратиться, а все это может закончится фатально. И все труды — коту под хвост. Тебе это надо? — этот монолог я произнес под молчаливое чавканье Андрея. — Как здоровье-то?

— Гораздо лучше. Гораздо. Думал, что сдохну в этой вонючей яме. Спасибо тебе, Алексей, спасибо.

— Хватит благодарить, а то ты меня в краску вгоняешь, — я потрогал щеки.

То ли от выпитого, то ли от смущения, но они горели.

Посмотрел на Андрея, у него глаза осоловели. Понятно, устал человек. На меня столько свалилось, а на него еще больше.

— Давай, Андрей, выпьем еще по одной, и ложись спать. Тебе сейчас надо много спать. У меня к тебе много вопросов, но ты сейчас не в форме, доходяга. Завтра схожу за витаминами. Купим курочку, бульон сварим, поправишься. Потом, когда оклемаешься, шухер вокруг нас уляжется, потихоньку выберемся в столицу или еще куда, и поедешь в свою землю обетованную. И не будет там чеченцев, — я вздохнул.

— Там своих террористов хватает. И неизвестно, Алексей, что лучше, когда вот такая мятежная республика, но тут более-менее все понятно, или там — все скрыто, но люди гибнут почти ежедневно.

— Чего ты хочешь, Андрей, — я разливал вино, — это же Восток. А Восток — дело тонкое. Рахат-лукум с ядом. И сладко и смертельно, кофе с бриллиантовой пылью. Да хрен с ними, с этими гадами. Большая половина сделана, ты на свободе. Я, правда, потерял миллион долларов, но ради тебя не жалко.

— Как выглядит миллион долларов?

— Сладко, Андрей, сладко. Эх, миллион, миллион! — я с сожалением махнул рукой. — Тут можно сделать старый армейский финт.

— Какой?

— Поднять правую руку вверх, сказать: «Да, и хрен с ним!» и резко опустить руку вниз.

— Не жалей денег, Алексей.

— Я и не жалею. Если бы пожалел, то ты бы и не сидел здесь, а твои пальцы рассылали по всяким посольствам и гуманитарным организациям.

— Это точно. Спасибо.

— Что ты как попугай заладил. Спасибо, спасибо. Пожалуйста. Ты бы сделал точно так же для меня. Давай выпьем, — я опрокинул свою порцию спиртного в рот.

— Не знаю, не знаю, — Андрей задумчиво смотрел в стакан, медленно раскачивая его. — Честно говорю, Алексей, не знаю. Ладно, давай выпьем. Извини, я что-то действительно устал, — Рабинович-Коэн выпил, закусил.

Потом он пошел спать, а я стоял на кухне и курил у форточки. Стоял, сначала всматривался в сумерки, старался заметить какое-нибудь подозрительное движение. Но ничего не заметил. Хочется верить, очень хочется, что мне удалось оторваться от своих бывших коллег, но, зная их повадки и волчью хватку, сомневался.

Затем просто стоял и дышал воздухом на балконе. Осень отличается в различных регионах. Если, например, в Сибири нет осени и весны, то есть, снег сошел, вроде и листочки зазеленели, но все равно еще очень холодно, на 9 Мая может и снег пойти, и в июне бывает, что снег идет, а потом раз проснулся утром, а на улице чуть ли не тридцать градусов тепла. Лето очень короткое, месяц. Июнь дождливый, в июле жара — асфальт плавится, в августе по ночам заморозки на почве. Потом затяжные дожди, и в октябре ложится первый снег. Он, конечно, растает, но все — наступила зима.

В средней полосе России зима мягче, а весна очень затяжная. Каждое время года на Волге имеет свои четкие границы. Очень люблю осенью в Поволжье ходить по дубовым рощам, и, зарывшись по щиколотку в опавшую листву, бродить в ней, пиная и подбрасывая листья вверх.

Весна в средней полосе тоже быстрая, спорая. Снега за зиму выпадает ничуть не меньше чем в Сибири, но тепло приходит быстро. Снег тает, ледоход на Волге — замечателен. Огромные льдины, с пушечным грохотом наваливаясь друг на друга, плывут вниз по течению. Весь город выходит на набережную смотреть на начало ледохода. Целую неделю, а то и две, над городом стоит грохот, как будто на окраине идет бой.

Когда был пацаном, чтобы доказать, что ты не трус, с ребятами в заводях, затонах катались на огромных льдинах, отталкиваясь огромными жердинами-шестами от дна. Льдина как живая под тобой, пытается скинуть в ледяную воду, шевелится, наклоняется, колышется. Вспомнилось, как льдина подо мной раскололась. Она начала переворачиваться, становиться на торец. Сначала ужас сковал все тело, но уже через полсекунды я начал действовать, перебежал на другой край, шест использовал как балансир. Знал, что если упаду в воду, то намокшая одежда утянет на дно. И, несмотря на ледяной ветер я вспотел. Потом, когда причалил к берегу, я смотрел на льдину и Волгу, глубоко дышал и был удовлетворен. Я победил.

От нахлынувших воспоминаний бросило в жар. Я вытер пот со лба тыльной стороной ладони и расстегнул рубашку почти до пояса. Ветер начал остужать тело Хорошо!

А вот зима, весна и осень на юге отличаются и от Сибири и от Поволжья. Когда служил в Кишиневе, то зимой не надо было теплой одежды. Снег может выпасть только раз за зиму, был и такой Новый Год, когда лил проливной дождь. Весна тоже своеобразная. Цветет все, буквально все уже в марте, когда в Сибири еще сугробы и не начинают таять. И запах — опьяняющий, оглушающий запах плывет над землей. Воздух настолько пронизан, пропитан этими запахами цветения, что кажется ты не дышишь им, а пьешь божественный нектар. И хочется жить и любить. Эх, были времена!

Осень же на юге долгая, до ноября природа не желает засыпать, она борется. И трава зеленая. Когда уже и в Сибири и в Поволжье ложится снег, то на юге все только начинает готовиться к зимней спячке. И воздух здесь особенный. Есть в воздухе Ставрополья что-то неуловимое, какой-то флёр, какое-то очарование.

Я закурил, растер грудь. Хорошо. Может, когда сорву с евреев банк, стоит переехать сюда? Не обязательно именно сюда, а просто поближе к морю, купить домик с небольшим садиком, летом сдавать пристройки приезжим, зарабатывать деньги, а самому заняться писательством? Писать книги о войне, о своей жизни, о настоящей дружбе и настоящей любви.

Купить кресло-качалку, клетчатый плед — кутать ноги, курить сигару или трубку, потягивая вино или коньяк возле камина под чуть слышную музыку… Я даже представил эту картину…

А что? Дело почти сделано, осталось переправить Андрея к евреям, взять деньги, продать свою квартиру, помахать «дяде» ручкой и отбыть к морю, зимой как раз и цены на недвижимость упадут. Всех денег должно хватить и на мебель и машину поддержанную. Почему бы и нет?

Вот только летняя жара, которая сушит мои контуженные мозги. Но ведь можно спать на улице ночью, а днем сидеть в тени виноградника и пить разбавленное вино.

Меня в Молдавии научили. На стакан воды — холодной, ледяной, наливаешь тридцать-пятьдесят граммов сухого красного вина. И жажда отступает. Эх, хорошо! Хорошо, чтобы так все получилось!

За спиной раздались тихие шаги. Я обернулся. Андрей шел ко мне, потирая глаза.

— Чего не спишь? Во сне образуется гормон, который восстанавливает силы. Не подумай, что я такой умный, это в одной передаче случайно увидел. Иди спи, тебе поправляться надо.

— Я боюсь спать. Нам не давали спать. От этого сходишь с ума. Тебя не кормят, бьют почти постоянно, не дают спать. В яму, в которой мы сидели вываливали отходы — мы это ели, на нас опорожнялись, на нас просто гадили. Дай сигарету.

Мы молча стояли и курили. Андрей меня вырвал из моей мечты. Так хорошо было, а теперь надо возвращаться к реалиям. Бандиты, разведки, раненые, смерть. Очень хочется в этот домик к камину в кресле-качалке, и пусть все проносится мимо меня. Мой дом — моя крепость. Я понял только сейчас смысл этой фразы.

В принципе, по большому счету, какой ерундой мы занимаемся, и тратим всю свою жизнь на все эти погони, шпионаж, контршпионаж, жуликов, подставы, провокации. Онанизм, а не работа, а жизнь никуда не годится. Нужны лишь две вещи — здоровье и деньги. Все остальное — шелуха луковая. Ну и, конечно, друзья.

Хотя тебе, Леха, уже тридцать годов, а где твои друзья? Много ли ты их нажил за всю жизнь? Нет. Друзей нет, жены нет. Дочь считает тебя монстром. И квартира для тебя только место, где ты спишь, иногда приводишь к себе женщин, которых ты не любишь, и ждешь от них лишь одного.

Ну вот, сам себя загнал в угол. Дерьмо! Я со злостью выбросил сигарету на улицу и сплюнул вслед. А так хорошо начиналось! А потом пришел Рабинович и все испортил. Анекдот, да и только! Пришел поручик Ржевский и все опошлил!

Мы молча стояли. Андрей тоже молчал. С ним надо что-то делать. Без психического здоровья нет физического, а вот как подлечить его нервную систему? Можно попробовать тот курс, что мне прописывали. Название препаратов я помню. Сосудорасширяющие, успокаивающие. Проще всего посадить его на легкие наркотики типа марихуаны, но не хотелось. Тогда мозги вообще могут съехать. Не стоит. Завтра же схожу в аптеку и наберу всего, что вспомню. Уколы тоже неплохо, но я их делать не умею. Это же не тюбик с промедлом — в любую мышцу коли на здоровье, тут надо по-другому. Как — не знаю.

Можно было бы и не стараться, я же выполняю свою работу. Доставил Андрея — заработал деньги. Слупить бы с них еще тысяч тридцать долларов. Жадные, не дадут!

— Что делать, Андрей, будем? Так ты совсем с ума сойдешь. Посттравматический синдром, так, кажется, называется?

— Так. Не знаю. Меня всего как бы выворачивает наизнанку. Боюсь замкнутого пространства, боюсь темноты, боюсь всего. Прямо не человек, а затравленное животное.

— Это чеченцы умеют делать. У них это на конвейер поставлено, прямо как государственная политика. Рабовладение — государственная политика накануне 21 века. Все повторяется в этой жизни, истории, только на новом витке спирали.

— А ведь мы им привезли гуманитарную помощь! И вляпались во все это!.. — Андрей тяжело вздохнул. — Пойдем выпьем, коли я все равно не могу заснуть, так хоть отвлечься.

— Пойдем. Расскажи, как все было. И вообще про себя немного.

Мы сели за неубранный стол, я достал свою бутылку вина. Не убрал в холодильник, придется пить теплое. Понюхал, нормально, пойдет.

— Леха, давай молча выпьем. Помянем тех, кто не дошел со мной. Ты их не знал, но поверь, это были очень достойные люди. Тебе было бы интересно с ними пообщаться. Неординарные личности. Давай за них.

— Давай! — мы выпили молча, стоя.

— Рассказывай.

— Откуда начинать?

— С мая 1992. Тогда наши дороги разошлись, а сейчас вновь переплелись. Забавна человеческая судьба. Кстати, дети есть?

— Есть. Двое мальчишек. Иван и Сергей. В честь дедов назвали. В честь моего отца и отца жены. Правда, у них сейчас другие имена. Пойми правильно…

— Да хрен с ним. Понимаю, иначе нельзя было.

— Вот именно, нельзя.

— Как-то не по-еврейски.

— Что ты заладил — еврей, не еврей! Я — наполовину русский. Мать русская, отец тоже наполовину еврей. У жены батя украинец, а мать — еврейка. Девичья фамилия матери Хомайко. Так кто мои дети? Евреи? Мы их учим трем языкам: русскому, украинскому и ивриту. Там — Вавилон. Смешение рас и народностей. Как в России: от чисто нордической внешности до азиатской — и все русские. Там то же самое. От негров до норвежцев — все евреи. Так что мы во многом похожи. Россия и Израиль — братья навек! Смешно, правда?

— Ладно, рассказывай.

— Помнишь, как в мае 92-го мы все дружно драпали из Молдавии? — Андрей перестал глотать слезы и сопли, «дальние» воспоминания вытеснили «ближние».

— Нас тогда всех объявили военными преступниками, и оставаться в Кишиневе было бы глупо и самоубийственно, — я сделал большой глоток вина, затянулся сигаретой. — Я, как и многие, бросил там квартиру со всем нажитым барахлом. Потом начинал с нуля. Как после пожара.

— Ты эвакуировался куда?

— Сначала до Москвы, затем в Челябинск, потом — Новосибирск, Омск.

— А я сначала в Одессу, потом в Киев перевели. Поступил на службу в украинскую армию. Но там уровень антисемитизма был такой, что пришлось срочно увольняться.

— Ты что, серьезно? В хреновой Советской армии было всем все равно, какой ты национальности, главное, как служишь. Конечно, не без зубоскальства, но национализма не было. Помнишь старую песенку:

— Помнишь, Андрей? По-моему эта пошлая курсантская полублатная песенка отражала всю суть национальной политики. Пофигу, кто ты, — будь настоящим мужиком!

— Помню. У нас в батальоне офицеры и прапорщики были и болгары и молдаване, и украинцы, гагаузы, грузин, турок, татарин, я — еврей, русские, конечно. Подтрунивали, не без этого, друг над другом. Часто называли наш коллектив «Ноевым ковчегом». Но никто не позволял оскорблять другого по национальному признаку. В украинской армии было совсем иначе. Кроме как «жид» я ничего другого не слышал. Помнишь же как я работал на аппаратуре? Или я хреновым командиром был, Андрей?

— Помню. По первому классу. На «мастера», конечно, не тянул, но рядом с ним был.

— Ну вот, прослужил я там месяц, потом мне было предложено уволиться. Уволится по профессиональной непригодности. Плевать, что я корпел над изучением украинского языка. Помнишь, как я быстро освоил молдавский? Украинский ближе к русскому, поэтому не составило большого труда. И разговаривал я гораздо лучше других «иностранцев». Но все равно — уволили за «профнепригодность».

— А потом?

— Предложили послужить в армии Азербайджана. Сначала инструктором, потом и штатным офицером. Там я сделал головокружительную карьеру. За год дослужился до подполковника.

— Сам что ли себе присваивал? Или звездочки каждую неделю прилеплял? Погоны не устал перешивать?

— Да нет, хорошо воевал. У них немного офицеров было. Тем более готовых лезть под пули.

— А ты лез?

— Старая привычка.

— Ранен?

— Так, разок — легко, ерунда, спину вскользь зацепило. За месяц все затянулось, только шрам на восемнадцать стежков остался.

— Семья-то где это время была?

— В Баку. Квартиру дали.

— Андрей, по-моему, ты просто врешь. Азербайджанцы мусульмане, а ты тут мне баки забиваешь, что тебя с не совсем, мягко говоря, мусульманской фамилией взяли в азербайджанскую армию.

— Фамилию я изменил. На Украине купил паспорт, сделал себе в строевой части новое удостоверение личности офицера. Личное дело никто не запрашивал, да оно у меня, в принципе, было готово…

— Все признаки агента-нелегала. М-да, в те времена можно было и не такое соорудить. Если простой офицер мог такое сделать, то про спецслужбы я уже и не говорю… В армии России, похоже, немало таких вот шпионов.

— Тебя это волнует?

— Да уже нет, просто привычка. Надо избавляться от нее. Хрен с этими шпионами, пусть хоть всю армию наводнят… Плевать.

— А ты как сам жил?

Я вкратце рассказал ему свою незатейливую историю.

— Жалеешь, что ушел?

— И да и нет. Я привык к системе. Привык к образу жизни, к образу мыслей. Образовался какой-то круг интересов, круг знакомых. Теперь я всего этого лишен. И что делать, честно говоря — не знаю. И теперь полжизни буду под «колпаком». Чую, что не подняться мне в этой жизни выше должности младшего помощника заместителя старшего дворника. Давай выпьем. И хватит из меня информацию вытягивать, морда иезуитская, рассказывай сам про себя. Чем в Азербайджане занимался еще?

— Ничем особенным. Война, она с любой стороны одинаковая. Пот, страх, слезы. Мне повезло, я подготовил своих бойцов. Бились отчаянно. С армянской стороны было много наемников. И русских и белорусов. Украинцев тоже много было.

— Наших не встречал?

— Не доводилось. Может кто-то и бился, но не попадался.

— Попался, отпустил бы?

— Не знаю, смотря при каких обстоятельствах. И какие были бы свидетели. Их же, наверняка, убирать бы пришлось. Сам понимаешь…

— Заматерел ты, Андрюха, заматерел, не ожидал.

— Жизнь заставила. С волками жить…

— Чем служба закончилась?

— Перевели меня в оперативный отдел Министерства обороны Азербайджана. Я тем временем поднатаскался в азербайджанском…

— Ты прямо полиглот! Много языков вообще знаешь?

— Не считал. Самое сложное — освоить два языка, а потом они все родственные. И я же не учил в совершенстве. Так, на бытовом уровне. А там словарный запас большой не нужен.

— Ну, и что дальше?

— А ничего, Алексей. После того как пошли поражения на фронте, экономика полетела к чертовой матери, началась «охота на ведьм». В первую очередь попали под подозрение те, кто не азербайджанец. Были провокации и против меня. В кутузку кидали. Думали, что шпион. Начали проверять мою легенду. Не профессионал я, много слабых мест там было. Ну, я пришел в консульство Израиля в Баку и иммигрировал. Вот и все.

— А потом?

— Безработица. Семья кушать хочет. Был всем и никем одновременно. Хватался за все, что предлагали. Это в СССР хорошо быть евреем. А в Израиле кругом одни евреи. И там я стал чужим. Таких как я называют русскими, а здесь я — еврей. Все как в кино. «Свой среди чужих, чужой среди своих».

— А что в армию не подался?

— У кого двое детей, и старше двадцати шести — не берут. Ходил. Там что-то наподобие русских военкоматов есть.

— Свистишь ты, Андрюха, как Троцкий. Был бы ты простым работягой, то хрен бы за тебя заплатили миллион баксов. Вели бы долгие и нудные переговоры, получали бы твои пальчики по почте. Потом объявили на весь мир, что чеченцы — козлы, и все. Свистишь. Кем ты был в этой группе?

— Никем. Грузчиком, водилой, поднеси-убери. И все.

— А до этого?

— В Египте участвовал в археологической экспедиции. Раскопали мы одно поселение, там жили рабочие, которые строили одну из пирамид.

— Золото было?

— Если бы золото было, то разве я поперся бы в Чечню? Спер бы пару кило и заныкал на заднем дворе. А так пришлось поехать.

— Ладно, а для чего тебя выкупали? Тем более, если ты не сотрудник спецслужб? Послали бы запрос по линии МИДа и сидели-ждали. И не устраивали такую катавасию со мной. Я, между прочим, в ФСБ на допросах побывал. Под полиграфом посидел. Слыхал о таком?

— Слышал. Газеты и журналы читаю. Постоянно, — Андрей кивнул.

— Поэтому мне твои кореша еще денег должны. Подтвердишь?

— Конечно. Только надо до них сначала добраться.

— Доберемся. Надо просто отлежаться. По опыту прежней работы знаю, что активно ищут два месяца, а потом — пассивно. Да и искать будут только меня. Про тебя у них мало информации. Если бы можно было тебя кому-нибудь доверить, то для того чтобы «собак» сбить со следа, поехал бы домой и жил бы как нормальный гражданин. Будем надеяться, что не объявят меня маньяком — серийным убивцем. Тогда каждый сознательный гражданин будет считать своим долгом сообщить о моем нахождении. А то и лично удавить и получить похвальную грамоту «За убийство двойного агента!»

— А что, могут?

— Запросто. Сам таким был. Эх, были времена, были, Андрей.

— А меня не хочешь сдать?

— Меня же за это на службе не восстановят. Восстановили бы — нет вопросов, сдал. Не шокирует?

— Нет. Я понимаю, работа, ничего личного. Сам таким в Азербайджане был. В спецслужбах учат многому, но благородство вышибают напрочь в первые же дни. Так расскажешь, чем занимался в Чечне?

— Зачем тебе это знать, Алексей? После этого за тобой будут охотиться еще сильнее. Ты станешь носителем информации и я им уже буду не так нужен. И твои фокусы, что ты показывал местным, не помогут. Поставят на «конвейер» и все узнают. Есть же масса способов. Сам знаешь. Начиная от морального давления, физического унижения, вплоть до медикаментозного. Тебе это надо? И когда из тебя достанут эту информацию, ты станешь просто половой тряпкой. Ведь ты же просто хочешь удовлетворить свое любопытство, не более того. Для чего же все это было затеяно? Из-за чего ты страдал? Я прав?

— В принципе — да.

— Алексей. Я благодарен тебе, что ты вытащил меня. И этого я не забуду до гробовой доски. Потому что ты рисковал всем. Абсолютно всем. И я приложу максимум усилий для того, чтобы тебе по высшей планке компенсировали твои страдания. Наливай!

Мы выпили.

— И все-таки, что ты знаешь?

— Я сам не знаю. Не делай удивленные глаза. Я что-то видел, что-то слышал, я был простым работягой, не более того. Но, видимо, мои знания представляют какой-то важный кусок в большой мозаике. Ни ты, ни я не знаем, что из себя представляет эта мозаика, но я нужен и Москве и Тель-Авиву. Очень нужен. Если заплатили миллион долларов. Не стали работать по официальным каналам. Меня могли достать и спецслужбы России. Под газетную шумиху передали бы в Израиль, а перед передачей выпотрошили бы основательно. Не знаю я, Алексей, не знаю, что именно надо. Догадываюсь, но не знаю.

— Попробуй графически на бумаге изложить все это в виде схем. По себе знаю, очень помогает для анализа обстановки и информации. Сразу высвечивается причинно-следственная связь. Можно прогнозировать события, а также недостающие куски. Фрагменты складываются в общую картину. Подумай. Мне в принципе плевать. При хорошем раскладе — отсидимся здесь месяц-другой, потом выезжаем в Москву и там я передаю тебя в руки Израиля. Получаю причитающуюся мне премию.

— Сколько хочешь?

— Хочу сто тысяч, но готов торговаться до пятидесяти тысяч.

— Шекелей?

— Ты мне еще бусы предложи или огненной воды! Долларов и только долларов, можно и фунтов стерлингов, но сумма изменению не подлежит.

— А что ты будешь делать с такими деньгами? Поверь, это большие деньги, очень большие, я таких денег не видел.

— Эх, Андрюха, Андрюха! У меня в руках миллион был. Правда, чужой, но был. Поэтому эти пятьдесят тысяч на его фоне смотрятся как нищему подачка. А вообще хочу уехать к морю, купить домик, жить, просто жить. Без спецслужб, чтобы они все провалились, без чеченцев. Там, куда я планирую, будет восемь месяцев в году тихо и спокойно, и четыре месяца будет шумно. И тогда не будет национальностей, все будут приезжими. А кто они — плевать, лишь бы платили за поднаем комнат.

— Был соблазн присвоить миллион долларов?

— Был. Врать не буду. Был. Эх, миллион! Как он сладко пахнет. Ты даже не можешь себе представить. Я вот не стою миллиона. А ты стоишь. Твое правительство его отвалило.

— Не я стою, а то, что я знаю, хотя осознать толком не могу, что же я знаю. Видимо, что-то важное, раз заплатили миллион.

— Слушай, а зачем фамилию менял? Что Рабинович, что Коэн, — а по-русски Коган — одинаково. Что в лоб, что по лбу.

— Коэн очень похожа на английскую, меньше вопросов. По-английски немного умею говорить, поэтому можно сойти за англоговорящего еврея, а это иногда лучше, чем русскоговорящий еврей.

— Ясно. Человек-загадка. Шпион, стоящий миллион долларов. Я не стою и десяти тысяч долларов. Чудны дела твои, Господи!

Я уже начал клевать носом, хотелось спать.

— Давай, Андрей, еще по одной, и спать. Я что-то устал.

— Давай.

Выпили. Пошли спать. Я разместился в зале, Андрей — в спальне. На всякий случай я поставил пару пустых бутылок на стул, что подпирал входную дверь. Поможет проснуться, если что. А вот только что толку. Если будет штурм, то не отбиться от спецназа. Порвут как Тузик тряпку. Уповать на Бога лишь остается, и на госпожу Удачу-Фортуну, хотя, наверное, это одно и то же. Я старался спать чутко. Андрей в соседней комнате ворочался, часто просыпался, что-то кричал во сне, пару раз вскакивал, потом скатился с кровати и начал забиваться под нее, что-то кричал на непонятном мне языке.

Я разбудил его и снова уложил на кровать. Он был весь мокрый от холодного пота. Он снова забылся тревожным сном. Всхлипы его чередовались с агрессивными криками. Был смех, были слезы. Тяжело Андрею, тяжело. Чеченский плен никому еще на пользу не шел. Ну ничего, на его Родине есть толковые врачи, в том числе и психологи, они его подлечат, поставят в строй, будет снова Рабинович-Коэн работоспособным шпионом.