Смерть друга

(запись первая)

1

Я убил друга. И ранним весенним утром, по темноте, нёс на плече его труп за город, туда, где можно закопать. Одной рукой я придерживал труп, в другой нёс лопату. Спину, от поясницы и ниже, холодила выбежавшая из трупа жидкость, просачивающаяся сквозь мешковину и коврик, вероятно испражнения. Труп был ещё теплым, но жизни в нём уже не было. Связки позвоночника при ходьбе растягивались и выпускали едва слышный хруст. Он любил меня, любил всех моих родных и близких, готов был радоваться встречи со мной всегда, даже когда болел… А я его убил. Я убил не случайно, ни нечаянно, а спланировал – и убил. Причём первая моя попытка была неудачной, на месяц раньше, а теперь спланировал вторую.

Спланировал и чего-то выжидал, выжидал. Но дальше откладывать убийство было нельзя. И я решил – пора. Мне уже и виделось улучшение здоровья собаки, но, уехать и оставить заботы на больную жену, я не мог. Не мог, всё спланировал, всё решил, что, как, где, но что-то оттягивал время. В этот день решил – всё! В этот раз не буду уводить в поле, а усыплю дома. Усыплю, а потом уже труп унесу и закопаю.

Работал я с 15.00 до 23.00. Придя домой поздно вечером после работы, открыв дверь натолкнулся на Рекса. Он не хотел вставать и рассматривал кто пришел, лёжа, даже не поднимая головы. Надавливая на него дверью, открывающейся внутрь, чуть отодвинул, чтобы пройти. Пёсик лежал и моргал глазами от зажжённого мною слепящего света, от моих движений. Как все старики, казалось, он устал и ничего в этом мире для него не было ни новым, ни привлекающим внимание. Потому-то не поднимался, а лишь наблюдал, что пришедший делает. А когда я взял намордник, поводок, пакет с ремнём, для поднятия собаки обратно, на четвёртый этаж после прогулки, изготовленный из пластиковой бутылки мочеприёмник, Рекс понял, прогулка неизбежна. Но всё же на что-то надеясь ещё, а может, просто прося ласки, как всегда это делал, лёжа на боку, закрыл передними лапами уши и произвёл нечленораздельное мычание. Это была просьба почесать за ушами, просьба к которой мы сами приучили собаку, научив получать от этого удовольствие и поощряя таким способом. А может теперь собака вкладывала больше смысла и просто хотела сказать, что она устала от боли, от жизни, что не хочет вставать, пожалей. Или хотела узнать, так же ли я хорошо отношусь к больному животному, как когда-то относился к здоровому и молодому, или сказать что она по-прежнему любит и готова защищать, но старость изменила её, а боли приучили к терпению и отучили от множества привычек и инстинктивно выполняемых действий.

Я наклонился и почесал Рексу за ушами и погладил по голове. Отгоняя мысли о предстоящем убийстве, не забывал. В жизни собаки наступали последние часы. А он не догадывался, он глядел своими тёмными глазами, подёрнутыми старческой дымкой, урчал от удовольствия, от процедуры чесания и от хорошего настроения хозяина. О чувствах и настроении собака догадывалась всегда, по каким-то едва уловимым признакам. Какое это чутьё, как пёс догадывается – для меня так и остаётся загадкой. Когда Рекс был молод, я его часто брал с собою в горы, в лес или просто прогуляться по набережной речки. И он угадывал, куда пойдём. И если не просто прогуляться, а на длительную прогулку, приходил в возбуждение, начинал поскуливать, с дрожью завывать и всех нервировать. Я искал способ избежать этих нервных потрясений. И наказывал, и лаской пытался пресечь такое поведение – бесполезно. Тогда пытался прятаться, чтобы пёсик до последнего момента не знал о моих сборах. Но он определял, и сразу же вступали в полную силу его песни. Скулёж, с привизгиванием, с трясущейся нижней челюстью и протаптыванием передними лапами, не сводя жалобного взгляда с моих глаз. Конечно же, это всю семью приводило в лёгкий стресс безотказно. Собака ни разу не ошиблась в догадках, что мы пойдём не просто на двадцать, двадцать пять минут, а в длительную прогулку с едой и привалом. И успокоить песни оставался единственный способ: быстрее собирать всё необходимое и выходить. И потому при сборах всегда что-то забывал.

– Ну ладно, ладно, давай вставай. Вставай, вставай, идём погуляем, – заговорил я, похлопывая добродушно пёсика побоку, с посветлевшей шерстью пропитанной запахом подбегающей мочи, смешанной и застоявшейся.

Рекс поднял голову и затем стал подставлять под себя передние лапы, скользящие и никак не держащиеся. На коврике, служащим подстилкой, было влажное пятно от набежавшей мочи. Моча последнее время подбегала постоянно, он не контролировал это. Я помог подняться, подхватив собаку под живот и, как только она встала на четыре лапы, подцепил мочеприёмник на резинках с замыкающимися на спине крючками. Надел ошейник с поводком, и мы вышли на лестничную площадку.

Пёс ещё жил, в нём ещё не угас интеллект, хоть слух, зрение и обоняние – всё притупилось и ослабло. Слух стал так плох, что он не слышал звонка на входных дверях. Не слышал лёжа рядом с дверью. А в прежние времена, когда только переехали в квартиру, не только слышал шаги через двойные двери, но и близких узнавал по звуку шагов. И зрение ослабло, прежде собак замечал за сотню метров, ловил брошенное лакомство без промаха, то теперь не видел собак прошедших в пяти метрах, а поймать брошенное лакомство пытался больше по догадке, открывал пасть и хватал воздух, и чаще получалось, что лакомство пролетало рядом падая на пол.

Всему со старением Рекс учился заново. Спуск по лестницам тоже был обучением и смирением. Я одной рукой держал его за хвост, а другой натягивал поводок, в таком положении и шли вниз. А лишь два года назад Рекс легко и быстро сбегал по ступенькам. А с последних ступенек мог и лихо прыгнуть на площадку, теперь же с трудом спускаясь, мог только упасть. И падал, и спотыкался, прежде чем так, по-старчески, научились спускаться и подниматься. Сколько пережилось страданий, падений и досады. А последние дни поднимались и спускались с остановками. В эту прогулку остановок было четыре, сразу на площадке за дверью с испусканием некоторого количества мочи, в подвешенный под живот мочеприёмник. Затем, спустившись на этаж Рекс приостановился, и я услышал журчание, следующая остановка перед первым этажом и последняя перед подъездной дверью.

После последней остановки, выйдя во двор, я снял мочеприёмник. Мочи в нём было около ста – двести граммов. Это вовсе не много для четырёх раз. Вылив мочу под дерево, и там же прислонив мочеприёмник, пошли дальше, на угол дома. В последний раз гуляя с собакой, я решил не торопить пёсика, пусть погуляет и ничего не запрещать. Но гулять дальше угла дома Рекс не желал. Я ослабил поводок, предоставляя полную свободу, но что проку, Рекс никуда не желал идти. Подвёл к тротуару, где проходит много собак, и на недолго пёс приостановился, вынюхивая что-то в кустике, где, вероятно, оставили метку другие собаки. А может сука с течкой оставила свой запах.

–Нюхай, нюхай, – снисходительно и ласково произнёс я, ведь в прежние времена всё это запрещалось, чтобы не заразиться глистами.

Нанюхавшись, он сделал полшага, как бы задумавшись, сможет ли он поднять лапу, как это делают кобели, метя кусты. Понял – не сможет. Смог только уронить несколько капель мочи расставив непослушные лапы, и сделал движение в сторону подъезда. Но в подъезд я собачку не повёл, повёл ещё в скверик перед домом. Даже не повёл, а сделали два шага в сторону от прямого пути в подъезд. Но настроения у Рекса не было, он не мог гулять, ему тяжело стоять, тяжело всё, но лежать не так плохо, как стоять или пытаться идти на больных и непослушных лапах. Присел на зад, тяжко, по-людски вздохнув и подняв в мою сторону морду, как бы спрашивая – когда же закончится это.

–Ну что ж, если нагулялся, пойдём до дома. Я хотел хоть немного скрасить тебе последние часы.

Придя в квартиру, я помыл чашку и налил другу сваренную похлёбку. Похлёбка была сварена из одного рыбного фарша, думал так для собачки будет вкуснее. Поставил ему между передними лапами, чтобы он ел не поднимаясь. Но есть Рекс не стал. Это когда он был молод и здоров, тогда ему всегда не хватало. Я таких чашек давал ему по две за один приём, два приёма в день. А теперь пёсик с трудом за сутки мог съесть две чашки, причём с перерывами на отдых. Он не был избалован в еде, я был строг, не баловал собаку. Кормил строго по графику, а немецкие овчарки всегда отличались отменным аппетитом. И не избалованный вкусовыми изысками, ел всё что давали и в больших количествах. Но с годами меньше и меньше. В последние года пришлось и варить и кормить более вкусной и более калорийной пищей, покупать поливитамины, ещё какие-то пищевые добавки. Последняя похлёбка не понравилась. Макнув в неё язык, Рекс остановился, и замер на мне грустными, старческими глазами.

–Я думал, будет вкусно…

Усыплять его решил в четыре утра. Если процедура затянется надолго, то всё равно до шести часов управлюсь. Было двенадцать ночи. Поспать, значит можно, до половины четвёртого.

2

Лёг спать, но не спалось, ни мне ни Рексу, он часто вздыхал, и вздохи были похожи на стоны, а я вспоминал, думал и тоже выпускал вздохи. Думалось о том, что люди относятся к животным так же, как когда-то относились к рабам. Рабов ведь тоже продавали, покупали и могли в любое время убить. Вспоминал свою первую собаку, которую я считал своей. Мне её отдала женщина. Она вела щенка на красивой никелированной цепочке. Щенок имел зонарно-серый окрас. Вероятно, она искала кому отдать щенка и по моему взгляду догадалась – мне хочется собаку. Недолго думая, предложила в подарок. Я не мог поверить привалившей удаче.

–А какой она породы? – спросил я.

–Овчарка.

–Чем бы её привязать, чтобы увести домой, подождите, я что-нибудь принесу.

–А и не надо, – решила женщина, – я тебе и цепочку подарю, вместе с собакой. Но если передумаешь, я через три дня приду. Заберу и щенка, и цепочку.

–А как кличка у собаки?

–Стрелка.

Не помню, как привел «овчарку», разновидности двортерьер. Не помню, как воспитывал и обучал. Помню характер собаки, необыкновенную живость и, конечно же, отсутствие всякой злобы, к моему огорчению. Но всё-таки по команде: «Фас»– играя, сбивала мальчишек передними лапами, хватала за одежду зубами и тянула, изображала нападение, однако всем было понятно, злобы нет, и никогда не будет. Стрелка следовала за мною всюду, хотя жила во дворе, в сделанной мной будке под окном. Мне тогда было всего девять лет. Но для Стрелки я был непререкаемый авторитет, и она с неусыпным вниманием следила за мной, всегда пыталась понять, что я от неё хочу, чтобы как можно лучше выполнить команду. На все мои непоследовательные команды, реагировала и старалась выполнять. Упражнение по подъёму и сбеганию по лестнице у школы, крутой и высокой, она выполняла без капельки страха. Влетала наверх и сбегала вниз, в отличие от породистой восточно-европейской овчарки, Абрека. Абреком командовал Серёжка Сахаров. Из-за собак Серёжа и стал моим товарищем, не смотря на разницу в возрасте между нами в три года. Отец Серёжи – директор школы посёлка. А сам Серёжа, сообразительный и умный мальчик. Подружились мы с ним после того, как однажды все ребята нашей компании заняли сторону моего друга Вовки. Я это расценивал как предательство, мой младший брат Юра, не захотел поединков и ушёл домой, я же жаждал отмщения и крови. С Вовкой мы были старые друзья, мы не могли жить в ссоре больше двух дней. Но ссорились регулярно, эти ссоры и драки у нас происходили в неделю раз, а то и два. Во время разногласий моей и Вовки, остальные ребята выбирали за кого они пойдут. В ту ссору все переметнулись к Вовке и драться нужно было со всеми.

Для драк мы разделились так: Вася с Костей Самаевы двое и против я – первый бой; второй бой, я против Мишки Баранчикова (Мими); третий самый нечестный, хитрец Серёжка Каташев и Тюня, оба ростом как я, вдвоём против меня; и последний бой самый желанный – Вовка против меня.

Первый бой я легко и быстро выиграл. Вася заплакал, а Костя был слишком мал, чтобы один мог со мною драться. Второй бой был остановлен ввиду явного преимущества с моей стороны, хотя Мими и пытался сопротивляться. Готовились к самому трудному, для меня, сражению. Серёжка Каташев с Тюней готовились отойдя в сторонку и Каташев обучал Тюню, как им ловко и просто меня победить. Я же надеялся на неожиданность и страх Серёжки, чтобы по одному их бить, а от двоих отступая делать выпады против одного. Тут-то и вмешался Сережа Сахаров. Он, видимо, давно наблюдал за нами. Кроме наших встреч с собаками, он уже привёз мне прошлым летом ежа, давал почитать «историю древнего мира», за пятый класс. Мы с ним ничего не говорили друг другу, но чувствовали свою особенность и отличие от других, не типичность.

–А почему вы все против одного? – спросил Серёжа, – Разве это честно?

–Но мы же по очереди, – возразил Вовка.

–Тогда и меня включайте в очерёдность, – сказал Серёжа.

–Но ты слишком силён для нас! – хмыкнул Вовка.

–У тебя с Колей в годах сколько разница?

–Два.

–А у нас с тобой разница в год! Но всё же, я согласен: вся ваша команда против меня. Так пойдёт?

–Пойдёт, – поразмыслив согласился Вовка.

–Отойдём, поговорим, – сказал Каташев, обратившись ко всем «своим».

Вся враждебная компания отошла и стали шептаться и договариваться, как побить шестерым одного. Серёжа и не подозревал, как коварно они могут с ним расправиться.

–Серёга, кто-то один из них схватит тебя за обе ноги, в обхват, а остальные свалят и побьют, – предупредил я.

–Да-а? – удивился Сергей, не подозревая о такой простой тактике и моментально осознал, что ему грозит большая беда, а не лёгкая победа.

Компания вернулась.

–Ну, что? Начнём? – угрожающе предложил Каташев.

–А до каких пор дерёмся? – спросил устрашающе Серёжа, – до первой крови, до первых слёз, а может до первого выбитого зуба?

–Пока кто-либо не признает себя побеждённым! – провозгласил Вовка.

Костя Самаев, между тем, времени не терял, не сводя глаз с ног Серёжи, обошёл и приготовился повиснуть несбрасываемым грузом. Стало ясно, роль груза-клеща, на ногах Сахарова, досталась Косте.

–Отойдём на полянку? – сказал Серёжа и сделал несколько быстрых шагов в сторону.

–Начали!

–Начали!

Костя побежал к ногам Серёжи, но он предупреждённый мною, отбежал и побежал к Каташеву, хитрецу, не нравившемуся никому и стоявшему в стороне. Каташев побежал прятаться в толпу. Толпа к Серёже. Серёжа медленно убегать и, когда кто-то вырывался вперёд, хватал того и мягко, по-борцовски бросал на траву. Тот поднимался и опять преследовал. Бить больно Серёжа не хотел, и драка превратилась в игру. Этот бег длился долго, Серёже уже надоело, и он остановился.

– Предлагаю – ничью.

Мои друзья-враги, уставшие от бега, хотя им и нравилось бегать за таким высоким и сильным мальчиком, согласились.

– Ну и расходимся с временным перемирием. Пойдём, Коля?

–Пойдём.

С того времени и установились наши отношения, и не совсем обычная дружба. Мы вместе дрессировали собак, и Абрек, казалось, всегда исполнял команды хуже моей Стрелки. Очень скоро мы дошли до команды: «Фас!» – и здесь Стрелка никак не желала злиться, но, тем не менее, хватала зубами за фуфайку, рвала и тянула. А вот Абрек, тот сразу хватал зубами, и только оттого, что знал меня, не применял настоящую силу в укусе.

Когда Стрелке было около семи месяцев, я ушёл в книжный магазин, там можно пропадать часами, это была святыня, книжный магазин и библиотека. Забыв о мире, я читал на корешках названия книг и спрашивал у продавца,

о чём та или другая, тогда и появился в дверях Серёжа.

–Коля, – сказал он взволнованно, – твою Стрелку сбила машина.

Я, видимо, побледнел, и меня охватила дрожь, так что Серёжа перепугался.

–Коля, ты чё? Не волнуйся. Она жива, – успокаивал он, – жива, но встать не может. И никого к себе не подпускает. Твой отец пробовал подойти – кусается! Садись на рамку велосипеда, я тебя довезу.

Стрелка лежала в дорожной пыли. Задние лапы не слушались её, а толпа мальчишек пугала. Увидев меня издали, она жалобно и тихо заскулила.

–Стрелка, Стрелочка, – произносил я, ничего не видя кроме её глаз и неестественно отодвинутых задних лап, слёзы и всхлипы сами неслись откуда-то. Тогда я первый раз ощутил настоящее горе и сочувствие. И что бы ни говорили о собачьем интеллекте, я навсегда запомнил, как собака доверяла мне, как разумно ждала помощи. Как я, обернув её курткой, нёс домой, и, когда причинял боль, она взвизгивала, но не кусала. А до того на всех щёлкала зубами. Даже на тех, кто приближался ближе метра.

Как я её выходил – не помню. Выходил и она с искривлённым тазом, и прозвищем «косиножка», через два месяца бегала за мной. Но чувства мальчика изменчивы. На следующее лето, когда Стрелка ощенилась, мама отдала её и щенков Торощину Жоре. Тот отвел собаку в лес и застрелил из мелкокалиберной винтовки, а после перестрелял щенков, тогда ещё слепых.

Но горечи я не испытывал. Да и мама обманула меня, сказав, что отдала её проходившим мимо пастухам. А правду мне открыл через несколько дней Вовка. Он привёл меня в лес, и показал, где лежала в заброшенном шурфе Стрелка и её пять щенят. Тогда мне было одиннадцать лет, а теперь сорок восемь. Теперь у меня вторая собака. Она также имеет зонарный окрас, только не чёрно-серый, как Стрелка, а ещё примешано рыжего. И Рекс прожил рядом со мною почти четырнадцать лет. Он постарел, у него подбегает моча, всё пропитывается ею и воняет. Особенно отвратительно воняет шерсть. Я каждое утро, последние месяцы, мою возле собаки полы, протираю стены, стираю его тряпки, подстилая другие до четырёх раз в день. Всё это делаю с добавлением стирального порошка, дезинфицирующего раствора «белизна», но запах изо дня в день усиливается. И у меня не проходит горечь от приближающейся утраты.

3

Многое связывает нас с собакой. И чувство вины одна из ниточек в этой связи. Я всегда со строгостью относился к Рексу, начитавшись разных руководств по дрессировке, следовал им. А всё ли там правильно и научно. Теперь, имея опыт, я сомневаюсь во множестве правил и советов. Но когда-то, не имея опыта, эти руководства научили понимать поведение собаки, научили общаться с собакой на понятном ей языке – языке, создаваемом при общении и обучении. Собаки, как и люди, бывают умные и не очень, злые и добрые, трусливые и самоуверенные, а воспитание только открывает эти способности. Тестируя Рекса на сообразительность, в полугодовалом возрасте, я получил результат: ваша собака – Эйнштейн в мире собак. Может быть, тестирование было предвзятым?

Купили мы Рекса в тяжёлые для простых людей времена распада СССР. Казахстан отделился, как и все союзные республики, но денег своих не выпускал, поверив кремлёвским бюрократам – ждали новые рубли. Шёл 1993 год. У всех бывших союзных республик были свои деньги. А в Казахстане старые, обесцененные рубли. А ещё и со всех республик эти рубли свозили в Казахстан и скупали оставшиеся товары. В магазинах пустые прилавки – опустошались, цены росли в геометрической прогрессии. Тогда-то мы и купили щенка за 20 000 «деревянных» рубликов, половина моих отпускных, двадцать пятого сентября.