Смерть или слава

1. Роман Савельев, старатель, Homo, планета Волга.

Эти слова выгравированы на рукоятке моего бласта. «Смерть или слава». С одной стороны. А с другой – «Death or Glory», и если вы еще не позабыли английский, вы поймете, что означает это то же самое. Бласт не раз спасал меня от смерти. Правда, не привел он и к славе, но я пока жив, потому что всегда успевал выстрелить первым.

Не подумайте, что я – убийца. Вовсе нет. Просто… мы живем в таком мире, где все, кто не умеет выстрелить первым, умирают первыми. Такие сейчас времена.

Мне кажется, что жившие до нас люди видели свое будущее куда более светлым.

Они ошиблись. Их будущее, а мое настоящее – это обычная помойка, размазанная по полусотне обжитых миров. Земля… А что Земля? Болото. Непроходимое болото. Царство жвачной толпы. Все, кто хоть на полпальца возвышается над серой однообразной массой, подались в колонии, потому что там больше свободы и легче заработать. На Земле остались только канцелярские крысы да отчаянные консерваторы. А просто отчаянные – такие, как я или Юлька Юргенсон – в пространстве. На планетах, которые колонизируются землянами уже два с половиной века.

Мой мирок зовется Волга. На Земле река такая есть. А у нас – целая планета. Хорошая, в общем-то, планета, чистенькая пока, уютная. Не успели еще загадить, как Землю, Селентину, или Офелию. Народу здесь – тысяч пятнадцать, в основном старатели, как и я. Один городок, Новосаратов, дюжина поселков да разбросанные по единственному континенту заимки. Рядом с городком – космодром, станция дальней связи и фактория, куда старатели продают руду. Раз в месяц с Офелии прилетает пошарпанный грузовоз, чтоб увезти на орбитальные заводы все, что мы выковыриваем из недр нашей планетки. Раз в неделю каждый из старателей наведывается к фактории сдать руду, получить денежки и немедленно просадить их в ближайшем космодромном кабачке. Американеры называют его салуном, но американеров у нас мало, в основном русские. И на вывеске русским по белому написано: «Кабак». И ниже – «Меркурий».

Обыкновенно в «Меркурии» толкутся все подонки, которые предпочитают не командовать горняцкими роботами, а сшибать деньги при помощи бласта. Таких на Волге едва ли не больше, чем старателей. Теперь вы понимаете, почему мне приходится ежедневно упражняться в стрельбе?

Работаем по-старинке. Штольни, тоннели, виброизмельчители… Как сто, как двести лет назад. А что может измениться в этом болоте? В исконной обители человечества? Роботы спроектированы, по-моему, еще при Херберте Виспере, только процессоры стали монтировать поновей, с расширенным набором инструкций, когда Александр Белокриничный открыл тоннельный эффект в полихордных кристаллах. Да, да, не удивляйтесь, я интересовался даже такой, никому не нужной чепухой как архитектура полихордных кристаллов, потому что с детства люблю читать. Папаша оставил мне в памяти бортового компа внушительную файлотеку.

Лично мне кажется, что технологии Земли в какой-то момент исчерпали себя. Зашли в безнадежный тупик. Никаких открытий после смерти Белокриничного. Никаких свежих мыслей. Болото. Когда южнее Лондона сел корабль свайгов, казалось – вот оно. Инопланетяне, которым даже не слишком удивились, новые знания, техногенный прорыв, то-се…

Хрен. Свайги без всяких церемоний сожгли роту морских котиков из сил быстрого реагирования, потребовали полтонны бериллия, и убрались восвояси. В космос, где они дома. Самое смешное, что людям в конечном итоге оказалось наплевать на то, что в космосе есть жизнь. А чужим – наплевать на нас. Они считают нас отсталой и безнадежной расой, и многие люди полагают, будто так оно и есть.

И боюсь, что это действительно правда.

Мы редко сталкиваемся с чужими. Они – хозяева галактики, шныряют от звезды к звезде, а нам приходится ползать годами. Освоили сферу в неполных полтораста световых лет от Земли, и дальше даже не суемся, потому что миров и так на порядок больше, чем мы в состоянии проглотить за ближайшее тысячелетие. Даже межзвездная война нас практически не затронула, хотя свайги за бериллием на наши планеты и станции наведывались еще трижды. Откровенно говоря, мы не подозреваем даже кто с кем воюет – кроме свайгов, рептилий откуда-то из центра галактики, в войну втянуты две птичьих расы, насекомые какие-то и еще одна разновидность чужих, у которой на Земле, Селентине и Офелии и аналогов-то нет. Смешно. Рептилии, птицы, насекомые, и неведомые гады, непохожие ни на что… Только на Земле разум возник у более сложной формы, у млекопитающих. Из-за этого нас считают отставшими безнадежно. Мол, вместо того, чтобы развивать разум, интеллект, развивали тело. Жертвы эволюции.

Вот так и живем. Никому не нужные, даже самим себе.

Вряд ли наши предки видели будущее именно таким… Впрочем, я, например, вообще не вижу будущего. Никак не вижу. Скорее всего, распылимся мы по своим миркам, погрязнем в мелочах и растеряем даже те крупицы знания, которые удалось добыть нашим предкам-мечтателям. Или чужие нас поработят, если война их всех не доконает.

Унылая перспектива.

Вездеход бросало на неровностях почвы. Равнина с шелестом стелилась под днище, и еле слышно урчал привод гравиподушки. Далеко-далеко, в сизой горизонтной дымке угадывались пики Каспийских гор. Там, у подножия изогнутой гряды, моя заимка. И моя жалкая берлога – пятнадцатиметровый спектролитовый купол стоянки и крытые непрозрачным плексом капониры, выполняющие роль и складов, и ангаров, и еще черт знает чего. Всего сразу. Сейчас капониры почти пусты, я ведь из фактории возвращаюсь. В «Меркурий» заглядывать я не стал – надоели мне эти бандитские рожи до боли зубовной. Только в супермаркет Новосаратова наведался, закупил провизии месяца на два вперед, да пива шесть упаковок. Дорогое у нас пиво, чтоб ему поперек! А все потому, что никто на Волге не желает фермерствовать. Наверное, невыгодно… Странно даже. Цены на продукты, особенно на свежатину, просто запредельные. Казалось бы – трудись, продавай, наживайся. А, впрочем, появись на Волге фермы – цены тут же упадут, а кто же захочет гнуть спину задарма? К тому же, сельскохозяйственными роботами управлять – тут башка нужна светлая, это не тупоумных механических рудокопов в штольни загонять.

Горы ощутимо приближались. Вездеход жрал километры, что твой «крот» породу. М-да. Повезло мне. Хороший участок оставил мне папаша – всего миль сто с гаком до фактории и еще двадцать до Новосаратова. А каково ребятам с западного побережья каждую пятницу таскаться? Через весь континент? Я слышал, братья Хаецкие, Мустяца, Прокудин и еще пяток старателей-западников объединились, и гоняют к фактории старенький планетолет. И правильно, по-моему, в одиночку горючее жечь – сплошное разорение. А в складчину – вполне выгодно.

Далеко не у каждого старателя на Волге есть космический корабль. Да что там, далеко не у каждого – у единиц. Старателей на Волге чуть больше восьми тысяч. А кораблей сколько? Частных, я имею в виду. Правильно, семь. У меня, у Хаецких, у Риггельда, у Шумова, у Василевского, у Смагина да у Юльки Юргенсон. И все посудины – малютки, предел крейсерского радиуса – двадцать световых. Сколько раз наши местные бандиты пытались эти кораблики отнять! Попеременно у каждого. У Шумова однажды отняли, так он поднял братьев, такую резню на Белом мысе устроили, до сих пор многие вздрагивают.

У серьезных людей, конечно, свои корабли, космодромные. Не чета нашим погремушкам. На наши только мелочь бандитская зубы точит, а Тазику, скажем, или Шадрону они просто не нужны. У них другие интересы.

И все-таки, свой корабль для старателя – просто мечта. Спасибо папаше, без его наследства я бы никогда на корабль не заработал. А так… Если честно, у меня даже левая заимка есть. Нерегистренная. На островке, посреди океана. Руда там – ошалеть можно, и обогащать не нужно. Я туда раз в неделю мотаюсь, потому что капонир наполняется, а роботы, дуболомы, останавливаться не умеют. Да и незачем им останавливаться, пусть пашут. Денежки-то нужны, как воздух! Чтоб я делал без корабля, каким бы жалким корытом он не казался?

И еще у меня есть совсем уж безумная мысль. Надо будет собрать летучих ребят и потолковать как следует… Тех же Хаецких, Смагина, Юльку отчаянную. Отличная мысль, больших денег сулит. Не догадались еще?

Правильно. Луну нашу поисследовать – на ней тоже полезных минералов до черта. Представляете? Целый спутник – горстке старателей-разработчиков. Только тут придется дело регистрить, никуда не деться, станция наблюдения мигом отсечет, что братцы-летучие на Луну зачастили. В принципе, можно даже попытаться выкупить лицензию у директората Волги и основать лунную компанию. А что? «Савельев Луна Лимитед», как сказали бы братья-американеры. Сокращенно – «СаЛун лтд». В общем, есть над чем поломать голову разворотливому человеку. Странно, что до меня никто об этом не задумывался, а если и задумывался – почему-то не попытался столь блестящую идею воплотить в жизнь? Не знаю. Но это хорошо, что не попытался. Я – попытаюсь, а первым быть всегда выгоднее.

Горы стали совсем близкими, а равнина к подножию гряды постепенно повышалась. Вездеход пер над травой без видимых усилий. Еще бы, порожняком иду. Да и под грузом верный «Камаз», выносливый и надежный старик, ходит без натуги. Сколько ему лет уже? Сто? Двести? Может, и больше. Во всяком случае, его, как и корабль, папаша мой получил в наследство от деда. От моего деда, папашиного родителя… Интересно, а кому я все это добро передам? Детей-то у меня до сих пор нет. С Юлькой, что ли, еще и об этом поговорить? Годы-то идут, тля. Обидно будет, если все, чего добились мои деды-прадеды, папаша, да и я сам, достанется какому-нибудь уроду из бродячих…

Вскоре в поле зрения величаво вплыл купол, показавшись из-за отрога. Вездеход, описав геометрически безупречную дугу, сбросил ход, завис над дасфальтовой площадкой и, урча, опустился. Гравиподушка напоследок уикнула и умолкла. К вездеходу уже ковылял дежурный робот-потаскун. Я заранее разблокировал багажник и потянулся за пультом дистанции, чтоб сформулировать потаскуну задачу.

Да-да, не удивляйтесь, горняцкие роботы до сих пор управляются с пульта, а не голосом, потому что в штольнях виброизмельчители так стонут, что голоса просто не услыхать. А так – старо, как мир, и надежно, как орбита Волги. Инфракрасные датчики на макушке каждого долдона с любым комплектом насадок. Дави на кнопки и радуйся. Только батареи менять не забывай, а то, бывало, сядут, а спьяну не разберешься – и привет! Тычешь в проклятые кнопки, орешь на этих железных уродцев, а им хоть бы хны: ковыряют пустую породу, а на жилу рядом – ноль внимания.

Потаскун уже потащил коробки с продуктами в холодильник, а я отправился в дежурку поглядеть не натворили ли мои балбесы в шахте чего непотребного. Оказалось – нет, балбесы исправно трудились, жила не отклонялась от рассчитанного среза, насыщенность тоже держалась в норме, и я мог с чистым сердцем идти дуть свежеприобретенное пиво. Мельком взглянув на резервный пульт, с которого управлялись роботы островной заимки, я уже встал и даже пару шагов к двери сделать успел.

Наверное, я что-то почувствовал. Какую-то неправильность, необычность. Ладони у меня мгновенно взмокли, и я машинально потрогал кобуру с бластом, висящую у правого бедра.

Назовите это чутьем, если угодно.

Я был не один на заимке. Кто-то еще здесь прятался. Свой брат-старатель прятаться не станет, это уж точно. Значит, лихие люди пожаловали. Снова.

Тем не менее я отправился ко входу в купол, остро чувствуя незащищенность спины. В спину пальнуть хозяину – милое дело. И все, считай заимка твоя. Директорат Волги даже не станет выяснять куда девался предыдущий владелец.

Только гости мои незваные вряд ли станут добывать руду. Выгребут все ценное, а заимку продадут. Такое уже случалось. Соседа моего, Яцека Финкеля, лет пять назад кто-то пристрелил. В спину. Говорят, он нашел хермозолитовую жилу. Не знаю, я не проверял. На месте его купола теперь обглоданный жаром, оплывший скелет из супертитана, а плексовый колпак просто расплавился и опал жгучим дождем на ни в чем не повинную землю Волги… Там теперь даже трава не растет.

Неужели моя очередь?

Но роботы мои, каковы болваны! Чужие на заимке, а им хоть бы хны. Ох, сказал бы я их разработчикам пару ласковых!

А, впрочем, разве думали они, разработчики древние, что человечество докатится до такого? До выстрелов в спину и плексового дождя от сожженного купола?

Первого гостя я засек, входя в купол.

Почему они не стреляли, пока я топтался у вездехода и шел к шлюзу – ума не приложу. Может, им не просто грохнуть меня хотелось? Не знаю. И никто теперь уже не узнает.

Внутри, под куполом, я сразу выдернул бласт из кобуры и кинулся на кухню. Бесшумно отодрал лист пластика, заслоняющий вентиляционный канал в компрессорную, и ужом пополз по узкой квадратной трубе. «Гость» прятался во втором капонире, как раз напротив входа в купол, и сейчас, зуб даю, выскочил из укрытия и устремился к выходу.

А в вентиляционном канале, как раз на выходе из-под купола, решеточка встроена. И обращена как раз ко входу. И ячейки у нее на редкость удобные: как раз ствол бласта проходит.

В общем, первого визитера я пристрелил у входа. Он и пикнуть не успел – схлопотал импульс из бласта в грудину, треснулся о купол левее шлюза и стек на залитую дасфальтом площадку. А я пополз дальше, и вывалился из канала в компрессорной. Она, компрессорная, конечно, заперта снаружи, но кому, как не мне, знать секреты собственных замков?

За компрессорной приткнулся вездеход-малютка модели «Таврия», двухместный. Значит, гостей точно двое. Больше в такого жучка при всем желании не поместится… тем более, что первый из гостей – весьма внушительных размеров паренек. Был. В плечах пошире, чем мой робот потаскун, ей-ей.

Оставшийся в одиночестве налетчик запаниковал, и решил, видно, удрать. Во всяком случае, он выскользнул из-за решетчатой фермы микропогодника и припустил к своему вездеходику. Лопух…

Я его тоже пристрелил, а сам остался цел. Потому что жался к стене компрессорной, а не пер дуром через голую площадку перед капонирами.

Лохи. Точно, лохи. Маменькины сынки из Новосаратова, захотелось шальной деньги. Вот и нанялись в том же «Меркурии» какому-нибудь мелкому деляге-барыге… на свою же беду.

Жалости я не испытывал. Если бы я испытывал жалость к подобным типам, я еще в первый налет лег бы на дасфальт с импульсом в башке. А так – ничего, живу. Раз в месяц гостей непрошенных отваживаю. И не без успеха.

Я вздохнул, по-прежнему сжимая бласт в обеими руками и не отлепляясь от стены компрессорной. Ну-ка, что там скажет мое безошибочное чутье?

Вроде, чисто, сказало чутье. Вроде.

Я осмотрелся, и как мог осторожно прошвырнулся по заимке. Действительно, чисто. Только потаскун последние ящики из багажника моего «Камаза»-пенсионера добывает.

Тела непрошенных гостей я сволок в реакторную, стащил с обоих верхнюю одежду, потому что куртки, комбинезоны и ботиночки на парнях были новые и непропыленные. Трупы спровадил в топку. Одежду отнес в прачечную, два слабеньких маломощных бласта – спрятал в мастерской. Маленький вездеход загнал в капонир… и даже еще дальше. Есть у меня тупичок-секретик, как раз для таких случаев. И что радует – самостоятельно отыскать его практически невозможно. Папаша мой рассказал об этом тупичке, когда мне уже двадцать три стукнуло. А до того я о нем и не подозревал, хотя на заимке вырос. Вот так-то…

Потом я вызвал одного «крота» и пустил вокруг заимки – пусть сожрет все следы вездеходика, буде таковые найдутся. Подушка подушкой, но вдруг эти олухи на брюхе где-нибудь невдалеке поелозили? Лучше перестраховаться.

А документов при парнях, понятно, никаких не оказалось.

Наконец-то я вздохнул спокойно, вернулся в купол, к пультам, и подумал: а не установить ли мне какую-никакую охранную систему? Дорого, конечно, зато польза очевидна. Чувство может и подвести когда-нибудь. Тем более, зачастили что-то ко мне гости. В этом месяце уже второй раз.

Я минут пять поразмышлял – стоит ли тратиться на охранку, и совсем уж собрался идти глотнуть пива, но сегодня мне определенно решили не давать покою.

Коротко пискнул бластер нештатной ситуации. С резервного пульта, на котором висит островная автоматика.

Я замер. Что там еще стряслось? Признаться, внутри у меня снова сгустилась эдакая неприятная пустота… Не дай бог, набрел кто еще и на островную заимку. Не дай бог…

Докладывал Швеллер, самый новый и навороченный из роботов-автоматов. Так, так… при проходке штольни обнаружено пустотелое образование… ля-ля, три рубля, анализ воздуха… ага, вот: предположительно искусственного происхождения предмет… бр-р-р, ну и формулировочки у Швеллера! И кто ему только базовые программы прописывал? Маньяк какой-то, не иначе.

Я зацокотал по клавиатуре, раздавая инструкции своей землеройной команде. Первым делом: изображение находки мне. Швеллер послушно пригнал сателлита с видеодатчиком.

Ага. Вот оно. С виду – небольшая плоская шкатулка. Действительно, искусственная, природе такую вовек не соорудить. Надо же, наткнулись мои шахтеры на какой-то ветхий артефакт!

Азарт уже захлестнул меня. Я ведь знал, что разумной жизни на Волге никогда не было – по крайней мере в обозримый геологический период. Так что это либо чей-нибудь недавний тайник, наш, земной-волжский, вполне человечий. Либо очень древняя штуковина, принадлежащая только этой планете – сколько штуковине в таком случае лет, даже представить страшно. Либо, и это самое вероятное, это штучка чужих, неоднократно залетавших, конечно, за свой долгий галактический век и на Волгу.

Все, прощай пиво и прощай любимое кресло! Лечу немедленно.

Я раздал еще инструкций: работу не прекращать, находку сберечь, буде найдутся последующие находки – беречь тако же! Швеллер активно мотал мои приказы на воображаемый металлический ус и вскоре принялся разгонять бездельничавших роботов по рабочим местам. А я помчался к дальнему капониру, где дремала моя верная скорлупка. Мой космический корабль класса «Саргасс», шестиместная посудина тридцати метров в длину, шестнадцати в поперечнике. Плоская, как брикет растворимого супа «Австралия».

А управлять ею можно и в одиночку – остальные пять мест пассажирские.

Торопливо прогнав предстартовые тесты и прикинув в уме сколько будет стоить сожженное горючее, я пристегнулся и велел дистанции откинуть крышку капонира. «Саргасс» встал на подушку и величаво выплыл наружу. Крышка не менее величаво захлопнулась, плавно и солидно, наглухо закупоривая капонир. Только оставь его открытым – моментально найдутся охотники пошуровать, проверено… Даже с учетом того, что двоих я уже сегодня успокоил.

Корабль развернулся дюзами к гряде. Бросив прощальный взгляд на свою заимку (потаскун как раз загонял разгруженный вездеход в свободный капонир), я включил прогрев и чуть позже – зажигание. «Саргасс» рванулся вперед, а потом задрал носовые стабилизаторы к небу и скользнул ввысь. Волга провалилась в бездну, мгновенно, будто по волшебству. А я нетерпеливо забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Вмешиваться в управление не было резона – я давно настроил параболу в автоматическом режиме, потому что на остров летал еженедельно. А поправки штурман вносил сам, на то он и штурман.

Действенные у нас все-таки автоматы. Хоть и не совершенствуются уже сотни лет, и гостей непрошенных по заимке гонять никак не научатся.

И почему чужие считают нас отсталыми? Точнее – безнадежно отсталыми? Кое-чему мы все-таки научились, хоть и позже них стартовали.

Летел я минут сорок. В принципе, «Саргасс» был в состоянии держать горизонтальный курс, но маневрового горючего я бы при этом сжег на год вперед, да и во времени, скорее всего, проиграл бы. А так – свеча в стратосферу и стремительный спуск уже в точку назначения. Просто и незамысловато, как воскресная телепередача. И, вдобавок, никаких перегрузок, неизбежных при горизонталях. Спасибо антиграву.

Океан на Волге красивый. Особенно в тихую погоду, как сегодня. Впрочем, я все равно никогда не видел других океанов, разве что по телеку. Но по телеку – это не то. Это надо видеть по-настоящему, через прозрачный спектролит кабины. Плоский синий блин лежал под «Саргассом», и лишь чуть-чуть был тронут неясной рябью, похожей на полуденную дымку. Но я знал, что это просто покатые волны без всякой пены. Хорошая сегодня погода!

Солнце, которое мы на Волге так и называем «Солнцем», клонилось к волнам, окрашивая небо на западе в розовые тона. А на востоке уже проглядывали первые звезды и ущербный диск убывающей Луны. Я снова подумал о «СаЛун лимитед», но как-то невнимательно и без былого энтузиазма. Куда больше меня сейчас занимала находка бригады Швеллера.

Сел я на воду, чтоб не морочиться, и выбросился с разгону на узкий песчаный пляжик. Пляжик ощутимо поднимался к центру острова, от воды, и я знал, что с него вполне удобно стартовать без предварительного разгона.

Островок формой напоминал растопырившего клешни краба – овальный массив стабильной породы и две длинные, загибающиеся к северу песчаные косы, дань сильному течению. Моя секретная заимка как раз в центре островка, в самом сердце хаотичного нагромождения гранитных скал, меж которых проглядывает бурая каша – смесь бесполезного шлака и руды. А под скалами, уже на глубине метра, шлака почти нет, он, похоже, наносной.

Швеллер неподвижно торчал в центре расчищенной площадки с находкой в пустом контейнере из-под непросеянной породы в манипуляторе. Остальные ребятишки ковырялись в штольнях. Отвесная шахта уходила вглубь метров на пятнадцать, и все еще не достигла уровня моря. Ниже я, наверное, и соваться не осмелюсь: руда и так небывало богатая, и ее много.

При виде меня Швеллер оживился и заковылял вверх по тропинке, к гребню. Я ждал его на перекате, одним глазом наблюдая за преданным роботом, а вторым любуясь видом. Вид впечатлял. Извилистая тропинка спускалась к самому океану, зелень на скалах и скалы посреди зелени олицетворяли нетронутую дикость природы, и я, негласный хозяин всего этого великолепия, глядел с высоты добрых сорока метров. «Саргасс» притих на песочке, как задремавший скат.

Когда Швеллер оказался рядом и почтительно свистнул, я отвлекся от созерцания пейзажей. Брезгливо отстранив протянутый контейнер, весь в мельчайшей рыжей пыли, я осторожно вынул из него шкатулку.

Она оказалась неожиданно тяжелой, словно была сделана из свинца или золота. И еще – она была запаяна в прозрачную и казавшуюся очень тонкой пленку. Размером – сантиметров двадцать на сантиметров десять, и в толщину сантиметров пять. Эдакий аспидно-черный кирпич с тончайшей риской по периметру, отделяющей крышку от всего остального.

Я взглянул на шкатулку лишь мельком; сразу потянул из кармана пульт управления роботами. Швеллер докладывал: никаких больше находок, плотность руды прежняя, состав – прежний, уровень излучения – в допустимых пределах. Ну, и все такое прочее. Я кивнул, хотя Швеллеру это ровным счетом ничего не дало, и с пульта подтвердил стандартную программу.

Если за… э-э-э… да уже час, чего там! Если за час ничего больше не нашли, то и незачем тут дальше торчать. Артефакты парами, видимо, не встречаются. И я побрел вниз по склону, к «Саргассу», держа тяжкую находку обеими руками. Пленка была гладкая наощупь и прохладная; я все боялся шкатулку выронить.

Когда я был уже у самого пляжа, далеко на востоке мелькнула в небе косая светлая полоска – патрульный ракетоплан.

«Чего его тут носит?» – неприязненно продумал я.

Из осторожности я выждал с полчаса; начало смеркаться. На всякий случай еще раз связался со Швеллером и убедился, что ничего необычного ребятишки больше не откопали. Так и не узнав чья непостижимая воля забросила патрульный ракетоплан так далеко от побережья материка, я забрался в «Саргасс» и без лишних слов вознесся в стратосферу.

Шкатулка, надежно пристегнутая, покоилась на соседнем кресле, справа от меня. И я на нее постоянно косился.

Дома я сделал контрольный круг над заимкой и только потом пошел на посадку. Чувство мое молчало, но правая рука сама собой тронула кобуру с бластом, рукоятку которого украшал прадедовский девиз на двух языках. «Смерть или слава». «Death or Glory».

Смерти я сегодня счастливо избежал. Неужели мне вдруг улыбнулась переменчивая удача, и я откопал на островке что-то ценное? Что-то, что может изменить человеческие судьбы?

Вовремя найденный артефакт вполне может разбудить впавшую в летаргию расу, если только попадет в нужные руки. В руки, которые он вполне может прославить.

Но этот же артефакт может обернуться и смертью. В сущности, у меня было только две линии поведения: открыть шкатулку, или не открывать ее. Любое решение могло привести меня как к смерти, так и к славе.

В задумчивости, двигаясь заученно и привычно, словно любой из моих ребятишек-подчиненных Швеллера, я загнал «Саргасс» в дальний капонир, запер его и опечатал, потому что с неделю мне летать никуда не придется, и в прежней же задумчивости побрел к жилому куполу. Шкатулка оттягивала мне левую руку – вопреки опасениям и кажущейся гладкости, пленка плотно приставала к ладони и я больше не боялся шкатулку выронить.

Внутри я бережно опустил ее в центр стола, вскрыл банку пива и повалился в любимое кресло.

Итак. Что избрать? Действие или бездействие? Как поступил бы в подобном случае мой папаша? Мой дед? Мой прадед, черт побери, о рассудительности которого до сих пор рассказывали старательские байки? Но рассудительность рассудительностью, а я точно знал, что все мои предки дожили до почтенного возраста, за исключением отца, умершего в шестьдесят четыре от рудной лихорадки. Не верю, что они дожили бы до седин, задумывайся они надолго в ключевые моменты жизни. Смерть или слава. Стреляй, иначе опоздаешь. Сомневаюсь, что они выбрали бы бездействие.

И я не стану.

Я решительно выхлебал банку до дна, не глядя швырнул ее в сторону зева утилизатора и как всегда попал. В баскетболисты, что ли, податься? Впрочем, уже поздно, возраст, дядя Рома, у тебя неспортивный. По незваным гостям палить и вентиляционные трубы изнутри протирать ты еще худо-бедно годишься, а вот скакать четверть часа кряду по площадке за непослушным мячом – духу у тебя уже не хватит.

Нож прозрачную пленку, окутывающую артефакт, не взял. Я не слишком удивился, и сбегал в мастерскую за лазерным резаком. Лазер не сразу, но все же проплавил в мгновенно нагревшейся оболочке длинную щель с лохматыми краями. Убрав луч и водрузив резак на стол, я запустил руку под пленку.

Шкатулка была холодной, как лед. И еще – мне показалось, что я тронул не пластик, не отполированный металл или гладкую кость. Мне показалось, что тронул я охлажденный бархат. Пальцы липли к поверхности шкатулки, но не оставляли ни малейших следов.

Едва я вынул черный брикет из вскрытого прозрачного пакета, как мне открылся рисунок на крышке. Две переплетенные молнии, поддерживающие не то острие штыря обычной садовой ограды, не то наконечник ископаемого копья. А чуть ниже – прямоугольная рамка, которая по логике должна была заключать в себя короткую надпись. Но никакой надписи в рамке я не увидел.

Странно. Неужели я так невнимательно рассматривал шкатулку на острове, что не заметил этот рисунок сквозь пленку?

Я протянул руку и коснулся невесомого пакета, двухслойного прямоугольника, одна из сторон которого была безжалостно оплавлена лазером. Взял его. И взглянул на рисунок сквозь пленку.

Рисунок исчез. Крышка шкатулки выглядела одинаково черной и матовой.

Убрал пленку. Рисунок и рамка вновь проступили на черном и матовом фоне.

Забавно. В голове почему-то вертелось слово «поляризованный», но внятно сформулировать мысль я так и не сумел. Потом хмыкнул и отложил пленку в сторону.

Ладно. Хорошо. Скрытый рисунок. Дальше – как эту шкатулку открыть?

Я больше не сомневался – раз взрезал защитный, несомненно герметичный пакет, так чего останавливаться на полдороге? Поглядим на что больше смахивает содержимое шкатулки, на знак смерти или на крылья славы?

Сначала мне подумалось, что этот брикет в общем-то весьма похож на портативный компьютер в походном состоянии. Потом я обратил внимание на два круглых пятнышка на уголках крышки, так и зовущих одновременно коснуться их пальцами рук. Ну-ка, проверим, в порядке ли у нас с логикой, которая считается в галактике общепринятой!

Почему-то я окончательно уверился, что шкатулка эта сработана чужими, и люди Земли и колоний не имеют к ней ни малейшего отношения.

С логикой у людей оказалось все в порядке. Крышка едва заметно подалась под моими пальцами, и из раздавшейся щели вырвались струйки белесого пара. Я отшатнулся, стараясь не дышать. Пар быстро растворился в воздухе, а крышка медленно приподнялась, являя миру внутренность шкатулки.

На алой ворсистой подкладке покоился продолговатый черный предмет, подозрительно смахивающий на пульт дистанционного управления горняцкими роботами. Только кнопка на этом пульте была всего одна. Одна большая красная кнопка.

Красная.

Я коротко выругался. И подумал, что происходящее уж слишком похоже на дешевую телеподелку о звездных войнах. До боли зубовной похоже – неизвестно чей артефакт, таинственный рисунок, который не сразу заметен, мистический пар из-под поднимаемой крышки и дурацкий пульт с единственной кнопкой.

Красной кнопкой.

Которая так и манит, да что там – манит! Приказывает: нажми на меня! Утопи большим пальцем, вдави в черное тело пульта! И которая, несомненно, пробудит к жизни какую-нибудь древнюю хрень, которая явится из недр планеты – или из глубин космоса – и разнесет все в округе к чертям свинячьим на атомы или даже на что помельче. Масштаб грядущего катаклизма – в соответствии с воображением. Если с воображением пожиже, тогда только планету, или в крайнем случае – звездную систему разнесет. Ну, а если воображение разыграется – тогда, несомненно, целую галактику.

Да только у меня такое воображение, будь оно неладно, что впору опасаться за судьбу всей вселенной!

Ну, и что теперь? Смерть или слава, дядя Рома? Жать или не жать? Жать – глупо. Не жать – еще глупее. Жать – страшно. Не жать – обидно.

Так и свихнуться недолго!

И вдруг я ненадолго представил себе наше будущее. Увидел его. Впервые. Задворки мира, муравьи на границе космодрома. Серая жвачная толпа, вполне довольная своим болотом. Если Волга развалится на атомы или даже на что помельче – Земля, Селентина и Офелия этого попросту не заметят. Капитан грузовоза, который обыкновенно увозит с Волги руду, с удивлением обнаружит на месте планеты (а если у него с воображением получше – то на месте звездной системы) беспорядочное скопление атомов или чего помельче (тут физик-недоучка внутри меня ехидно захихикал), пожмет удивленно плечами и уберется восвояси, записав в бортжурнал, что рудник переводится в категорию бесперспективных.

Ну, а если у хомо сапиенсов с воображением окажется все в порядке, то и прилетать окажется особенно некому, ибо беспорядочные скопления атомов или чего помельче в гости к соседям обыкновенно не летают. Чужие когда-нибудь обнаружат, что муравейник на краю их космодрома почему-то опустел, и предадутся своим загадочным галактическим делам-заботам, изгнав все воспоминания о человеческой расе из памяти.

Если ничего подобного не произойдет, и Волге по-прежнему придется нарезать годы вокруг Солнца, серая жвачная толпа таковой и останется, а чужие обнаружат, что муравейник на краю их космодрома как и прежде влачит жалкое существование, и предадутся все тем же своим загадочным галактическим делам-заботам. Аминь.

Ну и есть ли между этими вариантами хоть какая-нибудь ощутимая разница? Есть хоть один довод в пользу того или иного варианта? Хуже уже все равно некуда, хоть ты жми, хоть ты не жми на эту треклятую кнопку на пульте, словно сошедшую с экрана очередной дешевой телеподелки о звездных войнах.

Но если ты ее все-таки нажмешь, дядя Рома, что-нибудь может измениться и не к худшему. В конце концов, складываются иногда и позитивные вероятности. Чаще – только теоретически, так и оставаясь вероятностями. Но редко-редко они все же воплощаются – открыл ведь Белокриничный свой тоннельный эффект в полихордных кристаллах? Мог ведь и не открыть. Что если эта кнопка вдруг взбудоражит людское болото, растолкает человечество, выдернет его из летаргического сна?

Я вдруг чуть ли не воочию увидел своего папашу; он протягивал мне бласт слабеющей от рудной лихорадки рукой, и губы его шевелились, а срывающийся голос шептал: «Смерть или слава, сынок. Запомни: смерть или слава. Жизнь никогда не даст нам иного выбора. Всегда, что бы ты не делал и чем бы не занимался, выбирать тебе придется все равно между смертью или славой. Ибо третий выбор – это вообще ничего не делать, это отсутствие выбора. Но ты не такой идиот чтобы бездействовать, ты хуже идиота, я знаю. И поэтому ты всегда будешь выбирать между смертью или славой, и когда, обманув смерть, ты решишь, что слава тоже миновала тебя, знай: все идет как надо, и новый выбор не заставит себя долго ждать.»

Он знал жизнь, мой папаша, и именно поэтому он мог позволить себе играть со смертью. И – видит бог! – он был не самым плохим игроком, иначе не владеть бы мне ныне лакомой заимкой и космическим кораблем.

Ну и чего ты ждешь, Роман Савельев? Рождества? Нет у тебя выбора, все это иллюзия. Ты все равно нажмешь ее, эту кнопку на пульте. Так жми и не морочь себе голову. С пола упасть нельзя.

И тогда я глубоко вздохнул, потянулся к пульту, казалось, с готовностью прыгнувшему мне в ладонь, и коснулся подушечкой большого пальца шершавой поверхности красной кнопки.

Может эта штуковина и была сработана чужими, но пульт держался в ладони, как влитой, и каждое углубление на этом продолговатом прохладном стержне предназначалось моим пальцам. Пульт казался не то продолжением руки, не то ее порождением. Я не удивился бы, если бы мне сейчас сказали, что я появился на свет с ним в руке.

Все как в дешевой телеподелке.

Я напряг большой палец и до отказа утопил кнопку. Пульт коротко пискнул, удовлетворенно так, победно:

«Пи-и-ип!»

И больше не произошло ровным счетом ничего.

Сначала я стоял зажмурившись, и гадал: я уже развалился на атомы или что помельче, или пока нет? Судя по тому, что в горле пересохло и душа молила о пиве, ничегошеньки со мной не произошло. А поскольку я наощупь добрел до холодильника, нашарил левой рукой запотевший цилиндрик, рванул колечко и разом выхлебал полбанки, то можно было смело предположить, что и с остальным миром ничего плохого не приключилось.

И я открыл глаза. Пульт я по-прежнему сжимал в правой руке; утопленная кнопка равномерно фосфоресцировала, а большой палец начал ныть, потому что я продолжал, как дурной, с силой давить на кнопку. Вздохнув, я отпустил ее. Фосфоресцировать кнопка не перестала, зато палец ныть прекратил.

– Ну, и? – спросил я неопределенно. Потом поднес пульт к глазам и тупо оглядел.

Никаких изменений. Только кнопка тлеет все тусклее и тусклее, постепенно возвращаясь к исходной матовости.

Я даже вышел наружу и некоторое время пялился на звездное небо, щурясь от режущего глаза света прожектора. Не знаю, чего я ждал. Что рассчитывал узреть. Звезды виднелись только наиболее яркие, и выглядели как обычно: холодно и равнодушно. В степи монотонно стрекотали кузнечики, а где-то далеко-далеко в горах басом ухал пещерный филин.

Меня охватила досада и разочарование. Тоже мне, потрясатель основ! Руки заламывал, решал, выбирал! Жать-не жать, судьбы человечества, смерть или слава! Тьфу! Чертова машинка неведомых мастеров, прекрасно, впрочем, знакомых со строением кисти вида Homo Sapiens Sapiens, наверняка давно протухла.

Если вообще хоть на что-нибудь годилась изначально.

С другой стороны, даже хорошо, что наметилось хоть какое-то отклонение от сюжета дешевой телеподелки. А то к лицу как-то сама собой стала прилипать глуповатая улыбка, а мысли приобрели какую-то на редкость героически-кретиничскую направленность и окраску.

Я вернул пульт в шкатулку, и она сама собой стала закрываться. Хлебнув пива, я собрался обессиленно рухнуть в кресло, но тут крышка как раз встала на место и я снова увидел рисунок на внешней ее стороне.

Нет, в рисунке ничего не изменилось. Зато в рамке возникла надпись. Совсем короткая. На русском языке.

«Смерть или слава».

Недопитая банка с жестяным громыханием упала на пол, и из нее выплеснулась коричневая струя. Медленно-медленно, как будто все сняли рапидом, и только потом показали мне. Обессиленно опустившись в кресло, я еще раз вспомнил своего бедового папашу. Точнее, одну из его привычных фразочек.

«Не горюй, Рома! Все не так плохо, как кажется. Все гораздо хуже.»

Вот только – кто поведал бы, как соотносятся с этой фразой сегодняшние события? Чем в конце концов обернется нажатие красной кнопочки – явлением джинна из бутылки, или просто безобидными кругами по воде?

В этот вечер я еле заснул. А слова с поверхности шкатулки так, по-моему, и не исчезли. Исчезла сама шкатулка, уже под утро. Вместе с пультом. Только прозрачный пакет, вскрытый лазером, напоминал наутро о вчерашнем, и убеждал, что это все не сон и не горячечный бред.

Но Солнце беззаботно сияло над Волгой, и вовсе не думало распадаться на атомы от чьего-то губительного удара.

Я в который раз выругался, и побрел снимать итоги ночной смены.

2. Шшадд Оуи, адмирал, Svaigh, линейный крейсер сат-клана.

Адмирал был мрачен. Топорщил усохший от возраста гребень, сердито глядел на ряд экранов и ничего не видел. Кроме самих экранов. Пространство было чистым, если не считать далеких звезд из скопления Пста. Даже пыли почти нет – метеориты ее всю растащили, что ли?

– Ищите! – раздраженно проскрипел адмирал. – Он должен быть где-то здесь!

Сканировщики приникли к головному вычислителю и масс-уловителям. Чуткие приборы давно отследили возмущения в геометрии обычного пространства. Пространство искривлялось все сильнее и сильнее, готовое проколоться и впустить из-за барьера какое-то массивное тело.

«Какое-то… – адмирал прижал к голове гребень. – Конечно, это корабль. И, конечно, это не корабль азанни и не корабль Роя. Птички прокалывают пространство несколько иначе. Да и корабли у них помельче, раз в три-по-восемь, судя по вероятной массе. А матовые сферы Роя вообще вываливаются из-за барьера без всяких возмущений и без всякого предупреждения… В какие пределы Знания забрались их физики? Любой ученый-свайг был бы рад освоить методы Роя, но Рой – есть Рой, его рептилиям не постичь. Сколько не бейся. Спасибо еще, что Рой союз держит крепко и за долгую историю войны с нетленными ни разу союз не нарушил.

Но чей тогда это корабль? Других птичек, тех что покрупнее? Цоофт? Или крейсер а'йешей? Нет, не может быть, слишком уж он массивен. И почему в эфире безмолвие? Давно бы уже назвались по субканалу и не заставляли холодеть кожу и топорщиться чешую…»

Адмирала легко было понять. Неизвестный корабль на границе контролируемой сфер-территории – да еще такой крупный… И вдобавок – неизвестно чей. Хорошо, если это союзники… хотя, всякий союз рано или поздно кем-нибудь нарушается.

Впрочем, какой резон союзникам восставать именно сейчас? Когда положение сильно усложнилось несколькими стремительными рейдами нетленных на сырьевые базы полярных секторов? Нетленные не принимают сдавшихся, это известно давно и всякому.

Крейсер сат-клана свайгов продолжал нащупывать ломящийся из-за барьера корабль. А тот не спешил, просто гнул и гнул пространство, даже некоторые звезды начали казаться фиолетово-красными.

И вдруг бестелесный космос смялся, как линялая кожа, предостерегающе заверещали датчики инверсного излучения и далеко впереди, в восьмерка-шесть нулей кла, материализовался чужой корабль. Совсем чужой. Не цоофт, ни а'йеши, ни даже нетленные не могли быть его создателями.

Адмирал издал невнятное восклицание, уперся обеими руками в пульт и привстал из кресла.

– Мать-глубина! – вырвалось у него. Приборы проецировали в голограммную муть экрана уплощенную и симметричную, похожую на наконечник древнего копья призму.

Эксперт-подклан уже задействовал щит. Крейсер свайгов готовился отразить удар и ответить на него… если, конечно, этот не пойми чей корабль вздумает атаковать.

А вполне может вздумать: он раз в два-по-восемь больше корабля свайгов. Раз в два-по-восемь больше линейного крейсера сат-клана, отколовшегося от армады, ушедшего в разведку по зыбкому следу возмущенного пространства. След привел их сюда. К периферийным системам на самом краю разлохмаченного спирального рукава. К гибели или важной информации, а к чему именно – станет ясно в ближайшее же время.

Но чужой корабль не собирался атаковать. Вывалившись в обычное пространство и мощным импульсом уняв энергетическую свистопляску, он просто уходил прочь, не меняя ни скорости, которую обрел в момент прокола барьера, ни направления.

– Он уходит, мой адмирал! – доложил ведущий смены. Ведущий, щуплый пожилой свайг, пребывал в растерянности.

– Рассчитайте стабильную траекторию… Будем преследовать! – принял решение адмирал.

Спустя некоторое время гигантский тор крейсера сат-клана изверг преобразованную энергию в равнодушную космическую глубину и пустился по незримому следу, который оставляла похожая на наконечник копья призма.

Беглец шел на досветовой. Зачем – непонятно. Адмирал терялся в догадках. И еще – гадал, что происходит сейчас в штабах союза? И в штабе нетленных?

Он не верил, что появление такой громадины в контролируемой сфере останется незамеченным. Шшадд Оуи был для этого слишком опытен.

И поэтому он просто вызвал Распределитель по закрытому каналу. Все-таки по закрытому. Но это вряд ли спасло бы ценнейшую информацию от разглашения. Сейчас важнее была не секретность, а скорость, с которой информация доберется до штабов и до Галереи сат-кланов, до вершителей.

Адмиралу ответили почти сразу.

– На канале…

– Линейный крейсер армады, адмирал Шшадд Оуи, мой вершитель!

– А, Шшадд! Что у тебя? Что-нибудь срочное?

Вершитель Наз Тео, родственник по восходящей, и в некотором смысле – добрый приятель адмирала. Когда-то Наз тоже водил в бои крейсер армады, пока не возвысился и не был замечен с Галереи. К чести его, старых знакомцев Наз не забыл и не зазнался на высоком посту.

– Очень срочное, Наз. Чужой корабль.

Адмирал увидел, как встопорщился гребень вершителя. Мгновенно, словно свайг настиг жертву, на которую охотился.

– Нетленные?

– Нет, – уверенно ответил адмирал. – Также и не оре, и не дашт. Я никогда прежде не видел таких кораблей.

Вершитель колебался очень недолго. Случай не тот.

– Я созываю экстренную Галерею. Шли материал.

– Уже, на подканале.

Наз так и не опустил гребня. Он с тоской взглянул на адмирала, и прежде чем отключиться, негромко спросил:

– Скажи, Шшадд… Это могут оказаться Ушедшие?

Адмирал не спешил с ответом. Но честно выложил все, что думал:

– Могут. Эксперт-подклан провел первичный анализ данных сканирования… Утверждать однозначно нельзя, ведь до сих пор нам встречались лишь жалкие обломки техники Ушедших. А тут – целый корабль. И прекрасно сохранившийся. Но если это действительно их корабль, Ушедшим придется сменить имя на «Вернувшиеся».

Понимающе склонив голову, вершитель сообщил:

– Я высылаю на твое мерцание оперативный клин, три-по-восемь кораблей плюс флагман. Не упустите чужака… если сможете. Глубины!

– Глубины, мой вершитель…

«Если сможете, – эхом отдалось в сознании адмирала. – Вот именно – если сможем. Если это Ушедшие – их не сдержит и вся наша армада.»

И если в галактику вернулись лучшие воины на лучших кораблях, значит им и впрямь пора менять имя.

3. Михаил Зислис, оператор станции планетного наблюдения, Homo, планета Волга.

– И тут, значит, я прицеливаюсь… – Веригин даже показал как он прицеливается: плавно поднял обе руки, склонил голову чуть набок и прищурился. – Я уже вижу его в створе искателя…

– Тебе следовало стать актером, Лелик! – хмыкнул Зислис и зашуршал оберткой сигары. На Зислиса зашикали, а начальник смены даже раздраженно гаркнул со своего насеста перед головным экраном:

– Не перебивай, е-мое! Что за манеры!

Начальник, сухопарый, как богомол, американер Стивен Бэкхем, полулежал на пульте, подпирая щеку костлявой ладонью и обратив к экрану бритый затылок.

Зислис вздохнул, но ни слова больше не проронил. Веригин все продолжал прицеливаться из воображаемого бласта в головной экран.

– Ну, прицеливаешься ты, и что? – не утерпела девочка-телеметристка по имени Яна.

А с Веригина вдруг разом спал налет драматизма. Он глядел на экран с неожиданно проявившимся на лице недоумением, постепенно переходящим в озадаченность. Молчание становилось все более тягостным.

Наконец Зислис догадался взглянуть на экран. В следующий миг он вскочил, отшвырнул дорогущую сигару, словно это был одноразовый карандаш, и отпихнул ногой вертящийся стул.

– Это еще что?

Голос сорвался – наверное от волнения.

Теперь к экрану обернулись все.

К Волге стремительно приближалось какое-то крупное тело. По перпендикуляру к эклиптике. Оно уже пересекло условную орбиту оранжерейного кольца и, судя по скорости, минут через пятнадцать должно было войти в стратосферу.

Это не мог быть грузовоз с Офелии. Во-первых, грузовоз прилетал вчера, а во-вторых рядом с этой громадиной грузовоз выглядел бы словно шарик для пинг-понга рядом с подводной лодкой. Гость выглядел на диаграмме как светящееся пятно в ладонь величиной, тогда как объекты до пяти миль в диаметре отображались единственным пикселом, крохотной яркой точкой.

– Твою мать! – восхищенно сказал Суваев. – Комету, что ли, прозевали?

Бэкхем покосился на него дико и очумело.

Это было попросту невозможно. Тело такого размера телеметристы засекли бы еще за орбитой Луны, но по данным телеметрии к Волге вообще никакие тела и не думали приближаться. А появление гостя на головном экране означало что он невидим для приборов дальнего обнаружения и что скоро он станет заметен любому зрячему волжанину. Правда, заметен не из Новосаратова: гость, похоже, намеревался снижаться точно над центром единственного континента.

Бэкхем уже стряхнул оцепенение и срывающимся голосом вызывал патрульные ракетопланы.

Покачав головой, Зислис некоторое время понаблюдал за эволюциями светлого пятна на экране.

– Если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, он переходит в горизонталь. Правда, чересчур плавненько.

– В горизонталь? – недоверчиво переспросил Веригин. – На такой скорости?

– Скорость он гасит. Да и не в скорости дело.

Зислис оторвал взгляд от экрана и в упор поглядел на Веригина.

– Что-то мне подсказывает, Лелик, что этой штуковине скорость не помеха. Даже на горизонтали.

Веригин сдавленно промолчал. Девочки-телеметристки трещали клавишами, как угорелые, и Зислис сразу заподозрил очередные новости.

Так и есть: телеметрия засекла еще одного гостя. Размером поскромнее, но тоже не маленького. Идеально очерченный тор, слабо мерцающий на фоне звездной россыпи.

– Твою мать!!! – заорал Суваев вскакивая. Секунду он стоял у своего пульта, потом схватил со спинки кресла куртку и опрометью бросился к выходу.

– Э! Э! – запротестовал Бэкхем, начальник смены. – Ты куда?

Суваев замер, уже в дверях. Обернулся.

– Сначала домой, за семьей. А потом – на космодром.

Все в сухопаром американере – от голоса до позы – выражало демонстративный протест поведению подчиненного. Как старший Бэкхем не мог допустить, чтобы смена разбегалась. Да еще в такой горячий момент.

– Оператор Суваев, вернитесь на рабочее место!

Официальный Бэкхем выглядел жалко, если честно. Но Суваев сейчас не испугался бы и Тазика.

– Место? – рявкнул он зычно. – Какое, ядрить, место? Вы знаете что это? – Суваев ткнул пальцем в материализованный телеметрией бублик на экранах и скользнул взглядом по коллегам, рассредоточенным по всему залу. – Не знаете? А я знаю. Это линейный крейсер свайгов.

И Суваев стремительно выбежал за дверь.

4. Юлия Юргенсон, старатель, Homo, планета Волга.

Юльку отчаянную знали везде. По всей Волге. А уж на космодроме ее знал и боготворил каждый ангарный пес, потому что собак Юлька любила сильнее, чем людей.

Впрочем, космодромная братия Юльку тоже любила. Даже двинутые на прыжках с парашютом ребята с Манифеста.

Сейчас Юлька направлялась именно на Манифест. Серые пузыри космодромных модулей остались далеко на западе; вместо траченной маневровым выхлопом земли под ногами шумела нетронутая трава. Манифест, старый аэродром, прибежище фанатов-парашютистов. Неизвестно отчего, но на Волге каждый двадцатый становился фанатом-парашютистом, и от желающих приобщиться к старинному виду спорта не было отбоя. Зубры Манифеста быстренько организовали платные прыжки и обучение новичков. Нельзя сказать, чтобы Манифест приносил особую прибыль: все денежки без остатка съедались ценами на горючее для двух архаичных бипланов и винтокрылого монстра «Шмель-омега». Кроме того, эти атмосферные летуны периодически требовали ремонта и запасных частей, которые ввиду антикварности тоже стоили немало. Кроме того, каких-то денег приходилось платить тройке авиатехников и двум пилотам, потому что авиатехники и пилоты, как и всякий живой индивидуум, иногда испытывали голод и жажду, а кормить бесплатно на Волге перестали сразу же после возведения шпилястых корпусов директората. Причем голод голодом, но жажда у этих наземных авиаторов порой принимала такие колоссальные формы, что пилоты и техники наутро просто не в состоянии были явиться на летное поле, и за штурвал приходилось сажать кого-нибудь постороннего. Та же Юлька-отчаянная довольно часто пилотировала бипланы и винтокрылого монстра «Шмель-омега». Просто так, из желания полетать на древних аппаратах.

За это Юльку любили на аэродроме еще сильнее.

Плосковерхая, с зубцами, похожая на большую шахматную ладью башня Манифеста вставала прямо из травы. Вокруг ютились низенькие домики, больше походившие на бараки, где маньяки-парашютисты вечерами после прыжков глушили водку и распевали песни. За башней располагался бар «Медуза» (Юлька сначала удивилась, у воздушного люда – и вдруг морское название, но потом выяснилось, что медузой называется какой-то особенный причиндал для парашюта) и волейбольная площадка, а еще дальше – автостоянка. Машины с гравиприводом обыкновенно жались ближе к бару, а колесные беспорядочным стадом застывали в кустах ракит и плакучей жимолости. Ночью в жимолости орали соловьи и пересмешники, даже развеселые горластые песни гуляющих прыгунов их не пугали.

Чуть в стороне от башни вдоль кромки летного поля выгибались лоснящиеся спины куполов над ангарами-капонирами, прибежищем летной техники.

На этот клочок целины у самого Новосаратова никогда не садились звездолеты – им хватало пыльного простора космодрома. Сюда не садились планетолеты старателей и стратосферные джамперы-ракетопланы патруля. Даже Юлька, свой человек на Манифесте, не позволяла себе сажать кораблик, гордо зовущийся «Der Kenner», «Ценитель», на дикие травы старого аэродрома. Всегда снижалась на границе посадочной зоны частного сектора и к башенке прыгунов топала пешком.

Как сегодня.

– Спортсмены, записавшиеся на восьмой взлет приглашаются на старт… – донес ленивый ветерок. Юлька ускорила шаг.

«Шмель-омега» с открытой задницей-рампой лениво вращал винтом на старте. На дорожке перед башней нестройной толпой переминались местные завсегдатаи; от разноцветных пестрых комбинезонов рябило в глазах. На верхушках шлемов у некоторых диковинными гребнями торчали трубки видеообъективов – Юлька сразу поняла, что прыгать собираются зубры, ГА-шники. Воздушные акробаты. Которые перед раскрытием из собственных тел и конечностей составляют разнообразные фигуры и комбинации фигур. С поверхности все это выглядело весьма впечатляюще, при условии, что наблюдатель обладал достаточно острым зрением или, на худой конец, широкоугольным телевиком. Сейчас народ ждал, пока воздух над аэродромом очистится. А пока воздух над аэродромом цвел десятком выпуклых полусферических куполов, а где-то далеко на востоке трудолюбиво жужжал биплан.

Перворазников всегда бросали на полусферических куполах с принудительным раскрытием. Примерно треть из перворазников забывала отключать автоматику запаски после раскрытия основного, и с какого-то момента падала под двумя куполами, похожими на развалившиеся створки морской раковины такураллии. Сходство усиливалось тем, что купола запасок обычно были светлее ткани основных; а у такураллий одна из створок всегда грязная – та, что погружена в ил. Красивое зрелище, думала Юлька, но зубры-акробаты почему-то отпускали в адрес таких незадачливых прыгунов-«моллюсков» язвительные замечания.

Юлька ступила на дорожку и помахала рукой. Ей замахали в ответ, и со старта, и с площадки перед башенкой, где на креслах или просто стоя дожидался своей очереди парашютный люд. Громкоговоритель усталым голосом Ирины Тивельковой призывал:

– Костя Зябликов, срочно подойди на Манифест. Костя Зябликов, срочно подойди…

С Юлькой здоровались, перемигивались, кто-то уже тащил ее к освобожденному креслу; Юлька, смеясь, упиралась: ей нужно было подняться в башенку, на самый верх, в стеклянное гнездо Ирины, откуда велось наблюдение за прыжками.

Одного из перворазников принесло к самой границе поля; он быстро опускался к колышущейся траве, безучастно повиснув на стропах.

– Ноги вместе! Ноги вместе! – хором заорали со старта.

Перворазник встрепенулся, свел ноги и волей-неволей принял приемлемую для благополучного приземления позу. Старт придирчиво пронаблюдал за касанием; перворазник, не забывший, кстати, вовремя отключить автоматику запаски, снизился, взъерошил траву, не удержался на ногах и упал, но купол погасил удачно и по земле его не протащило ни метра. Руки-ноги он явно сохранил в целости, и получил со старта несколько одобрительных реплик вкупе с мнением, что «из этого будут люди».

Мало помалу небо очистилось, перворазники под парными и одиночными куполами приземлялись, собирали парашюты в охапки и сбредались в обнимку с этими текучими комами к старту. Два инструктора шли по полю, поддерживая парнишку, который заметно хромал, а здоровый перворазник тащил за ними следом сразу три купола. Два темных и один посветлее.

Пора было уже объявлять очередной взлет, но громкоговоритель молчал. Народ на старте нетерпеливо поглядывал на стеклянное гнездо Ирины.

Юлька поднялась наверх и толкнула подпружиненную дверь. Гнездо Ирины пронизывал хрустальный, чудившийся плотным и материальным дневной свет; его очень хотелось потрогать, и так и казалось, что ладони вот-вот ощутят что-то прохладное и упругое.

– Эй, на бом-брамселе! – зычно заорали снизу. Казалось, что вот-вот задрожат несчастные стекла. – Взлет давай, да-а?

Ирина неотрывно разглядывала некую точку в пространстве; Юльку она вроде бы и не заметила. Еле заметно склонив голову, Ирина Тивелькова внимательнейшим образом вслушивалась в чьи-то переговоры. Расположенный где-то под столом репродуктор исходил голосами. Интонации и скороговорка очень напоминали репортаж с финального баскетбольного матча.

– Бэкхем, Купцевич, я его вижу! Прет на восток, к побережью, высота – около двенадцати. Боже, ну и инверсия!

– Представляю, какая начнется свистопляска в центральных районах!

– В центральных? Да там и поселений-то нет.

– Дурень, я о бурях. Он же атмосферу баламутит…

– А-а-а… Верно.

– Он снижаться не перестал?

– Нет. Если не будет маневрировать, снизится к самому океану, за Фалагостами.

Юлька, сдвинув брови, прислушивалась. Снаружи нетерпеливо покрикивали заждавшиеся парашютисты. Вдруг в гул переговоров вплелся близкий и отчетливый голос пилотов «Шмеля».

– Ир, ну чего там? Чего тянешь?

Ирина очнулась, потянулась к переговорнику местной связи и посоветовала:

– Ребята, послушайте-ка волну наблюдателей космодрома.

В тот же миг кто-то на космодроме истошно завопил:

– Вот! Глядите! Он уже виден!

– Где? Где?

– На западе, где же еще?

Ирина обернулась и поглядела на запад. Юлька тоже. Далеко-далеко, у самого горизонта, на фоне умопомрачительной голубизны волжского неба чернела продолговатая черта; черту обнимал светлый расползающийся шлейф. Похоже, к Манифесту спешила буря. Торнадо, смерч, или еще какая напасть.

Давно на Волге не случалось бурь.

– Да что это такое, мама дорогая? – растерянно спросила Ирина и невпопад поздоровалась: – Здравствуй, Юля.

– Привет, – отозвалась Юлька, не отрывая от горизонта заинтригованного взгляда.

Буря с запада накатывалась так стремительно, что вскоре стала заметна не только с башни – парашютисты на старте поутихли, перестали орать и выбежали метров на сто в поле, чтоб удобнее было смотреть. Чтоб строения обзор не закрывали.

А небо на западе исходило вихрями. Бурлил воздух. Взбешенная атмосфера расцветилась всеми красками, от фиолетовой до густо-вишневой, текучие клубы, похожие на концертный дым, вырывались из эпицентра и отвоевывали у ровной голубизны кусочек за кусочком.

И это пугающее великолепие распространялось по небу с ошеломляющей скоростью. Только что было безобидной черточкой на горизонте – и вот уже заняло полнеба.

А потом в самой гуще вихрей вдруг наметился просвет, и там мелькнуло что-то темное, осязаемо плотное; постепенно просветов становилось все больше, вихри и клубы оттеснились к горизонтам, а в небе над Манифестом распласталось что-то огромное, что-то застившее солнце и бросившее на окрестности аэродрома необъятную тень. Оно походило на гигантский летающий город, только вместо миллионов огней оно было испещрено миллионами темных точек. Более темных, чем основное тело вторгшейся в небо Волги неизвестности. И оно летело на восток, быстро-быстро.

Юлька поглядела на летное поле – трава волновалась и кипела на ветру, парашютисты разбежались, кого-то сбило с ног. Легкий «Шмель» развернуло и влекло вдоль дорожки, тащило по растрескавшемуся покрытию; винт вертолета вращался натужно судорожно, дергал лопастями. Заросли вокруг домиков, обиталище соловьев и пересмешников, кто-то словно причесал невидимыми граблями и безжалостно придавил к грунту.

А башня Манифеста стояла, как ни в чем не бывало. «Крепко же ее возвели! – подумала Юлька растерянно. – А что сейчас с „Ценителем?“

Гигант проносился над аэродромом добрых три минуты. А потом в небе остался только белесый инверсионный след, совершенно необъятный и выглядящий как разлохмаченный шарф местного атланта. Беспорядочные порывы ветра утрачивали былую свирепость. Застрявший в кустах «Шмель-омега» перестал бешено раскачиваться и скрипеть. Винт его намертво заклинило, двигатель заглох, а из кабины осторожно выбирались очумелые пилоты.

– Hol's der Teufel! – пробормотала Юлька. – Что это было, Ирина?

Тивелькова наконец оторвала взор от неба за стеклом своего гнезда.

– Что? Я думаю, это корабль чужих.

Юлька хлопала глазами. Господи, да что понадобилось чужим на Волге? Или, опять свайги за бериллием пожаловали?

Рация продолжала транслировать разговоры на космодромном посту и голоса пилотов патруля.

– Пятый, что гость?

– Снижается. Он уже над океаном. Да, и скорость его стремительно падает.

– Как океан? – поинтересовался кто-то.

– Штормит, – коротко ответил патрульный. – Потрясающее зрелище. Жаль, Фломастер не видит, он бы оценил.

– Крейсер свайгов не снизился?

– Нет, висит в ближнем космосе. Кажется, он просто наблюдает.

– Наше счастье… – проворчал тот, кто только что интересовался состоянием океана.

– Свайги! – встрепенулась Ирина. – Ну, точно, опять бериллию желают!

Юлька с сомнением покачала головой.

– Я знаю, у них огромные корабли. Но не такие же! Этот больше некоторых астероидов из внешнего пояса, ей-ей! Да и слышала, что они говорят? Свайги на орбите остались.

– А это тогда кто?

– Ты у меня спрашиваешь? – вздохнула Юлька. – Откуда мне знать, а Ир?

Тивелькова потянулась к радиомикрофону; по Манифесту разнесся ее голос, усиленный электроникой:

– Народ, я думаю самое время расползаться по домам. Заваривается каша, и тут явно замешаны чужие. Костя Зябликов, подойди же в конце концов на Манифест!

Юлька спохватилась:

– Пойду-ка я к своему кораблю…

– Погоди, – Ирина встала и защелкала чем-то на пульте. Светящие глазки гасли целыми секциями. – Я тебя подброшу. Мне все равно мимо космодрома.

– Я подожду у твоего вездика, – сказала Юлька. Ей почему-то очень захотелось наружу, под открытое небо.

Внизу она чуть не столкнулась со спешащим и озабоченным Зябликовым. Зябликов был упакован в ядовито-желтый комбинезон воздушного акробата.

– Привет, – бросил Костя впечатленно. – Видала, а?

И помчался вверх, к Ирине.

– Видала, – вздохнула Юлька ему вслед. – Все видала.

Ирина и Зябликов спустились минут через пять. На космодроме они оказались еще через пять. Юлькин «Der Kenner», похожий на двадцатиметровый бумеранг, крепко и надежно стоял на опорах. Но Юлька заметила: под крылом, обращенным к востоку, опоры на добрую пядь ушли в слежавшуюся, а значит очень плотную землю.

«Ветер», – поняла Юлька и внутренне содрогнулась, прикинув его силу.

До ее заимки было двадцать минут лету. Предстартовый тестинг и разгон занял вдвое меньше.

Еще сверху она заметила на посадочном пятачке знакомый овал савельевского «Саргасса».

5. Роман Савельев, старатель, Homo, планета Волга.

Юлькин «бумеранг» ни с чем не спутаешь. Я выскочил из корабля и, заслонившись ладонью от назойливого света, глядел как она снижается. Снижалась Юлька отчаянно и лихо – не зря прилипло к ней прозвище. Торможение начала километра за полтора до площадки, но ее «бумеранг» строили с учетом атмосферной аэродинамики, так что косые полосатые крылья работали в полную силу. Села она мастерски, погасив горизонтальную скорость коротким маневром – задрала нос «бумеранга», одновременно касаясь площадки задними опорами.

Я вышел из шлюза. В крыле «бумеранга» открылся овальный люк и я увидел Юльку Юргенсон, старателя и пилота, владелицу одного из семи частных звездолетов Волги.

– Ты видал? – без всякого приветствия начала Юлька. – Видал эту штуковину?

Почему-то я сразу понял – о чем она, и мрачно кивнул.

Отчего мрачно? Да оттого что это именно я, а не кто-нибудь другой позавчера нажал на красную кнопку. Кнопку, единственную на загадочном инопланетном приборе. Увидеть связь между нажатием этой кнопки и визитом звездного корабля чужих нетрудно. Когда я перехватил космодромные переговоры и убедился, что громадина идет точно на мою заимку, я тотчас прыгнул в «Саргасс» и дал деру. Я уже представлял гигантский кратер у подножия Каспийских гор – не то от оружия призванного демона, не то от падения его же. Впрочем, зачем ему падать и разбиваться, демону?

Но я ошибся – корабль чужих прошел над моей заимкой, ничего не повредив. Над заимкой, над горами, над побережьем. И тогда я догадался, что он летит на мой островок. И связался со Швеллером.

А теперь эта громадина зависла над моим островком, и ни с места. Уже минут десять. А то и больше, я наблюдал за ней через сателлита, пока не заметил снижающуюся Юльку.

– Боюсь, Юля, это из-за меня, – скорбно сказал я и поморщился, до того по-дурацки это прозвучало.

Юлька с сомнением уставилась на меня. Она явно решала – не повредился ли я умом от излишних треволнений? Понять, что эта штука пройдет как раз над моей заимкой было нетрудно, если она точно отследила полет корабля чужих.

– Из-за тебя? – переспросила она. И, видимо решив, что я еще не окончательно сбрендил, потребовала: – Объяснись.

Я вздохнул. Слава богу. Она не стала крутить пальцем у виска или ласково спрашивать у меня как я себя чувствую. Она поверила – если я произнес эти невозможные с точки зрения любого волжанина слова, значит за ними что-то стоит.

– Позавчера вечером я откопал… не сам, конечно, откопал, орлы мои откопали, запаянную в пластик шкатулку. Я так думаю, мейд ин чужие. И очень, думаю, старую. Я ее открыл.

– Псих, – прокомментировала Юлька. – Но ты продолжай, продолжай…

– Там был пульт. Вроде дистанционки к «кротам» и «гномам». Только кнопка всего одна. И, ясен пень, красная.

– И ты, ясен пень, ее нажал, – без тени сомнения сказала отчаянная. – Ты точно псих, Рома.

– А что мне оставалось? – огрызнулся я без всякой злобы. – Ты бы не нажала?

– Нажала бы, – спокойно уверила меня Юлька. – Я же отчаянная.

Я нервно поскреб подбородок.

– Ну, и что думаешь? Сегодняшний визит и моя находка связаны? Или нет?

– Скажи-ка, – поинтересовалась Юлька. – А шкатулку ты откопал на большой заимке? Или на островке?

Я изумленно уставился на нее.

– Ты знаешь?

Юлька фыркнула.

– Что я – полная дура по-твоему, что ли? Думаешь, у меня нет левых заимок?

– А есть? – дурак-дураком спросил я.

– Две.

Ну, Юлька! Ну, дает! Но осторожность моя всем известная, тут же подвигла на уточняющий вопрос:

– А кроме тебя кто-нибудь знает?

– О чем? – Юлька хитро глядела мне в глаза, и взгляд ее тем не менее оставался невинным-невинным. – О моих заимках или о твоей?

Я помялся.

– Ну, и о твоих тоже.

– Думаю, знает. Ты не проводил сравнительный анализ породы на Каспии и на островке?

– Проводил, конечно…

– И, думаешь, в фактории не заметили, что ты таскаешь руду вовсе не с Каспия?

Я даже рот раскрыл. Господи, ну и балбес же я. Кстати, и патрульник я, строго говоря, не в первый раз увидел со своего островка. Так что, выходит моя тайна – вовсе не тайна? Но почему же тогда директорат молчит?

Хотя, постойте… Директорат ведь тоже платит налоги. С каждого рудника на планете. И довольно высокие. Значит… левые заимки выгодны и директорату. Руду они продают, а налогов не платят. Тля, умник! Мечтатель, тля!

Я тоскливо вздохнул. Выходит, с Луной моя задумка накрылась. Точнее, в том виде, в каком я ее просчитывал – накрылась.

– Судя по твоему несчастному виду, и по тому, что эта штуковина зависла над… ну, в общем, зависла в известной нам точке над Фалагостами, шкатулку ты откопал именно там, – констатировала Юлька. – Что ж. Картинка стройная, хотя я бы не взялась утверждать на все сто, что это ты призвал в гости чужой звездолет.

Я промолчал.

– Пошли в купол, – проворчала Юлька. – Торчим тут, как три тополя…

– Два, – поправил я.

– Какая разница…

Мы подошли к шлюзу, и тут я заметил на сером спектролите колпака темно рыжее расплывчатое пятно. Знаем мы эти пятна… И знаем, отчего они возникают.

От выстрела из бласта навылет. Кровь толчком выплескивается из прожженного канала. Наверное, у меня сделался очень красноречивый взгляд. Юлька на меня покосилась, набирая входной код.

– Чего уставился? К тебе гости, что ли, не ходят?

– Ходят, – пробормотал я. – А с сегодняшнего дня еще и летают…

Шлюз с шипением отодвинул бронеплиту и убрал перепонку.

– Входи… Рома, – со вздохом пригласила Юлька.

Я вошел. Все еще под впечатлением внезапно открывшихся вещей. Ну, Юлька, ну, проныра! Ничего от нее не скроешь.

Внутри я сразу же повалился на диван, а Юлька принесла бутылку сухого.

– Ого! – удивился я. – А по какому поводу?

Вино, понятно, стоило на Волге приличных денег. Куда дороже пива. Но Юлька любила вино, и некоторый запасец у нее всегда имелся. Иногда она и меня угощала, чаще всего после бурной ночи в этом самом куполе. Во-он там, за занавесочкой, на просторном юлькином ложе, куда можно друг подле друга втиснуть человек двадцать нормальной комплекции. Правда, последние пару месяцев таких ночей не случалось, а Юлька подозрительно много времени проводит с Куртом Риггельдом.

– Повод простой, – объяснила Юлька с леденящим душу спокойствием. – Что-то подсказывает мне, что нам вскоре придется улепетывать с Волги во все лопатки и ускорители.

– Чужие? – догадался я.

– Конечно! Ты слышал переговоры? Там еще крейсер свайгов на орбите торчит. Мне кажется, он там не в одиночестве.

М-да. Логично. Если вслед за необъятным гостем притащился крейсер свайгов, значит жди целый флот. Знаем, читали хроники. Сожжение Рутании, бой в системе Хромой Черепахи… Теперь там только пыль клубится. Много-много лет подряд. И звездные корабли – человеческие, по крайней мере – обходят эти районы космоса далеко стороной, предпочитая дать солидный крюк, но не влезть в зону какого-нибудь неведомого излучения.

Юлька разлила вино по высоким бокалам и вдруг спохватилась:

– Кстати! А не послушать ли нам космодром?

Она опрометью метнулась в рабочий отсек и завела трансляцию со своего «бумеранга» на акустику купола.

Я чуть не оглох. Сразу же.

– …цать пять кораблей! Двадцать пять! Это же целый флот, ядри вас всех направо и налево!!!

– Успокойся, Стив, двадцать пять – это еще не флот. У Рутании воевали без малого четыре тысячи.

– Спасибо, успокоил! – не унимался Стив (кстати, я узнал его: американер Стивен Бэкхем, служащий космодрома, редкий, надо сказать, зануда). – Чтоб распылить Волгу хватит и трех крейсеров!

– Кто это тебе сказал? – насмешливо осведомился незнакомый голос.

– Суваев сказал, – проворчал Стив. – Он у нас спец по свайгам.

– Надо же! – хмыкнул собеседник с неприкрытой иронией. – Спец! Оказывается, у нас есть спецы по чужим?

Тут вклинился кто-то явно из директората:

– Прекратите болтовню на канале!

Голос был брюзгливый и показушно озабоченный.

– С нами пробовал кто-нибудь связаться? Я имею в виду… э-э-э… гостей.

– Нет, – коротко, и, кажется, неприязненно ответил Бэкхем. – Кстати, звездолеты директората готовы к старту.

– Отлично. Если будет попытка связаться, немедленно переключать на закрытый канал! По приоритету «экстра».

– Понял, – так же коротко отозвался Бэкхем. – Что нибудь еще, сэр?

– Сэр! Какой я тебе сэр? Дежурь давай, и не задавай идиотских вопросов.

Юлька, слушавшая все это с бокалом в руке, тихонько присела на диван.

– Все ясно. Директорат готовится смотаться с Волги. Звездолеты-то их уже под парами, – заявила она убежденно.

– Твой, между прочим, тоже под парами, – заметил я пригубив вино. Несмотря на ситуацию, я еще был в состоянии получать удовольствие от вина. Прекрасного, надо сказать, вина. «Траминер Офелии», двенадцать спирта, полтора сахара, в меру приглушенный букет полевых трав с легкой примесью тонов меда и подсолнечника.

– Как и твой, – Юлька по обыкновению не осталась в долгу. – На их месте любой бы разводил пары. Любой, у кого имеются мозги, а у директората мозги имеются, можешь не сомневаться. С совестью – да, туго, но не с мозгами.

Тут она права. На все сто. Я вздохнул. И мы стали слушать дальше.

В общем, у Волги, как это водится у чужих – вроде бы из ниоткуда вынырнул небольшой флот. Двадцать четыре крейсера, похожих на исполинские бублики и еще один бублик, малость вытянутый, эдакий гигантский эллипс. Флагман, превышающий размерами обычные крейсера почти вдвое. Все они рассредоточились вблизи Волги по сложной системе взаимоперекрывающихся орбит.

А суперкорабль, появившийся первым, неподвижно висел над моим островком. Кажется, флот свайгов пас именно этого пришельца. Пока пас без единого выстрела – или чем там обмениваются звездолеты чужих в бою?

А потом кто-то вызвал меня по внутреннему каналу. Вызвал терминал «Саргасса». А сделать это возможно было только из моего купола.

Изумление мое переросло всякие пределы, а вместе с изумлением во мне медленно стала закипать злость. Опять гости, е-мое! Ей-право, надо ставить охранку, да не простую, а с самонаводящимися бластами, чтоб любого чужака сжигали в пепел к чертям собачьим. Без предупреждения. Нечего соваться на частную территорию!

Я настучал на Юлькиной клавиатуре пароль, и на экране возникла хорошо знакомая мне рожа. Некто Плотный, в миру – Феликс Юдин. Бандит и убийца, не заработавший за всю жизнь ни копейки. Он умел только отнимать и убивать. И дружки его – тоже. Меня его банда до сих пор не трогала. Везло, наверное.

– Ты удрал, Сава, – с угрозой сказал Плотный.

Терпеть не могу, когда меня называют Савой.

– От кого?

– Ты удрал, скотина! – Плотный грохнул по пульту рукоятью бласта. – Вместе со своей скорлупкой удрал. Кто тебя предупредил?

Я не успел ответить – Юлька прервала связь. Я вопросительно взглянул на нее.

– Наши корабли, – сказала она с неприкрытой тревогой. – Представь, сколько людей сейчас мечтают убраться с планеты?

Черт возьми! Быстро Юлька соображает. Действительно, сколько? Да сколько есть на Волге – столько и мечтают. А кораблей, как известно, – раз, два, и обчелся.

– Взлетаем, Рома, – Юлька вскочила и заметалась по куполу, что-то собирая. – Помоги мне, и бери только жратву.

Она швырнула мне пластиковый пакет-заплечник.

– У тебя как с горючим?

– Почти под завязку, – угрюмо ответил я, приседая у холодильника. – В четверг заправлялся.

– Это хорошо, – сказала Юлька. – А у меня только полдозы.

Я покосился на нее. На что она, черт возьми, намекает? Что придется уходить отсюда своим ходом, на наших скорлупках? А, впрочем, что нам останется, если чужие действительно разнесут Волгу на атомы и при этом не тронут нас?

– Снимем контейнеры с твоего, – предложил я. – Мой быстрее, и вообще понадежнее.

– Наверное, – согласилась Юлька. – Только не сейчас. Сначала облетим заимки, сколько успеем. И братцев-летунов нужно предупредить, причем всех. Да что ты копаешься, Ром, выгребай все подряд, кроме уже откупоренных!

Банки как попало рушились в пакет.

Облететь заимки. Черт, сам бы ни в жизнь не догадался. Может, наш мир и помойка, но хорошие ребята есть и здесь. Хотя и мало их. И – увы – не у всех хороших ребят есть собственные звездные корабли. Чистякова надо обязательно вывезти, Семецкого, Мишку Зислиса с космодрома. Хотя, нет, Зислис и сам справится – старый космодромный волк, неужели он не проникнет на борт звездолетов директората?

Бегом, забросив на плечо тяжелые пакеты с провизией, мы выскочили из купола. Юлька даже шлюз закрывать не стала.

Вдали, у самого горизонта, к заимке неслось множество вездеходов. Штук пятьдесят, не меньше.

– Быстрее! – рявкнула Юлька. – Ты стартовую не гасил?

– Гасил, – растерянно выдохнул я, открыл внешний люк и швырнул пакет в тамбур.

– Ну и дурак, – крикнула моя отчаянная спутница, взбегая по крылу «бумеранга». – Шевелись, еще успеешь.

Я, казалось, стремился опередить собственные мысли. Каюта, кресло, пульт, предстартовые тесты… Готовность!

Зачем я ее погасил, сев у заимки Юльки? Сам не пойму. Эконом, тля. Не догадался, что за корабли быстро начнется драка. Юлька, вот, догадалась. Хотя, стоп, она тоже не сразу догадалась. Но и стартовую не погасила – с другой стороны.

«Саргасс» рванулся в небо, когда ближайшие вездеходы приблизились километра на полтора. Кажется, по мне стреляли – по мне и по юлькиному «бумерангу» тоже.

Но к счастью – взлетающий звездолет слишком быстрая мишень для живого стрелка. Даже такая утлая скорлупка как «Саргасс» или «бумеранг».

Я оживил модуль связи.

– Наконец-то! – фыркнула Юлька. – Не поджарили?

– А ты принюхайся, – посоветовал я мрачно.

– Вызывай Василевского, Смагина и Риггельда.

– А Хаецких?

– А Хаецких вызову я. И Шумова тоже. Все, до связи.

Юлька отключилась.

Молодец она все-таки, Юлька отчаянная. Действительно молодец. Если у меня когда-нибудь будет сын, то только от такой матери.

К тому же, Риггельда она доверила вызывать мне.

6. Ххариз Ба-Садж, премьер-адмирал, Svaigh, флагманский крейсер сат-клана.

– Глубины, мой премьер!

– Глубины, Шшадд! Без чинов. Докладывай, что здесь стряслось.

– Польщен… Ххариз.

Адмирал Шшадд Оуи, командир линейного крейсера армады, того самого крейсера, который засек приближение чужого корабля, прижал к голове гребень, плотно-плотно. Правду говорят, что Ххариз Ба-Садж, потомственный Сат, прожженный и опытный вояка, ненавидит церемониал, а о свайгах судит только по боевым заслугам.

– Чужой корабль вошел в атмосферу планеты, снизился до посадочной высоты, практически нулевой, и пребывает в полном покое вот уже два-по-восемь нао. Никакого фона и никаких активных действий. Он просто завис над океаном. Точнее, над крохотным островком в океане. – Адмирал Шшадд пошевелил горловым мешком, что должно было отразить некоторою шутливость последующей фразы. – Там такая уютная бухта, Ххариз, прям Берег Рождений на Свайге!

Премьер тоже пошевелил мешком, показывая, что принял шутку.

– Что докладывает эксперт-подклан?

Адмирал подобрался.

– Высокая вероятность, что это звездолет Ушедших. Порядка семи восьмых.

– Как его засекли?

– Отследили нарастающую кривизну пространства, мой… а-а-а… Ххариз. Просчитали возможную массу – сначала решили, что ошибка в расчетах. А потом стало не до расчетов, мы его просто увидели. Я много повидал, но Мать-глубина! Мне стало страшно. Этот корабль в восемь с лишним раз крупнее флагмана!

– Никто из союзников не строит таких.

– А нетленные?

– Нетленные… – протянул Ххариз. – На Галерее сейчас переполох. Похоже, что нетленные вообще не строят кораблей. Они сами себе корабли.

– То есть? – не понял адмирал Шшадд. – Они что, биомеханы?

– Сложнее, Шшадд. Помнишь многослойную полевую защиту вокруг их стандартных крейсеров?

– Конечно! – гребень адмирала на миг шевельнулся, но, не успев встать и расправиться, вновь плотно приник к чешуйкам на макушке.

– Оказалось, что под этой защитой вообще нет кораблей. Эксперты Галереи считают нетленных энергетической формой жизни. По последним данным.

Адмирал не слишком удивился. Он знал, что нетленные настолько чужды союзу, что разница между свайгами и любой из четырех остальных рас попросту стирается, делается незаметной.

Неизвестно откуда именно пришли нетленные и их расы-сателлиты, оре и дашт. Из каких далеких галактик – не угадаешь. Откуда-то из Ядра. А теперь оказывается, что у нетленных даже тел нет. Воистину – нетленные! А недавние дерзкие налеты на полярные секторы кое-что прояснили относительно природы давнего противника. Что ж, это к лучшему: противника легче победить, если знаешь его.

Командующий клином армады продолжал:

– Галерея дает вероятность повыше, Шшадд, чем твой эксперт-подклан. Восемь восьмых за то, что там внизу висит корабль Ушедших. И восемь восьмых за то, что самих Ушедших на борту нет. Иначе крейсер вел бы себя по-другому.

Тут премьер приглушил, как заговорщик, голос и выразительно полуприкрыл глаза.

– Галерея оценила твою быстроту и сообразительность, адмирал…

Но Ххариз Ба-Садж не успел сообщить приятную новость. Помешали сканировщики.

– На подходе корабль-матка Роя. Он уже в нормальном пространстве, – донесли премьеру и адмиралам. – Распоряжения?

– Режим «вежливость», – ни мгновения не колебался премьер. – Поле усилить до четырех восьмых!

Оперативный клин армады приготовился к неожиданностям. Конечно, Рой – союзник свайгов. Но когда вдруг находится корабль самой могущественной расы, известной на сегодня, может мигом рухнуть любой союз.

– Поправка: два корабля-матки! – доложили сканировщики. – Поправка: три!

Сканировщики вносили поправки еще три-по-восемь и три раза. Много кораблей Роя, и не просто кораблей – кораблей-маток.

– Запрос на связь, мой премьер! – доложил связь-подклан. – От Роя.

– Канал на Галерею открыт?

– Еще нет, мой премьер! Но вот-вот откроется…

– Отвечайте, – приказал Ххариз и проворчал вполголоса, шевеля гребнем: – Хоть палить сразу не начали, и на том спасибо…

В проекционном стволе сгустилось изображение представителя Роя.

– Да окрепнет союз! – провозгласил Рой.

Ххариз облегченно расслабил гребень. Все в порядке. Рой нападать не станет – иначе их представитель не произнес бы обычного приветствия. Рой не лжет и не лицемерит. Кажется, Рою вообще неведомо понятие лжи. Впрочем, ложь других рас они распознают и понимают. Но сами – никогда не лгут.

По крайней мере не лгали восьмерки и восьмерки восьмерок нао.

– Да окрепнет, – отозвался премьер, разглядывая представителя – особь Роя, способную воспринимать речь союзных рас и транслировать ответы матки.

Рой имел строжайшую пирамидальную структуру, разветвляющуюся только на низших уровнях, на уровнях специализированной деятельности. Солдаты Роя, рабочие Роя, строители Роя – это низшее звено. Гонцы, коммуникаторы, инженеры, навигаторы – ступенью выше. Матки-стратеги – еще выше, у этих прямая связь с матками высших уровней. А на самой вершине – верховная матка Роя, которая и есть Рой. Особняком – ученые-исследователи, тоже своего рода матки.

Отчасти Рой был цельным живым существом, очень сложно организованным. Существом, состоящим из миллионов субсуществ. И в то же время разум Роя не являлся коллективным разумом всех маток.

Рой не нужно было пытаться понять. К нему нужно было просто привыкнуть.

– Именем Галереи сат-кланов Свайге, приветствую дружественный Рой! – сказал премьер без особой радости. Себя он не называл – Рою это не нужно. Рой общается только с Галереей, кто бы ее не представлял. Безразлично, солдат или адмирал.

– Рой приветствует Галерею Свайге и выражает надежду, что чужой корабль пополнит копилку знаний Свайге и Роя. Рой считает изучение чужого корабля архиважным делом и поспешил прислать квалифицированных экспертов. Рой просит огласить время начала исследований, уступая Галерее Свайге, первой обнаружившей чужой корабль, право самостоятельно назначить это время. Да окрепнет союз!

Гребень Ххариз даже не шевельнулся, хотя премьер-адмирала нельзя было счесть спокойным вполне.

– Галерея даст исчерпывающий комментарий в ближайшее же время. Да окрепнет союз!

– Да окрепнет. Рой ожидает и напоминает: ожидание не может длиться слишком долго.

Представитель Роя растворился в зыбкости ствола.

«Да ведь это прямая угроза, – подумал Ххариз озабоченно. – Рой открытым текстом дал понять, что не намерен оставаться в стороне и готов заполучить корабль Ушедших силой. Как бы их не спровоцировать ненароком…»

Премьер обернулся к экрану с бравым адмиралом.

– Надо же! – с некоторым изумлением сказал Шшадд Оуи. – Они уже почуяли вкус нашей находки! Быстро. Я бы даже сказал – оперативно.

Премьер устало вздыбил чешую на теле.

– Да. Не откажешь Рою в оперативности. Впрочем, глупо было бы ожидать, что такое событие ускользнет от внимания остальных рас союза. Глубина, да за право исследовать корабль Ушедших любая раса отдала бы половину имеющейся энергии!

– Но что скажет Галерея? – Шшадд задумчиво пошевелил кончиком прижатого гребня. – Со стороны это выглядит очень неприглядно: мы не сумели сохранить находку в тайне.

– Никто не сумел бы сохранить подобную находку в тайне, – ответил премьер; пузырь на его шее еле заметно дрогнул. – Галерея спрогнозировала визиты всех представителей союза в течение восьми нао.

Шшадд облегченно расслабился. Что ж… С Галереи виднее.

Адмирал тоже не верил, что находку получится скрыть. С самого начала не верил. Поэтому сразу же отправил депешу на Галерею.

– Мой премьер! На подходе модульный крейсер а'йешей! – доложили сканировщики. – Семь-по-восемь и две модуль-базы. Ожидаемое время прокола барьера – одна восьмая нао.

– Начинается… – проворчал премьер. – Точнее, продолжается…

И – громче:

– Связь-подклан! Где скоростной канал на Галерею? Гребни отрежу!!!

Связисты заверили, что канал вот-вот откроется; а сканировщики уже засекли новое возмущение за барьером. Пространство вокруг отдаленной звездной системы на краю спирального рукава гнулось и искривлялось.

Слишком много боевых кораблей направлялось сюда. И слишком велика была их суммарная масса.

«Конец планете, – грустно подумал Ххариз Ба-Садж, премьер-адмирал клина. – А жаль: Шшадд говорил, что там оч-чень симпатичные островки с оч-чень симпатичными бухточками.»

Премьер мечтал выкроить время, взять малый истребитель, вручную увести его вниз, к поверхности, сесть, и искупаться в настоящем океане. С настоящей соленой водой. Поплавать, понырять, попробовать на вкус местную рыбу.

Но он уже понимал: ничего подобного в этот раз не случится. Планета доживала последние нао, последние дни. Скоро искажения метрики станут выплескиваться в виде мощных энергетических прорывов. Планету просто расколет на части, а местная звезда досрочно завершит очередной период жизни, период свечения.

– Кто приближается?

– Цоофт, мой премьер! Целый флот. Больше, чем восемь-по-восемь ударных крейсеров цоофт, мой премьер…

Ххариз Ба-Садж досадливо шевельнул гребнем и отогнал посторонние мысли. Пока нет прямой связи с Галереей вести переговоры с союзниками предстоит ему. А это вовсе не так просто, как может показаться со стороны.

7. Роман Савельев, старатель, Homo, планета Волга.

«Саргасс» трудолюбиво несся по параболе. Хорошо, что я оставлял в памяти штурмана старые, проверенные траектории – хоть и редко, но приходилось иногда заглядывать к немногочисленным друзьям-старателям на своей скорлупке. Теперь только на ее быстроту и надежда.

Удивительно, но у меня все-таки есть друзья. Даже на нашей земной и околоземной помойке встречаются люди, к которым не боишься повернуться спиной. Их немного. Но они есть.

Может быть именно поэтому мы так и цепляемся – за жизнь и друг за друга? Может быть поэтому мы иногда заглядываем друг к другу на огонек, и хорошим тоном считается накормить гостя до отвала всякими деликатесами и напоить вдрызг? Может быть поэтому мы выручаем друг друга в тяжелые времена?

А ради чего еще жить, черт возьми? Если бы вокруг шастали только сволочи, я бы давно убрался на своем «Саргассе» куда-нибудь в необитаемые места. В глушь, робинзонить.

Одно удручает: друзей значительно меньше, чем сволочей. Увы.

Я поочередно вызывал Игоря Василевского, Юрку Смагина и Курта Риггельда. Точнее, вызывал их корабли. Но друзья-старатели в данный момент находились где угодно, только не на своих кораблях. Я шипел, ругался, умолял их ответить – все двадцать минут полета.

Тщетно.

Когда я свечой падал на заимку Василевского, я наконец оторвался от пульта и взглянул на экраны.

И вздрогнул. Купол заимки был пробит в нескольких местах, два из шести капониров – разворочены объемными взрывами. Покосившаяся решетчатая ферма микропогодника не рухнула только потому, что длинный шпиль-датчик зацепился за зубец спектролита от пробитого купола. Почерневший вездеход с гравиприводом слабо дымил на взлетной полосе – у Василевского был старенький, еще прямоточный планетолет класса «Хиус-II», похожий на гаванскую сигару. Я знал как выглядят сигары – Мишка Зислис с космодрома сигары обожал и постоянно выписывал их с Офелии за какие-то несусветные деньги.

Я сел прямо на полосу, достал бласт из кобуры и выбрался наружу. На толстый кольцевой нарост поглотителя.

Вездеход, что грудой закопченного металла и керамики торчал совсем рядом, не только дымил, но еще и мерзко вонял. Сквозь эту вонь явственно чувствовалась приторная примесь озона – из бластов тут попалили не слабо.

Я прыгнул на полосу, оглядываясь. Заимка Василевского располагалась в обширной котловине за первым Каспийским хребтом. Сейчас котловина была пуста, как отпечаток копыта в степи. Только разгромленная заимка, чадящий вездеход да мой трудяга-«Саргасс».

Нервно поигрывая бластом, я пробежался к куполу. И почти сразу увидел Семецкого.

Семецкий лежал на спине, остекленело вытаращившись в небо. Грудь его была разворочена тремя бласт-импульсами. Крохотный «Сверчок», маломощный бласт, валялся рядом с ладонью убитого. На ладони запечатлелся рифленый отпечаток чьего-то ботинка.

Василевского я нашел внутри купола. Этому выстрелили в голову, выпихнули из кресла перед пультом и долго шарили, наверное, по ящикам столов. Стартовые ключи, небось, искали, гады…

Все. Сразу двоих друзей можно было вычеркнуть из списка живых.

– Извините, ребята… – прошептал я, действительно чувствуя себя виноватым. – Я не успел… Я даже похоронить вас по-людски не успеваю.

И бегом вернулся на борт «Саргасса». О, чудо: меня вызывал Смагин. Сам.

Я плюхнулся в кресло, стартовал, даже не пристегнувшись, и немедленно ответил.

– Привет, – сказал Смагин. – Ты меня вызывал, вроде?

– Вызывал, – нетерпеливо перебил я. – Ты сейчас где?

– На заимке, – беспечно ответил Смагин и я окончательно уверился, что он вообще ни о чем еще не знает.

– Взлетай немедленно! – рявкнул я. – И плюй на расход горючего, жизнь дороже.

Смагин округлил глаза, но послушно потянулся к пульту и запустил предстартовые тесты.

– А что…

– Чужие, – коротко объяснил я. – Флот свайгов рядом с Волгой. И еще один корабль – неизвестно чей – висит над океаном. И размером он побольше, чем сотня Новосаратовых. Директорат уже навострился драпать, за место в звездолете сейчас убивают.

– Так уж и убивают! – не поверил Смагин.

– Василевский мертв, – сообщил я. – Семецкий тоже, они вместе, наверное, улететь собирались. Корабль Василевского украден.

Во взгляд Смагина медленно прокралась тревога.

– А остальные?

– Риггельда я тоже вызываю – молчит пока. Юлька в воздухе, она ищет Хаецких и Шумова. Я хочу еще за Костей Чистяковым заскочить.

Смагин мелко закивал; потом по экрану пошел легкий снежок и белесые зигзаги – у него запустились взлетные двигатели.

– Тогда я за Янкой смотаюсь, – решительно сказал Смагин.

– Давай, – я его поддержал. Не болтаться же ему без толку на орбите? – Только на поверхности не торчи. Взлетай сразу, целее будешь…

– Я понял.

– И связь не отключай. Возможно, придется стыковаться в космосе.

– Зачем? – искренне удивился Смагин.

– Затем, что до Офелии не все корабли дотянут. Да и горючего на всех не достанет. Наверное, придется часть кораблей бросить, и тянуть на самом большом.

– До Офелии? – лицо Смагина странно застыло, как театральная маска. – Ты полагаешь, все так плохо?

– Я полагаю, раз уж чужие пригнали сюда два с половиной десятка крейсеров, то прощай, Волга, – жестко сказал я и откинулся в кресле. «Саргасс» взбирался к вершине очередной параболы. – Все, я Риггельда разыскивать буду. Удачи, Юра.

– И тебе.

Едва Смагин растворился в зыбкости эфира, на канале возникла Юлька.

– Кого нашел?

– Смагина, – ответил я мрачно. – Василевский убит, корабля его нету. Видно, угнали. И Семецкий тоже убит. Риггельд не отвечает.

– А у меня Шумов не отвечает. Хорошо хоть Хаецкие, Мустяца и Прокудин нашлись – эти сами все поняли и дунули с заимки куда подальше.

Я кивнул.

– За кем еще залетишь? – спросила Юлька. Я чувствовал, что ей очень хочется меня отговорить от неизбежных посадок, но знал, что этого она не сделает. Даже пытаться не станет.

– За Костей Чистяковым. И все, убираюсь из атмосферы.

– А Смагин куда делся? За Янкой, конечно, за своей помчался?

– Я бы тоже помчался на его месте.

Юлька вдруг пристально поглядела в створ видеодатчика. Казалось, она глядит мне прямо в глаза, пристально и напряженно, словно хочет сказать нечто очень важное – и не решается.

– Найди Риггельда, Рома, – сказала она тихо. – Пожалуйста. Я далеко, не успею.

Я поспешно кивнул. Когда Юлька меня о чем-нибудь просит, всегда хочется все оставить и сломя голову мчаться исполнять ее просьбу.

«А что? – прикинул я в уме. – Заимка Чистякова на юге, посреди плоскогорья Астрахань. Территория Риггельда несколько дальше к западу, в глубине каспийского массива. Но не настолько, далеко, чтобы я не успел заглянуть и туда. Загляну. Надо ведь убедиться…»

Я не стал уточнять – в чем именно убедиться. Но разгромленная заимка Василевского упорно лезла из памяти. И увечный купол, и сам Василевский с простреленной головой, и Семецкий с простреленной грудью, и чадящий на взлетной полосе ничей вездеход…

Паршивый сегодня день.

Неужели все это натворила маленькая красная кнопка, обратившаяся теперь в прах, в невидимый и неощутимый прах?

Как трудно в это поверить!

Я стиснул зубы и снова позвал Курта Риггельда. А он снова не ответил. Зато спустя некоторое время объявился Вася Шумов – сигнал был слабенький, еле-еле пробивающийся сквозь многослойные фильтры. Аниматор так и не ожил, так что я Шумова не видел. Только слышал, да и то неважно.

– Эй, Рома! Что там… (треск и шипение) …за переполох?

– Вася! Наконец-то! – рявкнул я в микрофон, одновременно выкручивая усиление до отказа. – Ты где?

– (треск) …леко! Луна! Слышишь? Я на Луне!

– На Луне? – изумился я. Ну, Вася, ну, стервец! Опередить меня, что ли, вздумал? – Что ты там забыл?

– Долго (треск) …зывать. Слуш, я космодром вызывал (треск) …лали к чертовой матери и отключились! Я в ужасе.

– Вася, слушай сюда…

– Что-что? Слышно пло… (треск)

– Оставайся, где ты есть! Чужие у Волги, тут уже стрельба началась! Слышишь меня?

– (треск) …жие? Стрельба? Эй, Ром, ты вчера в «Меркурий», часом, не заглядывал? Я… (треск).

– Черт! – ругнулся я. Надо выходить из атмосферы, с нашими передатчиками толковую связь все равно не установишь. Надо прикинуть, сколько мне понадобится времени. Итак: парабола на Астрахань – двадцать минут, и бросок по горизонтали, хрен с ним, с горючим, к заимке Риггельда – еще двадцать.

– Вася! Будь на канале, я тебя через час вызову! Я или Юлька! Слышишь?

– Слышу! Через час! Я не бу… (треск) …чаться!

– Правильно! Не выключайся! Через час!

– (треск) …нял! До свя… (треск).

– Пока, – проворчал я.

Ну, ладно, хоть Вася в безопасности. На Луне его наши молодчики с бластами не достанут. Разве что, чужие… Но их вряд ли заинтересует наша Луна. Что-то мне подсказывает: интересует их в основном громадина, зависшая над моим злосчастным островком. Ну и заварил ты кашу, дядя Рома! Будь оно все неладно…

Вскоре «Саргасс» достиг пика параболы и стал медленно валиться вниз, к поверхности. И с каждой секундой валился все быстрее, влекомый могучими объятиями гравитации. Но та же гравитация, только искусственная и более-менее покорная потом его мягко замедлит и опустит на посадочную площадку около чистяковской заимки.

Сотни раз меня и мой кораблик принимали площадки по всей Волге. Однажды мне пришлось даже на Офелию слетать, было дело. Раз двадцать я покидал систему и добирался до периферийных рудников Пояса Ванадия, две десятых светового года от Волги. И до сих пор моя скорлупка не подводила.

До сегодняшнего дня.

Но все когда-нибудь происходит впервые.

Громадное, рыжее с высоты плоскогорье надвигалось на меня, словно подошва сапога на ротозея-таракана. Ближе и ближе. А гравипривод все не срабатывал и не срабатывал. Я уже различал светло-серый пузырек чистяковского купола и темно-серые черточки капониров, округлый котлован с бурыми откосами отработанного грунта.

Гравипривод молчал.

Я сглотнул и нервно взялся за пестик маневровых. С мольбой взглянул на красный глазок посреди пульта, но он и не подумал сменить цвет на зеленый. «Саргасс» продолжал падать на Астрахань, словно брошенная неведомым гигантом монета, символ скорого возвращения.

– Тля! – выдохнул я и утопил продолговатую кнопку на пестике. Маневровые взвыли, медленно, но неумолимо превращая падение в полет. «Саргасс» отклонился от вертикали, меня вдавило в кресло, и вот я уже не валюсь прямо на чистяковскую заимку, а описав величавую дугу, взмываю над ней. Разворот, маневр, заход на посадку… самое трудное – это сесть без гравипривода.

Но я когда-то тренировался. И сейчас – сел, причем очень удачно. Даже ни одной опоры не сломал.

Утерев вспотевший лоб, я облегченно выдохнул. Но что, е-мое, стряслось с приводом? Самое неприятное в случившемся, это то, что за последние несколько минут «Саргасс» сожрал вдвое больше топлива, чем требовалось для полета к Луне в обычном режиме. Не считая, конечно, непонятки с приводом из-за которой все грядущие неприятности и могут произойти. Впрочем, привод можно починить, он прост, как рычажные весы, был бы инструмент под рукой да приборы. А у меня все есть, что я – псих, что ли, без инструмента летать?

Костя Чистяков встречал меня у люка. Улыбающийся, в рабочем комбезе и разбитых горняцких ботинках, с пультом на шее.

– Привет, Ром! Чего это ты лихачил? Настроение?

Наверное, у меня был чересчур озабоченный вид, потому что улыбка медленно сползла с лица Кости, уступив место настороженности.

– Что-нибудь случилось?

– Да, Костя. Случилось.

Чистяков некоторое время молчал, потом осторожно осведомился:

– Это как-нибудь связано… с кораблями чужих?

Я только кивнул. Хотя не знал наверняка – связано ли?. А с чем это еще может быть связано? Только с ними, проклятущими. Раз крысы (то бишь наш директорат) приготовились бежать с бригантины – бригантине конец. Это каждый пацан знает.

Костя вздохнул.

– И что им здесь нужно… Столько кораблей, даже дрожь пробирает. А я-то надеялся, что все обойдется, покрутятся и уйдут…

– Да уж, – вздохнул и я. – Почти три десятка. Хватит, чтоб дюжину Волг распылить…

Теперь удивился Костя.

– Три десятка? Да их уже несколько сотен! Ты что, космодром не слушаешь?

Я опешил.

– Сотен? Нет, не слушаю. Часа полтора уже не слушаю.

Вот оно что. Мы дернулись бежать, едва услышали о первой волне инопланетных звездолетов. А они все прибывали и прибывали, оказывается, выныривали прямо из пустоты, подчиняясь загадочной технике чужих.

Ну и дела. Ты, дядя Рома, не иначе стронул камешек, который в итоге породил лавину.

– Ладно, – буркнул я, собираясь с мыслями. – Некогда разговоры разговаривать. Пакуй жратву, и на борт. А я пока привод починю.

– А, – догадался Костя. – У тебя привод гавкнулся? То-то я смотрю, ты на горизонтали садился.

– Ненавижу горизонтальную тягу, – вздохнул я. – Но она меня сегодня спасла.

– Ты ее лучше полюби, – проникновенно посоветовал Костя. – А то в следующий раз спасать не станет.

Он такой – мечтатель и добряк. Улыбчивый и мягкий. Сначала я удивлялся, как он умудряется выжить среди наших местных волков с бластами? А потом однажды увидел его в драке. В «Меркурии». Другой человек. В принципе другой. Шесть человек прирезал – ножом, обычным ножом! «Меркурий» до сих пор помнит. Те шестеро, если начистоту, были подонками и грабителями. Настоящей волжской мразью. И были вооружены бластами, правда пьяны в полный дупель. Они приставали к какой-то девчонке – а оказалось, что Костя ее знает. Ну, он и ввязался. Директорат потом приговорил его к крупному штрафу, но кое-кто из местных скинулся и помог Косте монетой – эта шестерка давно уже многим стала поперек горла.

– Ты шевелись, шевелись, – посоветовал я. – Не приведи-свет, принесет кого. Василевского и Семецкого уже застрелили. И заимку его разнесли в щепы. Да и мою, наверное, тоже – меня Плотный по местному вызывал – ругался. Сейчас вся шваль за кораблями охотится, надо взлетать от греха подальше.

– Рома, – ужасающе спокойным голосом позвал Чистяков. – Погляди-ка.

Я, уже навострившись нырнуть в люк, обернулся. И обмер.

К Костиной заимке, вздымая косматые пыльные шлейфы, тянуло несколько вездеходов. Кажется, колесных. Или гусеничных – но точно не гравиприводных.

– Тля! – в груди сконденсировался неприятный холодок – эдакая локальная Антарктида. – У тебя оружие есть?

– Есть, – ответил Чистяков и быстро извлек из узкого кармашка устрашающих размеров нож. Сверкающий, зазубренный с незаточенной стороны, с продольными впадинами на лезвии.

Я не нашелся что ответить. У меня перехватило дыхание.

А вездеходы быстро приближались.

8. Наз Тео, вершитель, Svaigh, зал Галереи, планета Свайге.

Галерея вершила четвертый нао кряду.

Прямой канал пробился, наконец, к далекой звездной системе, около которой был обнаружен крейсер Ушедших. Премьер-адмирал Ххариз Ба-Садж почтительно прижал гребень перед вершителями расы свайге, но новости целиком оправдали его ожидания.

Союзники, конечно же, перехватили шифрованные депеши адмирала Шшадд Оуи, и не замедлили поиграть мускулами перед первооткрывателями чудо-корабля. Теперь в системе вились четыре мини-флота помимо боевого клина армады свайгов. Больше двух сотен кораблей. Там теперь так тесно и жарко, что вакуум может накалиться…

Наз Тео вновь обратился в слух. Вершитель Гурос спорил с вершителем П'йи; Галерея и представители союзников, которым тоже обеспечили прямой доступ к каналу, внимали.

– Главная проблема состоит в том, что планета обитаема, – Гурос оставался бесстрастным, как известковая статуя с Меченых Отмелей.

– Проблема? – П'йи презрительно шевельнул горловым мешком и кончиком гребня. Одновременно шевельнул, это не укрылось от глаз Наз Тео. – Уважаемый вершитель Гурос считает дикарей-млекопитающих проблемой? Да на них можно просто не обращать внимания!

– Не паясничай, П'йи, – Гуроса трудно было вывести из равновесия. – Ты, как и вся Галерея, прекрасно знаешь, что эти дикари самостоятельно вышли в космос и колонизировали добрых восемь-по-восемь планет…

– Восемь-по-восемь! – П'йи продолжал насмешничать. – Глубина, целых восемь-по-восемь! Ты не боишься, что они нас вытеснят? А? Вытеснят из Галактики, вышвырнут, как мы вышвырнули прочь передовые клинья дашт. Или, как бишь их группы кораблей зовутся?

– Свайги тоже когда-то выходили в космос впервые. Люди отстали от нас, это правда. Но люди развиваются. У них бедные технологии и примитивная наука. Но они совершенствуют технологии и углубляют научные знания. Я бы не стал от них с ходу отмахиваться. Люди – действительно проблема, хотя бы потому, что крейсер Ушедших направился к их дому, а не к нашему.

– Вместо того, чтобы развивать разум, – веско заметил Первый-на-Галерее, – эти существа совершенствовали физиологию. Совершенствовали тело. Их эволюция представляет из себя сущий курьез. Мне кажется, они чересчур сложны, неоправданно сложны для живых организмов, обладающих разумом. Млекопитающие загоняют себя в щели узкой специализации и поэтому они обречены на вымирание, как обречены на вымирание гигантские рептилии любого из исследованных миров. Я не разделяю легкомысленные настроения вершителя П'йи, но и не вижу в людях значимой проблемы, как вершитель Гурос. Что они в состоянии нам противопоставить? Жалкие скорлупки, на которых едва удастся дотянуть до соседней звезды? Примитивное оружие? Мы пришли, и возьмем все, что захотим, не обращая внимания – есть ли рядом люди, нет ли их.

– Рой просит слова! – лишенный интонаций голос представителя Роя неприятно толкался в слуховые перепонки. Наз Тео недовольно приподнял гребень, но тут же спохватился, и прижал его к голове. Первый-на-Галерее покосился на него с неодобрением и дважды мигнул.

Но Первый ничего не скажет – Наз знал наверняка.

– Рой считает разговор о людях беспредметным. Мы зря тратим время. Предлагаем выработать стратегию осады чужого звездолета и приступать к самой осаде.

– Рой спешит? – корректно осведомился Первый-на-Галерее. – Почему? Ведь Рой бывает торопливым только в исключительных случаях.

– Найденный крейсер являет собой лакомую добычу не только для союза. Нетленные тоже с удовольствием заполучили бы его в изучение. Информация имеет свойство рассеиваться. Если союзные расы раздобыли сведения о появлении и нынешнем местонахождении крейсера Ушедших, значит это же сумеют проделать и нетленные. Завязать бой в этой системе – означает потерять находку.

Похожий на продолговатую каплю представитель Роя вобрал в себя членистые конечности и расставил пошире эффекторы-антенны. Он приготовился слушать. Или, как наверное выразился бы он сам, обрабатывать поступающую информацию.

Наз никак не мог подавить двойственное чувство после речи Роя. Обычно Рой изъяснялся на сухом техноподобном языке, лишенным ярких образов, сравнений – лишенным всего, что делает речь речью а не голой информацией. И вместе с тем вдруг то и дело проскальзывают обороты совершенно чуждые подобному стилю общения – взять хотя бы «с удовольствием заполучили бы». Так могли сказать птички-азанни, свайги, или даже люди. Но не Рой. Или это переводчики пытаются придать лексике Роя видимость эмоциональной окраски? Хотя, нет, Рой обходится без переводчиков. Язык Роя никто, кроме самого Роя, не понимает. Интересно – найди крейсер Ушедших не свайги, а Рой, узнали бы об этом остальные союзники?

Компетенции Наз Тео не хватало, чтоб ответить на подобный вопрос. Наз встопорщил чешую на плечах, выражая неутоляемое сожаление. Тут кто-то говорил о щелях узкой специализации, якобы губительных для некоторых видов? Так вот, на Галерее эта узкая специализация процветает. В своей области Наз – повелитель и творец. Но стоит шагнуть вправо или влево, отклониться от доверенного направления хоть на самую малость, как тут же тебя обволакивает предательская тьма глубины, и бесконечные «Почему?» вязнут в этом осязаемом плотном мраке, оседают навеки где-то за гранью видимости. Обидно. Но выхода, как ни изощряйся, иного нет. Либо специализация, либо дикость, что бы не утверждали догматики Галереи.

Слово взяли правители цоофт – крупных, крупнее свайгов, птиц, утративших способность к самостоятельному полету еще в доразумный период. Цоофт сильно изменились с тех пор. Они совершенно лишились перьев, у них вдвое возрос объем черепной коробки, но, конечно же, сильнее всего изменились бывшие крылья. Теперь это стали руки – настоящие четырехпалые руки, пригодные для тончайших манипуляций. Другие птицы – азанни – умели летать и поныне, и их полуруки-полукрылья казались Наз Тео куда менее приспособленными для созидания. Что до Роя и а'йешей – тут разговор вообще получался особый. Рой, как сообщество квазинасекомых, лепил рабочие особи в соответствии с сиюминутными потребностями. А а'йеши вообще могли поставить в тупик кого угодно – они скорее являлись сложными кристаллами, чем органическими растворами. Ведь в сущности что есть живое существо? Вода плюс органика, и все это достаточно сложно организовано. Исключение – а'йеши, да еще, наверное, нетленные.

Предводитель боевых флотов, угол триады, цоофт в оранжевой накидке по имени Моеммиламай, защелкал и засвистел в восьмерках восьмерок световых лет от Галереи; синхронно на Галерею стали транслировать перевод.

– Цоофт согласны с пожеланием Роя. Нельзя терять время, пора приступать к изучению корабля. Люди – не проблема, а если кто-нибудь считает иначе, цоофт могут выделить подразделение штурмовых кораблей и в течение короткого времени свести следы пребывания людей на планете исключительно к развалинам и исключительно к трупам.

– В этом нет необходимости! – торопливо сказал вершитель Гурос и обернулся к остальным свайгам. – Я полагаю, Галерея меня поддержит хотя бы в этом вопросе. Ни к чему поднимать излишний шум.

Первый-на-Галерее жестом подтвердил мысль Гуроса:

– Галерея действительно поддержит тебя, вершитель Гурос. Но только касательно истребления людей. Незачем тратить силы и энергию на дикарей. Они не в силах нам помешать. Корабль Ушедших нужно вывести из атмосферы, а поверхность планеты, дом людей, нас в общем-то и не интересует.

– Кто возьмется вывести находку в космос? – поинтересовался Рой.

– Свайге, по праву приоритета. Галерея согласна с претензией уважаемых союзников на равноправное изучение механизмов и энергоносителей найденного корабля. Как только он окажется в околопланетном пространстве, можно будет начать обсуждение стратегии осады.

– А что мешает начать обсуждение уже сейчас? – впервые подали голос а'йеши. – Наша диагностическая аппаратура позволяет уточнить любую информацию – от состава обшивки до распределения энергопотоков. Просьба к представителям цоофт, азанни и свайге: немедленно допустить к обсуждению специалистов-техников.

Наз согласно шевельнул кончиком гребня по вертикали – у а'йешей по традиции правит техническая элита. Рой – есть Рой, он един, несмотря на то, что состоит из многих особей. А вот у остальных трех рас политикам действительно лучше отойти на второй план, сделаться наблюдателями.

– Галереей Свайге предложение принято. Вершитель Сенти-Ив, подключайте группу поддержки и сопровождения.

Сенти-Ив, глава ученых и инженеров, послушно развел руки в стороны и забормотал в пристегнутый к мундиру коммуникатор.

– Цоофт присоединяется; наша исследовательская группа готова приступить к работе. Попутное замечание: цоофт согласны взять на себя патрульные функции в системе и в атмосфере планеты. Во избежание любых неожиданностей. Кроме того, нам представляется разумным держать экипажи боевых кораблей в состоянии оборонительной готовности по сетке два. В случае неприятностей находку придется защищать.

«Цоофт демонстрируют миролюбие, – понял Наз Тео. – Предупреждая непредвиденную стычку между союзниками. Предлагая держать корабли в готовности, они как бы сообщают всем, что нападать первыми не собираются, ибо тогда предложение выглядело бы глупым и проигрышным. И в то же время дают понять, что готовы дать отпор в любую секунду.»

Рой бесстрастно вставил реплику:

– Поддержка всех высказанных предложений. Рой готов.

– А от кого придется защищать находку? – проворчал неугомонный П'йи. – Если от Ушедших, то от нас в итоге не останется даже облачка атомов.

– Если верить древним преданиям, – уточнил вожак-азанни, который звался Парящий-над-Пирамидами. Он тоже находился во многих световых годах от Галереи, как и правители всех остальных рас. За исключением, разумеется, Роя, который все время находился везде и нигде одновременно. – Если верить преданиям. А стоит ли им верить, мы скоро узнаем. Что до нас – мы тоже поддерживаем все выдвинутые предложения и в свою очередь предлагаем помощь цоофт в патрулировании. К примеру, атмосферу и поверхность планеты мы можем взять на себя. Цоофт же останется ближний космос и сканирование за барьером.

«Цоофт согласятся, – подумал Наз Тео с уверенностью. – Во-первых согласие продемонстрирует всем открытость и готовность к сотрудничеству. А во-вторых, две птичьих расы всегда ладили между собой заметно лучше, чем с остальными членами союза. Жаль, что рептилии представлены среди разумных лишь нами…»

Цоофт действительно согласились. И еще – порекомендовали взять на контроль и единственную взлетно-посадочную площадку людей рядом с самым крупным поселением, да и само поселение тоже. Вернуть все взлетевшие с планеты регулярные звездолеты, а встреченные мелкие корабли просто уничтожать. В целях профилактики. Изоляция – полная изоляция человеческого мирка, пока ситуация с кораблем Ушедших не прояснится – иного пути нет. Азанни-вожак, Парящий-Над-Пирамидами, немедленно отдал соответствующие приказы офицерам флота – все союзники видели и слышали это. Галерея Свайге тотчас предоставила союзникам все доступные сведения о космической технике людей – ведь фактически никто не сталкивался с людьми так плотно, как раса рептилий. Корабли свайгов даже появлялись на материнском мире людей. И даже не однажды.

Два легких крейсера, способных садиться на планеты и вести бои в атмосфере, величаво отделились от плотного строя флота азанни. Их сопровождали несколько линейных рейдеров, которым предстояло остаться на орбите.

Крейсер Ушедших продолжал неподвижно висеть над островком, что затерялся в безбрежном океане. Но Наз Тео, дитя пространства, привычно считал его не неподвижным, а обращающимся вокруг планеты с угловой скоростью, равной скорости суточного вращения.

Считать корабль на стационарной орбите неподвижным – удел дикарей, прикованных к своему мирку.

Удел таких, как млекопитающие.

Как люди.

9. Михаил Зислис, оператор станции планетного наблюдения, Homo, планета Волга.

«Смену сегодня хрен дождешься», – мрачно подумал Зислис и с неудовольствием покосился на Бэкхема.

Все телеметристки сбежали вслед за Суваевым – правда, сам Суваев вскоре вернулся. Бэкхем смерил его негодующим взглядом, но смолчал. А Суваев, беззаботно насвистывая, уселся на свое место и перевел телеметрию на себя, раз уж вернулся.

– Ну и переполох в городе! – сообщил он, как ни в чем не бывало. – Директорат в полном составе плюс семьи погрузился на лайнер – тот, что недавно у Офелии отсудили. Давка там была – страсть.

– Ну, своих-то ты пропихнул, – не сомневаясь, сказал Веригин.

– Да уж постарался, – вздохнул Суваев. – Только, не думаю я, что лайнер сумеет улететь.

Голос его сразу стал жестким.

– Почему это? – оживился в своем углу Зислис. – Зачем им пассажирский лайнер, чужим?

– Не знаю, – Суваев неуютно передернул плечами, отчего Зислису захотелось сделать то же самое. – Предчувствие.

– Взлетают! – пробормотал Бэкхем, глядя в полевой монитор.

На канале без устали тараторили десятки голосов – кто-то с кем-то ругался, кто-то кого-то умолял, кто-то нудным голосом требовал некоего инженера-консультанта Самохвалова из директората. Зислис перестал обращать внимание на этот нестройный гул еще час назад.

– Сколько сейчас чужаков на орбите? – спросил Суваев. – Много, поди?

Бэкхем не ответил – только губу выпятил.

– Сотни три, – Веригин подышал на стеклышко часов и принялся полировать его манжетой. – Разных. Побольше, поменьше. Я насчитал четырнадцать типов.

В гул голосов на канале вплелась предупредительная сирена.

– Лайнер пошел… – продолжал бормотать Бэкхем.

Два грузовоза взлетели несколько раньше; сейчас они должны были начинать разгон.

Но разогнаться им, видно, было не суждено: Суваев, занявшийся телеметрией, вывел на диаграмму свежие данные. К двум точкам-грузовозам быстро приближалась продолговатая черта – корабль чужих. В некотором отдалении следовал еще один. Суваев сноровисто тасовал схематичные изображения телеметрии и живые картинки со спутников. Постепенно две черточки превращались в округлые пятнышки – крейсеры, формой напоминающие спортивные диски, разворачивались с ребра на плоскость.

– Это легкие крейсеры азанни, – со знанием дела сообщил он. – Причем, стратегические крейсеры, они могут садиться на планеты земного типа.

Он помолчал несколько мгновений, и вдруг спросил:

– Миша, а ты с семьей попрощался?

– У меня нет семьи, – проворчал Зислис. – Ты что, не знаешь?

Суваев озадаченно хмыкнул.

– Слушай, – спросил Зислис с неожиданным интересом. – А откуда ты так хорошо знаешь корабли чужих? Я, вот, ни в жизнь бы не понял, что это крейсеры азанни. Кто они вообще такие – азанни?

– Птички, – пояснил Суваев. – Небольшие такие, с индейку.

Суваев умолк; Зислис продолжал с нажимом глядеть на него.

– У меня дед работал на Земле в конторе, которая занималась инопланетянами. Тогда это еще представлялось важным и секретным. Потом все развалилось, а дедовский архив остался отцу. Отец перебрался на Волгу, архив захватил с собой. А потом я на него наткнулся, в промежутке между компьютерными играми. Еще пацаном…

Суваев вздохнул.

– Но это все ерунда. Меня другое поразило, когда я понял.

Зислис был уже вполне заинтригован.

– Что?

Веригин, и даже Бэкхем глядели на Суваева и слушали, затаив дыхание. Суваев знал о чужих поразительно много. Преступно много.

– Архив все эти годы пополнялся, – сказал Суваев ровно. – Сам собой. Я заметил это, когда увлекся кораблями чужих. В каталоге все время появлялись новые типы, а на некоторые падал служебный гриф «устарел».

Веригин подозрительно прищурился.

– Слушай, Паша… А ты не сочиняешь, а?

Суваев уныло пожал плечами.

– Мне никто не верит. Никогда. Кажется – зря.

Тем временем на диаграмме происходило следующее: переднее пятнышко, в котором Суваев опознал крейсер чужих, исторгло облачко точек. Точки быстро рассыпались, охватывая грузовозы правильной полусферой. Двигаясь быстро и слаженно, они заставили грузовозы изменить направление полета, потом снова изменить – и скоро оба волжских корабля уже не удалялись от планеты, а приближались к ней. А крейсер пошел на перехват лайнера – тот как раз выходил за пределы атмосферы. Второй крейсер пассивно ожидал в отдалении, продолжая медленно дрейфовать к Волге.

– Это еще что за блохи? – пробормотал Веригин. – А, Паш? Что скажешь?

– Это истребители. Одноместные. Для боя в ближнем космосе.

Веригин чмокнул губами и некоторое время задумчиво созерцал точки на диаграмме. Суваев лениво переключал на своем экране сигналы с разных спутников. Потом оживился.

– О! Глядите! Точно – это одноместные корабли-истребители подчиненного класса. Любой крейсер-матка несет их несколько тысяч.

Продолговатый, похожий на каплю предмет мелькнул на экране Суваева; тот переключился на запись, отмотал кадры назад, и зафиксировал истребитель в неподвижности. Действительно, капля, с несколькими небольшими выростами по бокам. Никаких стабилизаторов или чего-нибудь похожего – чужие строили корабли по чужим принципам. Зислис, жадно глядящий в экран, с сожалением вздохнул.

В эфире продолжалась суматоха, только теперь там царила еще большая сумятица, чем перед взлетом – панические передачи с грузовиков и лайнера сделали свое дело. Чужие принуждали корабли к посадке назад, на космодром. И людям ничего не оставалось делать, как подчиняться.

– То-то директорат сейчас в штаны наложил! – злорадно заметил Веригин.

– А ты бы не наложил? – спросил Бэкхем, как показалось Зислису – ревниво.

Веригин честно признался:

– Да и я бы, наверное, наложил… Такие махины!

– Да не очень-то они большие, – проворчал Суваев. – Истребители-то. Метров по десять-двенадцать, не больше.

– Я о крейсерах, – вздохнул Веригин.

– Но лайнер наш даже истребители, поди, сожгут и не почешутся… – Зислису страшно захотелось закурить, но сегодняшнюю сигару он уже выкурил. Час назад. Прямо здесь, в зале. Правда, сначала по полу ее повалял, как ребенок врученный родичами гостинец.

Веригин продолжал любопытствовать:

– А о самих чужих ты что-нибудь знаешь? Какие они? Их что – несколько разновидностей? Я думал – только свайги…

– Не-е-е! – сказал Суваев. – Не только. Свайги – ящеры, это почти всем известно. Кроме них есть азанни – мелкие птицы и цоофт – крупные птицы, вроде страусов. Есть еще Рой – это семья гигантских насекомых, и а'йеши – создания, которые живут в сильном холоде, минус сто по Цельсию для них самое то. Я не вполне разобрался, но мне кажется что это неорганическая жизнь.

– И кто с кем воюет? Птички с этими… холодильниками?

В Веригине неожиданно проснулось жадное любопытство. Он не знал – верит в россказни коллеги или не верит. Но слушать было до жути интересно.

– Нет, – Суваев замотал головой. – Все пять разновидностей чужих давным-давно заключили союз. А с кем они воюют – архив умалчивает. По-моему, с пришельцами вообще черт-те откуда – чуть ли не из-за пределов галактики.

Зислис задумчиво вздохнул:

– Это какие ж корабли надо строить, чтоб перемахнуть в соседнюю галактику…

Невольно он передернул плечами, представив себе эту бездну – миллионы световых лет пустоты. Там ничего нет – даже звезд, даже межзвездной пыли. Хотя, кто из людей может знать хоть что-нибудь определенное о межгалактической бездне? Разве что, чужие знают, они, по крайней мере, там бывали…

– Заходят на посадку, – Бэкхем встрепенулся. – Быстро они что-то!

Оба грузовоза и лайнер уже валились на поле космодрома; причем снижались они слишком стремительно. Стремительнее, чем полагалось таким кораблям. А следом снижалась громада крейсера – необъятный, в полнеба, диск.

– Утренний, самый первый, был куда больше! – заметил Веригин неуверенно. – Кстати, Паша! Чей это был корабль? Насекомых?

Суваев поднял на Лелика Веригина ничего не выражающий взгляд.

– Я не знаю. О таких кораблях в архиве ни слова не говорилось.

– Может, это враги? Враги наших чужих, из другой галактики? – предположил Зислис.

Бэкхем фыркнул; Веригин удивленно покосился на Зислиса.

– Ну, ты сказанул! Наших чужих! – и он хихикнул, но получилось как-то жалко и неубедительно.

– А что? – Зислис ничуть не смутился. – Разве это не так? Мне чужие из своей галактики как-то милее… Даже эти… низкотемпературные. Нутро подсказывает.

– А мне нутро подсказывает, – пробормотал Суваев. – Что разнесут Волгу на кварки к чертям свинячьим. Невзирая на наше присутствие.

– Зачем же они тогда лайнер сажали? Жгли бы прямо в космосе, и никакой мороки. Чисто и гигиенично. Вакуум не щадит…

Веригин вдруг вспомнил, что на лайнере находится жена и дочь Суваева и осекся.

– Почему ты не улетел? – спросил вдруг Бэкхем Суваева. – Бросил пост, побежал спасать семью, и вдруг вернулся. Я не понимаю.

– Что тут понимать? – Суваев пожал плечами. – На лайнер я их пропихнул за бабки. Мне места уже не оставалось. Да и какая разница где подыхать – здесь, или в космосе? Здесь хоть дышать можно до самого конца.

– Что-то настроение у тебя чересчур мрачное, – Зислис вздохнул и добавил: – Впрочем, у меня тоже.

– Действительно странно, – Веригин неопределенно повертел ладонями перед лицом. – Не находите, а? Весь космодром попытался дать деру, только на наблюдении четверо балбесов остались.

– Эти четверо балбесов в лицах пронаблюдали, как всех давших деру профилактически ткнули мордами в песок, – глубокомысленно изрек Зислис и прицелился пальцем в расчерченный на квадраты потолок. – Мораль: сиди на месте и не трепыхайся. Все произойдет само-собой.

– Слушайте! – спохватился вдруг Веригин. – А что наша старательская семерка? У них же тоже есть корабли!

Суваев равнодушно повел плечами:

– Это ж старатели. Небось, половина хозяев-летунов уже перестреляна веселыми ребятами из «Меркурия» и теперь ребята выясняют кто же из них умеет управлять звездолетом. Да только зря все это – чужие и им не дадут уйти. Вон, сколько добра на орбите. Крейсеры на любой вкус.

– Надо бы их волну послушать…

– Чью? Крейсеров?

– Старателей-звездолетчиков, балда!

– А зачем?

– А затем, – пояснил Зислис, – что у меня там друзья.

– Среди старателей? – удивился Веригин. – Это ж сброд, отребье.

– Дурень ты, Лелик, – спокойно сказал Зислис. – Они такого же мнения о горожанах и директорате. Хотя, отребья среди старателей действительно хватает, если уж совсем начистоту.

Веригин не стал возражать.

А грузовозы и лайнер могучая неведомая сила уже опустила на летное поле, опустила аккуратно, без перегрузок и болтанки. Гигантский, похожий на кристалл под микроскопом, крейсер чужих завис над космодромом, накрыв окрестности невидимым колпаком силового поля, а стая истребителей снизилась почти до самой травы и порскнула в разные стороны, разлетаясь прочь от космодрома.

Из посаженного лайнера вышли люди, опасливо взирая на небо. Точнее, на громаду, заслонившую небо. Матери прижимали к себе детей. Мужчины бессильно скрипели зубами.

Спустя четверть часа второй крейсер завис над Новосаратовом.

– Начинается… – пробормотал Бэкхем.

– Не начинается, – поправил его Суваев. – Продолжается. Началось все утром.

Он встал и направился к выходу.

– Пойду, отыщу своих… – сказал он и на этот раз начальник смены даже не пытался его задержать.

– Пошли и мы, что ли? – спросил Веригин. – Чего здесь сидеть? На космодроме теперь новое начальство, и мы ему не нужны.

Он многозначительно покосился в окно, туда где застила небо Волги чудовищная тень. Похожая на кристалл под микроскопом.

– Ты иди, – Зислис потянулся к пульту. – Я все-таки старателей послушаю.

Веригин выбежал вслед за Суваевым. А потом медленно и неохотно, словно стыдясь собственного малодушия, зал покинул Стивен Бэкхем.

Михаил Зислис остался на посту станции наблюдения в полном одиночестве. Впервые в жизни.

10. Роман Савельев, старатель, Homo, планета Волга.

– Ну, – спокойно, даже как-то буднично спросил Костя. – Куда будем прятаться? Под купол? Или в звездолет?

Я мысленно застонал. Попробуй, выбери! Скорлупку свою бросать – да ни за что! Но и оставаться в ней опаснее, чем в жерле ожившего вулкана. На починку привода уйдет при самом удачном раскладе не менее четверти часа, а за это время вездеходы десять раз приблизиться успеют. А там – если среди гостей найдется знающий человек – «Саргасс» можно лишить летучести и снаружи. По закону подлости, человек такой, конечно же, найдется.

– Ладно, – решил за меня Костя. – Я пойду в купол. Они наверняка подумают, что мы оба в корабль спрятались. А в куполе у меня бласт есть…

И он, не дожидаясь моего согласия, развернулся и потрусил к шлюзу, стараясь, чтобы между приближающимися вездеходами и им оставался покатый блин корабля. А я нырнул в коридор и задраил люк. Свернул в тупичок, прихватил сумку с инструментом да коробку с тестером, и вошел в рубку.

Вездеходы пылили уже совсем рядом.

Я втянул голову в плечи, содрал с гравираспределителя серебристый кожух и углубился в ремонт, стараясь не оглядываться на обзорные экраны.

Довольно быстро я докопался до причины неполадок – сместилась пластина спин-разводки, разводка несколько циклов шла несимметрично, и как следствие вдрызг расстроился гравиподавитель. А пока не включен подавитель, искусственное поле не возникнет. Пластину я поправил и закрепил сразу же, осталось правильно настроить подавитель, а это часа три, если никто не станет мешать.

Мне мешали.

– Эй, на корабле! – крикнули снаружи. Я скосил взгляд, не желая вытаскивать руки из недр механизма разводки. Кричал крепкий мужчина в кожаной куртке, джинсах, остроносых сапогах и широкополой шляпе. В руках мужчина держал мощный двухпотоковый бласт с прикладом – не чета даже моему зверю. Подле кричавшего, мрачно сжимая такие же прикладные бласты, только однопотоковые, стояло с пяток крепких ребят помоложе, похожих, как шахматные пешки. С виду все смахивали на старателей откуда-нибудь из захолустья; вероятно, так оно и было на самом деле.

За спинами первой шеренги прошлась еще пара вооруженных людей – эти направлялись ко входу в купол. А краем глаза я заметил любопытную детскую рожицу, высунувшуюся в полуоткрытую дверь одного из вездеходов, и явно женскую руку, что втащила рожицу внутрь прямо за вихры.

– Эй! Ответьте, черт, побери!

Я неохотно оторвался от ремонта и сел в кресло у пульта.

– Ну?

– Нам нужен корабль. Вы возьмете нас на борт, и мы вместе уберемся с Волги куда подальше.

– А сколько вас? – поинтересовался я на всякий случай.

– Три семьи. Девятнадцать человек, плюс дети.

– Корабль шестиместный, – проворчал я. – И не резиновый, если вы не в курсе.

– Ничего, поместимся, – не допускающим возражений тоном процедил оратор в шляпе. – У нас есть припасы на несколько недель.

– А куда вы хотели бы попасть? – спросил я зачем-то. Словно это имело хоть какое-нибудь значение.

– Куда угодно. Лучше всего, конечно, на Офелию, но можно и на любой рудник Пояса Ванадия. Сейчас выбирать особо не приходится, не так ли, приятель?

– Я тебе не приятель, – буркнул я неприветливо. Да и с какой стати любезничать?

В общем, я уже понял, что это за публика. Слава богу, это не головорезы вроде Плотного с дружками. Действительно, старатели из глуши, из глубины каспийского массива. В Новосаратове и на космодроме поднялся шухер, вот они и всполошились. Пытаются спастись, вывезти семьи. Но, черт возьми, если такой вот прочнее прочного укоренившийся на дальних заимках люд срывается с насиженного места, на то должна быть веская причина! Чужие чужими, но пока подобным провинциалам задницу не опалит, они и не почешутся.

Как бы их отослать куда подальше? Ну не вывезет «Саргасс» такую ораву, обогатители не справятся, задохнемся, как мыши запаянной колбе. Но попробуй донести эту простую истину до долдона с двухпотоковым бластом и его тугодумов-сынков! Влип ты, дядя Рома, на ровном месте. И стрелять, вроде бы, негоже, и убраться тебе с Костей не дадут. Миром, по крайней мере.

Тут из купола показался Костя в сопровождении трех ребятишек с пульсаторами. Видно, решил что единственного бласта будет маловато. Ребятишки, то бишь карьерные роботы с насадками для дробления монолитной породы посредством направленных микровзрывов, при умелом управлении таких дел наделать могут, что держись-закапывайся. И гости это, похоже, прекрасно знали. Точно, старатели!

Костя, игриво помахал пультом.

– Привет, коллеги! Проблемы какие-нибудь?

Предводитель пришлых мало смутился, но наглости у него заметно поумерилось.

– Мы хотим улететь с Волги. Вот, договариваемся, – объяснил он Косте.

– Этот корабль во-первых мал для вашей группы, а во-вторых уже занят. Ищите спасения в другом месте, – сказал, как отрезал Костя. Умеет он говорить убедительно. Даже завидно, ей-право!

Я отвлекся было, но тут пискнул радар-искатель. В небе над Астраханью, на востоке, быстро перемещались две точки, оставляя за собой могучие инверсионные следы – белые, быстро расползающиеся струи на фоне пронзительной голубизны. Сначала они равномерно ползли на запад, вглубь материка, потом качнулись, изменили курс, и стали быстро снижаться.

Прямо к заимке.

Я выругался. Патрульные ракетопланы, что ли?

Но это оказался не патруль. Два уплощенных аппарата, отдаленно напоминающих формой скутер-крыло, пронеслись над заимкой и быстро пошли на разворот.

И тут мое пресловутое чутье скомандовало мне: рви отсюда, дядя Рома! Куда угодно! Да поживее, поживее!

Я вскочил, бросил на пол инструмент и кинулся к выходу. Люк еще не успел толком зафиксироваться в открытом положении, а я уже нырнул наружу головой вперед, упал в пыль, перекатился и припустил бегом к куполу. Я успел увидеть круглые Костины глаза, намалеванные рожицы на корпусах ребятишек-роботов, и тут сверху сплошным потоком полился огонь. Кто-то страшно закричал, сгорая заживо, спину мне ошпарило, а потом я рухнул за выступ купола у самого шлюза, на меня плюхнулся Костя, больно заехав пультом в висок, но эта боль меркла перед жаром, который жрал нас, жрал, и все не мог проглотить.

А потом все кончилось – сразу и вдруг. Жар отступил. Нестерпимо воняло паленой органикой.

Над нашей спасительной щелью заклинило косой обломок с рваными краями – я узнал его, едва взглянув. Это был кусок обшивки «Саргасса». Самое странное, что он остался холодным. Будто и не было никакого жара минуту назад.

Костя пошевелился, чертыхнулся сквозь зубы, и ударом ноги сшиб обломок на землю. Встал. Следом поднялся и я.

Кулаки сжались у меня сами собой, а на глаза навернулись предательские слезы.

На месте моего верного кораблика, моего трудяги-«Саргасса» чернела безобразная воронка, полная искореженных железок, в которых узнавались как останки звездолета, так и останки парочки вездеходов. Рядом с воронкой, совершенно неповрежденные, валялись двухпотоковый бласт и широкополая шляпа предводителя старателей. Самый дальний от воронки вездеход не разорвало на части – его просто отшвырнуло на купол, запрокинув набок, гусеницами скорее кверху, чем наоборот, и внутри вездехода сейчас кто-то гнусаво хныкал.

Между воронкой и куполом тремя оплавленными комками торчало все, что осталось от горняцких роботов.

В стороне поднялся один из пяти старательских сыновей-пешек. Бласта в руках у него уже не было, а лицо сделалось совершенно очумелым.

А в голубом небе Волги, виляя инверсионными хвостами, уходили прочь два истребителя чужих. Они явно не собирались совершать еще один заход – заимка им была неинтересна. Звездолет сожгли – и убрались. Наблюдение это отложилось куда-то на самое дно сознания.

С минуту я отрешенно таращился на обломки. Потом зачем-то подобрал бласт. Уцелевший старатель тотчас поднял руки и испуганно поглядел на меня. В вездеходе продолжали хныкать.

Костя опомнился первым – заглянул, пригнувшись, внутрь вездехода. Откинул до отказа дверцу и запустил руки в кабину. Оттуда он вытащил мальца лет четырех, зареванного и перепачканного в крови. Но кровь, похоже, не его – малец остался целехонек, просто был напуган дальше некуда.

Я подошел, заглянул тоже. Женщина внутри вездехода просто не могла остаться живой – ее поза совершенно это исключала. Сомневаюсь, что у нее уцелел позвоночник.

– В дверь ее не вытащить, – сказал Костя без выражения. – Давай-ка попробуем поставить его на гусеницы.

Мы уперлись спинами в теплый бок купола и налегли что есть силы.

– Давай сюда, чего пялишься? – гаркнул Костя на очумелого старателя и тот послушно подбежал и тоже налег, хотя я заметил, что он осторожно косится на брошенный мною папочкин двухпотоковый бласт.

Вездеход, тяжелый, зараза, как вырезанный пласт руды, все же поддался, нехотя перевалился через правую гусеницу, и встал как положено, некоторое время покачавшись на амортизаторах. Костя тут же сунулся в кабину. Женщину он взял на руки, но мне показалось, что он держит тряпичную куклу, а не человека.

– Мама, – тихо сказал малец, размазывая по лицу грязь и кровь. Странно, но он не заревел снова, хотя я видел, что из глаз его все еще катятся слезы.

– Все, пацан, – глухо сказал я. – Мамы у тебя больше нет. И остальных, если были, тоже нет.

Я знал, что это жестоко. Но сюсюкать я просто не смог.

– Эй, ты! – я обернулся к уцелевшему старателю. – Да перестань ты на пушку пялиться! Никто в тебя стрелять не собирается, если не заслужишь. Это твой родич? – я кивнул на окаменелого пацана, неотрывно глядящего, как Костя уносит мертвую мать.

– Сосед, – отозвался старатель нетвердым голосом. – Сынишка соседский.

Кажется, он так и не поверил, что в него не собираются стрелять.

Изломанную женщину Костя оставил на краю воронки. И вернулся ко мне.

– Зачем они это сделали, хотел бы я знать… – пробормотал он. – Как ты думаешь?

Я пожал плечами. Что тут ответишь? Война… Не дурацкая перестрелка в «Меркурии» или на атакованной заимке. Большая война. С крейсерами и звеньями истребителей в небе.

Но что плохого мы сделали чужим? Или это по-прежнему из-за красной кнопки и явившегося корабля?

Тогда эти люди на твоей совести, дядя Рома. Вот этот пацан, в одночасье ставший сиротой – на твоей совести. Что ты будешь делать дальше?

Усилием воли я отогнал черные мысли. Не время. Может мне и суждено когда-нибудь раскаяться. Но не сейчас, это точно.

Что же дальше? Корабля у меня больше нет. Старатели по всему континенту, скорее всего озверели, и помощи ждать неоткуда. Только от Юльки или других летунов. Но как им дать знать о себе? Юлька убеждена, что я уже вытащил Чистякова Костю и в данный момент пытаюсь разузнать что с Риггельдом.

– Костя, – спросил я. – У тебя связь-станция космодромную волну берет?

– Берет, – ответил Костя, и я сразу оживился. Хоть в этом повезло. Если берет космодромную волну, значит и наш график возьмет. Наш график – волну, которую слушают старатели-летуны.

– В куполе? – справился я, нацеливаясь на вход.

– Ну, а где же еще?

Рядом со шлюзом валялся обломок, который прикрыл нас с Костей. В стороне темнели в рыжей пыли еще два. Дасфальт был усеян мелкой керамической крошкой, осыпавшейся с внешней обшивки «Саргасса». Я зло скрипнул зубами. Все, дядя Рома. Ты теперь не летун. Проворонил, тля, батин корабль… Семейную реликвию, которой просто не было цены. Во что она теперь обратилась? В груду обломков да в керамическую крошку на дасфальте?

Разиня.

Я потряс головой. Не время казниться. Да и не помочь теперь никакими стенаниями и укорами.

Костя рядом со мной быстро набрал входной код на сенсор-панели рядом со шлюзом. У самой панели сверхпрочный спектролит был вмят, словно тонкая жесть. Но все же купол выдержал, не раскололся.

Под куполом было прохладно и почти не воняло горелым. Только от нас самих. Старатель, подхвативший на руки пацана, вошел тоже и притих у самого шлюза. Растерянное выражение все не покидало его лицо. Кажется, парень не блистал особым умом. А если когда-то и имелись к этому какие-нибудь предпосылки, они погибли, скорее всего, в раннем детстве при посредстве папашиного диктата.

Я тяжело опустился в кресло перед пультом; Костя оживил комп и вытащил на консоль программу управления связью. Как и я, Чистяков не любил графические интерфейсы, и манипулятор-мышь у него чаще без дела скучал на пульте. Зато клавиатура была потертая и заслуженная, под стать моим, что в куполе, что на «Саргассе»… второй, впрочем больше нет. Да и первой, наверное, тоже, после визита банды Плотного.

Хорошая, словом, у Кости была клавиатура.

И правильно. Старая добрая командная строка и двухстолбцовые окошки «Миднайт коммандера» – что может быть лучше? Не дурацкие же иконки в псевдообъеме, в которые нужно тыкать курсором…

Выставив частоту, я подтянул к себе микрофон на тонкой хромированной подставке и переключил звук на внешний громкоговоритель.

На волне космодрома было тихо. Такое впечатление, что службы наблюдения и диспетчерская обезлюдели. И переговоров кораблей не слышно. Я вспомнил, что сотворили истребители чужих с несчастным «Саргассом», и стиснул зубы. Если бы мне сказали, что в окрестностях Волги не осталось больше ни одного человеческого звездолета, я бы поверил. И ничуть не удивился бы.

Тогда я настроился на наш график, и сразу же услышал низкий голос Курта Риггельда:

– …стоит, мне кажется. Не мальчик, разберется сам.

– Он обещал все время слушать волну! – с неменьшим облегчением я узнал голос Юльки отчаянной. – Что-то случилось, я чувствую.

– Погоди, – остановил ее Риггельд. – Кажется, кто-то подключился. Слышала?

– Рома, ты? – с надеждой спросила Юлька, и от этой ее надежды в голосе у меня даже слегка защемило где-то в области сердца.

Черт возьми, приятно сознавать, что о тебе волнуются! Что ты кому-то нужен. И вдвойне приятно – когда волнуется женщина, которая и тебе самому небезразлична.

– Я, – отозвался я; почему-то голос у меня прозвучал очень устало.

– Ты цел? – спросила Юлька.

– Я-то цел…

– Урод! – сердито перебила Юлька. – Wo treibst du dich herum? Ты же обещал отвечать сразу, Hol dich der Teufel!

Когда она сердилась или волновалась, она часто переходила на немецкий.

– Я не мог ответить, – по-прежнему устало объяснил я.

– Почему не мог? Ты где?

– У Чистякова на заимке.

Юлька рассердилась.

– Мы же договорились: ни минуты лишней на поверхности! Взлетай немедленно!

– Юля, – сказал я как можно спокойнее. – Я не могу взлететь. «Саргасса» больше нет.

Юлька соображала что к чему долгие пять секунд.

– То есть… как это нет?

– Чужие сожгли. Прямо на земле, около заимки. Я еле успел убраться в сторону.

– Чужие? – я почувствовал, как Юлька напряглась. – Они что, уже начали активные действия?

– Получается – да. И на космодроме тишина. Да и есть ли он еще – космодром?

– Я связывалась минут десять… нет, уже больше. Минут пятнадцать назад. Чужие посадили все взлетевшие корабли – наши корабли я имею в виду – а над космодромом завис здоровенный крейсер. Другой завис над Новосаратовом. Но они ничего не жгли, мне Зислис сказал.

– Зислис? Он что, еще тут? А, ну да, корабли ведь вернули…

– А он никуда и не летал, – сообщила Юлька. – Сидел на наблюдении с Веригиным и этим американером… как его…

– Бэкхем, – подсказал молчун-Риггельд, и снова умолк.

– Ага, точно. Суваев еще с ними был одно время, потом ушел.

Юлька растерянно вздохнула.

– А Костя с тобой?

– Со мной. И еще тут один типчик… – я покосился на шлюз. Старатель с пацаном на руках изваянием маячил на фоне серой оболочки купола. – Точнее, даже не один. Полтора.

Юлька не стала уточнять – о чем я. Умница она, Юлька.

– Надо вас вытаскивать, – протянула она задумчиво. – «Саргасс» уже не починишь?

– Юля, – терпеливо сказал я. – «Саргасса» больше нет. Вообще нет. Из обломков даже шалаш не сложишь. И, между прочим, истребители, которые его сожгли, пошли в сторону заимки Курта. Эй, Курт, ты слышишь?

– Слышу, – отозвался Риггельд. – Только я не на заимке. Не на основной, точнее. Я на островке. Архипелаг Завгар знаешь?

– Это в южном полушарии, что ли? За Землей Четырех Ветров?

– Да.

«И у Риггельда есть левые рудники, – отметил я машинально. – Ну почему эта дурацкая шкатулка попалась именно мне?»

Я спиной чувствовал взгляд старателя и его малолетнего соседа. Если бы не я – сидели бы они сейчас по домам, занимались бы привычным. У мальца мать здравствовала бы. У этого долдона – братья и отец, какой уж ни есть.

Одно нажатие кнопки – и все кувырком. Как причудлив мир!

И как беспощаден.

– Юлька, – сказал я. – А ведь полеты сейчас опасны. Кто знает, сколько чужих истребителей сейчас рыщет в небе над Волгой? Сколько крейсеров торчат на орбите? Они, поди, и с орбиты тебя пожечь могут, что им стоит?

– То есть? – спросила Юлька недоуменно. – Ты намекаешь, чтобы я вас бросила?

Я промолчал.

– Рома, – сказала Юлька ласково. – Я тебе при встрече челюсть на сторону сворочу. Понял?

Я опять промолчал.

– Сидите на заимке, и никуда. Ясно? – велела Юлька сердитым голосом.

– А если чужие начнут жечь и заимки? Тоже сидеть? Савельев и Чистяков запеченные под куполом, подавать с зеленью и белым вином… – я сокрушенно вздохнул.

Ну, вот опять. Начинаю нести всякую околесицу, когда нужно думать, думать, и еще раз думать. Почему-то мое хваленое чутье помогает и подсказывает только когда враг рядом и готов в меня выстрелить. А вот в… э-э-э… долгосрочном планировании – помогать отказывается наотрез. Обидно, честное слово!

Тут на графике прозвучал характерный щелчок – включился еще кто-то.

– Ау! – позвал новый голос; я сразу распознал голос Смагина.

– Ну? – отозвалась Юлька.

– Никто только что частоту патруля не слушал? – осведомился Смагин. Голос его звучал странно и необычно, и я не сразу понял, что голос дрожит. Смагин был напуган и растерян.

– Нет, а что?

– Я слушал переговоры – пара патрульных ракетопланов завидела корабль Василевского, и пыталась его вызвать. «Хиус-II» отмолчался. Потом вблизи объявились истребители чужих. И все – канал очистился. Тихо, как в могиле.

«Вот именно, – подумал я. – В могиле. Очень метко подмечено.»

Не нужно было обладать развитым воображением, чтобы понять суть произошедшего. «Саргасс» сожгли на площадке, «Хиус-II», посудину Василевского, а заодно, наверное, и патруль – в воздухе.

– Василевского на корабле не было, – объяснил я зачем-то. – Его убили раньше. Так что скорбеть именно сейчас – не стоит.

– Я знаю, что его там не было, – нервно сказал Смагин. – Меня другое волнует. Чужие жгут корабли. Это что, война, так получается?

– Сообразил, наконец-то, – фыркнула Юлька. – Мыслитель!

– Какая это, Donnerwetter, война? – вставил с неудовольствием Риггельд. – Избиение младенцев это, а не война. Мы против чужих бессильны. И безоружны.

– Но что-то ведь нужно делать? Или просто дохнуть по очереди – покорно, как баранам на бойне? – не успокаивался Смагин.

Я его вполне понимал.

– Ты в полете? Или сидишь? – уточнил я.

– Сижу, – признался Смагин. – Как понял, что чужие атакуют, в воздухе, так и сел сразу же.

– Не переживай, на поверхности они тоже атакуют, – успокоил я его. – И где же именно ты сел?

– На юге, в степи. Сеткой накрылся от греха подальше и сижу.

Я вспомнил, что Смагин таскал с собой пятнистую маскировочную сеть. Накрой такой тряпищей звездолет – с полумили его не разглядишь. Особенно сверху.

– Молодец, – похвалил я. – Сиди пока, и не дергайся. Янка с тобой?

– Со мной…

– Совсем молодец! – вторично похвалил я. – Юля, что Хаецкие?

– Молчат пока, но они с Мустяцей и Прокудиным, я слышала, стартовали еще утром. Куда именно – не знаю.

– Так, – я начал загибать пальцы. – Юля, я, Курт и Юра – мы хоть и разбросаны территориально, зато хоть голосом связаны. Хаецкие куда-то смылись, Шумов на Луне, Василевский мертв. Зислис на космодроме… Но туда не сунешься сейчас. Больше искать некого. Кстати, я обещал Шумова вызвать… Думал, из атмосферы выйду – свяжусь. Надо быстро решить – что делать. И как втихую убраться с планеты.

– Боюсь, – вздохнул трезвый Риггельд, – втихую уже не получится. Чужие наверняка отслеживают всю сферу.

– Мне кажется, – вмешалась Юлька, – сначала нужно всем собраться. Территориально, как ты выразился. Разве нет, а, Рома?

– Ну, допустим, так. Но как это осуществить? Мы с Чистяковым теперь бескрылые…

– Рома, – спросил Риггельд деловито. – А хоть вездеход у вас остался?

– Кажется, остался, – ответил я неуверенно.

– Остался, остался, – подсказал с дивана Костя. – Даже два – у меня в дальнем капонире.

– Дуйте к Ворчливым Ключам, – предложил Риггельд. – Это как раз между моей заимкой и чистяковской. Там вас сам черт не отыщет. И небольшой звездолет там легко спрятать – не лайнер, конечно, но у нас лайнеров и нет. У меня там оборудован… ну, скажем так: бункер. А остальные потихоньку подтянутся. Что-то мне подсказывает: открытых и заметных издалека заимок и поселений надо избегать, а уж Новосаратов и вовсе обходить десятой дорогой. И в землю, в землю врыться по самые брови…

– Согласен, – поддержал Смагин. – Я ночи дождусь, и если все тихо будет, попробую на брюхе туда перетащиться. Хрен с ним, с горючим.

– Я тоже, – сказал Риггельд. – Только звездолет я на островке оставлю. Пусть… Про запас.

– Разумно, – согласилась Юлька. – Раз уж я в воздухе, то сразу туда и рвану.

– Садись на приводе, – посоветовал Риггельд. – Там каньон есть, вот в него и садись. Да не поленись, нарежь кустарнику и прикрой свой бумеранг.

– Пустое это, – вздохнул я печально. – Что чужие – визуально, что ли, корабли отыскивают? У них, небось, такая аппаратура – нам и во сне не приснится.

– Не знаю, – парировал Риггельд. – О чужих – ничего не знаю. Но наш брат-человек – скорее всего как раз визуально отыскивает. Я не могу сказать, что буду рад видеть в бункере ЛЮБОГО человека.

– А-а-а… – понял я. – Тогда ладно. Маскируйтесь. А мы поехали. Дай координаты, что ли…

– Только не открытым, – насторожилась Юлька. – Закодируй как-нибудь.

Риггельд некоторое время молчал, вычисляя.

– Рома, – сказал он. – Твой день рожденья. Сложи месяц и число. Умножь на десять. Вычти… э-э-э… Рыцари скольки островов, помнишь?

– Ага, – я все записывал, уже переводя в нормальные цифры, чтоб не путаться. – Помню.

– Вот столько островов, плюс еще один.

– Вычел. И последний знак отделил. Это широта, верно?

– Верно.

Подобным же способом Риггельд сообщил мне долготу и код входного шлюза.

Вряд ли головорезы вроде Шадрона или Плотного знают когда у меня день рождения. И вряд ли они читали те же книги, что я с друзьями. Да что там, вряд ли они вообще читают книги.

А уж чужим подобную головоломку вообще ни в жизнь не разгадать.

Одно только огорчало: у чужих наверняка найдется десяток способов обнаружить нас без всякого разгадывания шифров.

– Все. Разбежались, – подвел черту Риггельд.

– Юля, – попросил я. – Будь осторожна. Пожалуйста.

– Буду, Рома, – заверила она, и мне и вправду стало чуточку спокойнее.

Я выгрузил радиорежим из оперативки и отключил комп.

– Ну, что? – спросил я без особого энтузиазма. – Поехали?

Костя молча встал с дивана и направился к холодильнику.

– Эй, земляк! – позвал он старателя. – Отпусти пацана и иди сюда. Поможешь: жратвы с собой взять не помешает. А одному тащить неудобно. Ром, а ты пока выгони вездик из капонира. Капонир не заперт…

– Ладно, – согласился я и выглянул наружу. В ноздри снова ударил запах горелой органики.

Я обернулся к мальцу хмуро взирающему на меня снизу вверх.

– Пойдешь со мной? – спросил я. Вполне серьезно спросил, ненавижу сюсюкание даже с детьми.

– Пойду, – ответил пацан храбро. – Меня зовут Боря. А тебя?

– А меня – Рома.

И я протянул ему руку.

Так мы и вышли наружу вместе – тридцатилетний мужик и четырехлетний пацан. Держась за руки. И не скажу, чтобы мне это было менее нужно, чем ему – ребенку, на глазах у которого только что погибла мать. И, наверное, не только мать.

Небо Волги сверкало чистотой; инверсионные следы уже расползлись и растворились без следа. Даже не верилось, что еще совсем недавно тут проносились истребители чужих, поливая огнем рыжую степь плоскогорья Астрахань.

«А ведь придется поверить, – подумал я угрюмо. – Придется.»

Потому что другого выхода просто нет.