Смерть на стадионе

Анатоль Имерманис Смерть на стадионе

Город был похож на яйцо колибри в гнезде страуса.

«Яйцом» был сам город, древняя столица испанских конквистадоров, с карабкающимися вверх узкими улицами и неимоверно широкими площадями.

Мигелю Даймонту, привыкшему к геометрической планировке североамериканских городов, эти улицы казались похожими на детей, бегущих взапуски, словно дразня друг друга: мол, видишь наверху вазочку с мороженым? Спорим, я добегу туда первой!

И улица — авенида Долороса, или авенида Сан-Мартин, или как там её — забыв, что ей не четыре года, а все четыреста, что она уже старушка с ревматическими суставами, прытко, не разбирая дороги, устремляется вверх по террасам естественного амфитеатра. Но старческий мозг оказывает порой дурные услуги, и, внезапно забыв о мороженщице, к которой карабкалась с таким усердием, улица скатывается вниз по бесчисленным ступеням, истертым миллионами босых пяток, и пропадает в темной арке, чтобы вынырнуть в совершенно ином мире, где белые сталагмиты небоскребов врезаются в раскалённое небо.

«Гнездом страуса» были окружавшие город горы — хаотическое нагромождение конусов и прямоугольников, глубоких ущелий, куда никогда не заглядывало солнце, и могучих пиков, на которых его отблески были видны ещё долго после заката.

Снег слегка таял днем, а ночью снова покрывался ледяной коркой. Этот снег лежал на вершинах с тех времен, когда самого города не было ещё и в помине. Для тех, кто смотрел на него снизу, из города, он принимал порой обманчивый вид освежающего мороженого.

В этой иллюзии было нечто гипнотическое.

Стоило Мигелю Даймонту выйти на укрытый полосатым парусиновым навесом балкон, усесться в шезлонге и повернуть голову так, что в поле зрения оставался лишь один какой-нибудь пик, как его ненадолго охватывало обманчивое ощущение прохлады. Но уже через пять минут только что надетая чистая рубашка прилипала к груди, и Даймонту чудилось, что весь он, от шеи до пят, облеплен горячим масляным компрессом.

В городе было невыносимо жарко, и сознание, что там, на высоких пиках, температура круглый год держится ниже нуля, словно усиливало изнуряющую жару.

Сам город находился высоко над уровнем моря, и тысячи футов, если мерить по вертикали, отделяли его от самых высоких пиков.

Чтобы добраться до них по отвесным узким тропам, где даже привычные к горным дорогам вьючные мулы спотыкались, а порой и срывались в пропасть, надо было потратить много, много часов.

Пробыв на балконе не более десяти минут, Мигель Даймонт вернулся в комнату, плотно прикрыл за собой дверь, опустил штору и отправился в ванную. Душ, увы, был далеко не ледяным. Но с этим приходилось мириться, как и с многими другими неудобствами в этом старом отеле, построенном ещё в прошлом веке. В отличие от новых гостиниц — ровесников небоскребов — отель «Кондор», в котором жил Мигель Даймонт, не был даже оборудован кондиционером.

Зато он имел огромное преимущество — по крайней мере, в глазах Мигеля Даймонта. Прямо напротив бокового окна его комнаты находилась штаб-квартира Демократического Альянса.

Каждый день Даймонт с биноклем проводил у этого окна много часов.

Объектом наблюдения был высокий человек, чьё умное, вытянутое лицо с пристальным взглядом темно-карих глаз, смотревших в упор из-за стекол пенсне, было знакомо каждому жителю древнего города. Словно несмываемое клеймо, оно украшало бесчисленные предвыборные плакаты партии, чей приход к власти означал бы поворот в судьбе страны.

В том, что партия Демократический Альянс победит, ни у кого не было ни малейшего сомнения.

Существовал один-единственный способ предотвратить эту победу — убрать человека, сумевшего сплотить воедино разнородные элементы, из которых состоял Альянс. Единственного человека, в котором народ видел своего мессию.

Это и было задание, которое поручили Мигелю Даймонту.

Прежде чем выехать сюда, Мигель Даймонт просмотрел сотни метров отснятого в разное время и в разных местах фильма.

Председатель ЦК Демократического Альянса Кароль Альварес выступает на митинге. Альварес садится в автомобиль. Альварес пожимает руку касику затерянного в горах индейского селения. Альварес с женой и детыми на прогулке. Сотни метров Альвареса, сотни страниц тщательно собранного досье, которое содержало практически всё, что могло быть известно об этом человеке. Всё, вплоть до привычки во время футбольного матча держать в зубах незажженную сигарету.

Но всего этого Мигелю Даймонту было недостаточно. Он был из тех людей, сравнительно редких для его профессии, которым, прежде чем взяться за дело, необходимо самому изучить противника в непосредственной близости.

Дело было нелегкое. Совсем недавно коллеги Мигеля Даймонта убрали крупного прогрессивного деятеля в одной из стран Карибского бассейна. В разработке операции Даймонт, находившийся тогда в Риме, участия не принимал. Его коллеги столь неумело провели операцию, что спустя неделю после убийства разразился страшнейший скандал, и одному из начальников секретной службы пришлось взять на себя роль громоотвода.

Второй такой промах был недопустим. Все понимали, что Альвареса надо убрать. Но убрать так, чтобы не возникло ни малейших подозрений.

Ни яд, ни автомобильная катастрофа не годились. Следовало организовать такое стечение обстоятельств, при котором смерть Альвареса выглядела бы абсолютной случайностью.

Именно поэтому труднейшее дело было поручено Мигелю Даймонту — лучшему стратегу и тактику секретной службы.

Пока он ещё не знал, что придумает, но чувствовал, что решение придет само собой. Убрать Альвареса надо до выборов, а они состоятся через шестнадцать дней. Кроме необходимости устранить его так, чтобы виновником в глазах всего мира было одно провидение, на Мигеля Даймонта давил ещё цейтнот.

Но ни этот бег наперегонки со временем, ни удушающая жара не выводили его из равновесия. Мигель Даймонт был профессионалом, а истинный профессионал не должен иметь того, что люди более слабой психической структуры называют нервами. Каждый день Мигель Даймонт с терпением паука, создающего сложную паутину, и со спокойствием идола садился у бокового окна, брал в руки бинокль и часами наблюдал за противоположным домом.

Каждый раз, когда в окулярах появлялось умное лицо Альвареса, Мигель Даймонт улыбался краешком губ. Он не просто разглядывал своего противника. Он как бы приближался к нему: на шаг, ещё на шаг. По жестам, походке, мимике он пытался проникнуть в самую суть этого человека, изучить его характер, найти в нём самом то, что необходимо для успеха операции.

Когда Альварес, сопровождаемый своими соратниками, покидал штаб-квартиру партии, Мигель Даймонт позволял себе короткий отдых. Он выходил на балкон и, глядя на далекие снежные пики, говорил себе: «Вот она — цель! Бесконечно далека, неприступна, а всё-таки до неё можно добраться».

Он возвращался в комнату, холодным душем смывал с лица и тела мерзкое ощущение горячего компресса, наливал в бокал лимонный сок, бросал побольше льда и, медленно потягивая прохладный напиток, думал.

В регистрационной книге отеля «Кондор» Мигель Даймонт числился швейцарским коммерсантом Лотаром Гешоником, совладельцем фирмы по производству оптических приборов. Единственным товаром, который сам Даймонт собирался импортировать в эту страну, был оптический прицел снайперской винтовки. Но, возникни надобность, он мог толково поговорить о делах представляемой им фирмы.

Мигель Даймонт не принадлежал к числу старомодных «рыцарей плаща и кинжала» — настоящих док, когда дело касалось диверсий, заговоров, убийств, но полных невежд во всём остальном.

К тому же представляемая Даймонтом фирма действительно существовала. Прежде чем отправиться на разработку операции, Даймонт лично позаботился об этом. Фирма «Свисоптик» имела конторы в Берне и Цюрихе и давала объявления в крупных швейцарских газетах.

Как и всякому процветающему коммерсанту, Даймонту в роли Лотара Гешоника полагалось иметь личную секретаршу. Беата Андерсон прилетела вместе с ним, поселилась в соседнем номере и каждое утро ровно в семь часов переводила ему сообщения местных газет.

Мигель Даймонт выбрал себе в помощники эту давнюю сотрудницу секретной службы не только за знание испанского языка. Беата была прекрасной связной. Даймонт считал в данном случае необходимым избегать прямых контактов — как со своим коллегой, фигурировавшим в штате посольства в качестве пресс-атташе, так и с агентами, которым была предназначена та или иная роль в операции.

Из множества статей и заметок, помещенных в местных газетах, в том числе в органе Демократического Альянса «Венсеремос», Беата подбирала лишь тот материал, который мог заинтересовать шефа. Сотрудница отдела сбора информации, она владела семью языками и уже не раз выполняла для него подобную работу.

Сегодня её внимание привлекли две заметки.

В семь часов вечера должно было состояться заседание Центрального комитета Демократического Альянса, на котором предполагалось обсудить возможность союза на выборах с партией «Прогресс и свобода».

Это была, по существу, мелкобуржуазная группировка, не вполне согласная с Демократическим Альянсом касательно широких социальных реформ, но всецело одобряющая установку на независимую экономическую и внешнюю политику.

Вторая заметка была напечатана в отделе спортивных новостей.

Сегодня, также в семь часов вечера, должен был состояться футбольный матч между столичной командой «Ла Монтанья», занявшей в прошлом году первое место в национальной лиге, и командой «Санта Роса», имевшей все шансы стать в нынешнем сезоне чемпионом. Сообщалось, что все билеты проданы за две недели до матча и что полиция арестовала перекупщиков, сбывавших билеты на лучшие места по неслыханной цене.

Этот матч имел особое значение, ибо после него тренер национальной сборной Кастильо Мендоса собирался окончательно определить состав команды, которая на следующей неделе должна была встретиться с эквадорцами.

Как и Даймонт, Беата Андерсон читала досье Кароля Альвареса и знала, что он слывет заядлым футбольным болельщиком. Она была уверена, что эта информация должна заинтересовать шефа.

Однако Мигель Даймонт прослушал её с таким же невозмутимым видом, как и заметку, в которой сообщалось о назначении особой комиссии по расследованию нелегального вывоза за границу археологических ценностей.

В действительности Мигель Даймонт был весьма доволен тем, как совпали два как будто ничем друг с другом не связанных факта — заседание Центрального комитета Демократического Альянса и футбольный матч.

Его безразличие было профессиональной маской. Даже скорее привычкой. Беате он вполне доверял, но был убежден: начальник, не умеющий скрывать свои мысли от подчиненного, дает полную возможность подчиненному сесть в своё кресло

— Спасибо, Беата! На сегодня достаточно! Нам через полчаса надо быть в министерстве торговли.

Говорил он на немецком языке, как и полагалось коммерсанту из Цюриха, где большинство жителей разговаривают на швейцарско-немецком диалекте.

Что касается переговоров с министерством торговли, да и с некоторыми экспортно-импортными фирмами, то это занятие не было таким уж пустопорожним, каким казалось.

Если операция удастся (а Мигель Даймонт в этом не сомневался), никому не придет в голову заподозрить в чем-либо солидного швейцарского коммерсанта…

Вернувшись из министерства, Мигель Даймонт в одиночестве пообедал в ресторане отеля. Затем по старомодной широкой лестнице (в отеле «Концор» отсутствовали не только кондиционеры, но и лифт) поднялся наверх и на час заперся в комнате Беаты. Проходящие по коридору служащие гостиницы, увидев на дверях табличку «Не тревожить!», многозначительно улыбались. Это входило в расчет Мигеля Даймонта. Пусть думают, что секретарша по совместительству его любовница.

В действительности он в этом не нуждался. Дома у него были жена и двое детей, а вне дома он обходился без женщин. Мигель Даймонт полагал, что амурные похождения отвлекают от главного. А главное для него было: думать, планировать, принимать безошибочные решения.

Вот и сейчас, удобно усевшись в кресле, он думал. Время от времени Беата, расположившаяся с книгой на диване, поворачивала голову в его сторону и лишний раз убеждалась, что он её совершенно не замечает.

Ровно в половине шестого Мигель Даймонт занял свой наблюдательный пост у бокового окна. Один за другим съезжались члены ЦК Демократического Альянса. Альвареса среди них не было. Он появился лишь поздно вечером, когда совещание подходило к концу.

В момент, когда Кароль Альварес выпрыгнул из автомобиля и почти бегом устремился к входным дверям штаб-квартиры, Мигель Даймонт был готов мысленно аплодировать ему.

Ещё до того, как Мигель Даймонт увидел Альвареса на экране телевизора среди огромной толпы, заполнившей стадион (между прочим, матч закончился со счетом 3:2 в пользу столичной «Ла Монтаньи»), он предугадал этот, казалось бы, легкомысленный поступок. Предугадал, что Альварес даже ради важного политического совещания не откажется от футбола. Для Даймонта это означало, что он достаточно изучил характер противника. Это давало возможность прогнозировать поведение Альвареса в схожих ситуациях.

Только сейчас Мигель Даймонт по-настоящему осознал, насколько опасен Альварес. В стране, где футбол пользовался почти фантастической популярностью, может быть, эта приверженность футболу и делала Альвареса столь популярной фигурой. Выступая на митинге, он оставался политическим деятелем — интеллигентом, отделенным пропастью от безграмотного индейца, прозябающего в нищем горном селении. Зато, сидя на трибуне стадиона среди тысяч болельщиков, Альварес становился человеком из народа, человеком, для которого чаяния простого люда являлись не чем-то умозрительным, а важной частью его жизни.

В этот вечер Мигель Даймонт лег спать с полной убежденностью, что значительно приблизился к своей цели.

В шесть часов утра он, как обычно, встал, принял ванну, побрился и в электрической кофеварке сварил себе кофе. С дымящейся чашкой в руке он вышел на балкон. Было ещё сравнительно прохладно. На пиках далеких гор играли лучи восходящего солнца.

В семь часов утра Беата, как обычно, пришла с целым ворохом газет. Все они крупными заголовками извещали читателей, что намечавшийся блок Демократического Альянса и партии «Прогресс и свобода» стал свершившимся фактом. Это означало, что Альварес на предстоящих выборах получит не просто большинство, а подавляющее большинство голосов. Одна статья так и была озаглавлена: «Кароль Альварес — будущий президент!»

Преградить ему путь к президентству можно было лишь одним-единственным способом. И Мигель Даймонт, перед которым стояла эта задача, уже знал, как это сделать.

Каждый день Мигель Даймонт несколько часов посвящал прогулке по городу. Вместе с Беатой бродил по шумным рынкам, где фрукты всех цветов и оттенков соревновались в пестроте с покрывалами и циновками, выделкой которых славились местные индейцы.

Посещал богослужения в старинных соборах с непомерно высокими сводами, наполненных гулким, почти осязаемым полумраком, в котором мерцали электрические свечи. Потом они подолгу сидели в каком-нибудь кафе под открытым небом, где пили черный, густой, как смола, кофе или излюбленный местными жителями напиток, настоянный на орехах кола. После темной прохлады церквей духота под натянутыми над столиками тентами казалась вовсе невыносимой.

Прогулки эти имели двоякую цель. Играя роль швейцарского коммерсанта, впервые попавшего в экзотическую для него страну, Мигель Даймонт, естественно, должен был интересоваться местными достопримечательностями.

Но важнее было то, что таким образом Мигель Даймонт всегда знал, о чём толкуют люди, что их волнует, чем они озабочены: где бы они ни находились, чем бы ни занимались, Беата постоянно прислушивалась к чужим разговорам.

Больше всего говорили о выборах, но в последние дни главной темой стал предстоящий матч национальной сборной с эквадорцами. Страсти были накалены. Прошлогодний матч кончился незаслуженной победой эквадорцев. По крайней мере, местные болельщики считали, что национальная сборная, которая в течение всего матча имела некоторый перевес, проиграла в результате нечистого сговора. Большинство утверждало, что подкуплен судья. Но некоторые полагали, что эквадорцы подкупили полузащитника национальной сборной, от ноги которого мяч угодил в собственные ворота.

Тот матч завершался грандиозной потасовкой между болельщиками обеих команд. Эквадорской полиции пришлось применить слезоточивый газ.

Что касается незадачливого полузащитника, то ему как следует досталось от соотечественников. Почти месяц он пролежал в эквадорской больнице. Получив за это время свыше тысячи угрожающих писем, он понял, что возвращаться на родину небезопасно, и принял решение выступать за итальянский клуб «Ювентус».

Вся атмосфера в городе, этом беспорядочном лабиринте широких площадей и извилистых улиц, казалась предельно наэлектризованной. Футбол! Где-то здесь таилось для Мигеля Даймонта решение его задачи.

В то утро Мигель Даймонт проснулся чуть раньше обычного. Проснулся от того, что пунктирно намеченный план операции наконец-то обрел конкретные очертания.

В эту минуту Даймонт казался себе полководцем, разыгрывающим на штабной карте предстоящее сражение. Учет местности, расстановка сил, введение в бой того или иного соединения, характер противника — всё скрупулезно высчитывалось, проверялось, перепроверялось. Всё эти сложные хитроумные расчеты служили единой цели — подготовке сокрушительного артиллерийского залпа.

Мигель Даймонт уже знал, где, когда и при каких обстоятельствах умрет Кароль Альварес.

Из миллиона людей, которые будут оплакивать безвременную смерть, ни одному не придет в голову, что её запланировал и осуществил он — Мигель Даймонт.

Пока Беата раскладывала газеты на столе, Даймонт стоял в открытых дверях балкона и, глядя на самый высокий, покрытый снежной шапкой пик, обдумывал, какие распоряжения дать ей в первую очередь. Затем подошел к столу и сказал:

— Переводить мы сегодня не будем! Есть дела более срочные. Узнайте, кто будет судить матч.

И тут его рассеянный взгляд остановился на крупном заголовке: «Назревает пограничный инцидент с Эквадором!»

Рука автоматически поднялась и прижалась к виску. Он ещё ничего не знал о пограничном инциденте, но долголетняя привычка предугадывать возможное развитие любой ситуации заставила его насторожиться. Скорее это была даже не привычка, а профессиональная интуиция. Именно она в немалой мере способствовала его продвижению по службе.

Так же, как опытный альпинист по еле заметному дрожанию воздуха предчувствует готовую вот-вот обрушиться лавину, так и он ощутил опасность, подстерегающую его столь тщательно выношенный план.

— Извините, дела откладываются. — Его лицо снова приняло обычное невозмутимое выражение. — Переведите мне все статьи, где речь идет о пограничном инциденте… Как вы сами понимаете, такого рода происшествия могут в какой-то мере повлиять на дела нашей фирмы.

Фраза имела двойной смысл.

Ещё до приезда Мигеля Даймонта секретная служба внедрила в персонал отеля своего сотрудника. Дважды в день он проверял, нет ли в комнатах Даймонта и Беаты подслушивающих устройств. Даймонт был настолько уверен в своей маскировке, что считал эту предосторожность излишней. Но такова была процедура, которой должны были подчиняться лица, участвовавшие в любой секретной операции.

Правда, Даймонт принимал в расчет простое любопытство, присущее горничным и коридорным любого отеля. Как бы заняты они ни были, время для подслушивания всегда найдется.

Поэтому Даймонт разговаривал с Беатой исключительно по-немецки.

Для большинства персонала (в этой стране даже самые простые фразы на английском понимали весьма немногие) язык этот являлся сплошной абракадаброй. Но коллега Даймонта, ответственный за его легенду, установил, что горничная Аманда Эрера — внучка бывшего германского подданного. Не исключено, что она хотя бы частично владеет немецким.

Так что такая, казалось бы, пустяковая предосторожность, как применение слова «фирма», отнюдь не являлась излишней.

Наиболее подробную статью о пограничном конфликте опубликовала «Аксион» — газета, тесно связанная с правительственными кругами.

«Наше национальное археологическое управление уже давно било тревогу в связи с хищением древностей и вывозом их за границу. Предметы древней культуры инкского и доинкского периодов исчезают из храмов и центров раскопок, контрабандным путем вывозятся из страны и в конечном итоге обогащают коллекции североамериканских миллионеров, готовых платить за них баснословные суммы.

Сенсацию вызвало происшествие, связанное с открытием на горном плато Храма Солнца, который ученые относят к так называемой культуре «шавон», предшествовавшей культуре инков.

Индеец из племени кечуа Теу Тачкау, разыскивая отбившуюся от стада ламу, внезапно наткнулся в джунглях на каменную стелу. Прорубившись при помощи мачете сквозь сплошные заросли, индеец увидел целый комплекс застроек, накрытый, словно мохнатой зеленой шапкой, дремучей растительностью.

Когда спустя полгода специально организованная Национальным археологическим управлением экспедиция добралась до храма, оказалось, что ученых успели опередить грабители.

Исчезли многие барельефы и стелы с изображением богов, даже весившая многие тонны огромная, изваянная из камня голова. Не вызывало сомнений, что грабители были оснащены самой современной техникой, в том числе бульдозерами. Для того чтобы вывезти древности из джунглей, им пришлось проложить добрый десяток километров автомобильной дороги.

Это сенсационное сообщение лишний раз подтвердило неоднократно высказанное специалистами убеждение, что хищением древностей занимается хорошо организованная банда гангстеров. Исходя из того, что вывоз столь громоздких предметов возможен лишь при использовании транспортных самолетов, возникло предположение, что в распоряжении гангстеров имеется хорошо оборудованный аэродром.

Несмотря на все усилия полиции и пограничной охраны, обнаружить его до сих пор не удавалось.

Перелом наступил на прошлой неделе, когда полиция арестовала подданного Соединенных Штатов Джона Круазала. В тайнике его автомобиля обнаружили несколько золотых предметов, похищенных из археологического музея. Полиции удалось установить, что под именем Джона Круазала скрывается дважды осужденный в Соединенных Штатах за хищение предметов искусства и вооруженный взлом, разыскиваемый американскими властями гангстер Альф Данетти. Найденные у Данетти бумаги, в том числе список похищенных из Храма Солнца ценностей, а также его показания дали возможность выйти на след всей банды.

Специальный отряд полиции, подкрепленный соединением пограничной стражи, окружил перевалочную базу гангстеров и потайной аэродром, оборудованный ими в труднодоступной горной местности.

Аэродром находился на северном склоне плато Мадре-Диос на границе с Эквадором, примерно в пятидесяти километрах от обнаруженного недавно Храма Солнца.

Полиция настигла гангстеров как раз в тот момент, когда погрузка похищенных из храма ценностей на очередной транспортный самолет подходила к концу.

На предложение полиции сдаться гангстеры ответили огнём. Завязалась перестрелка, в ходе которой имелись убитые и раненые с той и другой стороны.

В разгар боя на место происшествия явился отряд эквадорских пограничников. Они настаивали на том, чтобы наши силы вторглись на территорию Эквадора.

Наша полиция прекратила огонь. Воспользовавшись этим, оставшиеся в живых гангстеры, бросив на произвол судьбы транспортный самолет, бежали в сторону Эквадора.

При попытке задержать их при помощи оружия наши полицейские и пограничники были остановлены ответным огнем эквадорцев.

Граница в этом труднодоступном горном районе была установлена договором 1852 года после победы наших войск над эквадорцами и до сегодняшнего дня эквадорским правительством ни разу не оспаривалась.

Наш министр иностранных дел сеньор Хуанито де Лас Торрес вчера вызвал полномочного посла Эквадора и вручил ему протест против нарушения границы.

Как нам сегодня стало известно, эквадорское правительство вместо того, чтобы принести извинение, прибегло к недостойной уловке.

Ссылаясь на изданную в 1893 году карту перуанского генерального штаба, на которой часть северного склона плато Мадре-Диос ошибочно обозначена как находящаяся за пределами государственной границы, а также на то обстоятельство, что текст мирной конвенции 1852 года в отношении этого участка сформулирован весьма расплывчато, правительство Эквадора предъявляет незаконные претензии на эти исконно перуанские земли.

Корреспонденты иностранных телеграфных агентств передают из Куско, что в нарушение всех международных прав правительство Эквадора сосредоточивает в данном районе войсковые соединения численностью до одной дивизии.

В свою очередь, наша пограничная стража усилена дивизионом легкой ракетной артиллерии и двумя ротами бронетанковых войск.

Однако, следуя миролюбивому курсу, которого издавна придерживается наше правительство, командующему пограничным районом полковнику Алонсо де Ортега и Буэнависта дано указание: избегая прямого столкновения, по мере возможности не отвечать на провокации противника.

В министерстве иностранных дел нам сообщили, что наш представитель в Организации Объединенных Наций сеньор Людовико Роса уполномочен обратиться в Совет Безопасности с просьбой помочь в урегулировании возникшего конфликта».

Закончив перевод статьи, Беата взглянула на шефа. Нечасто приходилось ей видеть его таким.

Мигель Даймонт сидел, подперев подбородок. Нахмуренный, сосредоточенный и в то же время как бы отрешенный взгляд, пройдя сквозь Беату, был, казалось, направлен в одному ему ведомую далекую точку. А именно — к тайному аэродрому на северном склоне горного плато Мадре-Диос.

Столь некстати возникший конфликт грозил свести на нет тщательно продуманную операцию.

Даймонт невольно усмехнулся. По иронии судьбы непосредственную роль в этом пограничном инциденте играл аэродром, который своим существованием отчасти обязан лично ему.

Полгода назад секретная служба уже считалась с тем, что Альварес может стать президентом. Шеф Мигеля Даймонта тогда ещё не думал, что единственным решением может быть физическое устранение руководителя Демократического Альянса.

Это решение приобрело приоритет лишь после того, как Даймонт разработал теоретическую схему «идеального убийства». Убийства, где смерть жертвы будет приписана не истинным виновникам, а слепому року.

Секретная служба разрабатывала планы свержения Альвареса с президентского поста. Как всегда в таких ситуациях, решающей картой в этой игре должен был стать вооруженный мятеж.

Чтобы снабжать повстанцев оружием, а заодно засылать внутрь страны тайных агентов, и был оборудован аэродром на плато Мадре-Диос. Оборудован именно в этом месте, так как район из-за нечеткости пограничной линии был, в сущности, ничьей землей. Сюда были переброшены пилотируемые сотрудниками секретной службы транспортные самолеты, курсировавшие до сих пор на воздушных подступах к южной Анголе.

До выборов и грозящего неисчислимыми бедами президентства Альвареса было ещё далеко. Надо было проверить пригодность горного аэродрома, проложить наиболее выгодную воздушную трассу через границу до секретной базы на территории Эквадора и — главное — разведать сравнительно безопасные дороги для доставки груза и агентов внутрь страны.

Чтобы не раскрыть себя в случае провала, секретная служба перепоручила проверку «посторонним лицам». Такой метод был уже неоднократно опробован (в частности, в Индокитае) и, по мнению специалистов, вполне себя оправдывал.

Аэродром Мадре-Диос, оборудование которого обошлось в огромную сумму, и три самолета «Фарман-50» были переданы синдикату гангстеров, занимавшихся хищением и контрабандной торговлей древностями. Передача осуществлялась при помощи подставных лиц, им же гангстеры обязаны были перечислять половину прибыли.

Всё шло отлично до того момента, когда Мигель Даймонт предложил альтернативный, оптимальный план, делающий ненужными дорогостоящие трудоемкие усилия по организации мятежа, переброске оружия и агентов в глубь страны. Ненужной стала линия переброски, ненужным — горный аэродром, ненужной — секретная база на территории Эквадора.

Но сила секретной службы в том и состоит, что она является как бы государством в государстве и, как всякое государство, нуждается в секретных средствах. Поэтому гангстеры продолжали пользоваться аэродромом Мадре-Диос, а секретная служба продолжала получать немалый доход.

Сейчас этот жирный куш встал поперек горла.

Следующий день доказал, что Мигель Даймонт не ошибся.

Дальнейшее развитие пограничного конфликта привело именно к тем последствиям, которых он опасался: тон местной печати становился всё более агрессивным.

В свою очередь, правительство Эквадора, которое вначале согласилось передать вопрос о территориальной принадлежности спорного района третейскому суду, внезапно заявило, что непременным условием переговоров является отвод войскового контингента противника из пограничной зоны.

Некоторые международные обозреватели приписывали неожиданную непримиримость Эквадора вмешательству Соединенных Штатов. Во всяком случае, требование об отводе перуанских войск было выдвинуто после встречи президента Эквадора с американским послом.

Мигель Даймонт отлично знал, что в данном случае международные обозреватели не ошибаются. Раздоры между соседними странами континента почти всегда были на руку Вашингтону, неоднократно секретная служба хитроумно раздувала тлеющие угольки.

На сей раз интересы секретной службы, которую представлял Мигель Даймонт, не совпадали с позицией госдепартамента.

И когда во вторник местные газеты гневно обрушились на эквадорское правительство, запретившее своей национальной сборной встретиться в матче-реванше с футбольной командой Перу, Даймонт решил действовать.

В десять часов он позвонил дежурному портье:

— Распорядитесь, чтобы моя машина была подана к подъезду!

Галантно открыв дверцу и усадив Беату, Мигель Даймонт сел за руль. Ехал он наугад. Петляя по кривым улочкам, после которых просторные гулкие площади казались ещё более огромными, автомобиль карабкался вверх. Временами, когда гладкая булыжная мостовая сменялась каскадом высеченных в скале широких ступеней, приходилось делать большой крюк.

Горы, столь далекие в начале пути, становились всё ближе, и наконец автомобиль добрался до отвесного карниза.

Здесь шоссейная дорога, начатая при прежнем правительстве, круто обрывалась. Нынешнее, столкнувшись с новыми, ещё более неразрешимыми экономическими трудностями, приостановило строительство.

Гладко укатанное гудроновое покрытие внезапно сменялось головоломной тропой. Подбадриваемая пронзительными криками погонщиков, по ней карабкалась вереница вьючных мулов.

Мигель Даймонт вспомнил переведенный Беатой очерк, озаглавленный «Дорога с тысячелетней биографией». В нём, в частности, указывалось, что в этих местах при погрузке вьючного животного с незапамятных времен применялся принцип коромысла. Поклажа с обеих сторон должна была иметь примерно одинаковый вес. В противном случае мулу невозможно сохранить равновесие на головокружительно узкой тропке, где малейшая неосторожность грозит неминуемой гибелью.

Сейчас Мигель сам находился в роли такого мула. По пути сюда он молчал, дотошно взвешивая каждый дальнейший шаг. Автомобильная поездка была предпринята вовсе не для того, чтобы любоваться горами вблизи. Хотя дважды в день их комнаты тщательно обшаривались специалистом по обнаружению потайных микрофонов, всё же в гостинице они не были гарантированы от подслушивания.

Лишь в автомобиле, снабженном эффективнейшим противоподслушивающим устройством, такая возможность полностью исключалась.

Кстати, транспортный сектор секретной службы выделил было в распоряжение Даймонта специально оборудованную машину американского производства. Он отказался. Как всегда, когда надо было создать себе «легенду», он старался не допустить ни одного фальшивого штриха.

Уважающий себя богатый швейцарский коммерсант купит автомобиль итальянской или западногерманской марки, ни в коем случае не американской. По настоянию Даймонта был приобретен «альфа-ромео» новейшего выпуска, прошедший стандартную обработку в спецлаборатории секретной службы.

— Я слушаю, шеф! — Беата первая прервала молчание.

— Подождите! — отмахнулся Даймонт.

До решающего сражения было ещё далеко. То, что сейчас обдумывалось, являлось всего лишь маневрированием для занятия исходных позиций. Но и на таком предварительном этапе малейшее упущение могло иметь роковые последствия.

Даймонт лишний раз проверил в уме свой план. Разобрал его наподобие часового механизма на составные части, снова собрал. Механизм казался в полном порядке. Но Даймонт чувствовал: не хватает какой-то детали.

Просветление пришло секунду спустя. Ну, конечно, это оборудованная секретной службой тайная база на территории Эквадора! База, на которой, перелетев границу, приземлялись транспортные самолеты с похищенными гангстерами предметами храмового культа. По всей вероятности, часть добычи еще находится там.

Примерно пятнадцать минут, четко выговаривая каждое слово, Мигель Даймонт давал указания Беате. По сложному каналу эти указания, облаченные в форму рекомендации, дойдут до начальника секретной службы, от него — к ответственнейшему правительственному лицу, от того — к его подчиненным, от тех — к американскому послу в Эквадоре.

О новой встрече посла с президентом этой страны ни одному из иностранных корреспондентов, слетевшихся в столицы обоих государств в надежде поживиться за счет назревающего военного конфликта, не удалось пронюхать. Поэтому полной неожиданностью для них явилось официальное сообщение, опубликованное несколько дней спустя.

Правительство Эквадора приносило свои извинения. Правительство Эквадора признавало, что мирный договор 1852 года, безусловно, закрепил спорную территорию за Перу. Правительство Эквадора соглашалось с тем, что граница, зафиксированная в 1893 году картой генерального штаба перуанской армии, не является официальным документом, поскольку картографы допустили явную ошибку.

Более того, официально сообщалось, что эквадорской полицией приняты все меры, чтобы вернуть перуанцам похищенные археологические ценности. Уже удалось обнаружить перевалочную базу гангстеров. Найденные там изваяния, а также золотые предметы из Храма Солнца будут в ближайшее время доставлены в Лиму.

Беата перевела это сообщение, напечатанное под крупными заголовками во всех местных газетах. Мигель Даймонт усмехнулся. Из сотен тысяч людей, населяющих этот древний город, лишь они двое знали, что было сказано американским послом при его второй встрече с министром иностранных дел Эквадора.

Мигель Даймонт вышел на балкон.

На этот раз он не смотрел на далекие пики гор. Его взгляд был устремлен вниз, на улицу, где столпившиеся у афиш прохожие бурно выражали свою радость.

Радость не имела прямого отношения к благополучному исходу назревавшей войны с Эквадором. Огромными багровыми буквами на темном фоне афиши призывали публику посетить матч-реванш между футбольными сборными Перу и Эквадора.

Матч, который мог так и не состояться, не возьми Мигель Даймонт на себя роль всемогущего провидения.

Игра была назначена на следующий вторник, местом сражения избран стадион столичного спортивного клуба «Ла Монтанья», вмещающий сто десять тысяч зрителей.

Мигель Даймонт простоял на балконе дольше обычного. На этот раз он не ощущал удушающей жары, хотя по радио объявили, что температура превысила рекордные отметки.

В словно промытой спиртом голове, в упругих мышцах, будто обработанных искусными пальцами опытного массажиста, во всём теле он ощущал космический, неземной холод.

Тот пронзительный холод, который овладевал им, когда задуманная операция спускалась с поднебесья стратегической мысли наземь — на твердую почву тактического действия.

Вернувшись в комнату, он улыбнулся Беате:

— Читать газеты мы больше не будем. Считаю, что я достаточно ознакомился с положением в стране, чтобы добиться для фирмы выгодного контракта. Кстати, внизу расклеены афиши футбольного матча. Интересно, кто будет судить?

Подготовка к операции могла начинаться.

Многочисленные лица, принимавшие участие в предварительной фазе операции, даже понаслышке не были знакомы с Мигелем Даймонтом. Слепо выполняя его конкретные указания, они понятия не имели, от кого те исходят. Даже отдаленно не представляли себе, чему служат и какой конечный результат дадут их разрозненные, порою им самим непонятные действия.

Например, в столице Мексики городе Мехико целая бригада самых пронырливых ищеек секретной службы несколько дней трудилась, собирая сведения о некоем совершенно им незнакомом Фернандо Херере, досконально изучила всю его подноготную, включая самые щекотливые подробности интимной жизни.

Ни они, представившие пухлое досье в несколько сот страниц, ни сам объект этого микроскопического исследования понятия не имели, по какой причине секретная служба проявляет к нему столь повышенный интерес.

Фернандо Херера был женат. Но, как почти всякий полнокровный латиноамериканец, не ограничивал свою эротическую деятельность узкими семейными рамками.

Познакомившись с тридцатилетней манекенщицей Кларой Болан, Фернандо Херера решил, что ему крупно повезло. Клара была идеальной постоянной любовницей, к тому же требовала меньших расходов, чем целая дюжина временных, весьма далеких от идеала, любовниц.

К сожалению, их в высшей мере гармоничная связь прервалась из-за бриллиантовых серег. Клара считала, что они ей очень к лицу, а её другу вполне по карману. Фернандо Херера, не посмев открыто заявить, что столь дорогой подарок не соответствует его представлению об идеальной любовнице, пытался убедить Клару, что красивой, современной женщине бриллианты не идут.

Вместо того чтобы образумить Клару, этот комплимент привел её в бешенство. Она запустила в него полным бокалом, в результате чего на правой щеке остался маленький шрам, а на только что сшитом дорогом костюме разводы от яичного ликера, которые химчистка так и не сумела до конца вывести.

Несмотря на бурный разрыв, Фернандо Херера, покоясь в объятиях временных, далеких от идеала, любовниц, частенько вспоминал Клару. Как-то он заглянул в записную книжку, где расходы на сексуальную деятельность прятались от жены под маской проигрышей и выигрышей на популярном у мексиканцев футбольном тотализаторе.

В эту минуту Фернандо Херера по-настоящему осознал тяжесть своей потери. Хотя каждая из временных любовниц обходилась дешевле Клары, оптом они пожирали вдвое больше денег.

Однажды вечером (жена и дети уже спали) Фернандо Херера угрюмо сидел у телевизора, вспоминая бурную сцену, приведшую к разрыву.

После весьма интересного боя быков, в котором, кроме местных матадоров, участвовал знаменитый торреро из Испании, Клара предложила пройтись до дома пешком.

Это случалось не так уж редко. Нелегко перехватить такси перед носом у сотен людей, стремящихся домой после боя быков и настолько разгоряченных драматическим зрелищем, что они сами в случае конфликта превращаются в разъяренных животных.

Странно было то, что Клара выбрала на сей раз не кратчайшую дорогу к своему дому, а повела Фернандо Хереру окольным путем, через парк Монтесумы и ярко освещенную рекламными огнями торговую улицу, которую местные жители из-за обилия золота и драгоценностей, выставленных в зеркальных витринах ювелиров, в шутку называли улицей ацтекских сокровищ.

Когда Клара остановилась у одного из этих сверхроскошных магазинов, Фернандо Херера не подозревал, что его заманили в ловушку.

— Тебе нравятся эти серьги? — спросила она, небрежно указывая вставленной в мундштук сигаретой на бархатную подушечку, на которой в ярчайшем луче нацеленного на неё мини-юпитера переливались разноцветными огнями два новолунных светила.

— Недурно, — рассеянно отозвался Фернандо Херера, столь же рассеянно скользнув взглядом по табличке с ценой, и счел нужным осторожно добавить:

— Хотя…

— Что хотя?

Руководимый неясным инстинктом, Фернандо Херера пробурчал:

— Хотя не могу представить себе человека, который согласился бы заплатить за эту безделушку такую сумму.

— А я могу себе представить. Более того, я знаю человека, который подарит мне эти серьги.

В Фернандо Херере остро вскипела мужская ревность:

— Кто он?!

— А ты не догадываешься? — И Клара перевела разговор на самый интересный бой сегодняшней корриды. Она с полным основанием восхищалась испанским гастролером, который, повернувшись к быку спиной, что считается проявлением высшего мужества, прикончил того одним ударом.

Ответ на свой вопрос Фернандо Херера получил спустя два часа.

Слишком усталые от любовных утех, чтобы добраться до ванной, они, лежа в постели, подставляли разгоряченные тела мощной струе вентилятора.

— Это ты! — шепнула Клара, прижимаясь к нему.

— Я?! — Фернандо оторопел, поняв, что попал в критическую ситуацию. Чтобы выиграть время, он соврал, будто ждет звонка из олимпийского комитета, и стал поспешно одеваться. Тем временем Клара разлила по бокалам липкий яичный ликер, привезенный им из Мюнхена, где Херера судил матч между местным «Унионом» и австрийской футбольной командой «Рапид».

Фернандо Херера не сумел придумать подходящий аргумент, который вразумил бы Клару и в то же время не звучал бы грубым отказом.

Начался дурацкий разговор.

Клара утверждала, что, получив в подарок желанные серьги, она стала бы ещё более идеальной любовницей. На что Фернандо возразил, что она и так вполне соответствует его идеалу. Клара резко ответила, что, мол, человек, не желающий принести своему идеалу даже незначительную финансовую жертву, вообще не имеет права разглагольствовать об идеалах.

И тут сам черт надоумил его сказать, что по-настоящему красивая женщина не нуждается в дополнительных украшениях.

— Значит, ты не считаешь меня по-настоящему красивой?! — И бокал с липким ликером цвета детского поноса с размахом стукнулся о его лицо.

Всё это Фернандо вспоминал, сидя перед телевизором, на котором мелькали призрачные тени. Вспоминал, как относил испорченный костюм в химчистку. Как потом разглядывал разводы, оставшиеся на белоснежном материале, проклиная себя за то, что не догадался привезти тогда из Мюнхена тминную водку вместо этого проклятого ликёра.

Вспоминал с грустью и с некоторой долей самобичевания. Существовал ведь вполне приемлемый выход из критической ситуации. Правда, серьги были дороговаты, если платить за них из собственного кармана. Но кто мешал ему оказать кое-кому небольшую услугу, в результате которой Клара получила бы свои серьги, а он сохранил бы идеальную любовницу.

Печальные размышления прервал телефонный звонок. Его ждал приятный сюрприз. Звонила Клара. В её взволнованном голосе слышалось раскаяние. Она пришла к заключению — так она сказала, — что без него жить не может. Пусть всё бросает и немедленно мчится к ней!

Когда Клара открыла ему дверь, на него так и дохнуло недавним прошлым. На ней был ярко-красный шелковый халат с золотыми драконами, который Фернандо привез ей из Сан-Франциско.

Она бросилась ему на шею. Халат распахнулся, открывая его воспаленному взгляду просвечивающие сквозь прозрачную сорочку сокровища, которых Фернандо был так долго лишен.

Однако Клара отстранилась. Она деликатно дала ему понять, что с утехами придется повременить. Сперва она хочет познакомить Фернандо со своим эквадорским гостем.

— Это дон Рафаэль, друг моей семьи. Ты ведь знаешь, моя семья раньше жила в Эквадоре, — ворковала Клара.

Фернандо Херера согласно кивнул, хотя до этого вечера, основываясь на словах Клары, был убежден, что вся её родня, вплоть до шестого поколения, неразрывно связана с Мексикой. Из рассказов Клары вытекало, что ни одна из многочисленных мексиканских революций не происходила без участия какого-нибудь её предка.

— Моя семья, зная наши с тобой отношения, заверила дона Рафаэля, что ты сделаешь всё от тебя зависящее.

— Ему что-то от меня надо? — насторожился Фернандо Херера.

— Сущий пустяк. У него для тебя есть весьма выгодное предложение. Правда, я не знаю, в чем оно конкретно заключается. Ты ведь знаешь мою тактичность, я в мужские дела не лезу. Но он дал мне понять, что речь идет о приличной сумме… Правда, удачно?

— Удачно? — не понял Фернандо Херера.

— Я говорю о тех деньгах, из-за которых мы поссорились. Напрасно я тогда на тебя рассердилась. Надо было понять, что у тебя просто нет денег. Ну а сейчас они у тебя будут. Тебе повезло, я звонила сегодня в ювелирный магазин — серьги ещё не проданы.

Познакомив Фернандо с гостем из Эквадора, Клара оставила мужчин наедине, а сама ушла на кухню готовить горячую закуску.

Гость, обладавший самыми изысканными манерами, назвал себя сеньором Рафаэлем Сантосом и Трухильо. Он сообщил, что является хозяином богатого рудника по разработке олова.

Будучи пылким патриотом Эквадора, особенно когда дело касается лавров сборной страны по футболу, он никак не может допустить мысли, что предстоящая встреча с перуанцами принесет его соотечественникам проигрыш.

— Я уважаю ваш патриотизм, — пробормотал Фернандо и улыбнулся. — Если бы лично от меня зависел результат матча, я, конечно, ради любви к Кларе, постарался бы угодить старинному другу её семьи.

— Именно от вас зависит результат! — категорически заявил сеньор Рафаэль Сантос и Трухильо.

— То есть как? — опешил Фернандо Херера.

— Вы будете судить этот матч!

— Вы ошибаетесь. Насколько я слышал, вопрос по-прежнему ещё не решен. Перуанцы ратуют за англичанина, а эквадорцы, в пику им, за француза. Или же наоборот, в точности не помню…

— В таком случае вы ничем не рискуете, приняв моё предложение… На ваш текущий счет в швейцарском банке «Цюрихер кредитгезелшафт» переведены сто тысяч швейцарских франков. Они ваши, если матч закончится в пользу моих соотечественников… В противном случае…

Беседу прервала Клара. Стол накрыт, шампанское поставлено на лёд, так что пусть мужчины поскорее завершают свой деловой разговор. При этом Клара обожгла Фернандо взглядом, напомнившим ему, что поздний ужин является лишь увертюрой к более желанным усладам.

Как только Клара удалилась, Рафаэль Сантос и Трухильо без дальнейших церемоний объяснил, что он подразумевает под фразой «в противном случае».

В его распоряжении находятся документы, из которых явствует, что в блистательной биографии Фернандо Хереры, которого лавры известного футболиста, а затем удачливого тренера возвели на высокую степень судьи международной категории, имеются некоторые теные пятна. В случае согласия Хереры документы эти будут переданы ему для уничтожения. В противном случае — прессе для опубликования.

Фернандо Херера понял, что попал в ловушку.

— Приведу лишь несколько фактов, — Рафаэль Сантос и Трухильо с наслаждением затянулся бразильской сигарой.

— В 1976 году вы, будучи капитаном и центральным нападающим команды «Кампеадорес», предумышленно свели вничью игру с бразильским клубом. Защитник бразильцев Замара, который вместе с вами был в сговоре, незадолго до конца матча грубо толкнул и сбил с ног игрока вашей команды. Этот ход дал вам возможность сделать следующий, решающий…

— Всё было не так, — промямлил Фернандо Херера.

— Могу предъявить собственноручно подписанное признание Замары, — усмехнулся Рафаэль Сантос и Трухильо. — Но вряд ли стоит утруждав, вас такими пустяками. Тем более что нас ждет шампанское. В целях экономии времени прошу выслушать н прерывая. А уже потом можете утверждать, что всё это злостный вымысел. Если так, я, естественно, откажусь от своего предложения, ибо с недалекими людьми не привык иметь дело.

— Я слушаю…

— Итак, продолжаю… Матч подходил к концу, результат оставался пока ничейным… Судья назначил одиннадцатиметровый в пользу вашей команды. Его, как всегда, должен был пробить ваш лучший бомбардир Стресер. В данной ситуации лишь вратарь мирового класса способен был противостоять Стресеру, которого за необычайную силу удара, комбинированного с высокой точностью, прозвали Торпедой…

— Вы повествуете об этом матче так, словно сами на нём присутствовали, — попытался съязвить Фернандо Херера, уже понимавший, к чему клонит его собеседник.

— Не имел чести, — продолжал, благодушно попыхивая сигарой, усмехнувшись, Рафаэль Сантос и Трухильо. — Зато прочел все отчеты об этой драматической игре. Правда, закулисная сторона так и осталась для репортеров тайной… Словом, в эту решающую минуту, когда почти никто уже не сомневался в верном голе и конечной победе вашей команды, тотализаторные ставки сразу подскочили до шести к одному в пользу «Кампеадорес».

— Ставки на нашу победу, насколько помню, не превысили пяти к одному, — пробормотал Фернандо Херера.

— Не буду спорить. Как бы то ни было, и такого соотношения было достаточно для того, чтобы некий Алек Шмит, представлявший международный синдикат игроков, смог сорвать фантастический куш. Вы тогда настояли на том, чтобы одиннадцатиметровку дали бить лично вам — и нарочно промазали! За этот промах Алек Шмит заплатил вам после игры согласно уговору десятую долю своего выигрыша… Хотите полюбоваться на свою расписку? Или поверите на слово?

Рафаэль Сантос и Трухильо вкратце упомянул ещё два малоизвестных факта из блистательной карьеры Фернандо Хереры, которые могли заинтересовать прессу.

— Итак, или вы принимаете моё предложение и получаете сто тысяч, что ещё никому не повредило, или же журналисты получают соответствующие документы, опубликование которых весьма повредит вашей карьере… Извините, кажется, я начал повторяться, — и Рафаэль Сантос и Трухильо бросил недокуренную сигару в пепельницу, давая понять, что беседа закончена.

Фернандо Херера подавленно молчал.

— Если вы не дурак… — раздраженно бросил эквадорец и нервно закурил новую сигару.

Фернандо Херера отнюдь не был дураком.

— Я не против, — промямлил он. — Но, во-первых, ещё неизвестно, буду ли я судить этот матч. Моя кандидатура, правда, выдвинута нашей футбольной федерацией, но она пока ещё не обсуждалась.

— Будете судить вы! — категорично заявил Рафаэль. — А во-вторых?

— Если вы болельщик, то должны сами понимать, что судье куда труднее маневрировать, нежели игроку, — пожал плечами Фернандо.

— Согласен. Не каждому судье это по силам. Но уверен, что именно вы с этой щекотливой задачей справитесь. Вспомните хотя бы нашумевшую игру между «Кампеадорес» и клубом «Монтесума», после которой монтесумовцы вылетели из высшей лиги.

Это напоминание подействовало на Фернандо Хереру двояка. Было неприятно сознавать, что все его секреты рассекречены. Он был в роли беспомощного кролика, оказавшегося во власти удава. И если удав со звучным именем сеньор Рафаэль Сантос и Трухильо вместо того, чтобы проглотить кролика, ещё дает ему возможность разжиреть, то за это надо благодарить деву Марию вкупе со всеми другими святыми.

С другой стороны, напоминание о проведенной им тогда комбинации льстило его самолюбию. Именно этим матчем Фернандо, одним выстрелом убив двух зайцев, доказал свой особый талант — играя краплеными картами, создавать иллюзию абсолютной честности и неподкупности.

Закулисная сторона этого дела была такова. В тот год руководители мексиканского спорта, желая пресечь массовую эмиграцию лучших игроков за границу, издали постановление, согласно которому ни один клуб высшей лиги не имел права продавать своих футболистов в другую страну.

Принадлежавший к высшей лиге клуб «Монтесума» находился накануне банкротства. Единственная возможность оздоровить финансы заключалась в продаже левого полузащитника, включенного спортивными обозревателями в гипотетическую «Идеальную сборную Латинской Америки», испанскому клубу «Реал».

Предварительное соглашение с испанцами на астрономическую сумму было заключено перед последним туром мексиканского национального чемпионата. Из оставшихся шести встреч игроки «Монтесумы», прибегая ко всяческим уловкам, благополучно проиграли пять.

От «позорного», но для клуба крайне желательного, перехода из высшей лиги в первую их отделяла одна-единственная игра — с командой «Кампеадорес».

В принципе крайне необходимый им проигрыш был обеспечен, так как в составе «Кампеадорес» играл блистательный бомбардир Стресер. Если команда «Кампеадорес» числилась в высшей лиге, то лишь благодаря ему. Все остальные игроки были подсобными фигурами, создававшими своему лидеру условия для прорыва в зону противника.

К несчастью для «Монтесумы», Стресер незадолго до решающего матча выехал в Колумбию для получения почетного приза, ежегодно присуждаемого местными спортивными журналистами наиболее результативному латиноамериканскому бомбардиру. По роковой случайности Стресер оказался в непосредственной близости от министра юстиции и вместе с ним был прошит пулями наемных убийц так называемой кокаиновой мафии, против которой министр осмелился выступить.

Лишенная своего единственного по-настоящему классного игрока, команда «Кампеадорес» не имела ни малейшего шанса свести игру хотя бы к ничьей.

Осознав это, владельцы «Монтесумы» решились на рискованный шаг. Фернандо Херере, который должен был судить предстоящий матч, была предложена довольно крупная сумма в случае, если он поможет им выбыть из высшей лиги. Херера сначала отказался, но, когда сумма была удвоена, а впоследствии утроена, решил, что овчинка стоит выделки.

Сама-выделка шкуры оказалась на редкость трудоемкой.

Игроки «Монтесумы» выбивались из сил, добиваясь желанного проигрыша. Однако полная дезорганизованность кампеадорцев сводила на нет все их усилия.

Один мяч так неудачно отскочил от ноги полузащитника «Монтссумы», что прямиком направился в ворота противника.

Второй гол монтесумовцы тоже забили из-за собственного промаха. Оказавшись в десяти шагах от ворот и в полушаге от выбежавшего навстречу голкипера, нападающий «Монтесумы» сделал вид, будто бьет по воротам. В действительности он направил мяч в руки вратаря «Кампеадорес». И на этом успокоился. Увидев, что мяч, который вратарь выпустил из рук, ударился о сетку, футболист «Монтесумы» был готов рвать на себе волосы.

Оба раза критическую ситуацию пришлось спасать Фернандо Херере, проявив при этом недюжинную способность импровизации и бесстрашие по отношению к болельщикам «Монтесумы» (правда, после пяти проигрышей их число заметно поубавилось).

Первый гол он отказался засчитать, так как монтесумовец будто бы находился в офсайде. Один из боковых судей засомневался, но был вынужден уступить после того, как мнимый виновник нарушения в искусно разыгранном споре с Фернандо Херерой попытался его ударить, что и было сочтено косвенным признанием его вины. К тому же это послужило отличным поводом удалить монтесумовца с поля и таким образом ещё более ослабить рвавшуюся к проигрышу команду.

Второй гол был также аннулирован, ибо Фернандо Херера настаивал на том, что монтесумовец злостно нарушил правила, выбив мяч из рук вратаря «Кампеадорес».

Боковые судьи, на этот раз оба, не были, в этом уверены. Им пришлось капитулировать, поскольку сам монтесумовец, быстро сообразив, что представилась возможность исправить промах, чистосердечно признался в нарушении правил, за что и был удален с поля.

В результате «Монтесума» выбыла из высшей лиги, получив законную возможность оздоровить свои финансы, а Фернандо Херера приобрел репутацию чрезвычайно придирчивого и неподкупно честного судьи.

Рафаэль Сантос и Трухильо оборвал эти приятные воспоминания, настойчиво повторив:

— Итак: или вы получаете сто тысяч франков, или же пресса получает подробные сведения. С точки зрения моралиста, они говорят не в вашу пользу, но зато делают честь вашему умению преодолевать препятствия. Лично я, исходя из упомянутых фактов, считаю вас человеком, способным сделать правильный выбор.

Фернандо Херера не возражал. Возразив, он мог только проиграть. Что касается согласия, то оно его пока ни к чему не обязывало. Ещё неизвестно, будет ли он действительно судить игру между Перу и Эквадором, к итогу которой его собеседник проявляет столь патриотический интерес.

Словно угадав, что деловая часть закончена, Клара пргиласила гостей к столу. Вынутое из ведерка со льдом шампанское было превосходным, закуски — отменными. К тому же владелец эквадорского рудника имел такт откланяться после первого же тоста, провозглашенного им за грядущую победу эквадорцев над их противниками.

Сократив до минимума процедуру позднего ужина, Клара предложила Фернандо Херере перебраться в спальню, где дала ему возможность лишний раз убедиться, что является идеальной любовницей. Лишь на прощание она вскользь упомянула, что попросила ювелира придержать понравившиеся ей серьги до того момента, когда Херера окажется достаточно платежеспособным.

Когда Фернандо Херера вышел на улицу, его оглушил крик уличного продавца газет. Мальчишка стремглав несся по авениде Коломбиана, азартно выкрикивая:

— Специальный выпуск «Эксельсиор»! Конфликт между Эквадором и Перу переносится на футбольное поле! Исторический матч будет судить мексиканец!

Фернандо Херера купил газету. На первой странице красовался его портрет. Подпись гласила: «Фернандо Херера — человек, которому доверена футбольная слава Мексики». Смысл этой многообещающей фразы выяснял в своей статье известный спортивный обозреватель, подписавшийся псевдонимом Сальваторе.

Сальваторе напомнил читателям, что в отличие от Бразилии, трижды ставшей чемпионом мира и получившей в свою собственность мечту любой футбольной нации — «Золотую богиню», в отличие от уругвайцев, которые в тридцатые годы считались непобедимыми и дважды выигрывали мировое первенство, в отличие от Аргентины, которая после неоднократных неудачных попыток все-таки сумела в 1978 году добраться до высшего пьедестала почета, Мексике на этом поприще никак не везло.

Несмотря на то, что футбол пользуется в древней стране ацтеков огромной популярностью, несмотря на усилия футбольной федерации противопоставить соперникам достойную команду, наша сборная (так писал Сальваторе), неплохо играющая в начале мирового первенства, обычно сходит с арены, даже не добравшись до полуфинала.

«Поэтому мексиканские болельщики с гордостью воспримут известие, что представитель нашей страны назначен главным судьей матча между Перу и Эквадором, — продолжал Сальваторе. — Это большая честь для мексиканского футбола.

Предстоящая игра обещает быть чрезвычайно напряженной и драматичной. Страсти, особенно после недавнего пограничного инцидента, накалены до предела. Нелегка миссия нашего лучшего судьи — Фернандо Хереры. Однако все, кому известно его беспристрастие и неподкупная честность, уверены, что он не поддастся нажиму ни с той, ни с другой стороны. Итак, кто бы ни победил в этом матче, это будет моральной победой высоких традиций мексиканского футбола, которые воплощает Фернандо Херера».

Дальше приводились отдельные яркие страницы из спортивной биографии Фернандо Хереры, в том числе ставшая уже легендой игра между клубами «Кампеадорес» и «Монтесума».

«Херера отлично сознавал, что для последних проигрыш и даже ничья означают катастрофу, ибо победа являлась их последним шансом оставаться в высшей лиге. Тем не менее он, не считаясь с угрозами, продемонстрировал всей стране высокую роль арбитра, стоящего над теми или иными интересами или симпатиями».

Прочтя последний абзац, Фернандо Херера невольно усмехнулся.

Он мысленно перенесся на стадион, где через неделю состоится матч между национальными сборными двух конфликтующих стран. Задача не из легких, но и сто тысяч швейцарских франков не каждый день падают с неба. К тому же у него действительно нет выбора: или — или!

Фернандо Херера отправился домой с твердым намерением добиться такого результата игры, который не ударит по патриотическим чувствам эквадорского горнопромышленника Рафаэля Сантоса и Трухильо.

А час спустя Рафаэль Сантос и Трухильо, на самом деле носивший совсем другую фамилию, никогда в жизни не владевший рудником и, хотя и был уроженцем Эквадора, проявлявший патриотические чувства лишь когда за это платили, встретился в отеле с человеком, которого про себя титуловал «заказчиком».

Тот представился эквадорцу швейцарцем итальянского происхождения Луиджи Чезаре и дал понять, что действует по поручению группы, делающей крупные ставки в футбольном тотализаторе. В действительности ни в одном из трех его паспортов упомянутые имя и фамилия не значились. Никакого отношения ни к тотализатору, ни тем более к футболу он не имел. Правда, согласно одному из паспортов, он был швейцарским подданным, хотя видел эту страну лишь однажды — в иллюминаторе самолета, летевшего из Марселя в Стамбул.

Их встреча была предельно краткой. Один из собеседников получил крупную сумму — гонорар за услугу. Второй — миниатюрную кассету.

Ещё через день эта кассета с записью делового разговора между судьей будущего матча и «эквадорским болельщиком» была передана в руки третьего лица.

Третье лицо не считало нужным представляться. Да и мнимый швейцарец, который тоже был лишь посредником, за что получил щедрый гонорар, не посмел бы проявить излишнее любопытство.

Но ни настоящий Фернандо Херера, ни мнимый Рафаэль Сантос и Трухильо, ни мнимый Луиджи Чезаре, ни безымянное третье лицо, косвенно связанное с секретной службой, не имели ни малейшего понятия, что являются механическими исполнителями единой воли. Им было невдомек, что все они действуют по безошибочно задуманному и точно выверенному стратегическому плану Мигеля Даймонта.

Заведующий оружейной лабораторией секретной службы Гарри Касивен неторопливо вскрыл продолговатый пакет, доставленный специальным посыльным.

На оберточной бумаге красовалась фирменная печать известного магазина. Сняв оболочку, Гарри Касивен обнаружил завернутую в целлофан и перетянутую розовой ленточкой картонную коробку, в какую обычно укладываются самые дорогие розы с гипертрофированно длинными стеблями.

Именно в эту коробку вместо цветов была вложена полуавтоматическая винтовка системы «Армстронг» (модель 1969 года). Обычную сопроводительную карточку с золотым обрезом и уже заранее отпечатанным поздравительным или любовным текстом, под которым посылателю цветов достаточно подписаться, заменяло лаконичное указание:

1. Модифицировать, максимально укоротив и облегчив приклад, а также пообрезав дуло.

2. Изготовить футляр, который вместе с содержимым мог бы беспрепятственно пройти самый тщательный досмотр.

3. Исполнить заказ в течение 24 часов.

Под текстом значился телефонный номер. Гарри Касивен, имевший большой опыт в таких делах, неограниченные ресурсы и штат сотрудников, численности и квалификации которых позавидовал бы любой исследовательский институт, выполнил задание за шесть с половиной часов до окончания срока.

Было уже за полночь, но Гарри Касивен знал, что по указанному телефону дежурят круглосуточно.

Полчаса спустя после его звонка в лабораторию приехал некий Арнольд Силверберг. Гарри Касивен без лишних слов повел его в комнату, где на двух контрольных весах покоились два футляра.

— Видите, вес у них одинаковый, — деловито заметил Гарри Касивен, затем раскрыл лежавший справа футляр. Глазам Арнольда Силверберга предстала виолончель.

— А здесь ваш заказ! — Гарри Касивен раскрыл второй футляр, в котором лежала такая же виолончель.

— Наибольшее время отнял у нас вес, — объяснил Гарри Касивен. — Не все авиакомпании разрешают пассажирам брать с собой в салон большие музыкальные инструменты. А если бы пришлось сдать в багаж, то случайно оказавшийся рядом музыкант-любитель мог заметить, что наша виолончель намного тяжелее обычной. Эту проблему мы решили самым простым, но и дорогостоящим способом. С виду корпус инструмента ничем не отличается от дерева. В действительности — это сверхлегкий синтетический материал, закодированный нашей химической лабораторией под шифром «Икар-123 АБ».

— А теперь вслушайтесь в звук! — Гарри Касивен постучал пальцем по корпусу. — Кто скажет, что это не дерево?

— По звуку и впрямь не отличишь, — охотно согласился Арнольд Силверберг.

Технические детали его мало интересовали. Всё же на его плечах лежала немалая ответственность. Если руководитель отдела секретных операций обнаружит хоть малейший промах, то виноват будет он, Арнольд Силверберг. Его дело удостовериться, что исполнение точно соответствует заказу.

— Тут возникла дополнительная проблема с резонансом, — продолжал Гарри Касивен. — Настоящая виолончель пуста, а в этой — здоровенная железяка. Эту проблему мы решили при помощи особого, встроенного в корпус резонатора, который автоматически включается, как только кто-нибудь случайно дотронется до инструмента.

— Как раскрывается контейнер? — осведомился Арнольд Силверберг.

— Решение должно было быть простым, в то же время исключающим любой риск. Даже самая незаметная кнопочка на музыкальном инструменте являлась бы явным анахронизмом. Нажатие на определенное место корпуса, за которым скрывается потаенная пружина, на мой взгляд, тоже не гарантирует от непредвиденных случайностей… Вот что мы придумали!

Гарри Касивен, вынув виолончель, одной рукой обхватил гриф и сжал изо всей силы. В корпусе образовалась еле заметная трещинка. Руководитель оружейной лаборатории вставил в нее лезвие ножа и, поднатужившись, приподнял верхнюю часть инструмента.

Арнольд Силверберг увидел продолговатый предмет, завернутый в серебристую фольгу.

Спустя десять минут по улице, где помещалась оружейная лаборатория, проехал автофургон известной музыкальной фирмы с измалеванным на черном фоне ослепительно белым концертным флигелем.

Внутри фургона сидели два охранника. Между ними покоился футляр с виолончелью.

Кобуры с крупнокалиберными пистолетами, тяжело свисавшие с поясных ремней охранников, навели бы постороннего человека на логическое объяснение столь тщательной охраны — несомненно, перевозится инструмент необычайной ценности, уникальная работа великого мастера, какого-нибудь Страдивари, Гварнери или Амати.

Фу Чин сравнительно недавно заведовал лабораторией секретной службы, известной среди сотрудников как «примерочная», поэтому к заказам относился уважительно. К тому же он гордился проведенной им модернизацией и не щадил усилий, стараясь произвести должное впечатление. Встреченные с восточной почтительностью, какая полагается скорее начальнику отдела, нежели рядовому техническому исполнителю, заказчики, естественно, впоследствии отзывались о руководителе «примерочной» наилучшим образом.

Арнольд Силверберг при новом шефе впервые посещал лабораторию. Фу Чин заранее предвкушал эффект от одного своего новшества.

Проведя посетителя мимо многочисленных помещений, где лаборанты трудились над деталями очередных заказов, он широким жестом распахнул дверь Арнольд Силверберг оказался лицом к лицу с человеком неопределенной наружности, стоящим посреди ярко освещенной комнаты.

— Боб, поприветствуй гостя! — сказал Фу Чин. Встав за спиной Силверберга, он нажал одну из бесчисленных кнопок на пульте дистанционного управления.

Человек приветственно взмахнул рукой.

— Привет! — пробормотал Арнольд Силверберг.

Человек ничего не ответил, продолжая глядеть ему прямо в глаза с ничего не значащим выражением.

— Боб, к сожалению, не разговаривает, но зато способен производить пятьдесят шесть движений, — усмехнулся Фу Чин.

— Электронный манекен? — догадался Арнольд Силверберг.

— Одно из моих новшеств, которые упрощают процесс примерки… Обратите внимание на его одежду!

Поверх брюк манекен носил пончо, спереди ниспадавшее широкими свободными складками. Сочетание светлых и темных тонов, вязка с характерными грубыми узелками сразу подсказали бы знатоку индейских одеяний, что накидка изготовлена вручную женщиной племени аймара в одной из высокогорных перуанских деревень поблизости от боливийской границы.

— Это пончо имеет одну незаметную для глаза особенность, — и Фу Чин, распрямив центральную складку, продемонстрировал разрез.

Арнольду Силвербергу, неоднократно принимавшему такого рода заказы, нетрудно было согласиться с тем, что в данном случае это отклонение от традиционного покроя весьма целесообразно. Он похвалил Фу Чина.

— Благодарю! — Фу Чин церемонно поклонился. — Мой принцип — ничего лишнего, зато всё необходимое. И не только для маскировки оружия, но и для маскировки возможной стрельбы.

— Ну а как же приветственный жест вашего Боба? — усмехнулся Арнольд Силверберг. — Исходя из вашего принципа, все пятьдесят шесть движений манекена должны быть запрограммированы на наиболее экономичные и целеустремленные действия живого исполнителя. Или вы полагаете, что тот сначала вежливо поприветствует противника, а затем уже пустит ему пулю в живот?

— Я благодарен вам за замечание. — Фу Чин опять церемонно поклонился. — Оно лишний раз подтверждает мою правоту… Вам, как всем практикам, свойствен слишком лобовой подход. А ведь психологическая сторона ситуации не менее важна… Представьте себе, к вам приближается какой-то субъект. Вы его не знаете в лицо, тем более не знаете, что он собирается вас убить. Если он перед этим дружески помашет рукой, это вас психологически обезоружит. Вам не придет в голову быть начеку, и этим вы намного облегчите ему работу.

Арнольд Силверберг согласно кивнул. Он не любил перегружать свой мозг техническими деталями, но такой подход, когда чисто человеческий аспект превалировал над механическим, ему импонировал.

— Ну а теперь поближе к делу… Боб, будь так любезен, покажи гостю, что ты прячешь под накидкой, — и Фу Чин опять нажал на какую-то кнопку.

Электронный манекен плавным движением правой руки перекинул пончо через левое плечо. Наискосок через грудь на ремнях, прикрепленных к широкому, опоясывающему шею ремню висела модифицированная автоматическая винтовка системы «Армстронг» с обрезанным дулом и вдвое укороченным прикладом.

— Я сначала попробовал другую систему крепления, но, подсчитав, что стрелок потеряет при наводке одну-две секунды, остановился на этой… Мой всегдашний принцип — удобства плюс скорость! — не без гордости заметил Фу Чин.

Ещё одно нажатие кнопки — и закинутая за левое плечо рука манекена привела накидку в прежнее положение. Широкие складки на груди и животе также приняли прежнее положение и застыли, лишь спадавшая ниже колен бахрома слегка покачивалась.

— А теперь, Боб, внимание! — Указательный палец Фу Чина приблизился к центральной кнопке. В отличие от остальных, окрашенных в черный цвет и снабженных соответствующей цифрой, эта была красной. — Раз, два, три!.. Выстрел!

Красная кнопка вжалась в гнездо, правая рука манекена молниеносным движением исчезла под накидкой, из разреза пончо выглянул самый кончик оружейного дула. Все это происходило почти одновременно и заняло не более пяти секунд.

— Вы довольны? — спросил Фу Чин с напускной скромностью.

После утвердительного кивка клиента он привел манекен в исходную позицию.

— Вы неплохо поработали, — вспомнил указание начальства Арнольд Силверберг, что поощрять рвение руководителей лаборатории никогда не лишне. К тому же он в самом деле одобрял и принципы Фу Чина, и некоторую модернизацию той технологии, которой придерживался прежний руководитель «примерочной».

— Сущий пустяк! — притворно отмахнулся от комплимента явно польщенный Фу Чин. — Под такой накидкой носи хоть ручной пулемет!.. А вот неделю назад мне действительно попался твердый орешек. Надо было вмонтировать малокалиберный пистолет в бюстгальтер. Трудность заключалась в том, что «мишень» была близко знакома с носящей бюстгальтер дамой. Нельзя же было допустить, чтобы у «мишени» создалось впечатление, что эта грудь внезапно увеличилась в размере на три номера… Это было бы подозрительно, как вы полагаете?

И Фу Чин, словно рассказав пикантный анекдот, плотоядно хихикнул.

В тот же день некоему Рольфу Шнедеру, жившему в городе Майами под именем Свена Даниэльсена, позвонили по телефону и сообщили, что для него опять есть подходящий товар.

Спускаясь на лифте вниз, Свен Даниэльсен вежливо раскланялся с соседом. Со своими соседями он не поддерживал близких отношений, ограничиваясь случайными встречами в лифте или на улице. Поскольку Свен Даниэльсен время от времени уезжал на несколько дней, среди обитателей дома бытовало мнение, что он торговый агент.

Настоящая его профессия не была известна никому (по крайней мере, в течение последних шести лет), кроме одного человека, от которого Свен Даниэльсен получал заказ. После соответствующего звонка с обусловленной фразой насчет приготовленного товара Свен Даниэльсен спускался к своему почтовому ящику.

В нём он обычно находил конторский конверт из плотной бумаги с вложенными в него паспортом (имя, фамилия и гражданство каждый раз менялись), авиабилетами (город, куда Свену Даниэльсену предстояло лететь, мог находиться в любой географической точке) и деньгами — аванс за работу. Сумма никогда не менялась — Свен Даниэльсен работал по твердо установленному тарифу.

Дальнейшее происходило по раз и навсегда принятой процедуре. Когда Свен Даниэльсен прилетал в город, обозначенный на авиабилете, его там встречал человек (каждый раз новый).

Неизменным было лишь то, что Даниэльсен никогда не был знаком с встречающим его человеком. Зато тот знал его в лицо и безошибочно называл именно ту фамилию, на которую на сей раз был выписан паспорт.

Бывало, задание Свен Даниэльсен получал тут же. Иногда ему лишь вручали новый авиабилет и отправляли в другой город, где в аэропорту повторялась та же процедура.

Ни во время телефонного звонка, ни после Свен не задавал лишних вопросов. Их Даниэльсену запрещала задавать профессиональная этика, по которой самым большим грехом считалось проявление излишнего любопытства. Даниэльсену были известны многие случаи с коллегами по ремеслу, которым за любознательность приходилось расплачиваться жизнью. А он, оценивающий чужую жизнь ровно в ту сумму, какую ему за неё платили, весьма высоко ценил свою собственную.

На этот раз Свен Даниэльсен нашел в почтовом ящике, кроме аванса, паспорт на имя подданного Республики Панама Хорхе Гонсалеса и авиабилет на рейс № 1256-бис компании «Панам» Майами — Богота.

Как и прежде, Свен Даниэльсен понятия не имел, от кого на сей раз исходит заказ — от частного лица, мафии или одной из многочисленных секретных служб. При особом желании он мог бы, как было условлено, позвонить по секретному телефону лицу, через которое передавался заказ. Свен Даниэльсен несколько раз встречался с ним и полагал, что тот и сейчас не откажет ему во встрече. Однако он был убежден, что звонившее ему по телефону лицо даже при самом большом желании не смогло бы удовлетворить его любознательность.

Свен Даниэльсен не ошибался. Звонивший ему человек был посредником. Он и сам не подозревал, что господин с явной латиноамериканской наружностью и сильным испанским акцентом, который представился членом правоэкстремистской подпольной организации перуанских офицеров, имеет отношение к секретной службе.

Прилетев в Боготу, Свен Даниэльсен, после того, как без всяких инцидентов прошел таможенную и паспортную проверку, с легким чемоданчиком в руке направился к обычному месту встречи — стоянке такси. Как только он вышел из здания аэровокзала, к выходу подкатил черный «крайслер». Из машины выскочил человек и, быстро сверившись со спрятанной в ладони фотокарточкой, радостно приветствовал Свена Даниэльсена:

— Сеньор Гонсалес, наконец-то! Мы вас давно ждём. Всё уже приготовлено для вашего приятного пребывания в Боготе.

Местом «приятного пребывания» оказался расположенный в тридцати километрах от Боготы особняк с большим садом.

Сад не особенно благоухал, зато был отделен от всего мира высокой каменной оградой, ворота которой тщательно охранялись.

Первым делом Свена Даниэльсена ознакомили с «виолончелью», после этого повели в сад, где была установлена мишень. Обведенное мелом место, куда поставили Даниэльсена, находилось на определенном расстоянии и под определенным углом к мишени.

Свен Даниэльсен был знатоком своего дела. Спустя полчаса он, несмотря на модификацию полуавтоматической винтовки системы «Армстронг», отсутствие снайперского прицела и не совсем обычный угол, стрелял так, как будто всю свою жизнь пользовался именно этим оружием. Последние десять пуль точно попали в центральный черный кружок.

После перерыва, во время которого он успел принять ванну и плотно позавтракать, Свена Даниэльсена повели в комнату, оборудованную кинопроектором и экраном. Свен Даниэльсен без конца просматривал фильм, смонтированный из отдельных кадров.

На кадрах были запечатлены то улица, то кафе под открытым небом, то закрытое помещение, в котором происходило какое-то собрание. Менялись попавшие в кадр люди, однако во всех присутствовал один и тот же человек с волевым лицом и умными пристальными глазами, внимательно глядевшими сквозь стекла пенсне.

— Этот? — почти сразу же догадался Свен Даниэльсен.

Его инструктор кивнул.

— Жалко, — пробормотал Свен Даниэльсен.

— Чего жалко? — не понял инструктор.

— Знаете, моя профессия тем и хороша, что «мишень» всегда намечают другие, а не я сам… И всё-таки как-то легче работается, когда тот, кого убиваешь, тебе неприятен. Не думайте, это не сентиментальность. Просто профессиональная привычка использовать для работы своё внутреннее состояние. Если эмоции, в данном случае отрицательные — не нравится мне этот тип! — помогают делу, я даю им волю. В противном случае — подавляю. Вот и всё!

В заключение Свену Даниэльсену показали совсем короткий фильм. Среди многих сотен людей, сидевших на скамейках трибуны, он сразу должен был найти нужного. Свен Даниэльсен блистательно выдержал и этот экзамен.

Затем его повели в ванную.

— Вам придется работать под индейца, — объяснил инструктор. — Вот это средство превратит вас в жгучего брюнета, а это придаст вашей коже красноватый оттенок.

— Средство надежное? — на всякий случай осведомился Свен Даниэльсен. — Это на тот случай, если перед работой мне придется принять душ. У одного моего коллеги в связи с этим были большие неприятности.

— Знаю, — покачал головой инструктор. — Пока он был в душе, официант принес заказанный в номер отеля обед. Агент не сделал того, что обязан был сделать — проверить в зеркале, как держится краска. Могу себе представить удивление официанта, когда из ванны вместо брюнета вышел блондин… С вами это, к счастью, не может случиться. Оба средства сверхнадежные. Чтобы смыть краску, необходим специальный раствор, который будет вам вручен своевременно.

Ещё час был потерян на переодевание Свена Даниэльсена в одеяние, соответствующее его новому индейскому облику, и заключительную тренировку. Надев на шею «хомут», на котором прикрепленная ремнями висела модифицированная полуавтоматическая винтовка системы «Армстронг», Свен Даниэльсен до тех пор отрабатывал одни и те же движения, пока мышцы обеих рук не начали действовать как бы сами собой.

Инструктор с зажатым в пальцах секундомером проверял время. Наконец он удовлетворенно вздохнул:

— Меньше десяти секунд. Совсем неплохо. А теперь повторим то же самое, но уже в саду.

На этот раз из десяти пуль лишь семь попали в самый центр черного кружка, три остальные пробили мишень на самой границе черного и белого секторов. Свен Даниэльсен был не слишком доволен собой, но инструктор признал результат вполне удовлетворительным.

Оружие у Даниэльсена забрали, спрятали в «виолончель», инструмент вложили в футляр.

— Доставка не ваше дело. Мы не хотим подвергать вас лишнему риску, — сказал инструктор. — Винтовку получите уже заряженной перед тем, как отправиться на работу.

— Работать придется здесь, в Боготе? — осведомился Свен Даниэльсен, знавший, что такие вопросы не возбраняются.

— Нет. Я вас сейчас доставлю в аэропорт. По прибытии в пункт назначения вас встретит человек, который проведет дальнейший инструктаж. После завершения работы вы встретитесь с ним в условленном месте. Он отвезет вас на аэродром. Там уже будет ожидать частный самолет «Де Хавиленд» с пилотом, которому мы полностью доверяем. Он доставит вас в Гуаякиль.

— Почему частный?

— Возможно, косвенным результатом проделанной вами работы будут уличные беспорядки. Не исключено, что в таком случае пассажиры авиалиний должны будут пройти строгую проверку. Как я уже сказал, мы не хотим подвергать вас риску.

Ни инструктор Свена Даниэльсена, ни он сам, ни посредник, от которого он получил заказ, ни Фу Чин, ни Гарри Касивен, ни Арнольд Силверберг, ни все остальные, через чьи руки проходила виолончель с её смертоносным содержанием не знали, по чьей воле они действуют.

Не знали, что действуют как слепые, но зато хорошо смазанные винтики единого механизма. Правда, инструктор в Боготе знал, кто будет жертвой Свена Даниэльсена, хотя и заблуждался, считая инициатором заговора группу правоэкстремистских перуанских офицеров.

Но и он не знал, что «надежные» средства для окраски волос и кожи настолько надежны, что их невозможно смыть. Не знал, что Свену Даниэльсену пришлось бы жить со жгуче-черными волосами и кожей цвета меди, если его весьма близкая смерть не была бы заранее запланирована.

И никто, абсолютно никто не знал, почему из всего возможного огнестрельного оружия была выбрана модификация полуавтоматической винтовки системы «Армстронг» модели 1969 года. Никто не знал, что до недавнего времени эти винтовки являлись частью военной помощи Соединенных Штатов одной африканской стране.

Никто не знал, что в прошлом году в этой стране произошел переворот, после которого новое правительство отказалось от американской военной помощи, в частности, от устаревших винтовок.

Никто не знал, что Бразильскому филиалу оружейной фирмы удалось сбыть оставшийся запас в Перу, где винтовки поступили на вооружение полиции.

Единственным человеком, которому все это было известно, являлся автор сложнейшей комбинации, которая, начавшись в городе Мехико, должна была закончиться во вторник в древней столице конквистадоров.

В дверь номера, где проживал Мигель Даймонт, постучали. Узнав по характерному стуку Беату, он впустил её, и она протянула ему запечатанный сургучом конверт, Даймонт предложил:

— Чашечку кофе, Беата? Может быть, желаете закусить?

— Спасибо, я уже позавтракала.

— Не забудьте накупить сувениров, — напомнил Мигель Даймонт. — Обычно человек спохватывается перед самым отъездом и тогда как угорелый принимается бегать по магазинам.

— Мне это не грозит, — улыбнулась Беата Андерсон.

— Наверное, радуетесь, что сможете наконец выбраться из этой духовки, — продолжал Мигель Даймонт. — Как там дела с нашим контрактом?

— Всё приготовлено, — деловым тоном откликнулась Беата. — Юрисконсульт фирмы, с которым мы подписываем соглашение, обещал уладить все формальности в кратчайший срок.

Речь шла о контракте, который предоставлял одному торговому дому Лимы исключительное право продавать в Перу, Эквадоре и Колумбии оптические изделия швейцарского предприятия, интересы которого представлял Лотар Гешоник.

Мигель Даймонт никогда не действовал без надежной ширмы, такой, которая бы могла выдержать самую скрупулезную проверку. Его профессиональный символ веры гласил — даже мелочи имеют большое значение.

После того как Беата удалилась, Мигель Даймонт вскрыл конверт и вынул из него дюжину фотографий большого формата. На них был изображен Свен Даниэльсен, по цвету и одеянию ничем не отличимый от индейца. На одном снимке он был запечатлен на фоне афиши, извещавшей жителей Боготы о предстоящем бое быков. В нахлобученном на голову широкополом сомбреро и перекинутом через плечо пестром пончо Даниэльсен выглядел как типичный южноамериканский «фанатике» — один из тех сверхтемпераментных болельщиков, чье присутствие превращает любое спортивное зрелище — будь то бой быков или футбол — в фейерверк страстей.

Мигель Даймонт минут десять внимательно изучал фотографии, запоминая внешне невыразительные черты лица. Уверенный, что теперь сумеет разглядеть Даниэльсена среди сотни тысяч зрителей, Даймонт сжег фотографии в большой пепельнице. Собственно говоря, пепел следовало бросить в унитаз и спустить воду, но Мигель Даймонт не смог удержаться от чисто мальчишеского жеста.

Выйдя на балкон, он подкинул в руке пепельницу, дувший с моря слабый бриз подхватил пепел и унес с собой. Было что-то символичное в том, что почти невидимые глазу щепотки планируют сейчас над древним городом, которому через несколько дней предстоит быть свидетелем тщательно задуманной операции. Даниэльсен являлся как бы точкой над «и», которой заканчивалась подготовительная фаза. Теперь можно было приступить к проведению операции.

Последующие события развивались точно и целенаправленно. Как в одновременной игре, где каждая передвигаемая гроссмейстером фигура заставляет одного из многих противников сделать именно тот ход, который неумолимо приближает его поражение, события нанизывались друг на друга, следуя железному закону взаимосвязи.

Живший ожиданием предстоящего футбольного матча город внезапно забурлил. В кафе под открытым небом, на рынках, даже в церквах во время торжественного богослужения люди говорили только об одном. Подобно бегущей по бикфордову шнуру искре, из улицы в улицу перекатывался зловещий шепот: «Судья подкуплен!»

Сначала это были туманные слухи, вроде: «Я слышал, будто…» Постепенно сгущаясь, они обрастали мнимой конкретностью, превращаясь в более уверенное: «Знаете ли вы, что…» И уже из одного конца в другой кочевала поддержанная тысячеголосой молвой «точная информация».

В результате этого возбуждения, охватившего весь город, эквадорское посольство превратилось в осажденную крепость. К счастью, осада пока что велась при помощи телефонных звонков. Звонившие изредка называли себя, но большей частью оставались анонимными. Разговоры отличались лишь количеством и уровнем брани, которой жители столицы подкрепляли свою угрозу. Сами угрозы сводились к одному:

— Всему городу известно про нечистую игру, при помощи которой эквадорская команда надеется добиться победы. Пусть посол предупредит эквадорских игроков, что в таком случае им следует заранее заказать себе гроб.

Полномочный посол Эквадора сеньор Кантрела Отейро Анастисиас Пинтас, более десяти лет проведший на своем посту и привыкший смотреть на перуанских болельщиков как на полупомешанных, но довольно безобидных фанатиков, сначала не придавал угрозам должного значения.

Но за два дня до матча атташе по военно-морским делам, ведавший агентурной сетью, сообщил, что осведомитель, фигурировавший в списках под кодовым именем «Фигаро», настойчиво добивается встречи, причем лично с послом.

Несмотря на то, что такая личная встреча являлась нарушением правил конспирации, посол в виде исключения согласился. Он надеялся, что агент имеет важные сведения о новой концентрации перуанских войск в пограничном районе Мадре-Диос.

Однако «Фигаро» пришел по совершенно иному поводу. Он умолял посла принять самые энергичные меры по охране эквадорских футболистов во время предстоящего матча. Основываясь на полученной им абсолютно достоверной информации, «Фигаро» утверждал, что в случае победы эквадорцев или ничьей болельщики тут же, на месте, растерзают на куски не только судей и игроков, но и всех присутствующих на стадионе эквадорцев.

В тот же вечер посол потребовал срочной аудиенции у министра внутренних дел. Когда он уходил, в приемной уже дожидался вызванный министром начальник полиции.

— Идемте, коллега, — пригласил министр того в свой кабинет, затем приказал секретарше: — Если мне будут звонить, скажите, что я занят. И никого не пускайте!

— Что же нам делать? — спросил министр, разглядывая своего собеседника. «Счастливчик, — подумал он. — Если Кароль Альварес придет к власти, мне придется покинуть это кресло и опять заняться адвокатской практикой. А он, возможно, останется. Хотя едва ли!..»

С одной стороны, полковник Исидоро Варис был кадровым военным и до назначения начальником столичной полиции командовал специальным батальоном президентской охраны. Варису не раз делался упрек, что он недостаточно ревностно борется с левыми силами.

И всё же вряд ли Кароль Альварес захочет оставить на таком посту кадрового военного. Скорее всего начальником полиции станет кто-нибудь из его партийных соратников. Например, Андриано Гусман, по слухам, в годы эмиграции учившийся за границей не то в военной академии, не то на специальных курсах.

«А может быть, это и к лучшему, — продолжил свою мысль министр, почувствовав некоторое облегчение. — Рассказывают, Исидоро Варис чуть ли не ночует в префектуре. Его усердие и напористость известны всем». Кто-то уже шепнул министру, что тот подкапывается под него. Всё же приятнее увидеть в этом кресле постороннего вроде Гусмана, чем своего бывшего подчиненного.

Начальник полиции молчал, так что министру пришлось повторить свой вопрос:

— Что же нам делать, коллега?

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Не притворяйтесь, дон Исидоро! Мне думается, что вы отлично знаете, зачем посол приходил ко мне.

— Пожалуй, — усмехнулся начальник полиции. — У меня в посольстве есть свой человек…

— Что же вы советуете?

— Разумнее всего было бы отменить матч.

— Вы сами знаете, что это невозможно. После всего, что произошло… Вспомните, когда эквадорское правительство объявило, что в связи с конфликтом их команде запрещено принять участие во встрече, у нас это сочли куда более оскорбительным, чем претензии на пограничный район. Вспомните, с каким трудом удалось возобновить добрососедские отношения! Если сейчас отмену матча потребуем мы, то, в свою очередь, эквадорцы…

— Но у нас совсем иная мотивировка, — неуверенно возразил начальник полиции.

— Какая?

— Забота о безопасности их игроков.

— Тем хуже. Мы в таком случае как бы признаемся, что не в силах защитить их от разъяренной толпы. Эквадорскому правительству весьма на руку приписать эту враждебность антиэквадорским настроениям. Скажут, что мы их нарочно раздуваем, дабы иметь повод для нового конфликта.

— Вы правы… Что же ещё?.. — развел руками начальник полиции. — В последнюю минуту назначить другого судью?

— Вместо Фернандо Хереры?.. Между прочим, лично вы верите, что он подкуплен?

— Черт его знает! Все в один голос говорят, что — да. В том числе и моя жена. Впрочем, я многократно убеждался, что она верит всякой чепухе. Например, будто я иногда ночую в префектуре вовсе не из-за служебного рвения, а потому, что в моем кабинете стоит двуспальный диван, — подмигнул начальник полиции. — В общем, надеюсь, как и все мы, что в отношении Фернандо Хереры моя супруга ошибается.

— Дай бог! — вздохнул министр. Как и семьдесят процентов жителей столицы, он тоже был страстным болельщиком национальной команды. — Честно говоря, не хотелось бы мне, чтобы наши проиграли. После недавнего конфликта это было бы равнозначно пощечине. Уж лучше отдать им этот спорный пограничный район, чем победу в этом матче, — рассмеялся он. Затем добавил: — В устах ответственного правительственного лица такое заявление звучит крайне легкомысленно. Так что считайте, что я ничего не сказал.

— Отчего же? — сочувственно улыбнулся начальник полиции. — Мне тоже не хочется видеть, как забивают голы в наши ворота.

— Значит, по этому пункту у нас нет разногласий. Что касается вашего предложения, то оно, к сожалению, невыполнимо. Замена одного арбитра другим чрезвычайно сложная процедура. Для этого у нас не хватит времени. Будь даже в нашем распоряжении лишний месяц, это вызвало бы невероятный скандал, к тему же ничего бы не изменилось.

— Что вы имеете в виду? — заерзал в кресле начальник полиции.

— Слухи о подкупе просто-напросто переадресуют новому судье. Это в том случае, если на место Хереры назначат француза, за которого ратовали эквадорцы. А если матч будет вести тот англичанин, за которого так упорно боролись наши, то эквадорцы, в свою очередь, полезут на стенку.

— Вот вам и ответ на ваш риторический вопрос «Что же делать?». Поскольку ничего другого не придумать, придется просто усилить охрану.

Министр кивнул, затем спросил:

— Сколько полицейских вы выделили в тот раз, когда «Ла Монтанья» сражалась с «Санта Роса»?

— Сто двадцать, — без запинки ответил начальник полиции, обладавший исключительной памятью на цифры.

— На этот раз снарядите человек триста… Пожалуй, мало… Давайте для верности пятьсот… Уличные демонстрации в такой день не предвидятся — не будет участников. Все будут сидеть на трибунах или у телевизора. Что касается карманников, то они тоже подадутся на стадион… Можете себе представить: в прошлый раз, когда ламонтанцы так удачно обеспечили себе выход в финал, у меня сперли портсигар.

— Золотой? — осведомился начальник полиции.

— Куда уж мне, простому государственному служащему! Серебряный, но зато именной — подарок сослуживцев по адвокатской конторе. Но не в этом дело…

— А в чем же? — улыбнулся начальник полиции.

— Не притворяйтесь, дон Исидоро. Естественно, в том, что обокрали не кого-нибудь, а самого министра внутренних дел. Так и хочется процитировать фразу, вычитанную совсем недавно в одном юмористическом рассказе: «Куда смотрит наша полиция?»

— А вы куда смотрели, господин министр? — с улыбкой парировал начальник полиции. — Следи вы за вашим карманом, вместо того чтобы следить за мячом, портсигар по-прежнему был бы при вас. Полиция не виновата, что наши болельщики так увлекаются игрой. Помните тот случай? Директор аграрного банка так расчувствовался после забитого его любимой командой решающего гола, что схватил в свои объятия и расцеловал сидевшую рядом с ним совершенно незнакомую даму. Как потом выяснилось, это была жена командира столичного военного округа. И сам генерал, и жена директора банка, к несчастью, следили за матчем по телевизору.

— Знаю, знаю, — залился смехом министр. — Мне пришлось принять в этой мнимой трагедии непосредственное участие.

— Вам?

— Ну да. Генерал поручил нашей адвокатской фирме дело о разводе… Представьте себе, жена при нас клялась беспорочным зачатием святой девы Марии, что впервые в жизни видела директора банка тогда во время матча. А генерал орал: «Клянись, не клянись, а я видел собственными глазами, как вы целовались! Причем публично!»

Министр вытер носовым платком глаза, в которых от смеха проступили слезы:

— Хватит юмора! Займемся делом! Как вы думаете обеспечить порядок?

— Без слезоточивого газа не обойтись.

— Естественно. Раздайте каждому по десять гранат. Если не поможет, пустите в ход водометы.

— Водометы? — насупил брови начальник полиции.

— Вы возражаете? Мне докладывали, что во время последних уличных беспорядков применение водометов оказалось весьма эффективным.

— Разве можно сравнивать футбол с уличными беспорядками? Болельщики настолько разгорячены, что холодный душ воспримут скорее с благодарностью.

— Ну хорошо, ограничимся слезоточивым газом.

Начальник полиции было привстал, но затем снова сел.

— Боюсь, что этим ограничиться мы не сумеем. Помните прошлогодний матч с бразильцами?

— К сожалению, мне пришлось его пропустить, — огорченно вздохнул министр. — Я в тот день находился в Каракасе на межамериканском совещании по обеспечению внутреннего порядка. А что?

— Когда Жуарио забил гол с подачи Хофмейстера, он находился в офсайде, — начал начальник полиции.

— Это действительно было так? — засомневался министр.

— Я сам видел. Рефери отказался засчитать гол. И это несмотря на протесты одного из боковых судей, уверявшего, что Жуарио не находился впереди защитника.

— А вы не допускаете, коллега, что боковой судья был прав? — В интонации министра явно слышалась надежда получить подтверждение.

— Увы, он всего-навсего боялся за свою шкуру. И в этом отношении действительно оказался прав. Можете себе представить, как реагировала публика! Мои ребята пустили в ход слезоточивый газ, но это мало помогло. Главному судье порядочно намяли бока. После выхода из больницы он заявил в одном из интервью, что людоеды Африки по сравнению с нашими болельщиками — цивилизованные джентльмены.

— Возможно, он не так далек от истины. Какие же чрезвычайные меры вы советуете принять? Не надо ни на минуту забывать, что это не просто матч, а состязание, где серьезные беспорядки чреваты политическим конфликтом.

— Если вы не возражаете, господин министр, я бы в этот день раздал своим ребятам винтовки.

— Винтовки? Что ж, это идея. Но уверены ли вы, что один вид огнестрельного оружия способен остановить разъяренную толпу? В какой-то статье о современном театре мне понравилась весьма мудрая фраза. Если не ошибаюсь, она упоминалась в связи с пьесой одного русского автора…

— Если действительно мудрая, то не откажите поделиться со мной. Мне как начальнику полиции, которому к тому же предстоит нелегкая задача, любая мудрость пойдет на пользу, — усмехнулся начальник полиции.

— Пожалуйста… «Если в начале пьесы на стене висит ружье, то до конца представления оно обязательно должно выстрелить». За полную точность цитаты не ручаюсь, но смысл её именно таков.

Начальник полиции испуганно вскочил с кресла:

— Вы хотите, чтобы мои ребята стреляли? Боевыми патронами?

Министр внутренних дел замахал руками:

— Коллега, как вы могли такое подумать? Я, правда, не числюсь таким либералом, как вы…

Министр многозначительно хмыкнул. Как-никак, приятно кольнуть возможного претендента на министерское кресло.

— Либералом не числюсь, — продолжал он. — Но разве я похож на человека, способного стрелять в своих соотечественников из-за какого-то спорного гола? Между прочим, лишь сейчас я вспомнил… Когда я вернулся из Каракаса, один внушающий доверие знакомый уверил меня, что защитник бразильцев находился впереди Жуарио, так что о положении вне игры не могло быть и речи.

— Нет, позади! — запротестовал начальник полиции. — На целых пять сантиметров! Я сам видел!

— А где вы сидели?

— На левой трибуне, в самом центре.

— В правительственной ложе? — догадался министр внутренних дел.

— Да. Поскольку вы отсутствовали, я осмелился занять ваше место… Знай я, что это вызовет ваше недовольство…

«Болван!» — едва не крикнул министр. Вовремя спохватившись, он удержался от обидных эпитетов, но скрывать свое раздражение не стал:

— Разве в этом дело? Сидите на моем месте сколько душе угодно! По крайней мере, на стадионе! Но увидеть из правительственной ложи, находился ли бразильский защитник впереди или позади, физически невозможно! Я сам в ней сидел не раз и утверждаю…

Вошла секретарша:

— Господин министр, вас просят к телефону!

Министр яростно стукнул кулаком по письменному столу. Он сейчас был более чем уверен, что мастерский удар Жуарио с подачи Хофмейстера сделан не в положении вне игры и что начальник полиции утверждает противоположное лишь из желания досадить ему.

— Какого черта! — крикнул он. — Вы что — забыли сегодня помыть уши? Разве вы не слыхали?! Я категорически запретил соединять меня с кем бы то ни было.

Секретарша залилась густым румянцем:

— Извините, господин министр, но сам президент…

— Это меняет дело! Соединяйте! — И он кинулся к телефонной трубке.

— Да, ваше превосходительство, я слушаю… Вам звонил эквадорский посол?.. Да, да, он только что был у меня… Можете его заверить, что его опасения совершенно беспочвенны. Никаких беспорядков не будет… Мною предприняты чрезвычайные меры!.. Пятьсот полицейских! Они будут снабжены гранатами со слезоточивым газом и винтовками… Нет, что вы! Никаких боевых патронов! Исключительно холостые. Шуму столько же, эффект такой же. Тем более что зрители не будут знать, какими патронами стреляют. Самые горячие головы протрезвеют после такого залпа… Жертвы? Что вы, господин президент! Я гарантирую полную безопасность и судьям, и эквадорским игрокам… Жертвы среди зрителей? Это совершенно исключено!.. Даю вам честное слово, никто не пострадает!

Министр внутренних дел с чистой совестью давал президенту такие гарантии. Он не знал, что в предстоящем матче, кроме миллионов болельщиков, заинтересован ещё один человек, обычно абсолютно равнодушный к футболу.

Не знал, что агент Мигеля Даймонта встретится с полицейским чином, которому в день матча будет поручена раздача огнестрельного оружия.

Не знал, что тот не устоит перед соблазном заработать за один раз сумму, равную месячному окладу всей столичной полиции.

Не знал, что в результате этого из пятисот винтовок, розданных выделенным для охраны стадиона полицейским, лишь четыреста девяносто будут, как и положено, снабжены холостыми патронами.

В столичном аэропорту царило сумасшедшее оживление.

Один за другим приземлялись специально зафрахтованные самолеты, на которых со всех концов страны прибывали болельщики, располагающие достаточными средствами. Весело переговариваясь, размахивая национальными флажками, они сходили по трапам.

Громкие голоса, походка, мимика — всё выражало превосходство над менее имущими пасынками судьбы, которым придется следить за матчем по телевизору. У некоторых на пиджаках красовались эмблемы с физиономиями самых популярных игроков, другие нацепили на шляпы широкие ленты с надписью: «Наши победят!»

Мигель Даймонт с интересом разглядывал этих людей — ведь им предстояло быть участниками представления, подпольным режиссером которого являлся он. Вкупе со многими тысячами, которым посчастливилось достать билеты на матч, эти люди как бы олицетворяли собой часовой механизм бомбы — тесно сжатую пружину, готовую выпрямиться в нужный момент.

Даже не верилось, что эта веселая, радостно возбужденная толпа способна на насильственные действия. Но Мигель Даймонт, привыкший отыскивать под цивилизованной оболочкой любого дикарские инстинкты, не сомневался, что в минуту эмоционального взрыва они превратятся в стадо разъяренных слонов, сокрушающих на своем пути все преграды.

Приди кому-нибудь в голову поинтересоваться, почему Мигель Даймонт в этот ранний утренний час находится в аэропорту, его любопытство было бы удовлетворено самым естественным образом. Швейцарский предприниматель Лотар Гешоник провожал свою секретаршу, отбывавшую на родину чуть раньше его самого. Самолет компании «Алитал», на котором она летела, направлялся в Цюрих с промежуточными посадками в Сан-Паулу и Лиссабоне.

Билет был куплен до Цюриха. В действительности Беата Андерсон сойдет в Сан-Паулу и отправится вовсе не в Швейцарию.

Мигель Даймонт использовал проводы Беаты для своих целей. Отлет её лайнера совпадал с приземлением самолета, на котором прибывал Даниэльсен.

Затерянный в сутолоке болельщиков, ожидавших своего рейса пассажиров и провожающих, Мигель Даймонт наблюдал за тем, как Даниэльсен с дорожной сумкой в руке неторопливо пересекает зал ожидания. Мигель Даймонт остался доволен: сразу видно — этот не подведет. Даже в походке Даниэльсена ощущалась предельная собранность, присущая опытному, хладнокровному профессионалу.

Даниэльсен направился к стоянке такси, поставил сумку наземь, закурил сигарету и спокойно стал ждать. Одетый в летний полотняный костюм, приспособленный к местному климату, с панамой на голове, он ничем не выделялся среди остальных путешественников. Широкополое сомбреро и пестрое пончо с характерным для племени аймара узором, а также специальная маска с фильтром, защищающая от воздействия слезоточивого газа, дожидались своего часа в недрах сумки.

Спустя минуту к Свену Даниэльсену подошел «контролер» — прикрепленный к Даниэльсену агент, безошибочно узнавший того по фотографии. Обменявшись несколькими словами, оба двинулись к ожидавшей их машине.

В обязанности «контролера» входило проводить Даниэльсена на специально снятую квартиру. В два часа подвезти его к редакции газеты «Венсеремос». В половине третьего обычно заканчивалось редакционное совещание, на котором Кароль Альварес неизменно присутствовал.

Мигелю Даймонту было известно, что Даниэльсен просмотрел несколько роликов с фильмами об Альваресе. Однако возможность увидеть его лично в момент, когда тот выйдет из редакции, являлась дополнительной страховкой, стопроцентно исключающей ошибку. Таков был стиль работы Мигеля Даймонта — не упускать ни малейшего пустяка, помогающего с предельной четкостью фиксировать «мишень».

«Контролер» и его подопечный пообедают дома. Даниэльсену совершенно незачем лишний раз показываться на улице. В шесть часов Даниэльсен переоденется, заменив полотняный костюм и панаму на пеструю накидку и сомбреро. В половине седьмого «контролер» подвезет Даниэльсена к стадиону.

После матча Даниэльсен направится в условленное место, где в переулке за собором Сердца Христова его будет дожидаться «контролер».

Он отвезет Свена Даниэльсена и посадит в самолет «Де Хавиленд», который, приняв пассажира, тотчас вылетит по маршруту Лима — Гуаякиль. Пилот будет одет в форму перуанских военно-воздушных сил.

Ни Свен Даниэльсен, ни «контролер», ни тем более пилот не должны подозревать, что самолету не суждено добраться до пункта назначения.

Покинув здание аэропорта, Мигель Даймонт с трудом пробрался к своей машине, лавируя в столпотворении переполненных болельщиками рейсовых и специальных автобусов, такси и частных автомобилей.

Волей-неволей Мигелю Даймонту пришлось подождать, пока болельщики разъедутся. Но он ничуть не досадовал, поскольку торопиться некуда.

Дело сделано. Сделано образцово. Ещё накануне им был внесен последний штрих в тщательно продуманную маскировку. В присутствии юристов был заключен контракт с местным торговым домом, предоставлявший тому монопольные права на продажу в Перу, Боливии и Эквадоре изделий швейцарской фирмы «Свисоптик».

Накануне отъезда Даймонт решил наконец позволить себе давно намеченную экскурсию. Последний этап пути пролегал вдоль пустынного побережья океана. Машина карабкалась все выше по крутой, каменной, широкой тропе, которая внезапно обрывалась, уткнувшись в нависавшую стеной скалу.

Даймонт вышел из машины. Примерившись к возвышающемуся над ним скалистому катаракту, решил, что справится с подъемом. Обычно он не любил расходовать энергию на физические усилия, приберегая её для умственной деятельности.

Пренебрежение спортивными упражнениями никак не отражалось на фигуре Даймонта. Что только не делали его коллеги, чтобы сбавить вес! Бегали, плавали, часами крутили педали укрепленного на станке тренировочного велосипеда. И всё же от брюшка — неизменного спутника кабинетной деятельности — никак не могли избавиться.

С завистью поглядывая на худощавую фигуру Мигеля Даймонта, они допытывались, не тренируется ли он по особой системе йогов.

Мигель Даймонт отмалчивался. Не мог же он втолковать им секрет, который в действительности не был никаким секретом. При предельно интенсивной нагрузке мозга человек расходует столько же калорий, сколько при физической работе.

Мигель Даймонт ещё раз глянул наверх. Потратив уйму времени на дорогу, было бы нелепо отступить перед последним препятствием.

Прежде чем полезть на вершину скалы, Даймонт невольно засучил рукава. «Словно перед схваткой с противником!» — усмехнулся он. Но крутая скала, на которую предстояло забраться, вовсе не противник. Это скорее награда, желанная минута, когда боксер снимает перчатки, чтобы мокрым полотенцем освежить разгоряченное лицо.

Цепляясь за росший кое-где кустарник, нащупывая носками туфель трещины, которые могли дать опору ноге, Мигель Даймонт поднимался всё выше и выше. И вот он стоит на вершине, на голом пятачке. Насколько ему известно, на единственном месте, откуда проглядывается малая часть огромного ребуса, ради которого он проделал такой далекий путь.

В это место на берегу Тихого океана, где годами не выпадали осадки, где ничто не нарушало вековой покой камней и песка, редко забредали люди. Как ни странно, в течение долгих столетий никто не замечал, что чередование камней и песочных проплешин образует определенный рисунок. Лишь сравнительно недавно ученые пришли к заключению, что здесь, доступная взгляду каждого прохожего и все же скрытая от глаз, веками таилась одна из величайших загадок мира.

Когда-то, возможно, тысячелетие до того, как каравеллы Колумба причалили к американским берегам, задолго до зарождения империи инков, таинственный народ создавал этот гигантский калейдоскоп. Несметные руки в течение несметных лет трудились, освобождая заданное пространство от камней, которые по одному переносились в другое место и складывались в кучу.

Чередование каменистых гряд и жалкого голого песка не было произвольным. Когда ученые поднялись на самолете, чтобы с птичьего полета обозреть результат этой гигантской работы, их глазам представилась фантастическая картина: раскинутые на огромном пространстве правильные геометрические фигуры — исполинские ромбы, квадраты, конусы. И столь же исполинские изображения животных и птиц. Грандиозность этих творений человеческих рук просто уму непостижима. Удалось измерить клюв одной птицы — он тянется на целых два километра!

Предназначение «калейдоскопа» не поддавалось толкованию. Поблизости не было ни одной горы, с которой человеческий глаз мог бы полностью охватить весь сложный, занимавший огромную территорию узор. Кому он был адресован? Богам? Выдвигалась даже гипотеза, будто это посадочные ориентиры для космических кораблей пришельцев с иных планет. А может быть, это не просто сумма геометрических рисунков и изображений, а пиктограмма? Написанное загадочными знаками, пока не расшифрованное послание вымершего народа далеким потомкам?

Разгадка тайны не слишком волновала Мигеля Даймонта. Его привлекало нечто другое. Каждому обладающему воображением человеку свойственно искать параллели своей деятельности.

Биолог, изучающий под микроскопом каплю воды со скопищем пожирающих друг друга микроорганизмов, невольно в этой капле видит некий образ человеческого общества. Электроник, работающий над системой акустических замков, где ключ заменен человеческим голосом, вспоминает, должно быть, пещеру Али Бабы, открывавшуюся, когда кто-нибудь произносил магическое: «Сезам, откройся!»

В тот день, когда Мигель Даймонт впервые прочел про загадочный «калейдоскоп», он понял, что это наиболее приближенное подобие его собственной деятельности. Тысячи людей пройдут мимо его огромного кропотливого труда словно слепые. Кто-то, способный взобраться чуть повыше, может быть, и увидит отдельные ромбы или квадраты, но так и не поймет их взаимосвязи. Только с предельной высоты возможно целиком охватить взглядом весь сложный узор, который всё же не поддается точному истолкованию.

Взять хотя бы операцию, которая закончится на стадионе «Ла Монтанья». Это сотни, тысячи сложенных в особом порядке «камней». Каждый в отдельности доступен пониманию, образуя поддающийся прочтению знак. Но, расставленные по «классическому методу Даймонта», они в своей совокупности образуют сочетание, смысл которого понятен одному их творцу.

Первоначально Мигель Даймонт был убежден, что предпринял рискованное восхождение на скалу для того, чтобы увидеть часть загадочного «калейдоскопа». Сейчас он осознал, что руководило им ещё одно желание — чисто физического ощущения высоты, в какой-то мере соответствовавшей тому горному пику, с которого он оглядывал проделанный им труд.

Это была как бы точка отсчета. Отсюда стоявший на каменном карнизе автомобиль казался игрушечным. А ещё ниже простиралась безжизненная пустыня с мерцавшим на горизонте далеким океаном. На многие, многие мили он был единственным живым существом, единственным неограниченным владыкой этого безмерного пространства.

И, только повернувшись, чтобы начать спуск, Мигель Даймонт увидел, что ошибается. На самом гребне скалы, от которого его отделяло ещё футов двадцать, высилось черное изваяние.

Кондор, одна из самых больших птиц земного шара, стоял там со сложенными крыльями. Стоял настолько неподвижно, что его можно было принять за продолжение утеса.

На человека он не обращал никакого внимания. Зоркий взгляд его пронзительно-желтых глаз был устремлен куда-то вдаль. Внезапно он почти бесшумно взмыл в небо. Спустя минуту Даймонт увидел его далеко-далеко над ущельем, которое отсюда казалось небольшой трещиной.

Огромная птица на таком расстоянии представлялась величиной с колибри. В когтях кондор держал какого-то зверя — жертву, которую он так долго и терпеливо подкарауливал.

Мигель Даймонт помахал ему рукой и начал долгий утомительный спуск к стоящей внизу машине.

Боги, взиравшие когда-то из поднебесья на каменное послание канувшего в Лету загадочного народа, умерли вместе с ним. Будь они живы, им, незримо парящим над древним городом конквистадоров, овальный стадион «Ла Монтанья» казался бы местом непонятного сражения. Не имеющие никакого представления о футболе, они сочли бы мечущихся по полю игроков объятыми страхом вождями племени, не знающими, куда спрятаться от взбунтовавшейся толпы.

Назначение огнестрельного оружия и гранат со слезоточивым газом тоже было им неведомо, однако человечки в блестящих касках с пластмассовыми щитами, несомненно, являлись воинами, пытающимися защитить своих обезумевших господ от мятежников.

Осаждающих, дико орущих, машущих руками, бьющих в барабаны, вращающих трещотки, чей пронзительный шум должен был нагнать страх на врага, было несметное количество. Во всяком случае, куда больше, чем жителей древнего царств, которые когда-то общались со своими богами при помощи выложенных из камней таинственных письмен. Самым странным было нечто, похожее на храмовую пирамиду. Она находилась не в центре, а располагалась по краям. Осаждающие взобрались на её ступени, громоздясь до поднебесья — очевидно, с большей высоты было сподручнее кидать странные снаряды.

Вот перебегающие по полю вожди племени сшиблись, какой-то округлый предмет выскользнул у них из-под ног и влетел под деревянную арку. В этот момент яростные вопли мятежников превратились в оглушительный рев, сотни рук взметнулись, на вождей племени яростно полетели плоские метательные снаряды.

Фернандо Херера остановил игру. Это было совершенно необходимо — всё поле покрывали брошенные зрителями разноцветные картонные кружки. Таким образом перуанцы выражали переполнившее их чувство восторга, вызванное забитым соотечественником голом.

Бурный восторг сменился столь же бурным негодованием. Публика сочла, что судья приостановил игру нарочно, чтобы сбить перуанскую сборную с темпа. На поле полетели первые бутылки. В основном пустые, но кто-то не пожалел даже поллитра виноградной водки, лишь бы запустить чем-нибудь увесистым в судью.

Полицейским с трудом удалось восстановить порядок. В большинстве они находились на периферии поля, отделенного от трибун стальными решетками выше человеческого роста. Решетки образовали как бы второй заслон. Около сотни полицейских были размещены в проходах, где их теснили зрители, которым не посчастливилось достать сидячие места.

Сплошной кордон окружал сравнительно немногочисленную группу эквадорских туристов. Те жались друг к другу, понимая, что находятся на вражеской территории. Флажки с национальными цветами Эквадора образовали островок, со всех сторон омываемый бурлящим океаном перуанских национальных цветов.

Время от времени посол Эквадора, которому было предоставлено почетное место в правительственной ложе, поворачивался спиной к полю, чтобы посмотреть, не нуждаются ли его земляки в дополнительной полицейской охране.

Матч продолжался.

Мигель Даймонт не слишком интересовался самой игрой. Все его внимание было обращено на три ключевые фигуры той игры, которую вел он сам, — на Кароля Альвареса, Свена Даниэльсена и Фернандо Хереру.

Зная заранее, где будет сидеть Альварес, — на своем обычном месте на северной трибуне, которую от правительственной ложи отделяли шесть рядов, — Мигель Даймонт через подставное лицо приобрел соответствующий билет для Даниэльсена за неделю до матча. Место, которое он выбрал для себя, находилось почти в самом центре южной трибуны и представляло собой отличный наблюдательный пост.

Свен Даниэльсен сидел на западной трибуне, чуть наискосок от Альвареса. В своем пончо и сомбреро он выглядел заправским болельщиком, выделяясь лишь тем, что в отличие от остальных не надрывал глотку. Он сидел, чуть подавшись вперед, являя собой картину человека, всецело захваченного тем, что происходит на футбольном поле.

Мигель Даймонт с одобрением заметил, что Даниэльсен ни разу не взглянул в сторону Альвареса. Лишь в самом начале игры и то мельком. С таким же точно профессиональным интересом, с каким на состязаниях в стрельбе прицеливаются к мишени и измеряют расстояние до неё.

С этими ключевыми фигурами было всё в порядке. Беспокоил Мигеля Даймонта судья. Фернандо Херера явно нервничал. Любой рефери растерялся бы, принужденный вести игру в такой обстановке дикого азарта и явной враждебности зрителей. Но Мигель Даймонт знал подоплеку этой нервозности. С одной стороны, Фернандо Херера должен был во что бы ни стало заработать лежавшие в швейцарском банке сто тысяч франков или же быть готовым к позорному разоблачению своих прошлых грехов. Но, с другой стороны, он явно понимал, что даже присутствие целой армии полицейских не спасет его голову от метко кинутой бутылки.

Нервозность судьи передавалась игрокам. Всё чаще они, вместо того чтобы бить по мячу, атаковали бросившегося им наперерез противника. Всё чаще сшибались в борьбе за мяч. Был момент, когда трое столкнувшихся игроков лежали на земле, а потерянный ими мяч, никем не подхваченный, катился восвояси.

Ответный гол эквадорцев был забит на двадцать второй минуте первого тайма. Забит настолько мастерски, что даже перуанцы, в которых спортивное чувство на миг взяло верх над патриотизмом, зааплодировали. К тому же шел только первый тайм. Результат был ничейным, и перуанская команда, поддерживаемая сотней тысяч наэлектризованных земляков, играла с большим подъемом. Имелись все основания предсказывать её победу.

За пять минут до окончания первого тайма Мигель Даймонт насторожился. Казалось, ещё минута, и начнется последнее решающее действие задуманного им представления.

Центральный нападающий перуанцев Жуарио, несомненно, являлся кумиром публики. Каждое его продвижение по полю сопровождалось торжествующими криками, а забитый им на десятой минуте гол вызвал такую бурю, что сотрясались трибуны.

Находясь на половине соперников и оказавшись лицом к лицу со сравнительно слабым игроком защиты эквадорцев, Жуарио решил порадовать своих почитателей мастерским дриблингом. Дриблинг затянулся на лишнюю секунду.

Откуда-то со стороны подбежал не замеченный Жуарио эквадорский футболист и, легонько оттолкнув его плечом, отбил мяч. Жуарио растерялся. Тем не менее, зная, что мяч уже ушел, сделал вид, будто продолжает борьбу. С искаженным от злости лицом Жуарио изо всей силы ударил эквадорца бутсой в пах. Тот упал и, держась за живот, стал кататься по траве.

Фернандо Херера остановил игру. Грубое нарушение было совершенно очевидно. Следовало удалить Жуарио с поля.

Фернандо Херера уже почти взмахнул рукой с красной карточкой, но тут десятки тысяч болельщиков, совершенно обезумев, повскакали со своих мест, собираясь устремиться на поле. Ведь удаление лучшего игрока значительно уменьшило бы шансы команды на победу.

К Фернандо Херере подбежали оба капитана, к ним присоединились боковые судьи, их окружили готовые полезть в драку перуанские игроки.

Дикий рев не прекращался. Мигель Даймонт, наблюдавший эту сцену с помощью бинокля, сразу понял, что Херера колеблется. Так оно и было. Покривив душой, судья сделал предупреждение обоим игрокам…

Решение было встречено отдельными негодующими возгласами с эквадорского островка, но они быстро замолкли, подавленные угрожающим шумом теснившего его океана.

Начало второго тайма протекало в сравнительно спокойной обстановке. Команды явно выдохлись после непомерно быстрого для такого жаркого климата темпа, который продержался на протяжении всей первой половины игры.

Выдохлись и зрители. Целых сорок пять минут они вели себя как буйнопомешанные, пытающиеся пробить головой каучуковые стены изолятора. Ещё на сорок пять минут энергии не хватило бы. Публика позволила себе расслабиться, чтобы при первом удобном случае снова взорваться яростной вспышкой спортивного безумия.

Но главной причиной перелома являлся Фернандо Херера. После того как он недавно сделал предупреждение невиновному эквадорскому защитнику, трудно было поверить, что он подкуплен противником. Болельщики национальной сборной пришли на стадион убежденные, что их команде придется бороться не только с противником, но и с судьей, который будет лезть из кожи вон, чтобы лишить Жуарио и его товарищей заслуженной победы. Сейчас эти опасения развеялись.

Спад напряжения отразился и на полицейских. Они расслабились, стали внимательно следить не столь за поведением публики, сколько за самой игрой.

Игра шла своим чередом, протекая примерно в равной борьбе, без особо острых моментов. И та и другая команды время от времени, после удачно разыгранной комбинации прорывались в штрафную площадку противника. Но атаки или же разбивались об упорное сопротивление защиты, или же мяч летел мимо ворот. Два или три раза казалось, что гол неминуем, но каждый раз вратарям удавалось спасти ворота.

Один момент был явно критическим. Вратарь эквадорцев в падении поймал мяч, но так неудачно, что выпустил из рук Подбежавший перуанский игрок вместо мяча угодил ему в голову. Игра была остановлена, вратарю оказана срочная помощь.

Мигель Даймонт напрасно надеялся, что на этот раз Херера проявит большую решимость. Не последовало ни удаления, ни даже предупреждения. Мяч был введен в игру под одобрительные крики публики.

Мигель Даймонт почувствовал, как по его спине прошел холодок. Ни разу за всё время пребывания в этом городе он не терял того особого хладнокровия, которое связано с умением взирать на препятствия как на нечто естественное. До сих пор нервы не отказывали ему. Ни в самом начале когда шли день за днем, а идеальное решение всё ещё не было найдено. Ни даже в те критические дни, когда пограничный конфликт грозил перечеркнуть проделанную работу.

Но сейчас он впервые ощущал себя не творцом, который в силу своего интеллектуального превосходства подчиняет себе события, а игроком, самонадеянно поставившим всё своё состояние на одну-единственную карту. Этой картой был Фернандо Херера. Если тот подведет, всё хитроумное построение, состоящее из тщательно подогнанных друг к другу разнородных камней, обрушится

Мигель Даймонт почти перестал следить за игрой. Он то бросал тревожные взгляды на наручные часы, каждым продвижением минутной стрелки напоминавшие о том, что времени остается всё меньше и меньше. То слегка дрожащими пальцами прикладывал бинокль к глазам и, поймав лицо Фернандо Хереры, тщился понять, что происходит под этим покрытым испариной лбом.

Чем меньше оставалось до окончания матча, тем нервознее становился судья, тем чаше исподтишка поглядывал на полицейских, как бы прикидывая, можно ли на них положиться. Будь Мигель Даймонт способен на чисто человеческие эмоции, он, возможно, даже посочувствовал бы Херере, который был поставлен перед труднейшим выбором между моральным и физическим уничтожением.

Но существовал ещё один фактор, на который Мигель Даймонт полагался больше всего, — сто тысяч швейцарских франков в случае, если эквадорцы победят.

До конца встречи оставалось шесть с половиной минут. Было ясно, что, если одной из команд в течение оставшихся считанных минут посчастливится забить гол, никто не сумеет вырвать у неё победу.

Фернандо Херера наконец решился.

Мигель Даймонт точно уловил этот момент. Бинокль, придвинув лицо судьи в непосредственную близость, позволил увидеть незаметную для других перемену. До сих пор судья, быстро перебегая по полю вслед за игроками, напоминал застигнутого стихией человека, чьи продиктованные опасностью действия сумбурны и подчинены внешним обстоятельствам.

Сейчас же он продвигался медленнее, останавливаясь каждый раз, когда разгоралась острая борьба за мяч. Он явно выискивал благоприятную ситуацию.

С этой минуты Мигель Даймонт уже был уверен в развязке. Анализируя в свое время досье Хереры, он сразу же обратил внимание, что все случаи, когда тот нарушал профессиональную этику, были связаны с денежными интересами. Значит, Даймонт ставил на правильную карту, рассчитав, что страх перед расправой публики уступит — правда, не без внутренней борьбы — боязни лишиться обещанного крупного куша.

Почти перед самым окончанием второго тайма наступила наконец подходящая ситуация, которой Херера дожидался. Жуарио в метре от штрафной площадки применил силовой прием, которого так боялись его противники. Это была, по сути, подножка, но настолько ловкая, что фиксировать её мог лишь опытный судья. Приём этот Жуарио пускал в ход неоднократно, но особенно часто и бесцеремонно после инцидента в конце первого тайма, когда одновременно с ним предупреждение получил атакованный им эквадорский игрок. Фернандо Херера, вместо того чтобы наказывать Жуарио, до сих пор делал вид, будто ничего не замечает.

Поэтому назначенный им штрафной удар в пользу эквадорцев оказался полной неожиданностью. Несмотря на протесты перуанских игроков, яростные выкрики и улюлюканье их приверженцев, судья настоял на своём.

Эквадорский нападающий приготовился к удару, но, поскольку капитан перуанцев все ещё перебранивался с судьей, часть перуанских игроков, выстроивших было стенку, покинули свои позиции перед воротами, чтобы принять участие в споре.

На этот раз Херера был неумолим. Со сведенным судорогой лицом — так, должно быть, выглядит человек, готовый прыгнуть в огонь, чтобы выхватить из пламени набитый банкнотами портфель, — он взмахнул рукой.

Только тогда зрители поняли, что удар всё же будет сделан. На штрафную площадку посыпался проливной дождь самых разнообразных предметов. Но было уже поздно. Найдя щель в неплотной стенке, мяч, миновав выскочившего навстречу голкипера, влетел в верхний левый угол ворот.

Пока растерявшиеся перуанцы стояли в нерешительности не зная, что предпринять: то ли продолжать игру, то ли протестовать, Фернандо Херера уже поднес свисток к губам. Матч закончился. Со счетом 2: 1 победили эквадорцы.

Зрители не сразу сообразили, что всё кончено. Свисток потонул в оглушительном реве негодования. Когда они увидели, что игроки собираются покинуть поле, разразился настоящий ураган. Настил под трибунами заходил ходуном, воздух буквально сотрясался.

Словно по команде, в единодушном порыве стотысячная толпа вскочила на ноги. Потрясая кулаками, выкрикивая угрозы, зрители устремились к полю. Началась давка.

Окруженные полицейскими, эквадорские игроки и судьи двинулись к выходу. Чтобы добраться до раздевалок, надо было отодвинуть заграждавшую проход стальную решетку. Но едва отомкнули засовы, к проходу устремились сотни болельщиков. Полицейские, осознав свою оплошность, успели, однако, снова запереть решетку.

На неё уже навалился сплошной человеческий клубок. Не считаясь с собственными увечьями, люди кидались на тонкие стальные прутья. Они напоминали цепного пса, который, не чувствуя причиненной металлическим ошейником боли, рвется вперед, чтобы впиться зубами в стоящего за оградой чужака. Со всех сторон к ним устремлялась подмога. Бурлящие людские потоки катились сверху вниз, пересекались, сталкивались, сливались в кипящий водоворот.

Мало кто оставался на месте. Одним из этих немногих был Кароль Альварес. Вскочив на скамейку, он что-то кричал — видимо, тщился успокоить людей. Находившиеся поблизости остановились, но остальные продолжали пробиваться к полю.

Натиск на подпираемую полицейскими решетку всё усиливался. Наконец та покачнулась. Поняв, что позицию не удержать, командир полицейского отряда пронзительным голосом отдал приказ. Полицейские отскочили от решеток, одна тут же с грохотом упала, в образовавшийся проход хлынули болельщики.

В толпу полетели гранаты со слезоточивым газом. Они лопались с шипением, футбольное поле заволокло удушливым туманом, который полез наверх. Надрывно кашляя, вытирая слезы, бросившиеся было в проход люди отступили.

На миг воцарилась полная тишина.

На какое-то мгновение у Мигеля Даймонта сложилось впечатление, что полицейские выиграют бой. Он тревожно оглянулся. Сам он, предугадав развитие событий, устроился на верхней скамье южной трибуны, где людской поток не грозил втянуть его в свой водоворот.

Даниэльсен сидел примерно на равном уровне с Альваресом. В иное время его сосредоточенный спокойный вид привлек бы к себе внимание. Но сейчас все взоры были устремлены к полю, откуда поднималось зловонное облако слезоточивого газа.

Внезапно минутная тишина взорвалась яростным воплем такой силы, что Даймонту пришлось зажать уши. До сих пор гнев был обращен лишь против подкупленного судьи и ненавистных чужаков, вырвавших у перуанцев победу. Теперь же врагом номер один стали полицейские. Сокрушить их, растоптать, смести с поля — вот что связывало многоликую толпу, превратив её в слепой таран.

Прикрывая лицо кто пестрым пончо, кто просто сорочкой, чтобы защититься от удушливого газа, люди устремились к преграждавшим им путь стальным решеткам. Стадион превратился в сплошной бедлам. Кто-то принялся выламывать доски от скамеек, чтобы сбросить их вниз на головы полицейских, а если они не поддавались, их поджигали.

То тут, то там вспыхивали языки пламени. Навстречу поднимавшемуся снизу удушливому газовому облаку сверху потянулись клубы дыма. Кое-где остальные решетки уже рушились, не устояв под натиском атакующих.

И тогда прозвучал залп. Залп, ради которого Мигель Даймонт явился на стадион. Залп, которого ему пришлось так мучительно долго дожидаться.

Это произошло столь быстро, что Мигель Даймонт еле успел скосить глаза в сторону Свена Даниэльсена. Что-то блеснуло в разрезе его пончо. Даймонт не сомневался, что он единственный заметил мгновенную вспышку. Что касается самого выстрела, то он потонул в оглушительном треске и грохоте паливших напропалую полицейских винтовок.

Раздались стоны раненых, скрюченные в предсмертной агонии люди падали, сбивая с ног соседей. Началась паника. Толкая и давя друг друга, обезумевшие от страха зрители хлынули вспять.

В этой панической давке смерть Альвареса прошла незамеченной. Один Мигель Даймонт увидел, что выстрел Свена Даниэльсена попал точно в цель. Стоявший на скамейке Кароль Альварес схватился за сердце, покачнулся и повалился навзничь.

Через несколько часов Мигель Даймонт сидел в комфортабельном салоне «боинга», где к услугам летевших в Буэнос-Айрес пассажиров были телевизор, киноэкран, индивидуальные видеоэкраны, бар на втором этаже и полдюжины сверхулыбчивых стюардесс.

В иллюминаторе проплывали белесые облака. Иногда они редели, иногда сквозь прозрачную вуаль проглядывали ослепительные снеговые шапки.

Мигель Даймонт мысленно попрощался с ними. Он знал, что никогда больше не вернется сюда. Эта страна была шахматной доской, на которой разыгралась его партия.

Специфика профессии запрещала вторично пользоваться доской, ибо игрок оставлял на ней отпечатки пальцев. Пусть незаметные для постороннего глаза, они всё же допускали известный риск.

Ровно в три часа ночи Мигель Даймонт поднес к глазам наручные часы. Позабыв о своём окружении, он с напряженным вниманием следил за еле заметным передвижением секундной стрелки.

Истолковав интерес Даймонта по-своему, сидевший рядом аргентинец заметил:

— Ну да, ведь мы только что перевалили часовой пояс! Я и сам чуть было не забыл перевести стрелку на час вперед!

Мигель Даймонт незаметно улыбнулся. Глядя на часы, он как бы прислушивался к далекому взрыву, который, по его расчетам, должен произойти именно в эту минуту.

Подтверждение он получил незадолго перед приземлением в Нью-Орлеане. Информационное агентство ЮПИ сообщало, что недалеко от перуанской границы обнаружены обломки самолета «Де Хавиленд». По иронии судьбы бомба замедленного действия, предназначенная для Даниэльсена и пилота, взорвалась уже в пределах Эквадора, недалеко от оборудованной секретной службой перевалочной базы.

Затем диктор перешел к драматическим событиям в Перу. Смерть популярного вождя Демократического Альянса от случайной полицейской пули имела далеко идущие последствия. Сторонники Альвареса вышли на улицу, требуя немедленной отставки правительства и наказания полицейских, виновных в жестокой расправе с безоружными зрителями.

Министру внутренних дел и высшим полицейским чинам пришлось уйти в отставку, но до этого они успели отдать приказ о беспощадном подавлении беспорядков. Весь следующий день продолжались уличные стычки, приведшие к новым жертвам.

Сторонники Альвареса призвали трудящихся ко всеобщей забастовке. Напуганные перспективой гражданской войны, руководители мелкобуржуазной партии «Прогресс и свобода» расторгли союз с Демократическим Альянсом и согласились принять участие в коалиционном правительстве. Новое правительство «твердой руки», составленное в основном из представителей правых партий, немедленно отменило всеобщие выборы и объявило о введении в стране чрезвычайного положения.

Когда диктор закончил обзор новостей, Мигель Даймонт облегченно вздохнул. Затем подозвал стюардессу:

— Пожалуйста, мартини! Два бокала!