Смерть под маской

Глава седьмая

Старший инспектор Барнаби толок семена кардамона в каменной ступе. На нем был простой передник, похожий на те, что носят официанты в дешевых закусочных, а под рукой, на столе, бокал вина «Шардоне».

На протяжении уже многих лет Тома огорчало, что Джойс, его любимая, его опора и поддержка, не собиралась (не видя на то никаких причин) совершенствоваться в искусстве приготовления блюд. Хочешь — ешь, не хочешь — не ешь, таково было ее отношение к еде. И тот факт, что в основном он не ел, не побудил ее что-либо изменить. Она просто не понимала его. Ему потребовалось немало лет, чтобы наконец удрученно признать это и примириться. Джойс с удовольствием ела то, что готовила сама, а теперь и то, что готовил ее муж, когда у него находилось время, с не меньшим удовольствием и без какого-либо намека на то, что это лучше и вкуснее ее стряпни. Барнаби давно для себя решил, что она страдает гастрономической глухотой.

— Что у нас с закусками?

— Будут фаршированные яйца с эстрагоном.

Джойс сделала большой глоток вина и восхищенно воскликнула:

— Это я люблю.

— В этот раз я добавлю еще и мяту.

Барнаби хотел приготовить заливное, но приготовление заливных блюд было седьмым по счету в цикле «Двенадцать кулинарных уроков для абсолютных новичков», которые он посещал в Каустоне, и именно в тот раз Том не присутствовал из-за срочного вызова. Ему сразу понравилось готовить, и каждую неделю он с нетерпением ждал вечера вторника, когда снова мог погрузиться в мир весов, ножей, кастрюль и сковородок. Он был единственным мужчиной в группе из семнадцати человек, но его уже оставили в покое и не подшучивали, привыкнув к его присутствию и некоторой неуклюжести. Лишь одна дама, миссис Квини Баншафт, по-прежнему продолжала лукаво спрашивать, где он спрятал свою дубинку и кто из них станет его блюдом дня. Когда Джойс начинала ему перечить, Барнаби грозился сбежать с миссис Баншафт.

Обед намечался в честь помолвки его дочери. Оба родителя были обрадованы, хотя и несколько удивлены, когда Калли сообщила им об этом несколько недель назад. Барнаби, увидев кольцо из белого золота с узлом в форме сердца, инкрустированное викторианскими гранатами, довольно язвительно заметил:

— А я-то думал, что он явился из ниоткуда, имея при себе лишь зубную щетку и пачку мятных презервативов.

Калли мечтательно улыбнулась и застенчиво потупилась. Застенчиво, это надо же! Как потом сказала Джойс, с ней это случилось впервые с тех пор, как она вылезла из подгузников. Николас выглядел просто обескураженным, будто не мог поверить своему счастью (на самом деле так оно и было).

— Молодежь… — протянула Джойс, как только они умчались пританцовывая. — Ну просто голливудское кино: павана[32], шампанское в ведерке со льдом и пение скрипок.

— Скоро это пройдет.

— У них же нет денег.

— У них столько же, сколько было у нас когда-то.

— По крайней мере, у тебя была нормальная работа. Театр, Том… представляешь?!

— Они же не супружеская пара с пятью детьми, они только помолвлены. Во всяком случае, у нее достаточно сил для полусотни таких, как он.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь. — Джойс осушила свой бокал и потянулась к миске с кокосовой стружкой.

— Убери руки. У меня все тщательно взвешено.

— Не смей мне указывать! Ты не в участке! — Джойс закинула себе в рот щепотку кокоса. — В воскресенье же все пройдет гладко, правда ведь, Том?

— Скрестим пальцы.

На тот момент дела в участке шли ни шатко ни валко. Нехватки в преступлениях не наблюдалось (разве вообще когда-нибудь она наблюдалась?), но в течение последних нескольких дней все они были какими-то простыми и заурядными. Такое случалось не часто и длилось не долго. Обычно разбои и нападения, казалось, происходили на каждом шагу — крики, визг тормозов и физические увечья. Барнаби иногда чувствовал себя так, будто его засасывает в вечно вращающийся водоворот жестокости. Он сам понимал, что ему больше нравится именно это время. Такое умозаключение не доставляло ему ни удовольствия, ни комфорта, но он и не пытался это скрывать.

В коридоре раздался телефонный звонок. Джойс встала, произнеся:

— Только не это.

— Наверное, Калли.

— Это точно не она.

Барнаби начал резать перец чили, краем уха слушая, что говорит Джойс. Она появилась на кухне с каменным лицом. Барнаби дернул веревочки своего передника и выключил газ. Через пять минут Джойс помогала ему надевать пиджак.

— Прости, любимая.

— Не знаю, зачем ты продолжаешь неискренне извиняться, Том. Ты делаешь это на протяжении почти тридцати лет, и со временем это не стало звучать более убедительно. Ты уже выглядишь вдвое оживленнее, чем во время готовки.

Барнаби застегнул пуговицы и поцеловал жену.

— Ладно, куда на этот раз?

— В сторону Айвера.

— Ты будешь поздно?

— Похоже на то. — Он знал, что она непременно станет его дожидаться, и все же добавил: — Не жди меня.

— Позвонить Калли и все отменить? — крикнула она ему вслед.

— Пока не надо. Посмотрим, как пойдет.

Трой начал носить очки для вождения. Блистающие стальной оправой, они сделали его похожим на Гиммлера.

— Шеф, я оторвал вас от чего-то важного?

— Ничего особенного.

«Всего-то собирался приготовить что-нибудь к обеду в честь помолвки дочери», — сказал Барнаби про себя и улыбнулся, представив реакцию своего помощника. Презрение, скрытое за учтивостью. «Неужели, сэр?» А затем подшучивание над стареющим шефом в полицейской столовой, разумеется, в отсутствии самого шефа.

По мнению Троя, кулинария, как и работа парикмахера или портного, была чисто женским занятием. Или занятием для гомиков. Он даже гордился тем, что за всю свою жизнь не приготовил ничего, даже тоста, и не выстирал ни одного носка. «Начните делать такого рода вещи, — говорил он, — и вы получите женщину с кучей свободного времени. А когда у женщины есть свободное время, это ничем хорошим не кончается. Общеизвестный факт».

Конечно, рождение ребенка кардинально решает проблему свободного времени. Его малышке скоро годик. А уже такая умненькая. Трой раздумывал, не подходящий ли это момент, чтобы рассказать, что девочка произнесла сегодня за завтраком. Для малышки ее возраста — просто гениально. Он рассказал об этом всем в участке; кому-то даже дважды. Но с боссом никогда нельзя быть уверенным. Иногда кажется, что он внимательно слушает, но потом обнаруживаешь, что он не слышал ни слова. Иногда ни с того, ни с сего взрывается. Все же попробовать стоит.

— Вы ни за что не догадаетесь, что она сказала сегодня утром, шеф.

— Кто?

— Кто…? Как это кто? — Трой был настолько ошарашен, что ответил не сразу. А затем сказал: — Талиса-Лин.

— Хмм.

Что-то похоже на ворчание. Или на кашель. Может быть, просто вздох. Только самый безумный родитель воспринял бы это как поощрение.

— Она ела свои печеньки из хлопьев… ну, это я говорю «ела»… Скорее кидалась ими… — рассмеялся Трой, качая головой в полном изумлении от гениальности своего дитятки. — Что-то на слюнявчик… что-то об стену… даже на…

— Давайте уже покончим с этим, сержант.

— Пардон?

— Что она сказала?

— Ах да. Она сказала «мяч».

— Что?

— Мяч.

— Мяч?

— Чистая правда. Чтоб мне не сойти с этого места.

— Боже мой.

Небо было почти что темным, только на горизонте виднелась малиновая полоска, когда автомобиль, сделав крутой поворот, въехал в деревню. Старший инспектор ожидал увидеть скорую помощь, но там были лишь две полицейские машины и «вольво» Джорджа Булларда.

Как только Барнаби вылез из машины, он услышал ужасные вопли, будто какое-то животное попало в ловушку. Он почувствовал, как по коже пробежали мурашки.

— Господи! — Трой присоединился к нему у входа. — Что за чертовщина?

Констебль, стоявший в прихожей, увидев начальство, вытянулся в струнку.

— Все наверху, сэр. Вдоль галереи налево до конца.

Пока они поднимались, Трой оглядывался, слишком встревоженный страшными звуками, чтобы войти в свое обычное состояние досады и злости, в которое всегда впадал, имея дело с представителями высшего общества. Он принюхался:

— Что за вонь?

— Ароматические свечи.

— Пахнет, как из кошачьего лотка.

Место преступления — длинная комната, почти лишенная мебели. Здесь царила обычная деловая обстановка, каждый занимался своим делом. Фотограф сидел на ступеньках. «Пентакс» с прикрепленной фотовспышкой свисал с его шеи. Второй констебль стоял у двери. Барнаби поинтересовался, кто это так кричит.

— Один из тех, кто здесь живет, сэр. Видимо, он немного не в себе.

— Веселенькое дело.

Барнаби подошел к помосту и присел у облаченного в белые одежды тела. Немного крови еще сочилось из раны в груди, и на полу был длинный узкий блестящий ручеек, будто от свежесваренного варенья.

— Что тут у нас, Джордж?

— Как видите, — сказал доктор Баллард, — артистический ножевой удар.

— Чисто сработано. — Барнаби внимательно присмотрелся, а затем кивнул в сторону молодого человека, который перестал выть и теперь громко стонал. — Вы не можете с ним что-нибудь сделать? А то от него сам с ума сойдешь.

Врач покачал головой.

— Насколько я понял, для него уже выработана схема приема лекарств. Не разумно будет смешивать. Я предложил им вызвать его врача, но мне ответили, что такого нет. Они все делают сами с помощью трав и настоек.

— Врач должен быть. Иначе откуда берутся лекарства?

— Из аптеки Хиллингдона в Аксбридже, судя по всему. — Буллард встал, старательно отряхивая колени.

— Он что, шел баиньки? — поинтересовался Трой, указывая взглядом на мертвого человека, одетого во что-то похожее на ночную рубашку.

— Когда это произошло, Джордж?

— Около часа назад. Но на этот раз вам не нужны мои умозаключения по поводу того, что произошло. Видимо, они все были здесь, когда это случилось.

— Что… Вы имеете в виду, они дурачились? И это несчастный случай?

Трой уловил нотку разочарования в голосе шефа. Какое-то время Барнаби выглядел так, будто его предали. Улыбаясь про себя, сержант посмотрел на покойника, отметив утонченные, но холодные черты лица и сухую, пергаментную кожу. И обратил особое внимание на волосы. Человек был похож на одного из библейский святых. Наверное, его можно было бы представить в пустыне, как Моисея, кричащего: «Отпусти мой народ». Или там было «не держи»? Трой был не особо знаком с Библией.

Барнаби теперь разговаривал с Грэмом Аркрайтом, полицейским, обследовавшим место преступления. Сержант прислушался.

— …боюсь, что еще многое не ясно. Мы нашли это за занавеской вон там. — Аркрайт указал на небольшую нишу в стене и приподнял пластиковый пакет с ярко-желтой перчаткой внутри. — Что касается ножа, на нем мы обнаружили нитку. Тебе что-нибудь приходит на ум, Том?

Барнаби отрицательно покачал головой.

— Моя жена ходила сюда на курсы вязания. Я целую вечность не мог избавиться от того шарфа, что она связала. В конце концов сбагрил его на церковную распродажу. А потом его выставили в витрине «Оксфама»[33]. Она не разговаривала со мной целую неделю.

— Если бы со мной так вышло, я бы сказал, что мне повезло, — прокомментировал Трой.

Старший инспектор взял пакет с перчаткой и второй пакет с ножом и сказал:

— Я потом занесу это в лабораторию.

Мелькнула еще одна вспышка фотоаппарата, и Барнаби с Аркрайтом направились к констеблю, стоявшему в дверях.

— Вы явились сюда первым, сержант?

— Да, сэр. Прибыл одновременно с машиной скорой помощи. Вместе с женщиной-полицейским, с Линли. Я связался с отделом уголовного розыска и остался рядом с телом. А офицер Линли отправила всех вниз в большую комнату в конце коридора.

— Что можете сказать по этому делу?

— Что ж… пожалуй, ничего особенно важного. Всё как обычно. Они стояли вокруг, выглядели потрясенными. Сумасшедший мальчишка надрывался от криков. Я спросил, прикасались ли они к покойнику. Сказали, что нет. Больше ничего из них выудить я не смог.

— Ну ладно. — Барнаби тяжело потопал обратно вниз.

Трой, тонкий как хлыст в своей поношенной кожаной куртке и узких серых брюках, побежал вперед, открыв по очереди две двери, прежде чем найти нужную.

Комната была достаточно просторной, с деревянным потолком и деревянными же стенными панелями, что создавало впечатление, будто ты в огромном резном коробе. Там было много стульев в форме ракушек на тонких металлических ножках и плохо вытертая школьная доска. Место для проведения лекций и семинаров.

Все члены коммуны сбились в кучку, за исключением одного, который стоял поодаль, у двустворчатого окна. Засунув в карманы стиснутые кулаки, он, казалось, был сбит с толку и полон злости. На его левой щеке была длинная царапина, из которой капельками сочилась кровь. У Барнаби возникло чувство, что он где-то его уже видел раньше.

Трой прежде всего заметил женщину-полицейского (далеко за тридцать и невзрачную), а потом всех остальных. Плачущую девушку в сари утешал мужчина в джинсах. Орущий парень уткнулся головой в колени женщины с решительным лицом, одетой в синее. Еще там были милашка блондинка и женщина в вельветовых брюках с полуседыми волосами, сидевшая с суровым видом. Двое толстых, жалких на вид хиппи с какими-то камнями на головных повязках и женщина в диком одеянии, которая выглядела лишь чуть более живой, чем покойник наверху. А также маленький круглый субъект с бородой цвета томатного соуса.

Старший инспектор представился и поинтересовался, может ли кто-нибудь из присутствующих точно описать случившееся. Наступила длинная-длинная пауза. Трою показалось, что девушка в сари изо всех сил пытается побороть свои всхлипывания, желая что-то сказать; потом все (кроме человека у окна) повернулись к женщине в синем. Поглаживая голову плачущего юнца, она с неохотой кивнула и попыталась встать, но мальчик цеплялся за ее колени так крепко, что подняться оказалось невозможно. Она заговорила очень напряженным голосом. Низким и спокойным, но неестественным, словно все ее эмоции были намеренно глубоко спрятаны от посторонних.

— Учитель покинул нас. Он вошел в астральное тело и слился с высшим духом.

«Силы небесные, — думал старший инспектор. — Похоже, это надолго».

Трой размышлял, есть ли у него время выскользнуть на быстрый перекур, прежде чем начнется серьезная работа. Он сократил перекуры до пяти в день. Первые четыре сигареты он выкурил еще до завтрака, и теперь, после длинного перерыва, от желания почувствовать вкус дыма он чуть на стену не лез. После того как женщина в синем умолкла, в течение двух минут никто не вымолвил ни слова. Затем женщина с отвисшей грудью начала стенать. При этом она то раскидывала руки, то обхватывала себя ими, будто стараясь согреться.

Сержант наблюдал за этим идиотским поведением с раздражением и неприязнью. Услышав, как они изъясняются, можно было подумать, что это толпа эмигрантов. Итальянцы. Или вздорные латиносы. Его рука скользнула в карман и тоскливо нащупывала зажигалку и пачку «Честерфилда».

Барнаби сразу понял, что допрос всех скопом ни к чему не приведет. Все, что ему пока удалось установить, было имя покойного. Это больше походило на допрос захваченных военнопленных. Поэтому он попросил отдельную комнату, и ему предложили что-то вроде кабинета.

Это место явно было оборудовано под офис — коробки канцелярских принадлежностей и бумажных конвертов, картотека, старая модель ксерокса. На стене — плакат о тайнах реинкарнации: «Вы никогда не подписывали чек именем Шекспира? Не удивлялись, почему вдруг это сделали?» Это была комната без окон, что делало ее идеальной для полицейских допросов. Присутствие следователя и полная отключенность от внешнего мира создавали у допрашиваемого впечатление, что он уже на полпути к тюрьме.

Барнаби сидел за небольшим круглым столом со стопкой бумаги и несколькими карандашами, у его ног лежали пластиковые пакеты. Трой ходил из угла в угол. Прибыла еще одна патрульная машина, высадив у входной двери констебля, который теперь сидел с шариковой ручкой и блокнотом. Свое кресло он поставил так, чтобы его самого не было заметно во время допроса. В данном случае старший инспектор не мог использовать обычный порядок допроса, начав с наиболее полезного свидетеля, так что первой он пригласил женщину, выступившую от лица всей коммуны, и уже пожалел об этом.

Барнаби был убежден, что за тридцать лет службы сталкивался почти со всеми чокнутыми, что имелись в его стране: разных психологических типов, цветов кожи, сексуальных вкусов, не говоря уже о различных политических и религиозных фанатиках. Через несколько минут он понял, что ошибался. Женщина, сидевшая перед ним, назвала свое полное имя, свое астральное имя — Пасифика — и заявила, что Барнаби должен писать на желтой бумаге, а не на белой, дабы избежать путаницы и снять раздражение. Бездумно разрисовывавший листок бумаги, старший инспектор отложил ручку в сторону.

Отвечая на вопрос о смерти в Зале Солнца, она объяснила, что это слово в данном случае неуместно. Учитель перевоплотился и теперь существует как одна из множественных эманаций в космическом поле и малая капля в огромном океане космического сознания.

— Хорошо, пусть так, мисс Каттл… — («Ловкий ход», — подумал Трой.) — Для меня главное понять, кто ответственен за отправку его туда.

— О нет, нет, нет, вы неправильно меня поняли, — она наградила его приятной, но слегка покровительственной улыбкой.

Барнаби чувствовал, что в любую минуту ему могут прочитать нотацию, чтобы он не ломал голову над тем, что ему понять не дано.

— А как же тогда все было? — спросил сержант Трой.

— А вот как… — Мэй устроилась поудобнее, прижав свою сумку, как кенгуру, к животу. — Все началось с моего путешествия в прошлое.

Она замолчала, заметив по лицу Барнаби, что тот немного напрягся.

— Боже правый… это так трудно объяснить непосвященному. Достаточно сказать, что мы все были на этой земле уже не один раз, и, под руководством Учителя, я могла вновь переживать эпизоды той или иной из моих жизней в третью пятницу каждого месяца, за исключением февраля, когда был семинар по психологической самозащите. Во время таких путешествий обычно приливает огромное количество энергии, но сегодня было нечто невероятное. Сегодня днем, например, со мной произошел неприятный инцидент, и теперь я понимаю, что это был не несчастный случай, а знак свыше. Кусок железа упал с крыши…

— Давайте-ка придерживаться событий этого вечера, мисс Каттл.

— А? Ну хорошо. На самом деле это все взаимосвязано. Материализация Астарты, богини луны. А позже, в процессе самого путешествия, все было в тумане, звезды сталкивались, дротики серебряного света сверкали, потоки золотого дождя лились, луны вращались… Уход просветленного имеет огромное астральное значение и не может быть осуществлен путем обычных законов механики. Это не может быть простой случайностью или совпадением.

— Какое уж тут совпадение!

— Я смотрю, вы пытаетесь найти здесь какое-то вмешательство человека.

— Да, расследование пойдет именно по этому пути.

— Когда вы вышли из этого транса, или где вы там были, — спросил Трой, — что конкретно вы увидели?

— Я же только что рассказала. Луны проносились со свистом…

— Я имею в виду — на самом деле.

— Все так на самом деле и было.

Старший инспектор продолжил, решив сузить поставленные вопросы таким образом, чтобы в дальнейшем не оставить лазейки для астрологической чепухи.

— А сейчас, мисс Каттл…

— Личный слуга вождя, пробующий кушанья перед подачей.

— Что, простите?

— Тот, кем я была сегодня. В Римской Британии.

— Вот как? — Барнаби, который никогда не был поклонником культа предков, упрямо продолжал: — Не могли бы вы сказать мне — или еще лучше показать, — где сидел Учитель и где находились остальные, прежде чем вы начали. — Он потянулся за карандашом и листком бумаги и поспешно добавил, заметив, что она открыла рот: — Есть только белая.

— Знаете, мой конек — это музыка, а не рисование, — сказала Мэй.

— Изобразите, кто где находился. Если хотите, ставьте крестики. Но не гадайте. Если вы не уверены, оставьте место пустым.

Она водила карандашом, словно ребенок, так старательно, что даже высунула кончик языка. Барнаби посмотрел на рисунок.

— А эти их позиции изменились, когда… ну… вы снова стали собой?

— О да. Все столпились вокруг меня. Арно даже заплакал, глупенький.

— Из-за чего?

— Я отравилась. Когда пробовала какие-то грибы. Они все волнуются за меня. Ему следовало бы помнить, что со мной все будет в порядке. Однажды меня привязали к колеснице…

— Вы сказали, все столпились, — прервал ее Трой. — И Крейги тоже?

— Нет. Но я это поняла, только когда Кристофер включил свет.

— Покажите его на схеме. — Барнаби взял рисунок.

— Его там нет. Он был рядом со мной.

— То есть было темно? — уточнил Барнаби.

— Я бы сказала, темновато.

— Очень удобно, — заметил Трой.

Мэй нахмурилась.

— Не понимаю вас.

— Кто предложил выключить свет?

— Никто. Так всегда делается при сеансах медитации.

— Так что же вы увидели, когда свет снова зажгли?

— Учитель стоял рядом со своим стулом…

— Все еще на помосте? — Барнаби вновь взглянул на рисунок.

— Да. А потом он как бы соскользнул вниз со ступенек, — голос ее прервался, и губы дрогнули. — Он уже получил небесное копье прямо в грудь.

Терпение старшего инспектора было на исходе. Он взял один из полиэтиленовых пакетов и резко пододвинул его к Мэй его через стол.

— Вот это ваше копье, мисс Каттл. Это оно?

— Оно… — Она взяла пакет. Пятна крови на лезвии уже окислились до оранжевого цвета ржавчины. — Но ведь это же один из ножей с нашей кухни. — Она снова положила его на стол. — Как это?..

Долгое время она смотрела на него, наморщив лоб, а глаза выдавали замешательство. Затем ее взгляд прояснился.

— Ну разумеется. — Железная уверенность вернулась. — Мы здесь все непробужденные, инспектор. Мы стремимся, мы молимся, мы боремся за совершенство, но это долгое и трудное ученичество. Никто из нас, по всей видимости, еще не готов к осознанию божественной мудрости. Понимая это, боги, в неизреченной доброте своей, преобразовали возвышенное мистическое оружие в скромный предмет бытового назначения. В нечто такое, что даже мы, простые послушники, можем легко усвоить и понять. Я даже не сомневаюсь, что на ноже вы обнаружите кармический отпечаток пальца.

Трой фыркнул. Почти отчаявшийся Барнаби достал второй пакет.

— И это тоже из кухни?

— Да. Джанет надевает такие. У нее небольшое раздражение кожи, но оно постепенно проходит, благодаря моей специальной мази. Откуда это у вас?

— Мы обнаружили перчатку за одной из занавесок в зале.

— Как странно. Там никто не мог мыть посуду.

Принимая во внимание ее соображения насчет мистического оружия, указывать на то, что тут явно существует определенная связь, не имело смысла.

— Вы не видели, подходил ли кто-нибудь к окну?

Мэй покачала головой.

— И эти путешествия, они всегда оборачиваются такой драмой?

— Временами. Однажды меня настигла черная смерть, и я орала, как ненормальная. А в следующий раз был довольно игривый разговор с Генрихом Восьмым. Заранее никогда не знаешь, что тебя ждет.

«Хороший был вопрос, — подумал Трой. — Очень хитрый. Ведь если кто-то знал заранее, что может быть какой-то драматический отвлекающий момент…» И немедленно спросил:

— Был ли кто-то, кому незнаком сей процесс?

— Да, конечно. Мистер и миссис Гэмлин, наши гости. («Гэмлин! — подумал Барнаби. — Так вот кто это».) Они приехали на день рождения своей дочери. Бедное дитя.

Ее манера говорить бесила Троя. Еще бы! Зеленый бархат травки на ипподроме. Врожденный дар приказывать и управлять другими. Или просто уверенность, что они имеют на это право. С таким аристократическим выговором даже псих может сойти за нормального человека. Но коли убил, то тут не отвертишься!

Барнаби расспрашивал об иерархии общины и о том, к кому теперь перейдут бразды правления.

— Мы здесь все равны, инспектор, хотя, как и во всех подобных группах, полагаю, вы обнаружите естественную иерархию.

Барнаби кивнул, думая про себя, что люди, которые произносят эту фразу, редко причисляют себя к тем, кто внизу пирамиды.

— Я здесь дольше всех, и, думаю, вы можете назвать меня казначеем. Я занимаюсь всеми закупками — от соевых бобов до сена для Калипсо. И бухгалтерией. Еще мне дано право подписи чеков. — Она продолжила перечислять других членов коммуны, порядок их появления здесь и продолжительность пребывания.

— А этот юноша? — Барнаби кивнул в сторону двери. Стенаний уже не было слышно.

— Тим? О, его… нашли, — она казалась смущенной. — Я не знаю всех подробностей. Арно никогда мне об этом не рассказывал. Он очень сильно расстроился, когда я спросила об этом во второй раз. Однажды они с Учителем просто привезли Тима сюда. Как же он это переживет… бедный мальчик. Учитель был для него всем, был смыслом его жизни. Я боюсь за него. — Она встала. — Если на этом всё, могу я идти? Я хочу увидеть…

— И последний вопрос, — сказал старший инспектор. — Кто-нибудь переодевался после случившегося?

После того как она ответила отрицательно и была отпущена с миром, трое мужчин обменялись озадаченными взглядами. Барнаби обронил:

— Сено для Калипсо?

— Они здесь все вегетарианцы, сэр, — сказал молодой констебль.

— Ты записал все, что она говорила, дружище? — спросил Трой.

— Нет, конечно, сержант, — ответил тот и начал заливаться краской. У него были несуразно пушистые усы, похожие на утиные перышки. — Только самые важные детали.

— У них было достаточно времени, чтобы обсудить тут все до того, как приехала патрульная машина, шеф. Этот мистический бред станет их общей версией.

— Сомневаюсь. Все не могут быть такими же шизиками, как эта.

Раздался стук, и в комнату вошла женщина с длинными седыми волосами, а следом мужчина с лихими усами. Они сняли головные повязки и надели на лица одинаково скорбные, траурные выражения. Глаза, однако, светились живейшим интересом. Она держала поднос с тремя чашками, а он тарелку, которая легко бы поместилась на подносе.

— Мы думали, вам надо подкрепиться…

— Желудевый кофе…

— Отличный заменитель натурального, я вас уверяю.

— И немного торта.

Барнаби, взяв чашку, спросил их имена. А потом сказал:

— Ну, раз уж вы здесь, не возражаете ответить на несколько вопросов касательно убийства господина Крейги? — он намеренно употребил именно это слово, чтобы они понимали, о чем пойдет речь.

Видимо, весь маневр с угощением был рассчитан на такой поворот, потому что оба немедленно уселись рядышком. Кен начал первым:

— Вы не можете называть это убийством. — И любезно добавил: — Во всяком случае, в том смысле, как его трактуют непосвященные.

— У этого слова лишь одно значение, мистер Биверс. Насильственное отнятие человеческой жизни. Вы можете обернуть это в любой сказочный фантик, какой захотите. Но это убийство.

На снисходительное покачивание головами, выражавшие полное несогласие, Барнаби отреагировал тем, что придвинул к ним карандаши и бумагу, велев изобразить всех на схеме. Он добавил:

— Не переговариваться! — И принялся смотреть, как они рисуют.

Их схемы, как и их одежда и прически, оказались почти идентичны. Таких можно встретить зимой в одинаковых свитерах, одинаковых шляпах с помпонами на одинаково удлиненных головах. Трой старался справиться с куском торта, который вполне мог бы послужить одним из краеугольных камней в качестве фундамента для любого здания.

Кен отдал свой листок, добавив:

— Пожалуй, у меня найдутся кое-какие комментарии метафорического содержания к тому, что вы сказали.

— Я вас слушаю. Но, пожалуйста, выражайтесь точнее. Я не могу торчать тут всю ночь, — ответил Барнаби, опасаясь, что все-таки придется.

— Нож всадила рука смертного, — с некоторой неохотой признал Кен. — Но эта рука направлялась высшими силами. Честно говоря, мы оба были немного расстроены, что для этого избрали не нас.

— Мы бы сочли это за честь.

— Более преданных последователей, чем мы, трудно найти.

— Так или иначе, — тяжко вздохнул Кен, — этому не суждено было случиться.

— Вы должны быть благодарны, что этого не произошло, мистер Биверс. Если только у вас нет желания ближайшие десять лет провести в тюремной камере.

— На что это вы намекаете? — воскликнула Хизер. Она строптиво откинула голову назад и на мгновенье стала видна некая часть ее расплывшегося лица, которую при упорных физических упражнениях и дорогостоящих вмешательствах пластического хирурга, наверное, можно было бы превратить в подбородок.

— В жизни астрального тела нет такого понятия, как камера, — сказал Кент, и в этот момент Барнаби выложил перед ним на стол два пакета с уликами.

Прикоснувшись к тому, что с ножом, Кен дрожащим от волнения голосом пробормотал:

— Вибрации все еще идут… слабые, но еще уловимые.

— Он действительно может вам помочь, инспектор, — заверила Хизер. — Представьте, что он ваш космический камертон.

«Парочка обдолбышей, — подумал Трой. — Психопаты, не иначе». Он поинтересовался, как же Кен сможет помочь.

— Мой муж сенсорик.

— Что такое сенсорик?

— Это термин, используемый для обозначения души, находящейся в гармонии не только с бездонной глубиной своего собственного естества, но и со всеми потоками жизни скрытой от нас Вселенной.

— Неужели?

— Именно поэтому, вероятно, я был избран в качестве медиума для Иллариона, — сказал Кен с трогательной скромностью, пожимая плечами. — Один из величайших умов, какие когда-либо знавал этот мир. Он перевоплощался множество раз и может быть вам более известен как Самуил, пророк Господа. Или Мерлин. А еще как Фрэнсис Бэкон, или сын Елизаветы Первой, или же Роберт Дадли…[34]

— Чего бы мне по-настоящему хотелось… — Барнаби попытался остановить этот поток перечисления мистических перерождений.

— …истинный автор так называемых шекспировских пьес.

— Чего бы мне по-настоящему хотелось… — Он умел сверлить взглядом, когда это было необходимо, что сейчас и сделал. Оба допрашиваемых присмирели. — …Так это узнать, почему произошло это убийство.

— Все было вовсе не так.

— Давайте всё же представим, — сказал Трой, наклоняясь к их лицам, — что все было именно так.

— Но это невозможно. Все его любили.

— Как минимум один, очевидно, его все-таки недолюбливал, миссис Биверс, — отрезал Барнаби. — Итак, я знаю, что в комнате было темно, но не замечали ли вы каких-либо странных движений во время сеанса? — Он взглянул на схему. — Может, кто-нибудь оставался сидеть на ступеньках?

— Мы все встали из-за Мэй. И бросились к ней.

— Все одновременно?

— Вроде бы все, не припоминаешь, Хиз?

Хизер кивнула.

Барнаби подозревал, что и остальные версии не будут сильно отличаться от этой. Затемненная комната. Внимание сосредоточено на лежащем горизонтально объекте. Все смотрят в одну сторону, а совсем в другой кто-то проявляет ловкость рук. Обычные уловки трюкачей. Тем не менее это был рискованный шаг. Так зачем же выбирать такой опасный момент? На данном этапе вопрос не имел ответа, поэтому он сменил тему, пытаясь хотя бы заполнить пробелы.

— Сколько здесь людей?

— Здесь всего десять на постоянной основе, хотя мы, разумеется, можем разместить и гораздо больше. Иногда, на период семинаров, может быть сорок… пятьдесят человек.

— Должно быть, нелегко, — заметил Трой, — жить постоянно в таком тесном кругу. Наверное, бывают споры, обиды.

Оба закачали головами, умиленно улыбаясь.

— Несходство характеров? Споры из-за денег?

— Материальное нам чуждо.

— Что есть деньги, как не одна из затвердевших форм астральной энергии?

Через пару минут Барнаби их отпустил. Дверь за Биверсами не успела закрыться, как они начали обсуждать их с Троем:

— Эти люди… они как будто с другой планеты… а?

— Они тебя слышат, но не слушают.

— В следующий раз, как Морин попросит больше денег на хозяйство, нужно не забыть ей сказать эту фразу, — заметил Трой. — Насчет того, что деньги — это что-то там затвердевшее. Кстати, о затвердевшем. Вы пробовали этот их торт?

— Я уже сегодня достаточно рисковал, — ответил Барнаби. — Хватит того, что я пил напиток.

— Да, пожалуй, не скажешь, что мы сильно продвинулись вперед, а? — Сержант присел на столе, ответив на кислую мину шефа жизнерадостной улыбкой. — Может, разовьем теорию сговора? Престарелая красотка намеренно разыгрывает драму, чтобы отвлечь внимание от помоста… все они устремляются к ней, таким образом оставляя часть…

— Вот именно. К ней бросились все.

— Да… но… посмотрите… — Трой развернул рисунок Мэй. — Сколько их там было… девять? Темновато. Девять человек не могут двигаться одновременно. Очевидно, кто-то чуть отстает, делает свое черное дело и присоединяется к остальным. Сколько бы времени это заняло? Секунду? Две? А среди воплей и визгов никто бы и не услышал внезапного вскрика.

— Мм. Звучит разумно.

Трой самодовольно ухмыльнулся.

— Не уверен, что здесь тайный сговор, и все же… Ладно, теперь давайте пообщаемся с… — Барнаби развернул схему, — …с неким Кристофером Уэйнрайтом. Он во время всего процесса оставался рядом с мисс Каттл, так что, как и она, находился прямо напротив помоста. Возможно, он видел…

Раздался легкий стук, и женщина-полицейский (та, что за тридцать) просунула в дверь голову.

— Что еще?

— Там снаружи мисс Макендрик, сэр. Говорит, что у нее есть какая-то срочная информация о том, что случилось наверху.

Офицер едва успела закончить фразу, как Джанет уже протиснулась в комнату. Она стояла сгорбившись, нервно щурясь и моргая, и тут же торопливо заговорила. Слова спотыкались друг о друга.

— Извините, но я не могла ждать, пока вы послали бы за мной, извините, просто я кое-что видела, уверена, это важно, и вы захотите это знать, прежде чем тратить свое время на остальных людей, извините…

Девушка была полна раскаяния. Казалось, она готова была просить прощения за свой высокий рост, за свою убогую одежду, торчащие лопатки, за само свое существование. Однако, несмотря на все это, она проявила настойчивость. Невзирая на то, что перед ней не кто-нибудь, а старший инспектор полиции. На такое отважился бы не каждый.

Барнаби попросил ее присесть. Джанет начала:

— Я знаю, кто это сделал. Он был в перчатках, верно? В перчатках для мытья посуды?

— Почему вы так решили?

— Они были за занавеской, правильно?

Она умолкла, и Барнаби сказал:

— Продолжайте… — отметив отсутствие горя в выражении умных, широко раскрытых глаз и пульсирующую вену на шее.

— Он достал их из кармана. Я видела. Он оглядывался по сторонам, словно выжидая, когда на него никто не будет смотреть, так что я отвернулась, сделав вид, что с кем-то разговариваю, но я его засекла!

— Кого, мисс Макендрик?

— Как кого… Гая Гэмлина, конечно, — она изо всех сил пыталась говорить спокойно, но в ее голосе было столько торжества, что это невозможно было скрыть.

«Конечно», — отметил для себя Барнаби и задался вопросом, почему «конечно». Может быть, как и его сержант, она была одной из тех, кого терзала зависть при виде очень богатых людей. Барнаби как-то не очень в это верилось. Он спросил, что она думает о господине Гэмлине.

— Я? — она залилась багровой краской. — Нет у меня никакого мнения. Я только сегодня с ним познакомилась.

— Вы вместе обедали.

— Совсем не вместе. Мы были там вдевятером.

Барнаби кивнул, одобряюще глядя на нее в ожидании продолжения. Пауза затягивалась, но выражение живого интереса на его лице не изменилось. Не ответить было бы просто неприлично.

— Если вы действительно хотите знать, что я думаю, то Гэмлин — довольно неприятный человек. Полнейший эгоист, как и большинство мужчин. Если не унижал нас, то подкалывал. Смеялся над нашими идеалами и образом жизни. Конечно, некоторых людей легко соблазнить властью. И деньгами.

— Пожалуй, таких большинство?

— Большинство глупцов.

Барнаби упомянул о схеме и предложил ей лист бумаг, но Джанет стала отнекиваться:

— Зачем? Я не имею к этому никакого отношения.

— Мы просим об этом всех.

— А разве еще не всё? Я имею в виду, почему бы вам просто не арестовать его?

— У вас есть какие-то причины, чтобы хотеть этого, мисс Макендрик? — Трой встал за ее стулом.

— Нет!.. — выпалила она и стала вертеть головой, чтобы понять, кто спрашивает. Она увидела его торчащие рыжие волосы, тонкие губы, заметила холодную недоброжелательность и явно встревожилась. Она повернулась, почти с облегчением на лице, к старшему из двух полицейских. — Просто я подумала, что тот, кто использовал нож, должен был надеть перчатки, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Когда я увидела, как он прячет…

— Вы сложили два и два? — закончил мысль Трой.

Джанет начала работать над схемой. Барнаби смотрел на ее опущенную голову, пока она рисовала. Отметил ее безукоризненно ровный, волосок к волоску, пробор. Металлические заколки безжалостно стягивали кожу на висках. Он представил себе, как каждое утро и каждый вечер она расчесывает свои жесткие, непокорные волосы, проводя по ним щеткой пятьдесят раз подряд. Словно прогоняя злого демона. И это скорее самобичевание, чем наведение красоты. Желание изгнать беса. Или нет никакого беса? Какой демон, спрашивал инспектор себя, это может быть? Зависть, отчаяние, лень… похоть? Она отдала свой набросок с таким же видом (глядя вниз), как это делали и все остальные.

— Вам нравится здесь жить, мисс Макендрик? Вы ладите с остальными? — спросил он наугад.

Она настороженно посмотрела на него. Он уловил нежелание отвечать.

— Скорее да, чем нет.

— У вас есть близкий друг?

— Нет! — Одним резким движением она поднялась со стула и устремилась к двери. Открыв ее, она повернула к Барнаби измученное лицо. — Я скажу вам кое-что еще о Гае Гэмлине. Учитель указал на него пальцем, когда умирал. Указал для всех нас. Чтобы мы знали — он точно виновен. Спросите кого угодно…

Глава восьмая

— У меня была такая учительница физкультуры, — сказал Трой, — костлявые коленки, резиновые тапочки, фиги вместо титек и свисток на шнурке вокруг шеи. Меня от таких тошнит, мутит от лесбиянок этих. Все они — балласт жизни, балласт общества. А тебя от них не мутит? — обратился он к молодому констеблю, ведущему записи.

Молодой человек решил не рисковать понапрасну и ответил нейтрально:

— Я как-то не задумывался над этим, сержант.

— Собираетесь пригласить для допроса господина Гэмлина, сэр? — спросил Трой начальника.

— Предпочитаю сперва услышать, что нам скажут остальные. Посмотрим, что у нас нарисуется в результате, — сказал Барнаби и велел констеблю вызвать Кристофера Уэйнрайта.

— Думаю, этот Гэмлин не привык, чтобы его заставляли ждать.

— Будем считать тогда, что это привнесет нечто новое в его жизнь.

Трой восхитился шефом. Он знавал многих офицеров полиции (и иные из них занимали более высокие, чем Барнаби, должности), которые не стали бы держать в ожидании такого человека, как Гай Гэмлин, дольше, чем потребовалось бы времени смахнуть пыль со стула, куда тому предстояло сесть. «Когда стану инспектором-детективом, буду таким, как шеф! — пообещал себе Трой. — Не допущу, чтобы на меня давили сверху. И мне плевать, какой пост кто из них занимает». Ему не пришло в голову, что в его случае это скорее будет свидетельствовать о слабости, нежели о силе духа.

Кристоферу Уэйнрайту на вид было около тридцати. По контрасту с угольно-черными волосами его лицо казалось очень бледным. На нем были джинсы в обтяжку и спортивного типа рубашка с короткими рукавами и маленьким зеленым крокодильчиком на груди. Если он и пребывал в растерянности, то очень хорошо это скрывал. У него был открытый взгляд, но отвечал он на вопросы осторожно, что озадачило Барнаби. Чем встревожен этот паренек? Он был одним из тех двоих, которые никоим образом не могли нанести рокового удара. Волнуется не за себя, а за кого-то другого? Может, за девушку, которую обнимал? Барнаби спросил, видел ли он что-нибудь, достойное упоминания, со своего очень, надо сказать, выигрышного для наблюдения места. Кристофер отрицательно покачал головой.

— Нет. Большую часть времени я наблюдал за Мэй. Последние несколько минут даже держал ее за руку. Кроме того, мы находились в добрых десяти футах от остальной группы, а освещение было очень слабое.

Когда его попросили обозначить схематично, кто где находился, Кристофер сказал:

— Боюсь, что не могу ручаться за точность. Я не очень хорошо помню, кто где стоял. Убийство явилось шоком, тут было не до того, чтобы запоминать детали.

— Есть ли у вас какие-либо соображения относительно причины того, почему его убили?

— Ни малейших. Это был человек, абсолютно неспособный кого-то обидеть. И добрый, по-настоящему добрый, в отличие от некоторых здесь присутствующих, которые много болтают о любви к людям, но своими поступками не очень-то это подтверждают.

— Разве вы не верите в принципы, лежащие в основе деятельности коммуны?

— В некоторые верю, но не во все. Можно считать, что я придерживаюсь позиции объективного наблюдателя. В прошлом году во время отпуска я побывал в Таиланде и остался под глубоким впечатлением от мировосприятия тамошних людей, от их храмов, монахов. Когда вернулся, стал читать книги по буддизму, затем мне попалось объявление о трехдневном медитативном семинаре по теме «Алмазная сутра». Я записался, и вот, спустя полтора месяца, я все еще здесь.

— Могу я спросить, почему, господин Уэйнрайт?

— Я… я встретил здесь кое-кого.

Барнаби отметил, что при этом его плечи расправились, морщинки вокруг глаз, свидетельствовавшие о нервном напряжении, разгладились, и понял, что его настороженность не была связана с девушкой. Тут было что-то другое. Кристоферу явно хотелось поговорить о ней, и Барнаби не стал ему мешать.

— Понимаете, сначала я просто не мог в это поверить, — сказал он смущенно, словно признаваясь в тайном пороке. — Влюбился… Это надо же! — Кристофер пытался иронизировать сам над собой, но это ему удавалось плохо. — Конечно, всякие там романы… У кого их не бывает, — он пожал плечами. — Чего-чего, но этого я от себя никак не ожидал. Честно говоря, сначала я хотел сделать ноги. Я был вполне доволен своей жизнью — милая квартирка, никакого недостатка в женском обществе… Но я пропустил момент, задержался чуть-чуть дольше и — попался в ловушку. Клетка захлопнулась. — Его бледное лицо покрылось румянцем, но он не выглядел несчастным. Наоборот, светился от счастья. — Тогда я еще не знал, кто она такая. Я взял очередной отпуск, — я работаю телеоператором на Би-би-си, — затем еще три месяца, которые накопились у меня за время службы, но и они подходят к концу. За оставшееся время я намерен убедить Сильви выйти за меня замуж. Думаю, ей боязно решиться. Гэмлины грызлись между собой не переставая. Должно быть, в детстве ей пришлось несладко.

— Итак, в этом смысле можно считать, что смерть Крейги вам скорее на руку. Ее положение здесь становится весьма неопределенным.

— Да. Конечно, я сожалею, что он умер, и все такое, но да, я надеюсь, что теперь моя чаша на весах перетянет.

«Ну и ловкач! — подумал Трой. — Вот после этого и верь, что только коты умеют, когда падают, приземляться на все четыре лапы. Не знал он, видите ли, кто она такая. За дураков нас держит! Да и любой дурак догадался бы, как там все было на самом деле. Узнаёт через своих дружков по работе, где скрывается эта богатенькая бедняжечка, заселяется, обольщает, — и вот она, птичка-синичка, уже не в небе, а в его надежных руках. Дальше все совсем просто: у них появляется совместный счет в банке — и только она его и видела. Его и свой новенький „феррари“».

Это логическое умозаключение, вкупе с размышлениями Барнаби по поводу мотива, подсказало Трою некую идею.

— Где именно находится выключатель, мистер Уэйнрайт? Покажите, пожалуйста.

Кристофер послушно обозначил на только что набросанной схеме точное место.

— Понятно. Значит, чтобы подойти к нему, вам пришлось бы пройти совсем рядом с платформой?

— Не обязательно. Вот так быстрее, — отозвался Кристофер, проведя по диагонали прямую линию.

— И вы пошли именно так?

— Ну да, — молодой человек непонимающе уставился на сержанта. — Эй, к чему вы клоните? — воскликнул он и, когда до него дошло, громко рассмеялся: — Да бросьте вы, это же несерьезно.

Сержант выхватил у него из рук листок и сделал вид, что тщательно его изучает. Он опустил веки, чтобы скрыть злость. Трой, как он сам был убежден (и напрасно!), мог вынести все что угодно, кроме тех случаев, когда его слова вызывали смех.

— Кажется, перед тем как упасть, умирающий на кого-то указывал, — заметил Барнаби.

— Он действительно стоял, вытянув руку пред собой. Но я не стал бы утверждать, что он хотел указать на кого-нибудь конкретно.

— Тогда я вообще не вижу смысла в его жесте.

— Было высказано предположение, что он указывал на Гэмлина, — проговорил Трой, бросая на стол листок со схемой.

— Кто его высказал? — спросил Кристофер и, не получив ответа, продолжал: — Это можно понять. Он здесь единственный чужой. Никто не верит, что такое мог сделать кто-то из своих.

Кристоферу предъявили нож и перчатку, он подтвердил, что обе вещи взяты из кухни.

— У Сильви есть некоторые мысли по поводу того, что случилось на самом деле, — сказал он затем. — Лично мне они кажутся довольно дикими. Кстати, я хотел спросить, не разрешите ли вы мне присутствовать, пока будете с ней беседовать? Она в таком нервном состоянии…

— При условии, что вы не будете вмешиваться, — бросил Барнаби и дал знать, что Кристофер может быть свободен.

— Вы считаете, это хорошая идея, шеф? — спросил Трой, когда за свидетелем закрылась дверь.

— Думаю, да. Чем спокойнее она будет и чем подробнее обо всем расскажет, тем быстрее мы сможем перейти к допросу следующего свидетеля.

— Должен, однако, сказать вам кое-что относительно этого парня: он красит волосы. — Трогательным желанием отличиться Трой напоминал верного песика, который приносит хозяину необычной формы косточку. Барнаби уже и сам заметил крашеные волосы и потому промолчал. — А он явно не из тех, для кого важны имидж и мода. Тогда, спрашивается, зачем он их красит?

Дочка Гэмлина, похоже, ждала за дверью, она и Кристофер тут же вошли. Она все еще плакала и, видно, еще не пришла в себя после случившегося. Барнаби, вообще говоря, не любил допрашивать убитых горем свидетелей, но в этом, несомненно, были свои преимущества: как правило, они забывали об осторожности. Сейчас это подтвердилось полностью. Не успев присесть, девушка разразилась потоком слов, из которого явствовало, что она во всем винит себя.

— …это я виновата, я одна… он явился сюда из-за меня… а его теперь не стало… не стало самого доброго, самого замечательного человека на всем белом свете… Он всех нас любил… Он еще столько добра мог дать миру… вам не понять, чего мы все лишились… Это подло! Причинить такую боль. Не нужно мне было приезжать сюда! — Она продолжала изливать душу, и все это время Уэйнрайт держал ее за руку, а Барнаби пытался разобраться, к кому относятся многочисленные местоимения третьего лица. Наконец девушка немного успокоилась и вытерла глаза краем сари, которое уже было все в мокрых пятнах от слез.

— Так вы считаете, что это случилось из-за вас, мисс Гэмлин?

— Конечно. Если бы не я, отец никогда бы сюда не явился.

— Думаете, это он повинен в смерти мистера Крейги?

— Я знаю, что это он. — Девушка вскочила на ноги. — Знаю! Никто другой не мог. За что? Мы все боготворили Учителя. Для нас он был центром мироздания.

— Выходит, ваша уверенность основана лишь на эмоциях.

— Нет, не только. Умирая, Учитель прямо указал на моего отца. Ошибки быть не могло.

— Но в тот момент, кажется, вокруг мисс Каттл собралось несколько человек. Он мог указывать на любого из стоявших.

— Нет, он указал на моего отца.

— Что скажете по поводу ножа? — Барнаби пододвинул к ней орудие убийства.

Она взглянула на него с содроганием.

— Да, он лежал на полке в кухне. А отец туда заходил. И это тоже моя вина. Я оставила его одного, когда понесла наверх поднос. Тогда он и взял нож. Он, видимо, все спланировал заранее.

— А мотив?

— Ха-ха! Мотив, говорите?! Да у него мотив всегда один — деньги. Сегодня мне исполняется двадцать один, и я смогу распоряжаться полумиллионом фунтов!

Кристофер ахнул:

— Почему ты мне не сказала?

— Мистер Уэйнрайт! — Барнаби предупреждающе поднял руку. — Прошу вас, продолжайте, — сказал он девушке.

— Мне они не нужны. С ними одна морока.

«Господи! — воскликнул про себя Трой. — Чертовы богачи, чтоб их… Деньги для них одна морока! Это ж надо!»

— И я решила их отдать.

«Можете больше не искать кому, дамочка, отдайте их мне!»

— Я хотела отдать их в коммуну. Учитель считал, что это неумно, предложил мне обсудить это с родителями. Кроме того, он хотел, чтобы они и я нашли путь к примирению. — У нее снова вырвался сухой смешок. — Он был так наивен… Он не понимал, как чудовищны бывают люди.

— Скажите, мисс Гэмлин…

— Не нужно так ко мне обращаться! Я не имею к ним отношения!

— Ваши родители успели увидеться с господином Крейги?

— Отец. Они говорили минут тридцать. Это было часов в семь. Мать приехала позднее.

— Вам известно, чем закончилась их беседа?

— Знаю только, что позднее они намеревались поговорить еще. Не думаю, что Учитель сумел как-то на него повлиять. Во время ужина отец был злой как черт.

— Как он отреагировал на ваше решение относительно денег?

— Я ему ничего не сказала. Я предоставила это Учителю.

— Вы считаете, что ваш отец стоял непосредственно за стулом мистера Крейги?

— Да. Теперь вы понимаете, отчего я так уверена… Ему и всего-то нужно было чуть наклониться и…

— Не все так просто, как вам представляется, мисс. К примеру, вы сами только что сказали, будто отец не знал о вашем решении передать деньги общине до разговора с Крейги, так?

— Так.

— Разговор состоялся в семь.

— Да.

— Тогда зачем ему в пять часов понадобился нож?

— Ах да.

«Интересно, как она вывернется», — подумал Трой и занял позицию за спиной Барнаби, чтобы лучше видеть ее лицо. Он любил следить за тем, как ведут себя застигнутые врасплох свидетели.

— Понимаете, причиной его поступка могли быть не только деньги. Я успела рассказать ему, как я счастлива здесь.

— Как это могло кого-то задеть?

— Вы его не знаете. Он ужасно ревнив. Он не допускает мысли, что я могу найти счастье с кем-то или где-то без его на то соизволения. Когда я ушла из дома, он преследовал меня, стоял в подворотнях, шпионил за мной. — Она протянула руку к пакету с перчаткой. — Он надевал ее?

— Мы полагаем, что эта перчатка была на руке, державшей нож.

— Перчатка с левой руки. А он левша. Какие еще доказательства вам нужны? А состояние Мэй сыграло ему на руку: никто на него не смотрел.

— Сложность в том, мисс Гэмлин, — устроившись на краешке стола, Трой со злорадством назвал ее ненавистным ей именем, — что все это как раз работает против вашей теории о преднамеренном убийстве. Раз он никогда не бывал здесь раньше, то откуда ему было знать, что произойдет с Мэй?

— Вы намерены позволить ему выкрутиться? — воскликнула она и посмотрела на Троя с отвращением, будто нисколько не сомневалась, что он берет взятки. — Ну ясно, как это я сразу не догадалась. Деньги решают всё.

Трой был вне себя от ярости. Может, он и не святой, но взяток не брал и никогда в жизни не возьмет!

— Слушайте, вы, не смейте меня оскорблять, а не то…

— Достаточно, Трой. — Слова были произнесены совсем тихо, но, встретившись с взглядом инспектора, Трой тут же соскользнул со стола и отвернулся.

Барнаби понял, что явная необъективность данного свидетеля делает дальнейший допрос бессмысленным. Отсутствие у нее фактических доказательств приведет к тому, что она начнет выдумывать. Он отпустил обоих, после чего напустился на своего оруженосца.

— Что вы себе позволяете, Трой? Как можно было так реагировать на слова молоденькой девушки?

— Гм. Ну да, хотя…

— Хотя что?

— Ничего, сэр.

Барнаби сверился со своим списком и послал молодого констебля за мистером Гибсом. Прямой как струна Трой уставился на старенький ксерокс. Его украшал желтый стикер, отрицательное отношение к атомной энергии на нем было выражено лаконичной и вежливой надписью: «Нет уж, спасибо». Мягкий тон упрека Барнаби никак не умалял, по мнению Троя, его обидной неуместности. Его одернули в присутствии младшего чина, у которого еще молоко на губах не обсохло, мало того — на глазах у двух гражданских лиц! Со стороны Барнаби это было непростительно. Сокрушительно равнодушный к чувствам других, Трой был раним до крайности и при малейшем намеке на критику в свой адрес вставал на дыбы, как дикий мустанг.

— Раздобудьте, пожалуйста, воды. У меня горло пересохло.

— Извольте, — процедил Трой преувеличенно-благопристойным тоном, которому позавидовал бы герой романов Вудхауса, знаменитый Дживс.

— Только чтобы это действительно была чистая вода. И никаких заменителей, никаких настоев, этой дрянью я даже канализацию не стал бы прочищать.

Когда Трой открыл дверь, за ней стоял Гай Гэмлин. Гай шагнул вперед, и Трою пришлось сделать шаг назад.

— Сейчас я возвращаюсь в отель. Буду там до завтрашнего утра. Это «Чартвелл-Грэндж», возле Дэнхема.

Барнаби неспешно поднялся на ноги.

— Присядьте, мистер Гэмлин. Перед тем как вы нас оставите, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

Они смерили друг друга взглядами. Гай садиться не стал и на первые вопросы Барнаби отвечал односложно: «не знаю» или «понятия не имею». На предложение набросать схему расположения людей ответил отказом:

— Я не помню, где находился сам, а про других и говорить нечего. За исключением, конечно, того, где находилась эта мычащая корова.

— Хотите сказать, что коммуна не произвела на вас положительного впечатления?

— Никчемные кривляки, занимающиеся самообманом и черте-чем еще.

— В таком случае, вы вряд ли были рады тому, что в этой компании находилась ваша дочь.

Мощная челюсть Гая выдвинулась вперед, дыхание стало неровным, но он промолчал, и Барнаби продолжил:

— Как я понимаю, вы и ваша дочь несколько лет не общались.

— А вы больше верьте желтой прессе.

— Разве это не так?

— Не совсем так. И это не ваше собачье дело.

Гэмлин откровенно хамил. Старший инспектор понял, что перед ним человек неуравновешенный, готовый кидаться из одной крайности в другую.

— Вы когда-нибудь встречались с Крейги до сегодняшнего дня?

— Нет.

— Что вы о нем думаете?

— Он был мошенником.

«Рыбак рыбака видит издалека», — думал Трой, с завистью посматривая на часы Гэмлина — сверкающий овал из белого золота и хрусталя с каллиграфически четкими римскими цифрами, на браслете из платиновых колец. Моя зарплата за несколько лет, вот так-то».

— Он хотел выжать из Сильвии полмиллиона. Хотя, конечно, вы это уже знаете.

Барнаби, выигрывая время, солидно прочистил горло и выжидательно молчал.

— В свое время я много всякого жулья повидал, в Сити их всегда полно, однако такие ловкачи, как этот, мне, можно сказать, не попадались. Он не только пытался убедить Сильвию не дарить деньги общине, он и меня просил с ней поговорить.

— Вам не кажется, что это был с его стороны довольно рискованный ход?

— Ничего подобного. Вы не понимаете, как эти проходимцы работают. Это последний, самый сильный ход. Как на рынке — покупатель делает вид, будто уходит, но он знает, что его сейчас окликнут, потому что от него одного зависит сделка. Отказ от денег — всего лишь хитрый ход, это работает на его имидж святого, неужели непонятно?

В его голосе, в налитых кровью бычьих глазах было что-то напускное, что не очень согласовывалось с употребляемыми им словами. Только что именно? Зависть? Разочарование? Неверие? Барнаби показалось, что это может быть даже отчаяние. А Гэмлин продолжал свою разоблачительную речь.

— Этот Крейги хотел того же, что и все ему подобные гуру-самозванцы, — власти и денег. Это их заводит почище, чем секс. — Каждое его слово было пропитано черной злобой.

— Значит, вы не увидели света, мистер Гэмлин?

— Нет, я увидел мрак. Это предпочтительнее. Во тьме хотя бы знаешь, чего бояться.

— И поэтому вы убили его? Из-за денег?

— Как вы сказали? — необычайно тихо переспросил Гай. В его словах не было шипящих, но всем показалось, что Гэмлин зашипел. Вцепившись в край стола, он весь подался вперед и приблизил свое напоминающее мясистый багровый шар лицо почти вплотную к лицу инспектора. — Слушайте, вы. Поаккуратнее со мной, черт возьми! Я и не таких сжирал с потрохами, я на таких зубы отточил.

От бессильной ярости он брызгал слюной. Небольшое пространство между двумя мужчинами было наэлектризовано ненавистью. Старший инспектор, с каплей слюны на галстуке, сидел не двигаясь. Высказывания особого впечатления на него не произвели, в отличие от степени ярости Гая. Барнаби еще никогда не был так близок к пониманию того, что происходит, когда у самого твоего лица взрывается бойлер. Сейчас, похоже, наступил критический момент перед взрывом. Стол дрогнул под его ладонью.

Замер и Трой, готовый в любой момент броситься вперед. Оба — инспектор и Гай — напоминали двух лосей перед началом схватки: плечи напряжены, головы пригнуты к земле… Трой глядел на твердую линию профиля своего шефа и с чувством корпоративной гордости сказал про себя: «Ох, не на того ты нынче напал, парень!» Между тем Барнаби достал пакет с перчаткой.

— Мы полагаем, кто бы ни воспользовался ножом, надевал эту перчатку. Вас видели, когда вы ее прятали.

— Кто видел?

— Вы отрицаете, что держали ее в руках?

— Нет. — Мистер Гэмлин успешно справлялся со своим гневом. Брал его под уздцы.

Барнаби заметил синий след прикуса на отвислой нижней губе. Гай сел и постарался выровнять дыхание. Его рука коснулась нагрудного кармана, но он ее тут же убрал.

— Может быть, хотите пить, мистер Гэмлин? Стакан воды?

— Нет. Не надо. — Он немного отдышался и сказал: — Так вот, насчет перчатки. Когда бородатый карлик с дурацкой фамилией пошел вызывать скорую, а все остальные стали переглядываться, не зная, что делать, я полез в карман за платком и вместе с ним вытащил перчатку.

— Наверняка кто-то должен ведь был это видеть, сэр?

— В тот момент я так не думал. Понимаете, я находился в самом конце комнаты, в стороне от других. Персона нон грата, так сказать. Весь вечер. Мне даже не позволили сесть рядом с дочерью. У них, видите ли, за каждым закреплено постоянное место. Я сунул перчатку обратно в карман. Мне сразу стало ясно, что произошло. Кто бы ни убил этого Крейги, он заранее спланировал подставить меня. Я отошел к окну, выждал, подумал, что за мной никто не наблюдает, и бросил перчатку за занавес.

— Вы левша?

— Да, левша.

— Возможно, все было так, как вы описываете, мистер Гэмлин, но что вы скажете тогда по поводу того, что умирающий указывал прямо на вас?

К удивлению Барнаби, Гэмлин не стал пытаться отрицать или как-то объяснять это. Отмахиваться от обвинения он тоже не стал.

— Да-а. Не знаю, что и сказать. Это, конечно, очень на руку убийце. Плюс еще этот инцидент с перчаткой… Все сходится.

— Правда, если вы стояли не один… — Барнаби специально не закончил фразу. Ему хотелось проверить, как поведет себя Гэмлин, если предоставить ему возможность выкарабкаться из западни.

— Нет, он указывал именно на меня. Я стоял поодаль от остальных. Странно, тогда мне показалось, что он хочет мне что-то сказать. Но… понимаю, это звучит неубедительно, — Гэмлин неуверенно пожал плечами.

«Неубедительно, это еще слабо сказано», — подумал Барнаби. Дело, однако, осложнялось тем, что Гэмлин не лицемерил. Ему было абсолютно все равно, что про него думают и говорят другие. Подобная позиция в зависимости от точки зрения могла быть воспринята либо как свидетельство уверенности в своих силах, либо как наглость. Инспектор, который и сам был человеком приблизительно того же типа, склонен был причислить Гэмлина к первой категории. Он спросил, есть ли у самого Гэмлина какие-то мысли по поводу личности убийцы.

— Никаких. Я слишком мало знаю, что здесь вообще происходит. Честно говоря, по-моему, ни у кого из них не хватит силенок, чтобы хотя бы муху прихлопнуть.

Он немного помолчал, а затем сказал:

— Я просто идеальная кандидатура, верно? Чужак воплощает всю грязь и зло внешнего мира; они, чьи руки белее снега, и я, у которого руки в крови по локоть. Надо отдать им должное, этим прохвостам. Прекрасно сработано.

Гэмлин издал горлом какой-то странный каркающий звук. Барнаби не сразу понял, что это смех.

— Думаете, что приглашение приехать имело эту цель?

— Нет, конечно. Меня пригласил сам Крейги. Вряд ли он замешан в организации своей собственной смерти. Если только… — и тут он посмотрел на Барнаби взглядом ясным, внимательным, в котором не осталось и следа ярости, переполнявшей его всего минуту назад, — если только кто-нибудь не подсказал ему пригласить меня, что означало бы, что все это планировалось заранее. Не исключено, что в последнюю минуту он все понял. Тогда его указующий жест можно расценить как предупреждение.

Трой в свое время встречал подозреваемых, которые умели быстро выкручиваться, но для того, чтобы их версия выглядела правдоподобно, все-таки требовалось некоторое время. Этот виновен, да еще стремится их одурачить, и Трой диву давался, отчего Барнаби с ним церемонится. Они поднялись на ноги.

— Мне нужно будет еще раз с вами побеседовать, — изрек Барнаби.

Гэмлин не ответил. Он направился к двери и, уходя, вел себя значительно сдержаннее, чем при появлении. Когда за ним закрылась дверь, Трой спросил:

— Почему вы не арестовали его прямо сейчас, шеф?

Шеф ждал от него последней заключительной фразы типа: «все ясно как божий день» (или «как дважды два четыре» или «преподнесено на тарелочке с голубой каемочкой») — по части избитых изречений Трой мог считаться специалистом высшей категории.

— Успеем это сделать утром. Узнаем больше, когда допросим остальных. Пока что все выглядит не слишком убедительно.

Стоя за спиной босса, Трой лишь покачал головой, не веря своим ушам. Зачем еще кого-то допрашивать! Что Гэмлин будет говорить, будто перчатку ему подкинули, было и ежу понятно. Любой бы стал это утверждать на его месте. Как не ухватиться за такой шанс! Всё есть — мотив, возможность достать нож, удобный случай им воспользоваться и, в довершение, черт его побери, — погибший сам указывает на него пальцем! И вот он на мушке. На мгновение у Троя даже мелькнула мысль, действительно ли его шеф уж настолько неподкупен, как кажется.

Барнаби что-то про себя бормотал. Трой не был уверен, что понял правильно. Что-то насчет того, что его шефу всегда было жаль какого-то Калибана[35]. Он вспомнил, что Барнаби просил принести воды, и вышел.

К тому времени, когда он вернулся, уже опрашивали Арно. Тот сидел, нервно подняв плечи, и смотрел в глаза инспектору. Когда его попросили нарисовать схему, он быстро и легко нарисовал разные фигурки: одна из них изображала человека на спине со сложенными на груди руками. Барнаби, сообразуясь со статусом Арно в коммуне и его волнением, почел за лучшее отложить на время разговор о трагическом происшествии.

— Скажите, мистер Гибс, как, по вашему мнению, сложатся теперь дела? Что будет, например, с Поместьем?

— Не знаю, право. Не представляю, — уныло отозвался Арно. Ему было стыдно признаться, но, когда прошел первоначальный шок, он думал только о том, что теперь станется с ним самим. Что будет, если коммуна распадется? Кто станет заботиться о Тиме? Но самое главное, как он сам сможет существовать без мощной поддержки своей безмятежной и сияющей подруги? Без этих глаз, светивших ему и обогревавших его с восхода до заката, его жизнь не будет стоить ломаного гроша.

— Имеете какое-то представление о том, в чьей собственности находится поместье?

— Нет. И не думаю, чтобы кто-нибудь другой знал. Мы это никогда не обсуждали.

— Члены общины каким-то образом становились совладельцами? Может, покупали какие-нибудь ценные бумаги?

— Нет, ничего подобного. Коммуна окупает себя с помощью чтения разного рода курсов и практических занятий. Мы даже собирались получить статус благотворительной организации, создать фонд, но… — и он сокрушенно пожал плечами.

— Вы знали о том, что мисс Гэмлин собиралась вложить в вашу организацию большую сумму денег?

— Нет. Только теперь узнал. Сейчас все это обсуждают.

— Ну а насчет сегодняшнего дня…

Арно заметно напрягся.

— …Как, вы думаете, это могло произойти?

— Господи боже… Не знаю. Все это совершенно ужасно. Так непонятно и неожиданно… Учитель как раз руководил Мэй в ее путешествии в прошлое…

— Вы имеете в виду — словесно? — прервал его Барнаби.

— Да.

— Об этом мы слышим впервые, — сурово сказал Трой, и Арно понурил голову, словно чувствовал себя за это в ответе.

— Как вообще происходит это руководство?

— Учитель задает вопросы, например: «Где ты находишься?», «Что ты видишь?», а Мэй отвечает. Потом мы узнали, что она оказалась в Британии времен римского завоевания. Он попросил описать место, где она находится, и она стала рассказывать про палатку. Кажется, это был последний раз, когда мы все вместе слышали его голос. Сразу после этого с Мэй стало твориться что-то ужасное. Она застонала, и мы все, конечно, бросились к ней.

— Почему «конечно», мистер Гибс? — спросил Трой. — Нам говорили, что подобная реакция во время таких сеансов — дело обычное.

— Нет, настолько плохо ей никогда раньше не бывало. Но она держалась до последнего. У нее смелое сердце и неудержимая жажда к познанию нового.

Трой заметил, как у говорящего дрогнул голос и как возбужденно и восторженно нырнула и задралась вверх маленькая рыжая бороденка, и подумал: «Ай-яй-яй! Или я полный дурак, или у нас тут еще одна влюбленная парочка намечается! Если бы влюбленные выше среднего возраста представляли себе, до чего они забавны, то, пожалуй, могли бы найти для изъявления чувств более приличествующее случаю место, например в парке».

— Мы были предупреждены, что сегодня произойдет нечто из ряда вон выходящее. Кен, то есть не он сам, а вещающий его устами Задкиил, предупредил, что нынче ожидается грандиозный выхлоп космической энергии. К тому же нам был явлен знак. Они… я говорю о Кармическом совете, всегда посылают предупреждение — омен. На случай, если одному из Великих предстоит быть отозванным с земного уровня. К несчастью, мы слишком поздно поняли связь знамения с тем, что случилось. Все думали, что знамением было явление богини луны Астарты в облике миссис Гэмлин. Но я лично считал, что зна́ком было то, что случилось с Мэй.

— Да-да. Она упомянула о каком-то происшествии, мистер Гибс.

— A-а. Простите, но как мне кажется, вы отнеслись к этому без должного внимания.

— Сейчас все наше внимание сосредоточено на убийстве, — отрезал Трой. — Теперь ответьте, считаете ли вы, что Крейги перед смертью указал пальцем на Гая Гэмлина?

Чувствовалось, что Арно колеблется.

— Понимаете, мне бы не хотелось кого-то обвинять, но… да, во всяком случае, мне так показалось. Это, разумеется, не обязательно должно означать, будто жест был обвиняющим.

— А как вы думаете, на что еще умирающий тратит последнее мгновение своей жизни? — спросил Трой.

Арно пришел в смятение, которое только усилилось, когда Барнаби заявил о своем желании следующим допросить «малость тронутого паренька».

— Нет, только не это! Он замкнулся в себе, он даже говорить не в состоянии. Вы только напрасно потратите время!

— Он свидетель, мистер Гибс, — отозвался Барнаби, разглядывая схему. — К тому же он сидел практически у ног Крейги. То есть находился к нему ближе, чем кто-либо из присутствовавших.

— Тим спит. Дайте ему хотя бы отдышаться! — На лбу Арно выступили блестящие капли пота.

— Хорошо. Тогда завтра с утра.

Арно это, видимо, не успокоило, и Барнаби добавил мягко:

— Мы не инквизиторы, мистер Гибс.

— Ну конечно же! Я отнюдь так не считаю. Можно мне будет присутствовать?

— В тех случаях, когда свидетель душевно больной, это допустимо. Если вы считаете, что справитесь лучше кого бы то ни было, то да, можете присутствовать.

Следующей, с кем они беседовали, была миссис Гэмлин. С точки зрения экзотики это представляло некоторый интерес, что же касается всех других аспектов, то тут они оказались на нуле. Мэй, которая ввела их в общую гостиную, описала ее состояние как неустойчивое и добавила, что ей требуется отдых. Трой еще перед допросом информировал шефа, что у дамочки с крышей полный непорядок.

— Разбила машину, — докладывал он на ходу, — тогда при ней нашли дурь. Лишили лицензии. Об этом писали газеты.

— Не может быть.

— Ручаюсь, что она в транквилизаторах по самую макушку.

Оказавшись лицом к лицу с Фелисити, Барнаби начал склоняться к мысли, что Трой прав. Ее огромные глаза под размазанными лиловыми веками бегали во все стороны; руки постоянно и бесцельно двигались, пальцы то тянулись к лицу, то перебирали ткань платья, то зарывались в волосы. Осунувшееся лицо сморщилось и стало похожим на мордочку испуганной мартышки.

Фелисити догадывалась, что возле нее какие-то люди. Один из них что-то настойчиво говорил, его голос эхом отзывался в черепе, но слов она не разбирала. Он дал ей в руки листок бумаги приятного голубого цвета. Фелисити вежливо полюбовалась им и отдала обратно. Человек снова сунул листок ей в руки, на этот раз вместе с карандашом, и вроде бы хотел, чтобы она проверила, как тот пишет. Она улыбнулась и согласилась его испробовать, в детстве она очень любила рисовать. Она трудилась над рисунком довольно долго, и Барнаби вынужден был признать, что в результате у нее получилась довольно миленькая картинка: несколько очаровательных лошадок, правда одна из них трехногая, зато вокруг шеи у нее венок из цветов, каждый размером с увесистый кочан капусты.

Фелисити попросила пить, и Трой принес ей воды. Она имела в виду, естественно, не воду и потому опрокинула стакан ему на брюки. После этого допрос был прерван.

Тем временем как раз над гостиной, где находилась Фелисити, металась по своей комнате Трикси. Она курила сигареты одну за одной, и воздух был пропитан вонючим дымом.

— Почему они так долго?

— Я думаю, они намереваются поговорить с каждым из нас, — ответила ей Джанет и, повернув к себе будильник, прибавила: — Они здесь всего около полутора часов. И работают довольно быстро.

— Еще бы, это не тебе сейчас идти на допрос!

— Не понимаю, с чего тебе так волноваться. Ты ко всему этому вообще никакого отношения иметь не можешь.

Она подошла к окну и отодвинула штору, впустив в комнату серебристый лунный свет. Месяц висел низко и был холодный и острый, словно серп.

— Зачем ты это сделала? Ты же знаешь, я ненавижу ночь.

Джанет послушно задвинула штору.

— Какие они?

Джанет вспомнила узкие губы, жесткие коротко стриженые волосы…

— Нормальные.

— Ты не забыла сказать про перчатку?

— Я тебе уже тысячу раз говорила…

— И про то, что ты видела своими глазами, как он ее прятал?

— Сколько можно тебе повторять…

— Тогда они должны были его арестовать, разве нет? Не понимаю, почему они этого еще не сделали.

«Мы обе этого не понимаем, — тоскливо подумала Джанет, но все это из-за того, что ты уехала с ним сегодня днем». После первого взрыва злости со стороны Трикси она больше не приставала к девушке с расспросами, но нетрудно было догадаться о причинах размазанного макияжа, смертельной бледности лица и изорванной одежды. Когда Трикси сказала, чего она хочет от Джанет, та поняла, что Трикси горит желанием отомстить.

— Дело в том, Джен, — сказала она, — что я действительно своими глазами видела, как он прятал перчатку. Иначе я не стала бы тебя в это впутывать. Просто когда Гэмлину станет известно, кто его продал, он сразу скажет копам, что я сделала это из мести, и они поверят ему.

— Почему?

— Да потому, что он богатый и влиятельный, дурочка!

— Почему бы тогда не сказать, что мы обе это видели? Я бы подтвердила твои слова.

— Я вообще не хочу иметь ко всему этому никакого отношения.

Итак, Джанет солгала ради Трикси. Хотя и не уверенная в том, что та сказала правду, Джанет всей душой ей сочувствовала и отчасти разделяла ее желание отплатить за зло той же монетой.

В дверь постучали, и женщина-полицейский осведомилась, не уделит ли им мисс Чаннинг немного своего времени.

— Надо же, какая деликатность! — заметила Трикси. — Представляю, как они бы среагировали, если бы я послала их куда подальше!

— Не задирай их, будь добра. И не бери с собой сигареты. Ты и так уже…

— Господи, перестань кудахтать, Джен. Ты прямо как старая наседка.

Трой не имел ничего против сигарет. Едва белые кудряшки Трикси обволокло струйками дыма, он раздул ноздри, жадно вдыхая те, которые до него долетали. Это помогло ему отвлечься от промокших брюк. Девушка сидела, скромно сдвинув коленки и сжимая в руке пачку «Бенсона» и зажигалку.

Барнаби видел, что она испугана. Он даже чувствовал запах ее страха, кисловатый и стойкий. Он встречал его и раньше, даже как-то пытался его описать, но единственное, что при этом приходило ему на ум, это запах, который исходит от старых, засыпанных песком рыболовецких сетей. Он спросил, как долго она живет в Поместье.

— Несколько недель. А что? Какое это имеет отношение к делу?

— Будьте добры, уточните, с какого времени вы здесь.

— Не могу. Не помню.

— Вам нравится здесь? — Барнаби был вежлив, но она тут же оскорбилась.

— Ну ясно. Считаете, что мне здесь не место. А все потому, что я не ношу вонючих тряпок и с утра до ночи не славлю боженьку.

Трой хмыкнул. Ошибочно приняв это за выражение сочувствия, Трикси взглянула на него с новым интересом. Затем она стала уверять Барнаби, что в отношении «бедного нашего Учителя» она не может помочь никоим образом, хотя, судя по схеме, стояла почти рядом.

— Было довольно темно, знаете ли. Мы все кинулись помогать Мэй, а когда свет включили, все уже было кончено. Он указал на Гая Гэмлина. Хотя наверняка вам об этом уже сказали, — закончила Трикси и выжидающе поглядела на Барнаби.

— На этот счет мнения расходятся, — соврал инспектор.

— Что вы! Все тут предельно ясно. Учитель показал именно на него, — воскликнула Трикси и вспыхнула; она поняла, что ее настойчивость может показаться подозрительной. — У нас наверху говорили, что видели, как он прятал перчатку. Должно быть, это та самая, которой он держал нож.

— Мисс Чанниг, вы встречались с мистером Гэмлином когда-нибудь раньше?

— Ну вы даете! Я в таких кругах не вращаюсь, — выпалила она, но тут же снова вошла в образ скромницы и сказала: — Они все такие материалисты! Только о деньгах и думают, правда?

— Похоже, вы абсолютно уверены в его виновности.

— Никто, кроме него, не мог этого сделать.

— Мэй Каттл, например, считает, что его гибель была осуществлена высшими силами.

Трикси расхохоталась жизнерадостно и беззаботно. Никакого страха, ей просто стало смешно.

— Так вы не из тех, кто верует во все это? — спросил Трой.

— Ой! — Умильное выражение лица вернулось с молниеносной быстротой, причем переход был настолько неестественен, что это выглядело просто глупо. — Что вы! Конечно, я верую, но я ведь только в самом начале пути.

«Ну если ты верующая, девочка, — подумал Барнаби, смотря на торчащие маленькие груди, влажные блестящие губки и три аппетитные складочки на животике, — то я не иначе как Джоан Коллинз[36]».

Трикси меж тем снова вернулась к теме Гэмлина.

— Слушайте, а… а он еще здесь? — Когда Барнаби, с озабоченным видом перебиравший бумажки, ей не ответил, она продолжала: — Видите ли, нам же надо знать, если кто-то остается на ночь! — И, помолчав, добавила: — Ну, чтобы постелить постель… приготовить завтрак…

Барнаби, сжалившись над ней, ответил, что, по его сведениям, мистер Гэмлин отъехал в отель.

— И вы его отпустили?!

— Я бы не стал на вашем месте так беспокоиться, — сказал Трой. — Мы следим за ним. Как и за всеми прочими…

Трикси пролепетала, что вряд ли это поможет, набросала свой вариант схемы расположения людей и была отпущена.

— Она чего-то сильно опасается, шеф — сказал Трой, когда за ней закрылась дверь.

— Она определенно что-то скрывает. Так же, как Уэйнрайт и Гибс. Но когда я коснулся убийства, никто не дрогнул. Интересно почему?

— Явно тут дело нечисто.

— Ее почему-то сильно зацепил Гэмлин. Утверждает, что до сегодняшнего дня не была с ним знакома, но делает все возможное, чтобы нафаршировать его и сунуть поскорее в печку, как яблоко на десерт. Если я чего и не выношу, так это — когда меня подгоняют, — заключил Барнаби, вставая и разминая затекшие ноги.

— Будете утром с ним опять говорить?

— Обязательно. Думаю, мы его задержим. А пока забрось это в лабораторию для экспертизы по пути домой.

Трой взял пакеты. Лаборатория была совсем не по пути. Она находилась в стороне, а если уж кому-то и по пути, то скорее самому инспектору, а не сержанту…

— Будет сделано, шеф — отозвался Трой, закинул пакеты в машину и с блаженным вздохом потянулся за пятой сигаретой.

Гай сидел, откинувшись в мягком кресле, перед мигающим телевизором. Он разделся, но в душ не пошел. Он позвонил своему адвокату, но не почистил зубы. На нем были носки, шорты и расстегнутая, в пятнах пота рубашка. Запонки вынуты, рукава болтались, закрывая кисти рук.

За исключением руки, время от времени тянувшейся к бутылке, стоявшей в ведерке со льдом, его тело находилось в полной неподвижности, зато голова, казалось, готова была разорваться от ярости. Его подташнивало то ли от выпитого (бутылка виски, которую он заказал в номер, была почти пуста), то ли от мрачных мыслей.

Сильвия… Думать о ней было мучительно и страшно. Его все время преследовала мысль, что она находилась к нему ближе всех прочих в тот момент, когда они окружали Мэй. И именно слева от него, со стороны кармана, где он обнаружил перчатку. В своем просторном одеянии Сильвия могла с легкостью спрятать и нож, и перчатку. Это, а также факт, что он приехал туда только ради нее, подталкивал его к страшному заключению: его подставила, возможно, родная дочь. Как Гай ни стремился противиться такому выводу, пьяный угар и болезненное воображение не позволяли ему этот вывод исключить. Голова раскалывалась, шейные мускулы превратились в стальные узлы.

Чем дольше он думал, тем убийственно логичнее выглядели его предположения. Это объясняло, почему Сильвия заманила его в кухню и зачем оставила его зам одною: конечно, для того чтобы обеспечить ему теоретическую возможность завладеть ножом и перчаткой. И наконец, самое ужасное — ее спонтанное обличение. Ведь всего несколько секунд прошло с момента, когда при зажженном свете все ошеломленно смотрели на падающего человека в белом, как Сильвия повернулась к нему и с криком «Это ты! Это всё ты!» ударила его по щеке.

Кто-то стал ее успокаивать, а Гай отошел в сторону, смирившись с ролью парии, в которой и предстал перед полицейскими. Вероятно, с этой минуты его и решили рассматривать в качестве главного подогреваемого. Вот ведь маленькая язва!

Гай застонал, потянулся за льдом, использовал стакан вместо совочка, и плеснул на кубики льда виски. Напиток расплескался, часть его вылилась в ведерко, часть на поднос. Запах виски в комнате стал резче. Стакан он опорожнил в два глотка.

К мучительным мыслям о предательстве дочери примешивалось чувство раздражения. Ведь они с Крейги договорились продолжить беседу. Гай на это очень рассчитывал. Хотя ни в поведении, ни в словах Крейги не было и намека на осуждение, Гай отдавал себе отчет в том, что представил себя в очень невыгодном свете, и это его тоже бесило. Он понимал, что выглядел человеком с завышенным представлением о себе, который не умеет себя контролировать. Гай считал себя сильным. Жизнь, она заставила его стать таким, каков он есть. Никто из тех, кто был за столом, представления не имеет, чего стоит выбраться из сточной канавы. Какая сила нужна, какое упорство… и какую цену платишь, чтобы создать себя заново. Мгновение слабости — и тут же снова окажешься в канаве, а дюжина башмаков с заклепками будет втаптывать тебя лицом в грязь. Если бы он успел рассказать об этом Крейги…

Ему вспомнились вдруг покой и тишина той пустой комнаты. Чувство, что на короткое время он скинул с себя бремя того, кто называл себя Гаем Гэмлином. Бремя, о котором он сам даже не догадывался. Что, если попробовать вернуться туда? Будет ли там также тихо? И может ли тишина принести исцеление?

Он вздрогнул и рассердился на себя, подумав, что, наверное, спятил. Что за ерунда лезет ему в голову?! Этот Крейги всего лишь дешевый фокусник, разве не так? Так! Устроил маленькое шоу со светом и полосками шелка, а он раскис! Это правильная мысль. Только бы ее не упустить.

«Не упустить», — и он несколько раз покивал головой для большей убедительности. Затем зачерпнул еще льда и отвинтил крышку у бутылки.

Чтобы хоть чем-то отвлечься от мрачных мыслей, он включил телевизор и прищурился, пытаясь понять, что означают смутные движущиеся пятна. Ага: женщина на кухне у раковины, рядом — девочка. Они обсуждают разные средства для мытья посуды. Женщина рассмеялась фальшивым «материнским» смехом и украсила носик девочки шариком мыльной пены. Гай резко щелкнул кнопкой, но картинка уже сделала свое черное дело.

Чувство потери овладело им с новой силой, а с ним — и понимание того, что эта потеря невосполнима. Слишком поздно. Он тосковал, он хотел прижать к сердцу не эту высокую лицемерную незнакомку, а того ребенка, каким она была когда-то. Его плоть и кровь. Он осознал всю безнадежность своего желания, волна отчаяния накрыла его, и лицо исказила гримаса боли.

В высоком зеркале напротив Гай увидел свое отражение: складки жира над эластичным поясом шорт, грудь, заросшая спутанными потными волосами, рубашка вся в пятнах виски; потное лицо цвета непропеченого теста…

Он смотрел на эту отталкивающую картину и вдруг почувствовал сильное головокружение, а вслед за этим его бросило в жар. Гай зажал голову между коленей. Комната качнулась в одну сторону, потом в другую. Он выпрямился, держась за плетеные ручки. Его сильно тошнило. С трудом превозмогая слабость, он кое-как встал на ноги и направился в ванную. На полдороге он почувствовал страшной силы боль, будто кто-то пытался разорвать ему грудь крюком. Гай вскрикнул и, шатаясь, огляделся.

Пилюли. В кармане пиджака. Гай сдвинулся с места. Тяжелые, как мраморные колонны, ноги его не слушались. Еще шаг — и новый приступ боли в груди свалил его с ног. Он полежал на спине, а когда тиски чуть ослабли, приподнялся на локте и другой рукой схватился за край стола. Пальцы скользнули по вазе с фруктами и задели маленькую белую карточку. Яблоки, апельсины, груши и бананы обрушились на его запрокинутое лицо и раскатились по полу.

Эта его попытка оказалась последней. Боль вернулась с ощущением, что его рвут раскаленными щипцами. Гай откинулся на ковер и позволил ей себя сожрать.