Смерть в классе

Уолт Уитмен «Смерть в классе» Walt Whitman «Death in the School-Room» (1841)

«Динь-дон! Динь-дон!» — зазвенел однажды утром, когда дополуденные уроки наполовину завершились, маленький колокольчик на столе учителя сельской школы. Всем было прекрасно известно, что так звучало требование тишины и внимательности, и когда требование было исполнено, учитель, невысокий, плотного сложения человек по имени Люгар, заговорил.

— Мальчики, — произнес он, — ко мне поступила жалоба, что накануне вечером кто-то из вас воровал фрукты в саду мистера Николя. И мне представляется, я знаю, кто вор. Тим Баркер, выйдите ко мне, сэр.

Тот, к кому он обращался, вышел вперед. Это был худощавый, симпатичный мальчик лет четырнадцати с веселым, благодушным выражением лица, которое не смогли развеять ни выдвинутое против него обвинение, ни строгий тон и грозный вид учителя. Однако же лицо мальчика было неестественно белым, чтобы казаться здоровым; несмотря на сочный, жизнерадостный вид, оно имело удивительный оттенок, словно в нем пряталась некая внутренняя, и притом страшная, болезнь. Покуда юноша стоял на месте вынесения приговора — месте, столь часто являвшим сцены бессердечной жестокости, обескураженной робкой невинности, поруганного беззащитного детства и растоптанных нежных чувств, — Люгар смотрел на него, насупив брови, и это недвусмысленно давало понять, что он находился не в лучшем расположении духа. К счастью, более достойная и более философская система убеждает людей, что школами можно отлично руководить без плетей, слез и оханья. Мы движемся к тому времени, когда на таких вот педагогов-консерваторов, с их хлыстами, тяжелыми розгами и множеством изощренных методов пытки детей, будут смотреть как на унизительное напоминание о невежественной, жестокой и изжившей себя доктрине.

— Были ли вы прошлым вечером у забора сада мистера Николя? — спросил Люгар.

— Да, — ответствовал мальчишка, — я там был.

— Прекрасно, сэр. Рад, что вы полны решимости сознаться. Значит, вы полагали, что можете украсть и веселиться самым постыдным образом, не понеся за это никакого наказания, верно?

— Я ничего не крал, — поспешно ответил мальчик. Он густо покраснел: то ли от обиды, то ли от страха. — И я не делал вчера вечером ничего постыдного.

— Не дерзите! — с жаром воскликнул учитель, схватив длинный, тяжелый ротанговый хлыст. — Перестаньте юлить, иначе я отхожу вас так, что будете ползать на коленях, вымаливая прощение.

Лицо отрока побледнело, губа задрожала, но он не промолвил ни слова.

— Скажите на милость, сэр, — продолжил Люгар, когда с его лица исчезли видимые признаки гнева, — что вы делали в этом саду? Возможно, вы лишь приняли награбленное, а для более опасной части работы у вас был сообщник?

— Я ходил той дорогой, потому что она находится по пути к дому. Я пришел туда, чтобы встретиться со знакомым и… и… но я не залезал в сад и ничего там не брал. Я бы не стал воровать, даже если бы умирал с голоду.

— Давайте-ка ближе ко вчерашнему вечеру. Свидетели видели, как вы, Тим Баркер, выбирались из-под забора мистера Николя чуть позже девяти с набитым мешком на плечах. По всей видимости, мешок был набит фруктами, а сегодня утром грядки с дынями оказались полностью вычищены. Так что же было в этой сумке, сэр?

Казалось, пламя полыхнуло на лице юноши. Он не произнес ни слова. Вся школа смотрела на него. Пот сбегал по его бледному лбу, словно дождевые капли.

— Говорите же, сэр! — воскликнул Люгар, сопроводив свои слова громким ударом хлыста по столу.

Казалось, мальчик вот-вот упадет в обморок. Но немилосердный учитель, уверенный, что пролил свет на преступление, и торжествующий в предвкушении справедливого сурового наказания, продолжал распаляться. Ребенок же тем временем, казалось, не знал, куда себя девать. Его язык прилип к небу. Он либо был до смерти напуган, либо ему действительно нездоровилось.

— Говорите, кому сказано! — снова прогремел Люгар, а его рука, державшая ротанговый хлыст, выразительно взлетела над головой.

— Я не могу, сэр, — еле слышно просипел бедный юноша. — Я расскажу вам… позже. Прошу вас, позвольте мне сесть на место — мне нездоровится.

— Ну конечно же, как же иначе, — презрительно надул щеки мистер Люгар. — И вы предлагаете мне поверить вашей лжи? Я вас разоблачил, сэр, это очевидно. И я убежден, что вы самый юный преступник в этом штате. Но я отложу решение вашего вопроса еще на час. А затем вызову вас вновь, и, если вы не расскажете всю правду, я сделаю так, что вы еще долго не забудете дыни мистера Николя. Идите на свое место.

Обрадованный столь немилостивым дозволением, дрожащий ребенок, не проронив ни слова, пробрался на свою скамью. Он ощущал себя необычно, в дурмане, словно находился скорее во сне, нежели в реальном мире. Положив руки на парту, он опустил на них голову. Ученики вернулись к своим привычным занятиям, ведь за время царствования Люгара в сельской школе они настолько привыкли к сценам насилия и суровым наказаниям, что подобные эпизоды почти не нарушали их привычного образа жизни.

Сейчас же, покуда идет предоставленный час, мы раскроем тайну мешка и молодого Баркера, оказавшегося прошлым вечером под садовым забором. Мать мальчика была вдовой, и им обоим приходилось во многом себе отказывать. Отец Тима умер, когда тому было шесть лет, и мальчик рос столь хворым и слабым ребенком, что никто не ожидал, что он протянет больше нескольких месяцев. Однако же, ко всеобщему удивлению, бедное дитя выжило и даже, как оказалось, поправило свое здоровье, а также вымахало и преобразилось. Все это произошло благодаря любезной помощи знаменитого врача, который владел поместьем по соседству и интересовался небольшой семьей вдовы. Тим, говорил врач, возможно, сможет перерасти свою болезнь, но все было весьма неопределенно. Это была загадочная хворь, и мало бы кто удивился, лишись он внезапно жизни, будучи здоровым на вид. Поначалу бедная вдова пребывала в постоянной тревоге; но минуло уже несколько лет, и ни одно из висящих над ним несчастий не упало на голову мальчика. Мать же, казалось, уверилась, что он будет жить и станет опорой и поддержкой ей на старости лет. И они боролись вдвоем за существование, перенося бедность и невзгоды, не ропща на судьбу, друг ради друга.

Благодаря приятному нраву Тим завел себе в поселке много друзей, среди которых был юный фермер по имени Джонс, работавший на равных паях со своим старшим братом на огромной ферме по соседству. Джонс частенько дарил Тиму мешок с картофелем, кукурузой или садовыми овощами из собственных запасов, но поскольку второй пайщик был человеком прижимистым, вспыльчивым и часто называл Тима лодырем, недостойным помощи, Джонс, как правило, делал подарки так, что о них не ведал никто, кроме него самого и благодарных объектов его благосклонности. Также, может статься, вдова не желала, чтобы соседи прознали, что она получает еду от кого бы то ни было; ведь так часто бывает, что в людях ее положения присутствует простительная гордыня, заставляющая их морщиться, как от жесточайших болей, когда кто-нибудь относится к ним как к получателям «милостыни».

Интересующим нас вечером Тиму сообщили, что Джонс передаст им мешок картофеля, а место передачи назначили возле забора сада мистера Николя. Именно этот мешок волочил Тим, и именно этот мешок привел к тому, что незадачливого мальчика уличил и признал виновным в воровстве его учитель. Упомянутый учитель совершенно не соответствовал своей важной и ответственной должности. Быстрый на расправу и непреклонно суровый, он был кошмаром того мирка, которым так деспотично повелевал. Казалось, наказания тешили его. За суровость его, знающего столь мало о тех источниках, что так быстро раскрывались в детской груди в ответ на нежность и доброе слово, все боялись и никто не любил. Ах, если бы это был единичный случай в его профессии!

Час передышки близился к завершению, и подходило время, когда Люгар по своему обыкновению давал своим ученикам столь долгожданное разрешение идти. То и дело какой-нибудь из его учеников исподтишка бросал взгляд на Тима: то жалостливый, то равнодушный или вопросительный. Они знали, что пощады ему не будет, порка была делом столь обыденным, что сочувствия это уже не вызывало. Однако же все вопросительные взгляды оставались без ответа, потому что к окончанию часа Тим по-прежнему сидел, как с самого начала, опустив голову на руки и спрятав лицо. Люгар время от времени бросал на мальчика хмурый взгляд, сулящий возмездие. Наконец, урок был прослушан, последний отрывок из Библии продекламирован, и Люгар уселся за свой стол на возвышении, положив перед собой самый длинный и толстый ротанговый хлыст.

— Итак, Баркер, — произнес он. — Давайте-ка уже закончим с вами. Подойдите сюда.

Тим не пошевелился. В классе стояла гробовая тишина. Не слышно было ни единого звука — лишь изредка раздавался чей-нибудь протяжный вздох.

— Извольте слушаться, иначе вам же будет хуже. Подойдите сюда и снимите жакет.

Мальчик не шевелился, будто превратившись в дерево. Люгар трясся от гнева. С минуту он сидел не шевелясь, словно обдумывал план мести. Эта минута, прошедшая в мертвенной тишине, так напугала некоторых из детей, что их лица побледнели. Истекая капля за каплей, эта минута, казалось, предшествовала кульминации изящно исполненной трагедии, когда на сцену выходит всесильный мастер театрального искусства и вы в окружении публики, затаив дыхание, ждете ужасной катастрофы.

— Тим спит, сэр, — наконец произнес один из сидевших рядом мальчиков.

Люгар, услышав это, подождал, пока выражение дикой злобы сменится улыбкой, но эта улыбка выглядела еще более злобно, если это вообще было возможно, чем его прежний хмурый вид. Быть может, его позабавил ужас, отразившийся на лицах окружающих, а может, он тайно злорадствовал, с удовольствием обдумывая, как станет будить несчастного маленького соню.

— Спит! Неужели, юный джентльмен? — проговорил он. — Давайте-ка посмотрим, сможем ли мы чем-нибудь вас пощекотать, чтобы открыть вам глаза. Нет ничего лучше, чем с честью выйти из затруднительного положения, мальчики. Тима определенно не побеспокоит небольшая порка, раз уж даже мысль о ней не удержала этого маленького негодяя от сна.

При последнем замечании Люгар снова улыбнулся. Он крепко ухватился за ротанговый хлыст и спустился со своего места. Легко и бесшумно он пересек класс и встал возле незадачливого сони. Мальчик до сих пор не подозревал о надвигающемся наказании. Наверное, ему снились сладкие сны о юности и радости; возможно, он был далеко в мире фантазий, посреди видений и услад, которые не могла подарить ему жестокая действительность. Люгар вознес свой хлыст высоко над головой и с превосходной меткостью, которой он достиг за годы практики, опустил его на спину Тима. Сила и звук удара, казалось, были способны пробудить и застывшего человека от летаргического сна. Быстро и беспрестанно удар следовал за ударом. Не дожидаясь результатов первых ударов, жестокий злодей охаживал своим пыточным орудием спину мальчика то с одного бока, то с другого, и остановился лишь спустя две или три минуты от сильного утомления. Но Тим по-прежнему не шевелился, и когда Люгар, рассерженный подобным бездействием, отдернул одну из рук мальчика, лежавшую на парте, голова последнего упала с глухим звуком, а лицо повернулось и открылось на всеобщее обозрение. Увидев его, Люгар замер, словно обращенный в камень василиском. Лицо его приобрело свинцовую бледность; ротанговый хлыст выпал из руки, а глаза расширились, будто перед ними разыгрался целый спектакль, преисполненный ужаса и смерти. Крупные капли пота сочились, казалось, изо всех пор на его лице; сморщенные губы натянулись, обнажив зубы; и когда он, наконец, протянул руку и кончиками пальцев коснулся щеки ребенка, каждый его член дрожал, словно змеиный язык, а силы словно покинули его. Мальчик был мертв. Возможно, он был мертв уже какое-то время, так как его глаза закатились, а тело довольно заметно остыло. Теперь вдова стала еще и бездетной. В класс явилась сама смерть, и Люгар хлестал мертвеца.

Перевод — Иван Миронов