Смерть Валленштейна

Довольно с нас. Ко мне спускайся, Сэни.

Забрезжил день, в права вступает Марс.

Пора для наблюдений миновала!

Узнали мы, что нужно.

Дай мне, герцог,

Венеру проследить. Она восходит,

Сияя, словно солнце, на востоке.

Да, близко подошла она к Земле,

Всего сильней теперь ее влиянье.

Счастливое стечение планет,

Великая триада роковая!

Губительный, коварный Марс попал

Меж двух светил, ко мне столь благосклонных,

Венеры и Юпитера, — они

Зловредного врага нам подчинят.

Как долго он, отвесно иль наклонно, —

То в четверти, то в противостоянье,[6] —

Слал молнии кровавые лучей

На эти животворные светила

И подрывал их благостную мощь.

Но побежден теперь мой недруг давний,

Смотри, его как пленника влекут.

А эти две великие планеты

Вреда сейчас не терпят от других!

Сатурн стал слаб, он — in cadente domo.[7]

Пришел конец владычеству Сатурна, —

Ему подвластны силы недр земных,

И наших душ глухие тайники,

И все, что в мире избегает света.

Но время скрытых замыслов прошло, —

Блистательный Юпитер нами правит,

И дело, созревавшее во тьме,

Он в царство света властно увлекает…

Немедля надо действовать, не то

Счастливое исчезнет сочетанье, —

В движенье вечном звездный небосвод!

Стучат. Спроси.

Открой мне!

Это Терцки.

Что там стряслось? Мы заняты сейчас.

Бросай свои дела. Прошу тебя.

Минуты нам нельзя терять.

Открой.

Слыхал? Он в руки Галласу попался,[8]

Он выдан императору на суд!

Кто Галласу попался? Кто там выдан?

Да тот, кто в наши тайны посвящен,

Кто часто ездил к шведам и саксонцам,

Через кого сношенья мы вели…

Сезин? Неужто он? Не может быть![9]

Он направлялся к шведам в Регенсбург,

Но Галласа разведкой был задержан,

Она уже давно за ним следила.

С ним были письма к графам Турну, Кински,

К фон Арнхайму, а также к Оксеншерну.[10]

Ну, словом, весь пакет у них в руках, —

На многое он там глаза откроет.

Он знает?

Знает.

Думаешь ли ты,

Что примиренье все еще возможно

И двор тебе вновь станет доверять?

Допустим, ты свои оставишь планы…

Там знают всё. Теперь твой путь — вперед,

Отрезаны пути для отступленья.

У них в руках бумаги против нас,

Свидетельства намерений столь явных…

Не я писал. Неправду говоришь.

Как? Твой свояк ведет переговоры

От твоего лица, и ты считаешь,

Что это не вменят тебе в вину?

Его слова сочтут твоими шведы,

А в Вене их твоими не сочтут?

Своей рукой ты не писал… Но вспомни,

Как много слышал от тебя Сезин.

И будет он молчать? И тайн твоих,

Себя спасая, не откроет он?

И ты об этом даже не подумал!

Там знают, как ты далеко зашел.

Скажи! Чего ты ждешь? Ведь ты не в силах

Командованье войском удержать,

А сложишь сан — тебе спасенья нет.

Да, вся моя надежда на войска.

Войска со мной. Пусть много знает Вена, —

Проглотят всё, когда за мною — власть…

А если я дам верности залог,

То при дворе еще и рады будут.

Войска твои. Пока еще твои.

Но бойся власти времени безмолвной,

Медлительной; и если от насилья

Открытого — войска тебя сегодня,

А может быть, и завтра защитят,

То их любовь к вождю там подрывать

Начнут, и не приметишь, как растают

Ряды твоих сторонников. Когда же

Удар подземный грянет, — рухнет зданье,

Подточенное исподволь коварством.

Какой злосчастный случай!

О, я его счастливым бы назвал,

Когда б тебя он действовать заставил

Без промедленья… Там полковник шведский…

Он здесь? А ты не знаешь, с чем он прибыл?

Он лишь тебе доверить это вправе.

Злосчастный… Да! Какой злосчастный случай!

Немало может рассказать Сезин.

Неужто он, мятежник, беглый чех,

Когда ему расправой пригрозят,

Захочет выгораживать тебя?

И если пытке там его подвергнут,

То, слабый духом, как он устоит?..

Вернуть к себе доверье нет надежды.

А действовать начну, как замышлял, —

Они меня изменником объявят.

Я честно мог бы выполнить свой долг,

Но мне теперь все это не поможет…

Скажи, погубит. Все припишет Вена

Не чувству долга — слабости твоей.

Как? Предстоит всерьез исполнить то,

Чем тешился я в мыслях слишком вольных?

Будь проклята игра с огнем!..

О, если ты шутил, то будь уверен, —

Нешуточная ждет тебя расплата.

И это надо совершить теперь,

Теперь, пока еще за мною сила…

Удар последний их ошеломил,

Опомнятся они — и будет поздно…

Все командиры подписались… Нет

Лишь Макса Пикколомини. В чем дело?

Он… полагал…

Пустое самомненье!

Он счел, что это лишнее меж вами.

Да, лишнее, и он, конечно, прав…

Полки мне рапорт подали, чтоб их

Не посылать во Фландрию с инфантом;[12]

Они сопротивляются приказу,

Вот вам уже к восстанью первый шаг.

Они с тобой к врагу примкнут охотней,

Чем без тебя к Испанцу перейдут.

Что ж, так и быть, я выслушаю шведа.

Угодно, Терцки, вам его позвать?

Он ждет приема.

Погоди немного.

Он поспешил… застиг меня врасплох…

Я случаю слепому не вверяюсь,

Его угрюмой власти не приму.

Ты выслушай сперва. А после — взвесь.

Возможно ль? Захотеть — и быть не в силах?[13]

Что ж, я не властен возвратиться вспять?

И потому я совершить обязан

Деяние, задуманное мною,

Что от себя не отстранял соблазна,

Но тешил сердце тайною мечтой,

Обдумывая средства к смутной цели

И оставляя к ней открытый путь?..

Свидетель бог! То не было всерьез,

Я твердого не принимал решенья.

Лишь в думах я испытывал отраду;

Меня влекли возможность и свобода.

Иль осуждать меня за то, что я

Химерой праздной тешился о троне?

Иль не был я в душе своей свободен,

И разве я не видел в стороне

Надежного пути для отступленья?

Но вдруг смотрю: да где же это я?

Тропы назад не видно, и стена

Из собственных моих деяний встала,

Стезю к возврату преградив!..

Преступным я кажусь, и никогда

Я не смогу сложить с себя вину!

Жизнь двойственна — и это мне во вред…

Ведь даже чистых дел благой источник

Недобрые отравят подозренья.

Когда б я в самом деле был изменник,

То, сохраняя безупречный вид,

Личину бы я наглухо надел,

И возбуждать не стал бы недовольства.

Но, невиновный и несовращенный,

Порывам страсти волю я давал…

И дерзок был, но только на словах.

А ныне все, что с уст порой срывалось,

Обдуманным намереньем представят;

Что́ в гневе иль в веселую минуту

Я от избытка сердца говорил,

Враги одно с другим так ловко свяжут,

Такую вдруг припишут мне вину,

Что я от удивленья онемею.

Я сам попался в собственные сети,

И разорвать их может только сила.

Какая перемена! Я недавно

Любую цель себе свободно ставил;

Но крайность нас жестоко подгоняет.

Суров неотвратимости закон!

Мы не без дрожи опускаем руку

В таинственную урну наших судеб.

Коль замысел отважный скрыт в груди,

Он — мой; но стоит лишь ему покинуть

Глубины сердца, где он зародился,

Как в вихрях жизни, словно на чужбине,

Игрушкою он станет злобных сил,

Которых никому не усмирить.

Ну, а твоя затея? Честно ль ты

В ней разобрался? Потрясти ты хочешь

Власть, что царит уверенно, спокойно,

Ту власть, что, освященная веками,

Обычаями жизни повседневной

И верой простодушного народа,

Укоренилась тысячью корней.

Здесь ждет борьба не силы против силы,

Я не страшусь ее. Врагу любому

Готов я смело посмотреть в глаза, —

Отважный враг во мне отвагу будит.

Я недруга незримого боюсь,

Что мне противоборствует в сердцах

И малодушьем повседневным страшен…

Не то внушает ужас, что опасно

И что, живое, борется с живым, —

В обыденном весь ужас, в вековечном

Возврате неизбывного «вчера»,

Того «вчера», что ныне всем значеньем

Обязано отжившему былому!

Обыденность — вот имя человеку,

Привычка же — кормилица его.

Беда тому, кто посягнул на скарб,

Завещанный веками! Старина

Седая, обомшелая священна,

И если ты обязан ей правами,

Благоговеть пред ними будет чернь.

Полковник шведский здесь? Так пусть войдет.

Она еще чиста!.. Через порог

Не заносило ногу преступленье…

Узка межа двух жизненных путей!

Так ваше имя Врангель?[14]

Густав Врангель,

Зюдерманландцы — полк мой голубой.[15]

Под Штральзундом отважною защитой

Большой урон нанес мне некий Врангель, —

Из-за него осаду снять пришлось.

То не моя была заслуга, герцог, —

Сама стихия вам дала отпор!

Бельт, разъярясь, спасал свою свободу,

Чтоб только суша вам была покорна.

Вы шляпу адмирала с головы

Сорвали мне.

Чтоб возложить — корону!

Так, грамота посла. Вы полномочны?

Нам надо разрешить еще сомненья…

Вот дельное письмо! Глубокий ум

У вашего правителя, полковник.

Ваш канцлер написал: он только мысль

Покойного исполнит короля,

Когда мне чешский трон занять поможет.

Да, это так. Почивший наш король

Высокого был мнения о вашем

Уме и полководческом искусстве.

Он повторял: да будет королем

Тот, у кого есть дар повелевать.

Он вправе был так говорить.

Полковник Врангель, буду откровенен…

В душе всегда сочувствовал я шведам…

В Силезии, под Нюрнбергом и позже

Вы были у меня в руках, но я

Вам постоянно оставлял лазейку,

И этого простить не может Вена.

Меня толкают на последний шаг…

Совпали, к счастью, наши интересы,

Пришла для нас доверия пора.

Доверие придет само собой,

Лишь стоит дать надежные залоги.

Да, канцлер мне еще не доверяет,

Не в пользу мне сейчас игра идет…

Он думает, что если я способен

Искусно государя обыграть,

Тоопасаться он, конечно, вправе,

Что поступлю я так же и с врагами,

А это не такая уж вина.

Скажите, вы того же мненья, Врангель?

Где долг посла, там личных мнений нет.

До крайности довел меня монарх,

И честно я служить ему не в силах.

Мне угрожают — и к самозащите

Я, как ни горько, вынужден прибегнуть.

Да. Лишь нужда так далеко заводит.

Что против государя своего

Заставило подняться вашу светлость,

Об этом нам судить не подобает.

За доброе вступились дело шведы,

И добрый меч и совесть — наш оплот.

А этот случай нам благоприятен, —

В войне годится каждый лишний шанс,

И мы его охотно принимаем.

Что ж, если все на самом деле так…

А в чем сомненья? В целях Валленштейна?

Иль в силах? Я дал Оксеншерну слово:

Пусть вверит мне шестнадцать тысяч шведов,

Я восемнадцать тысяч к ним прибавлю

Солдат имперских…

Ваша светлость, вы

Известны как великий полководец,

Вы — Аттила второй иль новый Пирр.[16]

До сей поры молва не умолкает,

Как много лет назад из ничего

Сильнейшее вы вдруг создали войско.

Однако…

Что же?

Думает наш канцлер,

Что легче войско тысяч в шестьдесят

Вам выставить, чем тысячу склонить…

К чему склонить войска мои, полковник?

Смелее говорите!

К вероломству.

Он думает как швед и протестант.

Вы преданы умом и сердцем делу,

Идете в бой за Библию свою;

Вы беззаветно служите знаменам…

И кто из вас перебежал к врагу,

Тот изменил и королю и богу.

Об этом здесь не может быть и речи…

О, боже! Как, для вашего народа

Отчизны нет? Нет очага? Нет церкви?

Я объясню вам все, полковник… Да,

Есть родина у каждого австрийца,

И есть за что ему любить ее.

Но родины у войск имперских нет,

Которые здесь, в Чехии, стоят.

Все это войско — стран чужих отбросы,

Одна лишь это чернь, и, кроме солнца,

Что светит всем, нет общего у ней.

А Чехия, из-за которой мы

Сражаемся, не любит государя, —

Ведь он был ей оружием навязан!

Под игом чуждой веры, чуждой власти,

Хоть и запуган, ропщет всюду чех.

В нем жгучая не угасает память

Об ужасах, терзавших эту землю.

Да разве сын забудет, что австрийцы,

Спустив собак, отца на мессу гнали?

Народ, так много испытавший, страшен

И в мщенье… и в покорности своей.

А что дворянство? Что же офицеры?

Подобному коварству, ваша светлость,

Примера нет в истории земли.

Они со мной без всяких оговорок.

Не верьте мне, своим глазам поверьте.

Ну как? Понятно вам?

Как тут понять!

Что ж, я сниму личину… Ваша светлость,

Я канцлером на все уполномочен.

Отсюда в четырех днях перехода

Стан Рейнграфа, а в нем — пятнадцать тысяч,

И это войско к вам тотчас примкнет,

Как только мы достигнем соглашенья.

Чего же канцлер требует?

Двенадцать там полков, и это — шведы.

Я головой за них в ответе, герцог.

Так если все окажется игрою…

Полковник!

Я настаивать обязан,

Чтоб герцог Фридланд с Веной разорвал,

Иначе мы ему не вверим шведов.

Чего же вам? Короче и прямей!

Вы преданные Габсбургам полки

Испанские должны обезоружить;

Затем, взяв Прагу, передать ее

И крепость Эгер шведским гарнизонам.

Нет, это слишком! Прагу? Пусть бы Эгер!

Но Прагу? Нет. Любому притязанью

Разумному всегда пойду навстречу,

А Чехию… сам буду защищать.

Допустим, так. Но дело не в защите.

Людей и средства шведы не хотят

Терять напрасно, герцог.

Что ж, вы правы.

Пока мы своего не получили,

Залогом — Прага.

Где же к нам доверье?

Остерегаться немца должен швед.

Сюда нас как спасителей призвали;

Мы отвратили гибель от страны…

И нашей кровью тут запечатлели

Евангелия истины святые,

Свободу веры… Но забыто все!

Обузой нас считают немцы, косо

На чужеземцев смотрят и хотят,

Чтоб мы ушли со скудною добычей

В свои леса… Не ради мзды Иуды,

Не ради золота и серебра

В бою погиб наш доблестный король;

Не серебро, не золото прельщали

Так щедро ливших кровь свою дворян!

Мы не хотим на родину отплыть,

В сраженьях лавры скудные стяжав, —

Как граждане останемся в краю,

Что кровью короля был завоеван.

Лишь помогите мне сломить врага,

И — ваш прекрасный край тот пограничный.[17]

Когда повержен общий будет враг,

Кто укрепит согласье между нами?

Ведь нам известно, герцог, — хоть об этом

Не должен и догадываться швед, —

Что вы гонцов к Саксонцу посылали.[18]

Кто поручится нам, что сговор тайный

Нас в жертву беспощадно не обрек?

Умно ваш канцлер выбирал посла,

Он никого не мог найти упорней.

Придумайте другое, Густав Врангель.

А Прага… нет!

Я уступить не вправе.

Отдать свою столицу вам! Нет, лучше

Мириться с Веной.

Если уж не поздно.

Решаю я, сейчас, в любое время!

Да, прежде вы решали. Нынче — нет!..

С тех пор как в плен попал Сезин, уж нет.

Мы верим, князь, что с нами вы честны —

Второй уж день, как верим… А теперь

Порукой нам за войско — этот лист.

Да, нет препятствий на пути к доверью.

Нас Прага не поссорит: Оксеншерн

Войдет лишь в Ста́ре Ме́сто, ваша милость

Градчаны и Заречье в ней займет.[19]

Но Эгер должен нам открыть ворота, —

Иначе мы к вам, герцог, не примкнем.

Я доверять — обязан! Вы мне — нет?

Придется взвесить ваше предложенье.

Но я прошу не очень с этим медлить.

Ведь целый год прошел в переговорах;

Так если нынче не придем к согласью,

То канцлер навсегда их прекратит.

Так торопить нельзя. Обдумать надо

Столь важный шаг.

Обдумать было время!

А нынче все решает быстрота.

Ну, что?

Ты с ним поладил?

Этот швед

Ушел довольный. Вы пришли к согласью.

Ничто не решено! И… поразмыслив,

Я откажусь, пожалуй.

Как! Да что ты?

Чтоб милостями шведов стал я жить!

Надменных шведов? Это нестерпимо.

Ты кто? Беглец? Ты к ним пришел с мольбой?

Ты больше им даешь, чем получаешь.

Но вспомните, как было с тем Бурбоном,[20]

Что продался врагам своей отчизны,

Ей за ударом наносил удар.

Народ ему презрением ответил,

Проклятьем злодеянье заклеймил.

При чем здесь ты?

Поймите же, что верность

Для человека — тот же кровный друг,

Он за измену должен отомстить.

Сектантов распри, ярость партий, зависть

И ревность беспокойная смолкают,

Свирепая борьба стихает вмиг,

И недруги заклятые мирятся,

Чтоб ринуться на общего врага,

Который, словно дикий зверь, ворвался

В надежно защищенное жилище…

С таким никто не сладит в одиночку.

Глаза даны природой, чтоб вперед

Смотрели мы, а верность нас должна

Оберегать от нападенья с тыла.

Себя ты судишь строже, чем враги,

Что радостно нам протянули руку.

И нынешнего государя прадед,

Карл Пятый, тоже не был так разборчив:

Объятья он раскрыл тому Бурбону,

Ведь правит миром лишь одна корысть!

А вы зачем? Здесь женщинам не место.

Я лишь затем пришла, чтобы поздравить…

Неужто слишком рано? Быть не может!

Ты муж ее. Так попроси уйти.

Я короля дала однажды чехам.[21]

Его уж нет!

В чем дело? Говорите!

Не хочет герцог.

Должен — и не хочет?

Возьмитесь вы! А я сдаюсь, когда

Мне говорят о совести и долге.

Ах, так? Ты был решителен и тверд,

Когда вдали неясно цель виднелась

И бесконечным к ней казался путь…

Когда ж мечта вот-вот осуществится,

Ты оробел, заколебался вновь?

Выходит, ты лишь в замыслах отважен,

В деяньях — нет? Что ж, Альбрехт, оправдай

Своих врагов злорадные расчеты!

Они иного от тебя не ждут.

В злом умысле твоем уверен каждый, —

Нетрудно им тебя изобличить, —

Но в то, что ты дерзнешь, никто не верит,

Иначе пред тобой бы трепетали.

Теперь, когда зашел ты так далёко,

Когда им даже худшее открыто

И злодеяньем замысел сочтен, —

Отступишь, так и не сорвав плода?

При неудаче обвинят в измене,

А победишь, бессмертьем увенчают.

Известно: победителя не судят,

Что ни случись — все божий приговор!

Полковник Пикколомини.

Не время!

Я не могу сейчас его принять.

Он просит только несколько минут,

По делу неотложному…

С чем он пришел? Я выслушать хочу.

Что спешно для него, тебе не к спеху.

Как это понимать?

Потом скажу.

Подумай, с чем ты Врангеля отпустишь.

Нет выбора… Когда б другой исход

Возможен был… я б на него решился;

Я крайностей хотел бы избежать.

Когда сейчас за этим только дело,

То путь открыт. Отправь посла назад!

Забудь свои заветные надежды

И, прошлое отбросив, будь готов

Героем добродетели прослыть,

А не героем славы и фортуны.

Скорей, с казной — в столицу, ко двору!

И в Вене императору открой,

Что ты лишь слуг испытывал его

И в дураках решил оставить шведов.

Нет, поздно. Там уж слишком много знают.

Он голову понес бы сам на плаху.

Чтоб осудить законно, нет улик,

А произвола там хотят избегнуть.

Тебе назад позволят возвратиться.

А дальше вот как все пойдет: король

Венгерский в лагерь явится, и Фридланд,

Уж рад не рад, ему очистит место,

Без объяснений все и разрешится.

Король к присяге приведет полки,

И все пойдет обычной колеею.

Из лагеря отбудет Валленштейн,

Чтоб на покое жить в своих владеньях,

Охотиться, держать конюшни, строить,

Ключи вручать придворным золотые,

Устраивать пиры… ну, словом, станет

Он королем в мирке своем ничтожном!

И если осмотрительно и тихо

Вести себя он будет, ни на что

Не смея притязать, ему позволят

Всегда казаться важною персоной.

Да! Герцог Фридланд будет лишь одним

Из выскочек, войною вознесенных

И мимолетной прихотью двора,

Которому ведь ничего не стоит

Любого сделать князем иль бароном.

О силы неба, путь вы укажите

Такой, чтоб он достоин был меня!..

Я тешиться надеждами не стану,

Как краснобай или пустой мечтатель…

Я не могу с беспечностью кичливой

Сказать вслед ускользающему счастью:

«Что ж, уходи, не нужно мне тебя!»

Вдали от дел я мертв, опустошен.

Все ж на любые жертвы я готов

И всем рискну, чтоб крайностей избегнуть.

Но заживо познать небытие,

Блистательно начав, убого кончить,

Попасть в разряд презреннейших существ,

Поднявшихся по прихоти минуты, —

О нет, пусть лучше обо мне с презреньем

Потомки вспомнят, именем моим

Преступника любого заклеймят.

Ужели в том, что ты задумал, Альбрехт,

Есть что-нибудь противное природе?..

О, не давай ты мрачным суеверьям

Брать верх над ясным разумом твоим!

Враги тебя в измене обвиняют…

Заслуженно иль нет, не в этом дело…

Но ты погиб, когда не пустишь в ход

Всю мощь свою!.. И слабое созданье,

В отчаянии, силы напрягает,

От гибели свою спасая жизнь.

Неужто дерзость — отразить беду?

Как милостив ко мне был прежде Габсбург!

Любил меня, ценил, я был ему

Дороже всех. Кого так почитал

Он из князей?.. И вдруг такой исход!

До мелочей все милости его

Ты помнишь, но… забыл об оскорбленье!

Ты ревностно ему служил. За это

Как наградил тебя он в Регенсбурге?

Любой ценой стремясь его возвысить,

Ты на себя в Империи навлек

Вражду сословий, ненависть народов,

Проклятья всех, ты потерял друзей,

Ты жил для одного лишь Фердинанда;

И на него, на регенсбургском сейме,

Где разразилась над тобой гроза,

Ты все свои надежды возлагал…

Но предал он тебя! Да, предал!.. В жертву

Принес тебя надменному Баварцу![22]

Не говори, что он вину загладил,

Вернув тебе всю отнятую власть.

Он сделал это не по доброй воле, —

Тут император уступил нужде,

Иначе не призвал бы он тебя!

Да, не по доброй воле государь

Вернул мне власть! Ее употребить

Во зло не значит обмануть доверье.

Доверье?.. Нет! Ты был необходим!

Нагрянула беда, и не статисты,

Не знать с ее пустыми именами

Понадобились, — нет, напасть такая

Не слов, а дела требует; в толпе

Простых людей великого отыщет

И у руля поставит; знай, бедою

В сан полководца ты был возведен!

Ведь до последней крайности монархи

Услугами своих марионеток

И рабских душ довольствуются; если ж

Придет неотвратимое, то челядь

Придворная им больше не защита,

А твердая рука, могучий дух,

Который сам себе законы ставит

И признает один лишь договор:

Державное веление природы!

Да, это правда! С самого начала

Им было ясно, кто я. Тут обмана

Быть не могло, — я ложью пренебрег,

Своих стремлений дерзких не скрывая.

Нет, более того… ты был грозой,

Себе был верен; и не ты виновен,

А те, кто, трепеща перед тобою,

Тебя такою властью облекли.

Кто со своей природою в ладу,

Тот прав, кто с ней в разладе — виноват.

Ты был самим собой, когда с мечом

Из края в край Германии носился,

Все предавая пламени, когда

Бич над землей немецкою занес,

Глумился над порядками державы

И попирал так дерзко все права

Владетельных князей, а для чего?

Чтобы султана своего возвысить!

Что ж он тогда тебя не образумил,

Тогда твою гордыню не сломил?

Он, соблюдая выгоды свои,

Скреплял своей печатью — злодеянья!

Ужели то, что приносило пользу

И молча одобрялось им, теперь,

Когда во вред ему начнет свершаться,

Достойно осужденья?

О, это мне на ум не приходило…

Да, Фердинанд моей рукой творил

Любые беззакония в стране;

И княжескою мантией облек

Меня он за несчетные услуги,

Что равнозначны были преступленьям.

Признайся же, что в распре вашей речь

Идет отнюдь не о правах, о долге,

Но об удобном случае, о силе!

Настало время подвести итог

Всем величайшим в жизни упованьям;

И знаменья тебе благоприятны,

Стечение планет сулит удачу,

Они гласят с высот: «Пришла пора!»

Ужели ты движенье звезд напрасно

Весь век свой исчислял, квадрант и циркуль

В ночь звездную из рук не выпуская?..

Ты небосвод и знаки зодиака

Чертил на этих стенах, и вокруг

Ты семерых властителей судеб

Поставил молчаливых, полных тайны…

Что ж, это все была одна игра?

К чему ж ведут искусство и приборы?

Пустое все, — в великий час решенья

Созвездия безвластны над тобой!

Скорей зовите Врангеля ко мне!..

Седлать для трех гонцов!

Ну, слава богу!

Злой гений нас обоих покарает:

Он гибель шлет ему через меня,

Орудие его корыстных планов,

Но точит нож и для моей груди.

О, кто дракона зубы сеял,[23] тот

Благого не дождется урожая!

Знай, злодеянье, на свою беду,

Вынашивает ангела отмщенья.

Он мне не может больше доверять, —

Мне путь назад отрезан. Будь что будет!

Судьба всегда права, а наше сердце

Ее велений ревностный слуга.

Веди скорее шведа в кабинет!

Гонцы приказ получат от меня.

Октавио ко мне!

Не торжествуй!..

Не искушай завистливого рока.

Не терпит ликованья он до срока.

Ему вручаем семя, — и в свой час

Ростки добра иль зла взойдут для нас.

Из Линца пишет Альтрингер: он болен;[24]

Но мне уже доподлинно известно,

Что с Галласом во Фрауенберге он.[25]

Обоих взять под стражу — и сюда!

А ты прими испанские полки

И не спеша к походу снаряжайся;

Но если торопить тебя начнут

На Фридланда свои войска направить,

Ты говори «да, да!», а сам — ни с места.

Тебе порой по нраву вне игры,

В безделии притворном оставаться;

На крайности идешь ты нелегко,

И по тебе я выбрал эту роль.

Полезнее всего ты будешь мне

Бездействием… А улыбнется счастье, —

Ты знаешь сам, что́ нужно предпринять.

Ну, старина, иди! А ночью — в путь.

Возьми моих коней… Он остается…

Не надо долгих проводов! Пора.

До радостной и недалекой встречи!

Ты все ж зайди ко мне проститься, Макс.

Мой генерал!..

О нет, уже не твой,

Когда еще ты офицер имперский.

Так вправду ты оставить войско хочешь?

Я Фердинанду больше не слуга.

И войско ты покинешь?

Нет, напротив,

Еще тесней и крепче с ним свяжусь.

Да, Макс, я не хотел тебе открыться,

Пока деянья час еще не пробил.

Вам, юношам, прекрасный свойствен дар —

Одним чутьем угадывать, где правда;

Отрадно подтвержденье находить

Своей догадке в случае простом.

Но где из двух неоспоримых зол

Приходится избрать одно, где сердце

Раздвоено, где с долгом спорит долг, —

Какое благо, если выбирать

Державная не даст необходимость!..

Она пришла. Ты не смотри назад.

Не будет пользы в том. Смотри вперед!

Не взвешивай, но действовать готовься!..

Замыслил двор мою погибель, Макс,

Но я опередить его намерен:

Со шведами мы заключим союз.

Они храбры, и дружба их надежна…

Я вижу, ты ошеломлен. Молчи.

Я время дам тебе собраться с духом.

Сегодня стал я зрелым, генерал!

До сей поры мне самому дороги

Не приходилось выбирать. Я смело,

Без колебаний за тобою шел.

Мне стоило взглянуть тебе в глаза, —

Я знал, чего держаться. А теперь

Ты требуешь, чтоб сам я сделал выбор

Между веленьем сердца и тобой.

Ты был доселе баловнем судьбы,

Мог исполнять свой долг, как бы играя,

И отдаваться всей своей душою

Прекрасным, благородным побужденьям.

Но вот дороги круто разошлись.

Долг спорит с долгом. Так решай же сам,

Кого тебе держаться в той войне,

Что разгорится между государем

И другом.

Как! В войне? Война страшна,

Как божий бич, но волею небес

Война во благо может обратиться.

А честно ли имперские войска

Нам против императора направить?

О, боже правый, что за перемена!

Не дерзость ли так говорить с тобой?

Я по тебе, как по звезде Полярной,

Всегда путь жизни смело направлял!

Но ты мне сердце расколол сейчас.

О генерал, ужели я не стану

Благоговеть, как прежде, пред тобою

И дисциплины долг святой забуду?

Ах, не смотри так зорко на меня!

Божественным казался мне твой лик,

И ты не можешь потерять внезапно

Власть надо мной; еще с тобой я связан,

Хоть с кровью вырвал сердце из оков!

Дай мне сказать…

Остановись! Молю!

В чертах лица, столь чистых, благородных,

Еще не отразился у тебя

Твой злополучный замысел, — он только

Твое воображенье запятнал.

Как ясно величавое чело!

Так выбрось же из сердца недостойный,

Клеймящий совесть умысел! То был

Недобрый сон, и пусть он впредь послужит

Для чистых душ благим остереженьем.

Есть у людей мгновения соблазна,

Но побеждать должно всегда добро.

Ни шагу дальше! Это клеветою

Могло бы стать на мощные натуры;

Ведь мелкие душою полагают,

Что в жизни нет простора благородству,

Что путь бессилья робкого верней!

Сурово свет меня осудит, знаю.

Но до твоих укоров сам себя

Я строго осуждал. Кто не хотел бы,

Когда возможно, крайностей избегнуть?

Но у меня нет выбора: осталось

Иль нанести, или принять удар.

Ну что ж! Свой пост удерживай насильно,

Наперекор приказу государя;

Дойди до самой грани мятежа, —

Не похвалю, но осуждать не стану,

И даже в том участвовать решусь,

Чего одобрить не могу. Но только

Изменником, изменником не будь!

Когда б ты власть превысил иль в ошибку,

В избытке сил, впал мужественный дух!

Но тут совсем другое… тут черно,

Черно, как ад!

В дни юности бросаются словами, —

Хоть с ними осмотрительность нужна,

Как с жалом лезвия, — и сгоряча

Судить готовы обо всех предметах,

Не разбирая, в чем их существо.

Вмиг назовут презренным иль достойным,

Дурным иль добрым… и навяжут смысл

Неясных этих слов вещам и лицам.

Но тесен мир, а разум беспределен!

Различным мыслям жить легко в ладу,

Однако трудно людям не столкнуться

В пространстве ограниченном; ведь если

Не вытеснишь, то вытеснят тебя;

И в этой распре побеждает сила!..

Но кто отрекся в жизни от желаний,

Любой земною целью пренебрег,

Тот невредим в огне, как саламандра,

И чист душой — в чистейшей из стихий!

Я не таков, грубее по природе,

Желания влекут меня к земле.

Меж тем на ней господствует злой дух,

А не благой. Небесные дары,

Как воздух, свет — дары для всех живущих,

Они людей к стяжанью не ведут.

Но золото, влекущее всех в мире,

Сверкающие россыпи алмазов

Мы исторгать должны у лживых сил,

Злокозненных, враждебных свету духов.

И чтобы их к себе расположить,

Приносят жертвы им и неизбежно

Утрачивают чистоту души.

О нет, страшись, страшись лукавых сил!

Изменят слову духи лжи, тебя

Неудержимо в бездну повлекут.

Остерегайся их! Не доверяй!..

Вернись, вернись к отвергнутому долгу!..

Ты это можешь. Да! Отправь меня

В столицу примирить тебя с монархом.

Пусть тоже смотрит чистыми глазами

Он на тебя, — и возвратит доверье!

Нет, поздно, Макс. Не знаешь ты всего.

Что ж, если поздно… если от паденья

Тебя спасти лишь злодеянье может,

Тогда — пади! Достойно, как стоял!

Командованье сдай! Будь безупречен!

Покинь со славой поприще бойца!..

Ты для других довольно жил, — отныне

И для себя живи! А я любую

Судьбу с тобою разделить готов.

Нет, поздно, Макс. Пока ты горячишься,

Дорожные столбы мелькают мимо

Моих гонцов, несущихся в карьер.

Я в Прагу их послал и в крепость Эгер…

Мы к этому принуждены, смирись!

Поступим же с достоинством и твердо,

Как властная велит необходимость…

Чем я виновней Цезаря, чье имя

Как высший сан властитель мира носит?[26]

Он против Рима двинул легионы,

Которые ему доверил Рим.

Отбрось он меч, его б настигла смерть;

И мне — конец, когда сложу оружье.

Во мне есть искра гения его,

Да будет счастье Цезаря со мною!

Не Макс ли это вышел от тебя?

Где Врангель?

Он уехал.

Так внезапно?

Как будто он сквозь землю провалился!

Едва вы с ним расстались, я хотел

Его найти, сказать ему два слова…

Но он уже исчез, невесть куда.

Я полагаю, это был нечистый, —

Так сгинуть вмиг не может человек.

Ты вправду шлешь куда-то старика?

Октавио? Да что ты! Быть не может!

Он к Галласу и Альтрингеру едет,

Полки южан, имперские, принять.

От этого избавь тебя господь!

Такой лисе войска ты вверить хочешь?

И выпустишь его из рук в минуту,

Которая, быть может, все решит?

Ты не поступишь так. Нет, ни за что!

Вы чудаки.

О, хоть на этот раз

Послушайся! Не отпускай его!

Но отчего на этот раз ему

Я доверять не должен, как обычно?

Иль он внезапно пал в моих глазах?

Что мне причуды ваши? Вам в угоду

Я мнения о нем менять не стану.

Не женщина я — давнему доверью

И давней дружбе я не изменю.

Зачем ты шлешь его? Пошли другого!

Его избрал я — и его пошлю:

Лишь он для дела этого пригоден.

Да, итальянцы у тебя в чести.

Я знаю, вы не терпите обоих

За то, что их люблю, держу в почете

И по заслугам отличаю их;

Они сучок у вас в глазу! Но что мне

До вашей злобной зависти? Она

Ничуть не уменьшает их достоинств.

Вы можете любить иль ненавидеть

Один другого, — я прекрасно знаю,

Чего любой в действительности стоит.

Он не уедет, — я готов колеса

У экипажа изломать.

Опомнись!

Когда из Вены прибыл Квестенберг,

Они переговаривались втайне.

То было с моего соизволенья.

Я знаю, что от Галласа гонцов

Он тайно принимал не раз.

Неправда.

Ты слеп, хоть зорки у тебя глаза!

Поколебать вам не удастся веру,

Что коренится в веденье глубоком.

Он лжет? Тогда язык созвездий — ложь!

Мне подан знак высокою судьбою,

Что нет вернее друга у меня.

А где залог, что этот знак правдив?

О, в жизни человека есть мгновенья,

Когда он близок к мировой душе

И вопрошать судьбу имеет право.

И мне такой на долю выпал миг.

В ночь накануне люценского дела

Я, прислонившись к дереву, смотрел

Задумчиво на сонную равнину:

Костры сверкали мрачно сквозь туман,

И в лагере невнятно раздавался

Оружья звон да оклик часовых.

И встали вдруг в моей душе картины

Былого и грядущего — вся жизнь

Мгновенно пронеслась передо мной,

И я душою вещею связал

Бой завтрашний со всем моим грядущим…

Тут я подумал: «Сколько тысяч здесь

Тебе подвластны! За твоей звездою

Они пошли, отважившись на все.

Несет их счастья твоего ладья,

И на тебя — вся ставка в их игре!

Но в некий день окажется, что многих

Судьба рассеет по лицу земли

И только горсть приверженцев оставит.

Так я хотел бы знать, кто в этом стане

Мой самый верный, самый лучший друг.

Ты укажи мне на него, судьба!

Пусть это будет тот, кто на рассвете

Докажет первым преданность свою».

И с этой мыслью я тогда уснул.

На поле битвы сон меня унес…

Я дрался в жаркой схватке. Подо мною

Убит был конь, и я, повержен в прах,

Уже хрипел в последних, смертных муках,

И безучастно всадники меня

Копытами своих коней топтали…

Но вот мне кто-то руку протянул,

То был Октавио… Тут я проснулся,

Смотрю — заря, и он передо мной!

«Мой брат, — сказал он, — нынче не садись

На Пегого! Считаю, что надежней

Другой, — его я выбрал для тебя!

Не откажи, я видел вещий сон».

И что ж? В бою на этом скакуне

Прочь от драгунов шведских я умчался.

Сел родич мой на моего коня —

Ни конь, ни всадник с поля не вернулись.

Случайность.

Нет случайностей на свете;

Нам случаем слепым порою мнится

То, что возникло в недрах сокровенных.

Я убедился раз и навсегда:

Он добрый гений мой, — ни слова больше!

Я рад, что есть у нас заложник — Макс.

И он живым отсюда не уйдет!

Вы точно женщины! Что с языка

У них сорвется, то твердят часами,

Разумным возраженьям вопреки!..

Деяния и помыслы людей

Не океан мятущийся и дикий;

Источник всех поступков, всех идей —

Наш микрокосм, глубокий, многоликий;

С ним связаны они, как с ветвью плод,

Над ними случай не имеет власти.

Постигнув сущность, ум мой познает

Дела людей, и думы их, и страсти.

Отряд на месте?

Да, он ждет внизу.

А люди в нем надежны, адъютант?

В каком полку вы их набрали?

Это

Все сплошь аркебузиры Тифенбаха.

Полк верный нам! Займите задний двор,

Пусть, притаившись, там они стоят;

А позвоню — ворота запереть

И каждого, кто будет здесь, — под стражу!

Я думаю, что обойдусь без них;

Расчет мой безошибочен, я знаю.

А все ж нужна большая осторожность,

На карте — императора судьба.

Ну вот и я… А кто еще придет?

Сперва поговорим, граф Изолани.

Что, началось? Князь выступить готов?

Доверьтесь мне. Уж я не подведу.

Все может быть.

Я, брат мой, не из тех,

Которые лишь на словах храбрятся,

А чуть до дела, прячутся в кусты.

Со мной, как друг, наш герцог обходился,

Ей-богу, так! Я перед ним в долгу.

Ему я буду верен.

Что ж, посмотрим.

Но будьте начеку. Не все так мыслят.

Немало тут сторонников двора;

У них обманом выманили подпись,

И с ней они считаться не хотят.

Да что вы! Кто же эти господа?

Черт побери! Такого мненья немцы.

И Эстергази, Кауниц, Деодат

Двору повиноваться призывают.

Я очень рад.

Чему?

Что император

Таких друзей и верных слуг имеет.

Там есть вполне порядочные люди.

Не насмехайтесь!

Боже сохрани!

Они за дело правое вступились,

И этому от всей души я рад.

Как? Черт возьми!.. Вы не… А я на что вам?..

Чтобы ответить коротко и ясно:

Вы недруг императору иль друг?

Я, сударь, лишь тому готов ответить,

Кто вправе мне задать такой вопрос.

Пергамент этот вам все разъяснит.

Что… что? Рука монарха и печать!

«Всем командирам наших верных войск

Приказы генерала Пикколомини,

Как собственные наши, исполнять

Строжайше мы повелеваем…» Вот как!..

Да… я… Ах, поздравляю, генерал!

Вы подчинитесь?

Я?.. Так огорошить…

Хоть дайте время мне на размышленье…

Надеюсь… я…

Извольте. Две минуты.

О, боже! Всё…

…так ясно и так просто!

Вам следует открыто заявить:

Изменник вы монарху или нет?

Изменник?.. Боже!.. Что там за измена?

Но герцог ваш — изменник! Он намерен

С войсками к шведам перейти. Ответьте:

И вы готовы изменить присяге?

Предаться шведам?.. Да иль нет? Скорей!

Да что вы, что вы! Изменить присяге?

Предать его величество? Когда

Я так сказал?

Еще вы не сказали,

Но, может быть, вы скажете сейчас.

Приятно мне услышать подтвержденье,

Что этих слов я вам не говорил.

Так, значит, граф, вы рвете с Валленштейном?

Раз он предатель… то всему конец.

И с ним сразитесь?

Если он злодей…

То хоть немало мне добра он сделал,

Будь проклят он! Ему я не должник.

Я рад, что мы во всем согласны с вами,

Так с легкой кавалерией неслышно

Сегодня в ночь вы с лагеря снимитесь,

Как будто герцог сам распорядился.

А местом сбора будет Фрауенберг,

Там Галлас даст вам новые приказы.

Исполню все. О рвении моем

Поставьте императора в известность.

Не премину.

Что, Бутлер? Позовите.

Простите, старина, мой резкий нрав.

О, боже! Разве мог я догадаться,

С какой персоной важной говорю!

Пустое, граф.

Я старый весельчак,

И если у меня порой срывалось

Про венский двор колючее словцо,

То, право, не со зла.

Не беспокойтесь!..

Тут полная удача. О, когда бы

Мне так же и с другими повезло!

Я здесь к услугам вашим, генерал.

Полковник, будьте гостем дорогим

И другом!

Много чести для меня.

Я выказать вчера старался вам

Мое расположение, но тщетно:

Вы всё сочли учтивостью пустой.

Поверьте мне, я искренне стремился

К сближению, — порядочные люди

Теперь должны держаться заодно.

Да, если не расходятся во взглядах.

Всегда во взглядах честные сойдутся.

О людях я сужу по тем поступкам,

Что совершались трезво и спокойно;

Слепому заблуждению поддавшись,

И лучшие сбиваются с пути.

Вы ехали чрез Фрауенберг. Граф Галлас

Не делал вам секретных предложений?

Он друг мне.

Он бросал слова на ветер.

Как жаль! Благой отвергли вы совет, —

И я вам посоветовал бы то же.

Напрасный труд… С прискорбием призна́юсь:

Я ваших добрых слов не заслужил.

Не терпит время, выскажемся прямо.

Вам все известно: герцог замышляет

Измену. Даже больше вам скажу:

Он совершил ее, — в союз с врагами

Сегодня он вступил. Его гонцы

Уже несутся в Прагу, в крепость Эгер,

И завтра он нас поведет к врагу.

Но обманулся он, — настороже

Те, что монарху верность сохранили,

И все сильней незримый их союз.

Указом он объявлен вне закона

И с войска снят повиновенья долг.

Всем, кто престолу верен, надлежит

Вокруг меня сплотиться воедино.

Что ж, вы хотите с нами встать за правду

Или избрать злодея злой удел?

Его судьба — моя.

Вы так решили?

Решил.

Прошу вас, Бутлер, образумьтесь,

В груди моей навеки погребен

Ваш слишком опрометчивый ответ.

Опомнитесь! Еще не поздно. Встаньте

На лучший путь! Дурной избрали вы.

Что вам еще угодно приказать?

Свои седины, Бутлер, не позорьте!

Я жду.

Прощайте!

Как? Свой славный меч

Вы в этой распре обнажить хотите?

Вы прослужили честно сорок лет,

Чтоб на проклятья милость променять?

Ах, милости австрийцев!

Бутлер!

Что вы?

Так что же с графом было там?

Как, с графом?

Я речь веду о титуле.

Проклятье!

Вам отказали в титуле, я знаю.

Вы надо мной глумитесь? Шпагу вон!

В ножны! Успею вызов ваш принять, —

Сперва мне все спокойно расскажите.

Пусть знают все о слабости моей,

Которой сам себе я не прощаю!..

Да, признаюсь вам, я честолюбив

И не могу стерпеть пренебреженья.

Скорблю, что в войске титул, древний род

Гораздо больше ценят, чем заслуги.

Я не хотел быть хуже, чем другие,

И сделал я в недобрую минуту,

По простоте, тот злополучный шаг…

Но слишком я жестоко поплатился!..

Пусть отказали… Но зачем отказ

Сопровождать убийственным презреньем,

Зачем седого, верного слугу

В грязь втаптывать глумливою насмешкой,

Происхожденьем низким попрекать

Чуть только он в прискорбный час забылся!

Но даже пресмыкающимся жало

Дала природа, — только наступи!..

Вас, видно, враг оклеветал. Но кто же,

Кто вам такую службу сослужил?

Не все ль равно! Он подлый негодяй.

Скорей всего, придворный, иль испанец,

Иль, может, родовитый вертопрах,

На чьем пути я встал, — завистник славы,

Добытой честно кровью и мечом.

А как отнесся к вашей просьбе герцог?

Одобрил он и поддержал ее

С великодушьем истинного друга.

Да что вы!

Да, я сам читал письмо.

И я… но в нем другое содержанье.

Оно случайно в руки мне попало.

Прочтите же, удостоверьтесь сами.

Как! Это что ж?..

Боюсь, полковник Бутлер,

Что жертвой стали вы игры бесчестной.

Сказали вы, что поддержал вас герцог?

Нет, он с презреньем говорит о вас,

Советуя министру обуздать,

Как пишет он, высокомерье ваше!

Враги вас не преследуют. Никто

Вам зла не хочет. Нет, виной лишь герцог

В обидах ваших; цель его ясна:

Он против императора хотел

Вас возмутить и ждал от вашей мести

Того, что ваша верность, убежден,

Отвергла бы, при зрелом размышленье.

Он к вам питал презренье и стремился

Вас обратить в орудие слепое

Преступных замыслов. И преуспел.

Да, совратил он вас с пути прямого,

Которым шли вы добрых сорок лет.

Прощенья ждать ли мне от государя?

Прощенья? Он загладить пожелал

Обиду, не заслуженную вами,

И жалует великодушно то,

Что отдал вам с корыстной целью герцог:

По-прежнему за вами будет полк.

Что с вами?

Вот, примите!

Успокойтесь.

Возьмите же! Я недостоин шпаги.

Вы от меня ее примите вновь, —

Пусть правому она послужит делу!

Столь милостив монарх, и вдруг — измена!

Загладьте все, порвав с его врагом.

Порвать с ним?

Как! Вы вновь заколебались?

Порвать — и все? Он должен умереть!

Так следуйте с полком во Фрауенберг,

Где верных ждут граф Альтрингер и Галлас.

Я многих возвратил к сознанью долга,

И нынче в ночь они покинут Пильзен.

Граф! Тот, кто изменил, дерзнет ли с вами

О чести говорить?

Да, если он

Раскаялся от всей души, как вы.

Коль так, я остаюсь, — на слово чести!

Зачем?

Оставьте здесь меня с полком.

Я доверяю вам. Но ваша цель?..

Не надо слов. Все разъяснится вскоре.

Клянусь! Я добрым ангелом его

Не буду впредь! Доверьтесь мне!.. Прощайте!

Тот, кто принес письмо, исчез мгновенно…

Светлейший вам прислал свою карету.

«Немедля в путь! Ваш верный Изолани».

О, если б я был далеко отсюда!..

У пристани — пойти с ладьей ко дну?

Прочь! Прочь отсюда! Здесь небезопасно.

Но что же это сын мой не идет?

Я еду, сын мой.

Слышишь, Макс? Прощай!

Прощай!

А ты за мною следом?

Я?

Нет, ни за что, — крива твоя дорога.

О, если б ты был искренен и прям,

То все дела пошли б теперь иначе!

Он не решился б на ужасный шаг,

От честных бы людей не удалился

И не попал в тенета подлецов.

Скажи, зачем столь тайно и коварно,

Как вор, за ним повсюду крался ты?

О, лживость! Вот на свете корень бед!

Зловредная, ты погубила нас!

Лишь правда нас могла бы всех спасти,

Опора мирозданья. Нет, отец,

Я не могу тебя простить, нет, нет!

Пусть герцог обманул меня жестоко,

Но ты едва ли лучше поступил.

Прощаю все страданью твоему.

Отец! Отец! И на такой поступок

Ты мог его умышленно толкнуть?

Тебя его падение возвысит.

Как тяжела мне эта мысль!

О, боже!

Беда, беда! Я стал совсем другим.

Как в душу мне закралось подозренье?

Конец надеждам, вере в жизнь, в людей —

Все ложь, пред чем я так благоговел!

Нет! Нет! Не все! На свете есть она,

Правдивая и чистая, как небо.

Вокруг — все лицемерье и обман,

Кровь, яд, измена, клятвопреступленье,

И только наша чистая любовь —

Одна неоскверненная обитель.

Макс! Лучше нам сейчас уехать вместе.

Как! Не простившись с нею навсегда?..

Нет, ни за что!

Избавь себя, мой сын,

От горьких мук разлуки неизбежной!

Поедем, Макс!

О, ради бога, нет!

Я, как отец, приказываю ехать.

Бесчеловечно это. Остаюсь.

Приказываю именем монарха!

Повелевать не властен он сердцам!

Ты у меня последнее отнять

Решил — ее любовь и состраданье?

Зачем бежать я должен от нее, —

Как трус презренный, скрыться и позволить

Свершиться неизбежности суровой?

Жестоко это и неблагородно!

О, пусть она мои мученья видит,

Растерзанной души услышит вопль

И слезы проливает обо мне…

В жестоком мире — ангел чистоты!

Отчаянье и смертную тоску

Она одна в моей душе уймет

Проникновенной скорбью состраданья.

Ты от нее не оторвешься, Макс!

О, поспеши за мной, спасая честь!

Ты попусту не трать свои слова,

Я зову сердца смело доверяю.

Макс! Макс! Меня постигнет страшный жребий,

Коль ты… мой сын родной… страшусь подумать!..

Изменнику предавшись, заклеймишь

Наш безупречный род пятном позора.

Ах, с ужасом тогда увидит мир

Наш поединок мерзкий, шпагу сына,

С которой каплет кровь его отца.

О, если б верил больше ты в людей,

Твои поступки были бы иные.

Проклятые сомненья, недоверье!

Кто их допустит, жизнь лишит опоры:

Все шатко там, где твердой веры нет.

Но пусть я сердцу твоему доверюсь,

Всегда ты сможешь следовать ему?

Ты заглушить не смог его велений,

И Валленштейну их не превозмочь.

Мой Макс, тебя я больше не увижу!

Бесчестья на тебя не навлеку.

Я к Галласу отправлюсь, паппенгеймцы

С тобою остаются, лотарингцам,

Тосканцам, тифенбаховцам велел я

Отход твой прикрывать. Верны присяге

И преданы тебе, они погибнут,

Но не изменят чести и вождю.

Так знай, отец, что с жизнью я расстанусь

Или полки отсюда уведу.

Прощай, мой сын!

Прощай!

Как! Ты не взглянешь

С былой любовью? Не пожмешь руки?

В кровавую вступили мы войну,

Ее исход неверен, ненадежен.

Не так с тобой мы прежде расставались!

Скажи! Я вправду сына потерял?

Ты ни о чем спросить меня не хочешь?

Не хочешь, Тэкла? А ведь я все жду.

Как можешь ты, племянница, так долго

Его ни разу даже не назвать?

Так, значит, я вам больше не нужна

И есть у вас теперь пути иные?..

Признайся же, ты видела его?

Уже два дня не виделась я с ним.

Но ты о нем слыхала? Не скрывай.

Ни слова.

И… ты так спокойна!

Да.

Оставьте нас.

Я, право, недовольна,

Что Макс так робок стал как раз теперь.

Графиня

Когда он знает все!

Сейчас ему бы впору объясниться.

Я не пойму, прошу сказать ясней.

Намеренно я отослала Нойбрунн.

Ты не ребенок. Сердцем ты созрела

В тот час, когда в нем родилась любовь, —

Она в тебе отвагу пробудила.

Ты духом ближе к своему отцу,

Чем к матери. И то, чего она

Не вынесла б, ты мужественно примешь.

Я вас прошу, довольно предисловий!

Что б ни было, откройте поскорей!

Всего страшней вступление такое.

Что скажете вы мне? Короче. Жду.

Смотри не испугайся…

Говорите!

Так знай, отцу ты можешь оказать

Бесценную услугу…

Я? Что может…

Макс полюбил тебя, и ты могла бы

Еще сильней связать его с отцом.

При чем тут я? И без того он предан.

Был раньше предан.

А теперь? А впредь?

Он и монарху предан.

Но не больше,

Чем долг и честь ему повелевают.

Свою любовь к тебе пусть он докажет.

А честь и долг!.. Слова с двойным значеньем:

Все дело в том, кого иметь в виду.

Ты это растолкуй ему, — любовь

Поможет Максу разобраться.

В чем?

Пусть выбирает: ты иль император.

Когда отец уйдет в отставку, Макс

Последует за ним; ведь вы слыхали,

Что он охотно вложит меч в ножны.

Нет, пусть он меч свой держит наготове,

Чтобы отцу поддержку оказать.

Но за отца он кровь прольет охотно

И жизнь отдаст, обиду отомстит.

Не хочешь ты понять меня… Так знай же:

Отец твой с императором порвал

И с войском он намерен перейти

На сторону врага…

О мать моя!

Для армии пример великий нужен,

Чтобы увлечь ее. Бесспорно, Макс

С его отцом у всех в большом почете:

Куда они, туда и остальные.

Нам сын поможет удержать отца…

Да, от тебя зависит много.

О мать моя несчастная! Смертельный

Удар тебе!.. Нет, ей не пережить.

Она пред неизбежностью смирится.

Грядущего, далекого она

Пугается, но что неотвратимо

Иль совершилось, кротко переносит.

О, вещая душа моя… Сбылось…

Вот ледяная, грозная рука,

Что сердце ликовавшее сдавила.

Чуть я сюда вошла, как еле внятно

Шепнула мне пророчески тревога,

Что надо мной недобрая звезда…

Но о себе ли думать мне сейчас?

О мать моя любимая!

Крепись.

Не надо жалоб. Друга сохрани

Отцу-герою, милого — себе,

И все счастливо кончится, поверь.

Счастливо? Мы разлучены навеки!..

О счастье с ним отныне речи нет.

Чтоб он тебя оставил! Быть не может.

Как он несчастен!

Когда тебя он вправду любит, выбор

Он сделает без промедленья.

Выбор?

Он сделал бы его без колебаний!

Но разве есть тут выбор?

Успокойся,

Я слышу, герцогиня к нам идет.

Как мне в глаза смотреть ей?

Не тревожься.

Сестра, ты с кем-то спорила?

Да что ты!

Пуглива стала я. Малейший шорох —

И слышу поступь вестника беды.

Ты, верно, знаешь, как идут дела.

Сестра, пошлет он конницу инфанту,

Как этого потребовал монарх?

Он дал свое согласье Квестенбергу?

Ответь же!

Нет, он этого не сделал.

Тогда конец! Беда нас не минует.

Его сместят, и повторится все,

Что было в Регенсбурге.

Будь покойна.

Подобного не жди. На этот раз.

О, как он необуздан и упрям!

Чего я в этом злополучном браке

Не выстрадала, не перенесла!

В неудержимом, яростном разгоне,

Я, будто к пламенному колесу

Прикованная, все по краю бездны

Зияющей неслась, и жизнь моя

Была полна смятенья и тревоги…

Но, Тэкла, ты не плачь! Мои страданья

Дурным предвестьем не сочти, не думай,

Что и тебя обманут ожиданья.

Второго Фридланда на свете нет,

И ты моей судьбы не опасайся.

О, милая моя, бежим отсюда!

Скорей! Скорей! Нам тут с тобой не место.

Здесь каждый час предвозвещает нам

Все новые, ужасные картины.

Куда покойней будет твой удел!..

Ведь даже мы с отцом знавали счастье;

С отрадой вспоминаю те года,

Когда светло и радостно стремился

Отец вперед и честолюбье было

В нем тихим, согревающим огнем,

А не бурлило яростным пожаром.

Любил его тогда наш император

И доверял ему. Везде удача

Была отцу — до сейма в Регенсбурге,

Когда он был низвергнут; с той поры

Угрюмый дух тревог и подозрений

Им овладел. Покой его покинул,

И веру в счастье, в собственные силы

Утратил твой отец, — тут погрузился

Он в темные науки, но и в них,

Как и другие, счастья не обрел.

Так смотришь ты, сестра… Но эти речи

Уместны ли, когда его мы ждем?

Что, если он, войдя сюда, застанет

Ее в таком смятенье?

Подойди,

Дитя мое. Ты встреть отца улыбкой…

Затянем-ка потуже этот бант…

Вольнее пусть играет этот локон.

Не плачь, и то глаза уж покраснели…

Что я сказать хотела?.. Да, твой Макс

Достойный, безупречный дворянин.

И ты права, сестра.

Вы мне уйти

Позволите?

Отец идет. Куда ты?

Сейчас его я видеть не могу.

Он удивится, спросит: «Где же Тэкла?»

Что с ней?

Мне эта встреча тяжела.

Она больна.

Что с девочкой моей?

Все в лагере пока спокойно?

Да.

Вот-вот из Праги могут прискакать

С известием, что этот город наш.

Тогда мы живо маску прочь отбросим

И всем полкам открыто сообщим

О смелом шаге и своем успехе.

В таких делах решает все пример.

Ведь подражанье — свойство человека:

Кто впереди, тот стадо и ведет.

Я знаю, пражский гарнизон уверен,

Что присягнули мне тут все полки.

А здешние войска дадут присягу

Затем, что Прага прежде присягнула…

Так Бутлер к нам открыто перешел?

Явился он по своему почину

И со своим полком к тебе примкнул.

Да, вижу я, остереженьям сердца

Мы не всегда должны внимать с доверьем.

Дух лжи порою, на погибель нашу,

Правдивой речи ловко подражая,

Лукавые нам шепчет прорицанья.

Я к Бутлеру несправедлив был, он

Достойный человек и храбрый воин.

Но всякий раз меня вблизи него

Охватывает непонятный трепет,

Который страхом я не назову,

А все же он помеха для приязни.

И тот, кого я так подозревал,

Мне прежде всех дает залог удачи.

Его пример, бесспорно, привлечет

Цвет наших войск на сторону твою.

Ты Изолани мне пришли. Ведь графа

Я выручил недавно из беды.

И хочется начать с него. Ступай!

Жена и дочь! Любимые мои!

Вот случай отдохнуть от дел докучных…

Садитесь! Я мечтал отрадный час

В своем кругу семейном провести.

Давно уж мы не собирались, брат.

Могу ль открыться? Ты с ней говорила?

Нет.

Подойди и сядь со мною, Тэкла.

Твоим устам присущ небесный дар,

Мать восхваляла мне твое искусство,

Твой нежный голос так чарует душу!

Охотно я послушал бы его,

И, верю, он доставит мне отраду;

Он демона поможет мне прогнать,

Который над моею головой

Бьет черными, зловещими крылами.

Где лютня, Тэкла? Подойди к отцу,

Ты покажи ему свое искусство,

Пусть он тебя послушает.

О, боже!

Порадуй, Тэкла, своего отца.

Я не могу.

Скажи мне, что с тобою?

О, пощадите… Петь… Теперь… в тревоге,

Что овладела сердцем… Перед ним…

Он мать мою на смерть обрек!

Что за причуды? Неужели, Тэкла,

Тебя напрасно попросил отец?

Вот лютня.

Боже… Мыслимо ль сейчас…

Дитя мое… Она больна!..

Что с Тэклой? Это часто с ней бывает?..

Она себя вдруг выдала, — я вправе

Сказать…

Что?

Тэкла влюблена в него.

В кого?

Да в Макса Пикколомини!

Ты не заметил, нет? Сестра, ты тоже?

И этим так она удручена?

Дитя, господь тебя благослови!

Достойный это выбор.

Та поездка…

Когда себе ты ставил цель иную,

Вина твоя. Ты спутника другого

Назначить должен был!

А что же Макс?

Надеется он стать супругом Тэклы.

Что?.. Юноша рассудок потерял!

Ты это ей скажи!

Принцессу Фридланд

Он высмотрел себе! Цель недурна!

Да, вижу я, что он высоко метит.

Ты к Максу так всегда благоволил,

Что…

…стать моим наследником он вздумал.

Да, я люблю, ценю его! Скажи,

При чем здесь дочери моей рука?

Иль должен я, в залог благоволенья,

Ему отдать единственную дочь?

Он благородством нрава своего…

Не дочь, но дружбу заслужил мою.

А род его, а предки…

Предки! Что?..

Он подданный, а зятя я найду

Средь правящих в Европе государей.

О герцог мой, чем выше мы взлетим,

Тем бедственнее может быть паденье!

Какой ценой поднялся я наверх,

Возвысился над столькими из смертных,

И все затем, чтоб крупной ролью в жизни

Вдруг пренебречь и свой закончить путь,

Связав себя обыденным родством?..

Затем ли я…

Ведь от меня на свете

Она одна останется. Я Тэкле

На голову корону возложу,

Иначе мне и жизнь не в жизнь! На все,

На все готов я, чтоб ее возвысить…

И в час, когда…

Неужто, словно бюргер,

Расчувствуюсь и дочь свою отдам

Я за того, кто приглянулся ей?

И поступлю я так теперь, теперь,

Когда свой путь победно увенчаю?

О нет, ее берег я, как алмаз,

Бесценный клад среди моих сокровищ,

И этот клад я ниже не поставлю,

Чем королевский скипетр и державу…

О мой супруг! Вы строите все выше,

До облаков, и не смущает вас,

Что возводимый дом не устоит

На слишком узком, шатком основанье.

Ты говорила ей, где поселиться

Она должна?

Нет. Лучше сам скажи.

В Каринтию мы не вернемся?

Нет.

И во владенья наши не поедем?

Там было бы небезопасно вам.

Под властью и защитой государя?

Он герцогине Фридланд не защита.

О, боже! До чего же вы дошли!

В Голландии найдете вы защиту.

В край лютеран вы нас послать хотите?

Франц, герцог Лауэнбургский, вас проводит.[28]

Франц Лауэнбург? Да он союзник шведов,

Он недруг императора заклятый!

Империи враги — нам не враги.

Вы свергнуты? Так это правда? Правда?

Вы лишены командованья? Боже!

Не надо нам ее разуверять.

Всей правды ей не вынести, сам видишь.

Что с Терцки? Ужас на его лице!

Он будто с привиденьем повстречался!

Ты приказал хорватам выступать?

Я? И не думал, нет!

Измена!

Что ты!

Они ушли, и с ними егеря, —

Кругом деревни к утру опустели.

А Изолан?

Ты отослал его.

Я?

Что, не отсылал? А Деодата?..

Хорват и егерь — оба ускользнули!

Тебе сказал…

Он знает все.

И то,

Что Гёц, Марадас, Кауниц, Эстергази,

Колальто вдруг покинули тебя?..[29]

Проклятье!

Тише!

Боже! Что случилось?

Так, ничего! Пойдем.

Пустяк, Тереза.

Пустяк? Но разве я не замечаю,

Что ваши лица мертвенно-бледны,

Что брат лишь притворяется спокойным?

Какой-то адъютант ждет графа Терцки.

Узнай, зачем он…

Если б не измена,

Свершиться б это втайне не могло…

Кто у ворот на страже?

Тифенбах.

Сменить его немедля. Часовыми

Поставить гренадеров Терцки… Слушай,

А что же Бутлер?

Бутлера я встретил.

Он вскоре будет здесь. Тебе он верен.

Сестра, останови его. Беда!..

Великий боже! Что еще случилось?

Пусти, мой друг! И ты, сестра! Спокойней!

Здесь, в лагере, сменяются нередко

Гроза и солнце. Править нелегко

Горячими, мятежными сердцами, —

Главу вождя не осенит покой…

Сейчас уйти вам надо! Женский плач

Звучит вразлад с деяньями мужчин.

Нет, погоди. Ты все в окно увидишь.

Ступай!

Нет, нет!

Я так хочу.

Тереза!

Сестра, уйдем, раз он велит.

Ну, что там?

Во всех полках смятение. Солдаты

Сбегаются, не зная почему.

Таинственно, в зловещей тишине,

Все под свои становятся знамена,

С угрозой смотрят люди Тифенбаха!

Одни валлоны лагерем стоят,

Чуть в стороне, к себе не подпускают

И держатся степенно, как всегда.

А Макса, их полковника, не видно?

Все сбились с ног, но Макса нет как нет.

А что тебе сказал твой адъютант?

Ко мне он послан от моих полков.

Там вновь тебе на верность присягнули

И храбро ждут призыва к выступленью.

Но как проникла в лагерь наш тревога?

Я дал приказ, чтоб соблюдали тайну

До той поры, как все решится в Праге.

Когда б ты верил мне! Еще вчера

Тебя мы умоляли — за ворота

Не выпускать Октавио-льстеца,

А ты ему коней для бегства дал!..

Опять ты за свое! Ни слова больше

Об этом смехотворном подозренье!

Ты Изолани тоже доверял,

А он тебя покинул нынче первым.

Вчера я спас его от разоренья.

Бог с ним! Я благодарности не ждал.

И все они один другого лучше.

Иль он не вправе был меня покинуть?

Он лишь покорен воле божества,

Которому весь век свой прослужил

За картами. Он рвет с моей удачей,

Но не со мной. Что я ему, он — мне?

Я для него корабль в открытом море,

С которым он связал свои надежды;

Мне рифы угрожают впереди,

И он бежит, свое добро спасая.

Как птица ветви, где она гнездилась,

Легко меня покинул он. Разрыва

Душевных уз тут быть и не могло.

Кто от глупца ждет благородных чувств,

Обманут будет рано или поздно!

Как быстро отражаются и гаснут

На гладком лбу все впечатленья жизни, —

Ничто не западает в глубину;

В беспечных людях жизнь легко струится,

Но чуждо им душевное тепло.

А я скорей доверюсь гладким лбам,

Чем лбу, изборожденному коварством.

Измена, бунт!

Что там еще случилось?

Велел я тифенбаховцам убраться

Со всех постов. Они же… Ах, канальи!

Ну!..

Что же?

Отказались подчиниться.

Отдай приказ их расстрелять! Немедля!

Не горячись!.. Но по какой причине?

Они, мол, вправе исполнять приказы

Лишь генерала Пикколомини.

Как!.. Что такое?

Он оставил войску

Скрепленный императором указ.

Ты слышишь, герцог?

Это он принудил

Полковников покинуть лагерь твой.

Слыхал?

Раймунда Монтекукколи с Караффой

И шестерых еще из генералов

Он в эту ночь бежать уговорил.

Его своим рескриптом император

Давно уполномочил, а теперь

С ним этот Квестенберг договорился.

О, если б ты мне верил!

Мне жутко… Как с тревогой совладать?

Откройте, что случилось, ради бога!

Полк за полком, от нас войска отпали.

Нас предал Пикколомини-отец!

Сбылось мое предчувствие!

Я прав!

Ты видишь, как тебе солгали звезды!

Нет, звезды нам не лгут. Тут все случилось

Теченью звезд, судьбе наперекор.

Наука непреложна, небеса

Правдивы, но их предопределенья

Коварный друг нещадно исказил.

Лишь истина — основа прорицанья,

Неверно все, что против естества.

И разве заблужденье — не питать

Столь низких подозрений к человеку?

Я слабости такой не постыжусь!

Заложена и в сердце зверя верность;

Дикарь и тот не станет пить с несчастным,

Которого пронзить ножом задумал.

Какой геройский подвиг ты свершил,

Октавио! Не разумом своим

Ты превзошел меня, твое лукавство

Над прямодушьем одержало верх.

Ты в сердце, не прикрытое щитом,

Предательски нанес удар злодейский!

Перед таким оружьем я — дитя.

Смотрите! Бутлер! Есть у нас друзья!

Обнимемся, соратник давний мой!

Не так отраден солнца луч весною,

Как в час такой отрадно видеть друга.

Я, генерал, пришел…

Тебе известно?

Старик нам изменил. Ну, что ты скажешь?

Мы тридцать лет не разлучались с ним,

Делили все тревоги ратной жизни!

Одна постель была у нас в походах,

Мы пили с ним из одного стакана;

Одним куском бывали оба сыты.

Он был моей опорой, как теперь

Твое плечо — надежная опора, —

И вот, когда с доверьем я прильнул

К его груди, он, улучив минуту,

Коварно мне вонзает в сердце нож!

Предателя забудьте. Что ж вы делать

Намерены?

Ты прав, бог с ним! Немало

Есть у меня еще друзей, не правда ль?

Судьба ко мне, как прежде, благосклонна:

Разоблачив коварство лицемера,

Она дала мне искреннего друга.

Довольно об Октавио! Утрата

Не тяжела, но как тяжел обман!

Я их любил, я их ценил обоих,

Мне предан был всем сердцем юный Макс,

И Макс не изменил мне… Но довольно,

Довольно! А теперь решим, как быть…

Вот-вот примчится к нам гонец из Праги

От графа Кински с важным донесеньем.

К бунтовщикам не должен он попасть.

Послать бойца надежного навстречу

И тайно проводить его ко мне.

Кого вы ждете, генерал?

Гонца из Праги с добрыми вестями.

Так, значит, вы…

Что вы сказать хотите?

Не знаете?..

Чего же?

Кто весь лагерь

Так всполошил?..

Кто?

Тот гонец…

Ну, что же?

Он здесь.

Гонец мой?

Да, он прибыл

Часа два-три назад.

И я не знал!

Задержан он.

Проклятье!

А письмо

По лагерю всему теперь гуляет…

И вам известно, что в нем?

Не хотел бы

Я отвечать!

Ах, Илло!.. Все погибло!

Я худшее готов услышать. Прага

Отпала? Это верно? Не скрывайте!

Отпали: Прага, Будвайс, Браунау,

И Брюнн, и Зноймо, Табор, Кёниггрец,

Их гарнизоны вас не поддержали

И Вене присягнули вновь, а вы,

Граф Кински, Илло, Терцки — вне закона.

Вот жребий мой! От сердца отлегло…

Избавлен я от всех сомнений разом,

В груди простор, а в голове светло.

Гори во тьме, звезда моя, алмазом!

Я не решался обнажить свой меч.

Пока был выбор, было и сомненье;

В душе порой росло сопротивленье.

Но как неотвратимым пренебречь?

Отныне мне — за жизнь вести сраженье!

Терпеть нет сил… Где все они теперь?

Кругом все пусто. Я одна, одна…

В тревоге и тоске неодолимой…

Перед сестрой я сдержана, спокойна,

Но муки в сердце скрыты глубоко.

Не вынести мне их!.. О, если нам

Несчастье суждено и если герцог

С пустыми к шведам явится руками,

Беглец, а не союзник с сильным войском…

И если мы, из края в край, как Пфальцграф,

Начнем скитаться, жалкие обломки

Былого, невозвратного величья…

Нет, не хочу дожить до этих дней!

И пусть он стерпит это униженье,

Но я его позора не стерплю.

О милая моя, остановитесь!

Нет, страшную здесь прозреваю тайну,

Ее скрывают от меня… Зачем

Моя сестра в такой тревоге бродит,

Стараясь избегать меня? Чем вызван

Твой страх, дитя? И отчего украдкой

Одна другой вы подаете знаки?

Вам показалось.

Отвечай, сестра!

Зачем стараться тайну соблюсти?

И разве скроешь? Рано или поздно

Узнать придется и перестрадать!

Не время поддаваться малодушью, —

Отвага нам и мужество нужны,

Нам наши силы надо закалить.

Так пусть определит твою судьбу,

Сестра, одно лишь слово: здесь обман.

Ты полагаешь, герцог был смещен?..

Нет, он…

Да вы убить ее хотите?

Нет, Альбрехт наш…

Крепитесь, дорогая!

Восстал и перейти решился к шведам,

Но отложились от него войска,

И неудачу герцог потерпел.

Чего им нужно?

Что там?

От полка

Там десять паппенгеймцев-кирасир

С тобой хотят поговорить.

Впустите.

Я жду удачи. Видно, кирасиры

Колеблются — мы их уговорим.

Ты мне знаком. Да, ты из Брюгге родом.

Тебя зовут Мерси.

Анри Мерси.

Ты окружен был гессенцами; вас

Сто восемьдесят было в этом деле,

Но тысячу вы смяли и пробились.

Так точно, генерал.

А чем тебя За доблестный твой подвиг наградили?

Отличьем, о котором я просил:

Зачислили в наш полк.

А ты из тех,

Что вызвались взять батарею шведов,

Когда стояли мы под Альтенбергом.

Так точно, генерал.

Не забываю

Я никого, с кем говорил хоть раз.

Так с чем же вы пришли?

На караул!

А ты ведь Рисбек? Родом ты из Кельна.

Да, Рисбек я из Кельна.

Ты взял шведа

Полковника Дюбальда в плен, связал

И в лагерь наш, под Нюрнбергом, представил.

Нет, генерал.

То был твой старший брат…

Есть у тебя и младший. Где ж теперь он?

Он в Ольмюце, в имперском гарнизоне.

Ну, говори!

Прочли мы императорский указ,

Где нам…

Кто выбрал вас?

Поэскадронно

По жребию был каждый выбран.

Дальше!

Прочли мы императорский указ,

Где нам запрещено повиноваться

Тебе, затем что ты изменник, враг.

На чем вы порешили?

Все в Браунау,

И в Ольмюце, и в Будвайсе, и в Праге

Тому указу подчинились, здесь же —

Тосканский полк и немцы Тифенбаха…

А мы поверить все еще не можем,

Что ты изменник. Это все обман

И клевета твоих врагов, испанцев.

Ты нам открой намеренья свои,

Всегда ты с нами был таким правдивым,

И верим мы тебе, как никому.

Ты добрый вождь, мы добрые солдаты,

И не поссорит нас язык чужой.

Я паппенгеймцев узнаю своих!

Так знай, — тебе твой заявляет полк:

Коль ты намерен только сохранить

Жезл боевой, который по заслугам

Тебе был императором вручен,

И полководцем верным остаешься

Австрийских войск, — мы за тебя вступиться

И защищать твои права готовы…

И если даже прочие полки

Тебя покинут, мы тебя поддержим

И голову положим за тебя.

Долг рейтаров — скорей самим погибнуть,

Но гибели не допустить твоей!

А если верно сказано в указе

И вероломно хочешь ты врагу

Нас передать, — чего избави боже! —

То мы тебя немедленно покинем,

Как тот рескрипт нам строго повелел.

Послушайте…

Не трать напрасно слов:

Да или нет? Ты прямо отвечай.

Послушайте. Вы люди с головой,

Умом раскинуть можете вы сами,

А не идти за стадом. Потому

Всегда я отдавал вам предпочтенье.

Вы знаете, что полководец взором

Окидывает роты, эскадроны,

Солдат отдельный для него — ничто,

Он требует железной дисциплины…

Таким для вас я не был никогда:

В суровой школе развивались вы,

На лицах ваших засветился ум,

И с вами я, как с вольными людьми,

Стал обходиться, предоставив право

Свой голос мне открыто подавать…

Да, с нами ты достойно обращался,

Ты нас почтил доверием и чаще

Оказывал нам милость, чем другим, —

Вот за толпою мы и не пошли!

Мы рады верность сохранить тебе,

Промолви только слово — и довольно!

Скажи, что ты не замышлял измены

И войско ты не отведешь к врагу.

Я изменил?.. Нет, изменили мне!

Я государем в жертву принесен

Моим врагам. Лишь вы — моя защита!

Вверяюсь вам… Отныне мой оплот —

Солдатские сердца!.. Вот грудь моя,

Вот голова, — она уже седеет, —

Враги берут их на прицел!.. И это

Испанское спасибо за бои

У крепостей, за Люцен! Для того ли

Нагую грудь мы копьям подставляли?

И голый камень, мерзлая земля

Нам для того ль, в походах, ложем были?

Остановить нигде нас не могли

Дремучий лес иль бурные потоки;

Мы по пятам за Мансфельдом гнались

Извилистым путем; и по стране,

Войною взбудораженной, носились,

Сметая все, как ураган. И разве,

Надежные защитники страны,

Закончив ратный труд неблагодарный,

Проклятья нам снискавший, мы позволим,

Чтоб отпрыск императорского дома[30]

Оливковую ветвь у нас похитил

Так тяжко нам доставшегося мира

И русые украсил ею кудри?..

Нет, не бывать тому! Мы не позволим,

Ты доблестно вел грозную войну,

И только ты ее закончить должен.

Ты вел нас на кровавые поля,

Где смерть царила, — и в урочный час

Ты поведешь нас в мирные долины

Вкусить плодов совместного труда…

Так вы еще надеетесь плодами

Под старость насладиться? Не надейтесь.

Конца войны вам не увидеть, нет!

Война, поверьте, всех нас поглотит.

Мир Австрии не нужен, — оттого

Я должен пасть, что домогаюсь мира.

Что за беда для Австрии, коль гибнут

Ее войска, а край опустошен, —

Ей надобны все новые захваты.

Задеты вы, и благородный гнев

У вас в глазах, я вижу, запылал.

О, если бы теперь я вас увлек,

Как некогда вас увлекал в сраженьях!

Вы за права мои великодушно

С оружием в руках готовы встать…

Но это вам не принесет успеха,

Вас очень мало! Знайте, вы напрасно

Пожертвуете жизнью за вождя.

Нет, мы найдем куда надежней путь!

Прикинемся пока друзьями шведов,

С их помощью мы наберемся сил,

Грозны обеим сторонам мы станем,

И, захватив судьбу Европы в руки,

Мы ей дадим венчанный лавром мир.

Так, стало быть, лишь видимость одна,

Что ты со шведом, да? Ты не изменник?

Ты шведу не предашь нас?.. Это все,

Что мы узнать хотели от тебя.

Да что мне шведы! Я их ненавижу,

Как ад, и с божьей помощью надеюсь

Их поскорее за́ море прогнать.

Лишь я пекусь о благе всей страны!

С сердечным сокрушеньем я смотрю

На бедствия отчизны. Вы народ

Простой, но ваши чувства благородны,

И смело вам открыться я могу…

Пятнадцать лет пылает факел распри,

И мира нет в Европе. Швед и немец!

Папист и лютеранин! Во вражде

Упорствуют! Везде кипят раздоры!

Все раскололись! Признанного нет

Посредника меж сторонами! Как же

Найти исход, распутать этот узел, —

Ведь с каждым днем он туже и сложней!..

Так знайте ж, я судьбою предназначен

Тот узел вместе с вами — разрубить!

Мой генерал, так не годится!

Что?

Да это оттолкнет людей надежных.

Что? Что?

Да это вызовет мятеж!

Так что же там?

Карабинеры Терцки

Срывают императорских орлов

И водружают герб твой на знаменах.

Кру-гом!

Будь проклят и совет и подстрекатель!

Стой, стой, ребята!.. Здесь ошибка… Слушай!..

Я строго накажу их… Стой, ребята!..

Не слушают.

Ступай, уговори

И приведи во что бы то ни стало.

Ах, Бутлер, Бутлер! Вот что нас погубит…

Вы мой недобрый гений. Надо ж было

Докладывать при них!.. Наполовину

Я их на нашу сторону склонил…

Но хуже нет услужливых безумцев!..

О, надо мной судьба жестоко шутит!

Не лютый гнев врагов меня погубит,

А рвенье неуместное друзей.

Что натворил ты?

Вас недоставало!

Прости меня. Я больше не могла, —

Им все известно.

Что ты натворил!

Нет никакой надежды? Все погибло?

Все. Император Прагой овладел,

Войска ему вновь принесли присягу.

Октавио, коварный лицемер!..

А где граф Макс?

Куда ж ему деваться!

Уехал к императору с отцом.

Несчастная! А мать того несчастней!

Вели подать на задний двор карету,

Их поскорее надо увезти!

Нам верен Шерфенберг[31], так пусть он в Эгер

Проводит их, а мы за ними вслед.

Ты не вернул их?

Слышишь, как шумят?

Так знай же, паппенгеймцы взбунтовались

И требуют, чтоб их полковник Макс

Был выпущен на волю, уверяют,

Что ты его насильно держишь в замке.

И если ты не дашь ему свободу,

Его освободят их палаши.

Да это вздор!

А что я говорил!

О, сердце вещее! Он, значит, здесь,

Не изменил он мне, — не в силах он

Меня предать… Я в этом был уверен.

А раз он здесь, не все погибло. Знаю,

Кто сможет удержать его навек.

Не может быть! Подумай, ведь старик

Нас предал императору, — и сын

Отважился остаться тут?

Я видел

На площади, часа уж два назад,

Коней, ему подаренных тобою.

О Тэкла, Макс недалеко!

Он здесь!

Да! Да! Он здесь! Я, крадучись, бродил

Вкруг дома вашего, подстерегая

Для нашей встречи миг благоприятный.

Но дольше выжидать я не могу,

Тревогу и тоску сносить не в силах.

Взгляни, мой тихий ангел, на меня!

И всем скажи открыто, без боязни,

Что мы друг друга любим. Для чего

Таиться нам? Ведь тайны — для счастливых;

Несчастным, потерявшим все надежды,

Не нужно покрывал, — да озарятся

Они сияньем легиона солнц!

О нет, графиня, ничего не ждите

И не надейтесь! Я не остаюсь.

Все кончено, и я пришел проститься…

Мой долг тебя покинуть, Тэкла, — долг!

Мне не по силам ненависть твоя.

Взгляни с участьем и скажи, скажи,

Что не питаешь ты вражды ко мне.

О, боже!.. Боже! Как уйти отсюда?

Я не могу… оставить эту руку!

Хоть слово состраданья! Ты ведь знаешь,

Что я иначе поступить не мог.

Ты здесь?.. Я не тебя искал тут, герцог.

Не должен был тебя я больше видеть.

Я к ней одной пришел. Лишь в этом сердце

Я оправданье обрести хочу,

Все остальное чуждо мне теперь.

Что ж, я глупец, чтоб отпустить тебя

И сцену разыграть великодушья?

Отец твой низко поступил со мной, —

Ты для меня впредь только сын его,

И ты в моих руках сейчас недаром.

Так знай же, я не стану дружбу чтить,

Которой изменил он так бесчестно.

Конец любви и дружеской пощаде!

На очереди — ненависть и мщенье,

И я отныне тоже буду изверг.

Да, властен ты расправиться со мной.

Но знаешь сам, что мне твой гнев не страшен,

И не противлюсь я ему. Ты знаешь,

Кто держит здесь меня!

Да! Верил я, что всем тебе обязан,

И я мечтал блаженство получить

Из рук твоих отеческих, но ты

Разрушил все. Ты можешь равнодушно

Все счастье близких втаптывать во прах, —

Жестокому ты служишь божеству!

Как дикая, бездушная стихия,

С которой заключить нельзя союза,

Ты следуешь слепым порывам сердца.

Беда тому, кто, соблазнясь твоим

Гостеприимным видом, прислонил

К тебе шалаш, где помышлял о счастье!

В ночной тиши, стремительно, нежданно

Вскипит огнем предательская бездна,

И вырвавшийся бешеный поток,

В неистовом порыве разрушенья,

Сметает все живое на пути.

Да это сердце твоего отца!

Он черного исполнен лицемерья,

Правдиво ты его изобразил.

О, как лукаво ад меня провел!

Ко мне приставил под личиной друга

Злокозненного духа гнусной лжи.

Кто силы ада может побороть!

Я василиска на груди пригрел,

Вскормил его чистейшей кровью сердца

И расточал ему дары любви;

Я никогда его не опасался,

Ему открыл я мыслей тайники,

А мудрой осторожности затворы

Отбросил прочь… Мой взор искал врага

В просторах неба звездного, но только

Не в сердцевине сердца моего,

Куда его доверчиво впустил я…

Когда б для Фердинанда был я тем,

Чем для меня Октавио… не смог бы

Я государю объявить войну.

Он был не друг, а строгий повелитель,

Он не вверялся верности моей!

Война меж нами шла уже в ту пору,

Когда он дал мне полководца жезл:

В борьбе извечной хитрость с подозреньем.

Где вера и доверье — там и мир.

Кто отравил доверье, тот убьет

Младенца-мир в утробе материнской!

Я не хочу оправдывать отца,

Увы, не в силах оправдать!

Ряд злополучных развернулся дел,

Сплелись одни с другими злодеянья,

Подобно звеньям цепи грозных бед.

Но как мы с ней, безвинные, попали

В заклятый круг скорбей и преступлений?

Кого мы с нею предали? За что

Виной отцов двойною мы обвиты —

Извивами двух разъяренных змей?

И, любящих, зачем нас разлучила

Отцов непримиримая вражда?

Макс, оставайся!.. Макс, не уходи!

Когда тебя подростком в пражский лагерь,

Зимой, ко мне в палатку привели,

Не свыкся ты еще с немецкой стужей,

Но знамя из руки окостенелой,

Как должно мужу, ты не выпускал;

И я тебя тогда сердечно принял,

Был нянькою твоей и не стеснялся

Я материнских мелочных забот;

И ты, у сердца моего согретый,

Вновь радость жизни юной ощутил.

Когда же я к тебе переменился?

Обогатил я тысячи людей,

Я награждал их землями, давал им

Высокие чины… но лишь к тебе

Сердечную привязанность питал.

Они остались для меня чужими,

А ты всегда мне сыном был родным.

Не покидай меня! Я не поверю,

Чтоб Макс меня оставить мог…

О, боже!

Я с юности твоей тебя лелеял.

В своих заботах о тебе, скажи,

Не превзошел ли я отца родного?

Я сеть любви вокруг тебя соткал, —

Попробуй разорви ее!.. Ты связан

Со мной корнями глубочайших чувств

И узами священными природы, —

Прочнее их не знает человек!

Покинь меня, ступай служить монарху, —

Пусть он тебя цепочкою украсит

И «Золотым Руном»[32] за то, что ныне

Ты мной, своим вторым отцом и другом,

И чувствами святыми пренебрег.

О, боже! Что избрать?.. На что решиться?

Присяга… долг…

Пред кем? А сам ты — кто?

Пусть я пред императором виновен,

Но непричастен ты к моей вине.

И вправе ль ты собой распоряжаться?

Хозяин ли ты сам себе, как я —

Свершитель вольный всех своих деяний?

Ты подчинен мне, я — твой император!

Принадлежать, повиноваться мне —

Вот честь твоя, вот твой закон природы.

Когда планета, где твоя обитель,

Сойдет с орбиты и, воспламенившись,

С другой столкнется и зажжет ее,

То участь ты своей звезды разделишь, —

Она тебя умчит в просторы мира

С кольцом и всеми лунами своими!

Поверь, невелика твоя вина,

Тебя еще похвалят, Макс, за то,

Что другу ты смог должное воздать.

Что, Нойман?

Все паппенгеймцы, герцог, пешим строем,

Сойдя с коней, идут на штурм дворца,

Чтобы с мечом в руках тебя заставить

Свободу графу дать.

Скорей цепями

Путь преградить. Выкатывайте пушки.

Я сдвоенными ядрами приму

Гостей.

Меня оружьем принуждать!

Вели им, Нойман, вмиг убраться прочь,

И пусть в порядке, молча ожидают,

Как мне угодно будет поступить.

Пусти его! Прошу, пусти!

Проклятье!

Ну что?..

Они на ратуше. Вот крыша

Разобрана. Вот жерла пушек прямо

На нас глядят…

Безумцы!

А сейчас

Раздастся залп…

О, господи!

Позволь мне

К ним выйти, образумить их…

Ни с места!

Но жизнь их! И твоя!..

Что скажешь, Терцки?

Я с добрыми вестями от полков,

Нам верных. Рвенье их неукротимо;

Они тебя о позволенье просят

Ударить на восставших. В их руках

Две — Мельничная с Пражскою — заставы.

Подай им только знак, и выйдут в тыл

Мятежникам, загонят глубже в город

И в тесных переулках разгромят.

Скорее же! Не дай остыть их пылу.

Нам и драгуны Бутлера верны,

Нас большинство, мы их легко осилим

И в Пильзене покончим с мятежом.

Здесь будет поле битвы? Бушевать

С глазами, кровью налитыми, станет

Раздор братоубийственный? Неужто

Мы ярости, глухой ко всем призывам,

Вдруг предоставим право все решить?

Здесь можно драться только в рукопашной, —

Не выхватить клинка! Вся власть вождя

Бессильна против разъяренных фурий.

А все ж, да будет так! Я долго думал, —

Но вот настал кровавый час развязки!

Что ж, ты готов померяться со мною?

Ты волен уходить. Будь мне врагом.

Веди их в бой. Ведь ты постиг искусство

Вести войну, ты у меня учился,

С таким и мне не стыдно воевать.

Ты лучшего едва ль дождешься дня

Со мною за науку расплатиться.

Вот до чего дошло! Как! Вы решитесь?

Я клятву дал, что выведу отсюда

Доверенные мне полки… От слова

Не отступлюсь, хотя б грозила смерть.

А большего не требует мой долг.

Ты враг, но мне твое чело священно,

Я на тебя меча не подниму.

Что там еще?

Упал он.[33]

Кто?

Стреляли тифенбахцы…

По ком?

Ты Ноймана послал сейчас…

По нем.

Проклятье! Ну, тогда я сам…

Чтоб жертвой стать их ярости слепой?

Нет, ради бога!

Только не теперь!

Остановите!

Прочь!

Пока солдаты

Разъярены кровавою расправой,

Повремени, — раскаянье придет…

Прочь от меня! Я слишком долго медлил.

Отважились они на преступленье

Лишь потому, что не был я пред ними.

Они должны лицо мое увидеть…

Меня услышать… Это ль не мои

Войска? Не я ль их грозный полководец?

Да разве им забыть мое лицо?

Я солнце их в кровавой мгле сражений!

Я безоружным выйду на балкон

К бунтовщикам и обуздаю их.

Мятежные умы направлю я

В привычное русло повиновенья.

Его увидят… Есть еще надежда!

Надежда? Нет ее.

Стерпеть нет сил.

Я к вам пришел с решимостью в душе

И с твердой верой в правоту свою,

Но почему я чувствую себя

Проклятия, презрения достойным,

Бесчеловечным, ненавистным всем,

Кого люблю, кто дорог мне, кто страждет

Столь тяжко, без вины, кому я мог бы

Единым словом счастье даровать?..

О, что за распря в сердце возмущенном

И мрак в душе! Как верный путь найти?

Ты правду мне сказал, отец, что слишком

Самоуверен был я, — вот теперь

Колеблюсь я, не знаю, где мой долг.

Не знаете? Вам сердце не подскажет?

Так я скажу! Отец ваш совершил

Измену вопиющую, на друга

Он посягнул и опозорил нас.

Вы сын его: нетрудно догадаться,

Как поступить сейчас вам надлежит;

Явить вам надо верности пример,

Чтоб гнусное исправить злодеянье

И чтобы имя Пикколомини

Позору и проклятью на века

Не обрекли потомки Валленштейна.

Где правды зов, чтоб следовать за ним?

Желаньям и страстям подвластны мы.

О, если б с неба ангел мог слететь

И зачерпнуть рукою непорочной

Нам правду из хрустального ключа!

Как мог я думать о другом? Иного

Ждать ангела?

О нет, на это сердце,

Непогрешимо-чуткое, святое,

И на твою любовь я положусь;

Безвинному твоя поддержка — счастье,

Виновный же тобой отвергнут будет.

Но будешь ты меня любить, когда

Останусь с вами? Если да, — я ваш.

Подумай…

Нет, не думая, скажи мне,

Что чувствуешь.

Подумай об отце!..

Не отвечай, как Валленштейна дочь,

Которая обдумывает трезво,

Принять ли ей корону, отвечай

Как нежно мной любимая, тревожась

За друга и за тысячу героев,

Которым он высокий даст пример.

Забыть ли мне мой долг, мою присягу?

Метнуть ли в лагерь моего отца

Убийственный снаряд? Ведь, покидая

Орудие, он существом живым

Становится, в нем обитает дух,

Богини мщенья им овладевают,

Эринии кровавые, и гонят

По самому коварному пути.

Мой Макс…

О Тэкла, не спеши с ответом!

Я знаю, благороднейшее сердце

Тебе подскажет самый тяжкий долг.

Пусть победит простая человечность,

Да будет в ней величие твое!

Подумай, чем я герцогу обязан

И чем ему отец мой отплатил.

Ведь преданность друзей, ведь проявленья

Признательности, чистой и свободной —

Святой закон души! Природа мстит

Жестоко нарушителю его.

Все это взвесь и сердцу своему

Дай вынести свободно приговор.

Тобой давно он вынесен, — так действуй

По первому движению души…

Несчастная!

Как может быть ошибкой

То, что тебе подсказывает сердце,

Столь чистое? Ступай исполни долг!

А я тебя любить не перестану.

Каким бы твой ни оказался выбор,

Ты неизменно будешь благороден

В своих поступках… Верю, не смутит

Раскаянье покой души твоей.

Как мне уйти, как мне тебя покинуть!

Ты верен мне, когда себе ты верен.

Нас разлучит судьба, но сердцем мы едины.

Смертельная вражда из рода в род

Два наших дома впредь разъединит,

Но мы с тобою, друг мой, чужды им…

Спеши! Спеши исполнить долг! Ступай!

От горестного дела отстранись!

Проклятье неба на челе у нас,

Мы гибели обречены. Меня

Вина отца в круговорот затянет.

Но не печалься, Макс, — моя судьба

Решится скоро…

Что было там? Что означают крики?

Пропало все, теперь всему конец!

Как! Выйдя к ним, он их не усмирил?

Ничуть!

Но ведь они «виват» кричали.

Да, Фердинанду!

Позабыть свой долг!

Ему и слова не дали сказать.

Он только начал, как они тотчас

Все заглушили музыкой громовой…

Да вот он сам.

Граф Терцки!

Герцог!

Верные полки

Немедленно к походу подготовить, —

Еще до ночи мы покинем Пильзен.

Вы…

Слушаю!

Гонца пошлите в Эгер,

Где комендантом друг ваш и земляк.

И напишите: пусть распорядится

Впустить нас завтра вместе с войском в крепость…

Вы — в арьергарде со своим полком.

Исполню, генерал.

Расстаньтесь!

Боже!

Вот он. Его я больше не держу.

Меня ты в гневе, с ненавистью гонишь.

Ты узы старой дружбы и любви

Не хочешь мягко развязать, но сделал

Еще больнее тягостный разрыв.

Ты знаешь, я еще не научился

Жить без тебя на свете… и отсюда

Я, как в пустыню, ухожу, а здесь

Всех, кто мне дорог, всё я покидаю…

Не отвращай же своего лица!

Еще раз покажи мне дорогие,

Навеки мною чтимые черты.

Не отвергай меня…

Хоть взгляд участья!

Достойная жена и мать!..

Ступайте,

Куда зовет вас долг!.. Вы друг наш верный

И перед императором за нас

Засту́питесь!

Вы подали надежду,

Чтоб я совсем в отчаянье не впал.

Мое несчастье слишком велико,

Но у меня есть выход, слава богу!

И вы здесь, Бутлер?.. Следовать за мной

Вы не хотите?.. Что ж! Тогда вернее

Вы новому служите господину,

Чем прежнему! Но обещайте мне,

Что будет он и цел и невредим

Под вашею охраной. Руку, Бутлер!

В опале он, — любой убийца может

За царственную голову его

Кровавую награду получить.

Он в преданной любви, в заботах друга

Нуждается… А те, кого я вижу,

С ним расставаясь…

Прочь! Ищите там

Изменников, где ваш отец и Галлас.

Предатель здесь один. Нас от врага

Избавьте ненавистного! Ступайте!

Трубят! Трубят!.. Когда б на смертный бой

Нас призывали шведских труб раскаты,

И палаши, что здесь обнажены,

Безжалостно пронзили грудь мою!

Что нужно вам? Меня увлечь отсюда?..

Но я впаду в отчаянье! Прочь! Прочь,

Иль вы потом раскаетесь жестоко!

Все больше их… И на меня — их тяжесть!

Всей массой их придавлен я к земле…

Опомнитесь! Разумно ли вождем

Избрать того, кто в крайнем исступленье?

Нет больше дум о счастии земном,

Я посвящаю вас богине мщенья!

Меня избрали вы на смерть свою.

За мной! И сложим головы в бою!

Он здесь. Он волей рока приведен.

Захлопнулась решетка крепостная,

Мост опустился, дал ему пройти,

Потом, качаясь, вновь поднялся кверху, —

И для спасенья путь ему отрезан:

«Здесь твой рубеж, а дальше — ни на пядь!»

Вот приговор судьбы. Ты, всем на диво,

Из Чехии поднялся метеором,

Блестящий путь на небе прочертил,

И близ ее границ — твое паденье!..

Ты славе старых изменил знамен,

Но в старое, слепец, ты верил счастье!

И чтоб зажечь в Империи войну

И сбросить лары с очагов священных,[34]

Ты поднял меч преступною рукой.

Но берегись! Ты местью одержим…

Смотри, чтоб месть тебя не погубила!

Так это вы? Как ждал я встречи с вами!

Изменник — герцог! Боже! И беглец!

За царственную голову его

Обещана награда! Генерал,

Скажите, что там в Пильзене случилось?

Вам, комендант, мое письмо вручили,

Которое отправил я с гонцом?

Я поступил, как приказали вы, —

Открыл пред ним ворота крепостные.

Я высочайший получил указ

Без рассуждений вам повиноваться.

Но стоило мне герцога увидеть,

Как я, простите, снова впал в сомненье.

Не как опальный в Эгер он вступил.

Его чело, как некогда, сияло

Величием властителя, и взор

Повиновенья требовал. Спокойно,

Как в дни невозмутимого порядка,

Мой комендантский рапорт принял он.

Когда виновный попадет в беду,

Он шелковым становится, — сановник

Пред пешкою заискивать не прочь;

Но, взвешивая похвалы слова,

С достоинством произносил их герцог —

Так хвалят слуг, исполнивших свой долг.

Все так произошло, как я писал.

Он войско продал шведам, им открыть

Хотел ворота Эгера и Праги.

Но от него вся армия отпала,

Лишь пять полков карабинеров Терцки

За ним сюда последовали. Герцог

Отныне государственный изменник, —

Долг верных трону — Фридланда немедля

Представить в Вену, мертвым иль живым.

Изменник императору… Властитель

Столь даровитый! О, непостоянство

Земного счастья!.. Я, бывало, думал:

Не может это кончиться добром!

Такое возвышенье и столь смутно О

черченная власть — вот западня:

Коль меры нет, желаньям нет предела!

О, как нужна законов ясных грань

И торная обычаев дорога!

Да, противоестественную власть

В своих руках сосредоточил герцог;

С самим монархом стал он наравне

И, возгордясь, отвык от подчиненья.

Как жаль его! Но там, где Фридланд пал,

Не устоял бы, думаю, никто.

До времени умерьте состраданье, —

Он так опасен, так еще могуч!

Стремительно сюда подходят шведы,

И если мы отпора не дадим,

Они соединятся с Валленштейном.

Но этому не быть! Отсюда герцог

Не ускользнет, — я честью поручился

Здесь в Эгере его под стражу взять,

И вы помочь должны мне, комендант!

Зачем я дожил до такого дня!

Светлейший сам меня назначил в Эгер.

Не для того мне Фридланд вверил крепость,

Чтобы ему она тюрьмою стала.

Но воли нет своей у подчиненных,

И поступать великодушно смеют

Лишь те, кто и свободен и могуч.

Мы только исполнители закона

Жестокого; одна лишь добродетель

Доступна подначальным — послушанье.

Не сетуйте, что вы так стеснены.

Где много воли, много заблуждений —

Надежней долга узкая тропа.

Так, значит, от него все отступились?

Он осчастливил тысячи людей.

Он царственно был щедр, его рука

Пригоршнями давать не уставала…

Немало поднял он людей из праха

И почестями наградил, чинами,

А грянула беда — и в их толпе

Ни одного не оказалось друга!

Нежданно оказался здесь один.

Не получал я от него наград!

Достигнув величавой высоты,

О друге юных дней не вспоминал он…

И то сказать, у герцога я был

Не на глазах, — служил в забытом замке,

Но, милостями Фридланда не взыскан,

Я сохранил в тиши свой дух свободный.

Притом, когда я был сюда назначен,

Он безупречно выполнял свой долг;

И я не обманул его доверья, —

Я все сберег, что герцог вверил мне.

Он вне закона. Отвечайте прямо:

Вы задержать поможете его?

Смотря… Когда все так, как вы сказали…

Да, если он престолу изменил,

И продал войско, и хотел ворота

Имперских крепостей открыть врагу…

То нет ему спасенья!.. Но прискорбно,

Что рок меня орудием избрал

Его неотвратимого паденья.

Пажами в Бургау вместе были мы,

Хоть возрастом я несколько постарше.

Мне это все известно.

Да, тридцать лет прошло. Уже в то время

В двадцатилетием юноше пылал

Отважный дух. Не по годам серьезен,

К великому стремился он душой;

Всегда сосредоточен, молчалив,

Он мимо нас, бывало, шел, чуждаясь

Мальчишеских проказ и развлечений.

Но на него порою находило

Таинственное нечто, и тогда

Из глубины души вдруг вырывался

Глубокой, мощной мысли яркий луч,

И, слушая, дивились мы, не зная,

Безумец он иль свыше вдохновленный.

Он как-то задремал в оконной нише

И с третьего свалился этажа,

Но невредим встал на ноги. С тех пор

В нем замечали признаки безумья.

Он сделался задумчивым и стал

Католиком, внезапно обращенный

Спасения непостижимым чудом.

И с той поры он почитал себя

Избранником, свободным существом

И, обольщенный дерзкою надеждой,

Над бездной жизни по канату шел.

Но вот судьба нас развела далёко.

Он продвигался быстро и отважно,

Вот граф он, князь, вот герцог и диктатор…

Всё не по нем; он руку протянул

К короне королевской и стремглав

Сорвался вниз, на верную погибель!

Довольно. Вот он.

Вы были вольным городом? В гербе

У вас я вижу только половину

Имперского орла. А почему?

Имперским вольным городом был Эгер.

Но добрых двести лет тому назад

Короне чешской мы в залог достались.

Зачеркнута часть нижняя орла

До той поры, как долг уплатят чехам.

Вы заслужили вольность. Будьте стойки.

Не верьте вздорным слухам. Что, тяжел

У вас налог?

Он нам едва под силу.

Вдобавок мы содержим гарнизон.

Вам предоставят льготу. А скажите,

Есть протестанты в городе у вас?

Да, да. Я знаю, в этих стенах много

Скрывается… Признайтесь! Вы и сами…

Не правда ли?

Не бойтесь. Ненавижу

Иезуитов я… и если б мог,

Давно б от них Империю избавил…

Мне все равно, что Библия, что требник!

И это знают все… Я лютеранам

Построить в Глогау кирку разрешил…

Послушайте… Да, как же вас зовут?

Пахгельбель, ваша светлость.

Так вот… Но только никому ни слова

О том, что вам доверю, бургомистр.

Узнайте же, что пробил час паденья

Для тех, кто вознесен был, а для слабых —

Час возвышенья наступил… Но это

Пусть между нами! Близится конец

Испанскому владычеству на двух

Престолах. Будут новые порядки…

Вы в небесах видали три луны?

Да, с ужасом.

Два крайние светила

Вдруг сделались кровавыми мечами,

Лишь среднее по-прежнему сияло.

Решили мы, что знаменье пророчит

Набег турецкий нам.

При чем здесь турки?

На западе и на восходе солнца

В потоках крови сгинут две державы,

А вера лютеран восторжествует.

Дорогой мы пальбу слыхали слева,

Она и здесь была слышна?

О да!

Отчетливо ее мы различали.

По ветру, с юга доносился гул.

Под Нойштадтом иль Вайденом палили.

С той стороны нам шведов надо ждать.

Как гарнизон силен?

Боеспособных

Сто восемьдесят только, остальные

Все инвалиды.

Сколько в Йохимстале?

Его я против шведов укрепил, —

Теперь две сотни там аркебузиров.

Как вы предусмотрительны, хвалю.

И земляные видел я работы.

К нам подступает Рейнграф, потому

Я наскоро два бастиона строю.

Вы государю ревностный слуга,

И я доволен вами, подполковник.

Сменить аркебузиров в Йохимстале

И всех, кто в обороне состоит.

Под верною охраной вашей, Гордон,

Я оставляю дочь, жену, сестру.

А мне здесь оставаться нет причины.

Лишь писем жду и тронусь в путь чуть свет

Со всеми мной введенными полками.

Удача, герцог! Радостные вести!

Какие же?

Под Нойштадтом — дрались!

Швед одержал победу.

Неужели?

Но кто, скажи, принес нам эту весть?

Крестьянин из деревни Тиршенрайт.

Бой начался, когда смеркаться стало;

Какой-то полк имперский в лагерь шведов

Ворвался, бились добрых два часа.

Весь тысячный отряд имперских войск

Был истреблен, полковник их убит.

Вот все, что смог он рассказать об этом.

Как мог отряд имперский оказаться

Под Нойштадтом? Не птицей же граф Альтринг

Примчался вдруг! Да он еще вчера

В четырнадцати милях был оттуда,

А Галлас не стянул еще всех войск

Во Фрауенберг. Неужто мог Сюис

Так далеко продвинуться? О нет.

Вот Илло. Видно, с добрыми вестями.

К тебе гонец примчался с донесеньем.

Что, о победе подтвердилась весть?

Откуда он? И с чем?

Он прискакал

От Рейнграфа, и вот что там случилось.

Всего пять миль от нас до стана шведов.

Под Нойштадтом на них внезапно бросил

Макс Пикколомини свой конный полк.

Кровавое там завязалось дело,

Однако шведы взяли верх числом,

А паппенгеймцы, как один, погибли…

И с ними Макс, что их в атаку вел.

Но где гонец? Веди к нему!..

На помощь!

Что?

Ваша дочь…

Узнала?

Умирает.

Не скажете вы мне, что это значит?

Макс Пикколомини погиб в бою,

Как говорят, она его любила.

Несчастная!

Вы слышали, что Илло говорил?

Сюда идут победоносно шведы!

Слыхал.

Двенадцать там у них полков,

Пять герцогских стоят вблизи; у нас же

Один мой полк драгун и гарнизона

Каких-нибудь две сотни человек.

Да, это так.

С таким числом ничтожным удержать

Мы в крепости преступника не сможем.

Бесспорно.

Толпа обезоружит горсть людей,

Освободит его…

Боюсь, что так.

Так знайте же! Я за исход ручался,

За голову его — моя залогом,

Я слово дал, и я его сдержу;

Живого надо зорко охранять…

А с мертвым нет хлопот.

Как вас понять? О, боже! Вы могли бы…

Он жить не должен.

И способны вы…

Я или вы. Он не увидит утра.

Его убить хотите вы?

Намерен.

Он вверил вам себя!

Нет, — злому року!

Особа полководца…

Он им был!

Былых заслуг проступок не изгладит!

Где ж приговор?

Казнь будет приговором!

Злодейство это, а не правосудье,

Виновного выслушивает суд.

Вина ясна, судьею был монарх,

И мы теперь его исполним волю.

Нельзя спешить с убийством, — можно взять

Обратно слово — жизни не вернешь!

Но рвенье слуг по нраву государям.

Кто храбр, свершает подвиг, не бледнея.

На карту можно ставить жизнь — не совесть!

Что ж! Выпустить его, позволить вновь

Зажечь войны неугасимый пламень?

В плену держите, но не убивайте,

Путь не закройте милосердью неба.

Когда б не пораженье наших войск,

И я на жизнь его не посягнул бы.

Зачем я распахнул ему ворота!

Его убьет не место, но судьба.

Я мог бы, этот замок защищая,

Как рыцарь, пасть на крепостном валу.

И тысячи погибли б вместе с вами!

Почетный долг исполнив до конца!

Но проклято природой злодеянье.

Вот манифест, который нам обоим

Схватить его повелевает строго.

Вы отвечать готовы, если он

Уйдет от нас к врагу по недосмотру?

Как я беспомощен, о боже!

Примите ж на себя вину за все!

Да, будь что будет! Вы за все в ответе.

О, господи!

Но где ж другое средство

Исполнить императорский указ?

Не смерть его нужна мне, а паденье.

Фельдмаршала убить и графа Терцки

Придется с Валленштейном заодно.

О, этих мне не жаль! Их увлекал

Не голос звездных сфер, но злой расчет.

Они в его возвышенную душу

Недоброй страсти заронили семя,

И неустанно, с дьявольским упорством

Плод роковой растили… Пусть им будет

За рвенье злое — злое воздаянье!

И в смерти пусть его опередят.

Да, все уже обдумано. Обоих

Схватить хотел я ночью на пиру

И в Эгере держать под крепкой стражей,

Но лучше разом кончить. Я пойду

Отдать необходимые приказы.

Теперь не та уж песня! Завтра в крепость

Войдут двенадцать тысяч храбрых шведов.

И — марш на Вену! Веселее, друг!

Не хмуриться при столь отрадной вести!

Впредь будем мы предписывать законы

И отомстим бесстыдным негодяям,

Что нас покинули. Один уже,

Полковник Пикколомини, наказан, —

О, если б всем врагам такой конец!

Какой удар для старика! Всю жизнь

Промучился, чтоб княжеской короной

Свой увенчать старинный графский дом,

И — потерять единственного сына!

Жаль доблестного юношу. Светлейший

Был этой вестью явно опечален.

Эх, старина! Не по нутру мне было

Его пристрастье к этим итальянцам,

Я из-за них, случалось, спорил с ним.

Он и теперь, душой моей клянусь,

Охотно бы нас всех похоронил,

Чтоб друга воскресить такой ценою.

Молчи! Молчи! Пусть мертвый мирно спит!

Куда важней, кто перепьет кого, —

Ваш полк нас угощает нынче, Бутлер.

Мы с вами до утра повеселимся;

Забрезжит день — и шведский авангард

Мы с кубками в руках, ликуя, встретим!

Сегодня попируем беззаботно,

А там пойдут горячие деньки.

Пусть мой клинок потрудится, пока

Австрийской крови вдоволь не напьется.

Фи! Что за речи, господин фельдмаршал!

К чему такая злоба на монарха?..

Не обольщайтесь первою победой!

Стремительно Фортуны колесо, —

Еще могуч, поверьте, император!

Есть у него солдаты — нет вождя!

Не смыслит ничего в военном деле

Король венгерский… Галлас — неудачник,

Он мастер лишь губить свои войска.

Ну, а змея Октавио, быть может,

Ужалит в пятку, но в открытой битве

Не устоит он против Валленштейна.

Мы, старина, не промахнемся! Счастье

В союзе с нашим герцогом всегда,

И только с ним австрийцы побеждают.

Большое войско соберет он вскоре,

К нему толпой спешат со всех сторон

Под старые победные знамена.

Былые возвратятся времена,

По-прежнему великим будет Фридланд,

А те, что нас покинули теперь,

Захлопают ослиными ушами!

Он будет земли раздавать друзьям

И царственно за верность наградит.

Меня и Терцки раньше, чем других.

И вас он не забудет; чтобы верность

Блистала ярче на посту высоком,

Из каменного извлечет гнезда.

Доволен я, к высотам не стремлюсь,

Где горы выше — пропасти страшней!

Но в Эгере вы, Гордон, отслужили,

Ведь поутру захватят крепость шведы.

За мною, Терцки! Нам пора на пир!

Давай прикажем все огни зажечь

По городу в честь шведов. Кто не хочет,

Предатель тот и прихвостень испанцев.

Оставь. За это герцог не похвалит.

Хозяева здесь мы, никто не смей

Здесь признавать открыто Фердинанда…

Покойной ночи, комендант! Пройдитесь

В последний раз по крепости. Дозоры

Назначьте. Можете сменить пароль.

А ровно в десять герцогу вручите

Ключи — и вашей службе тут конец,

Ведь поутру захватят крепость шведы.

Так вы придете?

Да, я буду точен.

Несчастные! Опьянены победой,

Бросаются в расставленные сети,

Не чувствуя, не видя, что их ждет!..

Мне их не жаль. Хотя бы этот Илло,

Спесивый, дерзкий негодяй, он хочет

В крови монарха свой клинок омыть!

Исполните приказ его. Дозоры

Послать кругом и быть настороже!

А я, чуть в замок явятся, ворота

Запру, чтоб слухи в город не проникли.

Помедлите! Сперва…

Ведь вы слыхали,

Хозяин тут наутро будет швед.

У нас лишь ночь одна. Они спешат,

А все ж мы их опередим… Прощайте!

Недоброе читаю в вашем взоре.

Ах, дайте слово…

Солнце закатилось,

И вечер наступает роковой…

Заносчивы они; сама судьба

Нам в руки предает врагов беспечных,

Счастливыми мечтами упоенных,

И вскоре сталь их жизни оборвет.

Какой великий мастер был наш герцог

Все высчитать и все предусмотреть!

Людей он, будто пешки на доске,

Передвигал, стремясь упорно к цели,

И без зазренья совести он дерзко

Их честью и достоинством играл.

Считал-считал, мудрил и все же сбился:

Не шутка, — жизнью просчитался он,

Как тот мудрец, которого убили

Средь вычерченных на песке кругов.[36]

Не время о просчетах говорить.

Подумайте, как он велик душою, —

Как много в нем сердечного участья,

Какое проявлял он благородство,

И пусть его достоинства удержат,

Как ангелы своей мольбой, ваш меч!

Нет, поздно! Что мне думать о пощаде, —

Я лишь о мести должен помышлять.

Не в ненависти дело… Не люблю

Я герцога, и есть на то причины…

Но все ж его сразит не месть моя,

А рок, стеченье грозных обстоятельств.

Напрасно человек воображает,

Что он свободен в действиях! Нет, он

Игралище слепой державной силы,

Что, управляя жизнью своевольно,

Жестокую вершит необходимость.

Заговори в душе внезапно жалость,

Я, вопреки всему, его убью.

Поддайтесь состраданью, генерал!

Ведь голос сердца — это голос бога,

Обманчивы рассудка притязанья.

Что принесет вам это злое дело?

Вам счастья не построить на крови,

К величию пути не проложить!

Порой угодно королям убийство,

Но не выносят короли убийц.

Здесь тайна. Все расспросы бесполезны.

Зачем так быстро подступают шведы!

На милость императора охотно

Я герцога бы отдал — пусть живет.

Я крови не хочу его. Но честью

Поклялся я — и смерть ему! А если

Его упустим, ждет меня позор.

Спасти такую жизнь…

Как?

Он достоин,

Чтоб за него пожертвовать собою.

Что мненье света! Будьте благородны!

Он важная персона, герцог Фридланд…

Я ж — заурядный человек, не так ли?

Не все ль равно, позором или славой

Себя покроет человек простой —

Спасти бы только знатную особу!..

Нет, всякий знает цену сам себе.

Как я себя ценю, лишь мне известно.

Я презирать себя не стану, глядя

И на того, кто саном всех превыше.

Величье и ничтожество людей —

Лишь в том, на что направлена их воля;

Моя — тверда, он должен умереть.

Я захотел поколебать скалу!

Не женщина на свет вас породила.

Я вам не в силах помешать. Пусть бог

От ваших лютых рук его избавит.

Но как она так быстро все узнала?

Предчувствие тревожило бедняжку

И слух о битве напугал, в которой

Полковник императорский погиб.

Я видела, как бросилась она

К посланцу Рейнграфа и в тот же миг

Злосчастную сумела вырвать тайну.

Мы кинулись за ней, — она без чувств

У шведа на руках уже лежала.

Какой удар постиг ее нежданно!

Несчастное дитя!

Что, ей не лучше?

Вот веки дрогнули…

Жива!

Где я?

Приди в себя! Будь сильной духом, Тэкла!

Взгляни, с тобою любящая мать,

Ты на руках у своего отца.

Где он? Ушел?

О ком ты, дочь моя?

О вестнике беды!..

Дитя мое, не вспоминай о нем!

Не воскрешай в душе картины мрачной!

Нет, дайте горе ей излить! Пусть плачет!

Не откажите ей в слезах участья.

Великая постигла Тэклу скорбь,

Но дочь моя все вынесет, она

В отца, и дух ее необорим.

Я не больна. Уже стоять я в силах.

Ты плачешь, мать? Тебя я напугала?

Но все прошло, я вновь собой владею.

Где он? Не прячьте шведа от меня!

Уже я в силах выслушать его.

Нет! Вестника подобного несчастья

Я на твои глаза не допущу.

Отец…

Что, дочь моя?

Я не больна,

А скоро и совсем здорова буду.

Есть у меня к вам просьба.

Говори!

Позвольте, чтобы этого… чужого

Сюда позвали! Расспросить его

Хочу наедине.

Нет, ни за что!

Не надо звать его! Не позволяй!

Но, дочь моя, к чему еще расспросы?

Когда узнаю все, спокойней стану.

Я правду знать хочу. А мать решила

Меня щадить. Я не хочу пощады.

Все страшное уже известно мне, —

Я ничего страшнее не услышу.

Не разрешай!

Я в ужасе была

И выдала себя пред посторонним;

Он слабости моей невольным стал

Свидетелем, и на руки ему

Я опустилась… к моему стыду.

Вернуть хочу я уваженье шведа,

Чтоб дурно он не думал обо мне.

Мне кажется, она права… Я склонен

Исполнить эту просьбу. Позовите!

Я мать, и я с тобой останусь, Тэкла.

Хочу остаться с ним наедине,

Так будет легче мне собой владеть.

Что ж! Пусть она одна с ним остается.

Бывает скорбь, когда никто на свете

Тебе не может послужить опорой,

И если духом ты силён — крепись!

В самой себе дочь силу обретет

Такой удар перенести внезапный.

Не женскую в ней прозреваю волю, —

Как с героиней обойдемся с ней.