Снегурочка для босса

Глава 23. Миссия с сюрпризом

Весь остаток времени в первый день и в полноценный второй Морозов терпеливо обучает меня правильно держаться на горных лыжах. Особенно — технике торможения и поворотов — так называемым «плугом».

Мне никак не дается этот навык, но без него вставать на лыжи нет смысла. Жаль, что дико ноющие от непривычной нагрузки мышцы не хотят этого понимать.

На второй день, в очередной раз плюхнувшись на пятую точку, я начинаю взирать на свои ноги, запутавшиеся в ненавистных лыжах, с унылой тоской.

— Может, я буду просто той самой девушкой, которая боится скорости и горных трасс?

— В следующий раз — обязательно, — с улыбкой в голосе отвечает Морозов. — Но только не сейчас, когда нам нужно навести мосты к заказчику, обожающему горнолыжку до умопомрачения.

Единственный момент, который скрашивает эту спортивно-физическую пытку, это когда я неуклюже выполняю поворот этим самым «плугом» и случайно делаю подсечку лыжам самого Морозова. Совершенно неожиданно для нас обоих.

— О!.. — испуганно успеваю выдохнуть и чувствую, как мои ноги по инерции заезжают крест-накрест вокруг правой морозовской ноги.

Бух!

Падаем на снег мы уже вместе, как единое целое, со стороны напоминающее многоногую и многорукую каракатицу. Лежу под ним, тяжело дыша и уже не могу понять, где заканчиваются мои лыжи, а где начинаются его.

Морозов дышит не менее учащенно, хотя натренированность его организма должна была бы, по идее, нивелировать такую незначительную короткую нагрузку. Даже учитывая выплеск адреналина.

— Кажется, тренировку пора закруглять, — тихо говорит он, не спеша подниматься.

И смотрит прямо на мои губы.

Ой…

— Да, — соглашаюсь почти беззвучно и судорожно сглатываю слюну.

Во рту сухо, как от дикой жары, и это так странно ощущать, ведь вокруг один лишь холодный, очень холодный снег…

Смотрю в яркие синие глаза Морозова, почти не дыша.

Вот сейчас он усмехнется… отведет взгляд в сторону… а потом легко встанет и подаст мне руку…

Горячий жадный поцелуй накрывает мои губы так неожиданно, что глушит мой изумленный ах целиком и полностью. Следом приходит волна ошеломляюще мягкого тепла. Она прокатывается изнутри во все стороны, зарождаясь сразу и в животе… и в сердце…

Настоящий синхронный отклик, когда душе и телу одинаково радостно от происходящего.

— Ника… — шепчет Морозов, чуть отстранившись, и вглядывается в мое лицо. — Не удержался. Не смог удержаться. Такая строгая, невинно-сладкая… Знаешь, ты напоминаешь мне дитя природы. Чистая, как первый снег… самое невозможное существо в моей жизни…

Я завороженно смотрю, как двигаются его губы. Такие четкие. Такие иронично-улыбчивые. И произносят такие красивые слова…

Интересно, а сколько раз он говорил такое же другим девушкам?..

Например, Павлине.

Я тяжело вздыхаю и легонько толкаю широкую грудь Морозова, чтобы встать. Он позволяет мне это сделать, не спуская глаз и следя за каждым движением. Прямо как огромный белый кот, который только секунду назад мурлыкал, ластился и казался домашним… а затем вдруг оказался диким, хищным и голодным.

— Почему ты так странно смотришь? — взгляд Морозова из затуманенного становится более острым и серьезным. — Если я тебя снова напугал, извини. Илии это из-за твоего Кольки?

Сказать, что я опешила от такого странного вывода, это слишком мягкое выражение.

— А при чем здесь Колька?

Морозов морщится и крайне неохотно поясняет:

— Ты встретила его и вспомнила все свои чувства. И всë то плохое, что случилось с твоей первой любовью. Ты девушка, а девушки обычно живут сегодняшним настроением. В моменте. Это я точно знаю.

Мне становится смешно и грустно одновременно.

— Нет, Матвей. Коля не был моей первой любовью. Он был обыкновенной ошибкой, и влюбиться в него я просто не успела. И в этом мне повезло.

Я успеваю уловить, как Морозов весь как-то разом расслабляется, и от этого открытия внутри снова разливается приятно волнующее тепло.

Он неравнодушен ко мне. Он точно, совершенно точно глубоко неравнодушен ко мне! Уже не осталось почти никаких сомнений, только робкое предвкушение какого-то неведомого огромного счастья. И от этого ощущения даже немного страшно. Вдруг спугну?

Тише, сердце, тише… не надо так из груди выпрыгивать…

— Ладно, проехали. Ты, наверное, замерзла совсем в снегу.

Я бы так утверждать однозначно не стала — какое там замерзла, если горю вся! — но не возражаю.

Номер в гостинице встречает меня тишиной и приятным теплом. Несмотря на благополучное решение со спальными местами, всë равно меня терзает смутное сомнение, что Морозов всë проделал специально. Возможно, потому что хотел посмотреть на мое отношение к пикантной перспективе совместной ночевки… хотя, уверена, вполне мог изначально договориться об отдельных вариантах. При его-то статусе.

Всë-таки мужчины — такие мужчины!..

Перед самым обедом в ресторане Морозов неожиданно предупреждает меня:

— Не забывай, что ты моя девушка и влюблена в меня по уши. За столом мы будем не одни.

— Ты наладил контакт с заказчиком тендера? — мгновенно догадываюсь я.

— Да. И он пока не особо настроен на открытое общение. Согласился пообедать с нами из вежливости. Я ему просто не оставил других вариантов, кроме как проявить откровенно непофессиональную грубость, а он человек бизнеса и знает, чем чреваты заочно испорченные деловые связи. Так что со скрипом, но согласился.

В волнении от предстоящей встречи я привожу себя в порядок тщательнее, чем обычно. Умываюсь, переплетаю волосы не в обычную косичку, а во французский колосок. Косметики у меня в сумочке нет, но зато имеется хорошая гигиеническая помада с розовым блеском. Ею и освежаю свои вечно бледные губы. А единственное платье, которое я в поездку одолжила у щедрой Заи, вполне дополняет внешнюю картину неяркой праздничности. Приталенное, со свободно струящейся юбкой до колен и удлиненными чуть ниже локтей рукавами, оно придает мне романтическую образность. Как у опрятной викторианской пастушки.

И всë же реакция Морозова на мою внешность втайне тревожит. Он ведь привык к изысканным светским девушкам с эффектным ярким макияжем, а не к посредственностям, вроде меня. Так что в коридор к нему навстречу я выхожу с легкой дрожью в коленях.

Белозубая улыбка на его лице буквально ослепляет меня.

— Здравствуй, ангел, — тихо говорит он и с той же смущающей двусмысленностью, что и на горной трассе, добавляет: — Как же долго я тебя ждал…

— Не так уж и долго, — в том же тоне отвечаю я. — По крайней мере, состариться точно не успел.

Он лукаво усмехается и указывает на свою темноволосую голову с отдельными серебристыми прядками.

— А как насчет моей седины?

Я внимательно разглядываю его волосы. Интересно, из-за чего он так рано поседел? Как-то неловко спрашивать.

— Седина — это не старость, — рассудительно отвечаю ему. — Люди стареют, когда перестают радоваться простым мелочам жизни. И застревает мыслями в своем прошлом.

Жду, что Морозов в ответ снова пошутит, но вместо этого он молча поднимает мою ладонь тыльной стороной к своим губам и… целует. Как если бы я вдруг оказалась светской дамой, которой можно выразить восхищение и согласие только таким архаичным образом.

— Идëм.

Сегодня в ресторане посетителей больше, чем накануне. Наверное, очередная партия гостей с утра заселилась в гостиницу.

В основном это беззаботные юноши и девушки в дорогой брендовой одежде — золотая молодежь, и многие между собой близко знакомы. Впрочем, оно и понятно. Светские круги определенного возраста зачастую очень сконцентрированы и постоянно пересекаются на одних и тех же мероприятиях. А горнолыжный отдых для них — скорее не спорт, а стиль жизни, которому необходимо по умолчанию уделять время каждый сезон. Чтобы не отставать от моды.

Морозов покровительственно обнимает меня за талию, едва мы переступаем порог зала.

От ясного горного солнца окна сверкают так, что немного даже слепит глаза. Особенно яркая игра света — на идеально чистых бокалах на дальней барной стойке. Их отражения в зеркалах создают самую настоящую чехарду из солнечных зайчиков на стенах. Так что для меня этот неторопливый «променад влюбленных» к столику, где уже сидят трое, превращается в дезориентированное перебирание ногами в заданном направлении.

Я беспомощно моргаю, стараясь рассмотреть лица троицы, но они сидят спинами к окну — все в слепящем ореоле беспощадного солнечного потока.

Один из них, кажется, смотрит на меня, потом поворачивается к соседу и что-то говорит. Тот молча поднимается со своего кресла, наполовину задергивает штору…

И тогда я их наконец четко вижу. Всех троих. Мужика, который сбил меня с ног в горах. Его паникера-помощника.

А вместе с ними — презрительно осклабившегося Кольку.