Сны

Старый дом, покрытый одуванчиковой краской. Рядом с ним расположен сад, всë обилие листьев которого ныне лежит на земле, тихо поглаживаемое рукой холодного ветра.

Скопление деревьев без одежды напоминает мне кладбище. Они лишаются жизней и совсем по – людски замолкают, будто вчера вон с той яблоней можно было поговорить, а сегодня еë будто нет. Жаль, что дерево, в отличие от человека, теряет голос на время. Весной оно снова будет смеяться, жаловаться, когда по трескучему радио кто – то объявит о жутком циклоне. Человек же умрëт навсегда. Помню, как в 10 лет стоял у гроба своего почившего деда. Его тело было бледным и пустым, похожим на речную дымку. Тянулся голодный траур. Мир так богат на потери, кажется, можно за день съестных столько света, сколько хватит на остаток жизни, но он снова и снова возвращается с оскаленной пастью. Бабушка плакала. Я смотрел на дымку, находя в ней некий объект культуры. Мне впервые довелось созерцать мëртвого не на экране телевизора, он буквально лежал передо мной. Его странность с небывалой силой тянула к себе, безвозвратно призывала, ещё мгновение, и пальцы оказались бы на его щеке, выписывали абстракные, непостижимые ординарному разуму фигуры, но погружение тела в землю резко оборвало связь с моим идолом. Не могу сказать, что был расстроен, скорее неудовлетворëн незаконченным. Подобно паразиту образ покойника ещё долго не покидал меня, местами становясь абсолютным, уничтожая полноценное восприятие реальности. Скованный с сущностью воедино, я вожделел вернуться, чтобы вплоть до гибели смотреть, смотреть, смотреть. Годами он постепенно слабел и впоследствии утонул в бездне, мастерски созданной богами новых впечатлений, оставив после себя маленькие клочки былого величия.

Большинство присутствующих я не знал и в их окружении чувствовал себя подавленно, как пришелец с другой планеты, вынужденный опасаться каждого чужеродного действия. Я стремился быть ближе к родителям, бабушке и братьям, которым доверял, хотя некоторых из них встретил впервые. Один брат подвергся презрению с моей стороны из – за излишней нежности, обитавшей в его бытие. Вместе мы сидели в машине, и я всячески старался задеть его, заставить чувствовать себя недостойным нашей с другим братом компании. Он обижался, а я продолжал гнусно издеваться над ним, даже хотел нанести пару ударов, видя в нëм маленького кузнечика, не способного должным образом дать отпор. Позже, воспроизводя этот момент в голове, а также моменты убийства лягушек ради забавы из более раннего детства, я плакал от собственной жестокости. Мне было слишком больно представлять себя невинным, чья кожа изрезана желаниями других.

Глубина сада окаймлена прудом с убегающей от него горсткой ручьëв, в который мы с отцом когда – то выпустили ерша. Сейчас водоëм, как и дом, пустует. Лишь редкие гости в виде капель дождя могут бороться с его одиночеством, мерно постукивая по шляпе из кувшинок.

В осенней меланхолии дом выделяется не только своим цветом, но и опрятностью. Стекло его окон, напоминающее кристальные глаза, и словно вчера купленные доски вовсе не подходят общему небрежному пейзажу. Родители хорошо следили за ним. Они жили в городе, когда я появился на свет, но ближе к старости переехали на дачу, так как пенсий не хватало на оплату квартиры. Огород стал основным источником еды, что, по словам матери, было отнюдь не плохо. "Город – сплошная химия" – говорила она, иногда балуя себя сладостями из магазина. Жаль еë. Возможно, она действительно хотела заботиться обо мне, но иногда путалась в лозах самой себя. Смириться с еë смертью куда тяжелее, чем со смертью отца. В моëм сознании мать всегда выглядела более человечно, хотя порой я не мог объяснить еë поведение. Отец же был для меня чем – то вечно далëким, как фьорд, до которого, даже приложив все усилия, изваяв кровавое месиво из ступней, невозможно было добраться, невозможно было разглядеть в нëм чувственное. Я мало общался с ним из – за его частого пребывания на работе. Редкими часами наших встреч отец представал как совмещëнное отражение самого мерзкого и животного: избивал меня из – за косметики, помогающей скрыть недостатки лица, пил, приставал к матери, скрывая свою похоть желанием отдохнуть. Продолжая терпеть, она тайно рассказывала мне о том, как хочет развода. Разве это семейная любовь? Были ли равны по весу фея его трудолюбия и демоны поступков? Однажды отец ввязался в драку с другим пьяницей. Мне было 5. Мать отвела подальше и пыталась отвлечь, говоря про мультфильм, который мы смотрели вместе, но еë действия не могли унять щупалец ужаса, оплетавших голову. Помню, как с зарëванным лицом обнимал отца и умолял перестать пить, а он безжизненно дышал. Мать сидела рядом. Соседи наблюдали из тëмно – жëлтых окон. В детстве я с платком на глазах стремился получить от него ласку, подобную получаемой от матери. Я хотел, чтобы он полюбил меня так же, но вся моя невинная забота оказалась ему не нужна. Даже уединяясь со мной, он был скуп на эмоции, полностью игнорировал все действия, кроме тех, которые ему не нравились. Отец отталкивал меня, словно пса, ранним утром пытающегося залезть на кровать. Он считал меня недостаточно мужественным, а я не понимал, какого это. В юности стремление хоть чуть – чуть приблизиться к нему переродилось в ненависть.