Собчачья прохиндиада

Глава 1

Наступил конец весне 1990 года. Уже давно улеглись страсти первых "самых демократических" выборов, а новые народные депутаты ("нардепы") все еще никак не могли даже приобщиться к созиданию, клятвенно обещанному народу…

Ведомственную столовую Ленсовета охранять от набегов людей с улицы становилось все труднее. Кроме этого, большинству депутатов, похоже, сильно докучали различные, но постоянные ходоки. Поэтому пыл свободы вкупе с обещаниями, данными избирателям, испепеливший в самом начале преграды, барьеры и милицейские посты на подступах к исполкомовскому чиновному люду, у «нардепов» быстро перешел в жгучее, устойчивое желание сохранить только для себя вместе со столовой все приобретенное и завоеванное в упорной предвыборной борьбе с социализмом. Пропускной режим в Ленсовет был срочно восстановлен и значительно усилен новыми, неведомыми коммунистам формами, до каких предшественники даже додуматься не могли либо не захотели, или убоялись, ограничивая желание каждого попасть в здание лишь предъявлением на входе любого документа, удостоверяющего личность.

Модернизированную пропускную систему избиратели восприняли без особого протеста, хотя теперь даже с большими потерями времени и многократными приходами в бюро пропусков попасть простому человеку к своим обуянным принципиальностью избранникам стало очень проблематичным делом, так как дозвониться до не желавших этих встреч депутатов было практически невозможно. В общем, вдрызг разбитый после выборов старый бюрократический порядок спешно реставрировался, но в сильно искаженном, прямо-таки каком-то маниакальном варианте. Однако всех это почему-то устраивало. Я никак не мог свыкнуться и понять причину отсутствия всеобщего возмущения такой доведенной быстро до абсурда новой «барьеризацией», осуществленной одновременно с разрушительной «переделкой» вчерашнего советского аппаратного механизма, еще совсем недавно хотя и раздражавшего всех своей волокитой, но имевшего все же конкретные сроки рассмотрения и исполнения заявлений. Взамен родился злобный недоносок, полностью отторгающий любого обратившегося со своей бедой человека. Стало просто невозможно получить даже доступ к интересующему его чиновнику, а если это случайно происходило, и к тому же удавалось всучить новому "слуге народа" свою челобитную, то никто бы не удивился, обнаружив ее, спустя некоторое время, среди туалетных обрывков. Пошла какая-то доселе небывалая, с явным преимуществом свеже-чиновничьего аппарата игра в вопросы без ответов, но с громогласно-видимым желанием их дать. Стало образовываться некое недосягаемое для простых смертных депутатское могущество, как следствие присвоенных государственных возможностей, возложенных на них обществом.

Во взгляде многих "народных избранников" уже чувствовалось классовое превосходство. Депутаты, порой плохо скрывая ехидную улыбочку, предлагали ходокам преодолевать милицейский кордон, отделяющий избранников от народа, только с помощью телефона, доходчиво и терпеливо разъясняя раздраженным людям, что таким способом можно делать все, кроме детей, а потому, мол, вовсе не обязательно топтать полы кабинетов да отнимать их личное время. Если же кому-то и удавалось прорваться сквозь посты, то на них смотрели как на вломившихся в спальню в самый неподходящий момент.

Все избранники пребывали в состоянии какого-то депутатского аффекта вперемежку с приступами безграмотной самостоятельности, под натиском которых стройная многолетняя система управления городским хозяйством быстро разрушалась, создавая этим распадом особую, оживленно веселящую атмосферу всеобщей дурманящей услады.

Площадка внутренней лестницы при переходе от зала заседаний к туалетам стала местом не только постоянного курения с «трепами», но и беспрерывных «толковищ» для концентрации взглядов групп единомышленников, названных впоследствии фракциями. Депутаты там роились в дыму, пребывая на этой «работе» почти целыми днями, лишь изредка расходясь отдохнуть по залам и кабинетам дворца, где заседали выбранные ими комиссии. Изначальное чисто "броуновское движение" в рамках этой лестничной площадки впоследствии сильно замутилось дымящим и внимающим постоянным представительством разнообразных течений, группировок и фракций и стало носить нездоровый оттенок латиноамериканских парламентов просоциалистической ориентации. Но вскоре пришло время освободиться поголовно даже от подобных признаков социализма: вот тогда власть Советов депутатов, по традиции называемая советской, неприметно для постороннего глаза и приняла форму "демократии нового типа", озарив переливами свежих возможностей большинство завсегдатаев места для курения. И если раньше чиновники всех рангов лишь грезили за все брать взятки, то «демократы» их мечты враз осуществили.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бывший дипломированный оператор угольной котельной низкого давления маленького пансионата, расположенного вблизи Репино и Комарово1, а ныне бравый депутат Подобед (это фамилия), образец яркого борца против привилегий, о чем, надо думать, до сих пор с грустью вспоминают избиратели, отдавшие ему свои голоса для схватки с этим, как он уверял, столь типичным коммунистической власти злом, однажды предложил лестничным коллегам-курильщикам блистательный и дерзкий проект по захвату в частную депутатскую собственность разных загородных домов и земельных наделов, раскинутых в округе обогреваемого им ранее пансионата. Судя по его подкупающей искренним азартом напористости и уверенности в поддержке сотоварищей, справедливость этой затеи у Подобеда сомнений не вызывала. Отсюда можно было предположить: смелый замысел присвоения всенародной государственной собственности вынашивался и был выстрадан им давно, по всей видимости, еще в пору длинных зимних ночей бессонной кочегарной вахты, согревая будущего народного избранника сильнее, чем сам пансионатский котел, собственноручно расшурованный обученным оператором. Похоже, идея пришлась многим по вкусу, за что ее автор тут же, возле большой фарфоровой мусорной урны, до краев забросанной оплеванными окурками, был выдвинут возглавить одну из очередных депутатских комиссий, которой поручили спешно разобраться с этим важным для возжелавших стать владельцами чужой недвижимости делом. Сегодня можно только догадываться, какой ныне собственный капитал у бывшего кочегара, образовавшийся за счет доверия облапошенных избирателей.

Еще не окончательно потускнела надежда получить какой-нибудь приличный портфель в правительстве СССР, и поэтому Собчак1 мало обращал внимания на всю эту депутатскую тусовку, часто вслух сравнивая происходящее в руководимом им Ленсовете с возней меж кафедрами университетского факультета, который, как он считал, по праву бесспорного собственного превосходства ему наконец-то поручили возглавить. По крайней мере, в разговорах о ежедневных событиях он все время отмечал какие-то параллели между творимой суетой и прекрасно усвоенной им академической, кафедральной жизнью, судя по рассказам «патрона», насыщенной до предела многолетними постоянными интригами. Складывалось впечатление, что разработанную мною структуру аппарата управления он воспринял без видимого одобрения или хотя бы благодарности за оперативность исполнения именно по причине несхожести ее с привычными Собчаку в Университете факультетскими и кафедральными схемами. Вот почему, к примеру, значимость должности председателя Исполкома Ленсовета и его аппарата «патрон», сообразуясь со штатным расписанием своего факультета, первое время взять в толк вообще не мог, отнесясь к дружно и безальтернативно избранному на этот пост Щелканову2 по-своему безучастно, как, скажем, к необходимости обязательного включения в состав зарубежной делегации, отъезжающей на международный конкурс скрипачей, представителя службы безопасности, которому в достойно застойные годы даже вручали футляр от скрипки, чтобы он не резко контрастировал с основным составом. Трения начались позже, когда этот представитель (в нашем случае — Щелканов) потребовал саму скрипку, а также изъявил горячее, азартное желание поучаствовать в проводимом конкурсе, чем сильно изумил и озадачил руководителя делегации, коим считал себя Собчак.

Пока Щелканов занимался подбором своего аппарата и расстановкой кадров Исполкома, «патрон» все внимание сосредоточил на работе Союзного парламента, призванного, как потом оказалось, положить начало общему разгрому и разграблению СССР. Союзное правительство героически сопротивлялось, а уничтожить такой могучий организм, каким являлась наша страна, силами лишь одних периферийных депутатско-"демократических" гнойников было явно невозможно, ибо эти силы были, безусловно, пока еще слабы. Вот почему эту роль взял на себя основной костяк Верховного Совета СССР, руководимый и управляемый Горбачевым, который прекрасно понимал, что для окончательного развала страны власть незачем кому-либо сдавать, достаточно выпустить ее из рук, тем самым подав сигнал всем нижестоящим: «республиканским», "губернским", «волостным» и «уездным» депутатским формированиям. Кто же мог тогда догадаться, к чему все это приведет, и что избранные руками собственного народа разные собчаки поставят последнюю точку в истории СССР, а сам Верховный Совет страны, таким образом исполнив, возможно, неведомую многим его депутатам, указанную Западом задачу, после известных событий самораспустится, враз сделавшись ненужным, как отработанная ступень ракеты-носителя. Остатки этой, как вдалбливали всем еще недавно, "очень передовой демократической конструкции", тут же станут обзывать на страницах собственной же газеты «Известия» (замечу, органа самораспустившегося Совета Союза) «реваншистским», "консервативным", «реакционным», "тоталитарным", да еще каким-то «отребьем» и в конечном счете заклеймят "красно-коричневыми фашистами". Можно смело представить, что такую типично рыночно-базарную терминологию в целях дискредитации будут переносить на все нижеследующие избранные народом структуры, как только они, по мнению истинных хозяев и авторов разгрома, выработают свой позитивный ресурс в общем плане порабощения страны иностранным капиталом и очухаются от сотворенного, поняв, кем да зачем были использованы. Те же «Известия» по заявке своих новых владельцев, надо полагать, не преминут сообщить с язвительной издевкой и так вконец одурманенному «любимой» газетой читателю, что, мол, вы все от этих парламентов ждете, ведь они избирались еще по старой "коммунистической схеме" и в настоящий момент уже не отражают мнения ограбленного «демократизаторами» народа, а посему не имеют права на существование. То, что сам народ вряд ли будет в восторге от продолжения этого грабежа, об этом «Известия» стыдливо умолчат, скорей всего, завуалировав дальнейшее обнищание какой-нибудь мутной фразой типа "углубление реформ". А пытающихся раскрыть смысл этой фразы тут же причислят к "врагам нации" или антисемитам. Но это мы отклонились от темы нашего повествования, ибо еще живет пока могучая страна, а мои предсказания, дай Бог, не сбудутся.

1 апреля — точная середина между католическим и православным Благовещением — время особой силы всякой нечисти. Это также дата возможного компромисса между этими религиями для попытки совместного поиска преодоления смутного времени, но, как ни странно, она неизменно, из года в год превращается в "день общего смеха", когда считаются безгрешными даже вселенские обманы. Можно засвидетельствовать без труда: до начала апреля 1990 года наш народ, в отличие, к примеру, от сомалийцев, много десятилетий кряду даже не помышлял полакомиться "гуманитарной помощью", скорее, наоборот: полмира существовало за счет СССР. О том, каким образом после 1 апреля 1990 года "демократизаторам-реформаторам" удалось все промотать, сегодня еще есть у кого спросить.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Глава Исполкома Щелканов, в прошлом всеми признанный кадровый морской офицер, вдруг проявил странную набожность, несколько, так сказать, чрезмерную среди основного антиклерикального состава «демократов». Однако все посчитали это полезным общему делу и поэтому не обратили особого внимания на его призыв, рекомендованный мимоходом Собчаком, разрешить обосноваться в Ленинграде Русской Православной Зарубежной Церкви, что позволило бывшему военмору вместе с «патроном» быстро увязнуть в борьбе между непримиримыми инославными конфессиями, ибо для плавания по этому извилистому теологическому руслу оба не имели достаточных знаний, собственной веры и твердых воззрений. После этого конфуза Исполком, управляемый моряком, осторожности ради объявил себя атеистическим в целом, но уважающим все виды вероисповедания.

Сам Щелканов в основном занимался лишь наймом себе заместителей и поэтому выказывал умеренно-реформистские устремления. Но уже подобранные им сотрудники во главе с рыжеватым Анатолием Чубайсом1 очень желали реформ, а для того, чтобы не повредить этим реформам, они их не предлагали, изредка попугивая народ только публичными заявлениями об интенсивной подготовке самих предложений. Это было достаточно мудро для их опыта и знаний, а точнее, полного отсутствия того и другого. Тем не менее в их возрасте они, к моему удивлению, понимали, что предложить какие-нибудь реформы, не представляя их последствий, значит навредить самим себе.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Толик Чубайс, в будущем один из главарей правительства «новой» России, позже метко прозванный «ваучером», изнывал от сознания скудности личных сбережений и собственных средств, при этом перманентно теснимый желанием сменить свой старый «Запорожец», ботинки и костюм на что-то более приличное, с первых же дней работы у Щелканова всерьез увлекся созданием приватного малого бизнеса, в частности, одного хитрого коммерческого банка, скромность первоначального оборота которого при возможностях его должности вызывала общие симпатии, убаюкивала конкурентов и пока не очень дискредитировала «демократов» в глазах нищающего населения.

Вообще же, начиная с первых дней прихода «демократов» к власти замышлялись великие дела, но творились невообразимые события.

Щелканов в наследство от старого Исполкома вместе с кабинетами, отделанными в духе "русского барокко" вперемешку со стилем «ампир», получил довольно толковых, а главное, знающих свою область и сферы деятельности заместителей. Оказавшись принудительно делегированным из армии на пенсию, этот военмор, поработавший до избрания его депутатом некоторое время грузчиком, чем и покорил избирателей, с решимостью, свойственной представителям такой известной уличными потасовками профессии, тут же под бурное одобрение поклонников уволил всех замов, сорвав их имена с номенклатурного небосклона дверных табличек. Затем, видимо, чтобы сбить след, он со сноровкой дежурного пожарного перемешал, как домино, сложившееся годами меж руководства неизменное распределение функций, обязанностей и направлений деятельности, после чего при помощи каких-то подозрительных нашептывающих личностей, назвавшихся социологами без определенной дипломом профессии, принялся спешно комплектовать сподвижников в свою команду, одним из первых в которую угодил вышеупомянутый новобранец — Толя Чубайс.

Рекомендации по отбору домогавшихся чинов и званий носили странный характер, но, что еще более поразительно, эта схема подбора была потом в точности повторена уже на уровне республиканского правительства.

Бывший грузчик неведомо зачем уверял всех даже с трибун в прекрасном владении иностранным языком. Я лично не слышал, чтобы Щелканов с кем-нибудь из постоянно вьющихся вокруг иностранцев беседовал без переводчика. Зато на нередко задаваемый ему вопрос, зачем, еще не вникнув в суть дела, он взял да «спалил» основной рабочий состав своих заместителей, этот кандидат в "дублеры Герострата" неизменно отвечал: "Незаменимые люди постоянно находятся только на Арлингтонском кладбище в США" (?!) (откуда он это узнал, одному Богу ведомо). Дальше он обычно присовокуплял: его самого трудовая цель — «демонтаж», правда, не договаривал чего, поэтому такой ответ своей полной бессмысленностью казался интересующимся очень глубоким по содержанию. Для демонстрации личного «демократизма» Щелканов свои поездки общественным транспортом на работу в Исполком разнообразил как мог различными мелкими приключениями. Однажды в автобусе к нему бросилась какая-то экзальтированная доступностью нового городского главы крашенная под медный самовар дама. Щелканов еле выпутался на нужной ему остановке из-под ливня ее волос. В другой раз, по его словам, какой-то подгулявший плюгавый рукосуй в налипших брючках, с грязной нашлепкой вместо усов, признав Щелканова, сперва захотел с ним поздороваться за руку, а уже затем съездить по уху. Кстати, узнав об этом, Собчак любые поездки общественным транспортом категорически отверг и начал поговаривать о необходимости личной охраны. Часто Щелканов, вместо обеда попивая пустой чаек в роскошном кабинете левого крыла дворца, всем своим видом создавал атмосферу забот, неустроенности и печали, но Собчаку не собирался уступать ни в чем: нарастил каблуки своих ботинок, за счет чего существенно поднялся в глазах окружающих и ходил с решительным выражением лица, как цыганский барон, виденный мною однажды в автоцентре Красного Села. Невозмутимость его была свойственна почти всем представителям новой власти, ибо частые, как по заказу, катастрофы, сопровождавшие их воцарение, уже сделались обычным явлением. Каждую неделю в стране что-то взрывалось, тонуло, сходило с рельсов, проламывало туннели. Повсеместно уже начинали гибнуть ни в чем не повинные люди, но это почему-то никого особо не обескураживало. Правда, еще не плюнули в лицо населению гадким заморским словечком «либерализация» и пока никто с трибун не поговаривал о замене социализма капитализмом, но «патрон», сперва потихоньку и как-то туманно, уже начинал призывать народ к переходу "на рынок" то ли «базар», после чего всюду в городе мигом стали плодиться, как поганки после дождя, всякие ларечки. Наступало золотое время расцвета коррупции в рядах собчачьих проконсулов.

Еще не были отвергнуты все нормальные и привычные нам представления о человеческих отношениях, и богатство не превратилось в исключительную цель и смысл существования.

Еще можно было заскочить к знакомым просто пообедать и они не смотрели на тебя, как на вымогателя.

Еще народ продолжал чувствовать потребность верить в кого-нибудь из собственных избранников. Мы еще все жили в стране, где не было проведено смерчеподобное разрушительное реформирование жизненно важных основ и устоев; где еще не пали промышленность и торговля; где культура и знания еще не покинули наш народ, который долго предпочитали всем другим «этносам» мира; где поля, питавшие столько миллионов людей, еще не превратились в необитаемые фермерами пустыни; где еще никто никого не убивал массовым тиражом и не сжигал дома ближних; где еще не понятным было выражение "ближнее зарубежье". События, после которых страна разрушилась и не смогла воспрянуть от потерь, а также возвратить прежнее величие, благосостояние и благочестие мира, еще только начинались. Дни неумолимо струились, как вода с концов сталактитов.