Собственная жена

Если вы в определенный час ездите с дачи в город и из города на дачу, вы встречаете в поезде одних и тех же людей и непременно в одном и том же вагоне, скажем во втором с конца. И если это повторяется изо дня в день и каждое лето, а вы человек наблюдательный, вы обязательно заметите, что веснушчатая рыженькая девочка, при которой прежде неотступно и ревниво находилась бабушка, превратилась в прелестную золотоволосую девушку. И теперь вместо бабушки при ней ревниво и неотступно находятся два студента… И мужчина, сменивший защитного цвета китель на чесучовый пиджак (а чесуча, как вам известно, носится очень долго), успел поседеть, но седина ему определенно к лицу. И он даже стал похож как две капли воды на одного садовода-любителя, чей портрет недавно был в журнале. А может быть, это тот самый любитель и есть… И женщина, которая с годами ничуть не меняется, все так же делает замечания пассажирам и кого-нибудь учит, все равно чему: как воспитывать детей, как ловить мышей или чем проще всего лечить язву желудка…

О каждом можно бы рассказать какую-нибудь маленькую историю, и вполне возможно, что она совпала бы с действительностью.

Вот, например. Это было несколько лет тому назад. В вагон вошли… или нет, лучше сказать, в вагон влетел сам лучезарный, молодой месяц май. Девушка и юноша. Он почти внес ее на руках, хотя в этом не было никакой необходимости, потому что она была здоровая и крепкая девушка и, как говорят няньки, ходила ножками уже, наверно, лет девятнадцать. И все-таки он почти внес ее. Он охранял ее от возможных толчков. Он держал в руках ее чемоданчик, пальто и какой-то нескладный сверток, из которого, прорвав бумагу, торчал высокий каблук.

Она смотрела на него смущенно-ласковым взглядом и говорила:

– Сеня, ведь тебе тяжело: в чемодане книги, четыре тома Большой папиной энциклопедии.

В ответ он улыбался ей такой откровенно-блаженной улыбкой, что пассажиры не то от смущения, не то от зависти отводили глаза в сторону. Он улыбался и говорил:

– Книги? Большая энциклопедия? Это пустяки! Не беспокойся, Таня, мне совершенно не тяжело, это абсолютно ничего не весит.

И всем было понятно, что для него самое главное и самое важное в жизни – Таня, а Большая энциклопедия – просто невесомый пустяк, и больше ничего.

Он зорко смотрел по сторонам, ища свободного местечка, чтоб усадить ее. А когда места так и не нашлось, он согнул руку кренделем, чтоб она могла на нее опереться. Наверно, если б она пожелала, он не только изобразил бы из себя крендель, но, как говорится, разбился бы в лепешку у нее на глазах, чтоб показать, как велика его любовь и на какие жертвы он для нее способен.

А Таня была простая, милая, с русой косой, она не требовала никаких жертв и время от времени переспрашивала его тихо и тоненько:

– Сеня, ты не устал?

Он гордо усмехался, давая понять, что он готов взвалить себе на плечи всю вселенную при условии, что точкой опоры будет ее любовь к нему.

Так они и ездили целое лето, и даже когда погода стала пасмурная, от них распространялось солнечное сияние.

Некоторые пассажиры, и мы в том числе, строили догадки:

– Молодожены? Нет, скорее всего жених и невеста… И даже не жених и невеста, а вот именно влюбленные! Влюбленные, у которых впереди нерастраченный, пока еще неприкосновенный запас драгоценно-нежных слов, глубоких взглядов, поцелуев…

На следующее лето они не ездили во втором вагоне с конца. Может быть, они ездили во втором вагоне с начала? Когда мы видели высокого парня с худощавым лицом, с зачесанными назад волосами, мы говорили: «Вон Сеня!» – и ошибались. Таких парней, оказывается, было много. Девушки с русыми косами попадались тоже довольно часто, но среди них не было Тани. Прошло еще лето, и мы уже не вспоминали о них. В конце концов они были для нас только пассажирами, пусть завидно счастливыми, красивыми и молодыми, но всего лишь случайными вагонными спутниками.

И вот совсем недавно мы снова увидели их. Стоял на редкость жаркий осенний день. Говорливая пассажирка, которая исключительно ловко умела ловить мышей и чрезвычайно просто излечивала язву желудка, громко рассказывала всем желающим слушать, что подобной жары не наблюдалось в течение ближайшего, отрезка времени в девяносто восемь лет… Пригородный поезд отправлялся через три минуты. И вот мы увидели их и сразу узнали, несмотря на то, что она подобрала свою русую косу в пучок на затылке, а он растолстел почти вдвое. Она (мы тут же вспомнили, что ее зовут Таней) бежала по перрону; в одной руке у нее была битком набитая клетчатая сумка, в другой старый знакомый чемоданчик, через плечо висел плащ, под мышкой был зажат зонтик… Одно из двух: либо плащ, либо зонтик. Зачем же то и другое?

Позади не слишком торопливо шагал он (его звали Сеней, мы тоже это вспомнили) и доедал мороженое. Белые липкие струйки текли у него по пальцам; он держал руку на отлете, чтобы не закапать серые брюки. Когда они поравнялись с нашим вагоном и проходили под окном, мы услышали, как она сказала:

– Сеня, ты, может быть, возьмешь свой плащ?

Он солидно ответил:

– Я еще не докушал мороженое. И потом у меня будут липкие руки.

Он именно так и сказал про себя, с уважением: не докушал.

Они вошли в вагон. Было только одно свободное место напротив нас. Он вдруг сделал страдальческое лицо.

– У меня все-таки чертовски жмет башмак! Не хватает, чтоб я натер ногу. Если будет мозоль, то это по твоей милости!

Пожалуй, даже те из пассажиров, которые уже перестали считать себя молодыми и привлекательными, даже они не рискнули бы распространяться вслух о своих мозолях, бородавках – о тех мелких гадостях, которые либо выводят, либо скрывают. Но Сеня, очевидно, был недоволен и хотел, чтоб это видела Таня. Может быть, это она купила ему тесные башмаки или уговорила ехать на дачу, когда у него были другие планы. Ясно было одно: Сеня недоволен, а Таня в чем-то перед ним виновата.

Она сказала кротко:

– Садись, вот же свободное место.

Мы ждали, что будет. Незнакомые между собой, мы переглянулись. Неужели?… Да, он сел! Уселся на это свободное место все с тем же страдальческим выражением лица.

Наш седой спутник в чесучовом пиджаке сделал было движение, чтобы встать и уступить Тане место, но раздумал. Он, пожилой человек, будет стоять, а молодой Сеня будет сидеть! С какой стати? И все-таки ему не сиделось. Он предложил:

– Давайте подвинемся немного.

И мы потеснились, как могли, и усадили Таню на краешек скамьи.

На это Сеня одобрительно сказал:

– Вот и хорошо, и ты сидишь.

Он уже доел свое мороженое.

Она спросила:

– Тебе дать платок вытереть руки?

Он сказал:

– Дай.

Ей пришлось повесить на стену клетчатую сумку, положить в сетку чемодан и зонтик и уже тогда начать искать платок в карманах его плаща. А он сидел, растопырив сладкие пальцы, и ждал со скучающим и требовательным выражением лица, как человек, которого плохо обслуживает за его кровные деньги.

– Вот, Сеня, возьми, пожалуйста, – сказала она, доставая платок из кармана.

Он поглядел на платок и поморщился:

– Ох, опять этот, с голубой каемкой!

Это значило, что он предпочел бы с красной или, куда ни шло, вовсе без каемки, но только почему-то не с голубой.

По-видимому, ей было совестно, что мы услышим разговор про каемку. Поэтому она улыбнулась и сказала:

– Да она совершенно слиняла, это голубенькая.

– А все это потому, – произнес он поучительно, – что такие вещи нужно стирать дома, а не отдавать в прачечную. Многие и работают, и детей имеют, и стирают преспокойно дома, и на все находят время, а у тебя какая-то неорганизованность.

Наш седой спутник прищурился и сказал, обращаясь к авторитетной пассажирке, которая умела ловить мышей:

– Как приятно, что есть такие организованные мужчины, у которых хватает времени и на работу, и на воспитание детей, и даже на стирку белья! Такому не грех поделиться опытом и со своей женой и других поучить.

– Ах, есть, есть такие мужчины! – с апломбом воскликнула говорливая пассажирка, не разобравшись, кого имеет в виду наш седой спутник. – Вот, например, мой муж! – И она три перегона от станции до станции рассказывала о том, как она успешно прививала своему мужу женские навыки по ведению хозяйства. – И если я умру, – сказала она и засмеялась, как будто ее предположение было курьезным или несбыточным, – если я умру, он у меня не будет чувствовать себя беспомощным лицом к лицу с оторванной пуговицей…

Молодые супруги молчали. Потом они стали собираться. Сеня потянулся к сетке за чемоданом. Говорливая пассажирка посмотрела на нас выразительно. Ее взгляд означал: «Берусь в кратчайший срок перевоспитать кого угодно».

– Осторожно, Сенечка, – предупредительно сказала Таня, – в чемодане баночка со сметаной.

– А-а, ну тогда я не знаю, где там у нее верх, где низ… Бери и неси сама. – Он взял свой плащ и перекинул его через плечо.

– Может быть, ты прихватишь и зонтик? – спросила Таня.

Он пожал плечами:

– Плащ и зонтик – смешно, не хватает скафандра, – и пошел к выходу.

А мы остались в вагоне. И когда поезд тронулся, мы уже не терялись в догадках, кто они. Все было ясно: муж и жена. Люди только знакомые никогда не бывают так безжалостно равнодушны друг к другу, как некоторые супруги, на которых, по правде говоря, противно смотреть. Противно потому, что представляешь себе их жизнь, их дни и ночи без радости, без любви, с одной необходимостью – жить вместе. Но ведь так бывает с людьми, за долгие годы растерявшими, как ротозеи, и дружбу и любовь. А эти были еще совсем молодые, и им полагалось не терять, а как раз наоборот – накапливать и приумножать всякое добро, и в первую очередь лучшие чувства. Почему он так переменился к ней? Она такая же милая, хорошенькая и простая. И еще вдобавок заботливая. И, самое главное, любящая, это сразу видно. А он ни разу не сказал ей «пожалуйста» или «спасибо» (хотя бы за платок с голубой каемкой) и ни разу не назвал ее по имени. Он сидел, а она стояла рядом. Он вышел первый и не потрудился подать ей руку. Нет, он даже не оглянулся и не поинтересовался, как она там, навьюченная, вылезает из вагона.,

– И вообще он вел себя, как свинья, – сурово сказал наш седой спутник.

– А потому что она его избаловала! – убежденно воскликнула авторитетная пассажирка. – Она его любит и не скрывает свою любовь! А вашего брата баловать нельзя ни в коем случае!

И тут все ближайшие соседи по вагону заговорили про «вашего брата», и про «нашу сестру», и про то, надо ли скрывать любовь или, наоборот, нужно скрывать свой дурной характер, изъяны в воспитании и тот самый пережиток, который с незапамятных времен называется хамством… И все говорили и говорили до конечной остановки на эту тему.

– А я вот что предлагаю! – азартно воскликнул наш седой спутник. – Если они завтра поедут в нашем вагоне, непременно возобновим этот разговор. Только деликатно, не будем называть имен. Пусть послушают.

В самом деле, пусть послушают. Мы будем говорить искренне и по возможности красноречиво о том, как Сеня… или нет, не Сеня, а какой-то человек без имени, просто – он, но с внешностью Сени, очень нравился всем нам, как он был хорош, когда оберегал свою любимую и когда он был готов ради нее взвалить себе на плечи вселенную. И как глупо, смешно и скверно он выглядел в последний раз…

– Знаете что? – вдруг сказал наш седой спутник. – У него все-таки есть что-то хорошее в лице, у этого Сени. Конечно, он выслушает нас с высокомерным выражением и сделает вид, что это его совершенно не касается. А потом он поймет. Уверяю вас, поймет! И ему снова захочется стать таким, каким он нравился всем нам и каким полюбила его она, Таня, его собственная жена!

Наверно, наш седой спутник был хорошим человеком. И, уж конечно, он любил людей и был оптимистом. А это лучшие качества у спутника, даже на короткой дистанции.