Собственность мажора

Глава 22

— Что ты хочешь, индейку или может… рульку? — долетает до меня голос мамы.

— Точно не рульку, — фыркаю я, укладывая в ее маленький чемодан стопку футболок. — Кто вообще ест рульки?

— Ну… — чешет она пузо развалившегося в чемодане Черного. — Твой дед ест и…

Она замолкает, и я поднимаю на неё глаза.

Тряхнув головой и поджав губы, грубовато заканчивает мысль:

— Еще кое-кто.

Ясно.

Тот, чьё имя нельзя называть. Я не удивлюсь, если он может съесть несколько рулек одновременно. С его-то комплекцией ему нужны не рульки, а целиковые поросята.

Называть его имя нет необходимости. От него уже четвертый день никаких вестей, и теперь я даже не знаю, плохо это или хорошо.

Разве он не должен быть здесь?

Разве не должен вымаливать у неё прощение?

Она что, ему больше не нужна?

Я знаю, как умеет моя мама закрываться от людей. Как умеет упрямо вычеркивать их из своей жизни раз и навсегда. Кажется, это ее защитная реакция от людей, которые принимают ее за… легкомысленную недалекую дурочку и думают, что она этого не понимает. И на месте Игоря Баркова я бы очень поторопилась, если… она действительно ему нужна. В противном случае на кой черт он притащился сюда со своей колбасой? Если хотел от неё избавиться, пусть радуется!

— Хочешь взять его с собой? — тычу пальцем в ушастую черную морду, которая очень быстро прибавляет в весе.

— Он не влезет в карман, — отвечает мама из шкафа.

— Потому что ты кормишь его паштетами, — пеняю я, доставая котёнка из чемодана и пытаясь не вспоминать о том, откуда он вообще взялся, но тот день стоит у меня перед глазами отчетливо, как никогда.

Этот… дурак Никита Игоревич и все, что с ним связано, прекрасно откладывается в моей голове…

Чёрный вгрызается в мою руку, как маленькая акула.

— Ай… — морщусь, стряхивая его.

— Он любит паштеты, — натягивая мама на себя огромный свитер толстой вязки.

— Ещё бы, — закатываю глаза. — Он же не дурачок…

— Я не посмотрела, дед поменял розетку? — спрашивает она рассеянно.

— Я тоже не посмотрела.

Смотрим друг на друга, изобразив кислые мины.

Мы прекрасно умеем забивать гвозди, знаем, как прикрутить дверную ручку, поменять плинтус или как дотащить из магазина продукты на всю неделю, но электричество — это то, с чем дед категорически запретил нам связываться.

— Ладно, — распускает мама волосы. — Обойдемся…

Молча с ней соглашаюсь, закрывая чемодан и опуская его на пол.

Уже лет десять мы каждое Рождество встречаем у деда в «деревне». Там у нас дом. Вообще-то это не совсем деревня, а поселок, и не маленький. Я до семи лет жила там с бабушкой и дедом, а когда пришла пора идти в школу, мама забрала меня к себе в город. До этого она приезжала на выходные, и даже спустя годы я помню, с какой тоской ждала этих суббот и воскресений, сидя у окна и глядя на дорогу, а когда она уезжала я непременно ревела, заставляя ее реветь в ответ. Я так боялась, что она может не приехать через неделю, и этот страх мне внушил один соседский мальчик. Он сказал, что родители какого-то другого соседа переехали в другой город и забыли его здесь. Я боялась, что она тоже меня забудет. Что не приедет и не привезет запах своих духов. Не привезти нежных рук, своего голоса и смеха.

В нашей жизни всегда были только она, я, дед и бабушка, но ее так давно не стало, что в моей памяти мы как будто всегда были только втроем. А теперь нас будет… четверо…

Стряхнув воспоминания, выкатываю ее чемодан в прихожую и начинаю одеваться.

Она поживет до Рождества с дедом, а у меня сессия, поэтому я приеду к ним не раньше сочельника.

— Такси подъехало! — кричу я маме, распахивая входную дверь и впечатываясь носом в черный кашемир дорогого пальто, под которым будто металлический каркас.

Отскочив в сторону, смотрю в непроницаемые голубые глаза старшего Баркова, который, засунув в карманы руки, стоит на пороге нашей двушки.

— Здрасти… — бормочу, протирая свой нос.

— Привет, — осматривает коридор поверх моей головы.

— Оля дома?

Все же меня никак не отпускает мысль о том, что он не знает моего имени. Почему бы меня, черт возьми, это ни капли не удивило?

Мне не приходится отвечать, потому что мама выходит из комнаты, прижимая к груди нашего кота и целуя его морду.

Подняв глаза, тормозит с каменным выражением лица. Посмотрев на Баркова, вижу как его взгляд плавает по ней от макушки до носков синих пушистых тапок, а потом его светлые брови неожиданно сходятся на переносице, а глаза сужаются в таком знакомом мне выражении, что в животе случается кульбит.

Точно такими же взглядами разбрасывается и его отпрыск.

Пытаясь понять, что могло вызвать такую бурную реакцию, смотрю на маму.

В этом свитере она выглядит хрупкой, даже несмотря на живот. Из ворота торчит ее тонкая шея, а рукава подвернуты пару раз, потому что это дедов свитер, и он сидит на ней почти как платье, но любому дураку понятно, что это совершенно точно мужская вещь, которую до нее носили лет десять, это точно. На самом деле и того больше, я и сама иногда его таскаю, потому что от бесконечных стирок он стал очень мягким.

— Можем поговорить? — мрачно спрашивает незваный гость.

Поставив на пол кота, мама подходит к вешалкам и снимает свою забавную рыжую шубу, пожимая плечом:

— Только не долго.

Отойдя в сторону, кусаю губу. Но для неловкостей нет причин, потому что ее «мужу» совершенно не мешает мое присутствие.

Оценив обстановку, он продолжает:

— Уезжаешь?

— Да.

Скрутив жгутом волосы, мама кладет их на плечо, пряча под шубой, и тянется за шапкой.

— Куда?

— К отцу в «деревню», — отвечает она, продолжая свои сборы.

Просовывает ноги в угги и поморщившись, потирает живот.

— Мам? — спрашиваю взволнованно.

— Все нормально… — бормочет она. — Толкается…

— Где это? — спрашивает Барков неожиданно охрипшим голосом.

Сделав глубокий вдох, она смотрит на него и говорит:

— У своего водителя спроси. Он расскажет.

Боже, он вообще хоть что-нибудь о ней… о нас знает?!

Поиграв нижней челюстью, «меценат» чешет бровь.

— Это за городом?

— Да, — хватает мама свою сумку, направляясь к двери. — Это за городом. Меня такси ждет.

Смотрим на него, намекая на то, что нам нужно пройти, а его фигура заняла весь проем.

— Я отвезу, — кивает он и тянет руку к стоящему передо мной чемодану.

Перехватив ручку, мама выплевывает:

— Займись лучше своими друзьями-подругами, я уж как-нибудь без тебя разберусь.

— Нам нужно поговорить, — проговаривает он с таким нажимом, что даже я в это поверила. — Хватит бегать.

— Я не бегаю, — чеканит она, толкая его в грудь. — Я живу своей жизнью. А ты живи своей.

Отойдя в сторону, дает ей пройти, а потом перехватывает за локоть и, подтянув к себе, спрашивает:

— Хочешь развод?

У меня в груди происходит взрыв.

Я вижу, как дрогнуло ее горло, когда сглотнула слюну.

Даже слепому понятно, что никакого развода она не хочет!

Подняв подбородок, чтобы смотреть в его лицо, она снова сглатывает и облизывает губы. Он смотрит на нее, опустив глаза и сжав челюсти.

Кажется, это продолжается целую вечность, пока сиплый до неузнаваемости голос мамы не произносит:

— Да.

Вырвав свою руку, она резко разворачивается и сбегает вниз по ступенькам, пряча лицо за воротником шубы.

Перевожу гневный взгляд на этого двухметрового амбала, потрясенно говоря:

— Ну вы и кретин…

Метнув ко мне свирепый взгляд, спрашивает:

— КТО я?

— Кретин… — повторяю громче. — Она два дня плакала в подушку! Пока ее на скорой не увезли!

На этот раз дергается ЕГО горло вместе с кадыком. Я вижу, как меняется он в лице. Вижу, как оно бледнеет. Как сжимается в кулак здоровенная ладонь.

— А теперь вы заявляетесь требовать развода?! У нее ребенок в животе, думаете ей сейчас время о разводах думать?!

— Я, бл… — вовремя запинается он, повышая голос, — … я не требовал развода. Если мне понадобится развод, я спрашивать не буду.

В шоке от этой позиции, констатирую:

— Вы еще и козел.

Его брови карикатурно взлетают вверх. В глазах полное неверие.

Отвернувшись, захлопываю дверь и проворачиваю ключ в замке. Схватив чемодан, разворачиваюсь и спрашиваю:

— Вы хоть знаете мое имя?

— Твое имя — Алёна, — вкрадчиво говорит он. — Отчество — Николаевна. Возраст — девятнадцать лет. Я по-твоему дебил?

— Это не я сказала… — бормочу себе под нос, спуская со ступенек чемодан.