Сочинения

Разумный Пруденций

О поэте, применительно к которому так много раз упоминали «центонную технику», лучшей вступительной статьей была бы составленная из цитат, набранных здесь и там из предисловий к Вергилию. Поскольку, однако, выполнить это было бы крайне затруднительно, ограничимся лишь разноголосицей мнений.

Я носился от наслаждения к наслаждению. Едва я входил в переднюю, и вот с одной стороны противустоящие игроки в мяч сгибались среди круговращательных движений катастроф, с другой — среди соревновательных кличей игроков слышался непрестанный шум гремящих стаканчиков и костей; здесь книг вдосталь, готовых к чтению (казалось, видишь то ли полки грамматиков, то ли ряды Атенеума, то ли нагроможденные шкафы книгопродавцев): но так, что книги подле кресел матрон были благочестивого склада, те же, что подле скамей отцов семейства, возвышались котурном лацийского витийства; были впрочем некие сочинения неких авторов, сохраняющие схожесть слога в несхожих темах: ведь почасту читаемы бывали сходной искусности мужи: здесь Августин — там Варрон, здесь Гораций — там Пруденций.

Пруденций, муж, сведущий в светской словесности, составил Trocheum[2], выбрав лица из Ветхого и Нового Заветов. Он также сочинил в греческой манере комментарий на шестоднев о сотворении мира[3], до создания первого человека и его прегрешения. Составил он также книжицы, коим дал греческие названия, Апотеосис, Психомахия, Гамартигения, то есть О божестве, О духовной брани, О происхождении грехов. Написал он также В похвалу мученикам, побуждение к мученичеству в одной книге, приводя некоторых в пример, и еще другую книгу Гимнов, особливо направленную против Симмаха, защищающего идолопоклонство, из коей мы узнаем, что он служил в Палатинской гвардии[4].

И Аврелий Пруденций Клемент, консуляр и образованнейший из иберийцев, пылая тем же рвением веры и набожности, многое сочинил в метрической форме о славе святых и их заступничестве по мольбам.

393 год. — Ужасное знаменье явилось на небе, во всём подобное колонне. В Испании славится Пруденций, лирический поэт.

407 год. — Скиф Радагайс, с двумястами тысячами готов, придя из Скифии, вторгается в Италию. От этого поднимается великий ропот хулящих Христа, и обвиняющие [в этих бедствах] христианское время превозносят благополучие язычества. Среди них неистовствовал преимущественно оратор Симмах, понуждавший и письмами к идолопоклонству и к восстановлению алтаря Победы. Уста этих лаятелей, бросив им кость истины, заградили Августин книгой о граде Божием и Орозий своей Историей. Также и поэт Пруденций светлою книжицею метрического сочинения отражает Симмаховы хулы.

Послал я также книжицу, или письмо, блаженного Амвросия против речи Симмаха, префекта Города и язычника, который от имени сената просил у императоров вернуть в Город идолопоклонство. И хоть в своей речи он оказует себя изощреннейшим оратором, однако ему и в прозаической, и в метрической форме как вышеназванный достопочтенный отец, так и наш знаменитый поэт Пруденций отвечали весьма сильно.

Аврелий Пруденций Клемент, в латинской словесности с великим тщанием и равною страстью наставленный, как свидетельствуют Геннадий и Исидор; от каких он произошел родителей, мне не сделалось известно из чтения древних авторов. Некоторые полагают, что он был родом испанец. Ранние годы он потратил на судебную деятельность и был занят в гражданской службе. Затем, продвинувшись к высшим и славнейшим санам, добрался до воинской префектуры (ad Praefecturam militiae) попечениями и благорасположением Феодосия Цезаря. Это достаточно понятно как и из других соображений, так в особенности из этого стихотворения Пруденция:

Доныне сохраняются его произведения, составленные в многочисленных и разнообразных родах стиха; из них легко удостоверяется, что по условиям времени (pro conditione temporum) он самый выдающийся среди христианских поэтов, не только утонченными словесными фигурами, но и важностью речений. Сидоний Аполлинарий, автор, отнюдь не заслуживающий презрения по части чтения и наблюдения над древними писателями, когда говорит о поэте Пруденции, ничуть не устрашается сочетать с ним Горация. Особую хвалу заслужил он, по суждениям людей ученых, за сочинение, где описывает честность и стойкость тех, кои пожертвовали собой ради христианской веры: подобающим образом прославляются божественный Лаврентий, Винценций, Роман, Ипполит, Кассиан и иные многие. Похваляют также его стихи о Рождестве Господнем, и о деяниях и чудесах Христовых, об очищении души, о столкновении пороков и доблестей. Преследовал он с пылкостью, во множестве стихов, неприятелей христианского имени, а наипаче Симмаха консуляра, чьи высказывания и ученость порицает он в объемном сочинении. Вполне ясно, что Пруденций достиг глубокой старости и, наделенный многочисленными санами, скончался.

Пруденций, поэт, настолько дышащий и благочестием, и священною ученостью, что заслуживает быть причтенным к важнейшим учителям Церкви.

Пруденций — муж, коего в любом веке должно числить меж людей ученых.

В высокой цене был Пруденций у Аркадия и Гонория, ибо подавал им пример, коему подобало следовать, в описываемых им героях католической веры. Его же и тебе подает сей наивысший поэт. Будешь к нему благосклонен, я полагаю, и человека, цветущего славою гения и благочестия, который по несправедливости прежних времен был столь долго пренебрегаем, примешь приветливо, как обыкновенно принимал и прочих. А в жизни Пруденция тому подивись, что хотя он много сказал о разных ересях, однако ничего не написал, что могло бы быть истолковано в худшую сторону и дать повод к обвинению в заблуждениях. И более того — как из чистого ключа можем мы впивать из его писаний все догматы святой римской Церкви, наипаче те, что относятся к таинству Троицы, Рождеству и Божеству Христа, непорочности Девы Марии, культу святых, их благодати у Бога и их могуществу. Посему сколько ни было ученых мужей, авторитетом Пруденция они никоим образом не пренебрегали.

Аббат Галиани справедливо обвиняет Вольтера за лексиконские и грамматические примечания его на Корнеля, в которых уличал он трагика, что такое-то слово, такое-то выражение, употребленное им, неправильно по-французски. «Так же было бы глупо уверять меня, — прибавляет аббат в своенравном движении полуденной живости, — что Цицерон и Виргилий, хотя итальянцы, не так чисто писали по-итальянски, как Боккаччио и Ариост. Какое дурачество! Каждый век и каждый народ имеют свой живой язык, и все равно хороши. Каждый пишет на своем. Мы не знаем, что поделается с французским, когда он будет мертвым языком; но легко случиться может, что потомство вздумает писать по-французски слогом Монтаня и Корнеля, а не слогом Вольтера. Мудреного тут ничего бы не было. По-латыни пишут слогом Плавта, Теренция, Лукреция, а не слогом Пруденция, Апполинария и прочих, хотя римляне, без сомнения, были в IV веке более сведущи в астрономии, геометрии, медицине, литературе, чем во времена Теренция и Лукреция. Это зависит от вкуса, а мы не можем предвидеть и угадать вкус потомства, если притом будет у нас потомство и не вмешается в это дело общий потоп».

Много-ли поэтов видим мы в одряхлевшей Греции, при владычестве Римлян? Где поэты в Риме при Императоре Феодосии Великом? Не Пруденциус-ли, не Клавдианус-ли будут их представителями?

Он охотно листал Психомахию Пруденция, изобретателя аллегорической поэмы, которая позднее будет безостановочно свирепствовать в Средние века.

Отличительными чертами этого поэта-христианина являются пылкий патриотизм римлянина, уменье облечь религиозную мысль в пластический символ и чисто испанский реализм изображаемых картин. В его изображении страданий некоторых мучеников мы чувствуем соотечественника Рибейры, а картиной толпы нищих и увечных в его поэме о Св. Лаврентии он, казалось, предупредил описание Двора Чудес. Видно, что поэту по душе все эти ужасы, но он умеет подняться и выше их; хотя его изображение Сатаны в Hamartigeneia нельзя сравнивать с Сатаной Мильтона, но оно жизненно и дышит силой.

Лучший христианский мастер классической поэзии цинически использует свое искусство против его былых источников и против его будущей жизни. В отличие от Ювенка, Пруденций не сочиняет эпос; он использует эпос, чтобы сочинить аллегорию. История средневековой литературы подтвердит, что в то время как аллегория зажила могучей жизнью, эпос никогда не был полностью восстановлен из трактовки, данной ему Пруденцием.

Слова неистовствуют в произведениях Пруденция. Он по ту сторону барокко. Читающие на латыни, незнакомые с литературой поздней античности, которые берут Перистефанон или Психомахию с намерением встретить произведение христианского Горация или Вергилия (ярлыки, часто приклеиваемые на Пруденция отчаявшимися критиками), недалеки от сильного разочарования — ибо его поэзия далека от классической в обычном смысле, и хотя она безусловно христианская по теме, но предлагает видение христианского мира, почти неузнаваемое для современных читателей… Читая его, мы оказываемся в некоем месте лабиринтоподобной запутанности, где странники, потерявшие свою дорогу, бродят по крутым и извилистым тропам и наконец подвергаются разбойничьему нападению из засады; в месте, где гротескные чудеса совершаются с поучительной бесперебойностью; в месте, где проливается кровь, сокрушаются зубы и кости, и разные части тела отсекают с одержимостью. Но прежде всего это мир, управляемый семантическим детерминизмом, где исторические фигуры делаются абстракциями, абстракции делаются персонажами и метафоры делаются реальностями. Интеллектуальный, интертекстуальный и полностью созданный странным сардоническим юмором Пруденция, это мир, в котором персонажи вроде Эдипы Маас или капитана Ахава чувствовали бы себя дома.

Этот странный поэт — учитель веры, совместник Горация[19], чтение декадентов, совопросник капитана Ахава — в своей земной жизни вырисовывается неясной тенью. Скудные биографические сведения о Пруденции основываются на том, что он сам сказал о себе во Вступлении (Praefatio) и что можно вывести из других его сочинений[20]. Он родился в 348 г. (Praef. 24 сл.), в Испании[21], почти наверняка — в тарраконской Калагурре (на родине Квинтилиана), которую он называет «наш город», «наша Калагурра»[22] и епископу которой он адресует Perist. XI. Имя поэта, Aurelius Prudentius Clemens, донесено рукописями; ни один современный писатель или документ его не упоминает; блаж. Августин — единственный из современников, упоминающий языческого поэта Клавдиана, — ни слова не промолвил о христианском поэте Пруденции. В отроческие годы, при Юлиане Отступнике, он наблюдал пышную и бесплодную попытку гальванизировать язычество (Apoth. 450). В Praef. он повествует о школьных годах, с их обязательным насилием, напоминающим о горациевском Орбилии; о курсе риторики, научившей его говорить преступную ложь; о беспутствах молодости и об адвокатской карьере, от которой он перешел к административной деятельности, дважды быв правителем «знаменитых городов» — каких, неизвестно; подозревают, что он управлял паннонской провинцией Савией, но никаких доказательств этому нет, кроме неожиданного интереса к тамошней Сисции (хорватский Сисак) в Perist. VII. Пруденций был призван к некоей важной службе при дворе Феодосия Великого, собравшего там много земляков[23]. Составляя Praef. в возрасте 57 лет, он сообщает, что обратился к служению Богу, когда седина напомнила ему о том, как давно Флавий Салия совершил свое консульство, и о том, что риторическая, юридическая и административная опытность не пользует нимало, когда смерть разрушает человеческое бытие, чем бы оно ни было. Пруденций не имел того, что М. Робертс назвал «тесной персональной идентификацией с отдельным святым»; тех насыщенных чувств, которые связывали Павлина Ноланского со св. Феликсом или Сульпиция Севера — со св. Мартином Турским, у Пруденция, видимо, не было, и когда он берется посвятить песнь мученикам (carmen martyribus devoveat — Praef. 42), то выказывает в этом жанре провинциальный и имперский патриотизм, обращаясь в основном к испанским и римским святым.

Он ведет жизнь обращенного (conversus), предаваясь сочинению благочестивых стихов в классических размерах, и в Praef.имеет возможность оценить свой досуг ретроспективно: здесь обнаруживаются аллюзии на все его полемико-догматические поэмы (Apoth., Ham., Symm.) и оба лирических сборника (Cath., Perist.). Единственное событие, известное из его поздних лет, — путешествие в Рим, описанное в Perist. IX, XI, XII[24]. Традиционно (в согласии с буквой Praef. 31–42) считается, что его творчество в основном приходится на период после удаления от службы и до 404/405 г., когда он составляет Praef. (где, однако, среди его сочинений нет ясного указания на Psych., что служит аргументом для более поздней датировки этой поэмы).

Почти ровесник Феодосия Великого (род. 346), Пруденций занимает место между двумя другими латинскими поэтами, также сведущими в жизни императорского двора, — Авсонием (род. ок. 310), с чьей поэзией он был хорошо знаком, и Клавдианом (род. ок.370), с которым их поэтическая деятельность практически одновременна[25]. С этим последним, кроме общих для эпохи эстетических тенденций (см. напр. Charlet 1988) и множества частных перекличек, их роднит личностная непрозрачность в век неослабевающих исследований своей самости и ее неутомимых запечатлений в литературе — черта, которую отмечает М. Маламуд: «В то время как Августин обнажал свою душу для своего Бога и своей публики, а Авсоний приготовлял изысканный портрет самого себя и своей семьи для потомства, Пруденций и Клавдиан сохраняли непроницаемую личину классического поэта, придерживая семью, друзей и „темные ночи души“ строго для себя» (Malamud 1989, 15). Вкус к причудливому и опасному юмору, видимо, составляет одну из черт их конгениальности: едва ли кто из читавших клавдиановскую инвективу «Против Евтропия» забудет мгновенную картинку с одетой в шелка обезьяной, меж тем как Г. Буасье признается, что среди сравнений, попадающихся в дидактических поэмах Пруденция, ему в память запало сближение человека, гибнущего в своих преступлениях, с беременной гадюкой (Ham. 581 слл.; Буасье 1892, 324).

Пруденций сам сформировал свой корпус (допуская в него не все написанное), и его композиция — плод такого же расчета, как каждое отдельное стихотворение. Свою поэзию Пруденций сравнивает с гирляндой (Perist. III, 208), и к этому метапоэтическому образу относятся со вниманием. По лучшим рукописям и указаниям Praef. композицию корпуса восстанавливают так (Fux 2003, 10f.; ср. Альбрехт 2005, 1485 сл.):

Praef. и Epil. обрамляют ансамбль (исключая при этом «Диттохеон»[27]); два лирических цикла, Cath. и Perist., соседствующие с переходными произведениями («О Троице» и «Роман»[28]), окаймляют пять дидактических книг; Peych., сердцевина и гекзаметрического корпуса, и ансамбля в целом, является осью симметрии: первая створка посвящена борьбе Церкви с внутренним злом (грех и ересь), вторая — противостоянию языческим атакам; Psych. объединяет эти темы.

В «Катемериноне» (Cathemerinon liber, то есть «[Сборник песнопений] на все дни») первые шесть гимнов посвящены различным моментам дня: рассвету («На возглашение петуха»), утру, началу и окончанию трапезы, вечеру («На возжжение светильника»), отходу ко сну. Название цикла собственно относится к этим шести. Сюда примыкают три следующих: «гимн постящихся», гимн после поста и гимн на всякий час. Наконец, три последних, строго говоря, не соответствуют названию сборника: Cath. X — на погребение, XI — на Рождество Христово, XII — на Богоявление[29]. Омкнув сборник гимнами, написанными акаталектическим ямбическим диметром (Cath. I, II, XI, XII), характерным метром амврозианских гимнов (см. Гаспаров 2003, 71 сл., 88), и выказав пиетет перед медиоланским епископом, в середину Пруденций помещает гимны, в формальном отношении напоминающие о Горации (малый асклепиадов стих и сапфическая строфа: Cath. V, VIII)[30]. В католический бревиарий вошел ряд строф из цикла (Cath. I,строфы 1, 2, 21, 25; II, строфы 1, 2, etc.), и их почтили французским переводом Корнель и Расин.

Название «Перистефанон» (Peristephanon liber) означает «[Гимны] о венцах»[31]. В государстве, выработавшем такое количество почетных эмблем для воина, — corona castrensis, cívica, navalis, obsidionalis, muralis — где венки получали полководцы-триумфаторы и атлеты, побеждающие на Олимпиадах, и где венец стал метонимией победы, складывающийся образ христианского мученика, «воина Христова», «атлета Божьего», получил увязенье, которое св. Киприан Карфагенский (Epist. 58; 60) назвал венцом веры, corona fidei[32].

Первыми стихотворными произведениями о мучениках, которые нам известны, были эпиграммы папы Дамаса[33], есть несколько гимнов, приписываемых Амвросию Медиоланскому; но Пруденций первым сделал рассказы о мучениках темой пространных лирических произведений.

Perist. — самое объемное сочинение Пруденция (3762 стиха, больше трети пруденциевского корпуса) — содержит 14 стихотворений[34], объем которых простирается от 18 строк элегического дистиха (Perist. VIII) до 1140 ямбических триметров (Perist. X). Если не считать эту последнюю, принадлежность которой к циклу небесспорна, то самые объемные поэмы, Perist. II и V, образуют пару — обе написаны ямбическим диметром, посвящены мученикам-диаконам (Лаврентию и Винценцию) и имеют практически равный объем (584 и 576 строк), от которого далеко отстают все прочие гимны. В Perist. преобладают Испания и Рим. Испанские мученики — Эметерий и Хелидоний из Калагурры (I), Евлалия Меридская (III), 18 мучеников цезаравгустанских (IV), Винценций (V), Фруктуоз, епископ Тарракона (VI); римские: Лаврентий (II), Ипполит (XI), Петр и Павел (XII), Агнесса (XIV). Кроме этого, есть один италийский святой, Кассиан из Корнелиева Форума (IX), и по одному мученику из остальной Европы и Африки: Квирин, епископ Сисцийский (VII), и Киприан Карфагенский (XIII). В выборе темы, в форме и в особенности в метре, Пруденций стремится к разнообразию[35]; лишь дважды использован элегик (VIII, XI) и ямбический диметр (II, V), прочие метры не повторяются.

«Апотеос…