Солдат Егор Черин

Тимофей Сметанин (якутский писатель, 1919-1947)

СОЛДАТ ЕГОР ЧЕРИН

Откуда: Н-ское военно-пехотное училище

Куда: Якутия

Брат Петя и сестра Катя!

Еще в прошлом году вы спрашивали: «Расскажи, как ты воевал?». Очень хотелось бы вас увидеть: в моей памяти вы все еще маленькие, стоите с мамой у нашей калитки и беспечно машите на прощанье ручками! Дела службы пока не позволяют отправиться на побывку, поэтому высылаю свои фронтовые заметки, написанные специально для вас, мои родненькие!

Невыполненный наряд.

Наша учебная военная часть располагалась около озера Байкал. Рядом находился колхоз, где все мужчины, пригодные к армейской службе, воевали на фронте. Трудились, не покладая рук, одни женщины, старики и дети. Стояла осенняя пора, уже все пожелтело, а урожай на полях еще не был убран. Мы помогали колхозу четвертый день. Я смотрел на сельских девушек, которые с утра до ночи работали в поле, и диву давался: кажется, они не знают усталости! Все с шутками, прибаутками, смехом! Трудовой тяжелый день пролетал незаметно! Обратно с полей мы подвозили до села девчат на военном трехтонном грузовике: всю дорогу они пели, только подтягивай, если знаешь слова! Наш лейтенант Лобада говорил красавице по имени Маруся:

- Машину на ухабах очень трясет, давай-ка я тебя поддержу, чтоб не упала, - и рукой норовит как бы «поддержать».

А Маруся вскочила, да в кузове прямо в пляс - коленце вывела, и каблучками сапожек: тук-тук, тук, словно гвоздики забила. Смех опять!

С лейтенантом Лобадой я был знаком давно, потому что он командир взвода снайперов. А в этом взводе много якутов. Я немножко завидовал снайперам: их служа близка занятию охотой, которую очень любили все в нашем роду. А я служил в стрелковом взводе. Но недавно вдруг довелось показать свои снайперские возможности. На полевые работы вместе с девчатами ездил еще и один старик. У него всегда с собой была двустволка - ох, какое хорошее ружье! Впереди виднелась река. При спуске машина убавила скорость. Я спросил старика:

-Как ружье-то, прицельное?

-Ну, это смотря кто целится, - он сворачивал «козью ножку»: насыпал табак в лоскутик газеты, скручивал, оставляя пустой, согнутую вниз «ножку», чтобы лучше разгоралась.

- Пока ты прикуриваешь, - попросил я его, - можно я поддержу ружье.

- Пожалуйста, - ответил старик.

-Товарищ лейтенант, можно? – соблюдал я субординацию.

-Держи, коль охота.

- Смотри, оно заряжено, - подал мне дед двустволку. - Держи дулом вверх.

Милая, дорогая «тулка»! Точно такое ружье у меня осталось дома.

Держал я в руках ружье, а вокруг желто-желтом от осенних листьев. В Якутии это время - сезон утиной охоты. В мыслях я переместился в родные края, где приносил с охоты утку, подбитую точно в голову. А бывало, одним выстрелом добывал трех-четырех гусей… Вдруг прямо на меня летела гагара! И я, забыв, что ехал в машине, рядом командир и ружье не мое, выстрелил… Гагара камнем упала на землю, прямо перед грузовиком. А пыж от патрона угодил и загорелся на плащ–палатке лейтенанта Лобада! Маруся оказалась проворней, первой потушила его, залив водою из специальной канистры, которую мы брали с собой в поле для питья.

-Отдай ружье! – скомандовал страшным голосом лейтенант: с него текли потоки.

– С такими бойцами до фронта не доедешь, в тылу сожгут! - похохатывал старик. – Меткий же ты, однако, стрелок!

Водитель остановил машину, поднял утку:

- Вот это да, смотрите, какая жирная утка!

Добыча перешла мне в руки. Я в свою очередь передал ее старику вместе с ружьем.

- Спасибо, спасибо! Ты смотри, прямо в голову! – оценивал он выстрел. - Ты откуда?

-Из Якутии.

- Так я и подумал. Вы, якуты, отличные охотники, чуть ни с пеленок с ружьем. Вот так надо бить фашистов. – обратился дед уже ко всем еще не «обстрелянным» бойцам. – Наверняка!

- Доберемся и до фашистов, – отошел сердцем лейтенант Лобада.

Однако служба есть служба: ружье подержать я получил разрешение, а команды стрелять не было.

Машина остановилась, бойцы стрелкового взвода высадились, а снайперы поехали дальше.

- Стройся! Смирно! - раздалась команда нашего командира. - Боец Черин, два шага вперед!

Я вышел из строя. Получил наряд вне очереди, чтобы не повадно было баловаться ружьем. По пути в казарму гадал, что прикажут: мыть полы или чистить картошку? До отбоя никаких распоряжений не поступило, спал прекрасно, даже приснился сон: будто застрелил еще одну утку и… троих фашистов, как гусей, одним выстрелом. Утром во время занятия строевой подготовкой к нашему младшему лейтенанту подбежал какой-то солдат, отдал честь, что-то доложил. Взводный подозвал меня и приказал следовать за прибежавшим солдатом. Шел, опять гадал про себя: «Что за наряд будет? Не похоже, чтобы мыть полы или картошку чистить. Неужели ассенизатором поработать – из уборной выгребать?».

Спросил у сопровождающего:

- Куда идем?

-К Лобаде.

Я уж чуть в бега не бросился: ну, думаю, отыграется он за вчерашнее!

Пришли, предстал перед взводным Лобадой, руки по швам:

- Рядовой Черин по вашему приказанию прибыл!

- Выдать винтовку рядовому Черину, - скомандовал лейтенант. – Следуй за мной.

Направился я за лейтенантом, пришли к рубежам, от которых стреляли по целям. А мишенями были нарисованные фашисты: с рожковыми автоматами, со свастикой на пилотках, с закатанными рукавами гимнастёрок. В улусе, вспоминаю, как если драться, так тоже парни рукава закатывали.

- Подумай, где самое уязвимое место фашиста, вот туда и стреляй. – распорядился командир снайперов.

Я прикинул: если это была бы белка, то выстрелил бы в глаз, чтоб не испортить шкурку. А шкура немца нам не нужна. Мне особо свастика не понравилась. Я в нее и выстрелил.

Лейтенант побежал к мишени, посмотрел на меня и спросил, повысив голос:

- А ты куда метил?

- В лоб.

- Если в лоб, то выстрел точный.

Я обрадовался, что попал.

-Как ты думаешь, еще есть уязвимое место у немца?

- Да, есть, это сердце. - Дошло, наконец, до меня.

- Стреляй.

Выпалил. Самому видно: попал в сердце.

Но лейтенант смотрел, смотрел: сердце-то на «немце» не нарисовано.

- Мне кажется, ты попал немножко выше сердца? – проговорил лейтенант.

- Человек не волк, - попытался я объяснить свой расчет, - это у волка сердце находится ниже. В сидячем положении у волка сердце находится почти около мочевого пузыря. А у человека сердце выше.

Лейтенант пристально поглядел на меня и спросил:

- Хочешь стать снайпером?

-Хочу! -выпалил я.

-Я поговорю со штабом.

-А наряд?

-Наряд отменяется. С этого дня у тебя другая задача: стать примером для других солдат.

Тем же днем я прибыл во взвод снайперов. Винтовка стала самым близким и надежным другом, я даже стал разговаривать со своей семизарядной СВТ-40, причем, на «ты».

Гурьянов.

Всего 5 километров отделяло нас от передовой. Рядом шли ожесточенные бои. А мы ждали следующего приказа. Землянка – солдату верный спутник. Где бы он ни находился, строил землянку.

Мы вчетвером вырыли землянку, лежали и отдыхали. Помогали на кухне чистить картошку. Даю вам упражнение на сообразительность: двое из четверых ушли, а в землянке остались Три Николая и один Гурьянов? Все просто: Три Николая – это Николаев Николай Николаевич, якут, радист, а Гурьянов - русский, снайпер. Итак, вернулись двое, а те Три плюс один - не в духе! Поссорились. Дело было так. Три Николая спросил у Гурьянова:

- Сколько тебе лет?

- Скоро 18.

Николаев был постарше и чувствовал себя более умудренным. Начал петь якутскую песню, указывающую на призвание молодости: «в этот день, в этот час, нужно радоваться и смеяться, в этот день, в этот час, нужно петь и создавать…».

-Красиво поешь, - похвалил друга Гурьянов. – И песня якутская красивая: звук как бы застревает в горле, а потом вырывается наружу. А вот протяжности, как в русской песни, распевности нет.

-Это в землянке ее нет. Ты бы слышал, как я распеваю, сидя на моем любимом бычке! От другого берега Лены аукается! – ответил Три Николая.

- Спой еще.

Николаев спел.

- Еще, еще…

Николаев еще спел, а потом перевернулся ничком и долго лежал, не двигаясь: думы унесли его на родину.

- Якутия, Якутия… - заодно с ним переносился в мыслях и Гурьянов. - Это же где-то около Северного Ледовитого океана? Там находится полюс холода, если не ошибаюсь?

-Да, это у нас. – с гордостью ответил Три Николая.

- До скольких градусов доходит мороз? – Гурьянов задавал вопросы, которые якутам задают обычно все.

- До семидесяти градусов, - Николаев и тысячный бы раз на него ответил с удовольствием, потому что здесь, вдали, речь шла о его доме. - Бывает и трескучий мороз, но есть и знойное, жаркое лето. Годовой перепад температуры до ста и даже больше градусов!

-Как вы это терпите? Особенно такой холод? Не могу представить!

-Знаешь, как у нас говорят: не мерзнет тот, кто тепло одевается! Кто дом строит теплый, кто загодя запасается топливом! Конечно, бывает, так прихватит на морозе нос, щеки, и пар из горда, как мука, но что делать, живем, терпим! Зато потом, как выглянет солнышко, как придет жаркое лето!.. А рыбалка у нас, охота! С большой земли люди приезжают к нам, возвращаться обратно не хотят!

-Хорошо. Человек может одеться в теплую одежду, живет в обогретом доме. А как звери, у них-то одежды нет, они-то как терпят?

-Ты теорию Дарвина изучал? Все живое адаптируется к той среде, в которой обитает. Существуют и разные виды. Вот здесь лошадям нужны конюшни, стойла. Корм: сено, овес. А мне это странно. У нас лошади маленькие, зимой шерстью обрастают, сами по себе пасутся и летом, и зимой, пищу добывают копытами из-под снега. Как и олени. Только олени – ягель, а лошади – траву.

- Как это?! Не может быть?!

-Как не может, когда есть.

-Чудеса какие-то…

Три Николая, который в воображении обошел весь улус, прокатился на бычке, вспомнил также удививший всех, даже местных, случай:

- Зверье, они тоже не безмозглые! Однажды у нас в деревне кто-то взломал склад и разграбил. Исчезли все валенки, шубы, телогрейки: вся теплая одежда! У нас отродясь такого не было, чтобы грабили! Думаем, кто?! С догадок сбились! И что думаешь? Позже охотники нашли все это берлогах медведей, в волчьих логовах! Видишь, как они выживают? Как умеют, так и выживают.

-Что-то пустое ты мелишь, - засомневался Гурьянов. – Они что, медведи и волки, сообща на грабеж ходили?

Но Николаева уже несло:

- А был еще вот какой случай…

-Все, - заткнул уши Гурьянов. – Не надо мне сказки сказывать, у нас под Воронежем тоже волки есть… Но чтоб валенки свиснуть!.. Расскажи лучше, какой у вас язык?

- Язык? – ответил Три Николая. – Красный язык. Могу показать, если хочешь.

И высунул язык, как обычно дразнятся в детстве.

-Я знаю, что язык красного цвета. – Всерьез продолжил восемнадцатилетний Гурьянов. - Я спрашиваю, как вы разговариваете?

- Очень даже просто разговариваем. Воздух так грудью наберешь, и в горло пошлешь, ну, в мороз, конечно, сильно не разговоришься…

- Да нет же, я про то, как произносятся слова, - объяснял, как ему казалось, недопонимающему якуту Гурьянов. – Например, как по-якутски будет слово «корова»?

-Корова…- притворялся непонимающим деревенщиной Три Николая. - Буренка, Белянка, Чернушка, Звоночек… В нашем колхозе была корова по кличке Жук. Не бык, заметь, а корова!

- Я спрашиваю общее название коровы по-якутски? – выходил из себя Гурьянов.

- Понял я, понял. Хомурдуос - Жук - Белянка - Манааччыйа –Чернушка – Харачаас. И так далее.

-Ну ладно, а слово мальчик, как будет по-вашему?

- Мальчик? Допустим, меня в детстве величали Колей.

-Нет, я спрашиваю о другом, - набирался терпения Гурьянов. - Вроде бы, ты хорошо говоришь по-русски. Почему же не понимаешь-то?! Я же не спрашиваю про имена. Ладно. Давай снова. Как по-якутски будет - человек?

-Человек? Ну, если это женщина, то будет…

-Все! – вышел из себя Гурьянов. - Хватит!

Гурьянов на своей лежанке отвернулся к стене. И уже не откликался, если Николаев пытался с ним примирительно заговорить.

Вечером, когда я вернулся, Гурьянов спросил:

-Как по-вашему будет «человек»?

-Киьи.

-Киьи?! Так просто? А Николаев мне лапшу на уши вешал, выходило, что у якутов нет таких слов, а есть только имена… Волки с медведями колхозные валенки воруют! А кони в мороз в поле пасутся, траву из-под снега копытами добывают! Нашел дурака!

- Ну, если волки валенки воруют, то только в человеческом обличье. А насчет якутских лошадок – сущая правда…

В тот вечер мы очень хорошо разговорились с Гурьяновым: по душам. Николаев один, другой раз подходил к нам, но Гурьянов его словно не замечал. Три Николая вздохнул за всех «троих» и до ночи маялся одиночеством при наличии рядом людей.

ОХОТА.

5-ый день мы на передовой. Из якутов в полку остались двое: я и Три Николая. Остальных направили в иные части. Николаев – радист, в другом взводе. Он крепко сдружился с Гурьяновым, простодушным, по-детски искренним воронежским парнем. Наш полк дислоцируется на возвышенной местности, кругом лес. Вдали –река. Враг – тоже на возвышенности. Только там еще и деревенские дома.

Мы ни разу еще не участвовали в боях. Почти не стреляли. Даже толком не видели настоящего фрица. Позавчера я только издалека увидел высокого немца, да и то пленного, которого вели в штаб. С двух сторон ожидание, будто в игре «замри»: кто первым двинется?

Ситуация, будто жернова в мельнице, начинает медленно приходить в движение. Иногда доносились взрывы, вой сирен. Ночью светились и падали ракеты. Где-то вдруг трещал дежурный пулемет и умолкал. Снова тишина. Ракета. Одинокий выстрел. «Врагу - ни минуты покоя, – дал команду полковник Беляев, которая передавалась по цепочке. - Мы должны измотать фашиста, вот такая у нас задача». Скоро снова передали сообщение от полковника: «Плохо работают снайперы, совсем мало убитых фашистов».

На счету нашего взвода всего три фрица, причем, я и Гурьянов за два дня не попали ни в одного. К вечеру отправились искать позицию с лучшим обзором. «Как бы самим не оказаться «языком» для немцев», - подумывал каждый из нас. Мы удалялись метров на 100 вперед. Взлетала, освещая землю, ракета. Мы приняли положение «лежа», прижимались к земле. Снова темнота, только свет луны. Пробирались к зарослям высокой травы. Вырыли ямы саперными лопатками и соединили их узкими канавами. Война – это и тяжелый труд. Хороший солдат тот, кто терпеливее и работоспособнее. Раньше, дома, повстречав на дороге девушку, я стеснялся, что иду с тяжелым мешком, лопатой. Завидовал счетоводу, который шагал с папочкой, при галстуке и даже шляпе. Теперь мне открылась важность ручного труда: окапывайся солдат глубже, возводи укрепления, если хочешь остаться жив и послужить родине.

Обратно шли легче: путь проложен, ноги сами несли к землянке. И скорее спать: никакие мягкие пуховые перины не сравняться с солдатской лежанкой, когда позади трудовой и полный опасности день. Спишь, что называется, без задних ног!

С утра получили приказ от лейтенанта начать охоту за немецким снайпером. «В первую очередь себя не выдайте, предупредил командир. - Этот немецкий снайпер ранил несколько наших солдат. Никто не может определить, откуда он стреляет. Ваша задача: найти и уничтожить этого снайпера».

В жилах закипела кровь: задача определена. Есть опасность, она существует для всех - вчера он чуть не убил даже нашего повара Бычкова. Снайпер попал в термос с горячим супом. Суп брызнул фонтаном и облил повара. Ему пришлось заклепать дырку в термосе. А потом он кинулся искать наших снайперов. Хорошо, все мы располагались по своим укрытым «гнездам», и он никого не нашел. А то бы досталось!

- Зря я их кашей кормлю! – как рассказывали, разорялся разъяренный Бычков. – Какой-то «невидимка» издевается над нами, а они его не то, что подстрелить, увидеть не могут? Взводом одного фрица не могут одолеть! Да покажите мне его в свои прицелы, я его поварешкой! Товарища полковника без супа оставили! Все ему будет доложено!..

Так что, хотим кашу есть, фрица-снайпера должны, сказать помягче, ликвидировать. Пришли на вчерашнее, подготовленное место. Расправили траву, чтобы высилась, будто не тронутая. Завалили листвой свежую землю. Здесь же установили рацию, чтобы была возможность связаться с начальством. Кругом стоял туман, укрывая от сторонних глаз наши приготовления. С рассветом туман стал растворяться и все отчетливее открывалась любопытная панорама. Впереди - вражеские окопы. Вдоль деревни – шагали три фрица с рюкзаками. Куда это они, спозаранку? Мы доложили о них начальству, но приказа не последовало. Деревня - не нам отведенное поле действий. Нужно ждать. Вдруг в считанные мгновения - эти трое были сражены наповал. Хорошо сработали наши снайперы! Но не мы. Солнце пока не мешало, поэтому видимость была хорошей, линзы бинокля не отсвечивали. Мы оставались незамеченными для врага.

-Смотри–ка, - насторожился Гурьянов. – Слева дымок.

-Да, вижу, между ветками.

-Теперь дымок пошел с другой стороны….

Послышался выстрел. Снайперская винтовка.

- Он меняет места…

Гурьянов доложил командиру, что в седьмом ориентире немец стреляет, но самого не видно.

-Ждите, главное, чтоб он вас не обнаружил…

Загрохотали разрывы мин. Приказано ждать - ждали, окопавшись. Мины рвались то там, то тут. Но от нас поодаль. И так до вечера. Фашистский снайпер затаился, хотя два выстрела все же сделал: но откуда? Винтовка у него, словно эхо дает: «бац» - и звук покатился по горизонту.

Охота не удалась, но отчитываться надо. Лейтенант был недоволен. Мы и сами прятали глаза от стыда, что провели день, будто бездельники! Гурьянов попросил у командира разрешения, чтобы еще приблизиться к месту дислокации немцев – к снайперу.

С наступлением темноты опять отправлись на охоту. На этот раз лежали почти вплотную к врагу. А как, насчет приманки? Гурьянов на палке высунул из укрытия голову соломенного чучела в каске и дуло привязанной к нему винтовки. Натянул проволоку, прикрученную к спусковому, и раздался выстрел. Это палило наше чучело! Я был наготове: выстрел на ответную вспышку. Есть! «Неуловимый» снайпер замолчал навсегда.

В нас начали палить из орудий. Мы спрятались в приготовленные нами траншеи. Отлежались до затишья и ушли пластунским ходом.

Повар Бычков после нашей удачной охоты, светясь в улыбке, спрашивал в который раз:

- Может, еще добавки?

Оно бы хорошо, да уже не вмещалось!

Теперь мы с Гурьяновым на 13-м ориентире. Началась наша новая охота.

УДИВИТЕЛЬНАЯ БОМБА.

У Гурьянова на счету – 9 зарубок на прикладе винтовки, у меня - 7. Уничтожили 16 фашистов, вроде бы, воюем достойно.

Между боями солдаты, как мальчишки, тешились фантазиями:

- Были бы мы былинными богатырями в железных кольчугах, с большими дубинами, - зачинал Три Николая, - брали бы эти танки голыми руками и бросали бы оземь… - он даже показывал, как могли бы это делать.

- Или были бы у нас шапки-невидимки, - подхватывал Гурьянов, - одеваем, подходим вплотную и даем по фрицам автоматную очередь.

- Тогда уж лучше сразу прямо в бункер к Гитлеру: «Хенде хох!»

Смех, кто-то аж упал на спину, ноги вверх: действительно, было бы здорово, если бы… Эти слова - «если бы» - из восклицаний скоро переплавились во вздохи. Сказки сказками, а быль – былью. Почему бы не придумать что-то эдакое! Создали же ученые «Катюшу»! И они, простые солдаты, могут разработать сверхмощное оружия?! Станут военными инженерами, конструкторами. Три Николая тотчас предлагает изобретение. Бомбы изнутри пустые: ни пороха, ни запала. Ни реактивного топлива. Просто воздух. Но звук от взрыва, как от настоящей бомбы. Еще сильнее! – к фантазиям радиста подключаются и другие солдаты. Начинались «коллективные разработки нового оружия». Идея проста - самолеты сбрасывают воздушные бомбы, раздается страшный грохот, шум, у немцев начинается паника! Фрицы тикают, побросав оружие. Но мы-то знаем, что эти бомбы убить не могут. В них воздух! Мы спокойно заходим на территорию врага, собираем, как грибы, трофейное оружие. Обезумевший от страха противник добровольно сдается в плен. Ни одной живой потери. С захваченным немецким оружием и пленными ждем приближения основных войск.

Лейтенант выслушал научные предложения и ответил:

- Идея хорошая. Но ее вряд ли утвердит начальство.

Солдатам оставалось уповать на то, как после войны они выучатся, станут конструкторами и тогда уж научно обоснуют и разработают сверхсекретное, сверхмощное оружие!

Меж тем с территории, занятой фрицами, на всю округу начинал вещать громкоговоритель: из немецкого стана раздавалась русская речь.

НАСТУПЛЕНИЕ.

В последнее время немцы призывали нас сражаться в их рядах. Громкоговоритель у них мощный, слышно на километры. У солдата, как у суслика, ухо всегда настороже: пуля просвистела, самолет загудел, раскат взрыва раздался… пчела зажужжала. А тут голос шпарил и шпарил во всю ширь! Но немцы, они все-таки с приветом: установку пригнали, усилитель звука поставили, но диктор у них говорил с акцентом, а называл при этом себя Ивановым Иваном Ивановичем. Звучало так: «Иваньев Ивьян Ивьянович». Что называется, курам на смех: «Три Ивьяна!». «Скоро мы до вас дойдем», - грозились красноармейцы.

Это были не пустые слова: следующим утром начиналось наступление.

А у нас с Гурьяновым ночь прошла в окопе: лейтенант верно просчитал, что немцы в эту ночь обязательно пойдут за нашим «языком». Поставил перед нами задачу.

Притаились, ждали. Скоро увидели три движущихся силуэта. Фашисты. Поползли за ними. Разведгруппа врага приостановилась, потом двое направились вперед, а один остался.

Гурьянов по-пластунски приблизился к нему и нанес удар кинжалом, не успев крепко зажать рот. Фашист громко вскрикнул. Двое отошедших на расстояние фрицев обернулись, принимая положение к бою. Но тотчас один рухнул от моего выстрела: я прицельно метил в ногу, чтобы взять в плен. Другого точно сразил Гурьянов: бил также по ногам. Подоспели и наши парни из второй линии засады. Раненых фашистов уложили на плащ-палатки и унесли. Вот как бывает на войне: пришли фашисты за «языком», но сами стали «языками».

До наступления оставались считанные минуты. Мы с Гурьянов залегли в приготовленном нами окопе, хорошо замаскировавшись травой. Тишина, неподвижность. А в крови уже кипел бой, заполняя все существо единственным желанием: победить! Земля враз, вмиг задрожала от грохота канонад. Все засверкало, непрерывный залп орудий заполнил пространство, обрушился на врага с такой силой, что никаким «сказочном богатырям», «воздушным бомбам» не сравниться в мощи и могуществе! Это была долгожданная, сладостная солдатскому уху музыка – потому что это грохотала наша артиллерия! Наша артиллерия била врага! И каждый с отчетливостью понимал глубину и правоту выражения: «Артиллерия - бог войны!».

Да что там мы, воюющие здесь солдаты, все, от мала до велика, от Кушки до Верхоянска, от Бреста до Камчатки, весь советский сплочённый народ ждали этой артиллерийской канонады! Ур-ра-а, ур-ра-а! За Родину, за партию! И пехота с боевым криком бросилась на врага! Артиллерия затихла и начался бой. Для нас, снайперов, пришла желанная увлекающая работа: мы палим, только успеваем менять патроны в обойме, винтовки раскалились от выстрелов.

Со стороны вражеского окопа застрочил пулемет. Действовал прицельно, повалил несколько наших солдат. Задача снайперов: уничтожить пулеметчика. Фашистский снайпер меж тем нас заметил: попал в мою винтовку, пуля рикошетом ушла в сторону.

-Мотуруону, мотуруону, - в порыве прокричал я по-якутски Гурьянову.

-Какую Матрену? – растерялся он.

-Патроны, патроны давай! – опомнился я.

Гурьянов подал мне патроны. И дальше я краем глаза увидел: Гурьянов поднялся и побежал прямо на пулемет, стреляя на ходу из винтовки. Пулеметная очередь прошила пространство: Гурьянов упал. Но и пулемет замолчал! Наши бойцы снова поднялись с криком ура, пошли вперед.

Я бросился к Гурьянову:

- Гурьянчик?! Что с тобой?!

Пуля попала ему в ногу. Я чуть не плакал от радости, что он жив. Подал из фляги воду, он с жадностью стал пить. Подбежали санитары и унесли моего друга. Я даже не успел попрощался, а ведь после госпиталя он может оказаться в другой части. Война.

Взорвался неподалеку снаряд, и я прикрепил к винтовке штык и побежал вперед, на врага. В гущу солдат, где шла рукопашная. Один вцепился в горло нашему солдату, я проткнул его под лопаткой. Бросился дальше, стреляя. Нас, бегущих бойцов, стали обгонять танки. Мы на ходу карабкались на «железных коней», стрелять из-за башни танка было сподручнее. Вновь громыхнуло, машину подбросило, все потемнело. Опомнился: лежу на земле. И тишина. Бой шел, земля вздымалась от взрывов, а я ничего не слышал. Закричал, а голоса словно не было. Побежал что есть сил. Достиг берега реки, припал к воде, холодной, слаще сладкого! Утолил жажду, снова побежал. Остановил меня санитар. Как потом выяснилось, была у меня контузия. Поэтому я ничего не слышал. Ну и дела…

СТАРШИНА ШАГУРОВ.

Через три дня меня выписали из медсанбата и, в связи с контузией, направили в пехоту. На один месяц. Слух вернулся, хотя в ушах стоял постоянный гул. «Это временно», - успокоил врач.

В пехоте был и мой земляк Николаев. Я стал расспрашивать, знает ли он хоть что-то о Гурьянове? Но Три Николая тоже о нем ничего не слышал. Был лишь огорчен тем, что когда-то обидел Гурьянова, настоящего героя!

Земляки на войне всегда спешат поделиться новостями с родины. Только разговорились, раздалась команда, чтобы старшина Шагуров и солдат Черин отправлялись в штаб. Шел, прикидывал: понятно, зачем в штаб вызвали Шагурова? Он маститый разведчик! Но зачем вызвали меня? Неужели чтобы вместе с самим старшиной Шагуровым направить в разведку?! – от этой мысли сердце начинало биться воробушком у весеннего ручейка. Но старшина в разведку всегда ходил один, говоря, «так надежнее и шума меньше». О подвигах Шагурова слогались легенды!

- А верно рассказывают, - не терпелось мне из уст самого знаменитого разведчика услышать истории его подвигов, - что вы однажды переоделись в немецкую форму и легли среди убитых фашистов на поле боя?

- Ну? – отвечал он.

- А ночью пришли немцы, чтобы унести своих. И когда вас стали укладывать на плащ-палатку, как закричите страшным голосом: «Р-ы-ы!» - я почему-то изобразил рев медведя. - Немцы от испуга в рассыпную, а один в обморок упал?!

- Ну видишь, ты сам все знаешь…

- И прямо на этом же плаще вы этого обморочного немца так и приволокли в часть?! Он потом хоть оклемался?!

-А куда ж ему деться?.. Иначе бы я его обратно уволок, на поле боя.

- А вот этот случай, вы вышли на охоту, видите, два фрица ползут. Вы первого пропустили, а второго закололи своим булатным кинжалом. Надели его каску, и вслед за первым, будто его напарник. Этот оглядывается, видит фашистскую каску, и ползет дальше. А вы его подбадриваете: «Гут, гут»! Так и приползли прямо к нашим?!

- Приползли, и я ему говорю: «Ну, что, парень, пришли, вставай».

Я представлял, как это было: немец сам приполз в стан наших войск! Смешно было до слез!

- Да и мы с тобой пришли, - улыбался прославленный разведчик.

В штабе меня назначили под командованием Шагурова отправляться в разведку. Я был на седьмом небе от радости!

-Ну что-же, иди, хорошенько покушай, и сразу ко мне. Будем разрабатывать план нашей разведки.

ЗА РЕКОЙ.

Целый день мы изучали местность. Смотрели в бинокль, в стереотрубу и составляли свою карту. Лето на западе и юге нашей страны совсем другое, чем Якутии. У нас день и ночь светло, а здесь - ночью темно, как на Севере зимой. Для разведчика ночь самое подходящее время. Снарядились обмундированием: гранаты, автоматы и провизия. Впереди была небольшая, по сибирским меркам, река. Мы заранее выбрали место с обрывистыми берегами, где фашисты могли поджидать нас менее всего. Но и глубина здесь была немалой: пришлось перебираться вплавь. В овраге сделали привал: отдышались, обсохли маленько, перекусили: в разведке, как на охоте, аппетит разыгрывается. Да и тушенка в банке – не солдатская каша! Поднялись по склону оврагом, затем стали передвигаться по-пластунски. Глядим: стоят три землянки. Часовой дежурит у одной из них, знать, это офицерская. Шагуров переоделся в форму немецкого офицера, спокойно направился прямо на часового. Вскинул руку в фашистском приветствии, тот ответил тем же. И тотчас обвис на руке Шагурова: разведчик виртуозно владел своим знаменитым кинжалом. Я тем временем отрезал телефонный провод. Мы, по взмаху руки Шагурова, забросили в солдатские землянки связки гранат. Взрывы, грохот. Фашистского офицера Шагуров перехватил прямо на выходе из его блиндажа, подставив дуло пистолета к затылку. Офицер поднял руки. Мы забирали карту, документы. Оказалось, что перед нами майор. Шагуров мог объясняться по-немецки, предупредил пленного, что при попытке к бегству будем стрелять на поражение.

Обратно бежим втроем, немец со связанными руками чуть впереди: мы прикрываем его спину от немецких же выстрелов, нагоняющих нас. Разрыв снаряда и я осознаю, что лечу – долго, долго, к палящему солнцу.

Когда пришел в себя, услышал немецкую речь. Оглянулся: немцы вокруг.

«ГОСПОДИН ЧЕРИН»

Фашисты меня посадили в сарай и закрыли на ключ. Обер-лейтенант по имени Фон Рюллихом поставил у двери часового и приказал охранять. Его старший по званию приятель, капитан Фон Рих, при этом делился новостями: в школе я получал похвальные грамоты по немецкому, не дословно, но в целом речь вражескую понимал.

Фон Рих: Слышал, ночью советские разведчики выкрали соседа, майора Куга!

Фон Рюллих: Да, очень плохо… Спаси, Бог, майора Куга!

Фон Рих: Майор Кук – хитрая лиса. Уверен, он не покойник. Скорее всего, сдался сам. Скоро, наверное, будет по радио и нас призывать сдаться.

Фон Рюллих: Кстати, насчет радио, господин капитан: к нам привезли установку.

Фон Рих: Нужно воспользоваться случаем, обер-лейтенант. Надо заставить этого пленного русского азиата выступить по радио.

Фон Рюллих: Да, да! По разведданным: у них много азиатов по национальности якуты. Он может призвать своих, якутов, перейти к нам. Мы пообещаем деньги, сытную пищу, звания! В моей практике было: когда пленные призывали перейти на нашу строну на своем родом языке, то после их выступления по радио к нам присоединялись иногда по 100 перебежчиков!

Фон Рих: Ха-ха! А расстрелять этого якута мы всегда успеем.

Фон Рюллих: Только после того, как выступит по радио. Потом мы еще потешимся над ним.

Фон Рич: Ха-ха! А вдруг он скажет по- своему совсем другое? У нас ведь нет человека, знающего якутский?

Фон Рюллих: Мы ему объясним, что у нас еще есть пленные якуты, они переведут его речь. Будем агитировать, подкупать, врать, как угодно. Радио завтра увозят в другую дивизию. Так что есть только один день.

Фон Рих: Как говорит господин Геббельс, мы должны заставлять русских солдат агитировать по радио постоянно. Единственное, может быть, все-таки стоит быть предусмотрительнее. Пусть этот якут агитирует по-русски.

Фон Рюллих: Он по-русски говорит так плохо, что его порой и не поймешь…

Фон Рих: Ну, что же, это обнадеживает.

Скоро в замке на двери сарая щелкнул поворот ключа. Вошли два фрица: офицер фон Рюллюх и часовой.

-Прошу, господин солдат, - галантно указал на выход офицер, обращаясь на ломанном русском языке.

Надо же, думаю, в «господа» попал! Накинув шинель, вышел в сопровождении конвоя.

-Прошу сюда, господин солдат, – теперь вежливый офицер указал на дверь дома: я заподозрил, что фон Рюллих и был тем «Иваном Ивановичем Ивановым», который призывал по репродуктору нас перейти на строну великой Германии

Я поднялся по крыльцу, вошел. Мамочка родная: стол посредине, заставленный яствами! И кринка молока посредине.

-Давай знакомится, я обер-лейтенант фон Рюллих, – как равному, протянул руку немецкий офицер.

Думаю, а что?! Пища для солдата не враг. Тем более, в русском доме, пусть и оккупированном, тушенка вот, немецкая. Ну, да едали мы и такую: свиная она, не вражеская! «Кушай всласть, солдат Черин, может статься, в последний раз такое пиршество!» - подумал я и сел за стол. Умял столько, что сам удивился. Мне подавали, а я все ждал: когда за мою обработку возьмутся?

После трапезы повели меня в другой дом. Здесь дожидался Фон Рих.

Фон Рюллих: Господин капитан, мы подготовили для него речь на русском языке. Он такой покладистый, со всем соглашается, скажет то, что нам нужно.

Фон Рих, уже по-немецки, назвал меня молодцом. Я улыбался и хлопал глазами, будто ничего не понимал. Капитан, тоже улыбнувшись, добавил, что перед ним совершенный обалдуй.

«ТОВАРИЩИ, Я ЧЕРИН!»

Меня снова куда-то повели. Думал, ну, сейчас усадят перед микрофоном, дадут написанный текст, чтобы я толкнул нужную фашистам речь. Входим в другой дом, и я ожидаю увидеть радийную установку, но вместо этого – опять передо мной стол, накрытый разной едой. Казнь мне они такую решили устроить, что ли? Закормить до смерти! Но якуты много кушать привычные: мороз, иначе замерзнешь! Ем в свое удовольствие!

Фон Рюллих: Послушай господин Черин. У нас тут есть пленные якуты. Скажи для них по радио хорошую речь! Если убедишь их воевать на стороне Германии, будешь жить у нас припеваючи! Пошлем тебя далеко в тыл, а закончится война, поедешь к себе домой. Мы назначим там тебя большим начальником! Понял.

Черин: Моя понимай. Моя говорить радио, и хорошо кушай.

Фон Рюллих: Правильно. А если вздумаешь говорить обратное, то пеняй на себя. Думай, думай, если хочешь, чтоб голова оставалась целой.

Черин: Моя о голову бережет. На войну ехала, железный шапка одела, чтобы голова был цел. Вот моя какой!

Фон Рюллих подал листок с текстом на русском языке, который я и должен буду просчитать по-якутски. Я пробежал его глазами.

Фон Рюллих: Господин Черин, ты запомнил, о чем будешь говорить?

Черин: Якута сюда ходи. Шибко сладко будешь кушай!

Обер-лейтенант похлопал меня по плечу с той же, как была у капитана, довольной улыбкой, которая говорила, что перед ним абсолютный обалдуй.

Вечером приехали на машине к передовой. Пересели в агитационный автомобиль, который под маскировкой стоял в глубокой яме. Только рупор торчал наружу. На весь простор звучали русские народные песни. Затем диктор фон Рюллих зачитал «последние известия» с фронта: выходило, будто доблестная немецкая армия везде побеждает, а Германия в это время живет припеваючи: производство растет, урожаи увеличиваются, товаров и продуктов в магазинах в изобилии.

- А теперь слушайте вашего русского солдата Трофима Иванова. Он перешел к нам добровольно и пользуется всеми благами на равных с солдатами Фюрера. – Произнес фон Рюллих.

Высокий русский солдат сел к микрофону. Я подумал: если этот Трофим начнет агитировать за фашистов, попытаюсь выхватить пистолет из кобуры обер-лейтенанта, пристрелю предателя! Хотя сделать это было непросто: конвоиры держали автоматы наготове

- Товарищи, - начал Тимофей Иванов. Замолчал на миг. – Товарищи, я, русский солдат призываю вас биться с врагами до последней капли крови! Разбейте врага!

Фон Рюллих спешно выключил микрофон, а солдат еще успел крикнуть:

- Наше дело правое, мы победим!

Охранники прочертили его автоматными очередями. Так погиб простой солдат Тимофей Иванов.

-Видел? - фон Рюллих приблизился ко мне почти вплотную, - поступишь, как этот, - обер-лейтенант указал на тело русского солдата, - также погибнешь.

Я силился сохранить широкую, во все лицо, улыбку, которая так понравилась немецким офицерам.

- Не надейся, что можешь прибегнуть к обману. – продолжил обер-летинант. - У нас есть человек, который будет тебя контролировать.

Открылась дверь радиорубки, под напором автоматчика вошел человек азиатской внешности. Мы не были знакомы, но прежде мельком видел его, когда лежал в госпитале. Это был казах. Но даже, если бы я его никогда не встречал, сразу определил бы, что это не якут. Мы оба принадлежим к народу одной этнической группы, в которой казах может понимать речь киргиза или живущего далеко от него, на Волге, татарина. Но якутский язык другие тюркские народы не понимают, потому что якуты, века «отрезанные» от «большой земли» расстоянием и природными условиями, сохранили древнейшее произношение. Казах знал, что не поймет мою речь. Но и фон Рюллих об этом знал. Просто для него, немца, мы были на одно лицо, и он рассчитывал: если передо мной будет азиат, так я приму его за якута.

Уже не приходилось растягивать рот в улыбке: мне и правда было смешно. Теперь уже я думал про обер-лейтенанта: полный обалдуй! Казах улучил момент и едва заметно подмигнул. Язык друг друга нам не понятен, но мы же советские люди!

Меня усадили перед микрофоном. Знать, для пущего моего вдохновения фон Рюллих приставил дуло пистолета к моему виску. Вновь прозвучала русская народная музыка, которую сменили звуки киргизского трехструнного комуза. Сложно, конечно, разобраться фрицам в тонкостях нашей национальной жизни: якуты предпочитают варган-хомус – духовой инструмент!

Музыка утихла.

- Доблестные бойцы, якуты! – объявил фон Рюллих. - Послушайте своего друга Егора Черина, добровольно перешедшего на службу великой Германии.

Я два-три раза кашлянул: мне до сих пор не приходилось говорить в микрофон. Тем более, с дулом у виска. Заговорил на родном мне якутском языке.

Мне вспомнился герой якутского эпоса Нюргун Боотур, который защищал свой народ. И я призвал воинов якутов, бить врага и отстаивать свою родину, великий Советский Союз, как Нюргун Бооотур стремительный! К земляку Николаеву я обратился отдельно: попросил, чтобы он не сообщал о моем положении домой.

- Что-то я имени Сталин не слышу: - выключил на время микрофон фон Рюллих. - ты же про Сталина должен сказать, что это тиран, злодей!

Я кивнул в согласии.

- Уруй! Айхал Сталину! Уруй! Айхал Красной армии!.. – слово «уруй» и для русского бойца было понятно: «ура!», а что такое «айхал» в нашем батальоне знали все: слава!

- Что-то ты не то говоришь?! – вновь отключил вещание обер-лейтенант. Он еще глянул в надежде на пленного казаха, но тот лишь пожал в ответ плечами. – Где твоя идиотская улыбка?! Ты забыл про нее?! Ты прокололся, советский разведчик! У тебя совсем другое лицо?! Вздумал водить за нос немецкого офицера?!

Дуло парабеллума теперь утыкалось в лоб:

- Нет, - засмеялся фон Рюллих, - застрелить, это для тебя слишком легкий выход. Иголочки, иголочки под ногти! Пытка! Ты у меня расколешься! ...

«ПРОЩАЙ, МОЯ ШИНЕЛЬ!»

Меня бросили в подвал, защелкнули снаружи засов, закрыли на замок. Стояла кромешная тьма. Нащепал стену, сырую, с плесенью. Пошел вдоль, пытаясь вымерять размеры помещения. Рука наткнулась на гвоздь: большой, с ощутимой эрозией. После эфира немецкого радио был я весь взмокший от волнения. Снял шинель, повесил на гвоздь: главное не забыть, в какой это стороне. В тайге, на охоте, тоже иногда приходилось идти в полной тьме, так, что и звезд не видно. Но каждый охотник «спиной» помнит, откуда он пришел. И поэтому хорошо ориентируется в пространстве. Без шинели, налегке, стал шарить руками ниже, куда бы присесть или прилечь? Вдруг нащупал чью-то руку, плечо. Здесь еще есть человек!

-Кто ты? –спросил я.

Молчание в ответ. Потрогал лицо: ледяное. Труп. Тело лежало на шинели. Глаз к темноте начал привыкать: уже различил знаки отличия советского солдата на пуговицах. «Бедный, - сжалось мое сердце, - убит или замучен?». Пошарил по карманам в надежде найти хоть какой-то завалящий документ, письмо - ничего! Откуда человек родом? Кто? Как звать-величать?

В сыром подвале скоро пробрал холод: когда распаренный, зябкость чувствуется острее. Я сел рядом с убитым солдатом, накинув на себя его шинель.

Фон Рюллих: Господин капитан, этот пленный русский якут Черин работал под дурака. Не скрою, сумел убедить меня. На самом деле, он наверняка засланный шпион, не удивлюсь, если он и знает и немецкий язык.

Фон Рих: Последнюю точку в этой комедии поставим мы. Доставьте мне удовольствие: я буду пытать его сам. Накалите шомпол, приготовьте иглы, которые мы пускаем под ногти. Он у меня развяжет язык…

Фон Рюллих: Вот хорошие иголки…

В подвале я готовился к пыткам. Заранее стискивал зубы и «терпел» пока воображаемую боль. Послышался звук отпираемого замка и засова.

- Русс, вьиходь! – появился в просвете двери немецкий солдат.

- Тебе надо, ты и выводи, - ответил я.

Он совершенно слепо шел со свету. Заходил в подвал, выставив дуло автомата и нашаривая ногой почву.

- Шнель, вьиходь! – повторил он, наткнувшись на тело мертвого солдата.

И пока он тряс покойного, я опрометью, кошачьими шажками, как это с малых лет умеет делать любой охотник в тайге, шмыгнул к выходу. Краем глаза еще видел, как солдат тыкал дулом в мою шинель, висящую на гвозде: «Рус, аускан, шнель»!

Ох и дал я теку: во всю прыть в темный лес за околицей! Слава-айхал южному лесу с его густыми пышными зарослями! Слава-айхал, укрывшему меня духу темного Леса!

СНАЙПЕРСКАЯ ВИНТОВКА.

Родная ты моя,

Пятизарядная винтовка!

Кун Дьирибинэ.

В Якутии лес редкий, от сильных ветров и морозов много валежника. На юге деревья растут густо, пышно, ветки раскидистые. Дремучий лес, в котором былинный богатырь Илья Муромец и изловил Соловья-разбойника. Не будь такого леса, быть бы мне в лапах врага. Еще некоторое время за мной шла погоня, за спиной слышалась стрельба, все отдаляясь, стихая: на мотоцикле фрицы здесь не развернутся, а пешим им за мной, в легкую преодолевавшим десятки километров по родной северной тайге, не угнаться. Воздух такой свежий! А воля - сладка! Да здравствует она, вольная воля!

Наступило утро. Я, наконец, прилег: очень хотелось спать. И есть. Но есть было нечего, а спать нельзя. Разогнал дрему, и нова вперед. Вышел к открытому полю. Сгоревший немецкий танк со сбитой башней и склоненным дулом стоял посредине, вокруг него лежали тела убитых фашистов, валялись кругом стрелянные гильзы. Бой был здесь кровопролитный! Вдали виднелись остатки деревни с голыми песками и трубами от сгоревших домов. Сделал еще несколько шагов - наши окопы. Ящик с настрелянными минами. Блиндаж. В углу – вещмешок. Открыл – две банки концентрата и черствый, но не заплесневевший хлеб! Вот повезло! Нашел солдатскую каску, почистил ее: теперь это котелок. В углу блиндажа стоял бачок с водой. Зажигалку нашел в кармане навсегда отвоевавшего фрица: в одном из его карманов фотография лежала – он, видно, жена и ребенок на фоне добротного дома. «Зачем ты сюда притащился?! Зачем?! – не выдержал я: - Мы тебя не звали! Мальчишка без отца остался, кто виноват?!». Положил фотографию обратно: пусть хоть так семья будет с ним. Человек тоже.

Набрал еще сухих веток, разжег маленький костер. Скоро в «котелке» закипел суп. Ну, и наваристый же суп получился из двух концентратов!

Дул легкий ветерок, уносил дым: мне это на руку, труднее обнаружить. Однако и рассиживаться было нельзя. Прошелся, осмотрелся еще вокруг: обнаружил саперную лопату. Забрал, мало ли, в пути сгодится. Шагнул дальше – солдат убитый. Наш. Вперед бежал, наступал. Лежал на земле, будто в беге. Еще осмотрелся – винтовка в траве метрах в пяти. Солдат упал, подсеченный пулей, а винтовка еще по инерции летела. Да и не просто солдат, а снайпер: снайперская винтовка! И патронташ на теле почти с целехоньким боезарядом!

«Спасибо, друг!» - поблагодарил я снайпера: - Я, снайпер Черин, перед тобой в долгу. Буду за двоих их бить, фашистов проклятых!».

Вырыл подобранной саперной лопатой яму. Похоронил погибшего солдата. Постоял, склонив голову и сжимая в руке нашу общую винтовку. Силы наполняли меня – тоже за двоих! А то и за троих – у меня и перед тем солдатом долг, из радиорубки, который до конца был верен своему отечеству.

БЛИЗКИЕ ШТАБЫ.

Очень хотелось скорее вернутся к своим, на передовую. Но сначала нужно было отдать долг работникам пропагандисткой машины фашизма: фон Рюллиху и фон Риху.

Вернулся в окоп, взял из ящика с боеприпасами для 120-миллимерового миномета несколько снарядов. Отвинтил головные взрыватели, чтобы не тюкнуть ненароком ударником о капсюль. Сложил приготовленные мины в пустой ящик, взвалил на плечо и пошел незваным гостем туда, откуда едва унес ноги. Дорогу я знал, расположение штаба, жилых помещений, «тюремных камер» для захваченных солдат – тем более!

Устроился на дереве – в оптический прицел видно хорошо и далеко. Фон Рих вышел из своей «конторы». Во дворе у него терраса, длинный стол, кресло. Сел, толстый немец принес ему чай, похоже, с медом. Наш мед-то, у сельчан отняли! Так и тянуло взять на мушку и решить дело. Но нет, план был иной, а старшина Шагуров учил от плана, если и отступать, то только в экстренных случаях. Фон Рюллих явился, подал документы, капитан углубился в чтение. Приоделся, как на парад: эполеты блестят на солнце! Трех пленных вели в знакомый сарай!

Надо было ждать темноты, а пока можно было поспать: охотник может спать в любых условиях и в любое выдавшееся время. Нападет на след, поспать не удастся, может, и неделю.

Ночью прополз к немецкому штабу с миной. Устал, вспотел, сдерживал частое дыхание: часовой прогуливался вдоль стены. Хрустнула ветка подо мной, я замер. И фриц приостановился, стал прислушиваться. «Мяу» - спасительно прошмыгнул по двору кот. В соседнем дворе послышался лай собаки. Фашист прошел дальше, скрылся за углом. Я положил мину вблизи стола, прикрыл лопухом, оставив наружи только самый конец с обнаженным капсюлем. Головной взрыватель положил рядом, на пенек: привести мину в действие он не мог, но мог полететь самостоятельным снарядом. Вернулся, приволок еще одну мину, туда, где жили немецкие солдаты.

Уполз обратно, устроился на месте своей дислокации. Дождался утра. Толстый солдат в очках принялся стирать белье в корыте: это хорошо! Значит, местных здесь нет совсем, иначе бы стирали женщины или дети.

Солдаты около своего дома сели кушать за длинный стол. Повар накладывал кашу в чашки.

Подъехала «эмка», вышел грузный немолодой офицер. Капитан и тотчас прибежавший обер-лейтенант перед ним вытянулись по струнке. Солдаты за длинным столом тоже вскочили в их фашистском приветствии. Видно, важная птица «прилетела»! Все трое офицеров сели за стол на террасе, Фон Рюллих сам подливал чай важному гостю и подставлял чашечку с медом. Чаевничали и обменивались документами, что-то обсуждая.

Хватит, действовать дальше будем в соответствии с моим планом. Целился долго: попасть в капсюль из оптической винтовки в иное время для меня было бы делом нехитрым. Но сейчас, что называется, на кону было многое: промахнись, и «сняли» бы меня с ветки, как глухаря. Выстрелил. Мина взорвалась. Я проследил полет офицерского состава вместе со столом. И теперь уже, без ожиданий, выстрелил в капсюль другой мины. И там фрицы разлетелись от взрывной волны. Однако тот штабной офицер, что приехал, по-пластунски пополз за дом. Еще выстрел – ах, как же хороша винтовка, какой у нее выверенный прицел! И я еще раз говорю ему, незнакомому мне павшему в бою русскому солдату, спасибо!

Оставшиеся в живых фашисты разбегались кто куда, потому что невозможно было понять, откуда «наступление». Минометные снаряды разрывались во дворах, но где миномет, выпустивший мины?! Несколько фрицев все-таки направились и в мою сторону. «Снял» пулей замок с двери сарая – трое солдат, взятых фашистами в плен, только того и ждали. Через мгновения в их руках немецкие автоматы, завязалась перестрелка, я старался опередить того, кто целил в наших. Снайпер – боец особый! Зря не палит – шлеп, враг сражен!

Растерянные фашисты, получая выстрелы в спину, начали палить с разворота друг в друга. Вдруг застрочил пулемет – пули засвистели рядом, кто-то высчитал мое место нахождение. Включил ноги, подмытую дождями пещеру под корнями векового дуба я присмотрел заранее. Залез, забился, ночью сюда никто не сунется. А сунется – винтовка наготове.

«ДУБ! ДУБ! Я ЧЕРИН!»

Ночью радист партизанского отряда командира Егорычева перехватил радиограмму. «Срочное донесение в штаб оперативно-стратегического объединения вооружённых сил Германии», - под попискивающие звуки азбуки Морзе озвучивал ее радист Черемных, в мирном прошлом учитель немецкого языка: - «Вчера батальон партизан внезапно напал на штаб командования 3-ей дивизии вермахта. В результате погиб генерал армии фон Зибер, тяжело ранен представитель фронтового командования генерал фон Гринх. Погибли: 4 офицера, среди них известные своей пропагандисткой деятельностью капитан фон Рих и обер-лейтенант фон Рюллих, а также - 7 солдат. Ранены: 2 офицера и 5 солдат».

Егорычев даже руками развел: что за неизвестный ему «батальон партизан» ?! Отправились на вылазку: проверить обозначенный пункт нанесения удара. Все сходилось: на месте штаба был разор и горелые головешки. Но кто?!

И тут один из партизан, все тот же Черемных, обнаружил спящего под дубовым корневищем якута. Позвал командира.

…Меня, солдата Черина, разбудил смех. Хороший такой, от сердца, смех русских людей. Еще успел подумать: сон, что ли? Бородатый мужик заглядывал в мою «нору».

- Ты, что ли, фрицам погром устроил?

Так я попал в партизанский отряд. Командир Егорычев посмеивался и в который раз просил радиста Чермных:

- Учитель, будь ласка, прочитай.

Черемных, немолодой человек с седыми кудряшками, торжественно надевал очки и зачитывал донесение немецкому командованию о «батальоне партизан».

Партизаны, взяв меня в братский круг, жали руку. Старик в кубанке, с ярко рыжей бородой увесисто хлопнул по плечу: «Гарный казак!». Это был ротный Дударев.

- Видите, как фрицы врут, передают ложные сводки, - обращался к «кругу» Егорычев. – Одного советского бойца назвали «батальоном»! Ну, боец Черин, удружил, спасибо тебе!

Спасибо-то спасибо, но самолеты-разведчики стали кружить над лесом по нескольку раз на день: в лес, в логово к партизанам, немцы сунуться боялись. «Ладно, и то добро», - в очередной раз провожая взглядом самолет со свастикой на крыльях, расправил бороду Егорычев.

В десяти километрах от стоянки партизанского отряда находилось ущелье. Ночью мы развели там костры. Утром загрохотали немецкие бомбардировщики, началась бомбежка!

–Давай, фриц, бомби сильнее! – смеялись мы, той же ночью вернувшись на место постоянной дислокации с хорошими укрытиями, которые сверху не отличить от ветвистых деревьев.

Радист партизанского отряда Черемных некогда, как и я, воевал в регулярных частях. Но был ранен в ногу, его нашли и спасли партизаны. С той поры прихрамывал. Мы располагались с ним в одной землянке, сдружились.

Он мне рассказывал, как во время фашистских карательных операций в отряде погибло много бойцов. Оставалась просто горстка людей, совершавших смелые рейды в стан врага. Молва шла, и в отряд стали приходить люди из ближних и дальних деревень, порой старики, иногда совсем подростки. Были и мужчины, которых не успела мобилизовать красная армия. Отряд снова разрастался. Было время, когда с провизией и боеприпасами прилетал самолет с «Большой земли». Сейчас это невозможно: немецкие истребители курсировали туда-сюда постоянно.

Радист Черемных день и ночь, чутко прислушиваясь, был на связи. Я, когда вне боевого задания, рядом. Радиоустановка то верещала, то пела, улавливая разные волны. Вдруг однажды я услышал знакомые позывные:

-Волна! Волна! Я Дуб! Я Дуб! - это голос радиста взвода Самарина! Он меня научил пользоваться рацией. –Волна! Волна! Я Дуб! Я Дуб!

Я быстро настроил передатчик и ответил:

-Дуб! Дуб! Я Черин! Я Черин! Самарин, ты слышишь меня? Я Черин! Самарин, Самарин прием!

-Черин, Черин, откуда говоришь? Прием! – теперь уже сомнений нет, это Самарин.

Уже чуть было не сказал, да понял: если я буду говорить по-русски, то фашисты многое узнают и быстро вычислят местонахождение отряда.

- Самарин, Самарин! Есть ли Николаев, которого зовут Три Николая, якут? Если есть, передай ему трубку. Прием!

- Передаю. Прием!

Опять мне повезло!

–Николай, Николай, ты слышишь меня? Я Черин!

-Слышу, слышу, Черин. Ты живой! Кэпсиэ, прием!

Дальше мы говорим по-якутски. Как хорошо быть двуязычным, причем владеть одним из языков, который понятен немногим! Я успел сообщить, где я и что со мной. И получить ответ о моем напарнике по снайперскому дела Гурьянове, о котором часто вспоминал. Гурьянову, совсем мальчишке, ампутировали ногу. Он очень переживал, но, как сказал, не из-за ноги, а из-за того, что его комиссовали, и он не может вернуться на фронт! Питание рации заканчивалось. Я только успел передать привет Гурьянову и сообщить, чтобы Николаев запомнил волну и выходил на связь через час. Попросил позвать Деда – так мы звали командира полка Беляева. А я со своей стороны пообещал пригласить командира партизанского отряда.

Мы с Черемнеых подзарядили батареи питания рации, через час вместе с нами ждал позывных и командир Егорычев. Приёмник был настроен на ту же волну.

- Черин, Черин, - прозвучало в эфире. – Я Николай. Прием.

- Николай, Николай, слышу тебя хорошо.

- Приподними антенну, плохая слышимость.

Я приподнял антенну.

- Как слышимость? Как слышимость?

- Слышно хорошо. Дед рядом.

- Со мной тоже рядом командир. Далее на связи будем говорить по-якутски. И сразу переводить.

Егорычев передал Беляеву такую информацию: за железной дорогой, рядом с кустарниками стоят две вражеские батареи. Они еще ни разу не стреляли: ничем не выдавали свое присутствие. Начнут вести огонь во время наступления нашей армии.

Я перевел. Три Николая услышал меня. Несколько секунд было молчание: Николаев переводил Беляеву. Мне ответил снова по-якутски. Так мы могли свободно обмениваться важной информацией. Договорились, что следующая связь состоится в 20.00 – тогда будет назначено время наступления.

МОСТ НАД РЕКОЙ.

Рано утром, еще затемно, партизанский отряд собрался около лесной опушки. К Егорычеву подбегали взводные, тихо докладывали и быстро уходили.

Рыжебородый казак Дудорев получил особое задание: его взвод оставался около шоссе. В ее задачу входило – атаковать фрицев, когда те будут отступать.

- В подмогу даю бойца Черина! – поднял вверх палец Егорычев.

Залегли в кустах, вдоль шоссе. Затаились: главное, первыми не выдать себя, не обнаружить свое присутствие.

По шоссе ехал мотоциклист, слышно, как щелкнул затвор автомата. Дудорев гневно махнул рукой:

- Мы собираемся на стаю гусей, а ты наделаешь переполоха из-за маленькой утки. – казак, видно, тоже из охотников.

Пока не «заговорят» наши войска, нам нужно быть тише воды, ниже травы.

Все ждем у шоссе. Светало. Издалека стала видна деревня. Различимы даже тени деревьев. Перед боем всегда повисает гробовая тишина. Время удлиняется и всецело охватывает ожидание – не боя, пальбы, а чего-то более важного. Рубежа, после которого одни останутся в живых, другие нет. Но и это не рубеж, потому что оставшийся в живых, но проигравший в сражении, все равно обречен. Рубежа, где из двух противоборствующих сторон победителем выйдет только один.

Я лежу, припав к винтовке, во взводе Дудорева…

Дорогие мои, брат Петя и сестра Катя! Что-то у меня все время «я» да «я». Расскажу-ка вам о том, что происходило на другом берегу, когда готовились к наступлению наши войска.

…Взлетела и упала ракета, освещая в южные темной ночи землю так, что можно читать или рассматривать карту. Однако реку видно было плохо, она в поднимающемся тумане. Командир дивизии генерал Петренко вглядывался с командного пункта в свете ракеты сквозь туман в строящийся понтонный мост. Сладко вдохнул дуновение воздуха: южная ночь словно настояна на ароматах трав, цветов, плодов деревьев. Вернулся в землянку и склонился над картой. Скоро по вызову генерала к нему явился молодой человек с тонкими черными усами:

- Разрешите доложить, товарищ генерал!

-Пожалуйста, майор Обутов,- отвечал Петренко. – Да не втягивайся, как струна балалайке! А то еще потолок проломишь затылком!

Высокий ростом майор Обутов чуть склонил голову.

- Что за мост вы построили? Не надо быть специалистом, чтобы понять, что со стороны захода очень высоко, - сделал генерал замечания.

Вместе они вышли из землянки. Генерал Петренко продолжил шепотом, указывая из окопа:

- Берег нужно подрыть.

- Будет исполнено, - также шепотом ответил майор Обутов.

Разрастающийся туман накрыл пойму реки, скрылся из видимости мост. Но контуры берегов разглядеть можно было.

Мой друг Три Николая вышел из землянки, посмотрел на небо: часы ему были не нужны, луна подсказывала время.

- Николаев, тебя вызывает товарищ полковник, - полушёпотом окликнул его явившийся солдат.

Полковник Беляев снова усадил Николаева к рации, дал команду сообщить партизанам, чтобы перекрыли все лазейки для возможного отхода немцев. В эфир снова полетела якутская речь. Беляев посмеивался от удовольствия: как удачно все закрутилось с этими якутами!

Взлетели сразу три красных ракеты. Началось…Ударила советская артиллерия. «Бог войны!» - прокричал молодой офицер, пританцовывая. Земля дрожала, воинам уже не терпелось вперед, в бой, пригнувшись с автоматами или винтовками наперерез, палить, стрелять, давить гадину фашизма!

После грохота артиллерии небо прошили огненные нити. Били «Катюши»!

Что за силы могут выдержать такой огонь?! Около пятидесяти бомбардировщиков улетели за реку и скрылись, давая о себе знать разрывами бомб по всему горизонту.

Николаев приподнял одну ногу и ударил в ладони. И молодой офицер, и старый разведчик Шагуров, взявши друг друга за плечи, пустились в пляс, очень напоминающий знаменитый «вилюйский осуохай»! Танец единения душ!

В землянке-кухне, где жарил мясо повар Бычков, все качалось и вздрагивало.

–Ну и палят, во сне не приснится! В сказке не придумаешь! - воскликнул повар Бычков.

Шагуров вдруг вспомнил, как в 1915 году его, мальчишку, выпороли немцы. С той поры у него к ним особые счеты!

В течении двух часов играл советский грозовой оркестр войны. Исполнял симфонию, написанную маршалом Жуковым!

В бой пошла пехота… Остававшийся возле кухни Бычков глазам не верил: бойцы бежали прямо по воде! Как же так, не вплавь, не вброд, а по воде?! Как это они умудрились?! Бычков, хоть и не любил ходить туда, где можно попасть под пулю, не выдержал, приблизился к самой кромке берега. И засмеялся: в тумане не было видно моста, который «вырос» здесь за одну ночь! Вот и казалось, что солдаты идут по воде!

Враги тоже стреляли по нашим из минометов и пушек. От взрывов оглушенная рыба всплыла на поверхность реки, Лежала также, поблескивая, выброшенная на берег. Бычков был парень рачительный: «Соберу–ка я рыбы да сварю отменную уху!»

Повар начал собирать готовый «улов». Взорвалась неподалеку мина и Бычков совершил мягкую посадку на воду. Место было неглубокое, но ведро осталось пустым: вся рыба выпала в воду и ее относило течением.

Можно было, конечно, побрести и собрать, коли все равно вымок, но как бы под этим минным обстрелом не поплыть вверх брюхом вместе с рыбой!

БИТВА.

Теперь подошла очередь партизан. Бойцы отряда Егорычева соорудили заградительные укрепления, укладывая поперек дороги балки, деревья, телеграфные столбы. Рыжебородый Дудорев дал команду мне и еще четырем бойцам вывести из строя немецкие линии телефонной связи. Телефонный провод тоже пошел в дело: мы привязали его над дорогой, сантиметров в тридцати от поверхности, за поворотом, откуда основных укреплений еще не было видно. Трое из нас залегли стороны, двое - с другой. Ниже, в трехстах метрах, рота бойцов ждала вокруг дорожных заграждений немецкие танки. Другая рота выдвинулась далеко вперед – в ее задачу входило нанесение удара в спину артиллерии врага. Так Егорычев с партизанами приготовился дать бой частям фашисткой армии.

С линии передовой немец с телефонной сумкой спешил наладить связь: «Хенде хох!» - мы берем его в плен. Он весь в грязи. Пленного доставили к Егорычеву. Постепенно смолкало немецкое орудие. Наши самолеты продолжали беспрестанно бомбить. Партизаны выпустили предупредительные ракеты, чтобы обозначить свое место нахождение: самолет в ответ помахал крыльями, огибая занятую нами территорию.

Приближались две точки: это бежали отступающие фрицы. Что называется, первые ласточки! Оба упали, запнувшись о натянутый провод. Сразу подняли руки.

«Ударный» мотоциклист мотопехоты с офицером в люльке тоже «спотыкнулся», порвав провод. Вильнул рулем и улетел в кювет. Следовавшие за ним мотоциклисты начали тормозить, сворачивать к обочине. Мы, с двух сторон дороги, открыли огонь. Как же хороша моя любимая снайперская винтовка!

Фашисты махали из-за люльки белым платочком, поднимали руки. По дороге приближались фрицы с заранее поднятыми руками! Это они правильно делали! Глядим, один бежит, сломя голову, левую руку поднял, а правую держит на уровне бедра. «Пистолет припрятал», - думаю. Посмотрел в оптику – штаны свои держит! Как, видать, прихватило, так и рванул! Вот такие дела.

Однако и наше положение обострялось. На дороге появился танк. Мчался он с поля боя на полной скорости, мы едва успели попрятаться. Дорога перед заграждениями, контролируемыми Егорычевым с отрядом, была заминирована. Один боец, совсем молодой парнишка, из нашей засады не утерпел, бросил в танк связку гранат. Но танк прогрохотал в стороне от взрыва, прямо по своим солдатам, лежавшим вдоль обочины. Такая ненависть душу рванула к немецкому танкисту: как же так, своих-то?! Звери вы, что ли, совсем?!

И тотчас под танком взорвалась мина. От горящего танка пошел черный дым. С передовой мчались другие фашистские танки. Мы дождались, когда они минуют нас, бросили связки гранат. У заграждения их встречали партизаны с Егорычевым во главе. Танк, шедший последним, развернулся и открыл пулеметный огонь по нашей группе. Пуля рикошетом задела мою каску у виска. Охнул лежащий рядом боец. На меня хлынула его кровь. Пулемётчик в танке палил нещадно, невозможно было даже поднять головы. Раздался взрыв, пулемет замолчал. Это рыжебородый Дудорев своей мощной казачьей рукой метнул связку гранат прямо с опушки леса. Среди потерь нашей группы – был один погибший: молодой парень, видно, сраженный той пулей, которая сделала отметину на моей каске и отскочила ему в прямо сердце. А вот фрицы, лежавшие на обочине без укрытия, полегли почти все: были постреляны из своего же, фашистского, танка, своими, фашистскими, пулями. Они, фрицы, еще ведь поначалу вскакивали, пытаясь объяснить немецким танкистам, что свои: немцы. Пулеметчик их и скосил, как миленьких! Поднялся только один их них: раненый, но живой, в форме рядового Рейха, покачиваясь, дошел до обожжённого немецкого танка и, в ярости, стал бить броню здоровой рукой. В Германию бы этого рядового, пусть расскажет, как фашистские танки давили и расстреливали своих солдат!

- Ладно, хлопчик, не горячись, - подошел к нему рыжебородый казак. – Я по-вашему не шпрехаю, а переводчик бы мне сгодился…

Тем временем на дороге показались немецкие пехотинцы, с автоматами наготове, похоже, не собирающиеся складывать оружие. Вас-то мы, ребята, тут и ждем…

Партизанский отряд Егорычева продолжал бой с врагом.

БОЙ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

Советские войска двигались на запад. Отряд Егорычева воссоединился с передовыми частями регулярной Красной Армии. Братанье, пляски! Высоко, без утайки, реяло Красное Знамя!

Я вернулся в свой батальон. Друзья: Николаев, Шагуров, Самарин, другие знакомые бойцы обрадовались мне, как самому родному человеку!

- Спасибо тебе, друг! – остановился и пожал, как равному, руку полковник Беляев: - Твой телефонный разговор на якутском языке здорово помог нам! Ты помог нашей победе!

- Да-а здравствует якутский язык! – крутнул в воздухе пальцами, будто держал бокал, начальник разведки капитан грузин Квирая. – О-объявляю благодарность!

- Занесите его имя на награду! - приказал полковник капитану Квирая.

Братцы-бойцы давай качать меня на руках, будто чемпиона!

Не знаю точно, но, по-моему, у меня текли слезы.

И с высшей точки, когда меня подкидывали, увидел: дюжих размеров повар Бычков, действуя ухватом, вел немецкого ефрейтора.

- Товарищ полковник, - загудел Бычков. - Я тут фрица словил! Хотел сварить студень из бычьей головы. Поставил в котле воду, бросил туда голову, стал разжигать хворост… А, этот фриц выскакивает прямо из костра! Опрокинул котел, а с ним и весь мой студень!..

- Значит, немец прятался под хворостом, который ты разжег?!

- Так точно! На бычью голову с голодухи посягал, не иначе!

Бычков уводил в штаб обгорелого немецкого ефрейтора и кричал:

- А кто говорил, «курица не птица, повар не солдат» ?! Бычков языка взял!

Подошли еще двое солдат с пленным немец в кожаном комбинезоне.

- Шофер немецкого генерала. – докладывал один.

Второй протянул полковнику рыжую прядь волос:

- А это - волосы генерала!

Полковник посмотрел с недоумением в ответ

- Когда наши начали-таки бомбить, - спокойно продолжил солдат с «одесским» говорком. – Генерал стал-таки рвать на себе волосы. А после прыгнул на мотоцикл и удрал. Шофер-таки остался. Собрал волосы и говорит, чтобы мы их сдали в музей. Таки вашим деткам будет что посмотреть в музее!

Враг был сломлен, отступал.

Мы выкинули фашистов за пределы наших границ, освободили Польшу, Болгарию, Сербию… Я прошел через всю эту войну. Получил новое важное назначение.

Слышен топот сапог. Спокойный, размеренный. Это курсанты пехотного Высшего военного училища, завтрашние советские офицеры. Уже в мирное время они овладевают знаниями, изучают тактику, проходят физическую подготовку. Сейчас у них будет построение. Я выйду к ним. «Смирно-а!», - скомандует ротный. «Здравия желаем, товарищ подполковник!», - разразятся они дружным приветствием.

Дорогие мои, брат Петя и сестра Катя. Приехать на побывку к вам, в родные места пока не позволяет служба. Но в своих коротких заметках я рассказал, как мог, о своей жизни. В завершении моей повести прикрепляю к листочку свою маленькую фотокарточку: на ней я примерно ваших лет, юный, с пушком на верхней губе, только что призванный в армию - солдат Егор Черин.

Жду и от вас весточек. Желаю отличной учебы, успехов и жизненных достижений!

1947 г. Любящий вас старший брат!

Перевод Владимира Карпова