Соловьи поэзии

Джалил Мамедгулузаде

Соловьи поэзии

О, да! О, да! Гляди как эта женщина идет!

Гляди, гляди, как эта женщина бредет!

Из уроков, которые преподаются в наших литературных кузницах

- Братец Молла, зайди как-нибудь ко мне!

Приглашал меня к себе один из старых моих друзей, но называть здесь его имя я не считаю нужным.

Встретив меня еще раз-другой на улице, друг мой повторил свое приглашение, и вот однажды вечером я зашел к нему.

Дома были сам хозяин, его жена... ханум (имени ее не называю) и еще старший их сын, учащийся техникума.

Когда я вошел, все они встали.

- Добро пожаловать, добрый вечер, прошу садиться!

- Благодарю покорно!..

Я сел. Ханум вышла. В комнате, где мы сидели, стоял у передней стены красивый книжный шкаф. В верхней его части красовалась табличка, на которой изящным почерком было выведено арабскими буквами: "Энадили шер", что означает: "Соловьи поэзии".

Говоря по справедливости, этот шкаф вполне был достоин своего хозяина, потому что этот самый мой друг по праву вхо-дит в число ревнителей нашего просвещения и культуры.

Книги, аккуратно расставленные за стеклами шкафа, не-двусмысленно говорили:

- Это мы и есть соловьи поэзии!.. Я встал, подошел к шкафу и остановился перед ним. Поднялся и хозяин дома, достал из кармана ключ и, подой-дя, открыл дверку шкафа. Потом повернулся ко мне.

- Видишь? - спросил он.

- Вижу, - ответил я.

Тут подошел и сын моего друга. Я протянул руку, чтобы взять одну из книг и посмотреть.

Хозяин дома отвел мою руку и извинился:

- Братец Молла, я готов умереть за тебя, но погоди! Я немного удивился, но он мне сказал:

- Я готов все эти книги выложить сейчас перед тобой, но не в этом дело. Я хочу сообщить тебе нечто очень важное, за тем я и позвал тебя сюда.

- А что именно? - спросил я.

- Я достал две редкостные книги, но пока ты не наградишь меня, я их тебе не покажу!

Сын его громко расхохотался и повернулся ко мне:

- Ну как, дядя Молла, попали в историю?

- Я обязуюсь наградить тебя, - сказал я хозяину, - но и ты должен доказать, что приобретенные тобою книги дейст-вительно стоят награды.

Друг мой закурил и повернулся к столу, чтобы положить спичку в пепельницу. В это время я опять хотел было протя-нуть руку к шкафу, но друг мой поспел вовремя:

- Убей меня, но постой, потерпи! Клянусь твоей головой, пока не получу награды, не дам дотронуться до книг.

Я промолчал, но сын хозяина, кажется, пожалел меня и об-ратился к отцу:

- Отец, ради аллаха, не мучай дядю Моллу, покажи ему свои новые книги!

Друг мой снова посмотрел на меня, потом, щуря глаза от едкого табачного дыма, протянул руку, снял с верхней полки какую-то книгу в ветхом переплете и подержал передо мной. Я взял посмотреть, что за книга.

Она была написана от руки и было похоже, что ее отпечата-ли в прошлые века на литографском камне. Я перелистал не-сколько страниц и остановился на первой титульной странице. Среди путаных, извилистых письмен я никак не мог разоб-рать название книги.

Видя мою беспомощность, друг мой протянул руку за кни-гой и сказал со смехом:

- Дай-ка сюда!

Он взял у меня книгу и сказал торжествующе:

- Эта книга - диван одного из древнеазербайджанских поэтов по имени Эльдаи. Сколько лет я искал эту книгу!..

Я спросил его, каким же образом он раздобыл ее теперь, и он рассказал мне историю книги:

- Эта книга принадлежала персидскому принцу Бахман-Мирзе. Рассказывают, что когда принц бежал из Ирана в Ка-рабах, то носил эту книгу в боковом кармане. Года два тому назад я выдал одному посреднику некоторую сумму денег и по секрету сказал: если он достанет мне эту книгу, то получит от меня еще и суконную чуху. Он оказался молодцом, принес мне книгу и получил чуху.

Тут я снова взял книгу и, открыв в середине, стал перели-стывать. Везде были одни стихи. Я надел очки и с большим трудом прочитал на одной из страниц полстроки, но дальше уже не мог читать и, ясное дело, ничего из прочитанного не понял.

Хозяин книги взял ее из моих рук и сказал:

- Теперь давай сядем. Сели.

- Ты в каком месте читал?

Я склонился над книгой и показал. Сын хозяина тоже вы-тянул шею.

- Братец Молла, - начал мой друг, - видимо, ты не привык читать такие книги. Вот я почитаю, а ты слушай. Итак, где ты читал?

И принялся читать. Он прочитал один бейт из какого-то стихотворения, посмотрел на меня, помолчал и сказал:

- Я могу поклясться своей честью, что ни один из извест-ных азербайджанских поэтов не создал до сих пор подобного стиха, рассчитанного на вечность!.. Браво, браво! Клянусь ва-шей жизнью, это нечто неподражаемое! Но слушай дальше...

Я тут ничего не сказал. И не сказал потому, что признайся я, что из рассчитанного на вечность стиха этого необыкновенного поэта я ничего не понял, тогда и друг мой, и сын его сочли бы меня невеждой, как это тысячу раз бывает в обществе азербай-джанцев, где прочитываются рассчитанные на вечность стихи подобных необыкновенных поэтов, а слушатели ни единого слова в них не понимают и лишь некоторые из них, то ли из тщеславия, то ли из робости, притворяются вроде меня пони-мающими и поддакивают чтецу.

Вот почему я смолчал: не хотелось показывать свое неве-жество.

Как раз я думал об этом, когда старая, бедно одетая жен-щина в головном платке, закрывавшем нижнюю часть ее лица, "несла чай. За нею пришла и ханум. Когда женщина расстави-ла стаканы и с пустым подносом в руке собралась уходить, ха-"ум сказала ей вслед:

- Зейнаб, присмотри за самоваром, чтобы он не остыл.

Похоже, что женщина эта была служанкой. Она ушла, а ханум села.

Не отрывая глаз от книги, друг мой протянул в мою сторо-ну указательный палец и принялся читать. Прочитав один -бейт, он тут же начал переводить и комментировать его.

- Это значит, что у себя в цветнике я посажу цветок "гебр" и, когда появятся душистые бутоны и распустятся, я сорву цве-ток и отнесу в дар моей прекрасной возлюбленной. Соль в том, что слово "гебр" при различном чтении дает совершенно раз-личные понятия. В одном случае оно будет означать лепесток лука, в другом же случае - кончик верблюжьего хвоста. А тут означает душистый цветок!.. Теперь слушайте дальше.

И он прочитал газель, из которой никто из нас ровным сче-том ничего не понял. Потом прочитал еще газель, после чего ханум зевнула и встала. А сын их почему-то улыбался. Мне очень хотелось знать, чему он улыбается, но спросить было неудобно.

Папаша, горячий любитель газелей, снова уткнулся в книгу и по-прежнему, протянув в мою сторону указательный па-лец, принялся с воодушевлением читать дальше. Прочитав бейт, в котором только в первой строке пять раз повторялся в различных сочетаниях звук "дж", он восхищенно воскликнул:

- Пах-пах-пах! Какая красота! Чудеса творит злодей! Ты обрати внимание на его искусство: какие глубокие мысли пере-даны обыгрыванием одной только буквы "дж"! Пах-пах-пах! Чудо, чудо поэзии!..

Мой друг был так увлечен и говорил с таким возбуждением, что брызги слюны его разлетались вокруг, попадая в стаканы и блюдца.

Ханум, продолжая зевать, повернулась уходить и только сказала:

- Как жаль, что ничего не понятно... Ее поддержал и сын.

- Ив самом деле, отец, ты даешь за эту книгу уйму денег, так хоть бы объяснил нам, что там написано и что хочет ска-зать автор.

И я открыл было рот, чтобы присоединиться к матери и сы-ну, но хозяин дома, не дав мне заговорить, спросил:

- Как ты находишь Эльдаи, братец Молла? Какие чудеса творит, а?

Мне опять стало стыдно, и я мог только сказать:

- О да!..

Друг мой закрыл книгу, положил на стол и, подойдя к шкафу, достал из него другую такую же старую книгу. Подняв ее обеими руками над головой, он восторженно сказал:

- Видишь, братец Молла! Эту книгу носил по базару некий иранец и кому ни показывал, никто ни гроша за нее не да-вал, потому что где быку понять прелесть розы и как курду оценить вкус фисташки! За эту книгу я заплатил столько де-нег, что не составит и десятой доли подлинной цены ее: запла-тил я тридцать два рубля и после того, как получил ее, мне показалось, что я нашел эту книгу на улице. Эта редчайшая книга представляет собой диван гениального поэта доислам-ской эры Секеруль-Кадери. По одним данным, Секеруль-Кадери родился в азербайджанском селении Данакырт за двести двенадцать лет до переселения пророка из Мекки в Медину и до девяти лет прожил в родном селе, затем переселился в Багдад, где учился науке стихосложения у такого выдающегося ученого, как Бетабен-уш-Шеджери. Впоследствии своими сти-хами он вошел в число лучших арабских поэтов, и это дало повод арабам по незнанию и по ошибке считать его своим поэ-том. Как известно, Секеруль -Кадери принадлежит одна из "Муаллака", вот почему тысячи паломников, связанных религиоз-ным обетом, время от времени приходят к нему на поклонение. Вот один бейт из его стихотворений...

И он громко и с воодушевлением прочитал двустишие на арабском языке.

- Пах-пах-пах! В самом деле, какой у этого злодея изуми-тельный поэтический дар и как он возвысил тюрков-азери среди арабов, а может быть, и во всем исламском мире. К слову, я моту заметить, что арабы присвоили, кроме него, еще нескольких наших поэтов. К примеру, как ты думаешь, кто та-кой Хатем Таи? Я могу сослаться на ряд документов и многие-источники, которые неопровержимо доказывают, что Хатем Таи принадлежит к роду Хатемханаги с этого берега Аракса и эмигрировал некогда в Аравию. Ныне арабы гордятся его несравненными и непревзойденными произведениями. Я хочу сказать тебе, братец Молла, что у меня большие сомнения и. насчет автора "Муаллака" Имру-уль-Кайса!..

Молодого студента техникума уже не было возле нас. Оче-видно, ему наскучило и он бежал (не понял прелести беседы).

Друг мой не отводил глаз от страниц книги, и похоже бы-ло, что он собирается прочитать из нее еще что-нибудь.

Признаюсь чистосердечно, что я немного устал, но посте-снялся хозяина дома и не хотел показать свою усталость, напротив, раза два я даже поддакнул ему.

Но тут произошло одно событие, от которого и усталость моя прошла, и стыдливость мою как рукой сняло.

Как только друг мой открыл рот, чтобы продолжить чтение, погасло электричество. И мы остались в темноте.

Друг мой тотчас же позвал сына:

- Сынок, сынок, пожалуйста, почини-ка поскорее свет!..

Ханум принесла свечку и поставила на стол. А сын взял молоток, клещи и куски провода и побежал в прихожую.

Любитель поэзии придвинул поближе свечку, чтобы продол-жать чтение, но письмо оказалось настолько мелким, что он не мог разобраться и принялся курить.

Дверь в другую комнату оставалась открытой, и я видел и слышал, как сидит в той комнате ханум, возле нее устроилась маленькая девочка, а на полу сидит старуха Зейнаб и что-то рассказывает. И ханум и девочка слушали ее. Зейнаб расска-зывала такую сказку:

- То ли было это, то ли не было, жил-был падишах, и был у него визирь. Визирь был человек очень умный. Однажды он спал у себя дома, и вдруг среди ночи постучали в дверь. Визирь проснулся и хотел выйти на стук в одной рубашке. Но тут жена удержала его:

- Визирь, не выходи в одной рубашке. Оденься, возьми оружие, за дверью может оказаться недруг.

Визирь послушался совета жены, оделся, взял оружие и по-шел открывать дверь. И видит, что стучится какой-то богатырь, на поясе - кинжал, в руке ружье. Увидел, что визирь при оружии и говорит ему:

- Поблагодари свою жену. Если бы ты вышел ко мне в одной рубашке да без оружия, то был бы сороковым игидом, которому я отрубил голову.

Короче, богатырь говорит визирю:

- Идем!..

- Куда идем?

- А вот этого я тебе не скажу. Идем!

Словом, пошли. Шли, шли и остановились у какой-то две-ри. Богатырь говорит визирю:

- Ты останься здесь и жди меня. Если я крикну, знай, что я победил, и беги ко мне на помощь, а если не услышишь мое-го голоса, значит, я побежден. Тогда ты можешь возвращаться домой, но кто бы из моей родни и близких не спросил обо мне, ни в коем случае не говори о моем поражении. Всем говори, что ничего не знаешь, что где-то меня потерял. Хорошенько за-помни, слышишь, запомни это! Ни в коем случае не говори, что "богатырь повержен!..

До этого места и ханум внимательно слушала, и девочка слушала, и я слушал.

Тут я вспомнил о моем друге, который сидел возле меня. Мне подумалось, что он опять углубился в свои книги и только потому молчит. Повернулся к нему и вижу, он тоже поглощен сказкой Зейнаб и забыл обо всем.

Дверь в комнату закрылась, и мы больше не слышали го-лоса Зейнаб.

В нашей комнате в эту минуту воцарилась такая тишина и меня охватило такое волнение, что на минуту я перестал видеть горящую свечу, и в эту минуту в темноте перестал существовать для меня и азербайджанский поэт Эльдаи, исчез в темноте и Секеруль-Кадери, и даже арабизированные стихи всех соловьев моего друга потонули в густом мраке и навсегда перестали существовать для меня.

Для меня в эту минуту единственным проблеском была све-ча, при свете которой я слушал из уст простой женщины Зей-наб понятную и увлекательную азербайджанскую сказку.

Зажглись электрические лампочки и вывели меня из состо-яния оцепенения.

Студент-электрик прибежал радостный и со смехом сказал

отцу:

- Ну что, отец? Хоть бы раз зажгли этот свет твои заме-чательные поэты!..

Отец смотрел на сына с удовлетворением, и было видно, что он в душе очень гордится его умением.

Я извинился перед хозяином дома и собрался уходить. Мо-лодой человек пошел проводить меня до ворот и, спускаясь по лестнице, сказал мне:

- Дядя Молла, вот уже девять лет я прохожу уроки род-ного языка, но все же не могу понять этих поэтов. В ответ на его признание я сказал, прощаясь с ним:

- Я хочу сказать тебе кое-что, но с условием, чтобы отец не знал.

Он поклялся. И тогда я сказал ему:

- Языка этих поэтов - кумиров твоего отца и моего друга я тоже не понимаю!..

Молодой человек стоял пораженный.