Сон [СИ]

Я стоял перед своим домом и не решался войти. Ключи привычно лежали в руке, надо было лишь сделать насколько шагов: перейти сквер и открыть магнитным ключом дверь подъезда. Но я не мог сдвинуться с места. Дома сейчас никого не было, а я медлил. И даже если бы рискнул и вошёл, то что бы потом сказал родителям и бабушке в своё оправдание? Как объяснил им, кто я такой и почему нахожусь в нашей квартире?

А началось всё с моего сегодняшнего сна. Скажите ― подумаешь, игра подсознания и только! Ну да, раньше тоже так думал. Я часто видел яркие сны, Мама говорила, это всё потому, что из-за компьютера не вылезаю. А что такого-то, кто из ребят сейчас не играет, верно? А может у меня воображение сильное, и компьютер тут вообще не причём, впрочем, сейчас это уже не важно.

В моём мрачном сне всё казалось таким реальным: особенно бег по подземным туннелям, хотя выполнением очередной миссии тут и не пахло. Я просто искал выход, потому что мне до чёртиков было страшно. Тусклое освещение, неровные, тёмные, покрытые мхом стены, скользкий пол. И ни одной двери, только развилки, уводившие меня всё дальше и дальше.

Я чувствовал, что замерзаю: дыхание вырывалось морозными облачками, а руки посинели от холода, к тому же меня знобило. И не удивительно, я был раздет и разут ― так и мчался в одних боксерах и босиком. Словно спрыгнул с кровати и вперёд в туннель! Да что же такое со мной происходило, возможно, заболел ангиной или гриппом и просто бредил? В любом случае было ясно, что, если не найду выход из подземелья в ближайшее время, точно дам дуба.

И тут она появилась прямо передо мной, эта металлическая дверь с ручкой в виде красного шара, такая же, что стоит у нас в подъезде. Я сразу же за неё схватился и тут же с воплем отдёрнул руку, а потом как идиот смотрел на растущий на ладони большой пузырь. Ожог, самый настоящий, как в детстве, когда с дуру схватился за горячую сковороду.

До меня не сразу дошло, что дверная ручка не красная ― она просто раскалена. Как бы я не тупил в тот момент, всё же сообразил, что вариантов у меня всего два: остаться здесь и замёрзнуть или пожертвовать второй рукой и попытаться открыть дверь. Третий вариант ― развернуться и бежать назад ― даже не рассматривался, потому что, оглянувшись, я увидел позади себя вместо уже доставшего меня туннеля глухую стену. Всё, приехали…

Не знаю, был ли холод причиной того, что боли в руке я не чувствовал, но этот факт меня приободрил. Мелькнула догадка: я же всегда сплю с открытой форточкой, одеяло упало, потому и холодно. Это настолько меня успокоило, что, не раздумывая, схватился здоровой ладонью за ручку двери и потянул на себя.

Она легко подалась, и я просто ввалился в светлую комнату с мраморным полом. А кроме этого разглядеть ничего не удалось, потому что стены и потолок были скрыты густым туманом. Позади меня раздался стук закрывающейся двери. Значит, это ловушка. Но здесь хотя бы было тепло, что, правда, не помешало мне задрожать ещё сильнее.

А дальше меня сбила с ног сильнейшая пощёчина. Даже не понял сразу, почему так горит щека, а я стою на коленях, согнувшись, и мой нос почти касается пола. Попытался поднять голову, но невидимая рука придавила меня и не позволила даже шевельнуться. Всё, что мог видеть ― красный с золотыми прожилками мрамор пола и касавшийся его край широкого чёрного одеяния. Свободные складки то ли плаща, то ли сутаны скрывали ноги ударившего меня человека.

В этой тёплой комнате мне вдруг стало холоднее, чем в мерзком туннеле, но при этом я продолжал обливаться потом, чувствуя, как липкие капли стекают с мокрых волос на шею и щёки. Опираясь дрожащими руками в пол, я был уже на грани, когда вздрогнул от звука сильного низкого голоса.

― Как ты посмел, червяк, проникнуть сюда, в это священное место? Как решился осквернить его своим присутствием?

По-моему, моего ответа «голосу» не требовалось, ведь это были явно риторические вопросы. «Ну, надо же, сколько пафоса! Напоминает какой-то знакомый фильм ужасов, ― промелькнуло в голове, ― впрочем, какая к чёрту разница ― просыпаться пора. Ну же, Ник, давай, открой глаза, это уже перебор!»

К моему удивлению, говоривший молчал, и, кажется, всё-таки ожидал ответа, вот я и ляпнул первое, что пришло в голову.

― Э-э, я нечаянно, дяденька. Сам не знаю, как сюда попал, это же сон, да?

Ответом мне было сначала молчание, а потом смех; нет, не язвительный или устрашающий, а обычный хохот. Отсмеявшись, невидимый мне мужчина прокашлялся.

― Вот ведь болван, влез, а сам не знаешь куда?

― Не знаю, правда! ― промычал я, всё ещё дрожа от страха. Раздался звук шагов, чертыханье и тихое бормотание: «И что теперь с ним делать?», ― на что я тут же услужливо подсказал.

«Отпустите меня, а? Я же всё равно ничего не видел, проснусь ― даже не вспомню, что со мной было. Ну, пожалуйста! ― господи, слышали бы меня сейчас пацаны…»

«Невидимка» хмыкнул.

― Отпустить, говоришь? Конечно, конечно, ― и в его голосе появился неприятный холод, ― но проучить тебя придётся, уж извини! ― было очевидно, что он просто надо мной издевался. ― Не надо было в чужой сон влезать. Так что сейчас ты проснёшься и снова будешь дома. Только особенно не радуйся. Там тебя никто не вспомнит, будто и не было никогда глупого мальчишки. Никто не вспомнит, ― повторил он, и его последние слова прозвучали иронично и грустно. Словно он сам пережил подобное.

Я даже не успел переварить сказанное им, как оказался дома, только не в своей кровати, а на диване в гостиной. Отдышавшись и убедившись, что нахожусь в безопасности, а мои руки целы и здоровы, облегчённо простонал: «Ну и приснится же такая дрянь!»

За окном было хмурое зимнее утро, на часах ― уже десять, в школу, конечно, опоздал, но меня это не расстроило. Я вообще не заморачивался вопросом: пойти сегодня или нет? Надо же было успокоиться после такого кошмара, хотя с ребятами договорился сходить на каток, но это же после занятий.

Дома никого не было: родители ― на работе, а бабушка с сестрой гуляли. При мысли о младшей сестре я невольно улыбнулся: кто бы мог подумать, а ведь пять лет назад, когда мама привезла Лену из роддома, такой скандал закатил, ужасно ревновал. Сейчас самому стыдно вспомнить. Я игнорировал её очень долго, но лишь до того момента, когда мама дала мне подержать сестру на руках. Сентиментально, да? Но факт, мне было десять лет, и именно тогда я «принял» Лену.

Слабенькая сестрёнка часто болела и плохо росла. Худая, с большими грустными глазами, она никогда не хныкала и не капризничала, даже когда ей делали уколы. Просто держала меня за руку и тихо просила: «Не уходи, Ни́ка!» Она почему-то звала меня Ника, а не Коля, как мама, или Ник, как остальные. Мне это нравилось.

А ещё она не выговаривала букву «р», даже логопед с ней занимался, но пока не помогало. Сестрёнка часто просила меня взять её на руки и кружить по комнате. Как же звонко она смеялась при этом: «Ещё, Ника, ещё!» Мама не разрешала мне так делать, очень боялась за Лену. Но мы с сестрой её не слушали, это был наш секрет.

Последнее время я часто взрывался по пустякам, орал на всех, даже на бабушку, но на Лену ― никогда. Родители вздыхали: «Ему уже пятнадцать, и когда, наконец, закончится этот ужасный переходный возраст?» О боже, можно подумать, сами такими не были! Я просто хлопал дверью и уходил к себе, надев наушники, чтобы не слушать их вопли. Лена тихо скреблась в мою дверь, и я её впускал. Она молча сидела на диване, играя с тряпичным зайцем или рассматривала картинки в книжках. Но мне всегда становилось легче на душе, просто потому что был не один.

Вот почему в тот момент я прежде всего подумал о младшей сестрёнке. До окончания занятий в школе ещё было время. Сидеть дома не хотелось, поэтому взял футляр с коньками и пошёл на улицу. Решил побродить немного. Думал, может, увижу, как Лена играет на детской площадке, и успокоюсь. А то было так муторно, словно это дурацкое: «Никто тебя не вспомнит!» ― и в самом деле могло сбыться.

Но в сквере у дома ни бабушки, ни Лены не оказалось, и я без цели бродил по улицам. Ужасный сон никак не выходил из головы. И тут около магазина увидел маму. Она приближалась ко мне с нагруженной продуктами сумкой и при этом умудрялась говорить по мобильному. У меня сердце защемило в предчувствии неприятных вопросов о школе. Мама подошла почти вплотную, чуть-чуть не задев, но… даже не посмотрела на меня, просто переложила мобильный в другую руку и всё.

Так увлеклась болтовнёй, что не заметила сына, прогуливающего школу? Только не моя мама! Я повернулся и крикнул ей вслед: «Мам!» Она обернулась, скользнула по мне взглядом, пожала плечами и ушла. Что это было, а? Неужели тот тип из сна оказался прав, и даже мама меня не узнала. Бред какой-то.

Беспомощно прислонился к стене магазина, пытаясь прийти в себя. Чехол с коньками медленно сполз с плеча и упал на ногу, больно ударив по пальцам. Я даже не вскрикнул, сейчас мне было куда больнее. Сердце бешено колотилось, спина снова взмокла. Закинув чехол на плечо, почти побежал в сторону строительной площадки. Там работал папа, и в это время он с ребятами из бригады обедал в кафешке неподалёку.

Я застал их выходящими из дверей кафе, смеющимися над каким-то бородатым анекдотом. Папа хохотал вместе со всеми. Он прошёл в шаге от меня, так близко, что при желании я мог бы до него дотронуться. А его приятель, дядя Петя, чуть не налетел на меня и пробасил, извиняясь: «Прости, дружок, не заметил тебя. Ты в порядке, чего бледный такой? Иди, кофейку, что ли, попей», ― и пошёл вслед за папой, окликая его: «Подожди меня, Михалыч, не спеши, работа не волк!»

Вот так. И никаких тебе: «Привет, Николка! Как там в школе, не выгнали ещё?»

Развернулся и медленно побрёл назад. Не к дому, к школе. Оставались ещё мои друзья и одноклассники, если и они меня не узнают, то… что? И так уже было понятно, что не узнают, но я всё ещё на что-то надеялся.

У ворот школы ждал недолго. Женька и Санёк выскочили одними из первых, ничто не могло удержать их в ненавистных стенах дольше, чем положено. Прямо как меня. Они остановились неподалёку, и я обрадовался: «Меня ждут, вон и коньки взяли. Хотя почему сегодня ни разу не связались со мной?»

Я шагнул навстречу друзьям.

― Привет, пацаны, долго ждёте?

― А что? Ты вообще, кто? Эй, Жень, этого чудилу знаешь?

Немногословный Женька только отрицательно помотал головой. Я вообще сомневался, слышал ли он хоть что-нибудь из сказанного нами, наушники мой друг снимал только на уроке. Санёк окинул меня недобрым взглядом. С его бешеным характером ничего хорошего это не сулило. Поэтому я просто отступил: ввязываться в драку со своими же друзьями ― та ещё глупость.

Закусив губу, поплёлся к дому. Совру, если скажу, что мне легко удалось сохранить невозмутимость и не разреветься как девчонка прямо при своих бывших друзьях. Такие вот дела…

И вот теперь я стоял перед своим домом, перебирая заледеневшими пальцами ключи, не зная, что мне со всем этим кошмаром делать.

Не помню, как долго я завис в отчаянии, прислонившись спиной к заснеженному дереву, и думал: «Скоро Новый год, потом ― каникулы. Для всех, кроме меня, потому что теперь у меня, похоже, всё время будут каникулы. Интересно, что мама положит под ёлку в этом году, может, планшет? Я так давно его просил. Вот дурак, планшет он захотел. Зачем дарить незнакомцу планшет, а? И салатиков на праздник не поем, и торт слопают без меня. Тьфу, о чём я только думаю. Лучше б сообразил, где сегодня ночевать буду. Зима, на скамейке в парке ― не прокатит, хотя можно в подъезде, там тепло, ключ — то у меня с собой. А есть что буду?»

И тут послышался знакомый звонкий голосок. Бабушка с Леной возвращались домой. «И почему так поздно? Опять, наверное, в поликлинику ходили. Сестра, наверняка проголодалась, а ей нельзя, она же слабенькая совсем». Только при мысли о сестрёнке я не смог больше сдерживаться и, что скрывать, пустил слезу и даже не одну. Спрятался за толстый ствол дерева, чтобы она меня не увидела. Было бы совсем невыносимо убедиться, что и сестра меня не узнаёт…

Лена держала бабушку за руку и подскакивала на ходу, что-то рассказывая и смешно жестикулируя одной рукой. Вдруг сестрёнка остановилась, отпустила бабушкину руку, и, развернувшись, быстро пошла прямо по глубокому снегу в мою сторону. Бабушка всплеснула руками и позвала её: «Леночка, что случилось? А ну-ка, быстро иди ко мне! Да стой же ты, окаянная, кому говорю, вернись!»

Но Лена, казалось, её и не слышала. Она вязла в снегу, радостно улыбаясь, и махала рукой. Я оглянулся, никого рядом не было, как она могла меня за деревом разглядеть? Ерунда какая! Мои сомнения развеялись, как только я услышал её голосок.

― Ника, Ника! Выходи, я тебя нашла!

Обалдевший от радости, ведь она меня узнала, вышел из-за дерева. Коньки тяжело шлёпнулись вниз, снова отбив мне пальцы. Лена с радостным воплем бросилась ко мне, и я подхватил её на руки.

― Ника, Ника, давай к-р-р-р-ужиться! Давай! Слушай, как у меня получается ― к-р-р-р-ужиться!

Я смеялся и плакал одновременно, кружа её, пока один маленький сапожок не отлетел в сугроб. В этот момент совершенно отчётливо услышал звук бьющегося стекла ― разлеталась вдребезги тёмная стена, делавшая меня невидимым для родных и близких людей. Это сделала она, Лена…

Бабушка остановила наше безумное кружение, стуча маленькими кулачками по моей широкой спине.

― Остановись, дурак окаянный, Николай, кому говорю, остановись! Смотри, девчонка уже побелела вся, а ты всё её кружишь, дурачина. Да постой спокойно. А ты, Елена Прекрасная, перестань ногами дрыгать, а то сапог никак одеть не могу. Ох, внуки, это такое мученье, свалились вы на мою голову! ― беззлобно ворчала она, глядя с умилением, как я нёс сестру к дому на руках, а та, крепко обняв меня за шею, шептала прямо в ухо: «Ника! Ты не бойся, я никому-никому не дам тебя обидеть. И тому злому дядьке ― тем более!»