Сон Брахмы

Глава 1

На какой-то момент ему стало жутко холодно. Все его члены сотрясала дрожь из-за космической стужи, распространившейся откуда-то изнутри и охватившей тело. «Зачем я здесь?» – спросил он у самого себя и удивился этой мысли. Встряхнул головой, чувствуя, как с шапки на щеки упало несколько пушинок инея. Но там, у храма, что-то начало происходить, поэтому он выкинул из головы все лишнее и прильнул к окулярам бинокля. Подъехала машина, из нее вышел человек. Он узнал сына настоятеля. В руках – бумажная папка: все так, как и должно быть. На некоторое время можно расслабиться…

Вечер в Петербурге тянулся невыносимо долго. Он не любил этот город, хотя люди, которые дали ему новый смысл для существования, жили именно здесь. Ветер гнал с Маркизовой Лужи ледяной влажный ветер. По Невскому бежали замерзшие люди, новогодняя мишура блестела в витринах магазинов, но на нее, похоже, никто не обращал внимания. Никакой радости от наступления Миллениума на лицах петербуржцев не наблюдалось.

Ему нужно было ждать целый день, а дел имелось всего на полчаса. Выйдя с утреннего поезда, он затерялся в вокзальной сутолоке. Затем боковыми улицами дошел до места сегодняшней вечерней встречи и неспешно прогулялся вокруг собора Преподобных Симеона и Анны. Заглянул в ближайшие подъезды. Попасть удалось не во все: по московскому обычаю питерцы начали закрывать подъезды на кодовые замки. Прошелся по Моховой улице и улице Белинского. Залез в проходные дворы, в очередной раз удивляясь прихотливости их планировки. В последнюю очередь зашел в храм.

Там шла служба. Присутствовали немногочисленные бабульки, несколько ребят и девчонок студенческого вида – явно готовившихся к сессии. Размашисто перекрестившись на алтарь, он отвесил поясной поклон, затем купил свечи и отправился расставлять их у икон. Бормоча молитвы, он обошел практически всю церковь. Ничего и никого подозрительного.

В храме было тепло, поэтому он достоял до конца службы. Потом прихожане разбрелись, а служки начали готовить требы. Под иконой Христа распятого стали устанавливать стол: кого-то собирались отпевать. Он передернул плечами и поспешно вышел. Оставалось восемь часов. Восемь часов в северном, выстуженном городе.

В одном из кинотеатров на Невском он посмотрел длинный фильм о злоключениях древнеримского генерала, ставшего гладиатором. Морщился от чересчур сильного звука, наваливавшегося на зрителей со всех сторон. Новомодная акустическая система называлась «долби дигитал», о чем настойчиво сообщали ролики перед сеансом. Звучало, словно ругательство.

Больше всего его внимание привлекли сцены, когда главный герой находился на грани жизни и смерти. «Тот свет» греки представляли таким мирным, белым и сиреневым…

Когда он вышел из кинотеатра, короткий декабрьский день клонился к закату. На всякий случай он уехал из центра, проведя еще несколько часов в новостройках – деля время между аляповатыми универмагами и дешевыми кафетериями, где покупал исключительно вегетарианскую пищу.

В семь вечера он вернулся в центр. Пришло время исполнить отведенную ему роль. Его задачей было дальнее прикрытие. Нужно было найти указанный ему дом и занять место, с которого было бы видно все происходящее. Если заметит что-то подозрительное – дать сигнал.

Нужное здание находилось на берегу Фонтанки, почти напротив Фонтанного дома, на противоположной стороне реки. В отличие от других зданий, здесь шел вялотекущий ремонт. Неподалеку находился какой-то гуманитарный институт, в нижнем этаже горели огни книжного магазина. Быстро определившись, как попасть внутрь ремонтируемого здания, он зашел в магазин. Хотелось запастись теплом перед последними часами ожидания. Выбрав большой шкаф с книгами по истории религий, он листал одну за другой. Он видел беспомощность авторов, которые пытались поведать миру о том, чего совершенно не знали. Как всегда, пришло горделивое ощущение, что он – посвященный. Доставая книги с полок, он листал их и ставил обратно – с чувством мрачного удовлетворения.

– Может быть, я вам чем-то могу помочь? – подошла со спины продавщица.

– Спасибо, милая. Я уж разберусь сам. Кроме меня тут никто не разберется.

Продавщица отправилась обслуживать запоздавшего студента, а он неторопливо перебирал книги, пока не вернул на полку последнюю.

– Спасибо, – бросил он продавщицам и покинул магазин с полным осознанием ответственности за то, что должен сделать сегодня.

Отодвинув одну из досок, которыми был забит вход в ремонтируемый дом, он включил фонарик и при его неверном свете стал подниматься на шестой этаж. Здание явно строилось в 30-е годы; внутренняя планировка была грубоватой и гротескно запутанной. Тем не менее он нашел необходимую комнату и подошел к окну. Отсюда действительно было видно все пространство перед входом в собор Симеона и Анны, а также мост через Фонтанку и значительный кусок Моховой. Идеальное место для снайпера. И для наблюдателя.

В ремонтируемом здании отсутствовало отопление, именно поэтому здесь не имелось ни одной колонии бомжей. Можно не опасаться свидетелей его миссии. Силясь увидеть хоть что-то подозрительное, он осматривал в бинокль каждую проезжающую машину. Но, похоже, сегодня все должно было произойти правильно, спокойно. Фотографии будут в их руках, а если сын настоятеля поймет, что происходит с миром, и примет это, он с удовольствием прижмет его к сердцу. Это был способный молодой человек, единственным недостатком которого являлось то, что он оставался непросвещен. Впрочем, его уже должны были просветить. Поэтому имело смысл терпеть холод, терпеть минутную неуверенность и странную мысль «Что я здесь делаю?».

Со стороны Моховой улицы подъехал «опель». Из машины вышли трое. Двое мужчин и женщина. Все правильно. Все так и должно происходить. Среди них тот, о ком он только слышал, но не видел никогда. Какое-то время они разговаривали; наконец, пакет с фотографиями перекочевал в руки одного из мужчин, а женщина подошла к сыну настоятеля и обняла его. Ничего не нарушало запланированный порядок этой встречи. Но это только казалось.

За какое-то мгновение все изменилось. Со всех сторон раздался рев моторов – и с моста, и с улицы Белинского, и с набережной, и с Моховой. Перед храмом Симеона и Анны появились квадратные и длинные черные машины. На крыше дома, нависавшего над углом Моховой и Белинского, метнулись какие-то тени. Затем там мелькнули вспышки, похожие на вспышки фотоаппаратов. Через пару секунд донеслись хлопки. Он вытащил из-за пазухи пистолет, хотя понимал, что на таком расстоянии тот бесполезен. На той крыше находился снайпер, и именно снайперу он должен был позвонить по мобильному телефону, если бы заметил что-то подозрительное.

Зажав в правой руке пистолет, он левой вновь поднес бинокль к глазам. Малоприметные люди в камуфляжных куртках что-то делали с машиной его соратников, оказавшихся в беде. Кого-то заковывали в наручники, другие окружили участников встречи со всех сторон.

Он старался следить за пакетом с фотографиями. Через пару минут участников встречи начали разводить по машинам. Пакет опять оказался в руках у сына настоятеля. Его проводили к одной из длинных черных машин. Остальных рассовывали по квадратным.

Неожиданно ему стало ясно, что он должен сейчас сделать. Он отбросил бинокль, снял пистолет с предохранителя и ринулся вниз по лестнице.

Шанс был небольшим, но он должен был им воспользоваться. Все зависело от того, куда собиралась направиться длинная машина, в которую сел сын настоятеля, державший в руках пакет с фотографиями.

Другой на его месте сломал бы ноги, прыгая по лестнице в почти полной темноте. Но уроки, много лет назад усвоенные в училище ГРУ, въелись в его мозг и плоть настолько, что уже через минуту он был на улице. Выбив доски, закрывающие вход, он, не раздумывая, направился к Фонтанке. Рядом находился спуск к реке: летом здесь останавливались прогулочные «калоши» и катерки. Фонтанка была покрыта вздыбившимся льдом. Он огибал миниатюрные торосы, созданные течением вкупе с перемежающимися периодами оттепелей и мороза. В одном месте едва не угодил в темную, слабо дымящуюся полынью.

Он выбрался на противоположную сторону реки прямо напротив Фонтанного дома. Интуиция не подвела его: машина с сыном настоятеля и бесценным пакетом следовала именно по этому пути. Едва он выскочил на проезжую часть, как перед ним появился приземистый, крокодилий силуэт служебного «мерседеса». Салон машины был освещен, и он увидел внутри тех, кого хотел остановить, и то, что желал уничтожить. Ругаясь на померзшие руки, которые едва слушались его, он с усилием поднял пистолет.

Но и водитель заметил его. Он не стал тормозить или сворачивать в сторону. Наоборот, резко прибавил газу, и машина-крокодил за одно мгновение проглотила расстояние между собой и фигурой в длинном пальто с пистолетом в плохо слушающихся руках.

Последним, что он помнил, был глухой удар о капот. Реальность пошла кругами – словно вода от падения камня. Пистолет, крутясь, летел в сторону, а он не мог его поймать.

Церковь горела как хорошая восковая свеча: чисто, ровно, почти без дыма. Веселое желтое пламя поднималось в темное ночное небо, а пожарные, прихожане и церковные служки, бестолково суетящиеся вокруг сложенных еще при Иване Грозном стен, отбрасывали четкие тени на молодом осеннем снегу. Жар шел вверх, к небу, а не вниз, на землю. Это было величественное зрелище, и отец Иоанн безотчетно залюбовался им.

Горели дела его рук: почти четыре года он поднимал этот храм – без особой помощи от митрополии, на внутренней вере, силе и связях, которые остались от прошлой его жизни. Горели иконы и фрески, которые пощадила даже советская власть. Все шло прахом – а он любовался. Большинство церквей когда-либо гибнут. Ветшают, разваливаются, превращаются в строительный мусор. Смерть его церкви была быстрой, яркой, красивой.

– Отче! – перед Иоанном выросла грузная фигура Андрея Нахимова, церковного эконома и казначея, решавшего при необходимости, помимо экономических, вопросы деликатного свойства. – Все живы, слава Богу! А ведь тот, кто поджег, мог бы подпереть полешком входную дверь. По старинному деревенскому обычаю. И сторож, и служки при памяти – но рассказать толком ничего не могут. Голосят: «Занялось вдруг!» – и все тут. Спали, бисовы дети, прости Господи! – Андрей широко перекрестился, и отец Иоанн подумал, что одеяния священника очень пошли бы его церковному секретарю.

Рядом с Андреем Иоанн казался себе щуплым и маленьким человечком. Недавно настоятель заметил, что священников для своей церкви он подобрал похожих на себя – невысоких, не слишком выделяющихся: такой снимет облачение и в мирской одежде легко затеряется в толпе. Его позабавило это наблюдение: прошлая жизнь, прошлая служба исподволь сказывалась на нем. Вот Андрей – настоящий настоятель. Большой, сильный, добродушный, хитрый – классический православный батюшка.

Впрочем, как бы ни выглядели люди, помогавшие Иоанну поднимать храм и служить в нем, всех объединяла одна черта: они были пришельцами из прошлого, из времен до ГКЧП и Беловежской пущи, из другого мира и другой жизни. А потому они были верны – если не Господу, то Иоанну. Поэтому никто из них не поджег бы храм. Настоятель был уверен, что сделали это люди внешние. И не сумасшедшие: чтобы храм загорелся сразу, быстро, нужно быть умельцем, а не безумцем.

– Участковый бредет, – Андрей кивнул на молодого лейтенанта, который неторопливо подходил к ним. У того было круглое, скуластое лицо, отчего участкового прозвали Татарином, хотя сам он утверждал, что предки его были славянами до седьмого колена. «А уж с кем гуляли наши московские бабушки во времена Ивана Калиты, теперь не знает никто», – отшучивался Георгий Ивашкин, он же Татарин, когда Андрей подначивал его по поводу внешности.

Не доходя нескольких шагов до настоятеля и его эконома, участковый остановился, достал из-за уха сигарету и, закурив, глубоко затянулся. Выдохнул дым, исподлобья посмотрел на Иоанна, бросил на землю «бесовскую палочку» и решительно раздавил ее каблуком.

– Отец Иоанн, здесь у тебя нет врагов.

– Нет, – согласился настоятель.

В этот момент раздался грохот, и все повернулись к церкви. Обрушился главный купол, в медленно розовеющее небо поднялся сноп искр.

– Последнюю пару лет нет, – продолжил Иоанн. – Когда-то были, ты сам помнишь.

Татарин кивнул: когда церковь Александра Невского вернули Донскому монастырю и направили сюда игумена (теперь архимандрита) Иоанна, в Алексеевской слободе восприняли его приезд с недоверием. В начале девяностых старинный храм – подворье Донского монастыря – уже передавался Церкви, но приехавший сюда батюшка так и не смог поднять приход. И до 96 года храм стоял как во времена советской власти: стены почти полутысячелетней давности с остатками старинных фресок, без куполов, перекрытые плоской крышей. Внутри – хлам от столярной мастерской, в которую храм превратили еще в 30-х годах. Столярка спасла фрески – внутри было не холодно и не сыро, не то что в церквях, где устроили молокозаводы или склады картошки. Удивительно, но за все эти годы столярка не горела ни разу – даже во время Отечественной войны, хотя в 41 году немцы бомбили станцию Алексеевскую, расположенную всего в полусотне километров к востоку от Москвы.

Приехав в Алексеевскую, Иоанн выяснил, что на церковь уже зарятся и местные кооператоры, и московские бизнесмены, которые хотели устроить в здании перевалочный склад. Пришлось поработать. Найти Андрея Нахимова, уговорить приехать сюда и вместе с ним «утоптать» все вокруг храма – так, чтобы ни у кого даже мысли не возникало «прихватизировать» старинное здание.

Сегодня даже смешно было предполагать, что Иоанну мстит кто-то из тогдашних претендентов на здание: с одними настоятель сумел подружиться, другие смирились с его существованием. Церковь отремонтировал, купола поднял, кресты водрузил. Половина Алексеевской приходит к причастию. На праздники приезжают люди из Москвы – не из последних, между прочим. Нет, пожар организовали чужаки. Только зачем?

– Зачем? – спросил он у участкового.

– Сатанисты? – ответил вопросом на вопрос Татарин. – Чечены? Протестанты?

– Характерный у тебя список получился, – усмехнулся Иоанн.

– Разбираться не мне. Скоро уже прикатят из прокуратуры, будут опрашивать. Повезет – найдут. Да и ваши дознаватели наверняка будут.

– Будут-будут. Не сомневайся, – подал голос Нахимов. – Отец Иоанн, может быть, Матвею Ивановичу позвоним?

– И чем он нам сейчас поможет? Угли разбирать? – настоятель поплотнее закутался в пальто, наброшенное прямо на исподнее: весть о пожаре в храме подняла его с постели. – Пусть спит, сил набирается. Дело молодое.

Матвей Шереметьев уже не спал. Он принял душ и, как сам говорил, «напомаживался». Ранним утром намечалась встреча, о важности которой его предупредили еще пару дней назад. Серия его статей о Новой Хронологии привлекла к себе внимание власть предержащих. Газета «Вечерняя новость», с которой он начал сотрудничать, еще учась на журналистском факультете МГУ, разрывалась между желанием стать главным предметом обожания любителей (и любительниц) вечернего чтения за чашечкой чая занимательных историй из столичной жизни и черной завистью к «Московскому комсомольцу». Короче, хотелось заработать денег и не слишком ухудшить карму.

Шесть месяцев назад Матвей со свойственным журналистской молодости максимализмом предложил найти дутый авторитет и ниспровергнуть его. Придя в книжный магазин, он отобрал полку, заставленную книгами по Новой Хронологии, и купил почти все. Потом было несколько суток исторического кошмара: родители приучили его любить прошлое, особенно прошлое России, и относиться к нему бережно. Выяснив, что, согласно «Новой хронологии», историю человеческой цивилизации нужно урезать в несколько раз и обрядить в русские одежды, Матвей был готов к бою.

Сильная черта «новохронологов» – отлавливание противоречий в исторических источниках. Грубо говоря, с точки зрения современных ученых противоречия эти подобны разноголосице в футбольных репортажах. Прочитайте, например, репортаж о матче нашей сборной в «Спорт-экспрессе» и сравните его со статьей в «Советском спорте». Обе газеты московские, обе пристрастные и обе изображают одно и то же событие по-своему. Но то, что естественно для современной печатной продукции, при сопоставлении древних манускриптов кажется загадочным и подозрительным.

Матвей решил идти по пути своего же оппонента. Он стал отлавливать противоречия – логические и фактические – в работах адептов Новой Хронологии и весьма преуспел в этом. Когда человек ниспровергает устоявшиеся мнения, он не всегда внимателен к тому, что предлагает взамен.

Получались ершистые статьи – но без лишней научной терминологии и претензий на истину в последней инстанции. Основной пафос Матвея был в следующем: не там ищете, товарищи! Вместо того чтобы сопоставлять летописи с Ветхим Заветом и искать портреты русских князей на стенах египетских пирамид, задайтесь вопросом, почему от Древней Руси дошло так мало духовных книг. Неграмотность? Едва ли – вот, например, академик Янин вывозит из Новгорода килограммы исписанной бересты. А мы представляем Древнюю Русь темной и беспамятной землей, по которой лишь кое-где разбросаны монастыри, как назвал их один старый историк – «светлячки духовности». Что за чушь! Если искать «заговор молчания», то именно здесь. Ведь роль народа в истории определяется, в конце концов, не количеством нефтяных скважин, которыми он когда-то владел… Где наследие наших предков? Сгорело во время пожаров монголо-татарского нашествия? Было уничтожено поляками, литовцами и Лжедмитриями в Смутное время? Вывезено эмигрантами после революции? Ведь нашли же «Слово о полку Игореве»! Ведь читал Татищев еще в XVIII столетии летописи, которые потом куда-то исчезли!

Со стороны почитателей Новой Хронологии реакция была вялой. Одни говорили: «Еще одна собака загавкала», другие: «Нас опровергает, а сам – о том же!» Со стороны читателей «Вечерней новости» реакция поначалу была бодрая: все ждали хор-рошего скандала. Однако Матвей не оправдал читательских ожиданий и поток откликов иссяк. Рубрику решили закрыть – но именно тогда в редакцию позвонили из компетентных органов.

– Мне сказали: «Ваш корреспондент вышел на актуальную и важную для будущего России тему. Мы бы хотели попросить его о консультации». Вот как! – Иннокентий Абрамович Алексеев, главный редактор «Вечерней новости», сдвинул очки на самый кончик крючковатого носа и поверх них посмотрел на Матвея. – Мальчик мой, я ничего не понимаю. Я, Матвей Иванович, тебя, конечно, люблю и уважаю, но, по-моему, ничего выдающегося в твоих статьях не было. Книжки Фоменко – полная чушь, но сделаны они куда талантливее твоих статей. Смирись, друг мой, это факт.

Иннокентий Абрамович носил жакет из сиреневой шерсти, связанный, по сведениям старейших работников редакции, еще до начала Перестройки. Во времена оны Алексеев – по причине известной пятой статьи – не мог подняться выше должности старшего корректора. Зато в 1991 году Сиреневый Жакет (так называли Иннокентия Абрамовича в газете) стал главным редактором «Вечерней новости». Газета переживала разные времена, но главный редактор всегда оказывался на высоте. Безостановочно ворча по поводу безграмотности людей, пришедших в газетное дело в 90-х годах, и о пошлости вкусов современных читателей, он тянул лямку главного редактора настолько успешно, что ни у кого даже не возникало мысли о том, что старого еврея-диссидента можно подсидеть или снять с должности.

Глядя в усталые хитрые глаза Сиреневого Жакета, Матвей решил не высказывать своего отношения к сравнению его статей с творениями авторов Новой Хронологии. Иннокентию Абрамовичу придется смириться с фактом, что именно этот цикл статей привлек внимание власть предержащих. А еще – с тем, что на встрече с Компетентными людьми Сиреневого Жакета не будет. Разбираться будет Матвей – и отвечать за все, написанное в его статьях.

Закончив самую длительную часть ритуала «напомаживания» – бритье, Матвей пришел к выводу, что не должен подыгрывать своим сегодняшним собеседникам. Поэтому – никаких костюмов и галстуков. «Вечерняя новость» – независимое издание, следовательно, его лучшие корреспонденты должны сохранять стиль своей газеты. Пусть олигархи, дипломаты и компетентные органы ходят в костюмах, а он наденет свитер. Вот этот, например, норвежский, темно-зеленый. Под цвет глаз.

Матвей не отличался крупным телосложением, и даже неоднократно предпринимавшиеся попытки увеличить размеры торса и бицепсов путем соответственных упражнений и питания не смогли превратить его в Сильвестра Сталлоне. Насколько помнил себя Матвей, он всегда был таким – и в школе, и в армии. Особенности обмена веществ – с этим ничего не поделаешь. В конце концов, сила зависит не от того, какие у тебя мышцы, а от того, как они работают.

Однако ему нравилось, когда одежда создавала иллюзию более широкой грудной клетки и плеч. Зеленый свитер был именно таким: Матвей казался себе в нем более атлетичным и потому носил его с удовольствием.

Смущало только раннее время встречи. В девять утра ему деловых свиданий еще не назначали.

Оба Компетентных человека были одеты в строгие, но не броские костюмы, пошитые явно не в Москве. Один из них сразу понравился Матвею: он был похож на русского барина – ухоженного, умного, вальяжного. Ему было около пятидесяти, его породистое лицо окаймляла светлая бородка, которую он иногда поглаживал – словно сметая с нее невидимую пыль. Кисти его рук были небольшими – предки этого «чекиста» происходили не из рабоче-крестьянского сословия. Он явно играл роль доброго следователя, причем играл без натуги, с удовольствием.

Второй был моложе лет на пять и выше первого почти на голову. На его шее, прямо под адамовым яблоком, Матвей заметил шрам, который оставляет трубка искусственного дыхания, когда ее вводят прямо в трахею. У него было одутловатое лицо с серыми мешками под глазами. «Ко всему прочему – сердечник и почечник», – решил Матвей. Словно подтверждая его слова, второй больше молчал, иногда потирая поясницу.

Вид у него был раздраженным и недоверчивым – словно этого человека вырвали из постели ради встречи, смысла в которой он не видел. А быть может, он просто исполнял роль злого следователя? «Ничего, – бодро говорил себе Матвей. – Корреспонденты продвинутых московских газет и не такое видывали».

Владимир Николаевич (так звали чекиста, похожего на барина) шуршал страницами «Вечерок» со статьями о Новой Хронологии, отмечая места, которые, по его мнению, были удачными. Матвей был согласен с большинством из комплиментов чекиста, но отмечал про себя, что тот явно желает ему польстить.

Наконец Владимир Николаевич закрыл последнюю газету.

– Могу засвидетельствовать с нашей стороны, что вы оставили впечатление квалифицированного и, скажем так, благонамеренного автора, который не гонится за дешевыми сенсациями. А это редкость среди вашей журналистской братии.

– Думаю, вы просто незнакомы с остальными моими статьями.

– Ну что вы, – улыбнулся Владимир Николаевич. – Знакомы. Со всеми – начиная с армейской малотиражки. Даже с теми, которые вы писали под псевдонимами. В вас есть какой-то внутренний предохранитель. Во все тяжкие вы не пускались никогда. Для журналистского дела это – недостаток. Но для гражданина России!.. – он многозначительно умолк.

– Давайте перейдем к делу, – буркнул Сергей Сергеевич (второй Компетентный собеседник).

– И то верно. – Владимир Николаевич откинулся назад и огладил свою бородку. – Дело вот в чем. В правительстве… – он сделал многозначительную паузу, словно намекая: правительство здесь ни при чем, смотри выше! – В правительстве сложилось мнение, что наш народ должен понять: прошлое России является предметом национальной гордости, а не исторических комплексов. Не предлагается переписывать его в духе Новой Хронологии или перевирать, как бывало в советские времена. Нам нужна правда и только правда. Убедительная и безупречная. Пушкин, Бородино, Сталинград и Гагарин – слишком избитые темы. Они уже навязли на зубах. Нужно новое, то, что раньше замалчивалось. Подвиги на поле боя. Духовные открытия. Книги, которые могли бы перевернуть мир. Благотворительность: в конце концов, бизнесменов надо приучать к мысли, что деньги можно отдавать, а не только брать. Не всегда выгода, согласитесь, имеет материальный характер.

– Семьдесят лет поливали грязью все, что было при Романовых, теперь охаиваем Советскую власть. Привыкли к мысли, что живем в черноте, в аду, – включился в разговор Сергей Сергеевич.

– Думаю, Матвей Иванович и сам это понимает, – слегка повернув к коллеге голову, произнес Владимир Николаевич. – Но известно ли вам, Матвей Иванович, о том, что три года назад по настоянию президента России была предпринята попытка создать государственную идею России?

– Получилось что-нибудь евразийское? – предположил Матвей.

– Да нет. Господина Дугина от этого процесса изолировали. Занимались государственной идеей политологи, философы, историки. Собирали конференции. Освоили выделенный на это дело бюджет. И пришли к выводу: государственная, как и национальная, идея не может возникнуть «сверху». Ее создаст сама жизнь. Снизу.

– За выделенный грант хотя бы поблагодарили? – усмехнулся Матвей.

– Не в курсе. По-моему, нет. Так или иначе, воз все еще там. Сейчас у нас новый премьер, имейте в виду, он человек энергичный и сильный. Его не устраивают сказки про рост национальной идеи снизу.

– Он хочет перед Миллениумом обрадовать граждан России новой государственной идеей?

– Ну, не так все просто. За месяц ее не создать. Пока задача ставится более простая – найти предметы национальной гордости. Документированные и подтвержденные. Умело сообщить о них в средствах массовой информации. Вписать в школьные учебники.

– Может быть, я скажу банальную вещь, но для того, чтобы народ гордился Россией, он просто должен жить лучше. Зарабатывать, ездить по миру.

– А вот повышать благосостояние сограждан мы вас не просим, – улыбнулся Владимир Николаевич. – Пусть этим занимаются другие. И вообще, что за механистический материализм такой! Даже Ленин понимал, что пролетариям нужна идея и руководящая сила. Иначе все обернется бунтом – бессмысленным и беспощадным. Вот и сейчас России требуется идея.

– Где я должен искать примеры для национальной гордости? – помолчав, спросил Матвей.

– Возможно, вы уже нашли кое-что. Иначе вас сюда бы не пригласили, – вновь вступил в разговор Сергей Сергеевич. – В статьях вы писали о скрытой духовной истории России. Мало кто говорит об этом предметно, а не вообще, ради красного словца. Не думайте, что вы – единственный, кого мы подключили к этому проекту. Историю российской благотворительности или неизвестных военных побед нам воссоздадут. Хотелось бы, чтобы конкретно вы сосредоточились именно на том, о чем писали в статьях.

Сергей Сергеевич внимательно посмотрел на Матвея. Журналист поежился: с таким откровенным недоверием его не разглядывали давно.

– Вы уверены, что хотите поручить это мне? – не выдержал он.

– А у вас в этом есть сомнения? Зачем бы мы вас сюда позвали?

Матвей растерялся.

– У меня возникло впечатление…

– Ложное, – мягко остановил его Владимир Николаевич. – Сергей Сергеевич прав. Просто так мы ваше драгоценное время занимать не стали бы. Поверьте, прежде чем договариваться о встрече, мы постарались узнать вас поближе. Мы знаем, кто ваш отец. Сочувствуем несчастью, случившемуся семь лет назад с матерью. Знаем, где вы служили, от какой награды отказались. В курсе, что сейчас вы один, без спутницы жизни. Мы всегда готовимся к подобным разговорам.

Матвей впервые неприязненно посмотрел на чекиста с барской внешностью.

– Бросьте, не сердитесь! – ладони Владимира Николаевича скользнули по бородке. – Не хотим вас обижать и обескураживать. Наоборот, стараемся показать вам, что играем с открытыми картами. Что наше предложение следует принять. От таких предложений не отказываются. Подумайте – какая интересная и благородная задача стоит перед вами! Да вы прямо сейчас, в этом кабинете, входите в историю!

От входа в выставочный зал на Крымском валу тянулась змейка очереди. Медленно падал снежок, картина была почти патриархальная: в конце семидесятых такие же очереди на Крымском валу стояли во время выставок каких-нибудь скандальных, но разрешенных деятелей культуры – вроде Ильи Глазунова. Матвей в те годы, что называется, пешком под стол ходил и не мог проникнуться настоящей ностальгией, но эта картина напомнила ему фотографии из семейного альбома. Одна была снята как раз напротив Крымского вала: улыбающиеся родители на фоне падающего снега и темнеющего выставочного зала. Красивые и веселые. Карьерный офицер госбезопасности и молодая кандидатка наук, филолог, которой сулили прекрасное научное будущее. Оба приехали в Москву в юности, оба завоевали себе положение в этом российском Вавилоне. Как бы сложно им ни приходилось, не вымещали друг на друге свою озлобленность на внешний мир. Даже в начале девяностых, когда страна повалилась в тартарары, Матвей не видел их угрюмыми или раздраженными. В его родителях был природный заряд сил и оптимизма – что не всегда шло им на пользу. И уж точно не было на пользу Матвею. Когда его мать погибла в октябре 93-го, были разбиты не только розовые очки, сквозь которые родители приучали его смотреть на мир; казалось, рухнул и сам мир. Выбираться из развалин того года было очень сложно. Настолько сложно, что Матвей предпочитал не вспоминать об этом.

Вот и сейчас он стряхнул с себя оцепенение осени 93-го, решительно прогнав тяжелые воспоминания, и направился к служебному входу.

Его целью была осенняя книжная ярмарка, а точнее – презентация скандальной книги о российской истории, которая должна была начаться через несколько минут. Приходилось спешить, так как разговор в кабинете Владимира Николаевича (или это был кабинет Сергея Сергеевича?) растянулся на несколько часов. Матвей согласился с предложением Компетентных людей довольно быстро, поэтому речь в основном шла о деталях его задания. Выяснились любопытные подробности: в органах было немало людей, увлекавшихся идеями Фоменко и подобных ему фантазеров на темы русской истории. Причем на довольно высоком уровне.

– После распада СССР и наступления полного, извините, болота, в которое превратилось СНГ, после неудачи в Чечне грандиозное прошлое России стало для них любимой игрушкой, – досадливо морщась, говорил Сергей Сергеевич. – Некоторые просто тешат себя мечтой, а ведь многие верят искренне. Готовы, например, найти деньги на новый школьный учебник по истории России. Представляете, что там наваяют?

Были в органах люди и совершенно противоположных, так сказать, критических взглядов. Эти полагали, что никакого великого прошлого не было – ни в фантастическом, ни в официальном вариантах.

– Они предлагают забыть об огромной, рыхлой, вечно запаздывающей за ходом истории азиатской державе и как можно быстрее слиться с Западом. Если уж называть вещи своими именами, по их мнению, спасти Россию – значит побыстрее перестать быть Россией, – Владимир Николаевич поглаживал бородку, пока говорил это. – Так что даже в наших рядах есть раскольники. В том числе влиятельные. Будем надеяться, что наши внутренние разборки вас не коснутся. Но неожиданности могут произойти. На то они и неожиданности, не правда ли?

Матвей дотронулся рукой до кармана, где лежали визитные карточки с телефонами его собеседников. Мобильных номеров они не оставили, но просили звонить на служебные без всякого смущения.

На книжную ярмарку Матвей приехал одновременно взбудораженный и недоумевающий. Задача была интересной и как будто благородной. Апология настоящей русской истории – чем не средство прославиться! Заодно улучшив карму.

Однако в процессе разговора Матвей ощутил некоторые недомолвки, о которых в свободную минутку стоило подумать.

В импровизированном зале для презентаций народа оказалось не слишком много. Несколько знакомых журналистов, рецензент из «Книжного обозрения», пара литературных критиков – вот и все «звери», которых удалось заманить издателям. Остальная публика состояла из случайных посетителей выставки, привлеченных видом бутербродов с сырокопченой колбасой и батареи пластиковых стаканчиков, явно томящихся в ожидании дешевого шампанского, а также из приятелей автора, готовившихся исполнить роль клакеров.

Автор, грузный мужчина с одутловатым лицом и неопрятной рыжей бородой, попивал минералку, оценивающе оглядывая собравшийся люд. Рядом с ним сидел не то директор, не то главный редактор издательства, рискнувшего выпустить его опус, – человек совершенно невзрачный, к тому же смущавшийся того, что оказался в центре внимания. «И дает же Господь таким людям деньги», – вздохнул Матвей.

Книга вышла, что называется, «под выставку», поэтому в большинстве своем присутствующие знакомы с ней не были. Автор вначале без энтузиазма, а потом все более возбуждаясь от собственных слов, стал пересказывать ее содержание.

Опус назывался «Отсутствующая Россия». С самого начала бородач огорошил слушателей, сообщив, что России никогда не было.

– Что такое Россия? Геополитическое пространство, объединителями которого были все кто угодно, кроме представителей его населения и выразителей его интересов. Рюриковичи – норманны, опиравшиеся на норманнские дружины. После нашествия хана Батыя они отатарились, а освободившись от ига, вырядились в византийские одежды. Москву объявили «Третьим Римом»! Для них государством была не Русь, а Московия; жителями этой страны были не русские, татары или черемисы, а «московиты». Я думаю, все в курсе, что кое-где нас до сих пор называют москалями. Мало того, эти отатаренные норманны оставили нам в наследство мечту об истинной столице нашего государства. Догадались, о каком городе я говорю?.. Так точно – о Константинополе! Им нужна была корона ромейских императоров – ни много, ни мало. А при чем здесь Россия? Иван Грозный удвоил свои земли за счет татарских территорий, захотел стать супругом английской королевы, татарского княжича посадил на собственный престол – а вы говорите: «Россия»! Предки Романовых, получивших власть после Смутного времени, были пришлыми людьми в Великороссии, и вели они себя на манер давно вымерших византийских кесарей. Потом Петр I сообразил, к чему это приведет, и решил модернизировать государство. На чей манер? Правильно – на голландский и немецкий. Кое-как одолев Карла Шведского, он залез обеими ногами в Германию, отчаянно пытаясь породниться с местными князьями. Получилось в Голштинии – и вплоть до революции 17 года нами правили мелкопоместные немцы, которые мечтали стать германскими королями, к русскому же народу относились как к неизбежному злу. Кто любил заигрывать с русскими? Екатерина Великая – стопроцентная немка, которая по достижении возраста климакса стала рядиться в кокошники и изучать особенности русского мата? Александр I, говоривший по-русски с французским акцентом? Алкоголик Александр III, чей отец был наполовину пруссаком, а мать чистокровной немкой из Гессена?

Но в 1917 году нам не повезло еще более. Большевики вообще не интересовались национальными проблемами. Они строили всемирную империю – так уж получилось, что оплотом их идей стала бедная, необразованная, аморфная евразийская глубинка. Но тянуло-то их в Варшаву, Берлин, Париж! Миф о великой России сочинит один злобный грузин, ограбивший половину Старой Европы, но ничем кроме издевки над темными массами этот миф так и не станет.

Таким образом, Россия – иллюзия, созданная пропагандой царского и позднесоветского времени. Историческая родина русских теперь называется Украиной и дел с нами иметь не хочет, расовый тип русских отсутствует, государственные границы неустойчивы, язык вымирает, сменяясь телевизионным суржиком Петросяна и Жириновского, а весь мир отождествляет слово «русские» с носителями безумных и авантюрных планов мирового господства. Скажите мифу о России ДО СВИДАНИЯ!

Завершив на пафосной ноте свою речь, автор книги в поисках одобрения посмотрел на то ли директора, то ли редактора, но тот лишь еще больше вжался в стол. Зато клакеры устроили небольшую овацию.

Один из случайных посетителей шумно встал и, бормоча что-то под нос, ушел с презентации. Автор шмыгнул носом, но мужественно выдержал это испытание. Поскольку молчание затягивалось, Матвей проявил сострадание и поднял руку.

– Вопрос? – всполошился то ли директор, то ли редактор. – Да, да! Конечно! Мы вас слушаем!

– Шереметьев Матвей. «Вечерняя новость». Москва. Не слишком ли много стали в последние годы писать о России – и то, что она была, и то, что ее не было?

– Слишком много, – ничуть не смутился автор. – Учитывая, что такого предмета, как «Россия», просто нет.

Матвей ожидал подобного ответа и уже собирался поинтересоваться, что же в течение стольких веков называли словом «Россия», как позади него раздался задорный женский голос:

– Если России нет, то в каком государстве мы живем? Как оно называется?

Матвей обернулся. То ли, входя в зал, он не заметил эту девушку, то ли слишком увлекся рассуждениями автора и не обратил на нее внимания, когда она вошла. Ее лицо показалось Матвею знакомым – но он определенно не мог вспомнить, где видел ее. Уже много позже ему на ум пришли слова одного из давних знакомых, успевшего к тридцати годам несколько раз жениться и развестись: «Впервые встречаясь со своими будущими женами, я выделял их среди других женщин по одной простой причине – мне казалось, будто я когда-то знал их. Это карма. Прошлые жизни. Что-то я со своими спутницами не поделил в прошлых существованиях, – вот они и явились ко мне, горемычные». Матвей не слишком доверял разговорам о карме, но в тот момент ему показалось, что когда-то он очень хорошо знал эту девушку. Ей было немногим больше двадцати лет, в глаза бросались пшеничного цвета кудри, завивавшиеся мелким бесом, нос уточкой, чуть удлиненные карие глаза. Одета она была в кожаную обтягивающую куртку и джинсы со стразами. Одежда подчеркивала стройную фигурку, однако красавицей девушка Матвею не показалась. Впрочем, она была привлекательна. Даже очень привлекательна. И где же он ее видел?

Разглядывая соседку, Матвей пропустил ответ бородатого писателя. Девушку этот ответ явно не устроил.

– И ради чего тогда вы городили этот огород? – запальчиво произнесла она. – Чтобы рассказать несколько и так известных всем историй? Может быть, напомнить вам, чья кровь текла в жилах английских королей, начиная с Вильгельма Завоевателя? Или, по вашему мнению, Англии тоже не существовало?

Матвей одобрительно кивнул. Дискуссия его интересовала мало: новых идей у автора книги явно не было; вместо ответа он принялся занудно рассуждать о пропаганде нынешней власти, которая забила молодым людям головы всякой глупостью из советских учебников.

– Словоблудие какое-то, – фыркнула девица и, с шумом раздвигая стулья, направилась к выходу.

Матвей смотрел ей вслед, потом смутился, решив, что его взгляд могут посчитать оценивающим, и снова сосредоточился на писателе.

– Коллеги, коллеги, – вмешался то ли редактор, то ли директор. – Давайте будем вести себя пристойно. В конце концов, мы обсуждаем научную книгу, а не передовицу из «Московского комсомольца»!..

– Вы изучаете историю?

– Необязательно быть историком, чтобы знать это. Вильгельм Завоеватель – из нормандцев, Генрих Плантагенет – француз, Стюарты – шотландцы, и так далее. Но ведь никто не будет говорить, что Англии не существовало. Полная чушь!..

Матвей не долго сидел на презентации. Как только друзья писателя начали говорить благоглупости о научном значении «Отсутствующей России», он почувствовал, что засыпает, и, в отличие от блондинки, стараясь не шуметь, стал выбираться из зала. По закону подлости, уже на самом выходе, куртка, которую он нес в руке, зацепилась за спинку одного из стульев, и тот с грохотом упал на пол. Редкое народонаселение зала для презентаций дружно обернулось к нему. Чувствуя, что против воли краснеет, Матвей пробормотал извинения и поспешил ретироваться.

Девушку он встретил у стенда университетских издательств. Она с увлечением листала книгу о тайных учениях гностиков – еретиков, живших в первые столетия после Рождества Христова. Матвей не любил книги, в которых примечания занимают бо?льшую часть страницы, но девушка, видимо, имела на этот счет собственное мнение. Она увлеченно водила по одной из таких страниц пальцем, явно находя удовольствие во всяческих латинских, греческих, немецких словах, которыми были густо снабжены примечания.

Матвей выбрался из зала не для того, чтобы найти ее, но, увидев, нисколько не удивился, как будто так и должно было произойти. Ощутив на себе его взгляд, она подняла глаза и улыбнулась:

– Вам уже надоел тот жирный тип?

Перекинувшись несколькими фразами о графоманах и их издателях, они решили подкрепить свои силы при помощи кофе и отправились в кафе, расположенное этажом ниже. Там стояли густые клубы табачного дыма – почти все столики были заняты писателями, издателями и книгопродавцами: попивая дешевый коньяк из пузатых рюмочек и забивая пепельницы до отказа окурками, эти люди вершили Историю. Заключались договоры, продавались тиражи, создавались издательские Антанты. Кое-кого из этих людей Матвей знал, в другое время он подсел бы к какой-нибудь из компаний, чтобы услышать свежие новости или, по крайней мере, сплетни. Но в этот раз он всего лишь кивал в ответ на приветствия, решительно направляя девушку к свободному столику.

Девушку звали Варварой, и она сразу согласилась, чтоб ее называли просто Варей. Историю она не изучала, но любила – ее отец преподавал историю Европы в Петербургском университете.

– Приучили уважать и седую древность, и не очень седую. Когда мне было десять лет, отец устраивал экзамены: кто родоначальник династии Капетингов? Откуда произошли Бурбоны? Сколько Генрихов правило Британией? Если отвечала правильно – хвалил и угощал чем-нибудь сладким. Наверное, мне стоило бы стать историком. Но благодаря отцу в нашей семье этой самой истории было настолько много, что я взбрыкнула – и из чувства противоречия занялась совсем не гуманитарным делом. Работаю менеджером.

– Менеджер по-русски значит «управляющий», – сказал Матвей. – Чем управляете?

– Почти ничем. У нас консультационная фирма, так что самое большое, чем приходится управлять – это чужие проблемы.

Девушка жила в Петербурге, там же находилась и ее фирма. Занес в Москву Варвару каприз начальника, который решил создать представительство в Белокаменной. Вот уже месяц она находилась в столице, искала помещение, работников, клиентов.

– Начальник явно доверяет вам, – сказал Матвей. – Открыть филиал – дело хлопотное.

– А мне кажется, он просто утирает нос остальным своим работникам. Воспитывает. Он – взбалмошный человек и решения принимает парадоксальные, словно получает удовольствие оттого, что шокирует всех вокруг. Удивительно, что мы до сих пор умудряемся сводить концы с концами.

– Скоро ли откроется филиал?

– Боюсь, не скоро. Я ведь многого не знаю, связей не имею. Да и молода я для такого дела. На меня смотрят как на девчонку и всерьез не воспринимают. Так что помыкаюсь до Нового года и вернусь на берега Невы.

Заказывая вторую порцию кофе, а к нему шампанское – раз уж похлебать на презентации не получилось, – Матвей чувствовал себя Дон Жуаном. Он уже давно понял, что нужно сразу же брать то, что тебе нравится – вещь ли это, книга или же человек. Если будешь задумываться – нужно ли это тебе, то просто потеряешь время. Вещь купят, книга устареет, а человек переедет в другой город. Нескольких людей, которых Матвей ныне считал своими друзьями, он заполучил именно таким образом. Да и с женским полом удача приходила только тогда, когда Матвей Иванович действовал в духе генералиссимуса Суворова.

Варя ему определенно нравилась. Он не строил на нее каких-то планов, но сидеть с ней в кафе и болтать о том, какая из российских столиц столичнее, было приятно. У девушки наверняка в Москве не было знакомых, так что она явно соскучилась по беззаботному дружескому флирту.

Нет, Матвей не сказал бы, что Варя кокетничает с ним. Похоже, она приняла его за своего, за союзника. И потому доверилась. Но в отношениях между мужчиной и женщиной всегда присутствует толика флирта.

Сегодня вечером в театре Табакова премьера. А у Сиреневого Жакета с этим театром старые связи. Так что две контрамарки он для своего замечательного сотрудника точно раздобудет. Нужно только позвонить, чтобы он успел организовать их.

Достав мобильный телефон, Матвей обнаружил, что тот выключен. Утром, отправляясь на Лубянку, он так и не включил его, чтобы какой-нибудь суматошный звонок из редакции не помешал важному разговору.

Вводя пин-код, он, посмеиваясь, сказал Варе:

– В газете меня определенно потеряли. Вот увидите, как только телефон «подцепит» волну, тут же кто-нибудь позвонит.

Так и произошло. Матвей еще набирал номер своего начальника, когда мобильник издал тревожную трель.

– Да, слушаю, – ответил Матвей. – Отец?.. Привет тебе! С утра были важные дела, поэтому отключил… Как сгорела? Ты не пострадал?.. Все живы?.. Конечно, еду, прямо сейчас еду!

Матвей наблюдал, как Андрей Нахимов выжимает отцовскую рясу. Такими стиральными машинами сейчас не пользовался уже никто из его знакомых: по сути, она представляла собой большой бак и два валика, через которые белье прокручивалось после стирки. Андрей утверждал, что для их церковного хозяйства такая машина была сподручнее: в нее можно было загрузить сразу много белья, а автоматической сушке он не доверял.

– Человечеству всегда служили руки. Господь их нам дал не для того, чтобы кнопочки нажимать.

– Вот-вот, – откликнулся отец. – Одним руки даны, чтобы белье выжимать, а кто-то ими церкви поджигает.

Нахимов высвободил рясу из валиков, встряхнул ее и, не говоря ни слова, отправился на балкон вешать на бельевые веревки. Матвей и отец Иоанн сидели в квартире, которая была приспособлена для нужд прихода еще в первые годы пребывания Иоанна на посту настоятеля. Потом в подвале церкви соорудили настоящую маленькую прачечную, там гладили и при необходимости штопали церковные облачения. Но теперь она находилась под головешками и остатками обрушившегося купола.

В квартире собрались доверенные люди отца Иоанна – дьяк Николай и отец Евпатий, правая рука настоятеля. Иногда в разговор встревал эконом Андрей, не переставая при этом перестирывать старые рясы и подрясники: почти все торжественное облачение священников сгорело.

– То, что поджог был умышленным, согласны все, – перебирая четки, говорил отец Евпатий. – Причин для поджога мы найти не можем. Или попробуем еще раз?..

В Алексеевской была зарегистрирована лишь одна независимая религиозная община – помимо прихода отца Иоанна здесь пытались обрести паству протестанты-пятидесятники, называвшие себя церковью «Святая вода». Несмотря на говорение на языках и рок-музыкальные служения вместо служб, они были скорее похожи на бизнесменов, чем на радикалов-фанатиков. Мусульмане из числа гастарбайтеров бо?льшую часть времени проводили на московских рынках и стройках; держались они обособленно и никаких религиозных проблем не доставляли. Новые язычники тоже не слишком беспокоили: питерская и московская мода на славянских богов и волхвование Алексеевскую не затронула.

В приходе неоднократно говорили о сатанистах, но настоятель всегда отмахивался от этого разговора: у страха глаза велики. Предлагал перестать читать на ночь Стивена Кинга и смотреть некоторые американские фильмы. Объяснял, что буква «А», нарисованная на заборе, оставлена не сатанистом, а поклонником группы «Ария» или «Аматори». Хотя, строго говоря, с точки зрения отца Иоанна, ужимки и прыжки как музыкантов, так и их поклонников были самым натуральным сатанизмом.

«Новые русские», хоть как-то связанные с Алексеевской слободой, врагами ни прихода, ни его настоятеля не были. Отец Иоанн освятил уже столько BMW, лендроверов, офисов и складских помещений, что мог считать себя едва ли не своим среди подмосковных предпринимателей. Быть может, кто-то из них лишь притворялся другом, а сам точил на церковь зуб. Только по какой причине? Кому он не угодил? Или Андрей Нахимов в свое время слишком активно «утаптывал» интересующихся зданием храма и у кого-то до сих пор ноет мозоль, на которую он ненароком наступил?

– Упаси Господи! – вернувшийся с балкона церковный эконом широко перекрестился. – С одними помирились, а иные уже далече. Да и времени-то уже сколько прошло!

Все как-то обходили стороной тему внутрицерковных разборок. Ни для кого не было секретом, что без противоречий не обходилось и здесь. Когда хозяйство большое, приватных проблем тоже немало. А после празднования Тысячелетия христианства на Руси хозяйство Русской Православной Церкви выросло просто в астрономических масштабах. Ну а там, где политика объединяется с экономикой, соблазнов настолько много, что даже самый испытанный человек может свернуть с пути истинного.

Что скрывать, между приходами белого и черного духовенства всегда было некоторое напряжение. Конкурировали и отделы Патриархии, отвечавшие за них. Но представить, будто кто-то из белого духовенства пустил огненного петуха в подворье Донского монастыря, было невозможно.

Получался замкнутый круг.

– Личная месть? – предположил отец Иоанн.

– Кому? Священнику, который отказал в причастии?

– Слышал, что в современные церкви иногда приходят служить люди с темным прошлым, – вступил в разговор Матвей.

– В каком смысле темным? – переспросил дьяк.

– В самом что ни на есть прямом – отсидевшие, скрывающиеся от милиции, без определенного места жительства…

– Церковь не отказывает кающемуся грешнику, – медленно произнес настоятель. – Но всегда сотрудничает с правосудием. Времена, когда в монастырях укрывалась братва, слава Господу, миновали. Да и то это были исключения, случайности…

– Вы досконально знаете всех, кто помогал вести церковное хозяйство?

– Да. Никто из них не пытался скрыться. Все помогали разбирать пожарище. Милиция их уже опрашивала. Если бы кто-то из них имел судимость и скрывал это, его наверняка бы увезли с собой – до выяснения обстоятельств. Из таких выбивают признание в первую очередь.

– Но, может быть, их родственники, или какие-то связи из прошлой жизни…

– Тупиковый ход, – покачал головой Евпатий. – Если причина поджога в этих людях, то мы сможем докопаться до истины только случайно. Нас мало для сплошной проверки всех, пусть этим занимается следствие.

– Завтра познакомлюсь с этим делом поближе, – вздохнул отец Иоанн.

Ради такого случая – пожар старинного храма – следователя прислали из Москвы. Правда, он не слишком торопился и прибыл с парой помощников-криминалистов много позже того, как в Алексеевской высадился десант из телевизионщиков, а прибежавшая на пожар паства затоптала все следы, оставленные поджигателями, – если они вообще оставили следы.

С настоятелем следователь говорил недолго, но вызвал на следующий день в Москву. Отца Иоанна, впрочем, больше беспокоила другая встреча, которую назначили ему в Москве. Настоятеля-погорельца ждали в соответственном отделе Патриархии. Туда же должен был приехать глава Донского монастыря – прямой начальник Иоанна. Разбор полетов предполагался нешуточный: мало того, что церковь сгорела, так еще об этом раструбило телевидение. Патриархия готовила комиссию и обещала расследовать дело самостоятельно.

– Вот ведь несчастье, – вздохнул Нахимов.

– Кому-то несчастье, а кто-то доволен, – Евпатий внимательно посмотрел на настоятеля. – Отец Иоанн, продумали завтрашний день?

– А как же, – улыбнулся тот. – Предполагаю, кто будет на встрече и о чем станут спрашивать.

– Неужели в храм не ходили сумасшедшие? – продолжал перебирать варианты Матвей.

– И сумасшедшие ходили, и обуянные бесами, но все это – больные люди. В общем, безвредные.

– Отец Иоанн, помните Антонину? – вдруг спросил отец Евпатий.

– Кто такая? – заинтересовался Матвей.

Настоятель смущенно крякнул, но через минуту, побуждаемый своими помощниками, поведал пикантную историю, известную в большинстве приходов, где у настоятелей сохранялась в глазах жизнь, а в проповедях – страсть. Среди прихожан большинство всегда составляли женщины. Многие из них приходили за утешением – не нашедшие счастья в браке, брошенные, вдовы. Искали Христа Утешителя, а сами влюблялись в того, кто им рассказывал про Христа. Возраст и внешность роли не играли: влюблялись и девчонки, и дамы под пятьдесят лет, и дурнушки, и красавицы.

Зная об этом, настоятелей учили, как нужно принимать исповедь, как общаться с дамами из подобных «групп риска» после службы, убеждали, что духовность – вещь соблазнительная для неопытной души, а потому проповеди должны быть ясными, а не страстными… Однако отчаяние и влюбчивость, смешиваясь под церковными сводами, доставляли батюшкам немало хлопот. И устоять удавалось не всем – и из белого духовенства, и из черного.

– Не думай, сынок, что я себе что-то позволял. Но насела на меня с прошлой весны, с Пасхи, одна местная бизнес-леди лет тридцати с хвостиком. То ли разговелась после поста, вот ее и потянуло на грех, то ли с психеей не все в порядке, а весенний воздух таких персон делает неуправляемыми. Короче, в церкви стали появляться цветы, какие-то иконы из московских антикварных лавок, на мою электронную почту посыпались приглашения на свидание. Дама, между прочим, лошадиного типа и больше меня в два раза. А я итальянских пар, как ты знаешь, никогда не признавал. В общем, тошно, и жалко, и бес крутит: наорать бы на нее, так, чтобы до смерти в церковь не ходила.

Хуже того, попытки вразумления на нее действовали как красная тряпка на быка. Она решила добиться своего – и все тут! Отцу Иоанну пыталась втолковать, что он – ее кармическая задача, она же – его судьба, что ангелы добра послали ее ему и его церкви. И знает она что-то такое, о чем он даже не подозревает. Словом, даму потянуло на книги, которые были ей более понятны, чем Евангелие или Добротолюбие.

– Пришлось просить Андрея об услуге.

Матвей посмотрел на Нахимова.

– Ну, встретились на Покров, потолковали, – пробасил тот. – Я ведь не пугать людей хожу, а объяснять, что церковь – дело Божественное, а не человеческое. Что страсти Евины здесь не к месту, а ей, если она хочет в церкви появляться, – не к лицу. Батюшка настоятель потом пожурил меня, но, каюсь, я сказал и следующее: не женщина должна выбирать мужчину, а мужчина женщину. Где это видано, чтобы ребро гонялось за Адамом, а хвост вилял собакой. Короче – не позорь, и не опозорена будешь.

– И помогло?

– На удивление, – отец Иоанн произнес это с облегчением. – И в церкви больше не появлялась, и даже из Алексеевской исчезла. Впрочем, бизнес у нее все равно в Москве был.

– А не могла она отомстить?

– Да нет, сынок, дамой она была упертой, конечно, но жечь дом Божий…

– Это для вас церковь – дом Божий, – сказал Евпатий. – А она туда ввалилась с идеями, которые нашла на книжных лотках в метро. Бога-то она не знала и не знает. А страсть есть страсть. Я наведу о ней справки.

– Отец, не возражай, – как можно убедительнее сказал Матвей. – Пусть первыми ее найдут Андрей Нахимов и отец Евпатий, чем следователи или дознаватели из Патриархии.

– Не верю, что это сделала она, – пробормотал настоятель.

– Тогда остается предположить, что твою церковь сжег какой-то тайный орден. Исключительно ради своих тайных целей. О которых ты все равно ничего не узнаешь.