Соната для флейты и альта

За мглистой пеленой

Растаял луч заката.

И темный водоем

Смеркается сильней.

Зеркальной глубиной

Рождается соната,

И бредим мы вдвоем,

Прислушиваясь к ней.

Из флейты и альта

Прозрачно и неспешно

Мелодия зовет

К слиянию глубин.

Неявна простота,

И радость безутешна,

И нас сбивает влет

Стремлений сладкий сплин.

Стремленье приникать

Бесстыдно и безгрешно

К источнику тепла

И тайне доброты.

Стремленье принимать

И то, что жизнь конечна,

И что всесилье зла -

Лишь маска пустоты.

Стремленье убежать

От детского доверья,

От пылкости своей,

Обманутой сто раз.

Стремленье удержать

Перед открытой дверью

Озябших голубей

Пугливо–нежных глаз.

А может, ты и я

Поверим не напрасно,

Таинственный мотив

Переплавляя в явь,

И сумрак бытия,

Назло его гримасам,

Мы в отклик на призыв

Преодолеем вплавь…

Здравствуй, Вечность! Сегодня друзья мы опять -

На часок — на другой, может статься:

Ты научишь меня жизнь и смерть презирать,

Я тебя — умирать и рождаться.

… И снова жить. И снова из глубин

Смотреть на солнце и к нему стремиться.

Тебе, годов унылых вереница,

Прощаю все за правды миг один.

Тот миг. Мой миг. Мерило всех мерил.

К нему ползла я по скале отвесной.

Срывалась в пропасть. Он меня манил.

Он стал моим оплотом, силой крестной.

Вновь, как Сизиф, отброшенная вспять,

Стремлюсь я вверх, к тебе, мое мгновенье.

Устала бесконечно оживать

И умирать с мечтой о воскресенье.

Мне все трудней. Но выбора другого

Нет у меня, пока тот миг живет.

Мне дорог и в падении полет

Среди руин и пепла я готова

На солнечном луче качаться между

Двумя мирами, как в глуби колодца.

Ловить впотьмах бегущую надежду

И смутно верить, что она вернется…

… И снова жить…

Перевернутый мир дробился,

Погружаясь в рябые лужи.

И пупырчатой коркой покрылся

Самый воздух, ежась от стужи.

И на утлом земном ковчеге,

Потеряв и руль, и ветрила,

Забывая о Человеке,

Человечество в гибель плыло.

Не достигнуть спасительной суши.

Не уйти из смертного крута.

И никто не спасет наши души -

Если мы не прижмемся друг к другу…

«Музыкальные стулья».

Игра продолжается -

кон за коном.

Из баяна течет

незатейливый бодрый мотив…

Стоп! И сел, кто успел.

Лишь один, повинуясь законам,

Выбывая, ушел, свой непойманный стул прихватив.

Нужно только успеть, оттеснив неудачника,

Изловчиться и плюхнуться.

А потом, продолжая бег,

Жаться ближе к сиденьям,

семеня по–собачьи,

Оказаться еще и еще раз

не хуже всех…

Ладан лип веселит

обитателей летнего улья.

Вылетаю со всеми,

вроде, общий делю интерес…

Только вот почему–то

в игре «Музыкальные стулья»

Вечно первою стул на себе уношу,

будто крест.

Жарь, седой баянист — неусыпное Время!

Не спешу и не жду,

когда оборвется мотив.

И давно уже я не по кругу бегу -

растекаюсь по древу -

Всё куда‑то туда, наугад -

стул ненужный с собой прихватив…

Циркачка в ящике! Спокойна ты

В мельканье лезвий иллюзиониста.

В тебе ни страха нет, ни суеты -

Работаешь на удивленье чисто.

Твой маг–партнер тебя тренировал,

Любовно и неистово неволя.

Ты знаешь, где и как пройдет кинжал.

И страх забыт. И в кулаке вся воля.

До совершенства номер доведен.

Из ящика ты выйдешь невредима…

Но если бы ножи со всех сторон

И в жизни так же проносились мимо!

Когда бы знать, где лезвие пройдет,

Как нужно стать, чтоб избежать увечий!

Отрепетировать все наперед -

Паденья, взлеты, проводы и встречи…

Но жизнь — смертельный номер цирковой.

И нет суровей иллюзиониста.

И платят изувеченной судьбой

За страх, мешающий работать чисто…

Всё возвращаюсь к азбуке. И вновь -

Вопросы, и ответы, и веленья -

Которых мы не слышим. И любовь

Нелюбопытством глушится и ленью.

И вопрошает предок: «Како, люди,

Мыслете?» — и кричит: «Он наш — покой!»

Предвидел будто всё, что с нами будет,

И передал письмо в наш век стальной.

«Глаголь добро, — велит, — Рцы слово твердо!»…

Но в азбуке нам только «хер» знаком.

И пляшут на могилах злые смерды,

Бряцая грязным, праздным языком…

Земля скорлупой облупилась.

Здесь в колокол бил источник.

И гладкими были камни,

Истоптанные причастниками,

На тропке, теперь поросшей

Выцветшим сухостоем.

Теперь, поди, бесполезно

К земной приникать утробе,

В надежде услышать биенье…

Ключей бесплодные поиски -

Хожденье по ленте Мёбиуса:

Отыщешь ли где начало

Гиблых путей твоих?

А может, еще не поздно

По–курьи разрыть ворох

Ветоши и лузги,

Отыскивая жемчужину

Ключа, что давно ты забросил,

Забыл, заблудившись в буднях,

Как грудь забывает младенец,

Когда подрастет и научится

Питаться искусственной смесью,

А после — супом со вкусом

Курицы, «идентичным

Натуральному» — гласит надпись

На выброшенной упаковке…

Упаковки копятся тоннами,

И свалок курганы курятся,

Как памятники цыплятам,

Разбросавшим свои скорлупки

В виде культурного слоя,

Забившего те источники

И гладкие камни тропок,

Где прячутся от причастников

Затерянные ключи…

От сумы ли, от тюрьмы -

Или просто от удушья -

От людского равнодушья

В мир теней уходим мы?

Нет, не мы, но каждый тот,

При рожденье кто отмечен

И отличен тем, что вечен.

Вечной болью чей уход…

От тюрьмы ли, от сумы,

Как сумели, защитили?

Уберечь пытались — или

Подтолкнули в царство тьмы?

А потом, бия себя

В грудь, витийствуя лукаво

И отмаливая право

Жить, спокойствие любя,

Жили как? Неужто червь

Не точил тихонько печень

Тех, кто тем лишь был отмечен,

Что задел болящий нерв?

Что ж виной — тюрьма ль, сума -

Или просто безысходность -

Суть исхода? Душ несродность?

Стынь, сводящая с ума?

Стынь, пустыня, плащ и посох -

Всех пророков рок. А нам,

Устремленным по пятам -

След ступней незримых в росах.

Смерть. И кровь. Легко ли, родная.

Быть сестрою и Маткой Боской

Всякому, кто, умирая,

Целованья последнего просит?

И, огонь засветив в палате,

Подаешь ты жаждущим воду -

Ангел светлый в чепце и халате.

Милость к падшим, к пленным свободу

Призываешь. Побагровели

Руки девичьи по запястья

От воды холоднее метели,

От бинтов… Но войны, по счастью,

Вечными не бывают…

Хотя женихов — убивают…

И приходят медные трубы.

Что в них проку? В небесные дали

Устремляется дух. А губы

Все молитвы уже отшептали.

Но остались последние силы -

Душу рвать на бинты для сирых…

Стрясаю стресс,

как пепел сигареты.

Стрясаю струпья старых ран.

Из кожи вон -

туда, где заждались секреты

Неведомых еще

страстей,

и струн,

и стран.

Из старой кожи — прочь! Грядет эпоха

Познанья потаенных сил.

Итожь, старуха–ночь,

оскалов мертвых похоть,

Пока свой новый зуб

день злобный не вонзил

Сквозь папиросную бумагу новой кожи.

Оставив след,

на сигаретный огонек похожий.

Знак радикала надо мною козырьком.

Я — козырем. Старуха. Дама пик.

И в положенье пиковом таком

Злокозненным источником интриг

Слыву. Чем заслужила эту славу?

Не тем ли, что не сыщете угла вы

В моем дому, где чей‑то лоб горячий

Плеча бы не искал. А это значит -

Живи навзрыд, а может быть, на взрыв.

Туши пожары взрывами терпенья.

И в корень зри, покуда, почву взрыв,

Рок–радикал несется в наступленье.

И, набекрень сбивая козырек,

Исполнен злобы к тем, кто непокорен,

Он из меня почти уже извлек

Мой неуживчивый, квадратный корень…

На порог ступила без спроса,

Растеряла со старта прыть…

Жизнь моя! Черновой набросок

Того, как могло все быть.

Был бы путь беззаботен, но мне ведь

Приходилось, дружище, там

Не своей его болью мерить

Да платить по чужим счетам.

Продырявлен алмазной крошкой,

Рассеваемой по судьбе,

Мой пустеет карман понемножку

В такт небрежной летучей ходьбе.

Земляных червей камарилья -

Им летанье не по нутру -

Ежедневно мне режет крылья,

Но они отрастают к утру.

Я в земной тараканьей кухне -

Будто ящерки скинутый хвост.

Распростерт в поднебесье дух мой

И утыкан гвоздями звезд.

По нему бы перебелила

Все нелепости в черновике.

Только мне и ошибки милы,

И помарки в каждой строке.

Есть азарт в поворотах судьбы,

В сумасшедших ее виражах,

Есть усталость на взлете — и, взяв неожиданный крен,

До трусливой мольбы,

До тошнотного свиста в ушах,

Мы вцепляемся в поручни пережитых перемен.

Разогнав колымагу и вдруг

Спохватившись: куда мы летим? —

Осознав с полдороги, что нет никаких тормозов,

Что обрывы да скалы вокруг,

Мы, взамен направленья пути,

Различать начинаем обманный, погибельный зов

Черт ли мечет по шесть -

По три в ряд? И в его казино

Ты рулеточный шарик, но числишь себя игроком..

Чет ли, нечет? Где сесть?

А глядишь — и упал на «зеро».

Кто сочтет твои кости, коль выпал судьбы перелом?

Что орать да чудить

У глухих безответных дверей?

Не дождавшись приема, вернешься в свой старый подъезд.

Кто сказал, что ходить

Там опасно, где нет фонарей?

Я все больше страшусь хорошо освещенных мест.

Я не множу потерь,

Поминутно скорбя о былом,

Но заветных тропинок ищу меж расхожих дорог.

Каждым шагом, поверь,

Я пытаю судьбу на излом,

Направленье по звездам держа — на родимый порог.

Что за свет по земле? Иль затеплила свечи трава?

Или в зеркальца луж загляделся Господь с высоты?

Это осень горит на ресницах твоих, синева.

Это сердце печет Серафим у могильной плиты.

Это вечную память творит облетающий лист,

Обещая забвение боли ушедшим от нас.

Свет осеннего храма, как радость пасхальная, чист

И страданье в любовь обращает, как пепел в алмаз.

Я причастье приму, отрясая прошедшего прах,

Всем древесным нутром ощутив обнаженья озноб,

И, себя распиная на пересеченных ветрах,

Их елею подставлю пылающий памятью лоб.

Был в начале жизненной повести

Перестук вагонных колес.

В полумраке ночного поезда -

Страх, растущий из детских слез,

Из фантазий: а вдруг на станции

Папа с мамой сойдут на перрон -

И отстанут, и там останутся,

А меня унесет вагон.

Непостижными жизни законами

Все свершилось, сбылось, стряслось…

Мимо мчащими эшелонами

Решетило судьбу насквозь.

Уходили вагоны радости,

Шли случайных удач поезда…

Но в каком‑то немыслимом ракурсе

Знак надежды чертила звезда…

Когда дождь барабанит по крышам и стеклам

и сплошною завесой отгораживает вас от мира,

вы сидите в своих уютных квартирках,

довольные тем, что никто не ждет вас там, под дождем.

Синеватый огонь тлеет в телеэкране,

тихо вьется дымок сигареты

и рассеивается, как ваши мысли

(всё об одном, но о чем?)

и снова растет, и взвивается, а потом

исчезает опять — Безысходность.

Безысходность царит в вашем доме

и раскладывает ваши пасьянсы

и читает молитвы о том,

чтобы хоть один промокший путник

постучался к вам, попросил ночлега,

оставил следы мокрых сапог

на вашем уютном ковре,

выключил назойливый телекамин,

наполнил комнату холодной сыростью

и теплыми слезами, но никто -

никто, кроме Безысходности -

не посетит ваш дом, и сигарета

(о когда же прекратится этот дождь!)

будет вашей единственной собеседницей.

Сигарета и Безысходность,

которая всё молчит,

бездумно разгоняя сигаретный дым — и настежь -

настежь готовы распахнуть вы двери,

выбежать, вырваться

в дождь с непокрытой головой, пробежаться

по холодным лужам с криком: «Воздуха!»…

Но мысль о простуде,

и о вашей солидности,

и о соседях, крутящих пальцем у виска -

останавливает вас, и вы улыбаетесь

кисло и тупо.

И, не отрывая глаз от телевизора,

раскладываете всё тот же пасьянс.

(«Пасьянс» — значит — «терпение» -

о, вы терпеливы!) Терпите же.

Терпите и знайте,

что дождь всё равно когда‑нибудь кончится.

Кончится раньше, чем вы решитесь на безумство.

… Но если бы с ним кончалось

всевластие Безысходности!

Спина уже привыкла, задубев,

К змеиным, обжигающим ударам.

Однажды бросят в океана зев

Меня — еще не старым.

Усталым сном сменился гром цепей

На краткий час — и вновь полуживого

Влекут к веслу — и возглас «Веселей!»

Плеть подкрепила снова.

Так день за днем по капле жизнь моя

Из тела тощего сочится в поры.

О, знаю, в неизвестные края

Уйду я скоро.

Но в тех краях чем буду я без вас -

Без плети, без весла и без цепей гремучих?

Так сросся с тем я, от чего угас.

Что бьет и мучит,

Что если избавленье там, в раю.

То намертво вцеплюсь я в цепь свою!

Мир перевернутый сжат до предела

В капле дождя на окошке моем.

Вот бы душа отстранилась от тела:

Глянуть в нее, как в оконный проем!

Что я увижу? На загнанной кляче.

Неисправим, все вперед и вперед

Едет, затем, что не может иначе,

Едет за правдой сеньор Дон Кихот.

Криком «Распни!» исцеленный калека

Метит в соавторы новых Голгоф.

Пред человечностью у человека

Невозместимых все больше долгов…

Капля дождя на окошке набухла,

Слишком для тяжести этой мала,

И взорвалась хрупкой россыпью, будто

Выдержать больше не в силах была…

Переполненная чаша

Тихой струйкой изливалась,

И кроваво расползалось

По столешнице вино.

Перепуганное детство

Тихомолком в угол жалось,

И в глазищах расширялось

Темной немоты пятно.

Перепаханное поле

Жизни, смерти, драк, сомнений

Все сливалось в боль и жалость

Переломанных судеб.

Перемятое терпенье

Глухо в бунт перерождалось -

И, казалось, еще малость -

Лопнет небо в сотни неб…

Перерезанное горло

Больше страшным не казалось:

Что‑то вдруг со всеми сталось -

То ль привычка, то ль усталость

Мертвой хваткою сильна.

Перекошенной личиной

Дно угрюмо издевалось,

Мертвой зыбью продолжалась

Гробовая тишина.

Переполненная чаша

Вдруг пустою оказалась

В перевернутом пространстве

Неразгаданных миров.

И в обратной съемке струйка

Тонкой змейкой извивалась,

Легким дымом удалялась,

Высветляя в воду кровь.

О боль и трепет каждого заката,

Когда с тревогой глупой смотришь вдаль:

Не навсегда ли свет ушел куда‑то?

Не навсегда ль?

О боль и трепет каждого рассвета,

Когда с тревогою — взойдет иль нет? —

В каемку неба глядя, ждешь ответа:

Не брезжит свет?

О смерть отчаянья, спокойного и злого,

Прыжок в пучину с черного моста -

Тот страх во сне: вдруг не проснешься снова?

Вдруг позади — черта?..

У конюшни, в навозной луже,

Только мухам зеленым нужен,

Бьется, корчится человечек -

За чужие грехи ответчик.

Тонет, желтую жижу пьет…

Лишь ленивый его не пнет.

Лишь ленивый не кинет камень,

Не разжижит лужу плевками…

Мальчик, мальчик — в чем виноват он?

Что на свет родился когда‑то?

За кого он несет ответ

В той игре, где ответа нет?

Он не знает — он только терпит,

Сердца птичий смиряя трепет.

Чистый–чистый в луже лежит:

Он слезами своими омыт.

Моцарт, Моцарт! Зачем ты уснул так рано?

Там, в зеркальном проёме ждал тебя Он -

Черный твой Человек — иль не знал ты — странно -

Что злодеев рождает гениев сон?

И что в недрах твоих зародилось твое созданье -

Твой Сальери, тебя отравивший вдруг

Жаждой почестей здешних? Твое призванье

Погибает, раздавленное признаньем…

Сын ли, пасынок ты Гармонии?.. Гаснет звук…

Моцарт, Моцарт, зачем ты уснул безмятежно?

Так безгрешно доверчив, так светел, что глух и слеп:

Пожирает тебя изнутри так легко и нежно

Червь, рожденный в тебе — и ты теперь просто склеп…

Моцарт, Моцарт! Зачем ты уснул однажды,

Не окончив свой Реквием?.. Да не ты ли

Сам себе заказал его? Смерти жажда -

С жаждой жизни в обнимку в одной могиле.

И когда сочинял ты первые такты,

По пятам за тобой брела твоя слава -

Иль бежала она впереди? Разве не так ты

Обращал вино свое в уксус — в отраву,

Много лет хранимую для особого случая,

Когда вырастет новый хозяин львиного прайда,

Когда Моцарт бездарно уснет — или лучше:

Доктор Джекиль выпустит своего Хайда -

Того, кто допишет тебе за тебя твой Реквием,

Поверяя алгеброй такты последние — звуки посмертные

Те, в которых сольются в одно семейство

Гений твой и твое — твое! — Злодейство!

На кладбище солнечном, сонном, спелом

Плодами прозрений земных,

Бреду, эфемерным касаясь телом

Тугой травяной волны.

Бреду, аки посуху, морем травным -

И поступь моя легка…

Бреду к бестелесным, как равная к равным

Лишь на свиданье — пока.

И чую, что бьюсь не своею волей

Над мелочной злобой дня,

Заранее из него уволена,

Но там зачем‑то хранят

Мои устаревшие фотографии -

Мусорный, пыльный архив,

К миллионам судеб других, уравненных,

Фактуру мою приобщив.

Свиданье окончено. Возвращаться

К вокзалу здешних сует -

Надо. К прежним своим несчастьям.

Сама за собою вслед,

Плыву, сохраняя остатки легкости,

Утратив вектор пути.

Иду, теряя чувство полетности -

Просто чтобы идти.

Сутулясь под плетью дня–экзекутора,

Вползаю на виадук.

Отсюда виднее распутий спутанных

Кукан — на него мой дух

Неласковою судьбой нанизан,

Пойман, повязан, пленен,

Бьется и стелется — низом, низом

Гонимый ветром времен,

Обреченный вечно утраченный вектор

Искать в неизвестных местах…

Мятущийся, разнонаправленный ветер

Сдувает меня с моста…

Путь в четвертое измерение

Лежит через пучину познания,

Через пустыню жажды неутоленной,

Через собственное ничтожество

И всемогущество Высшей Власти,

Где Бог есть Любовь,

Обалдевшая от самой себя.

До полного изнурения

И до — по стенке — сползания

Пред чудотворной иконой -

В смерть. Из небытия и убожества.

Что за чушь — все наши земные страсти!

Но — прибоем — вновь, вновь

Накатывают, губя.

Путь в четвертое измерение -

Это прыжок в бездну.

В Зазеркалье, где Время

Тонет в Вечности и очертанья

Теряет, но хватка его сильней смерти.

Решаешься? Медлишь? Страшно?

Стоит подумать, ибо

Всякое откровение

Есть возможность вовсе исчезнуть.

Теряешь неведенья бремя…

В обмен на разочарованье.

В пламень из тверди.

Отведав этого брашна,

Сможешь ли — и кому — говорить «спасибо»?

И все же, решаясь, помни:

Предстоит еще путь обратный -

Без опознавательных знаков,

С бесчисленными тупиками,

Темными закоулками,

Где ты сам себе Ариадна,

Своего пути господин -

Один в ночи и в полдни -

И отзвук шагов многократный

Со всех сторон одинаков.

Кругом только голый камень.

Множатся звуки гулкие -

И вместо инстинкта стадного -

Гнет молчаливых льдин.

Но и это еще не главное.

Ибо мир, пока ты в нем не был,

Как и собственный твой дом в нем,

Уже стал «другой рекой».

Войдя в него, не узнаешь ты

Ни себя, ни мира, ни дома -

Если даже найдешь дорогу.

Но шансов на это немного.

Может, будет все по–другому:

Мир зацепит тебя самым краешком -

И как будто снова с тобой

Все, что любил ты и помнил

На земле. Но с тобой теперь небо -

И ты меж мирами в бессрочном плаванье…

Ведь пути из четвертого измерения,

Может быть, вовсе нет…

Превращаешься с возрастом

в заповедник воспоминаний.

Вход по пропуску

Узнаваемо теплых глаз.

И все же, боясь браконьеров,

прячутся пугливые звери -

призраки неприкаянные

несостоявшихся встреч,

не спетых и не услышанных песен,

любви, заплеванной, как общественная уборная…

Неугасимой лампады

горит там напрасный свет -

на кладбище, где унавожена почва

убитыми влет мечтами.

Поливаемые обильно

настоем непролитых слез

многолетней выдержки,

произрастают там невероятные травы

и спрятанные в них цветы.

Ночь — сгущенье бесплотных и тайных структур.

Ночь — пора, когда разрешаются узы

Злобы дня.

У меня -

отпуск. Ретроспективный тур

В Сиракузы.

На крыльце своем сидя, чертит палкою на песке

Сероглазый старик: он в отпуск давно ушел -

Еще мальчиком. И гуляет вдали от стен

Осажденного города — любопытен и неискушен.

Этот мальчик бежит над обрывом петляющей тропкой

И вот–вот до заветного добежит ключа…

Тайн коснется рукой благоговейной и робкой…

Эх, в расчетах не ошибиться бы сгоряча…

Чья‑то тень нависает, чертеж заслонив от света.

Он отмахивается: отойди, мол, не засти…

Подымает взгляд — с занесенным мечом, в доспехах -

Белокурый юнец. Глаза хмельные от власти.

Отрок, отрок! Сам мальчишкою был давно ли?

По тропинке над пропастью не тебя ли влекла тогда смелость?

Нет! Не тронь… — чуть шевелятся губы: «Noli…»

Чертежи мои! «Noli tangere circulos meos!»

Там, в таинственном линий сплетенье — ключ…

Тот, заветный… И ты ведь бежал к нему — помнишь?

Немигающий взгляд из‑под шлема всё так же колюч.

Он не помнит. Не видит. Не знает. И мыслит о том лишь,

Что он первым во вражеский город ворвался проворно.

Что любой в этом городе — враг. И как доблестный воин…

Что там шепчет старик? Что он так заслоняет упорно,

Над каракулями на карачках? Не все равно ли!

Раз!.. И дальше помчался… Темнеет под телом песок,

Размываются формулы, катеты, гипотенузы…

Кончен отпуск. Мне утро стучится в висок.

Сиракузы…

Школяры на вакациях -

Где вы, братья–ваганты?

Меж стручками в акациях -

Меж вас мое место вакантно.

Вариации вальса

Ностальгируют вечно.

Я, врастая в быт пальцами,

Потенциально беспечна.

Если что мне судьбина

И обеспечила -

Это те три аршина,

Что и каждому встречному.

Вокруг них все мы вертимся

По орбитам ионным…

В нас несбывшейся версией

Дремлют наши Вийоны…

Вечереет. Вечер реет

Белым флагом. День сдается.

Золотым червонцем рдеет,

Западая в запад, солнце.

Безначальная дорога

Там теряется, где небо

Плату спрашивает строго

За день, прожитый нелепо.

По дороге — пни да ямы.

И усталая старушка

Семенит, крепясь упрямо

Вслед за отроком тщедушным.

Пожалеть никак не хочет

Бедолагу путник резвый.

Там, где круче, путь короче.

Так и ищет, где бы срезать.

А старуха в странной гонке,

Чуть живая от одышки,

Будто нитка от иголки,

Не отстанет от мальчишки.

Меж землей и небом прорезь

Ежедневно по червонцу

Принимает и за совесть,

И за страх не встретить солнца.

Там, где их ночлег оплачен,

Пыль дороги ляжет пухом.

Не оглядывайся, мальчик!

Поспевай за ним, старуха!

И пока старуха тенью

Мчит за мальчиком беспечным -

Пусть в архив сдается день мой,

Но еще не гаснет вечер…

Отправлена Бог весть когда, нагая,

В заброшенном почтовом отделенье,

Куда сто лет не ходит адресат,

Лежит душа. Пылится под ногами.

И все еще надеяться не лень ей,

Что он придет, найдет, что будет рад…

Дистанция «рождение–погибель» -

У каждого своя. Но тело — это

Лишь тень души, незримо льющей свет…

В почтовом отделенье, на отшибе,

Душа чуть дышит, истекая светом.

А тень ее во тьме бредет сто лет…

И опять не сплю ночей я:

Час плачевного кочевья.

За окном скрипят деревья,

Словно мачты корабля.

Снова прежняя бездомность,

Слов никчёмность, чувств бездонность.

Холод боли. Обреченность.

И качается земля.

Стыну. Вяну. И обману

С сладострастием гурмана

Сдамся поздно или рано -

Мне наскучила борьба.

Это просто старых бредней

Всплеск безмолвный, всплеск последний -

Снов бесследней, слёз безвредней:

Это просто — Не–Судьба…

Брат мой, брат мой! Открылось небо.

И разверзлась у ног земля.

Nic mi, nic mi od ciebie nie trzeba! —

Так, ветвями чуть шевеля.

Повторяет весенний ветер

Заклинанье, которым живу:

Ничего мне не надо на свете

От тебя… Превращусь в траву,

Или в воздух, которым дышишь,

В тень желанную или свет…

Может быть, ты тогда услышишь

Мой безмолвный привет?

Но, вкусив всех мучений адских,

Мне предписанных по судьбе.

Брат мой, брат мой! Совсем не по–братски

Я б хотела прижаться к тебе!

И тогда, растворяясь в небе

Зыбким облачком поутру,

Брат мой! «Nic mi nie trzeba od ciebie!» -

Вновь шепну тебе. И — умру.

День прополз, как по льду тюлень.

Половица скрипит под ногой.

— Что ты ищешь?

— Вчерашний день.

— Что ты шепчешь?

— Побудь со мной…

Под ногой шевельнулась тень.

Ей неймется на склоне дня.

— Что ты ищешь?

— Вчерашний день.

— Что ты шепчешь?

— Оставь меня…

Зимних сумерек вянет сирень.

В доме пусто. Мрачно. Мертво.

Что ищу я? Вчерашний день.

Что шепчу я? Так, ничего…

Мир огней и отражений,

Мир, ушедший безвозвратно,

Мир прозрачный, зыбкий, хрупкий

Ты когда‑то мне дарил.

Мир тоски и откровений,

Мир, сожженный троекратно

И воскресший в звездной крупке

Подарила я тебе.

В тех мирах мы и поныне,

Хоть и редко, обитаем

И душой опустошенной

Ищем смутно путь туда.

И в колодцах глаз не стынет

Отраженье тропок тайных -

Будто два умалишенных,

Мы храним бесцельно их.

С нами наши талисманы.

Сманят нас они — и снами

И туманами обнимут -

Мы напьемся допьяна

И уйдем в другие страны,

Где в толпе рожденных с нами

Затеряемся — и снимут

С нас оковы бытия.

Снимут с нас оковы страха,

Боли той, что застит зренье,

Мы поймем, что обретаем

Все, что было нам терять.

И растают стены мрака.

Станут видимы виденья.

И друг друга мы узнаем

И навеки сохраним.

Зверь свирепый, зверь косматый!

В клетке накрепко закрыт,

Сколько лет ты, сном объятый,

Был недвижим, как гранит.

Но нечаянный, внезапный

То ли оклик, то ли стон.

Будто звон упавшей капли,

Твой нарушил мирный сон.

И косматая громада

Отряхнулась, поднялась…

Вновь ты ожил, вновь ты рядом -

Скрыл все небо, застишь ясь.

И с упорством ярым, редким

Снова рвешься ты из пут,

Сотрясая прутья клетки

С прежней силой — тут как тут.

Бьешься, мрачен и неистов,

О решетку головой.

Вдруг примолкнешь, мой когтистый,

И скулишь с такой тоской!

Смотришь с горестным укором.

Умереть почти готов,

Молишь стонами и взором:

Путь открой, сними засов!

Не открою! Невозможно!

Пусть в тюрьме бушует шквал!..

Ах, зачем неосторожно

Кто‑то сон твой оборвал!

Ощущение крыльев вернулось.

Ничего невозможного нет.

Ты — мое возвращение в юность.

Ты мой пропуск туда, где запрет -

В край, куда с потаенной кручиной

Одинокое время бредет…

Там теперь высоко и пустынно.

И неслышен и легок полег.

Возвращаться в былое — нелепо?

Или шанс нам дарован судьбой?

Наша родина — звездное небо.

Мы с тобою вернулись домой.

В доме этом и мрак я приемлю:

Он с любовью и праздником слит…

Неизбежным паденьем на землю

Эта сладость полета горчит…

Растравлять отболевшую рану,

Сочинять отзвучавшую песню,

Когда умирать еще рано,

А родишься ли — неизвестно…

Потеряв и кураж, и бдительность,

Ждешь, придет ли твоя весна…

Черный день вышивала действительность

По ажурной канве сна.

Серый день вышивала действительность

По воздушной цветной канве.

Небесные силы! Спасите нас

От нечувствия мертвых камней!

От него не спастись, хоть тресни,

Занятием этим странным:

Сочинять отзвучавшие песни,

Растравлять отболевшие раны…

Раненый волк–одиночка

Уползает в логово -

В темноту и покой — не троньте меня!

В духоту своего «я» уползает раненый волк.

Не троньте меня, не тронь!

Я не хочу в стаю!

В себя я врастаю.

В свою боль или вонь.

В стае — какой толк?

Не выживу там и дня.

Оставьте меня, одинокого,

Одинаково — день ли, ночь ли…

На стаю облава.

Кому смерть, кому слава…

Одинокий! Иди к своим.

Мы еще не спим -

Мы ждем тебя -

одинокого.

Выходи из вонючего логова.

На миру и смерть красна -

Выползай, старина!

Постоим за себя,

за тебя и за всех…

И смех, и грех!

Выползай к нам,

Путь твой замкнут.

Из себя — в себя — к себе — и куда‑то.

За одиночество страшна расплата.

К нам — мы такие же:

ранены все.

Припадем вместе к росе.

На миру

на ветру -

по росе -

сгинем все.

Одинокий волк примкнет свой оскал

К тем, кого он всю жизнь искал,

От кого бежал…

Мы целовались с тобой на краю пустоты.

Мы говорили с тобой на пороге молчанья.

Пусть впереди длинная ночь отчаянья,

И позади все сожжены мосты…

Мы не упали с тобой в бездну ночной тишины.

Мы не взлетели в пропасть немого неба.

Мы оставляли толику разумную хлеба:

После полета жить‑то мы чем‑то должны.

Мы доказали, что оба на облаках

Мы еще можем кататься полночью ясной,

Мы не вонзили зубы в красное мясо,

Не уподобились мы в естестве волкам.

Мы сохранили друг друга от близкой беды,

Уберегли, заставили вовремя остановиться…

Вот потому‑то зависть к котам и птицам

В нас продолжает чудовищем жить седым…

Давай друг другу все простим -

Что было и что не было.

Не станем лихом поминать,

Что мимо нас прошло.

Давай немного погрустим

О том, что знали небо мы

Там, где сегодня бьемся лбом

О звонкое стекло.

Давай запомним этот день -

Его мы сами выбрали,

Чтоб каждый мог забыть на час,

Что прежде было с ним.

Вдали от дел, забот, людей,

Судьбы бугров и выбоин

Давай вдвоем побродим и

Друг другу все простим…

О тысячелетье уходящем,

Друг мой, не тужи — и не кляни

То, что, может статься, мы обрящем

Иль утратим в будущие дни.

Будущее — это только слово,

Предками подаренное нам,

Знавшими, как мы: ничто не ново

Этим вечно старым небесам.

Мы ведь сами расставляем вехи

И тысячелетий, и веков.

Вот и разрывает наши мехи

Винный пар, не терпящий оков.

Будущего страх — такой же древний,

Как несчастный человечий род.

В каждом он живет, но чаще дремлет

В суматохе нынешних забот.

Ностальгия о былом увлечь нас

Может — и пускай себе! А там -

Помни: есть у нас в запасе Вечность.

Всё она расставит по местам.

Что Солнцу какая‑то там Луна?

Спутник — вовсе необязательный.

А она без него и себе не нужна.

Свет его — единственный факел ей.

Как Земля между ними дыбом встает -

Так бедняжка Луна ущербной становится.

На коротеньком поводке у нее

Пропадает надолго — так ей нездоровится.

Не заметит могучий Солнца магнит

Ни пропажи Луны, ни ее огорчения,

Ни того, как в ночи, обласкана им, горит

Она серебристым свечением.

Но порой и Луне удается на миг

От ревнивой и жад ной Земли заслонить его.

И тогда вдруг Солнца меняется лик.

Меркнут краски. И лезвием бритвенным

Свет прорежет пестрые тени дерев,

Повторяя рисунок тысяч лун серповидных.

И, кажется, Солнце, внезапно прозрев,

Замечает ту, кого рядом не видно.

Опасно и больно смотреть на него

Даже в этот миг, когда светит лишь краешком.

Но Луне почерневшей уже ничего

В ореоле не страшно сверкающем…

Ненадолго власть. Но не в ней ли секрет

Той таинственной лунной ухмылочки?

Так отчаянно нужен ей Солнца свет,

Что согласна она

висеть рядом с ним

обмылочком…

Я состарилась. У меня отныне всё в прошлом.

Исцеляясь от вековечной своей любви,

Я еще погрущу. Но — светло и немножко.

И уже не вернусь. Зови — не зови…

В одиночестве, столь гордом, сколь жалком,

Остаемся мы оба — друг от друга вдали.

И над каждым висит, разрастаясь, тень катафалка -

Реальнее, чем часы на картине Дали.

Твоего с моим уступая несовпаденью покроя,

Я, стремившаяся к слиянию душ, а не тел,

Предаю тебя наконец твоему Покою.

Потому что этого ты хотел.

Умирающий зверь уползает подальше от близких.

Ты же смерть свою многократно уже пережил.

Я не стану пугать тебя больше дыханием жизни

И гуденьем моих, разрываемых пульсом, жил.

Я уже исцелилась — тебе спасибо!

Обернуться ли? Нет! Отпускаю — иди!

Наступлю на тень катафалка, ставшего дыбом.

Я еще молодая. И всё у меня впереди!

День не хочет расставаться с ночью.

Оттого и сумерки настали.

Ты себе признаешься едва ли,

Что от жизни, собственно, хочешь.

Горькое таит обаянье

Света в тьму неуловимое скольженье,

Дня и ночи быстрое сближенье

И неудержимое прощанье.

О, помедлите в объятьях жарких!

Сумерки, молю, повремените!

Только обрезает Время нити -

Всяким чувствам чуждая Парка.

Одинока ночь, бестелесна -

Плоти дня лишенная темень.

В поисках утраченной тени

Что неймется ей — неизвестно…

Тобой, мой старый бред,

Как пивом тем, упьюсь -

В кафе под козырьком,

Где множились окурки

И нависавший ком

Сутулой черной куртки

Вчеканивался в мозг,

Как смертной маски воск…

Мы, в людном месте пусть,

Грустили tete‑a–tete…

Воспоминанья тень

Тускнеет против воли.

И все‑таки, когда,

Смешав колоду лет,

Я вытащу тот день -

Как зуб во сне — без боли -

И слова «Никогда»

Полузабытый вкус -

Тобой, мой старый бред,

Как пивом тем, упьюсь.

Ты говоришь: «А пуркуа бы

И па…», — и палишь свой «Казбек».

И в тишине сомнений крабы

Пугают ночи быстрый бег.

Влипает взгляд то в стол, то в стенку,

И рифмы роются в мозгу…

Так хочется создать «нетленку» -

Из брызг, из клякс, из «не могу»…

Изнемогая от заботы

О повседневном и простом,

Порою забываешь, кто ты,

И что грозят тебе перстом

Недальней будущности звенья:

Бессилье, боль, могильный дом

И неминучее старенье -

С ножом на страже за углом…

Не дремлет страж — и страшно важно

Еще успеть, еще сказать,

Не только в мате трехэтажном

Припомнить Бога, душу, мать.

И вскачь житейские ухабы

Промчать, не ощущая плеть,

И тем сказать: «А пуркуа бы

Не па… че чаянья сгореть?»

Дыра в голове — все равно, что в кармане.

Зашить бы — да всё недосуг.

Как будто живешь в детективном романе:

Загадки и тайны вокруг.

Откуда, к примеру, как пух одуванный,

Влетают цветастые сны

О курсе на звезды с подушки диванной?

Куда же, с другой стороны,

Деваются важные, нужные планы,

Расписанные наперед?

Кто в мир их уносит бесплотный и странный

И в лодку с собою берет?

Эй, вы, ясноглазые снов капитаны!

Скажите на милость, зачем

Вам сор этих мыслей и хлам этих планов

И муть мелководных проблем?

Наверно, в тех снах обращается план тот

В таинственные письмена,

Ведущие в область зарытых талантов,

В затерянные времена…

Идут из моей головы караваны -

Откуда взялись, не пойму -

В заказники бреда, где кроют туманы

Фантазий цветных кутерьму.

Но где эти области снов и обманов?

И как мне проникнуть туда?

Не стать ли Алисой, в дыру эту канув?

Ну — кану… А вдруг навсегда?..

Но голос мой собственный будит — не странно ль?

Меня среди мыслей моих:

«Да ты уже там, в этой дырке пространной -

Дорог тебе нету иных!

Ты кружишь давно там — в бескоординатном,

Беспочвенном, вечном пути,

Поёшь не по нотам — по знакам, понятным

Тебе лишь — и, как ни крути,

Нелепо и поздно идти на попятный.

И дырку никто не зашьёт.

Тебе никогда не вернуться обратно.

И что тут попишешь? Вперед!»

Когда была мама беременна мною,

Все думали, мальчик… Сказал только врач:

Мол, сердцебиенье и вправду, мужское,

Но будет девчонка…

Девчонка! Хоть плачь!

Всё детство жалела, что я не мальчишка.

Горячие кони, клинки, корабли

Мне снились. И книжку брала я за книжкой,

Твердя: «бомбрамстеньга… галс.. марсель…

булинь…»

Да, будь я мужчиной, наверно, пошла бы

В нахимовцы с детства. А в эти года

В каком‑нибудь Дувре входила бы в пабы…

Точнее, входил бы — моряк хоть куда!

В тропических ливнях, в пассатах, муссонах

Ходил бы на яхте под парусом я.

А сколько ночей бы познал я бессонных

В таких приключеньях!., но что же семья?

Наверно бы я никогда не женился

(Опаснее женщина, чем крокодил!),

Д ля схваток смертельных берег бы я пыл свой…

Вот, жаль, никогда бы тогда не родил!

Познала я в жизни смертельные схватки

И ярких открытий слепящий восторг,

И тягость пути, и природы загадки…

Когда мой живот мне ребенка исторг.

У каждого в жизни два ярких событья -

Великих и страшных: рожденье и смерть.

Но третье событье не в силах забыть я -

Когда мне мужчин довелось пожалеть.

Живет во мне тот же мальчишка–мечтатель

И так же глядит на далекий маяк.

Но жизнь сотворить мне доверил Создатель.

Хвала Тебе, Боже, что женщина я!

И снова колеса. И снова друг детства — вагон.

И передо мною пугающая неизвестность.

Мелькают вокзалы — и в прошлое канут, как в сон.

И новая эра, как новая близится местность.

Столбы верстовые — их только дороге связать.

И мы без движенья, как эти столбы, одиноки…

Дорога — и смелых открытий, и бодрости мать.

В дороге, в дороге рождаются лучшие строки!

Пусть мой никого не пугает внезапный отъезд:

Топтать бесполезно зерно нетерпенья и смуты.

Так надо порою сорваться с насиженных мест

И старых привычек разрезать безжалостно путы…

Ох, и крут мой подъем! Отдыхала бы век

В колыбели тенистой ложбины…

Но душа мурашом устремляется вверх -

Вырастают былинки в былины.

Погоди! Только ухо к земле приложу,

Только с шаром земным, как с любимым,

Обнимусь! Не звездой я над ним восхожу:

Как по кручам, ползу по кручинам.

Что же там впереди? То ли с неба крупа,

То ли злющего солнца немилость?

То ли впрямь там, за камнем двоится тропа,

То ль в глазах у меня задвоилось?

Что ж, вставай и иди. Хороша тишь да гладь,

Что сменяет на время тревогу.

Но окончен привал. И пора выбирать.

И пора собираться в дорогу!

Когда неймется и неможется,

И песню душит немота,

Когда малюешь только рожицы

На снежной целине листа -

Попробуй солнечного зайчика

Рукой коснуться налету,

И в глубь усталого трамвайчика

За ним скользни. И маету

Внеси. И по знакомым улицам

Пускай везут тебя туда,

Где липы горестно сутулятся,

Где стонут струны–провода.

Тогда представь, что долго странствуя,

В чужие города забрел…

Не раз так мерила пространства я,

В них уходя от здешних зол.

И открывалось потаенное.

И отступала стынь и гнусь.

И мрака разгоняла тонны я,

Как воду стряхивает гусь…

Я сегодня Маргарита — в бело–розовой

Пене

принародной наготы.

В руки мне березовый

веник-

Вместо помела — и на холсты

Моего дряхлеющего тела

Лягут тени -

за штрихом штрихи.

Обнажаюсь я для денег

и для дела,

Презирая прошлые грехи.

Смажусь я составом омолаживающим:

Наливается тугая грудь…

Муляжом работаю заживо еще:

Пусть потом меня припомнит кто‑нибудь.

И мое бесстыдство простодушное,

За которым, будто за кустом,

Стыд девичий прячется, подслушивая

Комментарий чей‑то шепотком…

Пользуйтесь, студентики, натурщицей,

Мастерство шлифуя день от дня.

Первый выход на ногах негнущихся.

И мое вхождение в роль — меня.

Пользуйтесь, студентики, работайте:

Вам — оценки, мне — хоть горсть монет.

Может, ты, а может, этот — вот он где -

Клод Моне?

Как на венике листочки высохнут -

Оседлаю я его — и в путь:

То ль домой, то ли на Гору Лысую,

Где я Мастера найду когда‑нибудь…

Мне бы медаль за мужество:

Четверть века уже вот–вот,

С перерывами на замужества,

Гляжу на «запретный плод».

Но, ввиду моего вожделения.

Без попыток тот плод сорвать,

Я заслуживаю сожаления -

Невостребованная ручная кладь.

В камеру хранения меня втиснули,

Как щенка в конуру — побег немыслим!

Вот сижу и жду, чтобы свистнули -

В переносном или прямом смысле.

— Как ты все еще можешь об этом всерьез?

Не пора ль избавляться от старых привычек?

Тут и жизни осталось всего — с гулькин нос,

А ты все про любовь талдычишь!

— Знать, планида моя такая:

И в последнем тебя помяну бреду.

Я хочу еще здесь, на земле, стать раем -

Маленьким раем в твоем аду.

— Что за глупости! Рая не надо мне вовсе!

Ад я сам себе выбрал — он мною обжит.

Ничего не получится, ты готовься.

Никогда меня блажь твоя не ублажит.

— Хорошо. Я попробую. Будь по–твоему.

Успокоюсь, делами займусь наконец.

Я поверю: любить мне тебя не стоило:

Кыш из сердца, любовь, как из клетки скворец!

И скворец улетит, и клетка грудная,

Опустев, станет ровно дышать потом.

А скворец, может статься, по свету летая,

Невзначай по тебе вдруг чиркнет крылом.

Ты проснешься однажды посреди ночи,

Ужаснешься внезапно, что нет меня рядом,

Не дождешься рассвета, спохватишься, вскочишь -

И с уютным своим распрощаешься адом.

Если это случится — случится, я верю! —

Приходи — и сомнений пугливых не слушай.

Ты не будешь стоять перед запертой дверью:

Я ее не закрою — на всякий случай!

Там, где гроза родится вешняя,

Душа гуляет босиком…

Ах, я нездешняя, нездешняя

Здесь, где царит житейский гром.

Что тут прикидывать, что взвешивать

С вопросом праздным «Что почем?»…

Простите мне, но я нездешняя -

Мир ваших мер мне незнаком.

Калейдоскоп вертится бешено -

Я в нем струюсь печальным сном…

Не беспокойтесь, я нездешняя,

Я не задену вас крылом.

Сегодня с вами только внешне я:

Двойную жизнь мы с ней ведем -

С другою мной — со мной нездешнею,

Чей в облаках затерян дом.

Мы ходим не следом, не в масть и не в ногу,

И нам наше время не в пору немного.

Не значимся в списках, не числимся в сущих -

И нету нам места ни в сметах, ни в кущах.

Сбежав от Прокруста, ушли мы на волю

И нивой избрали тетрадное поле.

По узким тропинкам идут маргиналы

И там запредельные ловят сигналы.

Мы есть порождение сбоя системы.

Мы есть поражение заданной темы.

Мы вне Легиона — и движемся в гору.

И давит нас время, поскольку — не в пору…

Все знают, как на свете жить -

Заветный путь давно указан:

«Поэтом можешь ты не быть,

Но гражданином быть обязан».

Блажен, кто с детства ощутил

Любовь к кувалде и зубилу:

Он нужен всем, и всем он мил.

Счастливым он сойдет в могилу.

Но вот отчизны добрый сын,

И есть одно лишь «но» при этом:

Хоть он достойный гражданин,

Не быть не может он поэтом.

Что в порошок его сотрут,

Прогонят, дав под зад коленкой -

То будет лучшею оценкой

За долгий бескорыстный труд…

Писатели — голуби

С оливковыми ветвями в зубах.

Гурьбою по городу

Бродят, перелетают,

Обгаживая монументы,

А то и живых собратьев

Не прочь любовно обгадить -

Хлебом их не корми,

Не бросай им крошек

(Особенно женского полу)!

Ведь каждый писатель — что голубь:

Он пишу берет из сору,

Где стол ему, там и уборная.

Он — саблезубый голубь.

От точности до тошноты,

От половодья до пустоты,

От вечности до ветчины -

В тот круг мы все вовлечены.

Но как бы ни увлечены

Мы были мелким.

Дойти мы все обречены

До дна тарелки.

И вот тогда, на этом дне

Помыслим о последнем дне.

Колбасу отдельную (от мяса)

Ели мы когдатошней порой.

От патриотического кваса

Раздувался каждый, как герой.

Нынче в забегаловке любой мы

Сыщем (под хвостом) у пса фервекс,

Всяческих салямей всю обойму,

Криминал, безмыслие и секс.

Хорошо, что есть Сережа:

Водку чаем замени,

И утешит, и поможет,

И закусит за меня.

В шуме улиц иду не спеша,

Солнце в лужах ногой разбивая…

До чего изболелась душа -

Я сегодня душевнобольная!

Уныло годы потекли,

И все вздыхаю я:

Кому нужна она — квали-

фикация моя?

Ах, кто бы мог меня спасти

От невостребованности?

Можешь ты не знать испанского,

Но тогда не пить шампанского…

Ах, кабы знать бы, снять жупан с кого.

Но пыла не терять гражданского.

Цезурой пауза повисла,

Отдав тоску на милость лет.

— А где же смысл? — А нету смысла.

Остался только смысла след.

Разлегся город, точно в луже боров.

Кошмар живьем — эстетика Рабле:

Глаза старух глядят из‑за заборов.

Как перископы вражьих кораблей…

От разлуки и до встречи

То ль горчица, то ли мед…

Это утро или вечер -

Кто поймет?

Приму душ я, чистой стану

И, пока мы тут сидим.

Допеку всех и достану

Прямодушием своим!

Не спи, не спи, художник!

Не предавай сосну…

И ель, и подорожник,

И тещу, и жену!

А не послать ли в задницу

Этот мир, что так глуп и груб?..

Умереть планирую в пятницу.

Тебе завещаю обмыть мой труп!

Уж если стала я ненужной -

Оставлю я тебя в покое.

Терзать тебя своею дружбой

Не стану, как Демьян ухою.

Прости мне прежнее усердье:

Мне просто было невдомек,

Что у тебя на месте сердца

То, что должно быть промеж ног!

Два затонувших таракана

Попали контрабандой в суп.

Мне показалось это странно:

К чему б?

К источнику тепла

Припала, душу грея,

Под флейты и альты

Не ведая, где я…

Очнулась — вот дела!

Лежу у батареи…

Так вот какая ты,

Гримаса бытия!

И опять лежит на полках

Чье‑то сердце, чей‑то бред.

Ждет поэт, как на иголках

Откликов, которых — нет.