Совершенство

Глава 17. Маяк и шиповник

«Море внутри меня синее-синее Волны внутри меня сильные Солнце живёт во мне Моё солнце живёт во мне»

Ёлка — Моревнутри

После обеда я оставляю севший телефон заряжаться и отправляюсь на пляж с Лерой и Никитой, чтобы позагорать и отвлечься от заманчивой идеи уйти в палатку к Нестерову.

Тело тянет к нему, словно примагниченное и намекает на то, что пойди я к Марку — поспать ни ему, ни мне не удастся. Но здравый смысл подсказывает, что тот, кто так терпеливо охранял мой сон этой ночью нуждается в ответном одолжении с моей стороны. И в кои то веки я предпочитаю его послушать.

— Мы так за вас волновались, — причитает Дубинина, расстилая на горячем от солнца песке цветное махровое полотенце. — Я просила Ника вызвать спасателей еще ночью, боясь, что вы утонули, но он уговорил меня подождать до утра.

Сахаров угрюмо пожимает плечами:

— Ночью они все равно ничем бы не помогли. А утром все разрешилось само собой.

Никита садится на свое полотенце, расстеленное рядом с Леркиным. Он выглядит хмурым и задумчивым, но мне плевать на его настроение. Я никогда не отличалась сильной эмпатией и сейчас погружена в собственные переживания и мысли. Как пчелы вокруг грядки с клубникой они вьются вокруг Нестерова, в одночасье вопреки моей воле ставшего центром моей вселенной.

Сама не замечаю, как улыбаюсь украдкой от ощущения счастья, греющего изнутри, словно мое личное теплое солнце. Даже Дубинина внезапно перестает меня раздражать. Она говорит что-то жениху, но ее слова кажутся мне белым шумом. Хочется танцевать и обнять весь мир и это для меня настолько нехарактерно, что даже немного пугает.

«Ты влюбилась, Милашечка», — вкрадчиво констатирует чертенок, с мрачным видом размазывающий по красноватой мордашке крем от загара.

Его этот факт отчего-то совсем не радует, как и мое радужное настроение. Даже если и влюбилась, то что с того, если мне при этом хорошо и приятно?

«То, что Нестеров — не тот, в кого стоит влюбляться, — хмуро объясняет невидимый друг и, надвинув на глаза широкополую соломенную шляпу, укладывается загорать прямо на моем плече. — Он разобьет тебе сердце и заставит страдать».

Неправда. Марк обещал не причинять мне боли, и я ему верю. Он надежный и правильный. Нежный и заботливый. А как он целуется…

Чертенок недовольно фыркает:

«Ведешь себя как влюбленная школьница, право слово. Лучше бы включила привычную расчётливость и рациональность. Не причинить боли может лишь тот, чье мнение для тебя ничего не значит. А тот, кому ты доверяешь и заглядываешь в рот, причинит ее первым, попомни мои слова! Доверяя, ты даешь ему в руки кинжал и поворачиваешься спиной!»

Понятия не имею, как ведут себя влюбленные школьницы, потому что в школе я не влюблялась. После изнасилования я какое-то время на мужчин любого возраста смотреть не могла. Позже, уже закончив школу, поняла, что они делятся на опасных и безопасных, и научилась выбирать для отношений исключительно вторых.

Но Марк был прав, с ними было пресно и скучно. Наигравшись, я расставалась с каждым после пары месяцев, начиная охоту за следующим подобным экземпляром.

Сам процесс обольщения был захватывающим и интересным. Я чувствовала себя сильной и могущественной, словно сердца жертв находились в моих руках. Пульсировали гулко и монотонно. А я могла сжать любое в кулак и растереть в пыль, но никогда этого не делала, предпочитая просто уходить в тень, исчезать, сказываясь жутко занятой, сводя отношения на нет.

Возможно, кому-то из них и было больно, как Андрею Котову, оказавшемуся братом Зориной, но мне до этого никогда не было дела. Я жила как умела, стараясь не думать о собственном прошлом и видя собственное будущее слишком туманным, чтобы строить какие-то далеко идущие планы.

В мыслях об этом, не вслушиваюсь в беседу Никиты и Дубининой, а вынырнув из не самых приятных воспоминаний, обнаруживаю, что Лерка уснула, доверчиво прижавшись к груди жениха, в то время как сам он не сводит с меня пристального взгляда.

— Я волновался за тебя, Лана, — шепотом произносит он, поняв, что я его заметила.

Надо же, волновался он. А если бы я действительно утонула, то его «подождем до утра» привело бы к тому, что утром на острые скалы вынесло бы мной хладный посиневший труп. Почему-то я была уверена, что Нестеров, не окажись он рядом, нашел бы меня и ночью. Нашел, и не позволил бы погибнуть.

«Прекращай его идеализировать, это бесит», — шипит чертенок, приподнимая край соломеной шляпы.

А я не идеализирую. Просто вдруг отчетливо понимаю, насколько они разные: Ник и Марк. И в сравнении с другом, Сахаров — слабовольный и бесхребетный, хитрый и непорядочный. Вот уж про кого точно можно сказать, что, доверяя, вручаешь ему кинжал. Мне вдруг даже становится обидно за Лерку, что спит, не подозревая о его коварстве. Музу ему, видите ли, подавай!

— Я заметила, — шепотом хмыкаю я. — Что бы я делала без твоих волнений?

Сахаров в отчаянии вскидывает светлые брови:

— То, что с тобой был Нестеров, давало повод надеяться на то, что вы вернетесь, поэтому я ничего и не предпринял. Меня вообще не было рядом, когда вы вышли в море! — оправдывается он.

— Да уж, действительно, спасибо Марку.

— Послушай, давай сегодня вечером…

Но я не хочу его слушать, понимая, что ни сегодня вечером, ни завтра, ни вообще никогда, не желаю иметь с ним ничего общего. И собираюсь сообщить об этом немедленно:

— Нет, это ты послушай… — возмущенно прерываю я, но, кажется, делаю это слишком громко, потому что веки Дубининой дрожат, словно она вот-вот проснется.

Кажется, сейчас мы не выясним отношения. Ну и фиг с ним. Пусть живет в счастливом неведении относительно собственной скотской натуры. Отворачиваюсь от Сахарова и ложусь на живот, подкладывая руки под голову, а спину подставляю теплым солнечным лучам.

«С чего это ты вдруг такая правильная стала, Милашечка? — проникновенно вещает чертенок с плеча, которого я, хоть и не вижу, но отчетливо слышу. — Вот уже и Никита тебе стал неинтересен. Этот Нестеров на тебя дурно влияет, дорогуша».

О том, что Марк ему не нравится, я знаю и без того, но теперь вижу, что чертенок настроен против него слишком категорично. Ревнует, что ли? До этого он был единственным моим доверенным лицом, помимо Тоши, а сейчас мне очень хочется доверится надежности Нестерова.

«Пффф, с чего мне ревновать, не смеши мои копыта! Я — часть тебя, Милашечка, и от меня тебе никуда не деться!»

Худшая часть. А Нестеров открывает во мне лучшую. Более светлую правильную. И она, кажется, начинает перевешивать.

Чертенок ничего не отвечает и я, согревшись на солнце и предавшись сладким грезам о Марке, тоже проваливаюсь в сон, теряясь во времени.

Мне снится как туманным и дождливым днем я бегу по центральным улицам города. На мне короткие шорты в стиле сафари и завязанная модным узлом клетчатая рубашка. Задыхаясь и огибая прохожих, я бегу в сторону набережной по тому самому маршруту, по которому мы гуляли с Нестеровым в первый день нашего знакомства. Волосы завиваются от влажности и прилипают к лицу. Дыхание сбилось от быстрого бега. Но все это — мелочи. Отчего-то мне обязательно нужно куда-то успеть.

Не дожидаясь нужного сигнала светофора у Клевер Хауса, я несусь через дорогу на красный, едва не попав под дорогую иномарку, водитель которой сигналит и крутит мне пальцем у виска.

Вдыхаю аромат выпечки из магазина Лакомка на Семеновской, едва не сталкиваюсь с толпой спортсменов у Динамо и резко сворачиваю направо, чтобы обогнуть огромный стадион. Бегу мимо спортзала Ворлд Класса к бывшему океанариуму и там, вдалеке, на набережной, где, вопреки плохой погоде, почему-то солнечно, уже вижу силуэт того, кто мне нужен.

Широкие плечи и темный деловой костюм с белой рубашкой выделяют его из пестрой толпы, словно черно-белое фото в стопке цветных. Как и в тот раз, когда мы впервые встретились, пиджак Нестерова перекинут через согнутый локоть. Рукава белой рубашки закатаны.

На том самом месте, где мы когда-то расстались, а я мечтала никогда больше с ним не встречаться, он стоит спиной, не видя меня. Смотрит вдаль, на темные воды Амурского залива.

Ускоряюсь, а сердце колотится как сумасшедшее. Мне кажется, словно Марк может исчезнуть в одно мгновение, если я вдруг замедлюсь или остановлюсь.

Запыхавшись, когда легкие жжет до боли, подбегаю к нему и резко останавливаюсь. Обнимаю за плечи со спины, чувствуя привычный аромат бергамота.

— Я хочу быть с тобой, Нестеров. Только с тобой, — шепчу я, тяжело дыша, уткнувшись носом в его идеально выглаженную рубашку.

Но Марк не оборачивается. Стоит, словно ледяное изваяние, не говоря ничего в ответ. Внутри густой

черной лужей разлитой гуаши расползается отчаяние. Беспросветное и безнадежное, до дрожи в мышцах. И осознание, что я ничего не смогу изменить.

Просыпаюсь, понимая, что прошло несколько часов. Непонятный сон оставил внутри ощущение необъяснимой тревоги и беспокойства. В мистическую тайную силу сновидений я не верю и никогда не верила, поэтому просто стараюсь отогнать беспричинное волнение от себя.

Лерки и Никиты рядом нет. Их голоса шумят из лагеря, откуда доносится аромат дыма и чего-то съестного.

Поднимаюсь с полотенца, разминая затекшие от сна в неудобном положении мышцы. Солнце висит в нескольких метрах от воды, извещая оранжевым цветом о скором закате. Воздух стал прохладнее, а чайки как ни в чем ни бывало носятся над скалами, с криком выискивая пропитание.

В надежде на то, что Марк уже проснулся, я возвращаюсь в лагерь, к огню костра и Леркиным несмешным шуткам.

— Мы уже поужинали, — сообщает Дубинина, подвигая ко мне тарелку с жареной на костре свининой, пахнущей кисловатым маринадом и специями. — Не стали тебя будить, ты так крепко спала.

Еще бы, учитывая то, какая муть соизволила мне присниться.

«Не муть, а убедительное предупреждение держаться от Нестерова подальше, — ворчит чертенок с левого плеча. — Последний шанс тебе, дурехе, одуматься и сказать ему, что вам с ним не по пути».

Вместо ответа зеваю, еще не выйдя из сонного состояния и сажусь за стол. Вообще-то мясо, тем более, свинину, ещё и в виде шашлыка, я терпеть не могу. Оно совершенно не полезно, ни для кожи, ни для фигуры. И все же, съедаю несколько кусочков, закусывая свежими овощами. Всё равно сама я вряд ли приготовлю что-то получше.

— А где Марк? — спрашиваю я, хрустя длинными полосочками сладкого перца, обмакивая их в соевый соус. — Еще не проснулся?

— Проснулся, и поужинал с нами, но недавно ушел прогуляться по берегу, — отзывается Ник, по голосу которого я явственно слышу, что моя заинтересованность Нестеровым ему не нравится.

Отвечаю с улыбкой:

— Тогда и я прогуляюсь, — и добавляю в собственное оправдание: — Мне нужно поснимать местные красивые виды для контента.

На самом деле мне нужен безобидный предлог, чтобы найти Марка, поскольку у нас с ним есть один незаконченный разговор.

Поэтому я, предварительно сменив купальник на комплект телесного кружевного белья, а футболку — на более свежую и менее мятую, беру с собой серый велсофтовый плед и ухожу из лагеря на поиски Нестерова.

Плед — хороший предлог. Скоро похолодает и я могу сказать, что принесла его Марку, чтобы согреться.

По пути я и правда снимаю морские пейзажи, отпечатки собственных босых ног на мокром песке, выброшенные волнами ракушки, морские звезды и яркие краски разгорающегося заката.

«Не передумала? — печально интересуется чертенок. — Потом, когда жалеть будешь, не говори, что я не предупреждал. Сахаров был бы лучшим выбором».

Отзываюсь легко:

— Не скажу. Потому что жалеть не буду. А Сахаров — придурок и сейчас я не понимаю, что в нем вообще могло мне нравиться.

Легкий вечерний ветер, дующий с моря, приятно холодит кожу. Воздух пахнет водорослями и началом теплого лета, когда в груди само-собой появляется ощущение, что впереди ждет только хорошее. И этого хорошего много-много, что в ладонях не удержать.

Нестерова я замечаю издалека, в самом конце пляжа. Он устроился на песке, усевшись на точно такой же как у меня плед, и рисует что-то в неизменной папке с эскизами.

При виде него, дыхание прерывается. Сбивается уверенный шаг. Это не сомнения, а нечто другое, заставляющее путаться мысли и казаться самой себе неестественной, неправильной, несовершенной.

Подхожу ближе, когда, завидев меня, Марк усмехается:

— Соскучилась, милая?

— Вообще-то я хотела сказать, что принесла тебе плед, чтобы ты не замерз, — честно признаюсь я, а губы сами собой расплываются в глупой улыбке.

— Так скажи, — понимающе позволяет Нестеров.

Останавливаюсь в паре шагов и кривлю губы в притворном недовольстве:

— Не стану. Теперь эта причина не подходит.

Он кладет папку на плед и, опираясь на руки, пристально смотрит на меня снизу вверх, предлагает:

— Тогда давай притворимся, что я тебя ждал.

— А ты не ждал? — щурюсь, понимая, что разговор получается дурацкий.

— Скорее, надеялся, что ты придешь. И ты пришла.

Его выразительный взгляд скользит по моему телу, будто прикасаясь. Обводит черты лица, спускается к шее, плечам, груди, опускается к ногам, а потом снова возвращается к лицу, и мы смотрим друг на друга. Глаза в глаза.

— Так сильно меня недооценивал?

— Тебе не угодишь, милая, — пожимает плечами Марк, и приглашающие кивает на плед рядом с собой. — Иди ко мне.

— Женщина должна быть вредная и капризная, — поучительно заявляю я, благосклонно принимая приглашение и занимая место с ним рядом. — Так Кристиан Диор сказал.

Удостоверившись в том, что я рядом, Нестеров переводит взгляд на спокойную морскую воду.

— Сказал, — кивает он. — А потом сменил ориентацию. Так что лично я не стал бы слишком полагаться на его мнение в этом вопросе.

Усмехаюсь, но усмешка получается нервной. Впервые чувствую себя рядом с мужчиной настолько неуверенно и робко. Я привыкла легко подчинять их себе, манипулировать и эксплуатировать, а с ним все не так. С ним все впервые. И я снова теряюсь в непривычных ощущениях.

— Покажешь свои рисунки? — прошу я несмело. — Зачем ты все время носишь эту папку с собой?

— Привычка, оставшаяся с детства, когда я мечтал стать художником. А сейчас пригождается в работе.

Удивляюсь:

— Разве тебя не прочили с пеленок в директорское кресло?

Наши ладони на пледе совсем рядом, но не касаются друг друга. При этом я чувствую тепло и аромат его кожи и почти ощутимое напряжение между нами. Это словно новая игра, правила которой мне пока неизвестны.

— На роль отцовского преемника прочили брата, а не меня. А я был далек, как от строительства, так и от управленческой деятельности. Но всё сложилось иначе.

— Почему? — интересуюсь я.

Слова Марка не согласуются с мнением, которое уже успело у меня о нем сформироваться.

— За несколько месяцев до того, как я окончил школу, брат погиб в результате несчастного случая. И это изменило все мои планы, определив мою дальнейшую судьбу.

Сочувственно кладу пальцы на его ладонь:

— Мне жаль, что так случилось.

— Я давно это пережил, — отмахивается Марк, убирая руку, чтобы подать мне папку. — Как ты и говорила, багаж личных травм делает нас теми, кто мы есть. Просто подстроился под обстоятельства и сумел полюбить то, что делаю.

Вижу ещё один повод для восхищения в том, что травмирующие события сделали его сильнее и лучше. Марк сумел победить обстоятельства и теперь казалось, что он на своем месте. Более того, я не раз слышала, что он один из лучших профессионалов своего дела.

В его папке мне сразу бросается в глаза верхний карандашный набросок. Он не похож на остальные. Там изображена светлая башня маяка. Красивого, чем-то напоминающего Токаревский. Но вместо галечной косы, подходящей к основанию, оно тонет в крупных цветах шиповника. Они оплетают строение, будто планируют когда-нибудь поглотить целиком.

Когда-то он сравнивал с шиповником меня, за колючесть, проявленную при первой встрече:

— А говоришь, что не ждал, — провожу я подушечками пальцев по четким линиям наброска.

Морская влажность делает следы грифеля мягкими, и он легко пачкает кожу. Ну вот, теперь я еще и грязная. И без того мои волосы спутаны, макияж отсутствует, кожу стягивает от соли, а шорты и футболка мятые и не соответствуют модным трендам. Сейчас я как никогда далека от совершенства. Но как никогда счастлива.

— Ждал, — тихо отзывается Марк. — И нарисовал это, когда думал о тебе.

Нестеров серьезен, но взгляд зеленых глаз теплый и искренний. Я вижу в его расширенных зрачках свое отражение. Понимаю, что нравлюсь ему, несмотря на собственную неидеальность, что никто и никогда так на меня не смотрел, и мысли об этом заставляют чувствовать себя уверенней и смелей.

Листаю оставшиеся в папке эскизы. Они прекрасны, но ни один не цепляет меня так же, как тот маяк. Не задевает невидимые тонкие струны в моей душе. Словно в том первом рисунке скрыта какая-то интригующая тайна, понять которую я пока не могу. Возвращаюсь к нему.

— Можно я заберу?

Получив в ответ утвердительный кивок, вытаскиваю лист из-под зажима и, свернув в несколько раз, убираю в задний карман шорт. Не знаю, зачем он мне. Просто чувствую, что нужен. Бормочу негромко:

— Спасибо, — закрываю папку и кладу ее на плед рядом с собой.

Вместо ответа его горячая ладонь накрывает мои пальцы. Замираю на мгновение, пока Марк, как ни в чем ни бывало смотрит на темно-лазурную линию горизонта, где яркое закатное небо врезается в морскую гладь. Мне бы поучиться у него самообладанию.

Старательно отпечатываю памяти эту минуту. Закат. Ласковый шелест волн. Соль и свежесть. Марк.

И, наконец, решаюсь сообщить Нестерову о том, зачем я пришла.