Совершенство

Глава 19. Рыцарь Ночного дозора

«Мне просто нечего терять Кроме одной твоей любви Кроме одной твоей любви Ценою во весь мир»

Ёлка — Нечего терять

Утро начинается слишком внезапно.

С соленой и холодной приливной волны, окатившей нас обоих.

Нестеров просыпается первым и быстро откатывается, утащив за собой меня. Отплевываясь от воды и песка, дрожа от неожиданности и холода я оказываюсь лежащей на его широкой груди. Сонное состояние улетучивается слишком быстро. Успокаиваюсь, осознавая, что ничего критически страшного не произошло.

Мгновение мы смотрим друг на друга. Рассветные лучи падают на лицо Марка, придавая зелени его глаз оттенок свежей весенней травы. Белые песчинки, запутались в темных волосах. Губы такие маняще-припухшие. Их уголки очень заразительно подрагивают от едва сдерживаемой улыбки.

Поэтому хохотать мы начинаем одновременно. Торс Нестерова, на котором я так удобно устроилась, подрагивает от смеха. Ругаться не на кого и наше пробуждение действительно кажется глупой шуткой природы.

— Доброе утро, моя девочка, — ласково убирает он мокрую прядь волос с моего лица.

Теперь на двоих у нас лишь один сухой плед, а второй вымок насквозь.

Улыбаясь, целую его в покрытый темной щетиной подбородок, рассеянно бормочу:

— Доброе. Такое себе возвращение к действительности из мира сладких грез, знаешь ли.

— Обычно так и бывает, — его голос звучит тихо и бархатно, проникая сразу под кожу, вызывая мурашки. — Но у нас еще есть немного времени для того, чтобы то, что было в грезах, произошло наяву.

— Может позавтракаем сначала? — предлагаю я, сладко зевая. — Сейчас бы крепкого кофе, а потом уже все остальное.

Марк легко соглашается:

— Как скажешь.

Но размыкает объятия с видимой неохотой.

Никогда не встаю так рано, но после такого бодрящего пробуждения спать уже не хочется, поэтому на порцию кофеина я возлагаю большие надежды.

Когда мы выбираемся из-под пледа, обнаруживается страшное: волной прилива, что так некстати окатила нас с утра, унесло и часть одежды, причем, преимущественно моей. Остался только мой айфон, к счастью, не намокший, и шорты, да и те пыльные от песка.

За неимением иных вариантов, приходится прямо на голое тело облачиться в них и галантно предложенную Марком футболку.

Несмотря на это, мой настрой непривычно оптимистичен: даже у такой ситуации есть несомненный плюс, который заключается в том, что можно любоваться шикарным телосложением Нестерова, оставшимся в одних шортах. Без зазрения совести рассматривать, как красиво перекатываются под бронзовой кожей мышцы. Как редкие рассветные лучи бликуют золотом на его груди и прессе, пока мы бок о бок возвращаемся в лагерь.

Подмышкой у Нестерова зажата его бессменная папка с рисунками, до которой чудом не достала волна. Марк не берет меня за руку, но мы идем настолько близко, что пальцы часто соприкасаются друг с другом. На наших щиколотках до сих пор идентичные ссадины от страховочных лишей. Они не кажутся мне уродливыми. Это частичка нашего общего прошлого. Еще одна деталь, что сближает нас, помимо тысячи прочих.

Вокруг настолько тихо, что не хочется нарушать тишину разговорами. В прохладной утренней свежести шелестят волны и еле-слышно шуршит под ногами песок. Даже кузнечики в траве молчат, и вечно голодные крикливые чайки, кажется, тоже еще не проснулись. Это создаёт ощущение, что кроме нас двоих в целом мире никого не осталось. Как в каком-нибудь постапокалиптическом кино. Понимаю, что это иллюзия, но мне не хочется, чтобы она развеивалась.

Я еще не успела полностью осознать то, что произошло между мной и Нестеровым. Не уложила в голове тот факт, что Марк и я вместе. Не свыклась с ним. Он до сих пор вызывает в моем сознании восхищенное недоверие. Словно неожиданно сбывшаяся заветная мечта или сон, который после пробуждения никуда не делся.

Между нами больше нет соперничества, нет борьбы. Их место неожиданно заняли доверие, понимание и нежность. Не стесняюсь восхищения в собственном взгляде на него. В голове маленькими ростками начинают проклевываться мысли и мечты о нашем совместном будущем.

— Послушай, я, наверное, слишком тороплюсь, — все же решается нарушить благословенную тишину Нестеров, когда мы огибаем одну из высоких скал и до лагеря остается меньше сотни метров. — Но поскольку после возвращения я все время буду занят…

Прерываю с усмешкой:

— Опять о работе? Я не буду о ней слушать!

Смеюсь и демонстративно закрываю уши ладонями, но Марк сгребает меня в охапку за плечи и прижимает к груди. Разворачивает к себе лицом:

— Не о работе, — касается горячими пальцами моего подбородка, заставляя посмотреть в глаза. — Хочу, чтобы ты переехала ко мне. Я буду гораздо охотней и быстрей возвращаться из командировок, если буду знать, что ты меня ждешь.

Замираю, неверяще глядя на Нестерова. Но в его чарующих темно-зеленых глазах никакого подвоха. Там что-то другое, чему я пока не могу дать определения.

— Марк, я… — горло отчего-то перехватывает спазмом.

Его предложение слишком неожиданное. Понимаю, что в том, чтобы съехаться нет ничего сверхъестественного. Что это логично, пусть и слишком быстро. Разве я не успела удостовериться в том, что этот мужчина — лучший из всех, кого я встречала в своей жизни? Что он — идеален? Что с ним я впервые поняла, что мир вокруг не такой, каким я привыкла его видеть?

Нестеров ласково целует меня в кончик носа.

— Я не прошу тебя отвечать прямо сейчас. Просто подумай. А я приготовлю нам завтрак, чтобы ты стала более сговорчивой.

— Так не честно, — смеюсь я. — Еда — это запрещенный прием.

Нестеров лукаво подмигивает и легонько щелкает меня пальцем по кончику носа:

— Когда мне что-то действительно нужно, честность заботит меня в последнюю очередь. И если ты не согласишься даже после завтрака, у меня есть еще пара беспроигрышных идей, от которых у тебя не останется выбора.

Не могу сдержать улыбку, потому что воображение уже рисует мне эти идеи и заставляет смущенно отвести взгляд.

Все, кто был до Нестерова, после близости становились мне неинтересны. Превращались в эдакие сувениры, которые я мысленно вешала на стену, как переполненные гордостью охотники вывешивают трофейные оленьи рога. Но, вопреки обыкновению, после прошедшей ночи, вешать на стену Нестерова не хотелось. Хотелось повторить.

Когда Марк, получив от меня согласный кивок, размыкает объятия, мы продолжаем путь, во время которого я пытаюсь представить, каково это, после стольких лет одиночества, жить с кем-то. Не иметь от него секретов. Просыпаться и засыпать вместе. Подстраиваться под его планы. Ссориться и мириться. Находить компромиссы. Звучит интригующе и заманчиво.

В нашем лагере тоже царит тишина. Костер давно потух, на столе полупустая пивная бутылка и бокал с остатками шампанского. Кажется, Лера и Ник тоже вчера неплохо отдохнули вдвоем и сейчас отсыпаются.

Оказавшись в палатке, Нестеров берет несессер с зубной щеткой и пастой, перекидывает через плечо чистое полотенце, но прежде, чем уйти, внезапно останавливается на пороге тамбура и снова притягивает меня к себе. Прижимает к груди, утыкаясь носом в волосы на макушке.

С удовольствием обнимаю в ответ. Легко касаюсь губами горячей кожи на его груди. Тону в аромате бергамота и непривычном ощущении счастья, которое накрывает меня рядом с этим мужчиной. Оно приятно кружит голову и густым теплом разливается внутри.

Несколько мгновений мы стоим так, наслаждаясь друг другом и тишиной. Потом Марк все-таки уходит к ручью, оставив меня одну, чтобы переодеться.

Нехотя стягиваю с себя его футболку, чувствуя, как мягкая ткань скользит по коже. Все ощущения кажутся мне теперь новыми. Яркими, полными, живыми. Словно я сама теперь другая, а весь мир успел перевернуться за одну короткую летнюю ночь. Надеваю свежее нижнее белье и хлопковый бежевый костюм от Джейкоба Ли. Сбрызгиваю волосы сухим шампунем и собираю в объемный низкий пучок.

Уже представляю, как здорово будет, вернувшись домой, отлежаться в горячей ванне, вымыться дочиста, смыв с себя соль и песок, с новыми силами вернуться к блогерской деятельности, воспользовавшись тем, что о моей эпической битве с Зориной все забыли.

В мечтах об этом, выбираюсь из палатки. Выливаю в пустой чайник воду из пятилитровки. Вставляю в специальный отсек плиты ярко-красный газовый баллончик. Щелкаю переключателем. Подношу спичку к конфорке, зажигая огонь.

Внутри спокойно и легко. Даже чертенок, которого я вчера настойчиво попросила не вмешиваться в мою личную жизнь, послушно не появляется, чтобы отчитать меня, обозвать влюбленной дурочкой или отговорить от идеи жить вместе с Марком.

Я ведь уже поняла для себя, что соглашусь. Не столько потому, что Нестеров этого хочет. Скорее потому, что я и сама не хочу с ним расставаться. И мысль о том, чтобы быть с Марком рядом, начитает казаться мне последовательной и правильной.

Поглощенная этими расслабленными и приятными раздумьями, вздрагиваю от неожиданного вопроса Никиты.

— Ты провела эту ночь с Нестеровым, да?

Не заметив его приближения, от неожиданности просыпаю растворимый кофе мимо кружки, которую держала.

— Конечно, потому что имела на это полное право, — отвечаю я уверенно.

Понимаю, что мы давно должны были выяснить отношения и расставить все точки над «ё» в слове «просчёт». Все эти непонятные отношения с ним, все намеки и ложные надежды — моя ошибка и я готова ее признать и исправить.

— Послушай, Ник, — примирительно начинаю я, но Сахаров прерывает:

— В тот день, когда я встретил тебя, я понял, что ты — особенная. Рядом с тобой я чувствовал себя не тем, кто я есть. Кем-то более важным и значимым. Кем-то, кто может добиться большего. Кем-то, кто может пойти против всего, ради собственных интересов…

Надо же, сколько всего он успел надумать после моих призрачных обещаний и неясных намеков. Правду говорят, что человек видит то, что хочет видеть и слышит то, что хочет слышать.

— Ты и без меня можешь быть кем угодно. Но то, что было между нами — неправильно и глупо, — помня о разбитом сердце брата Зориной, будь он неладен, я стараюсь быть мягкой и тактичной.

— Не могу, Лана. Я чувствую себя проигравшим и униженным. А Марку просто в очередной раз нужно было доказать собственное превосходство надо мной и отобрать то, что я считал своим! — и, когда я думаю, что ситуация не сможет стать еще глупее, Сахаров принимается читать стихи: — «Любимая! Меня вы не любили. Не знали вы, что в сонмище людском я был как лошадь, загнанная в мыле, пришпоренная смелым ездоком. Не знали вы, что я в сплошном дыму, в развороченном бурей быте, с того и мучаюсь, что не пойму — куда несет нас рок событий. Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье. Когда кипит морская гладь — корабль в плачевном состоянье»… (отрывок стихотворения С.Есенина «Письмо к женщине»)

Мне хочется театрально закатить глаза, но я сдерживаюсь. Мозг у него в плачевном состоянии, а не корабль.

Глядя на Сахарова, не могу понять, как эта дурацкая страсть к чтению стихов могла когда-то казаться мне романтичной? Он видится мне сейчас настолько мелким, слабым и глупым, что всё, что я чувствую к нему — испанский стыд.

— Никита, — обрываю я уже жестче. — Прекрати этот фарс.

Но вместо того, чтобы прекратить, он делает шаг ближе:

— Просто дай мне хотя бы шанс доказать, что я лучше Марка!

Он перехватывает мое запястье, резко притягивает к себе и впивается в губы. Одновременно с этим его вторая ладонь болезненно зарывается в мои волосы на затылке, не позволяя отстраниться.

В сознании тут же цветными образами вспыхивают сцены из прошлого, когда я, еще подросток, прижата к кровати сильной мужской рукой, и меня точно так же насильно целуют, не позволяя закричать, пока вторая рука забирается под тонкую ночную сорочку.

Дыхание сбивается. Сердце разгоняется, словно мотоцикл, несущийся по хайвею. Начинающаяся паника уже касается липкими лапками холодеющих от ужаса плеч и открывает огромную зубастую пасть за моей спиной, готовясь проглотить целиком. Замираю в безотчетной оторопи.

Усилием воли заставляю себя вспомнить, что мне давно уже не шестнадцать. Скинуть с себя оцепенение.

Сомневаюсь всего пару секунд, прежде чем сильно укусить Сахарова за нижнюю губу и, упершись руками ему в грудь, наконец, оттолкнуть его от себя.

«Придурок» — гневно проносится в голове, когда я, тяжело дыша, неприязненно вытираю собственные губы тыльной стороной ладони.

Но сообщить об этом выводе Сахарову лично я не успеваю.

— Как вы могли! — говорит Дубинина, делая шаг из тамбура своей палатки. — Я ведь… я ведь доверяла вам… обоим!

Ее голос прерывается и дрожит. По трепещущим крыльям широкого носа, блестящим глазам и нервно заламываемым пальцам я вижу, что Лера сейчас заплачет.

Не знаю, как много она видела и слышала. Не знаю, что сказать ей, чтобы как-то объяснить произошедшее или успокоить. Есть ли какие-то слова, которые могут исправить сложившуюся дурацкую ситуацию? Какие-то грамотные логические аргументы, чтобы всё это выглядело не так паршиво? Если и есть, то я не могу их найти.

Мысленно чертыхаюсь несколько раз.

— Я верила вам! Любила! Как после… такого вообще доверять кому-то?

Дубинина растерянно качает головой из стороны в сторону, а слезы все-таки начинают ручьем катиться из ее широко раскрытых глаз. Закрыв лицо руками, она, коротко всхлипнув, обегает меня, чтобы унестись в сторону ручья.

— Лера, я всё тебе объясню! — вскрикивает Сахаров, бросившийся следом за ней. — Я здесь ни при чем, это все Лана!

И оба они на выходе из лагеря сталкиваются с Нестеровым, стоящим, словно мрачное безмолвное изваяние. Судя по взгляду, Марк тоже вовремя успел на разыгравшееся представление. И даже уже какие-то выводы сделал.

Мысленно чертыхаюсь еще несколько раз, понимая, что ситуация становится хуже и хуже с каждой секундой.

— Марк, — тихо произношу я, делая к нему осторожный шаг, когда и Лера и Никита скрываются из вида.

Ему я просто обязана объяснить произошедшее. Донести как-то, что я не виновата. Ладно, может и виновата частично в том, что я вообще затеяла эту идиотскую гонку за Сахаровым. Или в том, что не объяснилась с ним еще вчера, когда была такая возможность. Но я не целовала его! Разве может этот проклятый поцелуй всё испортить?

— Не надо, — ледяным бесцветным голосом останавливает меня Нестеров, выставляя вперед широкую ладонь и я понимаю, что выводы, которые он успел сделать о произошедшем, для меня явно не утешительные.

Становится по-настоящему страшно. Замираю на месте. Прошу негромко:

— Марк, пожалуйста, выслушай меня. Я не виновата. Я не хотела, чтобы так вышло!

— Но ведь вышло, — он скрещивает руки на груди и смотрит на меня сверху вниз, с демонстративной брезгливостью и враждебностью. — Поэтому какая теперь разница, кто и чего хотел?

В этот момент и мне хочется расплакаться от несправедливости и какой-то безысходности. От паршивости сложившейся ситуации. От боли, которая кровавым пятном разрастается внутри, когда Марк смотрит на меня вот так, как на раздражающий предмет мебели.

Тишина становится давящей и тяжелой, словно неподъемная бетонная плита. Стискивает грудную клетку, не позволяя дышать. Хоть бы чертенок появился и разрядил обстановку. Вывел меня из этого жуткого оцепенения. Или Нестеров сказал что-нибудь, пусть даже язвительное. Я сейчас согласна на любые эмоции, лишь бы не это холодное безразличие. Но он молчит. И я молчу тоже.

Ведь неважно, что я теперь скажу, какие приведу доводы. Марк уже воздвиг между нами огромную ледяную стену. Высокую-превысокую, как в «Игре Престолов». И теперь я для него — покрытая голубой корочкой льда одичалая, а он — гордый и непоколебимый рыцарь Ночного дозора в сверкающих латах, через которые не пробьется ни один аргумент в мое оправдание.

Поэтому я, все так же молча, дрожащими руками ставлю на стол кружку с насыпанным в нее гранулированным кофе, который так и не залила кипятком. И ухожу к самой кромке воды. Сажусь на влажный песок и опускаю голову на руки. Не плачу. Просто тяжело и глубоко дышу, пытаясь уложить внутри рассыпавшиеся яркими бусинами мысли.

Сил придает лишь крохотная надежда на то, что Лерка помирится с Сахаровым. Простит его за глупость, она ведь добрая и милосердная, и любит его, хоть он и редкостный идиот. И если они все-таки будут вместе, а Нестеров остынет, перестав на меня злиться, мы сможем поговорить. Я объясню ему всё и когда-нибудь мы все будем вспоминать эту нелепую ситуацию как глупый, но смешной эпизод.

Смотрю на то, как волны накатывают на песчаный берег, одна за одной. Слушаю их успокаивающий шелест. Судя по отдаленным голосам, Лера и Сахаров вскоре возвращаются в лагерь, а судя по интонациям, мириться они не собираются.

Там, за моей спиной, кипят сборы, но я так и сижу, не шевелясь.

Может, прав Никита и это я во всем виновата? Я привыкла жить одним днем, не думая о последствиях, не заботясь о чужих чувствах. Привыкла манипулировать такими как он. Привыкла к тому, что я сама по себе. Почему-то теперь моя жизнь воспринимается иначе. Так, словно этой ночью она разделилась на «до» и «после».

Кажется, я сижу на берегу уже несколько часов, когда на горизонте появляется силуэт нашей яхты. Завороженно смотрю на то, как он медленно приближается, понимая, что наш отдых на этом окончен.

И от этой мысли внутри разливаются глухая досада и мерзкая ноющая тоска.