Совершенство

Глава 29. День обещаний

«I'm fighting a battle I'm fighting my shadow Herd fears like they're cattle I'm fighting a battle, yeah I'm fighting my ego» I'm Still Here — Sia (Перевод: Я сражаюсь в битве. Я борюсь со своей тенью. Мои страхи окружают меня, словно стадо. Я сражаюсь в битве. Я бьюсь с моим вторым я.)

Сейчас мы друзья. Не так, как с Березой или Жаровым. Не так, как с Леркой. Не так, как с Тошей. Иначе.

— Ты правда мечтаешь навсегда уехать из Владивостока? — беззаботно интересуется Марк, когда разговор сворачивает в сторону моих планов и желаний.

Знаю, это брат растрепал Нестерову мои мечты, надежды и страхи, рассказал о моем прошлом то, о чем я сама не успела или не захотела. И если сперва это злило, то теперь ясно, что так Марку легче меня понять. Наверное, я и сама рассказала бы, если бы он у меня спросил.

— Думаю, да. Мне хочется жить там, где ритм не такой быстрый, солнце не прячется за тучами, чайки не гадят на машину, а люди улыбаются друг другу при встрече.

— Если такое тоскливое место и существует, оно точно наскучило бы тебе через неделю, — Нестеров подвигает ближе ко мне свою порцию клубничного десерта, потому что моя закончилась.

За пару часов, что мы проводим в Ла Траттории, успеваем обзавестись какими-то общими шутками, найти друг в друге что-то новое, обсудить массу интересных вещей. И расходиться совсем не хочется. Кажется, так работает волшебная атмосфера этого странного места.

— Не факт. Я с детства представляла, как буду жить в небольшом, красивом и чистом городе. И если появится возможность исполнить мечту, я не вижу ничего зазорного в том, чтобы попробовать.

Когда рядом Нестеров, а восхитительный клубничный тартар тает во рту, расползаясь по нёбу приятным кисло-сладким послевкусием, мечтать получается легко. Воображение изображает яркие картинки, в которых я безмерно счастлива, зачем-то пририсовывая в каждую из них Нестерова. И он смотрится в них рядом со мной донельзя органично в своем деловом костюме и с ленивой усмешкой на чувственных губах. Но в мечтах всегда так. В реальности все сложнее.

Фоновая музыка затихает. Вместо нее пианист в соседнем зале начинает негромко наигрывать какой-то классический вальс. Хочется танцевать, вероятно, из-за углеводов, которых я наелась сегодня в непомерных количествах.

— В таком случае, я рад, что пока у тебя такой возможности нет, — пожимает плечами Марк. — И ты живешь именно здесь, милая.

От того, что он снова называет меня так, я улыбаюсь.

— Это очень эгоистичные рассуждения, Нестеров. К тому же, ты сам улетаешь в командировку и понятия не имеешь о том, когда вернешься.

— Но ведь вернусь. Сейчас я, и правда, слишком занят попытками разгрести дела Аверина, проблемами собственной компании и объединением с «Архитеком». Однако это ведь не навсегда, — Марк многозначительно смотрит на часы.

Подтекст этого жеста понятен без слов.

— Торопишься, — скорее констатирую, чем спрашиваю я.

Он с видимой неохотой кивает:

— Да. Не улететь сегодня я уже не могу. Но отвезти тебя ещё успеваю.

Нестеров оплачивает счет и через наполненный звуками вальса первый зал мы выходим на улицу.

На центр Владивостока снова опустилась серая туманная дымка, которую легкий ветер принес с моря. Она легла на дома, дороги и улицы, словно легкая пелерина. Разогнала жаркую духоту и, несмотря на влажность, дышится сейчас легко и свободно.

Черный Лэнд легко минует дорожные пробки. Прелесть машины его габаритов в первую очередь в том, что большинство водителей малолитражек или седанов предусмотрительно уступают дорогу.

— Что всё-таки не так на том фото с Лаурой? — вспоминаю я, сидя рядом с Нестеровым на пассажирском сиденье.

— Так и не догадалась?

— Нет.

Снова открываю это изображение на экране айфона и смотрю, не замечая ничего, что могло бы указывать на его неправдоподобность.

— А ты удалишь меня из черного списка, если я расскажу? — лукаво улыбается Марк, не отвода глаз от перестраивающийся в другой ряд машины впереди.

Отвечаю вопросом на вопрос:

— Ты собираешься мне звонить?

— Может быть. Но по большей части мне просто не нравится сам факт того, что я там есть. Скажи, к какому дому подъехать, — просит он, когда мы снова оказываемся на площади Баляева.

Мне хватает мгновения для того, чтобы ответить себе самой на вопрос о том, хочу ли я, чтобы Нестеров знал, что я живу в «полтиннике». Однозначно не хочу. Его мнение обо мне и так не самое радужное. Если даже и есть ещё куда падать в его глазах, мне этого не хочется.

— К остановке, — отзываюсь я, отводя взгляд. — Так мне будет удобнее.

Марк поворачивает руль, чтобы прижаться к обочине у автобусной остановки, но хмуро спрашивает:

— Думаешь, я намереваюсь тебя сталкерить?

— Знаю, что не намереваешься, — успокаиваю я и понимаю, что даже рада, что он не понял, истинную причину моего отказа. — Так что все-таки не так с фото?

Либо я ловко перевожу тему разговора, либо Марк просто слишком торопится, чтобы выпытывать у меня адрес нового места жительства.

— Прическа, — сдается он, и мой взгляд против воли снова скользит по фото, на разблокированном экране айфона.

Действительно. Меня так заворожило изображение Нестерова, что Лауру я почти не рассматривала, а сделать это определенно стоило. На фото у цербера-помощницы волосы распущены и их длина всего-то чуть ниже плеч, в то время как сейчас она носит их собранными в высокий конский хвост, длина которого почти до поясницы. И как я не обратила внимания на такой явный признак?

— Оно старое, да?

— Ему уже года три, если не больше.

Долго же они были вместе. Хочется спросить об их теперешних отношениях, но я сдерживаюсь. Мы с Марком смотрим друг на друга, но его взгляд нечитаем. Не уверена, стоит ли тянуться к нему за поцелуем. Обещаю с улыбкой:

— Я удалю тебя из черного списка.

И отщелкиваю ремень безопасности, собираясь выйти, но Нестеров перехватывает мое запястье. Пальцами другой руки он ласково убирает волосы с плеча и касается малиново-фиолетового пятна на моей шее. С легкостью понимаю, что никакой вины за собой он не чувствует. И всё же это прикосновение вызывает ураган непрошенных эмоций, чувств и желаний. Но я лишь замираю, завороженная бутылочной зеленью его глаз. Даже дышать на миг забываю, пока сердце в груди трепещет, словно переливающиеся крылышки бабочки-махаона, пойманного сачком.

— Лучше пообещай, что позвонишь мне сама, когда соскучишься, — глухо произносит Марк своим бархатным голосом, от которого количество мурашек на моей коже моментально удваивается.

Большим пальцем он ласково гладит нежную кожу на внутренней стороне запястья, и я понимаю, что сейчас готова пообещать ему что угодно. Оглушенная стуком собственного сердца, молча киваю, не сумев произнести нужные слова вслух.

Но Марку этого, кажется, достаточно. Он разжимает пальцы и отпускает мою руку. Поняв, что поцелуя, которого я так ждала, не последует, несколько раз моргаю, сбрасывая с себя оцепенение.

Выхожу из машины. Не оглядываясь, поднимаюсь вверх по ступенькам. И, мысленно повторив обещание про себя, чертыхаюсь. Опять ловушка: позвонив, я признаю, что соскучилась.

Нестеров такой Нестеров. После того, как мы сегодня так хорошо провели время вместе, я начинаю скучать по нему, не успев отойти от черного Лэнда и десяти шагов. Но признаваться в этом, подтвердив звонком — не стану.

Оглядываюсь назад, наблюдаю за тем, как Марк уезжает и удаляю его номер из черного списка. Чувствуя искорки азарта внутри. Это похоже на начало нового соревнования, в котором проиграет тот, кто позвонит первым, а я намерена выиграть.

Площадь Баляева дальше от центра и от моря, и вместо туманной дымки она, словно большая чаша, доверху залита желтыми солнечными лучами. Горячими и густыми, несмотря на то что время близится к вечеру.

Поднимаясь к дому по крутому склону сопки, я отчего-то снова погружаюсь в сомнения и размышления о том, что сейчас между мной и Марком. Приятное сладкое послевкусие от клубничного тартара и нашей сегодняшней встречи перебивает открытие, что в наших отношениях что-то не так.

При том, что Нестеров мил и заботливо галантен, он не поцеловал меня, как раньше, хотя я почти нестерпимо жаждала снова почувствовать его губы на своих. Он больше не предлагал помощи, и ни о чем не просил. Да, Марк сказал, что он не с Лаурой, но ведь он и не со мной тоже.

В который раз жалею о том, что рядом больше нет чертенка, который находил для всего, что происходит в моей жизни, логичные и веселые объяснения.

Сама я пришла лишь к неприятной догадке, что Антон мог рассказать Марку обо мне что-то такое, что заставило его сделать какие-то новые и, судя по всему, неутешительные, выводы. Теперь Нестеров знает про меня слишком много для того, чтобы испытывать то же притяжение, что было раньше.

Но к чему наша сегодняшняя встреча? Неожиданная и приятная. Неужели случайность? По ощущениям больше похоже на свидание, хоть и произошедшее экспромтом.

У «полтинника» тихо. Жара загнала жильцов в прохладу бетонных стен и, обойдя гору оставленных кем-то бутылок, я спокойно вхожу в собственный подъезд, где всё ещё воняет гарью подожженного на днях мусоропровода.

Пожарные и полиция знают дорогу к этому дому лучше многих. Разве что, «скорой помощи» я здесь ещё не видела, но, наверное, и их визиты не редкость.

В пустой квартире теперь чувствую себя непривычно одиноко. Даже на пару тараканов, бегущих по фасаду кухонного шкафчика, реагирую без прежнего энтузиазма. Разувшись, шагаю в комнату, чтобы рухнуть на диван лицом вниз дабы не потревожить свежую татуировку на левой лопатке.

Долго лежу, радуясь легкому ветерку, рвущемуся в комнату через приоткрытое окно. Анализирую события сегодняшнего дня, и сама не замечаю, как засыпаю, погружаясь в дремоту, словно в пушистый и мягкий слой сахарной ваты.

А просыпаюсь через какое-то время от стука в дверь.

Состояние паршивое. Обезболивающий гель, которым Ирэн смазала кожу на лопатке перестал действовать и теперь место нового рисунка болит так, словно его снова колют острой иглой. Всё тело от жары покрылось потом, и футболка неприятно липнет к спине. С трудом прихожу в себя и встаю, когда глухой стук повторяется.

Я никого не жду и знаю, что открывать незнакомцам нельзя. А открывать незнакомцам в «полтиннике» — непозволительная беспечность.

Дверного звонка нет и, когда стучат снова, я осторожно подхожу к двери.

— Кто?

— Фельдшер скорой помощи, — отвечает мне женский голос из-за двери. — Ваша соседка нуждается в срочной госпитализации, но отказывается ехать, вы не могли бы помочь?

Я никогда не была излишне легкомысленной и знаю, что преступники умеют быть крайне изобретательны. Но в голосе женщины, представившийся фельдшером, звучит искренняя обеспокоенность.

Чертенок точно напомнил бы, что «моя хата с краю», но в голове непривычно тихо и я открываю дверной замок, оставив цепочку. Девушка, стоящая в полумраке узкого коридора, на несколько лет старше меня. Она действительно одета в белый халат.

Интересуюсь:

— А причем здесь я?

— Говорит, ей собаку не с кем оставить.

Так это соседка клыкастого монстра вызвала врачей?

— И чем я смогу помочь? — до сих пор не понимаю я. — Я ведь к этой жуткой псине на метр не подойду.

Всё же зачем-то обуваюсь и плетусь следом за фельдшером в соседнюю квартиру.

Там в ярком пятне лампы дневного света мужчина-врач с блестящими нитями седины в темных волосах разговаривает с моей соседкой. Одетая в свой несуразный велюровый костюм, она виновато опускает глаза на собственные ноги, одна из которых как-то неестественно вытянута и перебинтована.

Не прерывая их разговора, вхожу. Озираюсь. Планировка соседней гостинки точь-в-точь как у моей, разве что мебель другая. Отыскиваю боязливым взглядом пресловутую псину, боясь, как бы не бросилась на меня из какого-нибудь угла. Но пес обнаруживается чинно сидящим у дивана и выглядит озадаченным и непривыкшим к такому скоплению народа в собственном доме.

— Здравствуйте, — повернувшись к входу, у которого я растеряно мнусь, здоровается доктор. — Вы соседка, я так понимаю? Нам нужно госпитализировать Елену в тысячекоечную больницу, у неё серьезный перелом, требуется лечение в условиях стационара. А собаку оставить некому. Сможете помочь?

Смотрю на соседку. До этой минуты я даже понятия не имела о том, как её зовут, не говоря уже о желании прийти на выручку. Елена тоже поднимает глаза на меня. В них плещется волнами боль от перелома, разочарование, вина и досада. Она не просит меня позаботиться о жуткой псине. Понимает, что откажу. Но ведь врач уже попросил.

Внутри возникает странная легкость. Ускоряется пульс. Чувствую, как внутренности будто вибрируют от чистоты и правильности порыва в кои то веки совершить что-то хорошее.

Чертенок сказал бы, что именно такой порыв привел нас в этот жуткий, оккупированный тараканами, дом, и лишил всего, к чему мы привыкли. Вот только нет больше никаких «нас». Есть я одна. И только я теперь принимаю решения о том, что правильно, а что нет.

— А он меня не сожрёт? — интересуюсь, уверенно делая шаг вперед.

Глаза соседки увеличиваются в размере. Она не ожидала такого вопроса, а врач с добродушной усмешкой наклоняется и вместо ответа гладит монстра по широкой светлой шее. Видимо, то, что сотрудники скорой помощи живы и здоровы должно являться показателем его безобидности. Но я полна сомнений. Пес точно какой-то бойцовской породы. К таким лучше не подходить без необходимости. Елена тихо произносит:

— Мак не укусит. Он слишком добродушный для своей породы, даже заводчица говорит, что он и мухи не обидит.

Вот пусть бы заводчица его и забирала. Но то, что пес не оттяпал руку бесстрашному врачу, немного обнадеживает и я подхожу к зверю ближе. Трогаю короткую шерсть, колючую и жесткую, как у щетки. Спрашиваю:

— Это надолго?

— Не меньше месяца, — вздыхает доктор. — Перелом нехороший. Нужно время и на лечение и на реабилитацию.

Снова смотрю на соседку. Неужели больше некому позаботиться о ее монструозной псине? Зачем она вообще завела такую собаку? И, видимо, мои сомнения написаны на лице, потому что Елена произносит:

— Его моей дочери подарили, ещё когда в институте училась. А потом она замуж вышла, родила, а у внука на шерсть аллергия. И больше мне некого попросить взять Мака на время.

После этого она опускает взгляд на собственную ногу. Не завидую её состоянию и положению и даже ловлю себя на жалости. Лишиться возможности свободно передвигаться на целый месяц — такое себе удовольствие.

Перебороть свой страх непросто, но я снова глажу пса по холке. Тот в ответ морщит лоб, словно пытаясь понять, нравлюсь я ему или нет. Интересная у него мимика. Но, когда он сидит так спокойно и расслабленно, то не вызывает у меня прежнего ужаса. Смотрю на собственное отражение в его больших круглых зрачках, и пес осторожно ведет черным кожистым носом, принюхиваясь.

Мне даже принюхиваться не надо, чтобы почувствовать, что он пахнет псиной, и вспомнить, что вообще-то не люблю животных. Но меня же никто не просит его любить. Потерплю месяц. Но, кажется, этот месяц будет долгим.

— Ладно, — говорю, стараясь заглушить доводы здравого смысла о том, что о подобном опрометчивом обещании я, вероятнее всего, сильно пожалею.

Соседка, удивленная моей неожиданной сговорчивостью, рассказывает о том, где нехитрое собачье приданое: огромный мешок с кормом, который я перетаскиваю к себе, и миски на металлической подставке. Рассказывает о том, как часто гулять, мыть лапы и прочее. Стараюсь запомнить, но получается плохо.

— Спасибо тебе, — искренне говорит Елена, пока подошедшие из машины санитары перекладывают её на носилки, и заминается на мгновение, понимая, что даже имени моего не знает.

Уголок губ вздрагивает, когда я представляюсь:

— Милана.

— Спасибо тебе, Милана.

Когда носилки собираются уносить по коридору к лестнице, вспоминаю вдруг:

— А почему «Мак?

Хочется знать, Бигмак он всё-таки, или Макбук? Но, оказывается, что ни тот и ни другой.

— Макиавелли, — отзывается соседка.

— Это в честь философа, который «Государя» написал?

Не читала его трудов, но, кажется, проходила что-то такое в школе. И снова оказываюсь не права. Елена объясняет.

— Нет, в честь какого-то темнокожего певца, который взял себе псевдоним в честь того, первого, который философ.

Потом соседку всё же уносят на носилках, а я остаюсь в коридоре подъезда, сжимая в руках плотную ленту собачьего поводка и пытаясь вспомнить, какой певец выступал под таким псевдонимом. Кажется, я такое не слушаю и дочь Елены явно или сильно старше, или моложе меня. Тяну поводок, ворча:

— Пойдем, певец-философ.

Оказавшись в моей гостинке, Мак долго бродит, громко цокая по линолеуму когтями. Обнюхивает каждый угол, сует везде свою жуткую морду, иногда подходит и тычет мокрым носом в мои колени, пока я сижу и смотрю за его хождениями, не найдя себе иного, более полезного занятия.

Нужно научиться быть хозяйкой этого клыкастого монстра, следить, чтобы он не сожрал меня или еще кого-нибудь. Придется снова искать работу. И не звонить Нестерову. Звучит как план. Ну почти.

Тишину, нарушаемую лишь стуком когтей Мака, разрывает писк телефонного сигнала, оповещающего о новом сообщении. Оно от Ирэн. Сегодня мы обменялись номерами, чтобы я могла вернуть ей деньги, как обещала.

«Мил, ко мне после сегодняшнего эфира с тобой столько народу записалось, что деньги можешь не возвращать. Считай, что по бартеру поработали. Но подписчики столько вопросов шлют про тебя, что, я думаю, зря ты ушла из соцсетей».

Отвечаю ей, а сама не могу избавиться от мысли, что начинаю скучать по тем временам, когда считала себя блогером. Пальцы доведенным до автоматизма движением открывают профиль соцсети, из которого я вышла, психанув после видео Березы.

И, хотя количество подписчиков прежнее, на значке уведомлений наклейка о том, что их больше пятисот. В основном вопросы из серии «что случилось» и «куда пропала». Много свежих, сегодняшних, о татуировке и о том, почему я расплакалась, неужели настолько больно? Кто-то интересуется тем таинственным мужчиной, что так сильно изменил мою жизнь, кто-то правдивостью суждений Березы. Со мной остались лишь самые стойкие, верные и любопытные.

Но я не могу вернуться и удовлетворить их любопытство, потому что той Миланы Авериной — красивой, уверенной в себе, холеной и высокомерной, больше нет. Как нет больше той красивой картинки, которую все они привыкли видеть. Есть я. А такую меня, как сейчас — обычную и уязвимую неудачницу никто не знает и вряд ли захочет знать.

Постукиваю пальцами с облупившимся гель-лаком по экрану и, швырнув айфон на диван, отправляюсь греть чайники, чтобы помыться. Мак укладывается у входной двери и, кажется, спит, пуская слюни на коврик. Во сне он не выглядит таким жутким, и я уже прохожу мимо пса совсем без опаски.

Воспоминания о счастливых блогерских временах не отпускают пока я моюсь в прохладной воде. Несмотря на то, что за день дом прогрелся от летней жары и температура достаточно высокая, я все равно мерзну и стараюсь побыстрей смыть с кожи пену от геля. Дрожу, заворачиваясь в полотенце и выхожу из ванны.

Взвизгиваю:

— Мак! Нельзя! Выплюни сейчас же!

Забыв нужную команду, подбегаю и бесстрашно выхватываю из собачьей пасти телефон. К счастью, пес обнаружил его только что и не успел погрызть, лишь обслюнявил. Брезгливо вытираю экран и чехол о полотенце.

— Фу, блин! Вот же гадство!

Мак, чуть было не лишивший меня последнего средства общения с окружающим миром, смотрит, удивленно склонив голову на бок. Морщит гладкий, покрытый короткой шерстью, лоб.

— Дурак дурной! — фыркаю я, разозлившись.

Надеваю пижаму и забираюсь под плед. Отпихиваю провинившегося пса, пытающего улечься со мной, ногами.

— Кыш! Не знаю, где ты там спал до этого, но сейчас ты спишь на полу, Мак!

И вдруг усмехаюсь от того, как имя дурацкой собаки созвучно с другим именем, которое никак не выходит из головы. Различие всего в одной букве «р». Это так глупо и почему-то так смешно!

Кажется, я как-то картаво сформулировала свой запрос ко вселенной, что в результате получила вместо шикарного во всех отношениях Марка, жуткую псину с клыками, слюнями и колючей шерстью, которой он за несколько часов успел засыпать весь пол.

Отсмеявшись, тупо смотрю в потолок, по которому куда-то спешит таракан, совсем не боящийся света.

Черт. Моя жизнь катится непонятно куда и с каждым днем, моими же стараниями, становится всё незавиднее. Интересно, момент, когда хуже быть не может все-таки наступит или нет?

С мыслью о том, что терять все равно нечего, фотографирую таракана на камеру смартфона. Да, красивой картинкой я больше похвастаться не могу, но, может, и не надо?

И я даю еще одно обещание. Уже третье, но сегодня, видимо, просто день идиотских обещаний.

Выкладываю фото в статус с надписью «завтра в десять я выйду в эфир и отвечу на ваши вопросы», чтобы не дать себе возможности передумать.