Совет знаменосцев

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Товарищ!

Друг!

Где твое знамя?

Оторвись от книги. Замедли в пути шаг. Проснись ночью.

Где твое знамя?

Ты хорошо знаешь об этом? Ты уверен, что оно в надежном месте? Стоит, опустив алое крыло, защищенное кольцом бесстрашных сердец.

А вдруг со знаменем что-то случилось! С красным знаменем. С твоим знаменем.

И если сердце забьет тревогу днем, ночью, в походе, дома, — прислушайся. Знамя зовет. Знамя в опасности.

Знаменосец Володя Бубенец вспомнил о знамени ночью, накануне отъезда в Москву.

Вчера был последний день перед каникулами. Вечером Володя с активистами дружины пришел на слет. Знамя было с ним. Он хорошо помнит, как запели раскатистые голоса горнов и прозвучала команда ведущего:

— Знамена внести!

Володя Бубенец развернул полотнище, крепко взялся за древко и поднял над собой знамя. Вместе с другими знаменосцами Володя вошел в зал. Он нес знамя через притихшие ряды ребят: белые — от рубах, алые — от галстуков. Ребята вскинули руки для салюта, и казалось, что одновременно взлетела целая стая птиц.

Потом Володя Бубенец очутился на сцене и поставил древко к ноге, как солдаты ставят оружие. Володе казалось, что полотнище, древко и он сам были одним целым. Когда Володя делал глубокий вздох, знамя легонько вздрагивало, словно тоже дышало.

После слета ребята расходились по домам, а Володе Бубенцу еще нужно было зайти в школу, отнести знамя.

— До свиданья, Бубенчик! — кричали ребята, переходя на другую сторону.

— Пока! — буркнул под нос Володя и зашагал быстрее.

Ему было досадно, что он напоследок не может побыть с друзьями, не может вприпрыжку бежать с ними, размахивать свободными руками. Руки были заняты: он нес знамя.

Сначала свернутое знамя лежало на плече. Потом Володя взял его под мышку. Он оглянулся, грустно посмотрел вслед уходящим ребятам и позавидовал им. И от этого знамя показалось ему тяжелым и нескладным. Володя перекладывал его из одной руки в другую, с одного плеча на другое и незаметно ускорял шаг.

«Сейчас дойду до школы, — думал он, — поставлю знамя и… свободен!»

Ночью, лежа с открытыми глазами в постели, Володя хорошо представлял себе, как он вошел в школу, стянул шапку и сказал нянечке, тете Зине: «Раздеваться не буду. Только поставлю знамя и назад!»

Было поздно. Школа опустела. На этажах уже погасили свет. Володины шаги гулко отдавались в безлюдном коридоре. Он подбежал к пионерской комнате и дернул за ручку. Дверь не открывалась. Держа знамя под мышкой, Володя Бубенец зашагал к канцелярии. Надавил на дверь плечом. Дверь не подалась. Володя зашагал дальше по коридору. Знамя мешало ему идти. Оно своим длинным древком задевало за выступы, застревало в дверях. Потом оно застучало по ступенькам: Володя пошел на следующий этаж.

Дверь одного из классов оказалась открытой. Володя вошел в класс и, не зажигая свет, поставил знамя в угол. Потом хлопнул дверью и опрометью помчался вниз…

В каком классе он оставил знамя? На третьем этаже или на четвертом?

Ночь. За окном синий снег. Кажется, что война вставлены синеватые стекла. Тихо. И только сквозь двойные рамы слышно, как дворник орудует скребком: хррр, хррр… Володя лежит в постели с открытыми глазами. Сердце бьет тревогу.

Где знамя?

«Завтра найду. А сейчас пора спать!» — сам себе говорит Володя Бубенец, хотя прекрасно понимает, что завтра искать будет некогда. Он ложится на правый бок. Натягивает одеяло. Закрывает глаза.

Сон не приходит.

«На третьем этаже или на четвертом?»

За окном хрустит морозный снег под скребком дворника: хррр, хррр…

«В 7 „А“ или в 10 „Б“?»

«Спи! — сам себе приказывает Володя. — Спи!»

Но этот приказ никак не выполнишь. Часы в соседней комнате пробили шесть раз. Разве ночь уже прошла и наступило утро? Шесть часов утра. До поезда остается три часа. «Время есть! — подумал Володя, — сбегаю в школу, найду знамя, уеду со спокойной совестью».

Володя оделся и на цыпочках вышел в коридор.

И вдруг его одолело сомнение: «Стоит ли бежать в школу за три часа до отхода поезда? Ведь так можно и опоздать. Тогда прощай, Москва!.. Знамя не иголка, найдется. А если не найдется?..»

И тут Володя вспомнил магазин, где на витрине красовались знамена, вымпелы, транспаранты. Знамена — большие, маленькие, шелковые, кумачовые, бархатные, с тяжелыми золотыми кистями и без кистей. Магазин знамен. Здесь можно раздобыть знамя. И какое знамя! Не то что старенькое дружинное: оно выгорело на солнце, мокло под дождями. Нет, в магазине знамена новенькие, с иголочки. Даже лучше будет, чем старое.

Деньги? Деньги есть. Вот уже полгода Володя Бубенец копит деньги на велосипед.

В копилке немало денег. На знамя хватит.

Жалко? Сам виноват, не будешь раззявой.

«Возьму и куплю знамя!» — подумал Володя, и покой возвратился к нему.

Он уже стал было стягивать с себя пальто, но в это время щелкнул замок, дверь тихо отворилась, и на пороге показался Володин сосед по квартире Игнат Петрович. Его пальто и шапка были покрыты таким густым слоем снега, будто он принес на плечах с улицы полметели. Усы у него были щеточкой, скулы острые. Глубоко посаженные, умные, с хитринкой глаза смотрели на Володю с недоумением.

Игнат Петрович снял шапку, отряхнул с нее снег и потер замлевшее на морозе ухо.

— Куда это ты собрался ни свет ни заря? — спросил он Володю.

— К отъезду готовлюсь, — невпопад ответил Володя и тут же подумал: «Игнат Петрович человек бывалый, все знает. Возьму и спрошу его о знамени».

— Игнат Петрович, а сколько стоит знамя? — обратился он к Игнату Петровичу.

Игнат Петрович был так удивлен этим вопросом, что не сразу понял его и даже спросил:

— Какое знамя?

— Как — какое, — в свою очередь, удивился Володя, — красное!

— Красное? — Старик внимательно посмотрел в глаза мальчику.

Чувствовалось, что вопрос мальчика заставил его призадуматься и неожиданно разбудил в нем какие-то далекие воспоминания.

— Могу сказать… Дорого! Впрочем, давай подсчитаем, — сказал старик и выставил одну руку вперед, словно собирался подсчитывать и загибать пальцы.

Вот что рассказал Игнат Петрович Володе.

Было это много лет назад, в 1905 году.

В воздухе пахло грозой — приближалась первая русская революция. Рабочие запасались оружием для боев с царем. Тогда-то большевики Харьковского депо Южных дорог решили, что им не обойтись без красного революционного знамени. А для этого нужны были деньги.

Вот и встали сборщики в день получки у окошечка с короткой надписью «Касса». Получает рабочий деньги, а сборщик пальцем манит его к себе — «Должок!» Рабочие уже знали, что это за «должок». И каждый совал в кулак сборщику кто пятак, кто пятиалтынный, а кто и серебряный полтинник с головой царя вместо решки. А ведь каждая такая монета была недоеденным ломтем хлеба, потому как у рабочих каждая копейка на счету.

И все же к концу дня в шапке у сборщика оказалось около двадцати рублей денег. Их вручили слесарю Николаю Коваленко:

— Вот, держи двадцать целковых. Чтобы к завтрашнему дню было знамя!

Коваленко принял деньги, пересчитал их до последней копейки и отправился в магазин. Он купил алого шелку и золотой канители. Покупку принес домой и отдал жене.

Никогда не приходилось жене рабочего шить знамена. Всю ночь вместе с подругой просидела она за работой. Подрубили полотнище, на нижнем краю вышили золотые зигзаги. А на рассвете золотой ниткой по алому шелку написали слова: «Да здравствует социализм». И чуть пониже поставили золотую дату: «1905».

Отправляясь в депо, Николай сложил новенькое знамя вчетверо и спрятал его под куртку. Ему не терпелось развернуть знамя и показать его всем своим товарищам, но было еще не время.

Когда кончился рабочий день, над Харьковом вдруг запели хриплые тревожные гудки. Рабочие стали собираться на митинг. И тут Коваленко вскочил на паровоз, развернул знамя и поднял его двумя руками над головой. Он держал над собой знамя и во весь голос выкликал слова:

— Настало время. Пора в бой!

Он произносил эти слова громко, с расстановкой, словно они были написаны на знамени, а он читал их вслух.

Увидев знамя, рабочие обрадовались. Десятки рук потянулись к нему. Казалось, что знамя сразу наполнило сердца людей уверенностью, сплотило их. Они теснились вокруг знаменосца, и каждому хотелось коснуться рукой алого полотнища. Теперь с красным знаменем им уже ничего не было страшно.

Откуда-то появилось древко. Застучал молоток. И вот первый рабочий-знаменосец Николай Коваленко встает впереди колонны рабочих, держа в руках красное знамя. Колонна вышла из ворот депо с песней и со знаменем. Народу в городе было много. Все были возбуждены и пели революционные песни. Но никто еще не успел обзавестись знаменем, а у рабочих Харьковского депо было красное знамя.

Через несколько дней в городе начались баррикадные бои. Николай сражался на баррикаде вместе с братом. А рядом с ним развевалось знамя, потому что он никогда с ним не расставался. К концу дня из-за угла выскочили казаки. Увидев красное знамя, они озверели. «Эгей-гей-гей! Вперед!» — крикнул есаул и пришпорил коня. Казаки лавиной неслись на баррикаду и стреляли.

Однако и рабочие не остались в долгу: они встретили казаков меткими залпами. Один казак упал с коня, другой… Казаки повернули. Но и на баррикадах проливалась кровь. От казачьей пули замертво упал брат Николая. Сам знаменосец был ранен, но красное знамя не выпустил из рук. Слишком дорого было ему знамя, поднявшее рабочих на бой с царем.

Когда стихли последние выстрелы, тут же на Соборной площади, на баррикаде рабочие решили сделать знамя — памяти павших бойцов. И снова жена Николая всю ночь сидела с иглой над шелковым стягом. Только шелк был не алым, а черным. А на другой день на баррикаде рядом с красным знаменем появилось черное. На нем было написано: «Слава павшим борцам за свободу». И опять год «1905». Жена знаменосца была малограмотной и «за свободу» вышила в одно слово. Но исправлять ошибку было некогда.

Баррикада продолжала сражаться. Над ней по-прежнему развевалось красное знамя. Только на него теперь уже смотрели не как на новинку. Солдатам революции казалось, что они всю жизнь сражались под этим знаменем. С каждым днем оно становилось все дороже и дороже защитникам баррикады… С опаской издалека поглядывали на красное знамя казаки: нет, его не возьмешь голыми руками!

А когда царю удалось, наконец, подавить первую русскую революцию, знаменосец Николай Коваленко принес домой оба знамени. Как спрятать их подальше, чтобы никакие жандармские ищейки не могли их найти? И опять на помощь знаменосцу пришла его подруга.

— Давай зашьем знамена в одеяло, — предложила она.

— Верно! — сказал Николай. — Там их никакие шпики не найдут.

И действительно, когда однажды в дом Коваленко нагрянули с обыском жандармы, им так к не удалось найти славных знамен.

Зато когда товарищам было особенно трудно, Николай доставал знамена из тайника и приносил их в депо. Рабочие рассматривали красное знамя и вспоминали о том, как трусливо бежали казаки от их баррикады. Трогали рукой черный шелк траурного знамени — вспоминали павших товарищей. И снова уверенность возвращалась к товарищам Николая. «Знамена борьбы живут. Значит, будет последний и решительный бой!»

В 1913 году Николая сослали. Покидая родной город, он успел передать знамена матери. А когда после революции 1917 года вернулся домой, то увидел родные знамена в руках демонстрантов. Теперь знамена реяли не над гребнем баррикады — они развевались над свободным городом.

Но испытания славных знамен на этом не кончились. На Украину хлынули войска Деникина, немцы, и славный знаменосец Николай Коваленко снова надежно спрятал знамена. Ведь теперь цена этих знамен исчислялась не медяками и серебряными, а кровью павших бойцов-революционеров. А когда Деникин и немцы были выбиты из Украины, рабочие Харьковского депо поставили свои дорогие знамена в красный уголок на самое почетное место.

— Дедушка Игнат, а вы откуда знаете про эти знамена? — спросил Володя, внимательно слушавший всю эту историю.

— Как же мне не знать, — ответил старик, — ведь я при этом знамени тоже знаменосцем состоял. А тебе для чего понадобилось узнать цену знамени, а?

Но Володя уже не слышал его слов. Он сбегáл по ступенькам вниз.

Володя выбежал на улицу и от ветра у него перехватило дыхание. На улице было безлюдно. Только дворники и почтальоны уже начали свой ранний рабочий день. Володя шел по пустынному городу, и как-то невольно на память ему пришел рассказ старого большевика, бывшего гостем на сборе дружины. События, о которых он рассказывал, тоже произошли в холодном, безлюдном городе.

Далеко от Томска до Петербурга. Но залпы кровавого воскресенья были услышаны томскими большевиками, и они призвали всех рабочих выйти на демонстрацию. Во главе огромной колонны шел рабочий-большевик Кононов с красным знаменем. Медленно и грозно двигалась колонна по городу. И вдруг наперерез безоружным рабочим устремились казаки.

— Р-р-разойдись! — зычным голосом скомандовал демонстрантам казачий есаул.

Но колонна продолжала двигаться вперед: никто не собирался расходиться.

Тогда казаки врезались в колонну. Блеснули шашки. Прозвучали выстрелы. У рабочих не было оружия, а казаки были вооружены до зубов. Несколько казаков устремились к знаменосцу. Им очень хотелось завладеть красным знаменем.

Заметив их приближение, Кононов быстро оторвал знамя от древка и спрятал его на груди. Озверевшие казаки выстрелили в упор в знаменосца. Он покачнулся. Упал.

Вечером большевики собрались на тайное совещание.

— Где знамя?

Из-за стола поднялся Сергей Миронович Киров и сказал:

— Знамя было у товарища Кононова, Он погиб. Знамя осталось у него.

— Надо любой ценой вернуть знамя! — решили все большевики. — Оно может попасть в руки полиции.

И тогда Киров обвел всех собравшихся взглядом, полным решимости, и сказал:

— Нельзя медлить ни минуты. Надо сейчас же идти.

— Сейчас опасно, — возразили товарищи, по городу рыщут сыщики и жандармы. Подождем до утра.

— До утра ждать нельзя, — возразил Сергей Миронович. — Я пойду сейчас.

Напрасно товарищи убеждали его дождаться рассвета.

Киров был тверд в своем решении. Он встал, надел пальто, надвинул треух на самые глаза и вышел из дома.

Сергей Миронович прокрался в морг, где лежали тела убитых рабочих, отыскал там Кононова. Осторожно расстегнул он пальто и нашел на груди убитого знаменосца простреленное красное знамя. На алом шелке запеклась кровь рабочего.

Сергей Миронович взял красное знамя и спрятал у себя на груди, там же, где хранил его знаменосец.

Он шел через притихший, словно вымерший, город со знаменем на груди. Цокали подковы лошадей. Это шныряли по городу ночные казачьи патрули. Мелькали одинокие зловещие тени сыщиков. Но Киров шел по городу. Он знал, что если его остановят и обыщут, то пощады ему не будет. Но ничто не могло остановить знаменосца революции.

Знамя томского пролетариата было спасено.

Идти было трудно. Бежать еще трудней. Ветер жег щеки. Перехватывал дыхание. И Володе очень хотелось остановиться, повернуться спиной к метели и перевести дух. Но ему была дорога каждая минута, и он бежал вперед, расталкивая снег и ветер. Наконец показалось здание школы. Оно возникло перед Володей Бубенцом с темными окнами, завьюженное, похожее на неприступную крепость.

Снег заметал Володины следы на дорожке. Они пропадали, как следы на песке, когда их слизывает длинная тихая волна.

В это время он заметил сторожа в большом караульном тулупе до земли. Тулуп был завален снегом и от этого выглядел еще массивнее и тяжелее.

Фонарь, горевший над крыльцом, освещал лицо сторожа. На густых рыжих усах, что, как крылья рыжеперой птицы, распростерлись под мясистым носом, мирно покоились снежинки. Во рту сторож держал маленькую, изогнутую, как знак вопроса, трубку-носогрейку. Трубка попыхивала, как паровоз под парами. И после каждого вздоха выпускала теплое облачко дыма. Дым окутывал представительный нос сторожа, грел его. На усах таяли снежинки.

— Ты что здесь делаешь, братец? Ищешь вчерашний день? — спросил сторож.

— Мне в школу надо, — неопределенно ответил Володя, шагая навстречу сторожу.

— В школу? — переспросил сторож, и его трубочка выпустила дымок, опасаясь, как бы нос не замерз.

Он с удивлением осмотрел ночного гостя и сказал:

— Обычно ваш брат норовит опоздать. А ты пришел на каникулах, да еще в такую рань. Удивительно!

Сторож распахнул широкую левую полу караульного тулупа и достал из кармана большие часы на цепочке. Он посмотрел на циферблат, не выпуская из рук цепочки, словно боясь, как бы часы не убежали, и поднес их к Володиному носу.

— Половина седьмого! Иди спать!

— Не могу! — почти вскрикнул Володя. — Я вчера куда-то поставил знамя в спешке… Теперь волнуюсь.

— Так ты знаменосец? — спросил сторож и так посмотрел на Володю, будто видел его в первый раз. — А я тоже в твои годы был знаменосцем. В музее революции, — продолжал он, — до сих пор хранится наше знамя. Темно-вишневое, с бахромой. Знамя мальчиков завода Розенкранц.

В Петрограде стояла первая весна без царя. Лед еще не сошел с Невы, но на солнцепеке таял снег. И веяло теплом. И в Питере был Ленин.

Решено было праздновать Первое мая по новому стилю, вместе с трудящимися всего мира — 18 апреля. Рабочие готовились к первой открытой маевке.

В заводском комитете завода Розенкранц обсуждали, как лучше провести демонстрацию.

— Пусть в колонне пойдут заводские мальчики, — сказал один из рабочих. — Раньше было опасно брать их с собой — того и гляди могли нагрянуть казаки. А теперь другое дело.

— И пусть они пойдут впереди колонны, — поддержал его сосед, — ведь молодежь всегда должна быть впереди.

И тут в разговор вмешался товарищ Лобов — руководитель большевиков завода Розенкранц.

— Верно, — сказал он, — молодежь — наше будущее. Пусть мальчики идут впереди колонны. Но им нужно свое красное знамя.

Все согласились с товарищем Лобовым, а товарищу Синайскому поручили обсудить с самими мальчиками, какую надпись сделать на первом детском революционном знамени.

Самое бойкое место на заводе — кузнечный цех. Здесь чаще всего можно встретить мальчиков — учеников и подмастерьев. Они то и дело прибегают сюда. Одни — отковать деталь, другие — заправить инструмент, третьи — послушать рассказы веселого кузнеца, бывшего унтера на русско-японской войне, Егорова.

Товарищ Синайский пришел в кузнечный цех, подозвал мальчиков и рассказал им про знамя. Мальчики встретили известие о знамени дружным «ура». Они были готовы немедленно идти заказывать знамя. Но товарищ Синайский сказал:

— Подождите. Надо решить, что мы напишем на знамени.

— Долой эксплуататоров! — выпалил подручный кузнеца в длинном кожаном фартуке. — Обязательно надо написать «Долой эксплуататоров».

Все согласились с подручным, но решили, что одного «долой» мало. На настоящем знамени должно быть еще «да здравствует». А что должно здравствовать?

— Социализм! — сказали все в один голос.

— Правильно! — сказал товарищ Синайский и прочитал вслух коллективно сочиненную надпись для знамени: — «Долой эксплуататоров! Да здравствует социализм!»

Он произнес эти слова и тут же почесал затылок. Надпись получилась правильная, но в ней не было ничего детского, а знамя-то было знаменем мальчиков. Чего-то здесь не хватало.

Все задумались. В цехе стало тихо. Только было слышно, как гулко вздыхали кузнечные мехи. Казалось, им тоже было нелегко придумать хорошую «детскую» надпись на знамени.

Одна голова хороша, две — лучше, а десять — совсем хорошо. Не прошло и нескольких минут, как невысокий паренек, ученик слесаря, воскликнул:

— Придумал!

— Говори!

И паренек громким голосом по складам прочитал надпись для знамени:

— «Долой эксплуататоров! Да здравствует детский социализм!»

Никто из собравшихся не представлял себе, что означает «детский социализм», да такого понятия и в природе-то нет, но в этот момент надпись всем очень понравилась. И под общее одобрение было решено сделать на знамени именно такую надпись.

Заказ отнесли в знаменную мастерскую. Там выбрали материал для знамени — вишневый шелк, форму знамени — с двумя треугольниками на конце. Но когда мастер разметил полотнище, то оказалось, что остается свободное место. И трое ребят, которым было поручено заказать знамя, на свою ответственность сделали небольшую приписку — «мальчики завода Розенкранц».

Наконец знамя было готово, и его торжественно принесли в кузнечный цех для обозрения. Оно было вишнево-алым, совсем такое, как пламя кузнечного горна. По краям — золотое шитье. С левой стороны красовалась вышитая яблоневая ветка с белыми цветами. А через шелковое поле шла надпись, вышитая золотыми нитками: «Долой эксплуататоров! Да здравствует детский социализм! Мальчики завода Розенкранц».

Ребята окружили знамя плотным кольцом, Каждому хотелось подержаться рукой за древко, погладить гладкий прохладный шелк. Никогда еще мальчики завода Розенкранц не чувствовали себя такими счастливыми.

Настал день первомайской демонстрации.

Из ворот завода Розенкранц вышла колонна. Впереди, как было задумано, шли мальчики. Один из них нес знамя. Он принял его из рук товарища Лобова. И, крепко сжав руками древко, поднял высоко над колонной. Ветер с Невы в первый раз коснулся знамени, и оно ожило, затрепетало, захлопало. Знамя раздувало, как парус. А тяжелые золотые кисти медленно раскачивались, как маятники.

За первым знаменем двинулись остальные. И казалось, что колонна движется по городу, как огромный корабль под алыми парусами. Чем крепче ветер, тем стремительнее плывет корабль.

Над городом впервые в открытую звучали песни, которые много лет народ пел тайком, вполголоса. Люди выкликали вслух революционные лозунги. Был праздник народа, дышавшего ветром свободы.

Знамя было тяжелым. Но юный знаменосец не хотел уступать его товарищу. Он шел и на ходу привставал на цыпочки, чтобы весь свободный Питер видел его родное знамя, чтобы люди знали — мальчики тоже в рядах демонстрантов, мальчики завода Розенкранц за революцию и против царя, за социализм и против эксплуататоров.

Так по Петрограду двигалось первое детское революционное знамя, предок всех пионерских знамен. И на его тяжелом вишневом шелку золотом сиял лозунг, придуманный юными сынами революции — мальчиками завода Розенкранц.

Сторож вынул изо рта погасшую трубку и выбил ее о ступеньку. На белом снегу выросла маленькая щепотка пепла. Потом он откинул правую полу караульного тулупа и достал звенящую связку ключей. Он выбрал нужный ключ, вставил его в скважину и повернул два раза слева направо. Замок щелкнул. Дверь, примерзшая за ночь к порожку, со скрипом отворилась. Как вихрь летел Володя по темной лестнице. Ступеньки вылетали у него из-под ног, как зубцы вращающейся шестеренки. Второй этаж…

Володя подбежал к пионерской комнате и изо всех сил дернул за ручку. Дверь не поддалась, она была закрыта.

«При чем здесь пионерская комната, — подумал Володя, — ведь я оставил знамя в классе. Сбегаю на третий этаж!»

Володя шмыгнул в коридор и вошел в первый класс. Включил свет. Нет знамени. Позабыв повернуть выключатель, Володя кинулся дальше.

Нет!

Нет!

Нет!

Ни в одном классе третьего этажа знамени нет. Но еще остается четвертый этаж. И снова ступеньки — зубцы шестеренки — вылетают у него из-под ног.

Товарищ!

Друг!

Где твое знамя?

На четвертом этаже знамени не оказалось. Напрасно Володя Бубенец по нескольку раз забегал в один и тот же класс. Напрасно заглядывал в шкафы. Шарил под партами.

Знамени нигде не было.