Созидательный труд

Артём Павлович Оптимистов любил созидательный труд.

Любил настолько самозабвенно, что говорил о нём везде.

Он говорил о созидательном труде своим сотрудникам в газете "Вечерний ЛПК", говорил о нём директору ЛПК, мэру города и депутатам городской думы. Он говорил пассажирам автобуса, в котором специально ездил с нового города на старый, чтобы поближе с народом быть. Обратно Артём Павлович возвращался на такси, и речи о созидательном труде слушал дядя Федя, потому что во всех службах такси телефон Артёма Павловича внесли в чёрный список и все таксисты, кроме дяди Феди, отказывались везти Оптимистова.

А дядя Федя был глух на правое ухо, и ему рассказы о труде созидательном даже нравились. Большую часть сказанного дядя Федя не понимал и был уверен, что его хвалят за то, что у него такая хорошая семёрка семидесятого года и он такой хороший седой водитель со стажем шестьдесят лет.

И однажды Артём Павлович, который любил дачу и картошку на ней, но не любил выкапывать её, стал рассказывать дяде Феде о созидательном труде на даче, хорошем урожае и о том, что хороший урожай вознаграждается ужином и даже шашлыками. И дядя Федя как-то незаметно согласился на ужин с шашлыками после созидательного труда. А он, хотя был стар и глух, всё ещё мог носить мешки с картошкой, копать, и даже семёрка у него была, на которой Артём Павлович увёз бы урожай в свой гараж, потому что на своём лексусе картошку возить некрасиво, глупо и самой природе лексуса противно.

В пятницу на той же неделе заехал дядя Федя за Артёмом Павловичем, женой его и дочкой в нарядных дачных платьях и новых сандалях.

Женщины сопротивлялись, не хотели по ухабам трястись в автопроме, а Оптимистов им говорит:

– Если лексус дядя Федя увидит, сами будете картошку копать и носить. А так он подумает, какие мы бедные, несчастные и как любим созидательный труд, что увезёт в гараж нам картошечку, а мы её потом на маслице пожарим и с компотом вкусно поужинаем. К тому же на шашлык потратился, а значит на бензин денежек не осталось.

Артём Павлович привык так в редакции говорить, когда зарплату выдавал и премию начислял. Только шашлык менял на шоколадки сотрудникам. Однажды Гена Шоколовский, зам. редактора, сказал Оптимистову:

– А ты нам шоколадки не покупай, а лучше премию дай в полном объёме.

Заулыбался Артём Павлович и дал Гене шоколадку. Маленькую такую "Алёнку". И премию тоже дал. И тоже маленькую такую. На ту самую "Алёнку" и хватит.

Жена с дочкой Оптимистова знали, чем бунт на корабле заканчивается, и решили не спорить.

Сели они в семёрку, едут и на кочках подпрыгивают. И чем дольше и больше подпрыгивают и едут, тем всё меньше и меньше жареной картошки хочется им.

В середине поездки дочка Оптимистова и говорит:

– А я вообще картошку не люблю. Ни жареную, ни варёную, ни с мясом, ни с грибами, ни с пончиками.

А жена Оптимистова спрашивает:

– Когда это ты картошку с пончиками ела?

– Да всю жизнь ем. Пирожки называются.

– С картошкой?

– С картошкой – пирожки. А без картошки – пончики. Без картошки вообще всё – пончики. И без мяса тоже.

– И без капусты, – добавил радостный Артём Павлович.

А дочь на него посмотрела так нехорошо, что будь Оптимистов немного догадливей, понял бы, что ей что-то не понравилось, но вместо того, чтобы понимать и догадываться, он подсел поближе к дяде Феде и снова стал ему про созидательный труд рассказывать и на шашлык намекать после труда созидательного.

А дядя Федя головой своей седой всё кивал и кивал и делал вид, что слышит отлично, что ему рассказывают, и на кочках подпрыгивал.

А когда приехали, Оптимистов побежал за лопатой сразу и дяде Феде с речью задушевной о труде вручил её. Дядя Федя лопату взял, посмотрел на дочь Артёма Павловича надутую и жену его с лицом от кочек и воспоминаний о пончиках без картошки перекошенном и говорит:

– А пойдёмте в баню.

Лопату бросил и широкими шагами побежал дрова рубить и баню топить.

Оптимистов разволновался, засуетился, ногами засеменил.

– Какую баню? – говорит. – А как же труд созидательный?

А дядя Федя не слышит ничего, а только дрова рубит и в баню их относит. А там уже печка натоплена и веники в тазиках от жары млеют.

Артём Павлович бегает вокруг дяди Феди и причитает:

– Как в баню? Как в баню-то пойдём?

– Голышом, – отвечает дядя Федя.

Оптимистов посмотрел на своих жену с дочерью и совсем ему плохо стало:

– С кем ты, дядя Федя, голышом в баню собрался? С женой моей и дочерью, что ли?

Дядя Федя задумался, почесал затылок поленом и говорит:

– Правильно говоришь. С женой твоей и дочерью. Голышом в баню пойдём. А ты пока выкопай картошку и шашлыки приготовь. А шашлык сначала газированной водой залей, чтобы мягче был, а потом газировку сольёшь и майонезом замаринуешь.

Рассердился Оптимистов и как закричит:

– Вон с моего огорода! Без тебя как-нибудь картошку выкопаю и шашлыки съём.

Дядя Федя бросил печь топить, топор бросил, дрова тоже бросил, отряхнул руки и в свою семёрку пошёл.

Идёт дядя Федя, а Оптимистов ему вдогонку кричит:

– Не умеешь труд созидательный ценить, не берись!

И прочие гадости кричит и кричит ему сгоряча.

А жена Артёма Павловича слушала, слушала, что кричит он, и на ухо шепнула:

– Он сейчас уедет, а с дачи мы на чём добираться будем? Лексус в городе остался, такси никакие тебя не везут. И меня не везут, и Варвару нашу. Всех родственников и знакомых даже наших не везут, настолько твои рассказы о труде надоели всем.

Артём Павлович задумался о своих словах, о словах жены своей, о родственниках и знакомых и решил догнать дядю Федю.

– Ты не обижайся на меня, – говорит. – И то что извращенцем старым тебя обозвал, не обижайся, и дедом глухим, и этим самым моржовым тоже. Ни на что не обижайся. И то что поленом в тебя кинул и нечаянно зеркало справа разбил, и то что колесо тебе проткнул, тоже не обижайся. Ты главное – увези нас в город обратно. А я тебе даже заплачу.

Дядя Федя насупился, взял полено, которое Артём Павлович в него кинул, и стукнул Оптимистова по голове. Не сильно так, чтобы только звёздочки полетели, без планет.

А пока звёзды у Артёма Павловича летели, дядя Федя завёл свою семёрку и уехал.

А перед тем, как уехать насовсем, зачем-то остановился, срубил дуб огромный и поперёк дороги его уронил и сказал тихо так-тихо:

– Пусть дорога к вам травой зарастёт. И болотами с филинами горбатыми.

А у Оптимистова хороший слух, не как у дяди Феди. Он слова его запомнил и решил, что вспомнит о них ещё не раз, когда будет о людях города в газете рассказывать.

А пока так думал Артём Павлович , его семья осталась на даче в глуши лесной. Без электроэнергии, потому что её, как назло, сразу после отъезда дяди Феди отключили. И без горячей воды, канализации и консьержки на первом этаже.

Оптимистов разозлился вначале и даже сказал, что обойдутся они без семёрок и водителей, потом позвонил в такси, где сказали ему, что свободных машин никогда нет и не будет. Родственникам своим позвонил, знакомым – никто не захотел ехать за ним и его семьёй на дачу.

Жена Артёма Павловича тихо загрустила, а Варвара сказала:

– А я вообще баню не люблю. Пусть бы дядя Федя парился один, а мы бы с мамой в доме посидели.

– Об этом я не подумал, – сказал Оптимистов.

– А о чём ты подумал? – не выдержала, наконец, жена Артёма Павловича. – Всё у тебя твой труд созидательный на уме. Больше ни о чём думать не умеешь.

– Неправда, – ответил Оптимистов. – Я умею думать наперёд. Например, сейчас я думаю, что до города сорок пять километров.

– Это я заметила, – сказала жена Артёма Павловича, – по кочкам, которые мне в заднее место впечатались. А всё потому, что ты бензин зажал и кольцо мне свадебное. Мы уже двадцать лет женаты, а кольцо ты мне так и не купил. Сказал: или лексус, или кольцо, как будто нельзя было купить и то, и другое. К тому же лексус мы купили всего два года назад.

– Но ведь купили! – воскликнул Оптимистов. – А если бы кольцо купили, не хватило бы на лексус и на бензин.

– Ничего не хочу слышать, – сказала жена Артёма Павловича. – Или кольцо давай сейчас же, или лексус, из-за которого у нас даже свадьбы не было. Ты хоть понимаешь, что для женщины свадьба значит? Белое платье, шампанское, дискотека пьяная? У нас же Варварочка наша, считай, незаконнорождённая.

– А я вообще свадьбы не люблю, – подала голос Варвара. – Я, когда вырасту, никогда замуж не пойду, потому что все мужики бензин и лексусы только любят, а женщин совсем и не любят они.

– Не городи чепуху, – сказала мама Варвары. – Кольцо мне папа не купил – не совсем не купил, а не то, что я хотела.

– Так оно стоило три миллиона! – воскликнул Оптимистов.

– Но на лексус ты три миллиона нашёл.

– Так через восемнадцать лет! И я тебе бриллианты ещё дарил, – добавил Оптимистов.

– Ты бриллианты с кольцом не путай. Бриллианты – это одно, а кольцо – совсем третье.

– А второе что?

– А второе – труд твой созидательный, из-за которого мы застряли в этом забытом богом месте.

– Между прочим, ты сама хотела дачу подальше от города и чтобы с природой наедине.

– Я и сейчас хочу с природой наедине. И с Варварочкой нашей. А ты иди в город за лексусом и без лексуса не возвращайся!

И сказав это жена Артёма Павловича пошла в баню и громко хлопнула дверью.

Стоят Варвара с Оптимистовым, смотрят на закрытую дверь и думают каждый о своём. Варвара смотрела на дверь, смотрела и сказала о том своём, что думала:

– А я вообще природу не люблю. И наедине не люблю, и с компанией.

И понял тогда вдруг Оптимистов, что придётся ему в город пешком идти за лексусом и без лексуса не возвращаться.

Вышел он за калитку, запер её за собой и пошёл по дороге лесной.

А дачи, хотя и в лесу находятся, они всё равно дачи. Только для богатых людей дачи. И у всех машины есть. У депутатов и предпринимателей усть-илимских.

Хотел Артём Павлович их попросить до города его подкинуть за лексусом, а у депутатов такие заборы огромные, железные, со львами, собаками и медузами горгонами, что даже подпрыгнуть на их высоту не получится, не то что докричаться до ушей депутатских.

Ходил, бродил Оптимистов и вдруг увидел один забор чуть меньше остальных. И на нём табличка висит: "Приёмная депутата Подлизова. Принимаю с понедельника по вторник с 08.00 до 08.05 по всем вопросам и ответам. Перерыв на завтрак с 08.01 до 08.04. Если что – обращайтесь".

Обрадовался Оптимистов, что забор низкий такой и часы приёма есть, а главное – есличтообращаться. Подпрыгнул и крикнул Подлизову через ограждение из стали:

– Подлизов – хороший!

Подлизов сразу круглую голову в окошко высунул и улыбку от уха и до уха растянул.

Оптимистов подпрыгнул и крикнул:

– Подлизов – самый хороший!

Улыбка Подлизова завернулась за уши и поползла куда-то с другой стороны головы.

– Самый хороший и самый лучший!

Улыбка встретилась на обратной стороне головы и пошла на второй круг.

– Отвези меня в город! – крикнул Артём Павлович.

Улыбка издала больной стон, моментально обвисла, и голова Подлизова стремительно растворилась в воздухе. Секунду в пустом окне повисела тень от круглого лица, а затем створки окна захлопнулись и защёлкнулись на замок.

Оптимистов подпрыгнул ещё раз, в надежде увидеть знакомое круглое лицо, но увидел только злую морду бультерьера и острые зубы клацнули прямо перед носом Артёма Павловича.

Он попробовал то же самое проделать у других депутатских домов, но и там его ждало разочарование. А предпринимателей просить вообще о чём-либо бесполезно. Не потому что жадные, а потому, что прячутся всё время.

Оптимистов только к забору Лесорубова подошёл, увидел, как тот выпрыгнул из бассейна, высоко-высоко, и в нору в земле нырнул. И быстро-быстро в ней куда-то пополз. И даже живот размером с пивную бочку не помешал ему чёрными ходами уходить.

Артём Павлович даже не успел крикнуть, что Лесорубов хороший. Да и крикни, не известно, чем бы всё закончилось.

К мэру ещё хотел Оптимистов обратиться. Только старого мэра посадили, а нового мэра саму все на машинах катают. У неё и машины своей нет. И квартиры тоже. Ничего у неё нет. Ни кольца, ни платья, ни подружек невесты. Она в инстаграмме каждое воскресенье об этом пишет, а каждый понедельник на планёрке стирает записи.

Пошёл Оптимистов пешком в город и, как только вышел на дорогу лесную, темнеть вдруг стало необычно быстро. И чем дольше Артём Павлович шёл, тем быстрее темнело и страшнее становилось ему. И как-то подозрительно деревья заскрипели вокруг, и ветер холодный подул, и захохотал какой-то филин горбатый в лесу. И так жутко стало Артёму Павловичу, что подумал, что, наверное, утром посветлу, с первыми лучами солнца, когда филин горбатый уснёт и ветер потеплеет, пойдёт за лексусом и без него не вернётся. А пока вернётся по-быстрому на дачу и пересидит в доме до утра.

Прибежал Оптимистов к даче своей, подёргал дверную ручку, забор перелез почему-то, хотя калитка обычным пинком ноги открывается, прокрался к дому и видит, что электроэнергию уже дали. Его жена и дочь сидят за столом кухонным, из самовара чай в кружки фарфоровые наливают и пьют его с пряниками усть-илимскими.

Попробовал Артём Павлович дверь в дом открыть – заперто. Постучал – не слышат жена с дочерью, пряниками хрустят и чаем швыркают. Они и ядерный взрыв не услышат, пока чая не напьются.

Постучал Оптимистов в окошечко, нежно так, чтобы не пугать женщин своих дорогих, и затаился, ждёт, когда обратят на него внимание.

А женщины только на чай дуют и пряники грызут.

А Варвара рассказывает:

– А я вообще пряники не люблю. Если бы они были мармеладом или курагой, тогда – другое дело.

– Или котлетами, – отвечает жена Оптимистова.

– Самая лучшая котлета – которая из мяса. А без мяса – это вообще не котлеты. Это хлеб или продукты брожения.

– Хлеб – котлеты – понятно, – говорит жена Оптимистова. – А продукты брожения почему?

– А почему хлеб – понятно? Мне вот не понятно. Если уж котлета, то из мяса. А не из мяса – котлетой зваться не имеет права морального.

Послушал Артём Павлович, о чём говорят его женщины дорогие, и понял, что стучать надо громче. Постучал, а женщины его дальше чай пьют и никак на его сигналы не реагируют.

Решил постучать Оптимистов совсем громко, и слышит:

– Варварушка, закрой шторки, а то дятел какой-то по стеклу стучит.

Психанул Артём Павлович и как стукнет со всей силы по стеклу. А оно пластиковое, то есть не бьётся. Зато боль такая сильная прошила руку Оптимистова от запястья до самого плеча, что Артём Павлович закричал:

– Я не дятел!

А за пластиковым окном не слышно ничего. И Оптимистов ничего не слышал – по губам читал. Задёрнула Варвара шторы, и сели они дальше чай пить и про котлеты рассуждать.

Ничего этого Артём Павлович не узнал, конечно.

Услышал только, как филин горбатый закричал в ночи страшное что-то, похожее на: «Где тут дятел?! Где тут дятел?!», и побежал в баню, залез в парилке на верхнюю полку, скрутился калачиком и уснул тревожным сном.