Спаситель Океана

Глава первая, в которой я встретил своих тезок

— Ты, Вася, атакуешь с флангов. Сразу справа и слева, — шепнул мне Феликс. — Ты, Яша, возьмешь его в кольцо, — так же негромко скомандовал он своему двоюродному брату. — А я наступаю но всему фронту! Поняли все?

Мы с Яшей ответили, что нет ничего проще. В другое, менее бурное, время каждый из нас еще бы подумал, может ли человек один атаковать и справа и слева одновременно и тем более брать противника в кольцо. Но в эти необычные минуты нам все было нипочем — море по колено.

Мы медленно, сладострастно окружали этого захватчика, этого крестоносца из соседнего двора. Мы шли на него грозной цепью ратников Александра Невского. Он был выше нас на целую голову и шире в плечах и мог бы легко расправиться с каждым поодиночке. К тому же наш враг обладал еще одним очень важным преимуществом. Он был хулиган и мог вести себя некрасиво, а мы были типичные хорошо воспитанные дети. Свои преимущества хулиган демонстрировал всякий раз, когда совершал опустошительные набеги на наш двор. Я говорю «опустошительные», потому что двор моментально пустел, когда он появлялся в воротах. Того же из вас, кто, зазевавшись, все же попадал ему в руки, хулиган водил но двору за нос или больно щелкал во лбу.

Вот и сегодня этот охотник думал застать нас врасплох, как всегда, но на этот раз мы встретили его железными рядами, сомкнувшись плечом к плечу.

Это придумал Феликс вчера, когда мы отсиживались на чердаке, разглядывая малиновые Яшины уши. Хулиган загнал быстроногого Яшу в конец двора, в угол между сараем и мусорным ящиком, и, зажав Яшину голову немытыми ладонями, «показал ему Москву». Положение наше становилось ужасным: хоть вовсе не выходи гулять во двор.

Мы молча сидели на древней, пропитанной пылью кушетке, погрузившись в унылые раздумья, и вдруг Феликс вскочил так живо, что вялые пружины зазвенели сразу помолодевшими голосами, а кушетку окутало облаком пыли.

— Вася, ну-ка стань сюда. А ты, Яша, туда, — сказал деловито Феликс.

Я встал рядом с его левым плечом, Яша — с правым.

— Ближе, ближе еще! — скомандовал Феликс, и наши плечи сомкнулись. — Ну что? — спросил торжествующе Феликс.

Я почувствовал себя сильным и смелым, способным отбить нападение любого врага. То же самое творилось и с Яшей. Мы поняли, что когда мы вместе, плечом к плечу, нас не одолеть даже самому страшному хулигану. Мы были настолько возбуждены, что тотчас спустились сомкнутым строем по черной лестнице и вышли во двор. Но хулиган уже удалился, насытившись победой.

Мы все равно промаршировали через двор к воротам, упиваясь всласть ощущением своей силы. И тут Яша произнес тревожным голосом:

— Ребята, а как быть с моральной стороной?

— Что ты имеешь в виду? — удивился Феликс.

— Драться же некрасиво, — сказал Яша с упреком, будто драться с хулиганом собирались только мы с Феликсом, а он сам даже не помышлял об этом.

И все же он был прав. Хорошо воспитанные дети не имели права драться, потому что драться — плохо. Этому учили нас взрослые каждый день.

— Значит, и наши дела тоже плохи, — сказал я, ощущая, как возвращается прежнее чувство беспомощности перед могучим хулиганом.

Но, оказывается, в моих горьких словах таилась ценная мысль. И Феликс, тотчас подхватил ее и развил глубже.

— Да, выходит плохо и так и этак, — сказал он задумчиво. — Как ни поступи, все будет плохо. И третьего выхода у нас нет. Ну, а если выбирать между двумя плохими делами, то уж лучше остановиться на первом. Как вы думаете, ребята?

Совершенно случайно мы с Яшей подумали точно так же, и это редкое совпадение возродило в нас угасший было боевой дух. И стоило сегодня хулигану вторгнуться вновь на священную землю нашего двора, как мы, прижавшись плечом к плечу, смело двинулись навстречу врагу.

Мы знали, что впереди нас ждет расправа, что хулиган переловит нас поодиночке потом и с лихвой воздаст каждому за этот черный для него день. Но мы были готовы и на бо́льшие жертвы ради минуты благородного мщения.

И еще нас вдохновляло присутствие прекрасной дамы. Рыжая Зоя, забыв про бутерброд с яблочным джемом — он замер на полпути к ее большому рту, — следила за нашими действиями из окна своей квартиры на втором этаже.

У каждого порядочного рыцаря должна быть своя дама сердца. Иначе он липовый рыцарь. Так писали сведущие люди. А мы, признаться, считали себя в душе истинными рыцарями, и потому каждый из нас тоже завел себе даму сердца. Причем наши вкусы поразительно совпали. Это объяснялось тем, что в нашем доме жила всего одна девчонка, и это была рыжая, украшенная веснушками Зоя. Поэтому у нас не было даже самого узкого выбора, и девочке страшно повезло: она стала дамой сердца сразу трех благородных рыцарей, которые то и дело соперничали между собой, чтобы выделиться в ее коричневых глазах.

Правда, к ее чести нужно сказать, что она не задирала нос оттого, что стала сразу тремя дамами сердца. Зоя бегала с нами по улице, и в ее руке вечно торчал бутерброд с яблочным джемом, и она вообще была бы свойским человеком, если бы не воображала из-за своих бутербродов и хоть раз позволила откусить кусочек. Мы знали, что это у нее не от жадности. Просто она считала нас еще недостойными такой высокой чести. Но когда-нибудь настанет момент, и рыжая Зоя скажет сама своему лучшему рыцарю: «Хочешь откусить?»

И вот сейчас представлялся прекрасный случай отличиться в ее глазах. Мое воображение тут же нарисовало роскошную картину: я вырываюсь вперед и еще до подхода основных сил в лице Феликса и Яши говорю хулигану: «Вы своенравный, злой мальчик, можно представить, как трудно вашим родителям», а он рычит, как в кино: «Я тебя уничтожу, несчастный», — и протягивает к моему вороту свою ужасную лапу. Зоя роняет свой бутерброд джемом вниз и закрывает в ужасе свои прекрасные коричневые глаза, не совсем, конечно, иначе как же она затем увидит собственными глазами мою полную победу над могучим хулиганом; и вот, когда уже страшная лапа хулигана неумолимо приближается к моему воротнику, я тоже, как в кино, с насмешливой улыбкой, подчеркивающей пренебрежение к смерти, с безумной личной храбростью бросаюсь головой в живот хулигана; тот восклицает: «Тысяча чертей, меня победили! Кто бы мог подумать, что в этом второкласснике столько богатырской силы!» — и с обвальным грохотом рушится наземь, а Зоя поднимает свои украшенные веснушками руки и кричит на весь двор: «Победил Вася Иванов!» И, выйдя во двор — наконец-то! — позволяет мне откусить от своего божественного бутерброда с джемом.

Бутерброды в ее руке, конечно, сменяли друг друга — одни подали джемом вниз, вторые ей все-таки удавалось доесть до конца, — но мне каждым раз казалось, что Зоя носит всегда один в тот же Несравненный Вечный Бутерброд.

Покосившись на своих боевых товарищей, я понял по их пламенеющим лицам, что они тоже мечтают отличиться в Зоиных глазах. И от безумной попытки ввязаться в личное единоборство с хулиганом их, как и меня, удерживало только полное отсутствие шансов на победу. Поэтому мы были готовы добыть ее сообща и по-братски разделить между собою.

Хулиган не сразу сообразил, что сила сегодня не на его стороне. Он просто дивился нашей дерзости, теряя время на отступление. А потом дорога к воротам для него была отрезана. Он зарычал и, подавляя свою сопротивляющуюся гордость, попятился в угол двора, в тот угол, где он показывал Яше «Москву». А мы наступали железной стеной. В центре ее двигался Феликс, а Яша и я составляли фланги боевой цепи.

— А ну подойди, — угрожающе шипел хулиган, отступая.

— И подойдем, — отвечал Феликс.

— Подойди-подойди, — говорил хулиган, еще надеясь нас напугать.

— Ну и подойдем, — отважно отвечал Феликс, и мы шаг за шагом приближались к врагу.

Наконец хулиган уперся спиной в стену сарая. Мы тоже остановились. Один мальчик из нашего класса, который утверждал, что знает все на свете, как-то нам говорил, что прежде, чем начать драку, противники должны побеседовать — попугать друг друга словами. Я подумал, что это правило замечательное и словно придумано для нас. Потому что мы с каждым шагом, приближающим к хулигану, все меньше и меньше рвались в драку, помня, что драться нехорошо. В душе я надеялся, что хулиган попросит пощады и все завершится миром, и наша репутация останется незапятнанной.

Хулиган начал беседу первым.

— А ну ударьте, — сказал он, бросая отчаянный вызов.

— И ударим, — сурово ответил Феликс.

— Ударьте-ударьте, — с безнадежной угрозой сказал хулиган.

— А ну и ударим, — ответил Феликс.

— Вы — крестоносец, — сказал Яша.

— Обзываться, да? Обзываться учеными словами? — возмутился хулиган.

Итак, мы стояли перед хулиганом и стращали его. Однако этот упрямец никак не хотел пугаться и просить пощады. Я искоса поглядел на своих друзей, надеясь, что в конце концов наш воинственный вид вселит страх в сердце противника. Но вид у моих друзей говорил только о полном миролюбии. Они изо всех сил свирепо хмурили брови. Но я прикинул все — и румяные благодушные щеки толстенького Феликса, и сияющие добром голубые глаза на востроносом лице Яши — и понял, что этим не испугаешь даже самого трусливого в мире зайца.

Тогда я представил со стороны себя и тоже не нашел ничего свирепого. Обыкновенный послушный ребенок. Правда, все тот же одноклассник-всезнайка уверял ребят, будто один глаз у меня как у всех — нормальный, а вот второй — наполовину голубой, наполовину жёлтый, и хотя ему никто не поверил, я все ровно посмотрел, наверное, в тысячу зеркал и лично убедился в том, что всезнайка просто фантазирует. Но вот теперь этот разноцветный глаз пришелся бы кстати. Уж он бы нагнал страху на хулигана. Где это видано, чтобы одна половинка глаза была голубой — другая желтой. Такого не было даже у пиратов Флинта.

Но глаза у меня по-прежнему оставались одинаково голубыми, и хулиган не думал сдаваться, все храбрился, шипел:

— А ну попробуйте-попробуйте!

Но вот наступил момент, когда мы почувствовали, что время, отпущенное на преддрачный ритуал, истекло.

Феликс побледнел. У меня на душе тоже стало тоскливо-тоскливо.

— Ребята, что, пора? — спросил упавшим голосом Яша.

Я оглянулся на Зоино окно, надеясь, что Зоина мать заставила нашу даму сердца мыть посуду или нашла еще какое-нибудь спасительное для нас занятие. Но Зоя была на своем месте. Она даже высунулась из окна по пояс, настолько заинтересовала ее предстоящая битва.

И тут послышался трубный голос:

— Держись, дружище!

Через двор в нашу сторону бежал странный молодой мужчина. В одной руке его раскачивался потертый чемоданчик. А под мышкой мужчина держал большого черно-белого кота. Лапы животного оставались на весу, но кот спокойно смотрел на нас, словно лежал на уютном диване.

Незнакомец поставил чемодан у забора и опустил на землю своего четвероногого спутника. Кот невозмутимо уселся на задние лапы и застыл, будто копилка.

— Ну что, дядя Вася, поможем слабым? — сказал мужчина коту, и тот шевельнул черными ушами, шевельнул белыми усами.

Получив согласие кота, незнакомец встал рядом с хулиганом, будто на мостике корабля, на который напали морские разбойники.

Мы были потрясены, и притом вдвойне. Во-первых, нас приняли за пиратов, и, может быть, даже за самых свирепых — малайских. А во-вторых, так неожиданно и фантастически изменилось соотношение сил. Правда, наш новый противник казался очень молодым, и был чуть выше своего союзника, и все же это был взаправдашний мужчина. Над его верхней губой даже торчали реденькие белесые усы, лихо закрученные на концах. Тонкое гибкое тело излучало силу. А синие глаза горели отвагой.

Я понял, что нас сейчас сметут, сдуют с лица земли, сотрут в порошок, и зажмурил глаза.

— Ага, попались! — злорадно сказал хулиган. — Дяденька, что будем с ними делать? Может, «салазки» загнем? Или «Москву» покажем?

— Погоди, — сказал его спаситель озадаченно. — Теперь получается, мы против слабых? Ребята, в каком учитесь классе?

— Во втором! — гордо ответил Яша.

— А ты? — спросил мужчина у хулигана.

— Ну и что? — произнес тот обиженно.

— Попятно, — сказал мужчина. — А у меня семь классов. — Он повернулся к коту: — Дядя Вася, как видишь, нельзя нам сражаться. У нас ко всему еще и разница в образовании. И оставить его одного не могу. Опять будет один против трех. Так что же делать, дядя Вася? — спросил мужчина у кота.

Кот сидел неподвижно, смотрел на нас из-под длинных редких бровей, точно взвешивал слова своего хозяина.

— Да все в порядке, — вмешался хулиган. — Если от вашего образования отнять, сколько лет я оставался на второй год, у нас с вами не наберется на двоих и полутора классов. Так что давайте бить этих отличников.

— Э-э, да ты, видать, не благородный, — удивился мужчина и покачал головой. — Ну вот что, друзья, придется нам выкурить «трубку мира», да обсудить, как дальше быть.

Он сунул руку в карман пиджака и извлек мятую пачку сигарет.

Хулиган протянул руку.

— Что тебе? — спросил мужчина.

— Дай одну! — сказал хулиган требовательно.

— Не дам! Я же сказал про трубку символически. А на самом деле курить буду я один.

— Жмешь, да? — упрекнул хулиган.

— Чудак! Я ведь могу всю вот эту пачку взять да в мусор выбросить. Вон дядя Вася, если что, подтвердит, не жалко мне вовсе. Дети вы еще. И потому трубку я и за вас буду курить, как единственный взрослый в нашей компании.

— Ну хоть затянуться дашь? — спросил хулиган, жадно глядя, как мужчина закуривает сигарету.

— Как тебя зовут? — спросил мужчина после первой затяжки.

— А что? — насторожился хулиган.

— Не могу же я звать тебя «эй»? Это же оскорбит твое достоинство, верно?

— Не знаю. — Хулиган пожал плечами. — Консервой меня зовут, — добавил он, подумав.

— А как еще? По-настоящему? — спросил мужчина.

Хулиган опять задумался и так глубоко и надолго ушел в свои размышления, что заблудился в них. Странный мужчина подождал его и сказал:

— Ладно, не мучайся. Вспомнишь, скажешь. У каждого джентльмена должно быть свое гордое имя. Вот вас как зовут? — обратился он к нам.

Мы назвались.

— Вот видишь? — сказал мужчина с удовлетворением. — А мое имя Базиль Тихонович Аксенушкин. А с тобой мы, значит, тезки, — сказал он мне. — Значит, здесь среди нас три Васи. Ты, я и дядя Вася. Заметил?

Я кивнул утвердительно, хотя, признаться, попытка свести меня в одну компанию с черно-белым котом вызвала во мне сложные чувства. Мне уже приходилось встречать тезок среди котов, и к ним у меня уже давно сложилось свое отношение. Но об этом я расскажу потом.

А тем временем хулиган с трудом вернулся из лабиринта, куда его завела попытка думать, и заканючил:

— Ну оставь хоть на одну затяжку, ну оставь.

— Договоримся сразу: давай без компромиссов. Как заведено у истинных рыцарей, — отрезал Базиль Тихонович.

— Тогда я пошел, — сказал хулиган разочарованно.

— Погоди, церемония еще не закончена. Мы должны разобраться, поговорить, — остановил его Базиль Тихонович.

— А че разбираться? — изумился хулиган. — Я им потом пачек накидаю, и дело с концом.

— Не, так не годится. Это ведь тебе не какие-нибудь гвардейцы кардинала. А наши хорошие ребята. Так что начнем по порядку.

И Базиль Тихонович начал вершить третейский суд. Мы первыми поведали ему о своих обидах.

— А теперь выслушаем другую сторону, — сказал судья серьезно.

Хулиган сказал, что получает огромное удовольствие, когда лупит нас.

— Суд считает, что это еще не причина, — сказал Базиль Тихонович, нахмурясь.

— Что? — не понял хулиган.

Он никак не мог взять в толк, при чем тут какие-то причины. Намучившись с ним, судья сказал:

— Суд пришел к выводу, что вы глубоко неправы.

— Что? — спросил хулиган, еще пуще запутавшись.

От умственной работы, что задал Базиль Тихонович нашему врагу, у того на лбу выступил холодный пот.

— Тяжело? — спросил Базиль Тихонович сочувственно.

Хулиган показал жестом, что у него кругом идет голова.

— Ладно, иди. Только обещай не трогать ребят, — сказал Базиль Тихонович.

— Чего еще! — возмутился хулиган.

— Нет, ты пообещаешь, — повторил Базиль Тихонович упрямо.

— Не, — заулыбался хулиган. — Я их потом как мух.

Тогда Базиль Тихонович взял хулигана за руку, сжал ее, в мы поняли, глядя на лицо хулигана, что рука у мужчины хоть и тонкая, да с железной хваткой.

— Обещаешь? — спросил Базиль Тихонович, тоже морщась от боли, которую он причинил хулигану.

— Обещаю, — простонал тот.

Базиль Тихонович выпустил его руку и сказал с облегчением:

— Теперь ступай.

Хулиган вначале даже не поверил, что отделался так легко, а потом припустил во все тяжкие.

— Ну вот и проблема мира решена, — сказал Базиль Тихонович.

— Ну да, он нам потом покажет, — заметил Феликс с горечью.

— Но он же обещал, — возразил Базиль Тихонович укоризненно.

Он произнес это с таким чувством, что мы промолчали, хотя не ставили ни в грош обещание хулигана.

— Ну как у нас во дворе? Жизнь кипит? — спросил Базиль Тихонович.

— Кипит! — с гордостью ответил Феликс.

— Животрепещущие проблемы есть? — оживился Базиль Тихонович.

— Сколько угодно, — ответил Яша. — И все еще как трепещут.

— А почему вы сказали: «у нас во дворе»? Это ведь наш двор, а не ваш, — сказал я, чтобы восстановить истину.

— Все верно, этот двор теперь и ваш, и мой.

— Он по жизни ваш или по работе? — спросил Яша.

— И по жизни, и по работе! — торжественно ответил наш собеседник.

— Попятно, — произнес Феликс. — А кем вы работаете?

Взрослые учили нас каждый день, что некрасиво совать нос в дела взрослых. Но на этот раз нами руководило не просто праздное любопытство. Базиль Тихонович считал, что ваш двор уже и его двор и мы должны были знать, с кем имеем дело. И Базиль Тихонович сам хоть и был заправским взрослым, не обиделся на нас, потому что знал, как для нас это важно.

Он улыбнулся и молвил загадочно:

— У меня самая гуманная профессия на свете, — и затем повернулся к коту: — ну что, дядя Вася, заговорились мы тут, а? А дел на планете хоть отбавляй.

Кот все это время сидел чуть в сторонке, переводил свой взгляд на того, кто начинал говорить, смотрел внимательно, будто слушал, — прикидывал цену словам.

— Пойдем, дядя Вася, — сказал Базиль Тихонович. Он подхватил кота под мышку и ушел с ним в дверь, ведущую в подвал, где была котельная.

А мы остались на месте — гадали, кто же все-таки он, этот Базиль Тихонович.

— Начнем с того, — сказал Феликс, — что у него самая гуманная профессия.

— Я знаю, кто он. Он — доктор, — заявил тут же Яша.

На самом деле Яша считал врачей сущими мучителями и свое мнение уже давно обнародовал. И сейчас он назвал профессию врача самой гуманной только потому, что так считали взрослые. А Яша всегда был послушным мальчиком.

Но, слава богу, Базиль Тихонович совсем не походил на врача. Мы с Феликсом облегченно вздохнули, потому что разделяли Яшины взгляды на медицину.

И тут меня осенило.

— Он продает конфеты! Он продает конфеты! — закричал я.

Лица моих друзей посветлели.

— По-моему, ты угадал, — сказал убежденно Феликс.

После этого мы разом вспомнили о Зое и дружно посмотрели на ее окно. Наша дама сердца мужественно держалась на месте. Только в ее руке красовался новый бутерброд. Как уж он попал к Зое, если она не отходила ни на шаг от окна? Может, это и вправду был все тот же единственный вечный бутерброд?

Феликс и Яша благородно молчали. Я угадал первым и поэтому имел полное право вознаградить себя.

— Зой, слышь? У нас теперь будет жить продавец конфет! — закричал я истошно.

— Я уже слышала, — сказала Зоя спокойно. — Ты кричал так, будто я за сто километров. Но где же он будет жить, если все квартиры заняты и никто не уехал из дома? Ты об этом подумал?

Она была права. Все квартиры были заняты. Это уж мы знали точно. Если бы кто-нибудь выезжал, такое грандиозное событие не прошло мимо нас. И в то же время мы слышали собственными ушами, как Базиль Тихонович сказал, что отныне он будет жить в нашем дворе.

Так он задал нам первую загадку.

— И потом, — не унималась Зоя, — и потом, не будем обманывать себя. Уж кому-кому, а нам-то с вами известно, что бывает, если съешь много конфет. Значит, эта профессия не такая уж гуманная, между нами говоря. Вот так-то, Васенька, поспешишь — людей насмешишь, — закончила она ехидно.

Видно, взрослые правы, когда говорят, что судьба играет человеком. Только что ребята тайно сгорали от зависти ко мне, а теперь не знали, куда деть глаза из-за жалости.

До чего же вредная у нас дама сердца, так и норовит унизить человека, который хочет отличиться перед ней. «Но ничего, — подумал я мстительно. — Сегодня я буду снова мечтать и тогда уж тебе сполна отомщу. Ты попадешь в какую-нибудь беду и будешь просить, чтобы я спас, но я скажу с улыбочкой: «Извините, мадам, боюсь, поспешить и людей насмешить». Она, конечно, заплачет, попросит простить, но я приподниму слегка широкополую шляпу с пером и удалюсь на коне самой лучшей арабской породы».

Пока я планировал месть на ближайшее будущее, на то время, когда меня уложат спать и можно будет, забравшись с головой под одеяло, всласть помечтать, мой верный друг Феликс, рискуя тоже впасть в немилость, нанес за меня ответный удар.

— Ну, а кто же он тогда, по-твоему, Базиль Тихонович? — спросил Феликс, стараясь скривить губы в убийственной усмешке.

— А вот это вы и должны узнать, — ответила Зоя спокойно. — Это дело сильных мужчин в конце-то концов. А я — слабая женщина — буду ждать, как царевна, в окошке.

Глава вторая, в которой я отгадываю загадки

Я сидел над школьным учебником, по дальше первой строки урок у меня не шел, потому что я только и думал, как бы все-таки первым разрешить загадку Базиля Тихоновича. Другого выхода у меня просто не было. Месть моя не удалась. Зоя так молила спасти ее от компрачикосов, хотевших сделать из нее еще одного человека, который смеется, что я не выдержал, пронесся мимо этой вредной девчонки и подхватил ее на ходу на борт своего космического корабля в тот самый момент, когда злодеи уже положили ее на операционный стол и занесли над ее головой свой сверкающий хирургический нож. Я сделал это точно джигит, так что даже не упало ни крошки от Зоиного бутерброда.

Но если мне удастся первым открыть тайну Базиля Тихоновича, тогда уж Зое точно несдобровать. Я подойду к ней небрежной походочкой и сообщу так, между прочим, разгадку. А потом удалюсь с достоинством. Зоя, конечно, воскликнет вослед отчаянно: «Вася, куда же ты?» А я скажу, обернувшись с горечью: «Тебе мало того, что я раскрыл такую запутанную историю? Что тебе еще нужно от меня?» — «Ничего! Вася, честное слово, ничего! — крикнет она. — Я ведь в сущности девочка добрая. Хочешь, отдам свой бутерброд?»

Увы, я хорошо знал себя. Я подумал, что вернусь и откушу от ее бутерброда. Всего лишь маленький кусочек, чтобы не оставить Зою голодной, но все же откушу.

В разгар моего торжества из кухни вышла бабушка и сказала, вытирая мокрые руки о передник:

— С кем это ты разговариваешь? Опять с самим собой. Вот так-то ты готовишь уроки? Ну-ка сбегай тогда в котельную за слесарем. Скажи: протекает на кухне труба.

В котельной гудели огромные газовые печи, будто какие-нибудь марсианские машины. Я даже забыл, что прибежал за слесарем, остановился, стал ждать: а вдруг из-за сплетения труб выйдет Аэлита? Если она выйдет, то окажется очень похожей на Зою. То есть она и будет Зоей. Это я уж знал точно.

Но нашего слесаря не забудешь надолго, до того он сердитый человек. Стоило остановиться на миг, как он выходил из своей жилой каморки и начинал шуметь:

— Ну, что здесь не видел? Ты по делу пришел? Если по делу, то говори. Или марш отсюда!

Наверное, этот чудак считал, что если я посмотрю на печи лишний раз, то с ними случится что-то ужасное.

Поэтому, когда и сейчас скрипнула дверь его каморки, я поспешно отвел глаза от печей, чтобы он не заметил, что я на них смотрел. Зачем расстраивать человека.

Но дверь-то скрипнуть скрипнула, да только из каморки вышел не слесарь наш, а Базиль Тихонович собственной персоной.

— Здравствуйте, — сказал я. — Мне нужен слесарь.

— Слесарь-водопроводчик? — спросил Базиль Тихонович.

— Ага.

— Тогда тебе нужен я! — объявил Базиль Тихонович торжественно.

Я уставился на него, ничего не понимая.

— Ну как мой сюрприз? А, ты до сих пор поражен? Так вот, бывший властелин этого подземелья удалился на пенсию. И сюда пришел я. Я тебя понимаю: тут слишком мрачно. Ничего, скоро здесь будет дворец. Я выпишу с Урала малахит. Дам телеграмму в Большой театр, пусть пришлют свою запасную люстру. Как ты думаешь, есть в Большом театре запасная люстра? Лично я полагаю, что есть. Во всяком случае, для меня найдется.

— Ишь, из Большого театра ему люстра нужна, — послышался откуда-то из-за сплетения труб голос истопника Ивана Ивановича, — тут тебе котельная, а не какой Эрмитаж.

— А почему бы и нет? — откликнулся Базиль Тихонович. — Место, где трудится человек, должно быть еще краше Эрмитажа. Лично нам с дядей Васей роскошь чужда, — пояснил мне новый слесарь. — Я забочусь о жителях нашего дома. Чтобы здесь все радовало их глаз. Фонтаны и пальмы! Я обращусь с личным посланием к президенту одной прогрессивной республики в тропиках, и он непременно пришлет десяток колибри. Представь, здесь между труб порхают колибри! Ага, ты хочешь, чтобы я дал тебе аудиенцию? Тогда заходи!

Он церемонно отступил в сторону, освобождая вход в каморку. Его пышная речь и изысканные манеры окончательно потрясли меня. А войдя в каморку, я обнаружил, что новый слесарь-водопроводчик не бросал слова на ветер и уже энергично осуществил часть своих грандиозных планов.

Прежде всего меня ослепило ярчайшим светом. Это под потолком сияла громоздкая, вытесанная из серого дешевого мрамора люстра на пять ламп.

— Свет раздвигает стены, — изрек хозяин каморки.

Напротив дверей на тумбочке красовался бюст Ломоносова.

А между тумбочкой и алюминиевой раскладушкой («Моя походная кровать», — сейчас же пояснил слесарь), так вот, между тумбочкой и походной кроватью стояло старинное кресло. На его лысом, утратившем цвет бархате сидел в позе копилки кот дядя Вася и смотрел на меня в упор.

Каморка была заполнена ровным гулом. Я вначале решил, что где-то скрыт мощный трансформатор или большая лампа дневного света, но вскоре понял, что это мурлычет кот. Он понял по моим глазам, что я догадался, в чем дело, и тотчас умолк.

— Что будешь пить? Может, старый добрый эль? Или пинту ямайскою рома? — спросил Базиль Тихонович, положив крепкую ладонь на мое плечо.

— Пинту, — прохрипел я.

От волнения у меля пересохло в горле. Неужели у этого странного человека есть настоящий ямайский ром — напиток знаменитых покорителей моря?

— Пожалуй, ты прав, — сказал Базиль Тихонович. — Нет, пожалуй, на свете ничего замечательней ямайского рома. Пинту мне, правда, нечем отмерить. Поэтому мы просто нальем в стакан. Это тебя не шокирует?

Я потряс головой, временно лишившись дара речи.

Базиль Тихонович, движением мага и волшебника поднял с пола серебристый металлический чайник, выудил из тумбочки чистый стакан и в благоговейном молчании наполнил его жидкостью, похожей цветом на слабый чай.

— Многовато тебе, поди. Да ладно. Ты парень, видать, крепкий, на ногах устоишь, — сказал он серьезно и вручил стакан.

— Как-нибудь осилим, — ответил я, стараясь держаться с достоинством.

Жаль, не видели меня в этот момент братья Феликс и Яша! Жаль, не видела дама сердца!

Трепеща с головы до пят, я поднес стакан к губам и сделал первый глоток.

— Это же чай… Это же чай, — сказал я разочарованно.

— У тебя нет воображения? — спросил Базиль Тихонович с тревогой.

— Есть? И еще сколько, — возразил я с обидой.

— Ну тогда это же самый настоящий ром. Неужели ты еще не заметил? Ну-ка, глотни еще!

Я так и сделал. Он оказался прав. Черт побери, это был настоящий ямайский ром! Правда, вкус его мне был неведом, но я готов был дать голову на отсечение, что это был чистейший ямайский ром!

Осушив стакан, я потребовал еще. Но Базиль Тихонович покачал головой.

— Сэр, — сказал он, — я верю: вы истинный морской волк…

— Тигр! Лев! — поправил я его.

— Лучше уж тигр. Морской лев — это всего лишь навсего морской лев. С ластами, — сказал Базиль Тихонович. — Так вот, хоть вы и заправский морской тигр, я вам советую остановиться. Это зелье сгубило не одну матросскую душу!

Я был очень доволен тем, что он охотно признал во мне человека, видавшего виды, и больше но настаивал на новой порции рома. А вместо этого, слегка покачиваясь на воображаемой палубе, подошел к стене, на которой висела фотография.

И увидел четырех мушкетеров и мужчину в замасленном комбинезоне. Это был типичный групповой снимок. Два мушкетера стояли, вытянувшись в полный рост. Один из них держался за роскошную, знакомую мне портупею. Перед ними, положив руки на эфесы поставленных между колен шпаг, сидели на венских стульях два других мушкетера. У их ног лежал человек в замасленном комбинезоне. Это был Базиль Тихонович. Одной рукой он гладил большого черно-белого кота, похожего на дядю Васю, другой подпирал голову. Голова его была как-то странно повернута. Казалось, будто Базиль Тихонович держит свою голову на ладони, точно большое яблоко. Все шестеро, включая кота, сосредоточенно смотрели в аппарат.

— Базиль Тихонович! Это же Атос, Арамис, Портос и д’Артаньян! — воскликнул я изумленно.

— Да, мои старые добрые друзья Атос, Арамис, Портос и д’Артаньян, — подтвердил Базиль Тихонович, в голосе его чувствовались тепло и грусть.

— Разве вы были с ними знакомы? — спросил я недоверчиво.

— Как видишь сам. — И он указал на фотографию.

— Но ведь тогда еще не фотографировали, — возразил я, еле сдерживая обиду: что уж он меня таким темным считает.

— Ты прав: тогда и в самом деле еще не было фотографии, — легко согласился слесарь. — Поэтому мне пришлось потрудиться. Я вырезал мушкетеров из книги, затем нарисовал дядю Васю и туловище в комбинезоне и приклеил к нему свою голову со старого пропуска. А потом все это снял аппаратом «ФЭД». Ведь карточка выглядит достоверней рисунка, не правда ли?

Тут уж трудно было ему возразить.

Но мне все же хотелось доказать Базилю Тихоновичу, что меня не проведешь, что я не настолько мал и наивен, чтобы можно было морочить мне голову.

— Сколько же вам лет тогда? — спросил я, не скрывая иронии.

— Много. — И Базиль Тихонович устало махнул рукой. — Садись и слушай.

Я присел на край табуретки, говоря ему всем своим видом: ну, ну, сочиняйте дальше, только никто все равно не поверит ни одному вашему слову. А слесарь-водопроводчик приподнял дядю Васю, сел в кресло, опустив кота на колени, и, не обращая внимания на мою ухмылку, начал свой рассказ:

— Родился я еще в семнадцатом веке. Сколько с тех пор воды утекло!.. — On покачал головой.

— Столько лет живут только черепахи и попугаи. Я сам читал, — сказал я мстительно. — А у вас даже нет седого волоса.

— Мне удалось пропустить отрезок времени почти в триста лет, — сказал он, невинно глядя мне прямо в глаза. — Я подпрыгнул и изо всех сил заработал ногами, чтобы подольше продержаться в воздухе. А Земля в это время бешено крутилась подо мной, подо мной проносились годы, десятилетия. А я все держался. И когда уж совсем изнемог и опустился на землю, на ней шел шестьдесят девятый год двадцатого века! В общем, это была весьма не сложная операция. Так, на чем же я остановился? Ну да, на том, что родился я в одном районном центре провинции Прованс. Ты, конечно, ел прованское масло?

— Ни кусочка! И еще не добывал копру и не стоял с горящим фитилем у порога крюйт-камеры, — признался я виновато, надо же, как он меня поддел, значит, нужно быть с ним осторожней.

— Ничего! У тебя все впереди. Зато уж капусту провансаль ты ел наверняка, — сказал он мне в утешение. — Ну так на чем мы остановились?.. В общем, в Париж я отправился день в день с д’Артаньяном и шел по той же дороге. Теперь ты догадываешься, почему хозяин гостиницы в Менге и его слуги одолели нашего храбреца? — спросил он лукаво.

— Потому что вмешались вы?

— Точно! Я еще не был с ним знаком. «Что это он, думаю, вытворяет, этот дворянчик? Ишь размахался шпагой. Так ведь можно нечаянно и задеть кого. Пора, пора ломать устои феодализма, давно пора». Достал я свой верный напильник и начал с ним фехтовать с д’Артаньяном. Он шпагой раз-з, а я подставляю напильник. Да так, чтобы шпага его тупилась, понимаешь. Вот так я и обезоружил отважного гасконца. Ах, если бы знать, что вскоре он станет моим близким другом? — закончил он.

— А что же Александр Дюма-отец? Почему же он не на писал об этом? — спросил я коварно.

— Эти факты были ему неизвестны, — просто ответил Базиль Тихонович. — Их скрыли реакционные феодалы. Поэтому отец Дюма не знал, что на самом деле нас было шестеро: Атос, Портос, Арамис, д’Артаньян и мы с дядей Васей. А без этих фактов роман, сам понимаешь, не полон. На всякий случай я изложил на бумаге все, как было на самом деле. — Он нагнулся и достал из тумбочки толстую тетрадь. — Вот, полистай, убедишься сам. Правда, здесь еще не все. Некогда этим заниматься: все дела, дела! И потом, я скромен, что и говорить. Это, конечно, читателям во вред. Но ничего не могу с собой поделать.

Я взял тетрадь и прочитал на обложке:

И только тут меня осенило, что передо мной тот случай, когда ты или должен поверить во все без оговорок и не подвергать сомнениям, как бы ни было невероятно, что говорят тебе, или ты должен встать и немедленно уйти.

Обложка тетрадки манила меня. Я не устоял перед соблазном и решил проверить. И открыл первую страницу.

Но в это время на всю котельную прозвучал звонкий голос моей бабушки:

— Да куда же он делся, этот сорванец? Вася! Вася, где ты?

А через секунду она стояла на пороге каморки.

— Вот ты где! Ну что за ребенок? — воскликнула она, всплескивая руками. — Вы только полюбуйтесь на него! В квартире потоп, а он, вместо того чтобы сказать вам об этом, болтает небось о всяких пустяках. Я угадала?

— А вот и нет, — ответил Базиль Тихонович. — Он занят очень серьезной проблемой. И если вы не возражаете, мы продолжим наш прерванный разговор. Может, и вам будет интересно.

— Батюшки! — испугалась бабушка. — Да ведь пока вы будете тут разговаривать, затопит не только нашу квартиру, но и, поди, весь дом!

— Если вас это очень волнует, починим сейчас, — сказал он бабушке мягко, уступая ей так, будто она была малое дите. — Это ведь просто — починить кран. И вот что меня удивляет: я уже здесь второй день, но ко мне приходят только с одними пустяками: то ли кран починить, то ли прочистить ванну. Будто сговорились все. Будто у наших жильцов нет более важных проблем. Ведь есть же проблемы важнее, правда, бабушка?

— Конечно, есть. Но когда протекает кран — это тоже ужасно, — возразила бабушка, опасаясь, что слесарь передумает.

— Так это мы починим, починим, сейчас починим, — заверял ее Базиль Тихонович, поднимаясь.

Он повозился в углу, погремел инструментами и извлек на белый свет огромный разводной ключ.

— Ну, пошли, морской тигр, исправим бабушке кран, — сказал Базиль Тихонович. — А заодно…

— А это можно взять домой? — шепнул я, показывая тетрадь так, чтобы не заметила бабушка.

— Только не потеряй. Это документ огромной важности, сам понимаешь, — сказал Базиль Тихонович строго.

— Нашли кому доверить документы, — проворчала бабушка, выходя из каморки первой.

— О, вы недооцениваете своего внука. Смею заверить: он очень серьезный молодой человек, — возразил слесарь-водопроводчик, шагая за бабушкой. — А у меня опыт ой-ей-ей. Это я только кажусь молодым, — сказал он немного погодя. — Вот сколько мне лет, по-вашему?

Бабушка взглянула критически на нашего спутника, хотела что-то сказать, но не успела. Мы в этот момент поднялись на наш этаж, и слова застряли у бабушки в горле.

Из-под дверей нашей квартиры вытекал на площадку тоненький ручеек. Лестница дрожала от топота. Это бежали наверх жильцы нижнего этажа. Их возмущенные голоса заполнили дом.

— Полюбуйтесь, — сказала едко бабушка, распахивая перед слесарем дверь.

Базиль Тихонович шагнул в прихожую и вдруг остановился.

— Вася, а твоя бабушка права! Пожалуй, вам есть чем похвастаться. Такая библиотека! — воскликнул Базиль Тихонович и прошлепал по воде к книжным полкам. — Н. Чуковский «Водители фрегатов»! — И он снял с полки книгу.

— Еще бы я не была права. Вы стоите по колено в воде, молодой человек! — вконец рассердилась бабушка.

Базиль Тихонович взглянул себе под ноги и сказал восторженно:

— Чудно! Вы только посмотрите на нее: еще недавно эта вода качала корабли, видела набережную Дар-эс-Салама, а теперь пришла в вашу квартиру!

Я посмотрел на бабушку. Она была полна сомнений: не знала, смеяться или плакать. Я еще не видел ее в такой растерянности.

А вода все прибывала и прибывала. По-моему, уже дошла очередь до воды, еще недавно омывавшей берега далекого Перу. Но слесарь наконец отряхнулся от грез, вспомнил, зачем его позвали, и пошел на кухню, где прохудилась труба.

Ом починил ее так ловко и быстро, точно приложил руку слегка, заговорил воду, и та перестала течь. Вода капнула раз-другой и затихла. А слесарь-водопроводчик только еще вошел во вкус.

— Может, у вас есть другие проблемы? И что-нибудь посложней? — спросил он у бабушки.

Он даже продолжал держать открытым свой чемоданчик с инструментами. Но бабушка его разочаровала, сказав:

— Да нет, с остальным все в порядке, — и прикоснулась к деревянной ручке ножа, чтоб не сглазить.

Она у нас не суеверная, и прикоснулась только так, на всякий случай.

А Базиль Тихонович не без сожаления закрыл свой чемоданчик и ушел. Мне показалось, что он был слегка обижен. Я догнал его на лестнице и сказал, что бабушка говорила сущую правду.

— Это правда? — переспросил он с видимым облегченном.

— Ну конечно. Папа и мама вчера прислали письмо. Они живы и здоровы. А раз так, значит, все в порядке, — сказал я, открывая ему наши домашние секреты.

— Ну, если так… А тетрадочку взрослым не показывай, ладно? — Он подмигнул мне и бодро пошагал вниз.

Воду мы собирали до самого вечера. Я работал с бешеным энтузиазмом и пел при этом удалые матросские песни. Потому что это была особенная вода, — она качала на волнах корабли всего лишь в нескольких кабельтовых от Дар-эс-Салама.

Потом бабушка выкупала меня под душем и, сославшись на то, что я еще ребенок и потому должен устать, уложила в постель. В другое время я бы сопротивлялся изо всех сил. Но сегодня мне было это на руку. Я добровольно залез под одеяло и сразу притворился уснувшим.

— Так я тебе поверила, — насторожилась бабушка. — Никак, ты что-то задумал, а? Я угадала? Вдруг без всяких уговоров взял да уснул. Так угадала я или нет?

Тут важно было удержаться, не сказать: «Да сплю я, бабушка, сплю». И это мне удалось только ценой невероятных усилий.

Бабушка постояла в нерешительности, пробормотала дивясь:

— Никак, и вправду уснул. Надо бы показать ребенка доктору, — и, потушив свет, ушла на кухню.

Тогда я достал из-под матраца карманный фонарик и тетрадь Базиля Тихоновича, затем включил фонарик и погрузился в удивительное чтение.

Впрочем, пусть читатель познакомится сам с необычайными страницами из жизни Базиля Тихоновича, Я привожу к к полностью.

Глава третья, которую следует прочитать каждому, кто хочет знать, как все было на самом деле

Однажды в одной прованской деревне родился ребенок, все в котором говорило о незаурядных способностях. И судьбе было угодно так распорядиться, что этим ребенком оказался я.

Знай писатель Дюма об этом событии, он, несомненно, начал бы свой знаменитый роман «Три мушкетера» с моего рождения. Но, увы, по причине его полного неведения, в котором он совершенно не был виноват, действия в книге развернулись с опозданием почти что в восемнадцать лет.

А до этого миновали мое детство и отрочество, и отец сказал мне:

— Вася, сынок, пора тебе выбирать профессию.

И я выбрал самую важную профессию на земле, стал слесарем-водопроводчиком. Казалось, что тебе еще нужно теперь? Но мне не сиделось на месте. Дело в том, что, хотя отец и мать мои были чистые французы, я родился русским человеком и меня все время тянуло на родину.

И вот в тот самый день, когда д’Артаньян-отец отдал своему сыну шпагу и коня забавной окраски, распростился и я со своими родителями.

— Видать, ничего не поделаешь, уж все вы такие, русские люди, — сказали они со вздохом, — Мучает вас эта самая ностальгия. Ступай, сынок. Только возьми с собой дядю Васю. Он, кстати, русский кот. Отбился некогда от посольства из Московии. Он и дорогу укажет тебе, и даст мудрый совет.

Я взял свой верный чемодан с инструментами, посадил на плечо дядю Васю, и тот указал лапой в сторону города Менга. Именно этим путем он прибежал в свое время в дом, где жили мои родители.

Это вступление понадобилось мне для того, чтобы читатель узнал, каким образом я очутился в городе Менге в тот самый момент, когда хозяин трактира «Вольный мельник» и его слуги бросились на отважного д’Артаньяна.

И вот тут впервые проявилось неведение писателя Дюма. Он считал, будто д’Артаньяна одолели хозяин и слуги. Если бы не уважение к нему, я бы так и сказал: «Что же ты, Дюма, взялся писать книгу о д’Артаньяне, а сам еще не знаешь, какой это парень?» Ну конечно же, это ясно любому, даже читателю младшего школьного возраста, что хозяину и его слугам самим ни в жизнь бы не одолеть отважного д’Артаньяна. Такой искусный боец был под силу только настоящему слесарю-водопроводчику.

И тут оказалось, что как раз мимо проходил я.

Я увидел, как долговязый парень-дворянин крутит над головой шпагой и сказал себе: «Ох уж мне этот феодализм! Еще один размахался тут. Вот я его сейчас».

Открыл я чемоданчик с инструментами, достал оттуда свой верный напильник и сказал, чтоб все отошли, оставили нас с дядей Васей один на один с задирой.

Встали мы в позицию.

Посмотрел я на него, вижу — хороший вроде бы парень. Да только ничего не поделаешь, придется его проучить, воспитать, пока не поздно, пока он не покатился по дурной дорожке. Мне тогда еще ничего не было известно про миледи и незнакомца из Менга Рошфора, и я думал, что д’Артаньян первым нарушил порядок на улице.

Как потом вспоминал сам знаменитый гасконец, мое лицо ему тоже пришлось по душе. «Но ничего не поделаешь, — сказал он себе с грустью. — Придется этого славного парня вырвать из-под влияния плохих людей, пока тот не пропал вовсе». Мой будущий друг решил, что я заодно с его оскорбителем.

— Сударь, защищайтесь. Сейчас я продырявлю то плохое, что в вас, к сожалению, есть, — сказал благородный и мужественный д’Артаньян.

— Ах, уже падаю, — пошутил я в ответ.

И мы скрестили оружие.

Много позднее, уже перед смертью, д’Артаньян оставил письмо для читателей романа «Три мушкетера», которое тут же куда-то исчезло. Он признавался, что самым искусным его противником — и к счастью на короткий срок, — был некий слесарь-водопроводчик Базиль Тихонович Аксенушкин и что он не встречал более ловкого фехтовальщика за всю свою жизнь.

Но вернемся к нашему поединку.

Д’Артаньян напал на меня точно молния. Но я подставил под удар шпаги свой славный напильник и услышал, как проскрежетало острие, тупясь о его ребристую поверхность. И так повторялось несколько раз. Д’Артаньян нападал на меня, а я подставлял под его шпагу напильник. Причем дядя Вася сидел на моем плече, даже не шелохнувшись. Горячая кровь ударила в голову моего будущего друга. Он бросался на меня, распаляясь от неудачи. И с каждым его выпадом острие тупилось все больше и больше.

Наконец я решил, что шпага стала достаточно безопасной, и при следующем ударе д’Артаньяна оставил грудь свою незащищенной.

Д’Артаньян издал победный возглас:

— Так умрите же недостатки, которые завелись в груди у этого несчастного!

Он сделал изящный выпад, по шпага только уперлась в мою грудь, изогнувшись, с густым струнным звуком. Она была безнадежно тупа.

Д’Артаньян понял, что проиграл поединок, отбросил бесполезную шпагу прочь и скрестил на груди руки в ожидании своей судьбы.

Я слышал, будто электромонтер Рафик Ваганян, из четвертой жилищной конторы, считающий д’Артаньяна армянином, утверждал, что славный мушкетер не знал, что такое поражение и с чем его едят. Но, как видите, Рафик все-таки ошибался. И его судьбу разделили многие читатели.

Правда, это было единственное поражение д’Артаньяна среди моря побед. И оно первое время портило ему настроение. Он нервничал, грубя гвардейцам кардинала, и даже впадал в меланхолию. Но позднее, когда мы познакомились ближе, д’Артаньян успокоился, поняв, что недостатков во мне нет и в сущности ему нечего было дырявить, и заметно повеселел.

А пока он стоял передо мной, стараясь сохранить свое ставшее впоследствии знаменитым достоинство, но, сказать между нами, вид у него был самый разнесчастный. Шутка ли, не успел начать самостоятельную жизнь, как — на тебе — поражение.

— Ну, а теперь можете петушиться сколько угодно! — сказал я, перебарывая в себе сочувствие, и, подняв с земли свой чемоданчик, зашагал прочь.

— Сударь! Ваше имя? — воскликнул д’Артаньян, показав тем самым умение достойно проигрывать.

Это прекрасное качество д’Артаньяна осталось неизвестным для читателей «Трех мушкетеров» потому, что писатель Дюма, как и Рафик, ничего не знал о единственном поражении своего героя. Поэтому я спешу порадовать многомиллионную армию поклонников д’Артаньяна новыми сведениями о их любимце.

Но вернемся к поединку.

Я назвался, и тогда д’Артаньян с горечью сказал себе:

— Ведь предупреждал меня отец: связывайся с кем угодно, только не со слесарем-водопроводчиком!

Это была четвертая заповедь д’Артаньяна-отца. До сих нор читателю были известны только три его заповеди. Увы, точно так же заблуждался и Дюма-отец. Теперь мне выпала честь довести до всеобщего сведения и заповедь четвертую.

А тогда я просто лукаво улыбнулся, радуясь тому, что урок пошел славному парню-дворянину на пользу, и, решив, что история обрела свои конец, спросил у кота, куда нам следовать дальше. Дядя Вася указал на Париж, и мы направились в столицу прекрасной Франции. И вот тогда-то, стоило нам повернуть за угол, подлый трактирщик и его слуги напали на обезоруженного д’Артаньяна. Об этом я узнал только через триста лет, читая роман «Три мушкетера». Сам д’Артаньян, видимо, очень стеснялся обидного избиения палками и потому скрывал от меня подлинный конец этой истории.

Таким образом, факт, приведенный мной, поможет читателям «Трех мушкетеров» увидеть события в городе Менге в истинном свете. Я же как мог отомстил за своего подло избитого друга: переснял рожу трактирщика с книжного рисунка, увеличил фото до натуральных размеров и дал гнусному человеку пощечину. К сожалению, он не принял мой вызов. Трусливо промолчал.

Пока мой будущий друг отлеживался с примочками в злосчастном трактире, я бодро шагал по дороге в Париж. Дядя Вася шествовал рядом со мной. Его гордо поднятый хвост распушился точно плюмаж мушкетера.

До французской столицы оставалось всего несколько лье, когда нас обогнала роскошная карета.

— Кучер, это он! — услышал я приятный женский голос.

Кучер проехал еще немного и остановил лошадей у обочины.

Я сделал вид, будто ничего не замечаю, и продолжал идти своей дорогой. Вот до кареты осталось два шага… один шаг. И тогда распахнулась дверца, и тот же мелодичный голос сказал:

— Садитесь, сударь!

Я забрался в карету, за мной прыгнул дядя Вася, и мы увидели красивую блондинку.

— Кучер, трогай! Они здесь, — сказала женщина.

И лошади так резво приняли с места, что я повалился на свободное сиденье, а дворца закрылась сама собой.

— Миледи, — представилась женщина, протягивая руку.

В ее миниатюрных пальчиках чувствовалась почти неженская сила.

Я в свою очередь назвал себя.

— О, слесарь?! Только подумать, я еще в жизни по видела живого слесаря-водопроводчика! А кот! Кот-то какой! — воскликнула миледи. — В моем замке как раз протекает кран и завелись мыши! Вы мне посланы самой судьбой!

— Почему-то стоит человеку увидеть слесаря и кота, как он тут же вспоминает, что у него протекает кран и есть мыши, — сказал я, признаться, немного обидевшись и за себя и за дядю Васю.

— Нет, нет! И вовсе не этим вы произвели на меня впечатление, вовсе не этим! — горячо возразила миледи. — Мне понравилось, как вы разделали под орех этого гасконского парня. Я видела все из окна своей кареты.

Я понял, что перед нами дьявол в юбке, как метко сказал о миледи наш друг Атос, он же граф де ля Фэр. Этой дамочке только и нужно, чтобы хорошие люди дрались между собой.

Миледи поняла, что ее раскусили, и добавила быстро:

— Я сказала неправду! Дело в том, что я влюбилась в вас по уши. А чтобы вы поверили мне, я теперь скажу вам все. Позавчера нас с Рошфором вызвал кардинал Ришелье и сказал озабоченно: «Господа, к Парижу приближается русский слесарь-водопроводчик! Он, конечно, неподкупен, поэтому вы во что бы то ни стало должны остановить его». Теперь вы догадываетесь, что ваша дуэль была подстроена. — И на губах миледи появилась тонкая улыбка.

— Неужели симпатичный парень-дворянин оказался заодно с вами? — вскричал я с горечью.

— О нет. Просто мы использовали в своих гнусных целях его невероятную гордость. Едва вы появились из-за угла, как Рошфор задел гордого юношу шуткой и тем самым заварил уже известную вам кашу. А вы — человек справедливый, ввязались в нее. На что мы, собственно, и надеялись. Вот видите, как я откровенна с вами, о, мой любимый! — И она рухнула в мои объятия.

Но я оказался проворней ее, и знаменитый кинжальчик миледи, с которым впоследствии едва не пришлось познакомиться нашему славному д’Артаньяну, с дьявольской силой вонзился в сиденье.

Чутье подсказало мне, что плечо этой женщины храпит страшную тайну. Я рванул рукав ее платья и увидел лилию. Представляю изумление писателя Дюма, узнай он, что, кроме него самого и еще трех героев книги, жуткая тайна миледи была известна пятому человеку — парню из далекой России.

Но миледи, в отличие от писателя Дюма, не любила рассуждать, она сжалась в углу кареты, точно тигрица, готовая броситься на свою жертву.

— Вы слишком много узнали, мой милый слесарь-водопроводчик! Вы и ваш кот! — процедила она сквозь зубы. — Берегитесь! Я вас уничтожу!

— Ах, мы уже падаем, — ответил я своей излюбленной фразой и распахнул дверцу кареты. — Привет прокладке на вашем кране! И вашим мышам! — Я отсалютовал своей бывалой кепкой и выпрыгнул из кареты. Следом за мной выскочил дядя Вася.

До нас донеслось самое страшное проклятие, какое слышал свет.

Встреча с миледи объясняет то, чего не знал писатель Дюма, а именно истинные причины ненависти этой красивой фурии к трем мушкетерам. Все дело в том, что они были моими друзьями. А однажды, проезжая по улице, она увидела госпожу Бонасье, которая мирно вела со мной беседу, и это решило судьбу славной женщины. А я ведь только и всего, что спросил у бедняжки, войдя в незнакомый Париж, как пройти ко дворцу кардинала Ришелье.

Я хотел поговорить с монсеньером начистоту, в связи с историей в городе Менге. Но ни в тот день, ни на другой парижане так и не дали мне добраться до кардинала. Узнав, что в их городе появился слесарь-водопроводчик, они беспрерывно звали меня в свои квартиры. А я, конечно, в первую очередь шел в дома, где жил трудовой народ. Крупным феодалам это очень не понравилось, и в канцелярию Ришелье посыпались анонимки.

Кардинал хоть и боролся с феодалами, но все же был очень недоволен моим поведением. Как мне передали, он говорил в кругу своих единомышленников: «Что же это получается? Может, скоро сорвет кран в моей резиденции и мне тоже придется ждать своей очереди? Пусть он только ко мне придет!»

Однако ему пришлось подождать, пока у меня хоть немного убавится работы. И наша встреча произошла как раз на второй день после сражения у монастыря кармелиток.

Кстати, рассказ об этом сражении в книге тоже изложен неточно.

На самом дело, все выглядело так. Первым на пустыре очутился я со своим чемоданчиком. Вторыми пришли д’Артаньян и его противники — три мушкетера. И уж потом на пустырь шумно вывалила ватага гвардейцев кардинала во главе с его любимцем Каюзаком.

У читателей, конечно, не раз возникал законный вопрос: «Что же это гвардейцы кардинала пришли на пустырь так — ни с того ни с сего? В общем, случайно. Неужели автор не мог придумать интересную причину, которая бы их сюда привела в самый неподходящий момент?» Но автор Дюма писал только правду и ничего не сочинял, как это думают многие. А правда насчет появления гвардейцев ему была неизвестна, и прежде всего потому, что он ничего не знал об участии в этой истории самого главного лица. О моем участии. Вот Дюма и написал, будто гвардейцы появились совершенно случайно, тогда как в жизни они пришли сюда по специальному уговору. А теперь держитесь крепче за стул: вся эта орава гвардейцев хотела драться на дуэли.

Как видите, получилось полное совпадение; д’Артаньян должен был биться только с тремя мушкетерами. А я ждал Каюзака и еще четверых.

Когда же, спросите вы, успел Базиль Аксенушкин поругаться с такой массой гвардейцев? У слесаря-водопроводчика это происходит моментально, не успеешь бровью повести. Сказал я тому же любимцу кардинала Каюзаку: «Зачем же бутылки из-под бургундского в унитаз бросать?» А любимец на дыбы: «Ах, вы меня учить, да?!» — и бросил вызов. Конечно, он спохватился потом: мол, дернул его черт поругаться со слесарем-водопроводчиком. Другого кого не нашел? Да отступить помешали ему суровые законы феодализма. «Дуэль есть дуэль», — сказали они.

— Ладно уж, — сжалился я. — Пообещайте не засорять канализацию, и разойдемся с миром.

— Нет, буду бросать. И притом целыми ящиками! — возразил несчастный упрямец.

Я вздохнул и сказал:

— Что ж, возьмусь за ваше воспитание. Только прошу: не пейте для храбрости. Вредно очень.

Он, конечно, не сдержался, пришел на дуэль пьяный в дым. И его сослуживцы были не лучше. А амбиции, а амбиции-то было сколько. Фу-ты ну-ты! Стоило им появиться, как они сразу затеяли скандал в общественном месте.

Я им, конечно, сказал прямо в глаза:

— Господа, нельзя ли потише? Здесь все-таки женщины, — и указал на Монастырь кармелиток.

Д’Артаньян и три мушкетера поддержали меня. Особенно поддерживал Арамис, человек, как известно, самый галантный в книге. Мы сообща убеждали пьяниц отправиться по домам и лечь в постели.

Но куда там! Гвардейцы кардинала вытащили шпаги и давай махать перед нашим носом. Больше всех размахивал шпагой любимец кардинала Каюзак. Теперь нам, трезвым людям, ничего не оставалось другого, как объединиться и наводить тишину возле монастыря кармелиток общими силами.

Первым делом мы разобрали партнеров. Мне достался рыжий детина. Пока он крутился вокруг меня, отскакивал и наскакивал, я обмотал его шпагу изоляционной лентой, а потом уложил самого́ пьянчугу на травку поспать. И, освободившись, посмотрел, что же делают мои новые товарищи.

Здесь мне следует остановиться и сделать еще одно заявление. Не располагая всеми фактами, писатель Дюма так и не узнал до конца самого главного. А самое главное заключалось в том, что наши мушкетеры добились своих побед, не пролив ни капли чужой крови. Свою, пожалуйста, хоть рекой, а чужую ни-ни, не трогай.

Не отступили мои друзья от своего правила и в сражении при монастыре кармелиток. Пьяные гвардейцы валились с ног сами, стоило только притронуться пальцем. Дольше всех хорохорился любимец кардинала, он пристал к раненому Атосу со шпагой в руках и наступал на него, наступал.

И вот тогда благородный Атос попросил меня взглядом:

«Базиль, я уже столько пролил своей крови, что боюсь не выдержу и пролью еще. Займись-ка им, пока для него не поздно».

А я-то убрал свой инструмент. Но ничего не поделаешь, пришлось открыть чемодан, вооружиться своим верным разводным ключом и свернуть шпагу Каюзака в кольцо.

Любимец Ришелье увидел, что стало с его оружием, и упал от удивления в обморок, да так стукнулся головой, что получил легкое сотрясение мозга, которое было на другой день раздуто прессой кардинала бог знает до чего. Мои новые друзья были представлены какими-то кровожадными убийцами. Лишь меня побоялись трогать — чем черт не шутит, вдруг испортится кран. Все описали так, словно я там и не был.

А мы, ничего не подозревая, сложили пьяных у ворот монастыря, забрали их шпаги, чтобы больше но баловались, и, позвонив привратнику, отправились в известное всем читателям триумфальное шествие по улицам. Немного обидно, что и художник не изобразил меня на рисунке в этот замечательный момент. Помню, как сейчас, я шествовал в центре, справа от меня Атос с Арамисом, а слева д’Артаньян и Портос. «Ну и мастер ты со своим напильником, Вася! — восхищались мои новые друзья. — А как ты достал свои кусачки, а? И отхватил кончик шпаги у этого де Жюссака!» Надеюсь, будущие художники учтут мое маленькое замечание.

Шума после нашей победы было хоть отбавляй. Мое выражение «ах, уже падаю» облетело весь Париж. Отныне, прежде чем начать дуэль, так и говорили противнику: «Ах, уже падаю». И меня немного удивляет, откуда взялось у реакционных историков столько терпения, чтобы позачеркивать мое имя во всех документах того времени. В те годы не было ни одного письма, в котором бы не говорилось о русском слесаре-водопроводчике и его крылатой фразе.

На другой день после легендарной битвы капитан мушкетеров пригласил нас на чашку чая. Мы сели за самовар, и г-н де Тревиль, в общем и целом, положительно отметил нашу деятельность против гвардейцев кардинала и затем предложил мне любезно надеть мушкетерский мундир. Я рассыпался в благодарностях, а затем учтиво отклонил предложенную честь, потому что мне больше была по душе моя собственная профессия. И потом, но хотелось обижать гордого д’Артаньяна, которому, как все помнят, было предложено всего лишь место королевского гвардейца. Г-н де Тревиль тоже рассыпался в сожалениях по поводу того, что его рота теряет такого мастера по фехтованию, даже не обретя его.

Я ответил опять учтиво. Словом, мы еще посоревновались в изысканности манер и потом разошлись, причем победа осталась за мной, потому что уж по этой части слесарь-водопроводчик может дать, если нужно, сто очков не только придворному вельможе, но и даже руководителю хореографического кружка.

А кардинал слушал, что говорят обо мне, и ждал, когда же я сам попрошу аудиенцию. В конце концов его терпение лопнуло, и Ришелье послал за мной своего гвардейца. Это было как раз в обеденный перерыв, и потому тот нашел меня в трактире «Веселый петух», где я сидел со своими друзьями за широким дубовым столом и ел первое. Посланец кардинала сказал, чтобы я немедленно следовал за ним, и направился к выходу.

— Попадись мне сейчас Ришелье, я бы насадил его на шпагу и поджарил в камине точно барашка. Это же надо додуматься, не дать поесть рабочему человеку! — вскричал добряк Портос.

— Спасибо, мой друг, — ответил я растроганно. — Но волноваться не стоит, я и сам хочу посмотреть кардиналу в глава после того случая в Менге.

— И все равно мы с вами! — заявил д’Артаньян.

Друзья проводили меня до дворца Ришелье, и мы простились у самой проходной.

— Если это ловушка, дайте нам знак, — сказал благородный и мудрый Атос на прощание.

— Лучше всего это сделать носовым платком, — уточнил наш щеголь Арамис. — Если у вас его нет, я дам вам свой. — И он извлек из кармана знаменитый батистовый платок с инициалами герцогини де Шеврез.

— Я знаю, дорогой Арамис, у вас их вполне достаточно. А все же приберегите этот платок для своей загадочной белошвейки, — пошутил я, вызвав легкую краску на его щеках и недоумение у остальных товарищей.

Впоследствии Арамис спросил, откуда мне известно про платки и таинственную особу. Пришлось напомнить ему, что я слесарь-водопроводчик. «Все ясно», — коротко ответил наш тонкий политик Арамис.

Но вернемся к подъезду кардинальского дворца.

— Наш друг Базиль прав! — заявил прямодушный Портос. — К черту знаки! Ты нам только крикни, и мы…

Тут наш гигант выразительно показал кардинальской страже свою громадную шпагу, и стража смущенно отвела глаза.

— Словом, Базиль, мы ждем вас здесь, что бы ни случилось, — сказал д’Артаньян со своей известной улыбкой, всегда поддерживающей уверенность в друзьях и приводившей в бешенство противника.

— Спасибо, друзья, — ответил я, тронутый их заботой. — Идите и спокойно пейте свое бургундское. В случае чего, мы управимся и одни. С моим верным чемоданчиком.

— Знаете что, Базиль, если бы мы вас знали уже не так хорошо, то сочли бы ваши слова оскорблением, — сказал благородный Атос.

Мы торговались часа полтора. И, как мне потом рассказывала Анна Австрийская, кардинал Ришелье несколько раз выглядывал из окна, ожидая, когда мы кончим спорить.

Наконец мне удалось убедить друзей не тратить время зря и заняться бургундским.

— Пожалуй, Базиль, вы правы, — сказал Атос задумчиво. — Мы столкнулись с исключительным случаем, когда можно оставить друга в беде и идти беззаботно пить вино, совершенно не беспокоясь за его судьбу.

Мы обменялись крепкими рукопожатиями, и я вошел во дворец кардинала.

— Так вот вы какой?! — воскликнул Ришелье, едва передо мной открылись двери его кабинета.

Переступив порог, я тотчас увидел на столе пухлую кипу анонимок, но вначале не придал им серьезного значения.

— Ваше преосвященство, на что жалуетесь: кран или санузел? — спросил я, давая попять, что время для меня дорого и к тому же лесть меня только смущала, мешая заниматься делом.

— И кран, и санузел пока, слава богу, у нас работают, — ответил кардинал. — Я вас пригласил по другому вопросу.

— Сразу видно, что вы незаурядный государственный деятель, — сказал я с невольным уважением. — Обычно все считают, будто для слесаря-водопроводчика нот ничего важней, как только чинить неисправные краны. В то время как он способен на гораздо большое…

— Мы это знаем. И, признаться, нас это тревожит, — сказал Ришелье откровенно. — Мы с их величеством только и думаем о вас. — И кардинал улыбнулся своей невольной шутке, потому что всем, и даже королю, было известно то, что все дела в стране вершит один кардинал. — Но оставим шутки, — сказал посерьезневший Ришелье. — Мы думали, думали и вот что придумали. А что, если мы сделаем вас генеральным слесарем-водопроводчиком Франции, лично я назначу вас еще и капитаном своих гвардейцев. Вы будете моим любимцем вместо Каюзака. А? Я пожалую вам дворянское звание. Хотите, прямо с этой минуты я буду вас звать Базилем д’Аксенушкиным?

— Представьте, мне уже сделали одно тоже очень лестное предложение, — сообщил я с улыбкой.

— И вы согласились? — ужаснулся Ришелье.

— Нет, разумеется. Я свободный слесарь-водопроводчик и хочу, чтобы мое искусство прежде всего служило простому народу. Но уж если затопит и вас, то не бойтесь, выручим, — сказал я, опять улыбнувшись.

— Вы безумец! Несчастный, вы еще не представляете, что вас ждет на этом тернистом пути! — сердито воскликнул мой грозный собеседник.

— Да, кажется, представляю, — ответил я, вспомнив свои дорожные приключения.

Ришелье вначале смутился, а затем с грустью сказал:

— Что ж, жаль: Франция теряет такого слесаря-водопроводчика, а я приобретаю противника, равного мне, — вздохнул кардинал и повторил: — Нет, вы и в самом деле безумец. Лично я ценю вашу смелость. Но миледи… Если бы вы знали, что вас ждет, едва за вами закроется эта дверь…

Он кивнул на дверь кабинета и начал перебирать четки.

Я понял, что аудиенция окончена, и вышел за дверь кабинета.

И тотчас началось. Миледи прямо-таки одним залпом продемонстрировала мне весь свой набор сатанинских приемов.

Уже за дверью меня поджидал бледный молодой человек благородной наружности. В правой руке его сверкала обнаженная шпага.

— Коварный московит! — воскликнул он. — Ты оскорбил прекрасную женщину и сейчас ответишь за это! — И обманутый юноша напал на меня.

Но я не герцог Бекингэмский. Я увернулся, молниеносно достал из чемоданчика инструмент, и когда юноша вновь бросился в атаку, быстренько захватил его шпагу разводным ключом, сделал нарезку и ввинтил сие холодное оружие в деревянную стенку по самую рукоять. Юноша забился, пытаясь вытащить шпагу, а потом затих, видимо, впервые подумал: а так уж ли права миледи?

А я собрал инструмент и последовал дальше к выходу. Не буду подробно описывать то, как из-за тяжелой портьеры на меня навели мушкет и мне пришлось мимоходом вставить в его ствол толстую резиновую прокладку, а затем за моей спиной еще долго слышались недоуменные возгласы стрелка и сухие щелчки курка о кремень. Потом в кардинальском дворе кто-то, спрятавшийся в кроне деревьев, сбросил на мои плечи разъяренного удава, и тот, даже не разобравшись, в чем дело, обвил мою шею могучими кольцами и сразу начал душить.

В этот момент ко мне подошел садовник, поливавший газон, и пожаловался на то, что уличный кран пропускает воду и от этого в шланге слабый напор. Я взглянул на кран одним только глазом и тотчас понял, что вовсе не он виновник утечки, а дырявый шланг и, размотав удава, точно шарф, заменил им негодный шланг. Едва садовник взял змея за шею, как тот открыл пасть и из нее ударила на цветы и траву тугая веселая струя воды. Удав посмотрел на меня, я увидел в потемневших змеиных очах благодарность и понял, что змей испытывал страшную жажду и что я, может быть, спас его от неминуемой гибели.

Простившись с довольным садовником и блаженствующим удавом, я покинул двор кардинала, и тут миледи нанесла свой последний удар, по сравнению с которым все предыдущие (и то, с чем впоследствии столкнулись мол друзья-мушкетеры) мне кажутся всего лишь детской забавой.

Едва я перешагнул через порог проходной, как под моими ногами задрожала земля и по улице разнеслись истошные крики:

— Землетрясение! Землетрясение!

В окнах домов и на мостовой метались обезумевшие от ужаса люди. И только одна молодая женщина выделялась среди всех своим олимпийским спокойствием. Она стояла на крыше самого высокого особняка, скрестив на груди руки, и, можно сказать, в упор смотрела на меня. Это была миледи.

Она подняла руку, взмахнула белым платочком. И тотчас послышался гром, такой, как его изображают в театре, — и опять задрожала земля.

Я взглянул себе под ноги и увидел всего лишь в одной тысячной миллиметра от себя трещину, в глубине которой полыхала раскаленная магма. В другое время меня нельзя было бы оторвать от этого зрелища. Но трещина продолжала расти, она угрожала людям, живущим на улице, и мне самому, и я, подавив в себе любопытство исследователя, извлек из чемодана свой сварочный аппарат и мгновенно сварил края мостовой, уже начавшей было разваливаться на две половинки. Земля начала вновь остывать в этом месте, как уже было раз, в эпоху ее зарождения.

Увидев, что я цел и невредим, миледи сплюнула от досады. Но мне невольно пришлось отдать должное ловкости, с которой она сумела направить против меня могучие силы стихии.

Миледи тем временем пришла в себя, снова подала знак Природе, и снова раздался гром. Тотчас зашатались дома, заскрипела мостовая, раскалываясь на две части прямо у моих ног. Но, как и в первый раз, я бросился к трещине и мигом заварил ее.

Тогда миледи взмахнула платком в третий раз, и все повторилось сначала. Она подавала знаки, но я каждый раз оказывался ловчее стихии.

Так шаг за шагом я продвигался по улице, сваривая ее и не давая разойтись в разные стороны мостовой, продвигался, пока не дошел до конца ее и не увидел мужчин, рубивших улицу огромным топором.

На мужчинах были ливреи с гербом миледи. А один из них, и вовсе одетый дворецким, временами важно колотил молотком в жестяной лист, подвешенный к уличному фонарю, будто созывал на обед гостей.

Ливреи самозванных плотников уже потемнели от пота, а сами они устали настолько, что еле стояли на ногах. Заметив меня, наемники бросили топор и разбежались по всему Парижу.

— Эх, вы! — крикнула миледи в сердцах и, растоптав свой платок, скрылась на чердаке.

А я покачал головой, подумав, насколько хитро было устроено покушение на этот раз. Теперь миледи могла все свалить на Природу, которая оказалась вовсе ни при чем.

Я хотел было догнать людей миледи, объяснить им, что они не подумали, когда устраивали искусственное землетрясение, что вместе со мной могли пострадать и жители этой улицы. Но тут меня окружили обитатели ближайших домов, и мне пришлось остаться на месте, чтобы скромно выслушать их слова, полные благодарности.

Они продержали меня до тех пор, пока не высказался каждый, и только после этого отпустили домой. А миледи, испытав на мне свое крайнее средство, временно опустила в бессилии руки, и дальнейший мой путь до таверны, где ждали меня верные друзья и недоеденный обед, обошелся без существенных происшествий.

Друзья встретили меня веселыми возгласами и звоном кружек. То, что я вернулся из дворца страшного кардинала свободным и даже невредимым, мушкетеры восприняли как само собой разумеющееся.

После обеда мы перебрались на квартиру д’Артаньяна, которую он снимал, как всем известно, в доме галантерейщика Бонасье. Там я вытащил из кармана горсть пистолей и высыпал на стол. Починка кранов приносила мне довольно сносные заработки, хотя простому народу я все делал бесплатно и брал за работу только со знатных, богатых людей, но и этого мне хватало, чтобы поить и кормить моих вечно нуждающихся друзей. Итак, высыпав под оживленные возгласы деньги на стол, я предложил сходить в ближайшую лавку за дюжиной-другой бутылок бургундского.

— А ну-ка, дружище, сбегай. Да поживей, представь, что за тобой гонится вся рота гвардейцев кардинала! — приказал д’Артаньян своему бывшему слуге Планше, переименованному по моему настоянию в домработницу.

— Ребята, опять вы за свое социальное неравенство, — сказал я с упреком. — Когда же я вас отучу?

Ребята мои — мушкетеры — сконфузились, даже невозмутимый Атос и тот покачал головой, удивленно спрашивая себя: что это мы до сих пор не избавились от таких предрассудков?

— Вот что, бросим жребий. И тот, кому выпадет, сбегает в лавку, несмотря на свое происхождение и даже голубую кровь, — сказал я.

Жребий выпал Портосу. Он быстренько принес в своих лапищах две дюжины славного бургундского, и я рассказал друзьям о своих приключениях.

Отважные мушкетеры отметили овацией мой смелый ответ кардиналу, и только мудрый Атос осуждающе покачал головой.

— Мой друг, — сказал он, когда восторг несколько утих, — мой друг, кардинал все равно не оставит вас в покое. Ваши руки и голова нужны ему для крупной политической игры. Представляете, во всей Франции, да что там — во всей Европе! — один слесарь-водопроводчик и тот его верный слуга.

— Атос, вы же меня знаете, — сказал я с упреком.

— Конечно, — кивнул Атос, не задумываясь. — В конце концов, кардиналу не удастся вас сломить. Я только хотел сказать, что вас ждет упорная борьба с кардиналом.

— Базиль, я с вами. Вот вам моя рука! — заявил д’Артаньян, мой самый верный товарищ.

— Базиль, да я за вас сотру в порошок всю гвардию кардинала! — раздался бас Портоса.

— Надеюсь, никто из присутствующих еще не усомнился в моем решении? — холодно спросил Атос, обводя вас испытующим взглядом.

Но, слава богу, никто из сидящих за нашим столом и на этот раз не усомнился в бесспорном благородстве Атоса.

Теперь очередь оставалась за Арамисом.

— Базиль, мое пристрастие к политической игре для вас не секрет, — послышался знакомый вам сдержанный голос нашего тихони. — Мне будет крайне обидно, если сильным мира сего удастся заставить вас работать на них. А я, как знаете, не терплю обид… Базиль, мы знаем, вы скоро отправитесь на родину, и все же нам хочется, чтобы и это короткое время вы принадлежали всем честным и отважным людям!

Мы наполнили кружки бургундским, сдвинули их над столом и осушили за настоящую дружбу.

И вот тут-то д’Артаньян произнес свои знаменитые слова:

— Отлично! Теперь пусть каждый отправляется к себе домой. И будьте осторожны, ибо с этой минуты мы вступили в борьбу с кардиналом.

Отец Дюма связал историческую тираду д’Артаньяна с подвесками Анны Австрийской, но, как теперь убедился читатель, когда мы бросали вызов могущественному вельможе, нами руководила более возвышенная цель, и драгоценные безделушки королевы тут вовсе ни при чем. Конечно, все это было: и наша поездка в Англию, и бесчисленные засады, и масса других увлекательных событий. Но к этому мы еще вернемся, потому что я был главным лицом в истории с подвесками, и, говоря по правде, кардинал затеял все это дело опять-таки из-за меня. А пока перенесемся вновь в квартиру д’Артаньяна. Итак, отважный гасконец объявил от нашего имени, что пятеро смелых мужчин и кот вступили в борьбу с могущественным Ришелье, и мы разошлись по домам.

Именно в этот раз галантерейщик Бонасье подслушал наш разговор и со всех ног помчался во дворец кардинала, чтобы сказать Ришелье, что мы бросили ему вызов, и получить за донос еще один мешочек пистолей.

Глава четвертая, в которой Базиль Тихонович дает дальнейшие пояснения

Дочитав последнюю страницу, я мгновенно уснул, даже не успев засунуть тетрадь под подушку и погасить свет, а когда проснулся утром, фонарик был выключен, а тетрадь лежала на столе среди моих учебников.

Бабушка сидела на табуретке возле газовой плиты, на которой грелся мой завтрак, и читала какую-то книгу. Увидев меня на кухне, бабушка почему-то смутилась, захлопнула книгу и положила на подоконник названием вниз, будто читала что-то недозволительное. Во время завтрака она то и дело поглядывала на меня: ей хотелось спросить меня о чем-то, но не хватало решимости. В другой бы раз я заинтересовался ее поведением и непременно вызвал на разговор. Но в это утро все мои мысли были заняты содержанием тетрадки Базиля Тихоновича. И только когда бабушка вышла за чем-то в комнату, я вспомнил о книге, что лежала названием вниз, слез с табуретки, подбежал к подоконнику и перевернул ее. Это были «Три мушкетера» Дюма.

В этот момент в кухню вернулась бабушка. Застав меня с книгой в руках, она почему-то покраснела и пустилась в путаные объяснения.

— Да вот случайно с полки сняла. Дай, думаю, что-нибудь почитаю, пока спит ребенок, — сказала бабушка, волнуясь. — А тут и попалась она. Ну и пусть, думаю, она так она. В последний раз в твоем возрасте читала ее. Книжка, конечно, несерьезная, я понимаю, для развлечения только. Да вот попалась сама в руки.

Бабушка оправдывалась, будто я мог о ней подумать плохо, и старалась бросить тень на книгу, говорила, что она скучная. Нет, в другой раз я бы в самом деле вывел бабушку на чистую воду, потому что видел сам, войдя на кухню, как она читала, жадно впившись глазами в буквы.

Но, к счастью бабушки, сегодня утром мне было не до нее. Все уголки в моей голове целиком заполнили новые сведения из жизни мушкетеров, и в вей просто не оставалось места для других мыслей.

— Ешь, не вертись, — сказала бабушка. — Ты что, до сих пор не видишь, что сегодня на завтрак твой любимый омлет? Можно подумать, что тебе явился пришелец с другой планеты, если ты жуешь омлет, точно безвкусную траву. Было бы любопытно узнать, что это такое, — добавила она с усмешкой.

Но в ее голосе я уловил плохо скрытый интерес — ей и в самом деле хотелось узнать, что так меня взбудоражило.

— Ты уже давно взрослая, и если я скажу, конечно, будешь смеяться, — так ответил я бабушке.

— Напрасно так думаешь, — сказала она, почему-то обидевшись.

Я выскочил из-за стола, прихватил в комнате портфель и побежал на улицу. Здесь у ворот меня ждали братья и даже Зоя, каким-то чудом сумевшая сегодня собраться вовремя в школу. Они поняли сразу, что у меня есть тайна.

— Давай говори, — нетерпеливо потребовал Феликс.

— О чем говорить? — притворился я удивленным.

Моим друзьям стало ясно, что я хочу поважничать, и они, уважая права владельца тайны, набрались терпения и начали ждать своего часа.

По дороге в школу они оберегали меня, будто я содержал внутри себя, точно в футляре, что-то крайне бесценное.

— Вася, иди вот здесь, — сказал Феликс, когда мы обходили лужу, и бережно взял меня под руку.

— Вася, стой! Погоди! — завопил Яша на углу улицы, хотя горел зеленый свет и до ближайшей машины было еще два квартала.

И все же держались братья очень стойко до самой школы, болтали со мной о разных пустяках, хотя на лицах их были написаны ужасные муки. Только Зоя, пользуясь тем, что мужество для девочек не обязательно, спрашивала через каждую минуту:

— Вася, тебя еще рано спрашивать, да?

— Зоя, ты о чем? — опять прикидывался я непонимающим.

Я наслаждался владением тайны целых восемь минут. На девятой, когда из-за угла показалась школа, мне стало совестно перед ребятами за свой эгоизм, за то, что я мучаю их, а сам упиваюсь тайной. И к тому же вовсе не моей, а принадлежащей совсем другому человеку.

Я решил сейчас же все рассказать ребятам и открыл было рот, но тут же вспомнил, что воспитанный ребенок должен прежде спросить позволения у истинного хозяина тайны.

— Вася, что с тобой? — встревожился Феликс.

— Ты заболел, да? — испугался Яша.

— Вася, ты уж потерпи, не болей… пока, — попросила Зоя.

— Ребята, это тайна не моя, чужая тайна, — сообщил я, чувствуя себя самым несчастным мальчиком на земле.

— Ну, — протянул презрительно Яша. — У меня чужих тайн знаешь сколько? Мильен! У меня есть тайна моего папы!

— Слушай, Вась, а по какому праву ты тогда важничал? — возмутилась Зоя.

А Феликс даже не произнес ни слова, только усмехнулся и вошел в вестибюль школы, следом за ним вошли Яша и Зоя, а уж за ними и я, страшно ругая себя за то, что не спросил у Базиля Тихоновича, можно ли рассказать моим друзьям о содержании его тетрадки.

Если бы кто знал, как тяжело хранить в одиночестве тайну! Она жгла меня, давила изнутри, мешала примерно сидеть на уроке.

— Иванов, я не узнаю тебя, — сказала наша старая учительница. — Ты всегда был образцом дисциплины, а сейчас вертишься как юла. Ну-ка, ступай к доске, мы посмотрим, как ты выучил домашнее задание.

Я выучил задание назубок, но получил твердую двойку, потому что чужая тайна уже выросла, стала огромной и еще прекрасней и заняла исключительно все мои мысли.

— Садись, Иванов, — сказала учительница. — Теперь я тебя узнаю. Ты копия своего отца. Он тоже удивлял меня, когда учился в моем классе. Видать, и вправду яблоко недалеко падает от яблони!

Я вернулся на место и оцепенел от горя. И ничто не могло вывести меня из этого состояния. Даже одноклассник-всезнайка, сидевший за моей спиной, и тот подергал меня сзади за воротник, пошептал насчет моего глаза и отстал, ничего не понимая.

На перемене ко мне подсел Феликс и мрачно сказал:

— Так и быть, будем нести ее вместе.

Это была великая честь — принять помощь от такого благородного ребенка, как Феликс.

— Спасибо, если бы ты знал… Я не могу тебе сказать, — сказал я, чуть не плача.

Феликс вскинул на меня удивленный взгляд и произнес:

— Неужели ты думаешь, что я из любопытства? Теперь я просто хочу тебе помочь. А в этом случае, наверное, можно.

— И все равно нельзя. Тогда я буду слабый, малодушный ребенок!

Феликс подумал и согласился со мной.

На следующей перемене ко мне подошел Яша, он предложил мне отойти в угол класса, где никого не было, и, вздохнув, предложил:

— Ладно, давай меняться. Ты мне свою тайну, а я тебе мою.

— Эх, Яша, — с горечью сказал я. — Если бы это была моя тайна!

— Так ведь и у меня папина! — сердито возразил Яша.

— Нет, не могу.

— Ты только послушай, что я тебе предлагаю, — сказал Яша, совсем рассердясь. — Мой папа собирает марки и очень стесняется. Об этом знаю только я. Даже мама ни-ни. Ну как, взвесил?

Я покачал головой, отказываясь, — говорить у меня не было сил.

— Вася, я думал, пусть лучше я. Но у меня ничего больше нет, — сказал жалобно Яша.

О том, что со мной стряслась беда, стало известно всему классу. Весь урок я ловил на себе сочувствующие взгляды. А перед самым звонком учительница получила из третьего ряда записку и, прочитав ее, сказала:

— Иванов Вася, что же ты не предупредил меня? Такое ведь может случиться с каждым. Ну ничего, мы будем считать двойку недействительной.

Сразу после звонка я убежал в коридор и спрятался в пионерской комнате. Но мне не удалось даже отдышаться там, потому что открылась дверь, и в комнату вошла Зоя.

— Вылезай из-под стола, вылезай. Вася, я вижу твои ноги, — сказала Зоя.

Я вылез из-под стола, встал на ноги и увидел перед своими губами вожделенный Зоин бутерброд.

— Скажешь, дам откусить, — объявила Зоя. — Можешь даже откусить с этого края, здесь джема больше. — И она повернула бутерброд другой стороной.

— Нет! — крикнул я и закрыл глаза руками, чтобы не видеть этот чудесный, этот самый вкусный в мире бутерброд.

— Учти, это было последнее и самое сильное сродство. Но тебе, видно, понравилось страдать? Что ж, пойду, дам откусить Яше, — сказала Зоя обиженно и унесла бутерброд в класс.

Мечта о Зоилом бутерброде отодвигалась на далекое будущее. Еще вчера я считал себя счастливчиком. Жаль только, что соперники не видели этой сцены и не могли оценить мое мужество.

Я еле досидел до конца уроков. Затем, выскочив первым из класса, помчался прямо к Базилю Тихоновичу. У меня совершенно не было сил носить в одиночку и дальше такую большую и прекрасную тайну.

Я влетел во двор и остановился. Возле входа в котельную прохаживалась моя бабушка. Вид у нее был крайне нерешительный, словно ей нужно было сделать в котельной что-то очень важное, но она не решалась туда войти.

Бабушка то и дело подходила к дверям и тут же, оробев, поворачивала назад. Она была настолько углублена в свое странное занятие, что даже не заметила меня. И я воспользовался этим, и как только бабушка отступила в очередной раз от двери, прошмыгнул за ее спиной в котельную.

И успел вовремя: Базиль Тихонович стоял с чемоданчиком в руках в дверях своей каморки и говорил коту:

— Дядя Вася, я только зайду в восьмую квартиру, и потом мы закончим наш спор.

— Базиль Тихоныч! — крикнул я, задыхаясь. — В вашей тетрадке большая тайна?

— Самая большая из всех, какие я знал, — не задумываясь, ответил слесарь.

Во мне все так и оборвалось. Я подумал, что теперь мне предстоит мучиться всю жизнь, и чуть не заплакал.

— Э, что с тобой? — испугался слесарь.

— Я хотел рассказать ребятам. Я больше не могу знать один, — пояснил я, еле сдерживая слезы.

— Ну и расскажи. Что же тебе мешает? — удивился Базиль Тихонович.

— Но это же тайна. Вы сами сказали: очень большая.

— Я так и сказал, — подтвердил слесарь. — Но тайна от взрослых. Потому что обо всем этом им совсем неинтересно знать.

Откуда-то рядом, словно из стены, прозвучал голос истопника Ивана Ивановича:

— Вот ты сидишь тут, Вася, рассуждаешь черт знает о чем, а жильцы из восьмой квартиры ждут тебя, воду отключили.

Я вначале принял этот упрек на свой счет, а потом вспомнил, что Базиль Тихонович тоже Вася.

— Иван Иваныч, да не о пустяках мы. Дело выясняем серьезное, — ответил Базиль Тихонович.

Иван Иванович осуждающе крякнул и невидимо прошуршал подошвами, куда-то удаляясь. А Базиль Тихонович вновь повернулся ко мне.

— Значит, я все могу рассказать? И Феликсу? И Яше? И даже Зое? — спросил я, все еще не веря своим ушам.

— Ну конечно же! Хоть всем ребятам на земле! — весело сказал Базиль Тихонович. — Ну вот, дядя Вася, все встало на свои места.

Я тоже засмеялся: мне опять жилось весело, беззаботно.

— Ну, а что тогда было дальше? — спросил я, потому что все встало на свои места.

— Этого я и сам не знаю, еще не написал, — сказал слесарь виновато.

— Как же вы не можете знать, что с вами было? Кто же будет знать, если вы не знаете сами?

Я понял, что у него просто плохая память, и испугался. Это ужасно, когда у человека за спиной столько невероятных приключений, и он при этом ничего не может вспомнить.

— Да нет, я знаю, знаю, — спохватился Базиль Тихонович. — Я только хотел сказать, что не успел написать. А так все помню отлично, что было со мной, — произнес он даже обиженно. — Понимаешь, у нас с мушкетерами было столько всего, что не знаешь даже, на чем остановиться.

— А вы остановитесь на истории с подвесками. Вы же сами обещали вернуться к подвескам, правда?

— Разве? — удивился слесарь.

Мне пришлось почти слово в слово повторить собственноручно написанное им обещание. Тогда слесарь подумал и оживленно сказал:

— А это идея! Почему бы мне и в самом деле не вернуться к подвескам? Вот возьму и вернусь. Прямо сейчас!

Он поставил чемоданчик на пол и торжественно опустился в свое древнее кресло, указав мне при этом на табурет.

Но мне так и не удалось узнать, зачем на самом деле понадобились кардиналу Ришелье подвески королевы и при чем тут был наш слесарь-водопроводчик.

— Итак, однажды кот дядя Вася, д’Артаньян и я… — произнес Базиль Тихонович, и это было все, что он успел сказать.

Ему помешал голос моей бабушки.

— Базиль Тихоныч, а Базиль Тихоныч, где вы? — спрашивала она, разыскивая слесаря среди труб и печей.

А затем она появилась сама в дверях каморки. Стояла, щурясь, ослепленная яркой люстрой.

Слесарь галантно встал. Я тотчас подумал, что общение с Арамисом для него не пропало даром. Черт побери, он умел держаться в присутствии дам!

— Базиль Тихоныч, я вот хочу у вас спросить. Правда ли, что… — И тут она заметила меня, замешкалась. — Вот хотела спросить, не видели ли вы моего внука. А он, оказывается, здесь собственной персоной, — пробормотала она, стараясь скрыть растерянность. — Пойдем домой. Ишь завел манеру шляться после школы, даже не показав носа дома! — закричала она, обретя свою обычную уверенность.

Она повернулась и зашагала к выходу, чтобы скрыть свою досаду. А я, прежде чем последовать за ней, спросил у слесаря шепотом:

— Базиль Тихоныч, а как же эта история? Вы же забудете опять?

— Что ты! У меля блестящая память! Но, если хочешь, я все напишу на бумаге. Будет полный отчет. — И он не мешкая полез в свою тумбочку за пером и бумагой.

Я хотел подождать, лично убедиться в том, что он взялся за дело, но тут вернулась бабушка и потянула меня за руку к выходу. Я оглянулся и увидел в открытую дверь каморки Базиля Тихоновича, уже стоящего возле тумбочки с авторучкой в руках. Перед ним лежал чистый листок бумаги. Но глаза Базиля Тихоновича были пока устремлены в потолок. На губах его бродила лукавая улыбка. Он вновь переживал одно из своих удивительных приключений.

— Нет, чтобы, как все нормальные дети, сначала поесть после школы, так его понесло в котельную, — сказала бабушка, поднимаясь вместе со мной по ступенькам из подвала. — И о чем вы только могли говорить? — И бабушка скосила на меня глаз.

— Да ни о чем, про голубей говорили, — солгал я, помня, что бабушка уже давно взрослый человек и что если рассказать взрослому человеку о приключениях нашего слесаря, ему это будет совсем неинтересно.

Бабушка мне поверила. Она говорила, что всегда верит мне. Я начал сразу переживать из-за того, что сказал ложь. Но потом нашел оправдание. Убедил себя в том, что сделал это ради самой же бабушки. Что было бы еще хуже, если бы я навел на нее зеленую скуку. И тогда она, рассердившись на это, могла запретить мне общаться со слесарем-водопроводчиком. Но и разговоры про голубей тоже оказались ей неинтересны. Наверно, поэтому бабушка разочарованно вздохнула.

— Вместо того чтобы болтать про птиц, взял бы да расспросил его о чем-нибудь более существенном, — произнесла она с досадой.

Нам оставались всего три-четыре ступеньки для того, чтобы подняться из подвала, как вдруг свет заслонило что-то большое, грохочущее, словно курьерский поезд. Прямо на нас мчался жилец из восьмой квартиры — огромный толстый мужчина в полосатой пижамной куртке.

— Бегу за слесарем, — сообщил он, переводя дыхание. — Понимаете, целый час ждем. Мастер, говорят, золотой, да вот как начнет…

— Я вас прекрасно понимаю. Сама была в аналогичном положении, — перебила бабушка. — Но там его нет.

Я удивился и поднял глаза на бабушку. Ее лицо пылало алым румянцем. Еще бы, не она ли сама твердила мне с утра до вечера, что ложь — самое худшее зло на свете.

— Нет, он там, — возразил между тем толстяк. — Я только что звонил в котельную, и Иван Иваныч сказал, что он у себя. Вы просто его не заметили. Но у меня глаз зоркий. Орлиный глаз!

Толстяк засмеялся победно и загрохотал дальше.

А я с грустью подумал, что все — сейчас помешает он Базилю Тихоновичу, и глава о подвесках и на этот раз останется не рассказанной.

— Что же ты, даже соврать как следует не смогла, — сказал я в отчаянии.

— Вот уж никогда не думала, что тут тоже необходимо умение, — пробормотала бабушка виновато.

Я наскоро пообедал и без обычных бабушкиных понуканий сел за уроки. Мне не терпелось поскорей освободиться, чтобы выйти во двор к друзьям, встревоженным моей судьбой, и открыть им тайну нашего слесаря-водопроводчика.

Но так уж бывает всегда, когда спешишь: не получаются самые простые вещи. Я тут же забуксовал на очень легкой задачке. Мое сознание никак не могло сосредоточиться на ее решении. Мне мерещилась пятерка мужчин, мчащихся на конях по дорогам Франции, четверо из них кутались в мушкетерские плащи, на пятом красовался комбинезон слесаря-водопроводчика. Мое напряженное ухо уловило лязг металла. Я не сразу сообразил, что это бабушка кому-то открыла дверь.

— Прямо замучилась с сыном, — послышался голос матери Феликса. — Никак не могу заставить решить простую задачку. Ерзает за столом, вздыхает, грызет авторучку и думает, наверно, бог знает о чем, но только не об уроках. Зашла к сестре, та жалуется на своего Яшу. У соседей тоже на Зою кричат. Павловна, а как ваш-то?

— Наш-то? Уже все решил, — вторично солгала бабушка за этот день. — Сейчас пойдет гулять.

— Вам хорошо, а мы со своими не знаем, что делать. Может, это эпидемия? Как вы считаете, Павловна?

— Эпидемия, — ответила бабушка, даже не задумываясь.

— Господи, — испугалась мать Феликса. — Пойду вызывать врача.

— Зачем врача? Врач тут не нужен. Справишься сама, — сказала бабушка, видимо не моргнув даже глазом.

Я не узнавал ее. Куда только делась ее степенность, которую она старалась привить и мне. Сегодня бабушка вела себя словно самая легкомысленная девчонка.

— И что нужно делать? Таблетки? Компресс? — спросила мать Феликса.

— Ни в коем случае. Тут необходимо другое средство: лю-бо-пы-то-терапия, — сказала бабушка по слогам, и я понял, что она только что сама сочинила это слово.

— Лю-бо-пы-то-терапия? — повторила мать Феликса. — Что же это такое?

— Курс лечения очень прост и доступен в домашних условиях, — браво сказала бабушка. — Отпустите сына во двор, и через двадцать минут ваш ребенок вновь станет нормальным.

— А как же уроки? — растерялась гостья.

— Выучит перед слом. Если ваш Феликс ляжет сегодня попозже, с ним ничего не случится. Так вот, зайдите к сестре и Зонной маме и передайте то же самое. Скажите, это прописала я!

Мать Феликса, наверное, только пожала плечами. Я слышал, как она безмолвно закрыла за собой дверь. А бабушка вошла в комнату, напевая под нос что-то лихое о гусарах-усачах.

— Хватит томиться, марш во двор! — приказала бабушка и молодцевато промаршировала в смежную комнату, размахивая руками на солдатский манер.

Но я был самолюбив и не мог ей позволить считать, будто бы только и жду, как бы отступить перед трудностями. И потому остался на месте.

Минут через десять бабушка вышла из комнаты и изумилась, увидев меня за тетрадкой.

— Ты еще здесь, негодник?! — вскричала она. — А ну сейчас же во двор! Бессовестный, там ждут тебя товарищи! Ты один им можешь помочь!

Я взял тетрадь Базиля Тихоновича и вышел, усиленно скрывая радость и делая вид, будто подчиняюсь насилию, но едва за мной захлопнулась дверь, как ступеньки лестницы замелькали под моими ногами. Братья и Зоя уже сидели на старых бревнах, когда-то сваленных в углу двора.

Бревна давно почернели от времени, на трещинах проросла трава. По словам бабушки, эти бревна привезли и сложили в углу двора еще в те далекие времена, когда она была девочкой. И будто бы она в детстве частенько сиживала на них, обсуждая дела со своими подругами. Потом на бревнах сидел мой отец — сын бабушки. Однажды она выбрала время, когда во дворе было пусто, взобралась на штабель и показала мне слово «Аня», вырезанное на бревне. Аней звали мою маму. А теперь на этих бревнах заседало наше поколение.

Феликс и Яша сумрачно смотрели в землю, а Зоя с отвращением разглядывала свой бутерброд, будто проснулась от долгого сна и обнаружила в руках какую-то гадость.

Я перешел на бесшумный разведочный шаг, но чуткий Яша посмотрел в мою сторону и тут же подал сигнал — наступил братцу на ногу, а затем так двинул локтем Зою в бок, что та уронила свой бесценный бутерброд на землю.

Вся троица уставилась на меня. Лица ребят засияли от радости: еще бы, после таких испытаний их друг все еще был живым и невредимым, — а затем эту радость сменила обида. Именно потому что они беспокоились обо мне, а я в это время жил как ни в чем не бывало. Я понял, что ребята правы, и мне стало стыдно за свое цветущее здоровье.

И мои друзья совершенно законно сделали вид, будто им хорошо. Они прикинулись, будто не замечают меня, и начали изображать оживленную беседу, перебивая друг друга и неся сплошную околесицу. Ребята завели спор насчет домашних цветов, когда их можно поливать и когда вредно, и спорили так горячо, что я на миг поверил в то, что они могут прожить без меня, и мне стало не по себе.

— Ребята, не надо. Я ведь не виноват, — сказал я, останавливаясь перед ними. — Это он сам разрешил открыть свою тайну! Я не просил. Ну, только немножечко!

— Можешь не стараться, мы все равно столько из-за тебя пережили, что назад не вернешь, — мстительно ответила Зоя.

Я опустил голову, и на глаза мне попался ее бутерброд. Он распался на две половинки и, вопреки поговорке, лежал вареньем вверх, словно желая напомнить, какой он был красивый и аппетитный. «Все пропало, — подумал я. — Теперь-то уж они не простят меня».

— Зой, ты что? — ужаснулся Яша. — Он же сейчас и уйдет! И мы ничего не узнаем.

— Вась, ты вправду уйдешь? — испугалась Зоя.

— Что ты?! — ответил я, преданно глядя в ее бессовестные глаза. — Я сейчас вам прочитаю. Вот она — тетрадь! Только тут надо так или…

— Знаем! Или поверить без всяких сомнений, или лучше сразу встать и уйти. Но ты не бойся: мы уже верим, — сказал Феликс.

Я забрался на бревна и открыл тетрадь.

Мы настолько увлеклись чтением, что не заметили, как во дворе появился хулиган. Я чуть не выронил тетрадь, когда услышал в двух шагах от себя его голос.

— А я знаю свою фамилию, — сказал хулиган.

Он стоял перед нами у подножия штабеля, там, где только что находился я.

От неожиданности мы позабыли, что втроем сильнее его, и уже приготовились разбежаться в разные стороны, но тут в события вмешалась Зоя.

— И какая же у тебя фамилия? — спросила она с живейшим любопытством.

— Оладушкин! — объявил хулиган торжественно, но тут до него впервые дошло, что у него очень смешная фамилия, и он едва не заплакал от страшной обиды.

Когда на его глаза навернулись слезы, я подумал, что это сон. Мне казалось невероятным, чтобы хулиган мог плакать.

— А что, красивая фамилия, — сказал Феликс. — Правда, Яша?

— Фамилия как фамилия. В общем, настоящая фамилия, — подтвердил его брат.

— Ребя, правда? — спросил хулиган, вытирая глаза грязной ладонью, и посмотрел на нас с Зоей, ожидая нашего окончательного приговора.

— Конечно, правда, — ответил я, будто горячась, будто собираясь подраться с тем, кому не нравится фамилия Оладушкин.

— А я знаю девчонку по фамилии Негодяева, — сказала Зоя.

— Что уж, она такая конченая? — спросил хулиган, сочувствуя незнакомой девочке.

— Она во какая! — возразила Зоя и показала большой палец.

— А где ты узнал фамилию? — поинтересовался Яша. — Это, наверное, было очень сложно?

— Очень, — посуровел Оладушкин. — Я спросил у родителей, и отец мне дал такой подзатыльник, что я чуть не вылетел из-за стола. «Ты что же, говорит, свою замечательную фамилию забыл, разгильдяй этакий!»

Вот тут мы уже не выдержали и захохотали. Мы лежали на бревнах, держась за животы. И вместе с нами закатывался от смеха страшный хулиган Оладушкин. Когда хохот затих, он спросил:

— Ребя, а кто эти мушкетеры? А то ты все «мушкетеры, мушкетеры»! — сказал он мне, кивая на тетрадь.

Я понял, что он стоял рядом с нами некоторое время и слушал мое чтение, и собрался объяснить, что к чему, но меня опередил Феликс и сказал:

— Они очень хорошие товарищи. У Васи есть книга «Три мушкетера». Хочешь почитать?

В груди у меня заныло. Так мне по хотелось давать ему книгу. Но при слове «читать» в глазах хулигана появилась откровенная тоска, и у меня отлегло от сердца. Однако, чтобы не обидеть нас, он сказал:

— Хочу.

— Тогда я вынесу завтра во двор, — сказал я, понимая, что он не будет иметь ко мне претензий, если я забуду про свое обещание.

Домой я вернулся на этот раз поздно вечером. Бабушка поставила на стол передо мной стакан молока, села напротив и произнесла:

— Кажется, в семнадцатом веке… да, да, в семнадцатом произошла какая-то ювелирная история… Помню только, что она нашумела в свое время. Дело касалось алмазных подвесков, что ли? Ты, случайно, не знаешь подробности?

Говоря это, бабушка почему-то избегала смотреть мне в глаза и водила пальцем по скатерти, выписывая восьмерки. Словом, ее поведение показалось мне подозрительным. «Почему ее это интересует? Никак, она хочет узнать: о чем мы говорим со слесарем, а потом запретить наши встречи, сказав, что взрослые должны учить детей только серьезному». Поэтому я сказал:

— Бабушка, я же не ювелир. А по истории мы еще но проходили.

— Да я ведь на всякий случай, — сказала она, поднимаясь. — Думала, может, ты слышал где. Может, кто-нибудь рассказывал тебе.

Глава пятая, в которой речь идет о достоинствах дяди Васи

На другой день после обеда я повел своих друзей в каморку слесаря. Ребята волновались так же, как волновался д’Артаньян перед первой аудиенцией у короля. Они присмирели, и, пока мы спускались в подвал, послушно выполняли каждую мою команду и цеплялись за мои рукава, точно были здесь впервые и боялись отстать и потеряться среди труб. Даже Зоя и та на время утратила свою бесцеремонность, была кроткой, словно овечка.

Котельная встретила нас ровным привычным гулом горящего газа. Печи, как всегда, отбрасывали синеватый свет. И все-таки теперь это была не просто котельная, а резиденция Базиля Тихоновича, которого боялся сам кардинал Ришелье.

Я едва не налетел с разгона на откуда-то взявшуюся кадку с фикусом. На стене висела надпись:

Сделав еще два шага, мы увидели стрелку, указывающую дорогу к дворцу.

— Это что за стадо? — прогремел под сводами голос Ивана Ивановича.

— Это мы, — пропищала не своим голосом Зоя.

— Понимаешь, устроили тут дворец какой-то. Даже и не выговоришь сразу, — посетовал невидимый истопник.

— Может, Лувр? — спросил Феликс с надеждой.

— Шут его знает, может, и так, — сказал Иван Иванович. — И зачем сад в котельной?

И мы увидели на стене огромную тень, пожимающую плечами.

Дверь в каморку была приоткрыта. Я постучал и, не получив ответа, заглянул в дверь. В каморке никого не было. Только на старой кушетке лежал дядя Вася и спокойно смотрел на меня.

— Его нет, — сказал я ребятам. — Подождем во дворе.

— А по-моему, — сказал Яша, — если дверь приоткрыта, значит, хозяин хочет, чтобы к нему вошли.

Приоткрытая дверь как бы и в самом деле звала в гости, и мы, подталкивая друг друга, вошли в каморку, расселись кто на чем, готовые ждать хозяина сколько угодно.

Дядя Вася молча обвел нас зелеными глазами и, не найдя, видимо, ничего стоящего его внимания, уставился в точку, находящуюся где-то за стенами каморки.

Он лежал, поджав под себя лапы. Косматые бакенбарды топорщились на его щеках. В облике дяди Васи было что-то от грозных адмиралов парусного флота, и мы невольно оробели в его присутствии.

— Интересно, о чем он думает? — шепнула Зоя, почтительно оглядываясь на кота. — Вот бы умел он говорить, а, ребята?

— А он умеет, — раздался веселый голос слесаря. — Чешет языком получше нас с вами. Правда, дядя Вася?

Кот повернул огромную лобастую башку и посмотрел на Базиля Тихоновича.

— А что же он не чешет сейчас? — спросил я, стараясь показать ребятам, что я здесь уже свой человек и что разговариваю с хозяином каморки на равных.

— Не хочет. И потом, ведь если он заговорит, ты же все равно не поверишь!

На этих словах дядя Вася поревел на меня свой долгий немигающий взгляд, будто ждал моего ответа.

— Не поверишь, ведь верно? — загорячился слесарь.

— Конечно, не поверит, — ответил за меня Яша.

Но на самом деле это было не так. Я бы поверил, потому что ждал, когда дядя Вася или другой кот, которого зовут так же, как меня, скажет мне заветное слово.

И жду я этого часа уже давно…

Однажды, мы с Зоей вдвоем шли из школы и почти перед нашим носом из подъезда выскочил черный кот и помчался через дорогу. Следом за ним на улице появилась толстая тетка и закричала призывно:

— Вася, Вася, мой котик! Иди сейчас же домой!

Зоя спросила, какие чувства возникают во мне, когда я встречаю кота, которого зовут так же, как и меня. И ее коричневые зрачки расширились в ожидании ответа. Я солгал, сказав, что не обращаю на это внимания.

— Ну, а раньше? Когда ты был маленький? — не унималась Зоя.

— И раньше, — сказал я упрямо.

И покраснел от двойной лжи. Потому что именно в глубоком детстве у меня впервые появился странный интерес к котам, которых тоже звали Васей.

Мы пришли в тот день с матерью в гости. Все хозяева высыпали на наш звонок в прихожую. Начались объятия, поцелуи. Больше всего доставалось мне, потому что я был мал и безответен. И вот тут на шум из комнаты вышел большой рыжий кот. Он остановился и посмотрел на меня.

— Киса, — сказал я и указал на кота пальцем. (Это событие мне известно в вольном изложении матери.)

— А его тоже зовут Васей, — сообщила хозяйка, стараясь тут же запять меня.

Во мне вспыхнуло родственное чувство к существу, которого звали, как и меня, Васей. Я вытянул руку и направился к коту, намереваясь погладить его по-братски. Но тезка равнодушно отвернулся и не спеша ушел в комнату. «Почему же он не захотел поговорить со мной? — подумал я удивленно. — Ведь меня тоже зовут Васей». В тот день я еще неоднократно пытался установить контакты с котом, но они каждый раз холодно отвергались. После моей жалобы мать попыталась убедить меня, будто кот не знает, что мы с ним тезки, но я не поверил. Кот знал — это читалось в его мудрых глазах. Но по неизвестным мне причинам избегал моего общества.

С тех пор я встречал их нередко, котов, которых зовут так же, как и меня. Они бывали разные: пушистые и гладкошерстные, белые, черные, рыжие и серые, ухоженные квартирные и драные уличные коты. И каждый раз, когда я вижу его, кота, которого зовут так же, как и меня, мне кажется, что он вовсе не кот, а загадка, принявшая облик обычного кота, что он видит меня насквозь, но до поры до времени по каким-то причинам не хочет замечать меня. Но скоро наступит час, когда один из них, кот, которого зовут так же, как и меня, остановится, перебегая улицу, и скажет нормальным человечьим голосом: «Здравствуй, Вася!..»

Вот почему я замер, когда старый кот посмотрел на меня внимательным немигающим глазом. Но дядя Вася и на этот раз не соизволил сказать ни слова. Мне показалось, будто в его неподвижных глазах мелькнула усмешка.

— Между прочим, я бы мог и поверить, — сказал я с обидой.

— А дядя Вася в этом не сомневается, — мягко сказал Базиль Тихонович. — Он знает: у тебя хватит фантазии для того, чтобы поверить в то, что кошки умеют говорить по-человечьи. Если уж по-серьезному, дело совсем в другом: дядя Вася подает голос только в очень важных случаях. И когда-нибудь он тебе скажет свое мудрое слово, как это было во время его дискуссии с кардиналом Ришелье. Вот уж они тогда пофилософствовали!

— Вы хотите сказать, что ваш кот вел философский спор с самим кардиналом?! — воскликнул пораженный Феликс.

— Это не я хочу сказать. Это хочет сказать исторический факт, — пояснил Базиль Тихонович чуть обиженно. — А я только записал, как это было. Вот!

Он сунул руку в один карман спецовки, потом в другой.

— Где же он? — спросил слесарь себя. — Помню, еще тогда протекла ванна в шестой квартире, и я попросил у хозяйки листок бумаги. Она подумала, будто бумага нужна мне, чтобы заклеить трещину. И уж как удивилась, когда я положил листок на табуретке и начал писать!.. Ага, он здесь!

Базиль Тихонович расправил мятый промасленный лист бумаги и победно протянул Зое.

— Вот, читайте! А я пока поднимусь в десятую, — сказал слесарь.

Он извлек из груды инструментов, лежащих в углу, металлический прут и направился к выходу. Но в дверях Базиль Тихонович застрял и принялся слушать вместе с нами Зоино чтение. Он слушал внимательно и с удовольствием. Временами кивал головой, подтверждая, что так и было на самом деле.

— «В кабинет кардинала вбежал покрытый дорожной пылью незнакомец из Менга Рошфор, — начала читать Зоя.

— Ваше преосвященство, этот слесарь-водопроводчик опять обвел вас вокруг пальца! — воскликнул верный клеврет кардинала.

— Какую очередную неприятную весть вы принесли, Рошфор? — мрачно спросил Ришелье и поднялся из-за письменного стола.

— Этот слесарь и его сообщники-мушкетеры так застыдили миледи, что она тут же бросилась в озеро и утопилась в нем! Никто даже не успел шевельнуть пальцем, — сообщил Рошфор и рухнул от усталости в кресло.

— Он распоясался совсем, этот слесарь-водопроводчик, хотя я лично предупреждал его по-хорошему, — простонал кардинал. — Только подумать, Каюзак, Жюссак, алмазные подвески и теперь миледи, — перечислил он, загибая пальцы.

Но кардинал Ришелье недаром был сильной личностью и выдающимся государственным деятелем. Его глаза сейчас же метнули молнию.

— Безумец! Ну что ж, теперь я возьмусь за него сам, — произнес Ришелье с коварной усмешкой и позвонил в колокольчик.

В кабинет вошел командир роты гвардейцев кардинала капитан Ла Удиньер, и Ришелье приказал поднять всех гвардейцев по тревоге.

Через десять минут по улицам Парижа двинулась огромная колонна вооруженных всадников. Впереди, закутавшись в плащ, ехал самый могущественный человек Франции Арман-Жан дю Плесси, известный в истории под именем кардинала Ришелье.

На улице Голубятни он остановил отряд, приказал оцепить весь квартал, проследовал затем в сопровождении капитана Ла Удиньера в дом, в котором, как уже догадался читатель, проживал Базиль Тихонович Аксенушкин.

К счастью, слесарь в это время находился в другом конце Парижа. Он сидел в славном кабачке в компании своих друзей-мушкетеров и придумывал вместе с ними очередную каверзу для его преосвященства.

Поэтому кардинал и его спутник очутились в безлюдной комнате. Правда, на стуле лежал, поджав под себя лапы, большой черно-белый кот, но вошедшие не придали ему должного значения.

— Монсеньер, осмелюсь доложить, хозяина в комнате нет, — объявил капитан Ла Удиньер, тщательно осмотрев все потайные места.

— Ничего, мы подождем его. История отпустила нам для этого достаточно времени, — ответил кардинал и мрачно улыбнулся собственной шутке.

— Ваше превосходительство! — вдруг встревоженно воскликнул Ла Удиньер. — Кот снисходительно улыбается!

Ришелье устремил на кота пронизывающий взгляд, по тот отрешенно смотрел в точку, находившуюся где-то за окном.

— Ах, это, значит, вы, — сказал Ришелье, пожимая плечами. — И только подумать, про это примитивное создание говорит весь Париж. И что в нем нашли? Обычный уличный кот. Ла Удиньер, кстати, как его зовут?

— Васькой, ваше преосвященство! — доложил капитан. — Как еще могут звать уличного кота? Конечно, Васькой. — И Ла Удиньер фыркнул от смеха.

— Вы правы, капитан. Это в самом деле смешно, — засмеялся Ришелье. — А я-то принял его за противника, достойного мне, кардиналу Ришелье. И кого? Человека, у которого кот самого низкого уличного происхождения. Да и того зовут просто Васькой!

И вдруг кот повернул огромную башку, украшенную бакенбардами, к Ришелье и произнес с великолепной дикцией:

— Арман-Жан дю Плесси, извольте называть меня дядей Васей. Мы с вами не ловили мышей. И к тому же вы образованный человек, не так ли? Не чета солдафону Ла Удиньеру. Пусть капитан благодарит судьбу за то, что Атос, д’Артаньян и Портос с Арамисом не слышали, как он непочтительно назвал их друга. Итак, кардинал, будьте вежливы! Будьте вежливы!

Ришелье был ошеломлен. Перед ним трепетали герцоги и даже принцы крови. А тут плебейский уличный кот требовал от него уважительного обращения.

— Кардинал, вы уязвлены? — спросил кот с легкой усмешкой. — Успокойтесь, вы ничуть не уроните свое достоинство, если будете вежливы даже с кошками и собаками. А кроме всего, я старше вас. С какого вы, кстати, года?

— С тысяча шестьсот двадцать четвертого… — ответил Ришелье растерянно и поспешно добавил: — …У власти.

— В пересчете на кошачье время я старше вас на пятнадцать лет. Как видите, все сходится: я гожусь вам в дяди, — сказал кот с обворожительной улыбкой.

Ришелье молчал, пораженный простотой и вместе с тем железной логикой кота.

— Монсеньер, позвольте, я изрублю нахала на куски! — прохрипел пришедший в себя Ла Удиньер и схватился за шпагу.

Кот укоризненно покачал башкой и сказал:

— Капитан, позвольте вам дать совет: не хватайтесь за оружие, пока не использованы все мирные средства общения. Даже если перед вами всего лишь беззащитное животное.

— Ла Удиньер, уберите шпагу. Я дарю ему жизнь, — сказал Ришелье.

— Спасибо, — ответил кот, якобы пряча улыбку в усы и якобы раскланиваясь.

Но известно, какие усы у кота, хоть и длинные, да растут один от другого на таком расстоянии, что среди такой растительности не спрячешь даже блоху, не говоря уже о насмешке над кардиналом.

Капитан даже взвыл от возмущения. Но Ришелье сделал вид, будто все идет по этикету. Он был не только сильным, но и к тому же ловким и хитрым противником, умеющим ради успеха и отступать, и выжидать. Он быстро смекнул, что залучить себе на службу такого кота никогда не лишне.

«Чем черт не шутит, — подумал кардинал, — д’Артаньян и Базиль Тихоныч служить отказались. Кто знает, может, согласится этот кот? Если научить его делать зло, он заменит десяток миледи. А мне все равно, кто его делает: человек или кот. Я без предрассудков».

И Ришелье в тон дяде Васе ответил:

— Пожалуйста, — и даже поклонился.

А дядя Вася сказал со вздохом:

— Я ведь вижу, что вы от меня хотите, кардинал. Только у вас ничего не выйдет. Я хороший мрачный кот и вдобавок ко всему еще честный и не хочу, чтобы вы зря питали иллюзии.

— Мы бы с вами быстро нашли общий язык, — сказал Ришелье, досадуя от того, что этот кот моментально вывел его на чистую воду.

Дядя Вася сел, поскреб темя задней лапой, сказал:

— Вряд ли. Я еще ко всему добрый кот, и мне не нравится ваша философия. И вообще мы с вами по-разному смотрим на жизнь, — закончил он небрежно.

— Но мы еще не трогали эту тему. Хотите, устроим философский диспут? Только условие: если мы обнаружим, что наши взгляды совпали, вы поступаете ко мне на службу, — предложил хитрый кардинал.

— Идет, — согласился дядя Вася. — Бросим жребий, кому начинать.

Ла Удиньер, оживившись, достал из кармана новенький луидор. Ришелье загадал орла. Дядя Вася согласился на решку.

Капитан жестом бывалого участника пари подкинул монету.

Луидор сверкнул золотыми боками и упал посреди комнаты. Кот спрыгнул со стула и первым подбежал к монета.

— Решка! — объявил он торжественно.

— Начинайте! — сказал кардинал весело.

Потому что ему было все равно, что скажет дядя Вася. Он готовился заранее согласиться со всем, только бы заполучить кота себе в услужение.

Кот вернулся на стул, со стула перелетел на платяной шкаф в, усевшись в форме известной копилки, начал диспут.

— Как известно, физическая основа жизни — это пища, — заявил кот со своем трибуны.

— Согласен абсолютно, — поспешил присоединиться кардинал.

— Тогда позволю задать вопрос своему оппоненту.

— Я весь внимание.

— Благодарю вас, — сказал кот, раскланиваясь.

— Пожалуйста, — сказал кардинал, расшаркиваясь перед оппонентом.

— Итак, пусть скажет достопочтенный оппонент: сколько раз в сутки по его просвещенному мнению следует принимать пищу? — спросил кот.

— Какой желудок имеет в виду многоуважаемый оппонент? Здоровый или больной? — уточнил осторожный Ришелье.

— Это не имеет значения, — покладисто сказал кот.

— Три! — воскликнул Ришелье и на всякий случай добавил: — Но в случаях, предписанных врачом, не возбраняется и четыре.

Кот вновь покачал башкой, вздохнул.

— Вот видите, Арман, здесь и начинаются наши расхождения, — сказал он, будто сожалея. — А мы — коты — считаем, что можно есть круглые сутки. Особенно если вкусное мясо. Немножко поспал и вновь принимайся за работу.

— Господи, да в чем же дело?! — воскликнул Ришелье. — Да я вас буду кормить сорок восемь часов в сутки подряд. Мяса вам будет хоть завались. Даже по корове в день. Только помогите мне одолеть слесаря-водопроводчика и его друзей!

— Верю, вы можете и по корове, что ж, вы человек богатый, — кивнул кот. — А диспут вы проиграли, кардинал. Потому что кормить меня круглые сутки вы собираетесь только потому, что такой должна быть плата за услуги с моей стороны. А ваши взгляды на жизнь тут вовсе ни при чем. Нет, Ришелье, наши дорожки расходятся. Согласно уговору! И еще. Вот вы — кардинал, первый министр, а не знаете до сих пор, что мы — кошки — никому не служим.

— Не может быть, — не поверил кардинал. — Это вы сказали для красного словца.

— Между прочим, я сам не люблю краснобаев, — холодно заметил кот. — А вы элементарно спутали кошку с собакой. Служат собаки. А мы дружим, если человек того достоин, разумеется.

— А как же кот в сапогах? Это же известно всем, как он рьяно служил своему хозяину! — И кардинал довольно потер руки, думая, что тут-то он и поймал кота.

— И здесь вы ничего не поняли, кардинал, — сказал дядя Вася, покачав башкой. — Кот в сапогах покровительствовал несчастному молодому человеку. Покровительствовал!

— Идемте отсюда, Ла Удиньер, — сказал кардинал в сердцах. — Мы проиграли. Нам ни за что не победить этого слесаря-водопроводчика. Ты же видишь, какой у него кот?!

И они вышли из комнаты, громко хлопнув дверью».

Зоя закончила чтение, и мы все, точно по команде, с глубочайшим почтением уставились на дядю Васю. А кот скромно смотрел в дальний угол каморки, будто речь в этой главе шла не о нем.

— Как видите, мой личный поединок с Ришелье закончился полной победой, — сказал Базиль Тихонович, встряхиваясь точно от сна.

Он так и простоял с металлическим прутом в дверях. Слушал, как и мы, затаив дыхание, пока Зоя не дочитала историю до конца.

— После этого мы с дядей Васей отправились на родину, — сказал Базиль Тихонович. — Мы свою миссию выполнили.

— И вам не жаль было расстаться с мушкетерами? — воскликнул Феликс.

Базиль Тихонович грустно улыбнулся, засунул руку во внутренний карман куртки и достал еще один лист бумаги.

— Теперь я! Я буду читать! — крикнул Яша, протягивая за листком обе руки.

— «Это произошло на пустыре за Люксембургским дворцом, — начал Яша. — Я обменялся крепкими рукопожатиями с друзьями.

— Мы вас не забудем, Базиль, — сказал скупой на чувства Атос. — Теперь я буду знать, что люди самого благородного происхождения — это слесари-водопроводчики!

— Атос прав. И вместе с нами вас еще долго будут вспоминать красивейшие женщины Франции, — сказал Арамис на этот раз без малейшей зависти.

Добряк Портос тоже хотел что-то сказать, но не смог и просто выразительно заключил меня в свои медвежьи объятия.

Затем я встретился глазами с д’Артаньяном. Гасконец крепился, и только острый глаз опытного наблюдателя заметил бы на его лице легкую тень.

— Вася, если тебе понадобится помощь, — при этих словах он выразительно положил ладонь на эфес своей боевой шпаги, — мы, тысяча чертей, прискачем к тебе в Московию даже за миллионы лье!

Обнявшись с д’Артаньяном, я помахал Гримо, Мушкетону, Базену и Планше. Они, будучи не в силах смотреть на меня, стояли, уткнувшись друг другу в грудь.

Дабы не затягивать душераздирающую сцену, я решил немедля отправиться в путь во времени и, взяв на руки дядю Васю, тотчас оттолкнулся от земли и повис над ней, удерживаясь в таком положении при помощи усиленной работы ног. И вот Земля вместе с моими друзьями поползла назад. Они стояли плечом к плечу, положив руки на эфесы шпаг, и, отдаляясь, смотрели на меня в последний раз. И вот я уже видел их по колени, потом по пояс, а вскоре скрылись за горизонтом и перья их шляп».

Яша осторожно свернул листок, вернул хозяину, и мы благоговейно помолчали. Мое воображение рисовало четыре силуэта в ботфортах и шляпах с перьями, застывшие на медленно поворачивающемся земном шаре.

Глава, шестая, в которой Базиль Тихонович выступает в роли детектива и проводит уникальную операцию

— Ну, я пошел, — сказал слесарь. — А вы можете посидеть с дядей Васей. Он любит веселую компанию.

Но мы еще робели перед строгим котом и потому, сославшись на домашние уроки, вышли из котельной вместе со слесарем-водопроводчиком и разбрелись по своим этажам.

Оставшись один, я спохватился, что Базиль Тихонович уже расстался с мушкетерами и покинул Францию, а история с подвесками королевы так и осталась «белым пятном», и помчался следом за слесарем.

Я догнал его на четвертом этаже у дверей тридцать восьмой квартиры. Базиль Тихонович собирался звонить в дверь.

— Стойте, Базиль Тихоныч. Подождите звонить! — крикнул я, подбегая. — Вы же так и не рассказали историю с подвесками.

— Это я знаю,— сказал Базиль Тихонович. — Только вспомнить никак не могу, чтобы интересно было. Что ни вспомню — все не то.

— Ну хотя бы скажите, какая была связь между вами и подвесками.

— Какая? В самом деле, какая? Что тут можно предположить… что бы это было… — пробормотал Базиль Тихонович, потирая затылок. — Слушай, по-моему, Анна Австрийская в меня влюбилась, а?

— А как же герцог Бекингэм? — спросил я изумленно.

— Ну, вначале она влюбилась в него, а потом увидела, что я интересней. Как по-твоему: кто интересней — я или герцог?

— Конечно, вы! — убежденно воскликнул я.

— Вот видишь, значит, она и вправду влюбилась в меня. Это мы установили. Ну, а что же дальше?.. А что дальше, никак… Слушай, может, вспомнить что-то другое? Посвежей? Признаться, воспоминания тех лет мне немножко приелись. Точно! Я потом при… расскажу что-нибудь такое… посовременней!

Он повеселел, подмигнул мне. И нажал на кнопку звонка. Я понял, что теперь уже никто и никогда не узнает правду об алмазных подвесках. Ах, быть бы мне понастойчивей и добиться того, чтобы Базиль Тихонович вернулся к истории с подвесками еще до тех пор, пока не остыл его интерес к французскому периоду своей жизни.

Придя домой, я горько сказал:

— Эх, бабушка, хотел узнать для тебя все про ту ювелирную историю. Но правда уже скрыта навеки. Был один очевидец, и тот все забыл.

Бабушка подняла голову — она стирала мои рубашки — и спросила невинным голосом:

— И ты старался только ради меня?

— Пожалуй, мне тоже было интересно немножко, — невольно признался я.

— Не расстраивайся, — сказала бабушка. — Не все так мрачно в жизни, как тебе это кажется сейчас. Вот и завтра у тебя первый день каникул. Ты разве не помнишь?

Ну как можно было забыть о таком важном событии? В последнее время мы только и ждали, когда начнутся каникулы, и потому решили отметить первый свободный день игрой в комиссара Мегрэ.

Мы собрались с утра на бревнах, и наша затея сразу же оказалась под угрозой. Никто не хотел играть матерого преступника, который очень ловко валит свою вину на бедного честного человека. Мы долго упрашивали друг друга, говоря, что это же все понарошку. Но каждый из нас отвечал: вот играть комиссара Мегрэ, пожалуйста, а преступника — ни за что: что подумают тогда родители?

— Вот что. Давайте пока распределим остальные роли. Потом, может, все образуется, — предложил мудро Феликс, когда мы уже пришли в отчаяние, решив, что у нас ничего не выйдет.

Феликс как в воду смотрел. Едва меня выбрали тем бедным честным человеком, которого так незаслуженно обвинили в преступлении, как Зоя вызвалась играть преступника. Мне стало очень обидно, и я спросил напрямик:

— Значит, ты хочешь, чтобы я страдал из-за тебя, да? Поэтому ты и согласилась, да?

— Вася, я еще не знаю сама, почему я согласилась, — задумчиво ответила Зоя. — Просто мне сразу захотелось, и все.

— Ребята, Базиль Тихоныч идет, — сказал Яша.

Базиль Тихонович шел через двор в сторону котельной. В его руке болталась авоська с хлебом.

— Базиль Тихоныч, вы куда? Что-нибудь необыкновенное? — спросил Яша.

У него так и вспыхнули глаза, хотя было ясно, что Базиль Тихонович купил себе еду и теперь намерен покушать в своей каморке.

Слесарь повернул в нашу сторону и сказал, подойдя к бревнам:

— Хотел придумать специально для вас что-нибудь интересное: мол, иду туда-то, туда-то, да не успел. Времени не хватило.

Взгляд Базиля Тихоновича упал на книгу о Мегрэ, лежавшую на коленях Феликса. Он вытянул шею, прочитал название книги и оживился.

— Получаю однажды письмо, — сказал слесарь. — Гляжу, адрес написан сплошными латинскими буквами: «СССР, слесарю-водопроводчику Аксенушкину». На конверте марки, печати — не счесть, — и, загоревшись воспоминаниями и забыв про еду, Базиль Тихонович уселся на нижнее бревно. — Открываю письмо, — продолжал слесарь, — читаю: «Много и глубокоуважаемый Базиль Тихоныч. Пишет вам сам президент такой-то страны. Как вам известно из художественной литературы, наша маленькая страна является ареной для мирового шпионажа. К нам едут все агенты, кому не лень. Ходят они в темных очках и плащах с поднятыми воротниками — малых детей пугают. А ночью попробуй усни, когда по улицам сплошные погони — шум на весь город стоит — или кто-нибудь каждый раз спускается на веревке мимо твоего окна. Веревка ходит туда-сюда, бьет агента о степы, а тот ругается на чем свет стоит. А вчера разведчик один передышку устроил себе, полночи просидел на моем подоконнике. Но оказывается, нашему народу этого мало. Ходят слухи, будто к вам может пожаловать разведчик, каких еще не видывал свет. Потому что он маскируется так, что и мать родная его узнать не может. Зовут его некто, по имени Н. Что-то тогда будет с нами?!

Мы уже обращались к комиссару Мегрэ: мол, помоги, дорогой комиссар, найди этого агента. А он говорит, не смогу, при всем уважении к моему таланту. Вызывайте, мол, хорошего слесаря-водопроводчика. Вот, мол, кто поможет вам.

Много и глубокоуважаемый Базиль Тихоныч, приезжайте, избавьте нашу страну от агентов. Спасу нет! И особенно от этого некто, по имени Н., который скоро приедет! Остаюсь засим ваш президент такой-то. Пэ Эс, постскриптум, значит: все говорят, что он специально приедет в один с вами день, чтобы вас подзадорить». Вот о чем говорилось в письме!

— Ну и что же вы? — спросил строго Феликс.

— Пошел я к начальнику жилищной конторы, показываю письмо, говорю, мол, так и так: люди мирно живут в своей такой-то стране, а эти в темных очках ходят, в пальто, понимаешь, с поднятым воротником и пишут письма родным одними лишь симпатическими чернилами. Попробуй тут спокойно усни, на улице устраивают погоню, поднимая шум на весь город, или кто-нибудь спускается на веревке мимо твоего окна. Веревка ходит туда-сюда, разведчик чертыхается и устраивает себе передышку, сидя на твоем подоконнике. Как вам это нравится? А мне это тоже не нравится, говорит начальник, поезжай, говорит, прогони агентов из такой-то страны. Даю тебе отпуск… на два дня, хватит? Управлюсь, говорю. Ну так вот, говорит начальник, ты и поезжай, только смотри, наш ЖЭК не посрами!

Я дал телеграмму, что согласен. Президент сообщил в ответ, что слухи подтвердились, что некто, по имени Н., и в самом деле выезжает в такую-то страну. Только вот неизвестно еще: самолетом или поездом.

Лично я отправился поездом. Приехал в столицу такой-то страны, гляжу, а она устроила мне пышную встречу. Горожане украсили свой вокзал огромным транспарантом: «Заранее благодарная такая-то страна приветствует выдающегося слесаря-водопроводчика!» На перроне толпились такойцы, значит, жители такой-то страны, во главе со своим президентом, очень высоким и худым и вполне интеллигентным человеком.

Когда моя нога ступила на перрон, президент сделал знак государственному оркестру, и тот исполнил марш слесарей-водопроводчиков, написанный к моему приезду. Потом ко мне подошел президент и заключил в дружеские объятия. На это его толкнула двойная причина. Во-первых, он был искренне рад увидеть меня на территории своего родного государства. Во-вторых, ему нужно было передать мне срочно очень важную информацию и обменяться мнениями, так чтобы никто нас не слышал.

— Все говорят, что он здесь, на перроне, — шепнул президент мне на ухо, крепко прижимая к себе.

Я незаметно высвободил свою голову из-под его руки, окинул перрон тайным взглядом и обнаружил чуть поодаль от празднично настроенных такойцев толпу молчаливых людей в темных очках и плащах с поднятыми воротниками. Один из них, ничуть не смущаясь, развернул среди бела дня свою портативную рацию и вел репортаж для своего начальства.

— Это они — наши мучители, — шепнул президент, чуть не плача.

Я посмотрел на толпу разведчиков еще внимательней, но не заметил никого такого, кто бы давал основания считать его некто, по имени Н. Впрочем, меня это нисколько не обескуражило. Смешно было бы сразу же рассчитывать на успех. Я уже знал из художественной литературы, что профессия детектива — это тяжелая и порой скучная работа, требующая массы терпения. А главное, к этому времени мне уже было кое-что известно.

— Отлично! Приступаю, — шепнул я президенту.

— С богом! На вас вся надежда, — ответил президент и разомкнул объятия.

— Тсс… он начинает работать, — сказал президент своим соотечественникам, прикрывая рот ладонью с той стороны, где стояли разведчики.

Такойцы показали мне жестом, что желают успеха, и на цыпочках разошлись.

На перроне остались я и неподвижная толпа разведчиков. Тот, что бессовестно вел репортаж, умолк и теперь вместе со своими коллегами ждал моего первого шага.

А я сдвинул на затылок кепку и, напустив на себя беспечный вид, покачивая своим верным чемоданчиком, отправился в центр города. Дробный топот, тотчас послышавшийся за спиной, подсказал мне, что толпа разведчиков не выдержала и двинулась за мной, прямо-таки сгорая от любопытства.

Но они меня не интересовали. Ребята, я ощущал незримое присутствие моего главного противника. Казалось, что этот некто, по имени Н., движется рядом со мной, чуть ли не рука об руку. Мне чудилось, что я слышу его дыхание возле своей щеки, — торжественно сказал Базиль Тихонович в полной тишине, воцарившейся над бревнами.

— И что же вы? — спросила Зоя шепотом, будто дух некто, по имени Н., теперь витал среди нас.

Она даже забыла про свой бутерброд, и хлеб черствел буквально на моих глазах.

— Вот он, какой ловкач, думаю. Недаром еще никто его не видел. Что ж, тем почетней будет победа. И я прикинулся, будто ничего не замечаю, — продолжал Базиль Тихонович. — Даже заметил себе философски, что, может быть, это и к лучшему. Потому что детективы частенько подставляют себя под удар, чтобы заставить противника себя выдать. Словом, я подставил себя под удар и побрел дальше по городу, пока не вышел в центр, где плескалось большое озеро. А там стояли сплошные гостиницы, что ни дом, то отель. И одному из них была отведена в моих планах очень важная роль.

Я выбрал отель поскромней, как раз такой, который мог бы привлечь внимание моего противника, остановился в нем на два дня. Положил чемоданчик на видное место и пошел пообедать в ближайшее кафе.

Вначале кафе пустовало: кроме меня, за соседним столиком сидел еще один человек — мужчина, прикрывшийся газетой.

Когда я усаживался за свой столик, мужчина высунулся из-за газеты и быстро сказал:

— Пусть всегда будет солнце?

— Пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я, — ответил я исчерпывающе, чтобы у него больше не было вопросов.

— Может, вы и правы, — произнес мужчина ошеломленно. — Признаться, еще мой прапрадед забыл вторую часть пароля. — И он обескураженно уткнулся в газету.

— Это чей-то агент, — сообщил хозяин кафе, ставя передо мной тарелку с сосисками. — Только чей, неизвестно. Профессия у него семейная: переходит по наследству, от отца к сыну. Только еще в средние века один из его предков забыл, чей он агент, — усмехнулся хозяин кафе.

Ему уже, наверное, было много лет, но выглядел он молодцевато: грудь колесом, плечи вразлет, усы, точно новая мочалка, зажатая между носом и верхней губой.

— А вы-то сами, — сказал я проницательно и погрозил ему пальцем.

— Было дело, — признался хозяин кафе. — Приехала ко мне как-то делегация из герцогства Лукуллия… Вы даже и не знаете, что было такое государство. Народу — двести человек. Так вот, приехали и говорят: хотим, чтобы было у нас, как у всех людей, будьте нашим агентом. Уговорили меня — согласился. Только недолго длилась моя беззаботная жизнь. — И хозяин кафе вновь вздохнул. — Вся экономика Лукуллии теперь работала на то, чтобы содержать своего агента. Чтобы он выглядел не хуже других. Ну, и надолго ее не хватило. Вскоре я съел весь бюджет, и Лукуллия перестала существовать как государство. Ну и с тех пор вот держу кафе для своих бывших коллег.

И точно: пока мы вели разговор, кафе набилось разведчиками. Здесь они оставили свою профессиональную сдержанность, и до моего уха долетели такие развязные речи:

— Базиль Тихоныч, конечно, самый лучший детектив, но до некто, по имени Н., ему ни в жизнь не добраться.

— Еще бы: этот некто, по имени Н., такой разведчик, каких не видывал свет!

При этом говорившие смотрели на меня и качали головой.

— Уезжайте не солоно хлебавши, пока не поздно. Пока еще ваше самолюбие не совсем уязвлено, — посоветовал мне неизвестно чей разведчик. — Потом ведь оно будет болеть.

И другие заводили речь в подобном роде.

Выслушал я их, встал из-за стола, поднял руку, призывая всех к вниманию, и сказал:

— Не верите в меня, ладно. Может, так даже и лучше, потому что хочу предложить вам уговор: если я его не найду, чиню вам сантехнику по первому требованию. Как нужен ремонт, так беру отпуск за свой счет и приезжаю. Но если я поймаю этого некто, по имени Н., — тут я обвел их глазами, — если он будет у меня в руках, вы оставляете бедную страну в покое. Идет?

Они не верили, что мне удастся поймать лучшего разведчика всех времен, и потому ответили хором, что согласны. Так им хотелось задарма обзавестись собственным слесарем.

— Ну смотрите: уговор дороже всего, — предупредил я разведчиков и выбежал из кафе, чтобы сразу приняться за дело.

Прежде всего я зашел в ближайшую табачную лавку, купил трубку «Данхилл», уселся на парапет набережной и, закурив впервые в жизни, предался анализу. «Что мы имеем?» — спросил я себя.

Если вы помните, во время рассказа я нечаянно проговорился, сказал, что мне уже кое-что известно. Первые проблески истины таились в самом письме президента. Прочитав, что некто, по имени Н., такой разведчик, каких еще не видывал свет, я сразу заподозрил одного человека, потому что твердо знал, что именно он, еще никем но превзойденный разведчик. Теперь только оставалось убедиться, что этот человек и некто, по имени Н., — одно и то же лицо.

И вот реплики агентов насчет того, что некто, по имени Н., — лучший разведчик в мире, еще больше утвердили меня в своем подозрении. Если президент такой-то страны располагал только слухами, то специалистам своего дела я не мог не поверить.

Вдобавок ко всему, мой противник допустил грубейший просчет: он знал обо мне положительно все. И это превращало мои догадки в полную уверенность.

Словом, я мог бы уже сейчас положить руку на его плечо и сказать: «Ваша игра проиграна, вы раскрыты».

— Это был сам президент?! Ведь только он знал, когда и куда поехали вы! — не удержалась Зоя и обвела нас победным взглядом.

— Не торопитесь, друзья, с выводами, — загадочно улыбнулся Базиль Тихонович. — Я и сам не стал спешить. Мне хотелось проверить еще раз свои умозаключения, закрепить теорию практикой.

Я поднялся, погасил трубку, спросил у первого прохожего про лучшее фотоателье и, пробыв в нем некоторое время, вышел с фотографией некоего молодого человека в кармане.

Охота началась!

Горожане и разведчики почувствовали, что Базиль Тихонович начал искать след своего противника, и высыпали на улицы.

Но я, не обращая внимания на толпы, стоявшие вдоль моего пути, вошел в ближайший отель и будто между прочим показал администратору фото.

— Хорошая работа, не правда ли? — сказал я небрежно. — Вы, случайно, человека с этой карточки раньше не видели? Когда и где?

Администратор склонил седую голову над фотографией и, всмотревшись в изображение, сказал:

— Хорошее фото. Узнаю: из лучшего ателье. А человека, который изображен, вижу впервые. — И он покачал сочувственно головой.

Я обошел все отели столицы, кроме своего — он пока меня не интересовал, — и везде слышал тот же самый ответ. Да, это был ловкий противник. Действовать так умело смог бы только настоящий слесарь-водопроводчик.

Затем я свернул на вокзальную площадь и предъявил фотографию шоферу, дремавшему в свободном такси.

— Вот сейчас впервые вижу, — сказал шофер виновато.

Узнав про мой опрос, здешние таксисты гнали свои даже занятые пассажирами машины к вокзалу. Но, увы, все они, как один, впервые видели этого человека.

Тот же ответ был и у водителей автобусов:

— В первый раз видим!

Что ж, это лишний раз подтверждало то, что мне было твердо известно: некто, по имени Н., ушел, как и я, с вокзала пешком.

Круг сужался!

К вечеру я закончил опрос владельцев кафе, полицейских, железнодорожных проводников, стюардесс, детей и уборщиков улиц. И когда последний из опрошенных заявил, что видит человека с фотографии впервые, стало ясно, что ловушка захлопнулась.

Я зашел в ближайшую рыболовную лавку, купил удочку и сачок, вернулся к озеру и вновь уселся на парапет.

Такойцы дивились, глядя на то, как я сижу на парапете с удочкой, поплевываю в воды их замечательного озера, и говорили друг другу: «Когда же он, в конце концов, начнет действовать?» Им было невдомек, что я решил свою задачу, и теперь усыпляю бдительность противника.

Когда стало темно, я почувствовал, что этот некто, по имени Н., уже введен в заблуждение, поднялся и отдал удочку вместе с только что клюнувшей рыбой уличному мальчишке.

— Можно брать! — сказал я себе и направился туда, где затаился мой противник.

Несмотря на поздний час, весь город вышел на улицы. За мной двигалась гудящая толпа самых нетерпеливых горожан. Среди них часто мелькали темные очки разведчиков, желающих лично убедиться в моем поражении.

Факты и тонкое чутье привели меня к серому трехэтажному зданию. Это был мой отель. Именно здесь находился сейчас некто, по имени Н., пока еще таинственный для всех, кроме меня.

Толпа ахнула и остановилась, пораженная дерзостью моего противника.

Я перебежал улицу и вошел в отель, держась поближе к стене, чтобы остаться незамеченным.

Зрители остались снаружи, и только несколько человек все же проследовало за мной в вестибюль отеля. Это были отчаянные из отчаянных. Но даже они трепетали от страха.

Я остановился перед лестницей, ведущей вверх, и сказал себе, что здесь придется быть еще осторожней. Противник очень хитер, его трудно застать врасплох, и уж кому, как не мне, знать его искусство.

Я снял туфли и, взяв их в руки, начал осторожно подниматься вверх. Мои спутники остались внизу, и только неизвестно чей агент отважился, держась, разумеется, на почтительном расстоянии, сопровождать меня. Но и его подошвы тотчас прилипли к ступенькам, когда он увидел, что детектив остановился перед дверью, ведущей в один из номеров.

К счастью, он не знал, чей это номер. Иначе бы скатился от изумления вниз и попал в больницу с ушибами. Потому что это был номер, в котором жил ваш покорный слуга.

Я прислонил ухо к двери и прислушался. Как и следовало ожидать, в номере стояла гробовая тишина. Но он был там!

Стараясь ничем не выдать себя, я извлек из кармана спецовки отвертку, сунул ее в замочную скважину, повернул раз-другой и толкнул дверь. Она распахнулась, и…

— Вася, тебя к телефону, — послышался из недр котельной трубный голос истопника Ивана Ивановича.

Я вздрогнул и заволновался, поняв, что новая история слесаря может погибнуть на самом интересном месте.

— Иваныч, иду, иду! — откликнулся слесарь и вновь повернулся к нам.

— Итак, дверь распахнулась, и мое тело, точно тяжелое пушечное ядро, влетело в номер. Тот, кого я искал, стоял посреди комнаты и потирал свое плечо. Он обернулся, и я увидел, что это…

— Сам президент страны! — воскликнул Яша.

— Нет, это был я, — ответил слесарь с торжествующей улыбкой. — «Базиль Тихоныч, вы обнаружены!» — сказал я ему.

— Значит, вы выслеживали самого себя? — изумился Феликс.

— Да, это было так! — подтвердил слесарь, нахмурившись.

— И значит, вы ходили со своей собственной фотографией? — спросила Зоя, усиленно морща лоб.

— Ну, разумеется! — И слесарь вздохнул. — Как помните, перед этим я зашел в лучшее ателье, и там мне сделали моментальную фотографию.

— Выходит, вы еще перед отъездом знали, что отправляетесь искать самого себя? — спросил Яша, стараясь, как и мы все, осознать услышанное.

— Только догадывался, — уточнил Базиль Тихонович. — Но это совсем не облегчало мою задачу. Друзья, может, вы еще не знаете: труднее всего на свете найти самого себя. Но я, как видите, справился с этой задачей блестяще, такого достижения не имел ни один детектив в мире! — скромно заметил слесарь.

— А мне жаль разведчика Аксенушкина, — жалобно сказала Зоя. — Он такой невезучий.

— Почему невезучий? — спросил слесарь с обидой. — Так уж получилось в этот раз. А потом был у нас другой поединок, и я, разведчик, очень ловко перехитрил себя — детектива. Это где же я взял реванш? Это случилось… Это вот где случилось…

— Вася, ты что, оглох? — крикнул Иван Иванович.

Теперь истопник стоял на лестнице, ведущей в котельную. Он был такого маленького роста, что даже не верилось, что это ему принадлежит густой, могучим голос.

Мало кто из ребят нашего дома мог похвастаться тем, что видел Ивана Ивановича собственными глазами. Он все время пропадал среди труб в котельной и потому редко попадался людям на глаза. Я и сам долгое время сомневался в том, что наш истопник — обычный человек из плоти и крови. Мне показалось, что в котельной хозяйничает невидимый дух и мы только слышим его голос.

— Вася, бегом! Они больше ждать не могут! — сказал истопник.

— Бегу! — отозвался слесарь и, вскочив на ноги, помчался в сторону котельной.

— Что там, Иваныч? Что-нибудь с континентом? — спросил он на бегу.

— «Континент, континент»! Течет в десятой квартире. Вот тебе и «континент»! — сурово передразнил истопник нашего Базиля Тихоновича и добавил: — Ты что, не знаешь хозяйку десятой квартиры? Уж она тебя пропесочит.

Сказав такое, Иван Иванович сошел в котельную, а следом за ним в подвале скрылся и слесарь.

— Интересно, когда же мы услышим про реванш? — спросил Яша мечтательно.

— Боюсь, что теперь уж никогда. Теперь он остынет. В общем, потеряет интерес, — ответил я, почему-то сердясь на Яшу.

— Я думаю, сегодня не надо играть. Сегодня у нас не получится, — сказал задумчиво Феликс.

Я посмотрел на него и подумал, что вот кто настоящий Мегрэ — такой же толстый и серьезный. Но раз он говорит, значит, знает, что у нас ничего не получится с игрой. Комиссару Мегрэ виднее…

— Ребята, это течет у нас. Вы что, забыли? Ведь я живу в десятой квартире, — сказала Зоя.

Только теперь мы спохватились, вспомнили, что в десятой квартире живет Зоя. А хозяйка — Зоина мать — самый строгий человек в нашем доме.

Глава седьмая, в которой Базиль Тихонович вмешивается в военные действия

В субботу ко мне во дворе подошли представители Яшинезии и Феликсании и официально потребовали отдать им территорию между обеденным столом и прихожей. По их уверениям, Васьляндия владела этой территорией незаконно.

Феликсанию представлял, разумеется, Феликс. Эта страна лежала между стенами нашей маленькой комнаты.

От лица Яшинезии, раскинувшейся на кухне, выступал Яша.

Я был президентом великой Васьляндии, которая распростерлась по всей большой комнате.

— Сударь, мы больше не можем терпеть такую несправедливость! — сурово заявил премьер-министр Феликсании. — У вас двадцать метров квадратной площади. У нас всего шестнадцать, на два государства.

Яша — председатель совета министров Яшинезии кивнул, подтверждая слова своего союзника.

Я и сам знал, что это несправедливо. Поэтому мне не хотелось быть Васьляндией. Но ребята убедили меня, сказав, что Васьляндией могу быть только я, потому что у меня самая большая армия бумажных солдатиков. И если Васьляндией будет кто-то из них, то война просто не получится. Поэтому я вздохнул и спросил, чтобы еще усугубить конфликт:

— А вам завидно?

— Да, — сказал Феликс, становясь еще более суровым. — Поэтому извольте принять ультиматум: или вы делитесь территорией, или война. Ждем ответа в воскресенье до двенадцати часов.

Яша кивнул, присоединяясь к союзнику.

Я сказал, что подумаю над их наглыми претензиями, и в двенадцать часов дам ответ. После этого мы вернулись в свое прежнее состояние, то есть снова стали закадычными друзьями, и весело помчались в кино.

Утром я спросил бабушку, когда она терла мылом мои уши и шею, не доверившись мне самому:

— Бабушка, ты, наверно, очень любишь, когда в нашей квартире звенят жизнерадостные детские голоса, и тебе, наверно, ужас как этого недостает, правда?

— Значит, сегодня дом будет полон твоих друзей. Не так ли следует тебя понимать? — спросила бабушка в свою очередь.

— Немножко не так, — ответил я, болтаясь в ее руках, точно тряпичная игрушка. — Дом не совсем будет полон. Не до краев. Придут Феликс и Яша.

— А Зоя? Почему же сегодня ваш хор решил обойтись без ее восхитительного сопрано?

— О, у нее сегодня очень важные дела. У нее мама варит варенье.

— Что ж, пожалуй, и Феликса с Яшей достаточно. Вы и втроем перевернете все вверх дном. Да уж ладно, изолируюсь в маленькой комнате. Большой, надеюсь, вам хватит? — произнесла бабушка, с такой силой теребя мыльными пальцами мои уши, точно не сама же мыла их в прошлое воскресенье.

— Не, не угадала. Нам и маленькая нужна, — возразил я и быстро добавил, опережая бабушку: — И кухня тоже! Там у нас Яшинезия.

Иначе бы она сказала: «Такой, видать, у нас, бедных женщин, удел — весь век сидеть на кухне». И уж тогда бы у меня не повернулся язык, чтобы выпроводить ее и оттуда.

— Вот оно что: опять война! — испугалась бабушка. — Вы же в прошлое воскресенье заключили мир? Займитесь-ка лучше чем-нибудь серьезным. Послушайте серьезную музыку или вбейте, скажем, в стенку гвоздь.

— Бабушка, зачем тебе гвоздь? У нас уже все висит!

— Это не важно. Главное, заняться взрослым делом. Пора бы вам потихоньку взрослеть.

— Вот когда станем взрослыми, вот тогда… — завопил было я, выплевывая мыльную пену, потому что бабушка в это время терла мое лицо.

Но тут она сунула мою голову под кран. Потоки холодной воды хлынули мне в уши и в рот.

Во время завтрака я сказал будто между прочим:

— Еще несколько месяцев, и наступит зима. Будет холодно-холодно. И почему бы тебе, бабушка, не связать любимому внуку шерстяные носки?

Бабушка поставила чашку с чаем на стол, удивленно подняла брови.

— Господи, что случилось с любимым внуком? — спросила она. — Обычно измаешься, пока оденешь его. Он готов бегать по улице голым в самый лютый мороз. И вдруг им овладело беспокойство: как бы на зиму не остаться без носков. А до зимы еще, считай, семь месяцев.

— Взрослею, бабушка, взрослею, — сказал я, притворно вздохнув. — Уже становлюсь солидным. А взрослые что делают? Готовят сани летом.

— Ах вот как! — усмехнулась бабушка. — Тогда это похвально. Тогда я тебе доложу, чтобы ты знал свое хозяйство. В общем, так: есть у тебя белые шерстяные носки, вязаные. Есть черные, тоже шерстяные, зимой тебе связала. Еще одни черные, родители прислали. Толстые, в таких на Севере, наверное, без валенок ходят…

— Бабушка, подожди! — перебил я в отчаянии. — Чем больше, тем лучше. Свяжи еще одни! Я понимаю: тебе неохота. Но мы создадим тебе такие условия, что тебе ничего но останется, как сидеть и вязать. Мы посадим тебя в кресло в углу и попросим не ходить по комнате. Думаешь, нам играть охота? Ни капельки! Мы только для тебя. Чтобы ты спокойно вязала!

— Ах вот ты к чему! Ты опять со своей войной? — И бабушка покачала головой осуждающе. — Но, видно, ты так и не отстанешь. Ладно, шут с вами.

И добавила что-то об избалованных детях, которых оставляют молодые родители на руках у старых людей.

Но последнее не имело для меня значения. Мне приходилось слышать это десятки раз. Да и имело оно отношение не ко мне, а к родителям. А родителей, если уж на то пошло, вынудили жить на Севере очень важные дела.

Словом, я так и подпрыгнул на стуле от радости, и, чтобы доставить бабушке ответную радость, чтобы ей не так уж тяжело было переживать свою уступку, съел всю порцию манной каши.

Мне не терпелось начать поскорее игру. Я готов был позвонить главам враждебных государств, не дожидаясь условленного часа, и бросить им в лицо ответ, полный национальной гордости и презрения. Но не подобало могущественной державе суетиться, торопить события. Ей положено солидное место в истории, и она займет его, не мельтеша, степенно дождавшись своего часа. Поэтому я крепился изо всех сил.

А у братьев запасы терпения уже подошли к концу. Я еще не допил свой чай, как в прихожей зазвонил телефон и бабушка позвала меня.

— Иди, — сказала она. — Тебе Юлий Цезарь звонит. Или кем он там еще у вас.

Я бросился к телефону и услышал голос Феликса.

Здорово, — начал он. — Ну как ты там?

— Здорово, — ответил я. — Я ничего.

Феликс замолчал, ждал, что я скажу. Он был очень гордым и надеялся, что у моего государства самолюбия меньше, чем у Феликсании и Яшинезии, и что оно раньше срока заведет разговор о войне. Я понял, что он от меня хочет, и не ответил ни слова, решив соблюдать сегодня чувство достоинства, как никогда.

Мы молчали, наверное, десять минут, и все это время наши самолюбия боролись между собой. Я слышал в трубке прерывистое дыхание Феликса, а до него, конечно, доносилось мое.

— Вы что там? Уснули? — спросила бабушка, выглянув из комнаты.

— Так что тебе нужно? — спросил я, полагая, что таком вопрос не будет уступкой с моей стороны.

— Мне-то? Да мне ничего не нужно. Я просто так. — И Феликс даже прикинулся обиженным. — Что? Нельзя позвонить, да? — спросил он.

— Нет, почему же, звони сколько хочешь. Я даже рад, — ответил я вполне дипломатическим тоном.

— Правда? — обрадовался Феликс, вообразив, что я сдался и готов пойти на попятную и дать ответ (отрицательный, конечно!) раньше срока.

Не успел я вернуться к столу, как опять зазвенел телефон.

Бабушка заглянула на кухню, где мы обычно ели, и проворчала:

— Еще один Суворов выискался. Ступай уж, поговори.

На этот раз звонил Яша.

— Вася! Привет! — заорал он во весь голос.

— Привет, — осторожно ответил я.

И Яша вдруг замолчал, точно исчез куда-то. Я даже подумал, что сломался телефон, и хотел было положить трубку, как вдруг опять в мое ухо ворвался пронзительный Яшин голос.

— Ну? — спросил Яша.

— Что — ну?

— Ты же что-то хотел мне сказать, — смело солгал Яша.

— Я? Хотел? С чего ты это взял? Я думал, что ты мне хочешь сказать что-то.

— А мне показалось, — произнес Яша разочарованно.

— Яша, я же не привидение. Я показаться не могу.

— Понимаешь… — И Яша начал неумело выпутываться. — Понимаешь, кто-то нам утром звонил, но было плохо слышно, и я подумал, что это ты.

— Яш, я не звонил. Честное слово, — сообщил я безжалостно.

— А-а, — протянул Яша уныло и, пробормотав что-то невразумительное, положил трубку.

Почти целый час братья ничем не напоминали о себе. Они были обескуражены своей неудачей. Потом ко мне прибежала Зоя.

— А как же варенье? — спросил я, удивившись тому, что она в эти минуты не дежурит у себя на кухне.

— Еще не начали варить, — вздохнула Зоя и с некоторым разочарованием откусила от бутерброда со старым джемом. — Поэтому вот решила зайти посмотреть, как живешь, — сказала она.

Я понял, что ее подослали Феликс и Яша, и ждал, когда она начнет разводить дипломатию. Но Зое была чужда всякая дипломатия.

— Что зря тратишь время? Послал бы им ответ, и все, — сказала она напрямик. — И я бы поиграть успела пока. Пока мама еще чистит ягоды. — Тут она вздохнула опять. — Я бы была на твоей стороне. Ты бы дал мне солдатиков взвод?

— Зой, я дам тебе целый батальон! — закричал я. — Но не могу раньше времени. Гордость мешает!

— Значит, тебе гордость дороже, — задумчиво промолвила Зоя. — Ну ладно, может быть, я их уговорю, может быть, первыми уступят они, — сказала она и направилась к дверям.

— А они и совсем ни в какую. Разве ты не понимаешь, что маленьким странам еще тяжелей уступать. Может, у них, кроме самолюбия, больше ничего нет! — сказал я, дивясь, как это всезнающая девочка не учла такую важную вещь.

— Тогда я буду сражаться на их стороне, — объявила Зоя и, вскинув воинственно голову, вышла за дверь.

«Ну и пусть все нападают на мою бедную Васьляндию. Пусть их будет много, а мы одни-одинешеньки», — сказал я себе с горечью, забыв совершенно про военное могущество Васьляндии.

А превосходство моей армии объяснялось самой простой причиной: я умел рисовать, а у братьев не выходила даже обычная ровная линия. Перо и кисточка у них в руках выводили нечто безобразно кривое, зябко дрожащее. Будто спотыкаясь через каждый миллиметр даже на самой гладкой бумаге.

Вот и получалось, пока я сам создавал свои батальоны и полки, Феликс и Яша ждали, когда кто-нибудь нарисует им хоть одного завалящего пехотинца. Но, поскольку бумажные солдатики никого больше в доме не интересовали, помогать противникам приходилось мне самому. Иначе моей армии просто не с кем было бы воевать. А чтобы сохранить свое превосходство, на каждых двух новых солдат противника я тут же рисовал себе трех. Вот почему армии Феликса и Яши, сложенные вместе, едва равнялись одной моей.

Но я, забыв об этом, говорил себе:

«Ах так! Значит, они уже втроем на одного. Правда, у Зои нет ни одного солдатика. Но это не имеет значения. Все равно они втроем против одного. Ну ничего, пусть все посмотрят, как я буду сражаться до последнего солдата! И ни за что не отступлю перед врагом!»

Я ни капли не сомневался, что правители Феликсании и Яшинезии куют сейчас свою победу, и пытался представить, чем они заняты в этот момент. Их деятельность казалась мне страшно загадочной. Вдобавок ко всему, Феликс и Яша, точно затаились, больше не напоминали о себе, и это разжигало мое любопытство. Оно разрослось и стало прямо-таки изводить меня. И тогда я решил наведаться к братьям сам! Повод для этого нашелся самый что ни на есть подходящий. Уже давным-давно я обещал им нарисовать главнокомандующего братских армий. Но до сих пор у меня никак не доходили руки. И вот настал момент, когда мне очень захотелось исполнить свое обещание.

«Это устроит всех, — сказал я себе. — И ребята наконец-таки обзаведутся своим главнокомандующим, и я посмотрю, что творится у них».

Я взял краски и кисточку и побежал к Феликсу.

— А вот и Вася пришел, — сказала его мать, открыв мне дверь и пропуская в прихожую.

Но я не слушал ее, мои уши сразу уловили веселый шум, долетавший из глубин квартиры.

— Здравствуйте, — сказал я, опомнившись.

И тотчас шум в комнате стих. Такое впечатление произвел на союзников мой голос.

— Проходи, Вася, иди к ребятам, — сказала мать Феликса.

Я вошел в комнату и увидел их всех троих. Они сгрудились вокруг стола и напряженно следили за мной. А Яша при этом навалился на стол, закрывая что-то обеими руками от меня.

— Вот, — сказал я, показывая краски. — Я обещал нарисовать фельдмаршала. И сейчас нарисую.

— Не надо, — сказал Феликс. — Мы обойдемся.

— Мы его сами рисуем, — объявила торжественно Зоя.

Братья зашикали на нее, но Зоя небрежно отмахнулась от них и хвастливо сказала:

— Я рисую ноги, они остальное.

— Ну-ка, покажите, что у вас получилось, — потребовал я, чувствуя себя большим специалистом.

— Нельзя, — коротко ответил Феликс.

— Это почему? — спросил я, обидевшись.

— Вась, ты что, забыл? У нас ведь скоро война! — напомнил Яша. — А в войну знаешь как? Держат всех командиров в секрете. А этот у нас еще самый главный.

Он был прав, и все же мне было обидно. «Неужели нельзя хоть на минутку подумать, что перед ними никакая но враждебная держава, а просто их товарищ Вася? — сказал я себе. — Им хорошо, они опять начнут веселиться втроем, а мне придется уйти и, точно Робинзону Крузо, ждать в полном одиночестве, когда же настанет двенадцать часов».

Я вернулся домой, горя мщением, и едва часы показали ровно двенадцать, позвонил премьер-министру Феликсании и холодно сказал:

— Сударь, мы считаем ваши претензии необоснованными. Территория между столом и прихожей — исконная Васьляндская земля. Это видно даже из архитектурного проекта.

— Ну тогда мы идем на «вы»! — воскликнул Феликс, не скрывая радости.

— Пожалуйста! Мы ждем, — ответил я с ледяной изысканностью.

Братья, наверно, держали коробки с войсками в руках, дожидаясь моего звонка. Не прошло после нашего разговора и двух минут, а они уже стучали ногами в дверях. Руки их были заняты бесценным грузом, а такой человек, который мог дотянуться до звонка ногой, конечно, еще но появился на свет.

Я открыл дверь, и братья, пыхтя, ввалились в прихожую.

— Иногда плохо быть добрым, — пожаловался Яша. — Вот мы сжалились над твоей страной, дали на размышление столько времени. А захваченная тобой территория ждет не дождется, когда ее освободят.

— Ничего, мы сейчас ее освободим! — сказал грозно Феликс.

— Попробуйте, — ответил я с усмешкой. — Только я что-то не вижу еще одного вашею союзника.

— Понимаешь, Зоя не рассчитала, — сказал Яша. — Съела бутерброд, а он оказался последним. И теперь она не может выйти из дома, пока не сварят варенье.

— Ничего, мы победим и без нее, — заявил Феликс.

— Посмотрим, — усмехнулся я.

И пол между столом и прихожей, голый и ненавистный, потому что раз в неделю мне приходилось натирать его мастикой, теперь стал в моих глазах краше самой прекрасной сказочной страны. Я был готов яростно сражаться здесь за каждую плитку паркета.

Увидев ребят, бабушка взяла спицы для вязанья и клубок шерсти и покорно уселась в старое глубокое кресло, стоявшее в дальнем углу большой комнаты.

А мы принялись выстраивать свои полки, бросая друг на друга воинственные взгляды.

Лично я занял оборону на границе между большой комнатой и прихожей, поставил здесь самых отборных солдат. Потом разместил резерв и артиллерию. Для штаба у меня нашлось удобное место в тылу, под обеденным столом, как раз за одной из передних ножек.

Приготовив войска к отражению атаки, я улегся на пол у выхода из комнаты и начал ждать объявления войны и первых военных действий противника, наблюдая за передвижениями его полков.

Больше всего меня интересовала наша старая калошница, потому что на ее полках собрался весь вражеский генералитет. А на самом верху калошницы размещался наблюдательный пункт. Здесь стоял, подбоченясь, тот, кого еще так недавно скрывали от меня. Это был верховный главнокомандующий, нарисованный совместными усилиями трех пар рук. Они наделили фельдмаршала круглыми свирепыми глазами на пол-лица и страшными усами. Яркий мундир его сверкал созвездиями орденов. Но нижняя часть славного фельдмаршала была одета в пестрые брючки от женского костюма и обута в туфельки на тонком и высоком каблуке.

Я сразу понял, что мужественную голову ему даровал Феликс. Добрый Яша не пожалел орденов. А склонная к прекрасному Зоя со всей своей решительностью наделила полководца изящным.

И хотя фельдмаршал воинственно вращал, как мне почудилось, глазами, стараясь нагнать страху на моих солдат, я чуть было не расхохотался, но тут меня насторожили маневры противника.

Он собирался покончить с васьляндской армией одним ударом. Братья собрали в прихожей почти все свои силы. Они построили на тесном кусочке линолеума столько солдат, что им самим уже негде было поставить ноги. Тогда Феликс распахнул входную дверь и опустился на четвереньки. Его пятки теперь оказались на лестничной площадке.

Между братьями сразу возник разлад. Яша не согласился с союзником и начал переставлять полки по-своему. Феликс сказал, что Яша неправ, и вернул солдат на прежние позиции.

Наконец Феликсания и Яшинезия приготовились к объявлению воины. Феликс и Яша присели на корточки, набираясь сил перед ратным трудом. Над будущим полем сражения нависла грозная тишина, готовая разразиться громом пушек и криками «ура».

Я слышал, как где-то вверху шумит лифт и кто-то поднимается снизу, приближаясь к нашей лестничной площадке. Шаги говорят: топ-топ! Это идет мужчина. Вот ему осталось три ступеньки. Две! Одна! И на площадку вышел Базиль Тихонович.

Он был, как всегда, в спецовке и держал в руках инструмент под звучным названием вантуз. А в общем, это была простейшая резиновая штука, с помощью которой слесарь гнал воздух в засоренную трубу.

Базиль Тихонович едва не прошел мимо нашей квартиры. Но в последний момент его рассеянный взгляд упал на пятки Феликса, торчавшие из наших дверей. И слесарь остановился.

— Что здесь происходит? — спросил Базиль Тихонович с живейшим интересом.

Он заглянул в прихожую и, увидев полчища феликсанинско-яшинезинских солдат, присвистнул.

— Ого, да у нас прямо под боком идет война! — воскликнул слесарь.

— Еще не идет, — уточнил Яша. — Мы только собираемся объявить войну.

— Из-за чего же вы хотите затеять такое нехорошее дело? — спросил он строго.

Мы, перебивая друг друга, объяснили ему, из-за чего между нашими государствами возникли осложнения, разрешить которые могла только война.

Выслушав нас, Базиль Тихонович прошел, осторожно ступая между солдатиками, в большую комнату, поздоровался с бабушкой и начал с самым серьезным вниманием изучать территорию, ставшую предметом раздоров.

Мы оставили его за этим занятием и вернулись к своим войскам.

Я вновь высунул голову в коридор, чтоб посмотреть, кого же пошлют ко мне с поручением объявить войну.

Феликс и Яша сели по-турецки на пол, посовещались, поспорили опять, потом феликсанийский премьер-министр снял с калошницы одного из высших яшинезийских генералов, поставил перед собой и с пафосом сказал:

— Сударь, вы должны отправиться в столицу Васьляндии и поставить в известность туземное правительство о том, что ровно через четыре минуты мы имеем честь начать войну!

— Слушаюсь! — ответил за генерала Яша.

Он поднялся на ноги, взял посла, намереваясь перенести его в мой штаб. Вообще-то пешая фигурка имела право передвигаться за один ход только на расстояние, равное двадцати сантиметрам. Но сейчас был исключительный случай, и если бы посол начал передвигаться по правилам, нам пришлось бы долго ждать, пока он прибудет в мой штаб и потом вернется на свою сторону.

Вот почему Яша взялся доставить его ко мне под стол прямо по воздуху. И глава Яшинезии уже поднял ногу и начал высматривать, куда бы поставить ее, чтобы не сломать стальные ряды своих воинов, как послышался голос Базиля Тихоновича:

— На самом деле все было по-другому. Но мог он сказать «слушаюсь». Не такой он человек, понимаешь? Ну-ка дай его сюда!

Растерявшийся Яша послушно передал слесарю своего посла. Базиль Тихонович поднес к глазам бумажную фигурку и подтвердил убежденно:

— Ну смотри: заслуженный ветеран, уважаемый человек, весь в наградах. Нет, не мог он такое сказать! Это вы против правды, ребята!

После этого он пробрался к Феликсу и поставил перед ним посла.

— Повтори все сначала, — попросил слесарь.

Феликс пожал плечами, ничего не понимая, и, как всякий послушный мальчик, повторил свой приказ послу:

— Сударь, вы должны отправиться в столицу Васьляндии и поставить в известность туземное правительство о том, что ровно через две минуты… — Тут Феликс беспомощно посмотрел на будильник, приготовленный нами специально для такого торжественного случая, как начало войны. Итак, Феликс посмотрел на будильник и закончил: — Ровно через две минуты мы имеем честь начать войну!

Как видите, Феликс повторил свой приказ слово в слово. Он выучил его наизусть, готовясь к церемонии.

— Превосходно! — похвалил слесарь. — Таков был приказ правителей. А теперь послушайте, что ответил на самом деле этот мудрый ветеран. — Базиль Тихонович поднял фигурку посла и еще раз показал нам его.

— А сказал он так: «Друзья! Опомнитесь! Из-за чего вы хотите вести братоубийственную войну? Из-за куска обыкновенного паркета?! Давайте объединим усилия всех стран и превратим эту пустыню в оазис!»

— Базиль Тихоныч, но ведь Васьляндия не согласится так просто отдать свою территорию. Ей оазис совсем не нужен, — пролепетал Феликс ошеломленно.

— Конечно, не соглашусь, — подтвердил я. — Иначе мы не сможем воевать друг с другом.

Мне очень хотелось, чтобы в нашей квартире завелся оазис с настоящими пальмами и зеркальным прудом, чтобы у нас тоже отдыхали торговые караваны и чтобы мы с бабушкой виделись усталым путникам в миражах, точно на экране телевизора. Но я не мог предать нашу игру.

— Ах, вот тебе чего захотелось! Тебе непременно нужна война, без нее у тебя нет другого дела?

Эти слова уже принадлежали бабушке. Я и не заметил, как она покинула свое кресло и заявилась прямо на будущий театр военных действий.

— А мы хотим воевать! — возразил я упрямо. — Феликс, присылай посла.

— Генерал, выполняйте приказ! — строго сказал Феликс, взяв себя в руки.

— Ни за что! — ответил гордо слесарь. — Я не профессиональный убийца, а рыцарь. Мой долг военного — защищать слабых и стоять на страже справедливости. Скорее я пущу себе пулю в лоб, чем опозорю свой мундир. А лучше всего — я пойду и скажу правду солдатам. Открою им глаза!

— Браво, Базиль Тихоныч! — воскликнула бабушка. — А я тем временем подниму восстание в полках на этой стороне. Мы обуздаем ненасытных милитаристов!

Она с неожиданной резвостью опустилась на колени и начала двигать солдат резерва в направлении штаба. При этом бабушка приговаривала:

— Вперед! Вперед, сыны отечества!

— Мамаша, вы справитесь сами с силами реакции? — спросил слесарь. — Или, может, прислать вам на помощь парочку наших полков?

— Спасибо, Базиль Тихоныч, за солидарность. Но мы обойдемся своими силами, верно, внучек?

Я развел руками, не зная, что делать. Армия Васьляндии уже ушла из-под моего контроля. То же самое происходило и в армии братьев.

— Ваша ставка верховного командования окружена, — сообщил им Базиль Тихонович.

— А что нам делать теперь? — жалобно спросил Яша.

— Вы, конечно, можете попытаться собрать жалкие силы поджигателей войны, — сказал слесарь. — Но лучше — не стоит. Тогда мы скорее приступим к мирному труду… Мамаша, как у вас дела? — спросил он у бабушки.

— Лучше не придумаешь! — откликнулась та. — На сторону мира перешли все войска. А вам, коллега, помочь?

— Вы очень любезны, — ответил слесарь, передвигая солдатиков. — Но у нас силы милитаризма сломлены. Я прав, ребята? Вы сломлены?

— Сломлены, совсем, — уныло признался Ялта.

А Феликс молча насупился: он не любил сдаваться без боя.

Мы, чуть не плача, смотрели, как взрослые играют нашими солдатиками. Но самым обидным было то, что они, даже не спросив нашего согласия, зачислили нас в силы реакции. Будто мы и вправду только и ждем войну и совершенно не хотим созидать.

Могу признаться честно, в моей душе шевельнулось злорадство, когда в нашу квартиру точно ураган ворвалась Зоина мать.

Каждый двор должен иметь свою грозу мальчишек. Мы назначили нашей грозой Зоину мать. Сама Зоя была против этого, но мы победили ее большинством в три голоса. И вот теперь я возлагал надежды на то, что Зоина мать, как истинная гроза, помешает взрослым играть в нашу игру.

— Базиль Тихоныч, что же это такое? — грозно спросила Зоина мать, скрестив на груди руки, точно какой-нибудь заправский работорговец Негоро из «Пятнадцатилетнего капитана». И глаза ее, конечно, метали молнии. — Вы, Базиль Тихоныч, хотя бы обратно включили воду, — произнесла она, как мне показалось, громовым голосом. — А то вы ушли на минуточку. А мы сидим без воды целый час! А мне, представьте, нужно варить варенье!

Я сразу подумал о несчастной Зое. Она, поди, уже совсем заждалась, когда мать сварит варенье и можно будет, намазав новый бутерброд, выйти из дома. Но варенье не сделаешь без воды — эта истина известна всем. И, конечно, Зое.

Пока я сочувствовал нашей даме сердца, в события вмешалась бабушка.

— Погоди, дочка, потерпи еще немного. Вот только пере-дис-ло-цируем войска, переведем их на мирные рельсы, и будет тебе вода. Не все, милая, делается сразу, — сказала она сердитой женщине.

Зоина мать только теперь заметила бабушку за странным занятием и на миг потеряла дар речи.

— А в общем-то, я могу идти, — сказал Базиль Тихонович, поднимаясь на ноги. — Теперь ребята справятся и без меня. Я говорю верно?

— Так точно! — закричали братья.

Такой подарок сразу вернул им жизнь.

— Учтите, строить сложней, чем воевать, — произнес наставительно слесарь.

— Учтем! — опять дружно рявкнули братья.

— Идемте, гражданочка, — сказал слесарь Зоиной матери.

Он взял свой вантуз и вышел из квартиры. Зоина мать последовала за ним, даже не молвив ни слова. Она еще по пришла в себя.

— Вася, а ты что стоишь? — удивилась бабушка. — А ну-ка давай помоги. Одна я не справлюсь. Думаешь, это легко, так сразу перевести на мирные рельсы целую страну?

Глава восьмая, в которой Базиль Тихонович предотвратил грандиозную катастрофу

В последнее время я потерял интерес к своим снам. В них повторялось одно и то же, одно и то же: вот я ем домашние пельмени и каждая пельменина размером с кокосовый орех, или меня вызывают отвечать урок, я выхожу к доске и вдруг оказывается, ничего не помню: все, думаю, двойка, но тут на потолке вспыхивает неоновыми буквами подсказка — я спасен! И каждый раз разница была только в том, что вместо пельменей был арбуз величиной с одноэтажный дом или сплошное озеро лимонада, а вместо урока снилось что-нибудь вроде того, что будто я теряю одну библиотечную книгу и тут же нахожу две точно таких, даже еще новеньких.

Я решил поломать скучную традицию и взять производство снов в свои руки. Для начала было намечено посмотреть многосерийный сон о своем путешествии в космосе, где бы я летал с планеты на планету, попадая из приключения в приключение, и совершал при этом всевозможные подвиги. И после всяких опасностей и головокружительных похождений все бы кончалось хорошо. Я бы в последней серии возвращался с триумфом на Землю, и здесь меня встречали мои друзья: Базиль Тихонович одобрительно хлопал меня по спине, Феликс и Яша, умирая от зависти, говорили: «Вот это здорово!», а Зоя вручала мне свой самый лучший бутерброд. И кот дядя Вася произносил бы наконец свое заветное слово.

Все было продумано. Оставалось только забраться в постель и, крепко заснув, просмотреть все от начала до конца. Но тут я обнаружил, что времени, отпущенного мне на сон, не хватает даже на один сеанс. И не мудрело — не успеешь лечь в постель, а в шесть часов утра тебя поднимают на ноги. В таких условиях лучше не приниматься за дело, можно испортить сон. Конечно, в моем распоряжении были еще и воскресные дни. Их много в учебном году. Кажется, ложись спать в субботу и смотри в свое удовольствие хоть целый полнометражный сон. Но в том-то и дело, что в воскресенье невыгодно долго спать. Это только кажется, что много в году воскресений. На самом дело оно бывает в неделю только один раз, и тут нужно успеть наиграться на шесть дней вперед.

Поэтому я вставал в воскресенье даже раньше, чем в будние дни.

Но теперь шли каникулы, и это была самая подходящая пора для моего предприятия. Утром не нужно вставать спозаранку, лежи себе в постели и не спеша просматривай сны.

— Ребята, — сказал я братьям, — завтра утром не ждите меня. Я буду долго спать. Если понадобится, то просплю до самого обеда. А то и до ужина. А то и вовсе завтра не буду вставать. И, может, послезавтра не встану.

— Что-то случилось? — спросил Феликс, верный друг, встревожившийся за меня.

Потому что дети не любят спать, когда можно спать. Им хочется спать, только когда не разрешают, расталкивают, говоря: «Ну-ка, соня, пора вставать».

— Пока секрет. Потом все расскажу, — ответил я загадочно.

— Ну, а послепослезавтра ты проснешься? — спросил Яша.

— Я проснусь через три… нет, через пять дней, — сказал я, но потом прикинул, что пусть лучше сон будет из десяти серий, и добавил, что появлюсь через десять дней.

— Ну, мы тебя не спрашиваем. Мы все понимаем, — сказал Феликс.

И братья крепко пожали мне руки, как будто прощались со мной в последний раз.

Перед тем как залезть в постель, я положил рядом с собой на тумбочку самые интересные книги, пристроил в ногах, за кроватью, удочку и сачок, поставил на коврик для ног свои походные кеды, а под подушку спрятал заряженный водяной пистолет.

— Ты что это? — удивилась бабушка. — Можно подумать, собрался в экспедицию. В самые дальние края.

Если бы она знала, в какие именно края мне предстояло попасть, дальние края ей бы показались самыми близкими.

Пока я укладывался спать, бабушка то и дело захаживала в мою комнату, будто здесь у нее были какие-то очень важные дела, которые нельзя отложить даже на одну минуту, и, переставляя с места на место вещи, одним глазом следила за мной.

Наконец я собрал все необходимое снаряжение и залез под одеяло, как залезают искатели приключений в гондолу, в кабину самолета, устроился поудобней, положил ладони под щеку и заснул.

И сразу все пошло как по маслу. Мой межзвездный корабль оторвался от Земли точно в назначенное время и устремился в глубины космоса. Мимо меня проносились звезды. Но я даже не смотрел на них. Они были слишком близко от Земли и потому нисколечко не интересовали меня. А потом мы с кораблем перескочили через глубокий овраг с крапивой, за которым находилась новая Галактика, и тут началось, началось… Я только успевал лихо скакать с одной планеты на другую. И везде жили необычайные существа, кто с двумя головами, а у кого восемь рук. И все люди абсолютно разноцветные. Приключения сыпались на меня точно дождь, и одно было увлекательней предыдущего.

Во сне чем хорошо? Можно смело встречать любые опасности — знаешь, что это сон. В случае чего, тут всегда легко выйти из самого безвыходного положения: стоит только проснуться — и вот беды уже как не бывало.

Я так и поступил, когда меня за ногу ухватил диктатор одной фиолетовой планеты и при этом еще хохотал издевательски, кричал: «Врешь, от меня не уйдешь!» Я подергал ногу, подергал, понял, что так и не выйдет ничего, и на секунду проснулся. Диктатор так и застыл с открытым ртом. Пока он разбирался, что произошло, я уже был в миллионе световых лет от него, на бледно-зеленой планете.

В общем, вскоре дождь перешел в целый ливень приключений. И каждый раз приходилось кого-нибудь выручать из беды. Уж я спасал, спасал и наконец спас девочку, ну, вылитую Зою. Даже с бутербродом в руке. Все, думаю, приближается счастливый конец. Теперь только остался мой триумф — то есть возвращение с победой на Землю.

И вот на этом важнейшем месте кто-то взялся за мое плечо и начал трясти. Я включил сверхсветовую скорость, чтобы избавиться от руки. Но она не отставала от моего плеча. Тогда мне опять пришлось проснуться. Я лежал, не открывая глаз, ждал, когда же рука исчезнет, но она не отпускала меня. Не понимая, что же случилось, почему не сработало самое верное средство, я прибег к отчаянной мере, выхватил из-под подушки пистолет и, по-прежнему не размыкая глаз, выстрелил водой в непонятного и, видимо, очень могущественного противника.

— Свои, свои. Можешь убрать оружие, вокруг тебя свои, — донесся до меня бабушкин голос.

Я открыл глаза и увидел возле своей постели бабушку, вытирающую платком лицо.

— Бабушка, ты сама виновата. Я ведь подумал, что это кто-нибудь на какой-то планете, — сказал я с упреком.

— Ничего, ничего, — сказала бабушка. — Сейчас все равно мы будем квиты. Потому что тебе придется встать.

— Именно сейчас не могу. Мне крайне необходимо посмотреть последнюю часть, — пояснил я серьезно. — Вот когда она кончится, тогда пожалуйста.

— Но в том-то и дело, что мы не можем ждать, — так же серьезно возразила бабушка. — Соседке очень нужно на прием к врачу, и именно в это время к ней должен прийти слесарь. Так что, Вася, выручай соседку, посиди у нее, пока слесарь будет чинить. Тебе ведь все равно выручать людей, если даже часть и последняя. Вот и вставай! Помоги человеку!

Ну как откажешь, если просят прийти на помощь. Словом, злоупотребили они моим благородством. Я сразу дал понять это бабушке — пошел умываться в рубашке, помылил только нос и во время завтрака съел всего половину котлеты и выпил чай. А бабушка на этот раз покорно молчала, понимая, что будет уж совсем несправедливо требовать от меня сегодня что-то еще.

Но когда меня оставили одного в просторной однокомнатной квартире, я тут же пришел к выводу, что положение мое не такое уж незавидное. Полки вдоль стен ломились от журналов и книг, а в углу стоял телевизор. А главное, впереди меня ждала многообещающая встреча с нашим слесарем-водопроводчиком. Можно было надеяться, что и на этот раз он расскажет что-нибудь из своих похождений.

Паузу до его прихода я решил провести с наибольшим комфортом — включил на полную мощь радио и телевизор, набрал стопку журналов и книжек с картинками и залез с ногами на тахту.

По радио играл военный духовой оркестр. На экране телевизора шел репортаж из кузнечного цеха. В квартире стоял такой замечательный невообразимый грохот, что я едва не проворонил звонок Базиля Тихоновича, — он прозвучал среди этой какофонии, точно комариный писк.

— А ты что здесь делаешь? — спросил слесарь-водопроводчик, когда я распахнул перед ним дверь.

— Да вот замещаю хозяйку квартиры, — важно ответил я, вдруг оценив, какой высокий пост мне доверили.

Базиль Тихонович похлопал меня по плечу и сказал ободряюще:

— Ну, а я тебя не подведу. Пусть твое правление будет самым блистательным в истории этой квартиры.

Он хотел добавить что-то еще, но его внимание привлек адский шум, от которого содрогалась квартира. Базиль Тихонович навострил уши и мигом рассортировал звуки.

— Значит, так, радио: увертюра к кинофильму «Дети капитана Гранта», — произнес он задумчиво. — А что по телевизору? — спросил он, оживившись.

— Научный журнал. Такая зеленая скукотища, — сказал я, обижаясь на соседку.

Что ей стоило выбрать для врача и ремонта такой момент, когда по программе идет что-нибудь интересное.

Но у Базиля Тихоновича было свое мнение.

— Выходит, я удачно пришел. Понимаешь, очень интересуюсь наукой. Науку, брат, нельзя недооценивать. Ну-ка, посмотрим, что новенького в мире знаний.

Слесарь поставил свой знаменитый чемоданчик в прихожей, стремительно прошел в комнату, бухнулся на стул и замер, уставившись на экран телевизора.

А там уже плескалось синее море, какой-то мужчина с внешностью гениального ученого ходил по берегу и говорил в маленький микрофон. Длинный резиновый шнур послушно ползал за ним по гальке, точно дрессированная змея.

Мужчина подошел к огромному валуну и показал носком ботинка на темную горизонтальную черту, проходящую посреди валуна.

— Вот здесь еще недавно плескалась морская вода. Но теперь она ушла отсюда на целых десять шагов. Что это? Отлив, товарищи? — спросил мужчина и сам же ответил с горечью: — Нет, товарищи, это мелеет наш Мировой Океан!

— Этого еще не хватало, — озабоченно пробормотал Базиль Тихонович.

— Вода в Океане убывает, и мы, ученые, ломаем голову над этой загадкой и так и не поймем до сих пор почему, — закончил мужчина виновато.

Базиль Тихонович хлопнул ладонью по колену и воскликнул:

— Ну конечно же, об этом мне и писал один академик! Он председатель Всемирного общества по охране природы. Ведь есть же такое общество, правда? — И слесарь вопросительно посмотрел на меня, будто я был особенно сведущим человеком.

— Должно быть, — подтвердил я солидно.

— Конечно, должно где-нибудь быть. Вот и я так думаю, — обрадовался Базиль Тихонович. — Да, о чем я? Ага, так вот написал мне этот председатель, Вася, помню я это трогательное письмо почти наизусть: «Базиль Тихоныч, помоги! Мелеет наш родной Океан! Все ученые наши уже поломали себе головы, не осталось ни одной. Не можем, говорят, найти причину. Тут нужен опытный слесарь-водопроводчик. Придумай что-нибудь, а? Что мы будем без Океана делать? Заранее обязанный тебе Эн».

— И вы?.. — спросил я, обмирая от восхищения.

Базиль Тихонович взволнованно забегал по комнате, говоря:

— Да тут, понимаешь, перешел я на работу в ваш ЖЭК. То да се. Новый участок работы. Нет, я себе этого не прощу! Пока я тут, понимаешь, занимался личным устройством, вон сколько утекло воды!

Слесарь вдруг остановился, пораженный тайной для меня мыслью.

— Ты знаешь, я понял, в чем дело! — воскликнул он.

— Не знаю, Базиль Тихоныч! Расскажите?

Я чуть не подскочил до потолка — мысленно, конечно. Но все равно представьте сами: ученые всего мира годами искали разгадку, а нашему слесарю-водопроводчику хватало двух минут.

— Вася, некогда сейчас! Некогда! Пока я буду тут объяснять, за это время знаешь что может случиться! Нет, здесь нельзя терять и секунды! Я побежал!

Промолвив это, Базиль Тихонович схватил свой верный чемоданчик и выбежал из квартиры. А я перенес один из стульев в прихожую и, взобравшись на него, принялся с нетерпением ждать возвращения соседки. Мне хотелось поскорей рассказать ребятам о новом приключении нашего слесаря, рождающемся прямо на моих глазах. Я уже знал, как пагубно носить в себе долго историю, которую ты знаешь один.

Я томился на стуле минут пятнадцать, а может, и целый век, и даже задремал от изнеможения.

— Вася, почему ты сидишь в прихожей? — спросила вернувшаяся соседка.

— А чтобы сразу вылететь в дверь как стрела, — сказал я.

— Слесарь был?

— А как же. Я ведь не зря сидел, — ответил я как можно скромней.

— Вот и хорошо. Значит, ванная теперь работает? — обрадовалась она.

Только теперь я вспомнил, зачем ей понадобилась моя помощь.

— Он не успел. Он получил письмо. Он уехал спасать Мировой Оксан, — сказал я торжественно.

Но соседка ничего не поняла я тотчас расстроилась. Она пошла вместе со мной к бабушке и сказала, что напишет письмо в газету.

— Может, пока не нужно писать, — осторожно сказала бабушка. — Слесарь такой молодой. И потом, не в годах вовсе дело. Вот и мне иногда тоже…

Но она по какой-то причине умолкла, и нам с соседкой так и не суждено было узнать, что же происходит с бабушкой «иногда»…

Впрочем, соседку это вовсе не интересовало. Она продолжала нервничать.

— Не представляю, что делать, — говорила соседка. — Послезавтра приезжает сестра, а я не могу выстирать белье к ее приезду. И в прачечную нести уже поздно!

— А вы постирайте у нас. Ради бога! И вот вам вся проблема, — сказала бабушка, радуясь своей находчивости.

— Ну что вы! — И соседка даже улыбнулась. — Столько скопилось белья. И к тому же не могу я каждый раз беспокоить вас из-за ванны.

— А вы беспокойте! Беспокойте! — храбро сказала бабушка.

— Нет, нет, я не могу вас беспокоить, — заупрямилась соседка.

Признаться, я очень ей сочувствовал. Печально, когда у человека не работает ванна. Но, в то же самое время, мелел Мировой Океан. И я готов был ради его спасения пойти еще дальше бабушки и отдать соседке нашу ванную насовсем. Пусть стирает сколько ей угодно, зато наш слесарь-водопроводчик займется как следует Океаном.

— Ну, если вы такая уж щепетильная, — сказала бабушка, — идемте, я посмотрю, что там творится с вашей ванной. Чем не шутит черт, может, что-нибудь и придумаю. Все же мой покойный муж был горным инженером!

Мы отправились к соседке, и бабушка открыла в ванной кран. Из крана ударила тугая веселая струя.

— Так, здесь все в порядке, — деловито заметила бабушка.

— На кран я не жалуюсь, но вот из ванны не уходит вода, — печально сказала соседка.

— Вы ошибаетесь. Сток в ванной просто великолепен, — возразила бабушка.

И вправду, над стоком крутился живой водоворот, и стоило бабушке закрыть воду, как ванна стала почти сухой. Мы все трое переглянулись.

— Значит, ты пошутил? — спросила меня соседка.

Но я посмотрел на нее с таким упреком, что она запуталась совсем и только пробормотала:

— Наверное, ты смотрел телевизор и не заметил, как он починил.

Как бы они удивились, скажи я им, как было на самом деле, что слесарь все это время оставался у меня на виду.

Мне казалось, что Базиль Тихонович тотчас умчится к Океану и пробудет там долго, я так и сказал ребятам, и потому не поверил своим глазам, встретив его на следующий день на лестнице нашего дома.

— Базиль Тихоныч, это вы? А мы-то думали, что вы там, на Океане, — промолвил я, не скрывая своего разочарования.

— А я уже вернулся, можно сказать, что Океан теперь вне опасности, — сказал слесарь, добродушно улыбаясь.

— Так скоро? Когда же вы успели его спасти?

— О, у меня даже осталось в запасе время. Я вернулся раньше на целых две недели!

— На две недели?! Да вы же уехали только вчера!

— Э, я вижу, ты еще не проходил физику в школе, — произнес слесарь, становясь серьезным.

Я признался, что до этого дня нам еще учиться и учиться.

— Ничего. Это не уйдет от тебя, доберетесь и до физики, — сказал он, стараясь подбодрить меня, а заодно и моих отсутствующих товарищей. — А пока постараюсь тебе объяснить. Ты уже, наверно, заметил, что вода гораздо плотнее воздуха, — продолжал Базиль Тихонович. — И поэтому время в воде идет медленно-медленно, потому что вода старается задержать его.

— Понятно, — сказал я. — Я ходил в реке. Только у берега. Идешь, а она не хочет пускать.

— Вот, вот, — подхватил слесарь. — Вот и времени также трудно продвигаться в воде. Но и это еще не все. На большой глубине на него давит вся вода, что сверху. Целые километры воды. Они так придавливают время ко дну, что оно там ползет со скоростью черепахи. Вот почему здесь у тебя прошел всего лишь день, а у меня там, на дне Океана, миновал целый месяц.

— Так вы опускались на дно Океана?

— Другого выхода у меня не было, — сказал слесарь чуточку виновато, — потому что причина аварии таилась на дне. — И он посуровел, наверное, вспомнил, как ему приходилось нелегко.

— Базиль Тихоныч, миленький, расскажите! — закричал я, совсем забыв, что бабушка послала меня в магазин за хлебом.

Лицо Базиля Тихоновича озарилось радостью, будто я подсказал ему замечательную идею, он благодарно пожал мне руку и воскликнул:

— И правда, а почему бы и не рассказать о своем путешествии на дно Океана и о том… о том, как я вступил в неравный поединок с… одним… с одним жутким злодеем!

Я хотел было позвать ребят, но потом подумал, что, пока буду бегать, у слесаря может иссякнуть пыл или он забудет, о чем хотел рассказать. И никто из нас никогда не узнает, что делал наш слесарь на дне Океана.

— Ну так слушай, — сказал Базиль Тихонович и проглотил слюну — такое удовольствие ему всегда доставляли воспоминания.

Он сел на ступеньку и с удовольствием повторил:

— Ну так слушай… Да-а… Как только услышали мы с тобой вчера про то, что делается с Океаном, помчался я в такси прямо в аэропорт. Как ты понимаешь сам, мне нужно было к утру вернуться на работу. Приезжаю в аэропорт, выбегаю на летную полосу, а самолет Москва — Сан-Франциско уже оторвался от земли — поднимается в воздух. Понимаешь, Вася, чтобы выиграть побольше времени, я должен был непременно попасть в Сан-Франциско. Потому что вчера у нас было уже вчера, а население Сан-Франциско еще жило днем позавчерашним…

Так вот, что делать? Я на летной полосе, а самолет уже поднимается в воздух. Если мне не удастся сесть в него, он улетит, и я не успею предотвратить гибель Океана. Но как сесть в самолет, если он уже находится в воздухе? И вот тут меня осенила безумно смелая идея. Вася, смею тебя заверить, такое еще никому и никогда не приходило в голову. Итак… М-м, что я сделал?

Базиль Тихонович так крепко задумался, что над его переносицей возникли две вертикальные морщины.

— Вспомнил! — воскликнул слесарь, озаряясь счастливой улыбкой. — Я просто дал самолету подняться высоко, пока он не стал размером с ладонь… С твою ладонь, — уточнил слесарь. — И тогда я схватил его и бережно зажал в кулаке. Он зажужжал у меня в руке, точно серебристый жучок. Но, как ты понимаешь, это было только лишь половиной дела. Даже меньшей частью его. Еще оставалось самое главное — попасть на борт самолета. Но как ты догадался, нас разделяли те тысячи метров, на которые уже успел подняться самолет.

И вот тут мне помогли свободные летчики. Вид человека, стоявшего посреди аэродрома и державшего в руке пассажирский самолет, следующий международным рейсом, вскоре привлек внимание всего аэропорта.

Ко мне подошел диспетчер и вежливо, но строго спросил, почему я мешаю пассажирскому межконтинентальному серебристому лайнеру следовать без помех своим курсом. Я объяснил ему, в чем дело, и диспетчер очень разволновался, потому что его тоже и днем и ночью беспокоила судьба Мирового Океана. Он обещал мне помочь и, вернувшись в здание вокзала, поведал собравшимся там летчикам и пассажирам о моем намерении спасти исчезающий Океан.

Эта весть тотчас взбудоражила весь аэропорт. Люди окружили меня и наперебой предлагали свои услуги. А один военный пилот, отъезжающий в отпуск, сбегал на свой аэродром и вскоре подрулил ко мне на сверхзвуковом истребителе.

Так как у меня уже не было времени, мы только обменялись крепкими рукопожатиями, я сел в кабину позади пилота, и сверхзвуковой истребитель помчался ввысь вдоль моей руки.

По мере нашего приближения размеры пассажирского самолета увеличивались, и мне было все труднее и труднее удерживать его в руке. Наконец он стал совсем большим и тяжелым, и я выпустил его.

Но к этому времени мы почти настигли самолет. А минуту спустя и вовсе поравнялись с его бортом. Экипаж пассажирского лайнера, предупрежденный по радио диспетчером, распахнул на мгновение люк, и я перескочил в тамбур самолета. Эта операция была проведена настолько слаженно, что пассажирский самолет не потерял ни грамма воздуха, а я не обморозил ни одного уха на ужасном холоде, который царил на такой высоте.

Военный летчик помахал мне рукой и благополучно вернулся на свою базу, а свободные члены экипажа окружили меня и отвели в салон первого класса. Потом ко мне вышел сам командир корабля — старый воздушный волк — и сообщил, что чуткий экипаж еще при взлете заметил человека, бегущего следом по полосе, и хотел остановить самолет. Но тут вмешался один пассажир, сказал, что это прибежал попрощаться его опоздавший приятель, и не стоит ради одного приятельского рукопожатия задерживать вылет многих спешащих людей.

Выслушав короткий рассказ командира корабля, я почувствовал на своем затылке чей-то угрюмый взгляд и невольно обернулся. В углу салона сидел мужчина в соломенной шляпе, брезентовой куртке и болотных сапогах. Его татуированная рука судорожно сжимала древко спиннинга. На багровом лице мужчины, украшенном черными усами, косматыми баками и увесистой медной серьгой в мочке правого уха, была написана крайняя степень досады.

Я и сам не прочь иногда посидеть с удочкой над прудом, и потому мне было понятно нетерпение этого рыбака. Только подумать, его ищет хороший клев на берегу Тихого океана, а тут кто-то хватает руками самолет.

Я подмигнул рыбаку ободряюще, но тот ответил мне зловещей усмешкой, истинное значение которой тогда осталось для меня неизвестным.

А пока я ошибочно решил дать человеку время успокоиться и повернулся к командиру.

— Скажите, — спросил я, не удержавшись, — что вы почувствовали, оказавшись в моем кулаке? Это ведь первый случай в истории воздухоплавания.

— Мы решили, что попали в плотную тучу, — улыбнулся командир и тут же посерьезнел. — Только если бы этот случай был и последним. Представляете, что получится с расписанием рейсов, если каждый начнет хватать самолеты за хвост, забыв, что лайнер — не уличная кошка.

Я обещал ему не повторять подобного и сказал: а что касается остальных людей, то больше никому до этого не додуматься…

— Вот тебе, Вася, приходило когда-нибудь в голову ловить самолеты? — прервал слесарь рассказ.

— Приходило, — признался я, краснея. — Только не рукой, а сачком. Хотел поймать «ТУ-104».

— И что? — встревожился слесарь.

— Ничего не получилось, — сказал я, опустив голову.

— Слава богу, — вздохнул слесарь с облегчением. — Впрочем, мне и самому невдомек, как это у меня вышло. Протянул руку и поймал, точно муху. Второй раз, наверное, не получится… Но мы с тобой, кажется, слишком удалились от истории в сторону.

В остальном полет проходил без происшествий до самого конечного пункта. В аэропорту Сан-Франциско экипаж и пассажиры пожелали мне скорого успеха и выразили надежду на то, что мое вмешательство наконец сохранит человечеству Океан. И только мужчина со спиннингом не сказал мне ни одного доброго слова. Он только многозначительно ухмыльнулся и протопал мимо меня в своих тяжелых сапожищах, смазанных ворванью.

Выйдя из аэропорта, я вновь увидел мужчину со спиннингом. Перед ним стоял смуглый мальчишка, и рыбак говорил ему что-то, указывая на меня. И увесистая медная серьга тяжело покачивалась над его правым плечом. Наконец он закончил свои наставления, мальчишка кивнул и исчез в толпе пассажиров.

Я не придал этому значения, сел в троллейбус и поехал в местный профсоюз слесарей-водопроводчиков, не видя зловещей торжествующей гримасы, которая исказила лицо рыбака, глядящего вслед моему троллейбусу.

И на первой же остановке со мной случилось первое происшествие — исчез мой старый добрый чемоданчик с инструментами. Я огляделся и увидел лихорадочно пробирающегося к выходу мальчика. Это был тот самый смуглый мальчик, которому рыбак показывал на меня. Воришка уносил мои инструменты.

Я настиг его у самого выхода, схватил за руку и спросил, зачем он это сделал. Мальчик признался, что очень любит конфеты, а как сказал ему дядя со спиннингом, мой чемодан набит леденцами, и что если он убежит с чемоданом, то все леденцы будут его. В такую я, мол, играю игру.

Я решил, что это приятельский розыгрыш, какие нередко случаются между бывалыми рыбаками, дал мальчику денег на конфеты и высадил на следующей остановке. А сам продолжил путь.

К счастью, это было единственное приключение по дороге в профсоюз, и через десять минут я очутился среди коллег по нашему общему, водопроводному делу.

Я изложил им причину своего неожиданного визита и сказал, что, по-моему, Океану грозит катастрофа из-за того-то и того-то. Коллеги выслушали меня до конца и сошлись на том, что я абсолютно прав.

Тут же вызвалось несколько смельчаков-добровольцев, готовых отправиться со мной на дно Океана. Но я довольно легко убедил их в том, что для того, чтобы спасти Океан, достаточной одного слесаря-водопроводчика и если им уж очень хочется помочь своему коллеге, то пусть они обеспечат его водолазным костюмом, и только не слишком заношенным. После этого мы спели нашу «Сантехническую», любимую песню всех слесарей-водопроводчиков мира, вот эту… трам-тара-рам-рам… Ну, слышал, конечно, сам, — сказал убежденно слесарь.

Но я честно признался, что до сих пор даже не подозревал о существовании такой песни.

— Не расстраивайся, — сказал слесарь. — Это дело поправимое. Сейчас я тебе спою. Значит, так: тара-рам-тара-ра-рам… В общем, краткое содержание песни… Такое содержание, Вася: «Мы приходим, когда протекает раковина и труба. А если у вас случилось что-нибудь еще серьезней — ну, скажем, в опасности ваша жизнь, — тоже позовите нас, и мы тем более помчимся на помощь со всех ног. Потому что мы — сантехники. Да и что говорить, каждый хороший человек немного в душе сантехник!» Ну как, замечательная песня, правда? — спросил Базиль Тихонович, видимо не сомневаясь в моем ответе.

Я не подвел его и кивнул, соглашаясь.

— Итак, мы исполнили хором нашу «Сантехническую», и коллеги всей компанией проводили меня в гостиницу.

А час спустя в мой номер постучались, и мужчина в форме рассыльного вручил мне водолазный костюм. Рассыльный оказался на редкость застенчивым человеком, он закрывал лицо свободной рукой и то и дело отворачивался от меня, поэтому я разглядел только массивную медную серьгу, покачивающуюся над плечом, и жесткий черный ус, вылезший между толстыми пальцами.

Рассыльный почему-то беспокоился, что у него не примут костюм, но я взял сверток и чистосердечно поблагодарил его.

— Значит, вы меня не узнали? — недоверчиво спросил рассыльный.

— А вы хотите, чтобы я вас узнал? — спросил я в свою очередь его.

— Ну конечно же, нет! — испугался рассыльный.

— Тогда я вас не узнал, — успокоил я этого человека.

Рассыльный подпрыгнул от радости почти до потолка и выскочил за дверь, боясь, что я передумаю и узнаю его. Еще не успели затихнуть его шаги, как появился представитель местных сантехников и принес мне второй водолазный костюм. Я поблагодарил коллег за помощь и отказался от нового свертка, сказав, что человек, пожелавший остаться неизвестным, уже принес мне один костюм.

Едва рассвело, я поднялся с постели, взял чемодан и водолазный костюм и вышел из номера. В коридорах было безлюдно — персонал и постояльцы еще досматривали последние сны.

В дверях гостиницы меня поджидало происшествие, которое в тот момент показалось мне не заслуживающим особого внимания. Выходя на улицу, я столкнулся с рыбаком, вносившим в гостиницу туго набитый зеленый рюкзак. Наше столкновение оказалось настолько неожиданным, что мой бывший попутчик выронил свою ношу. Рюкзак раскрылся, и я увидел брикеты с надписью: «Динамит».

Один из брикетов выкатился из рюкзака и, ударившись об пол, взорвался с оглушительным грохотом. Когда рассеялся дым, я увидел, что взрыв вынес двери на ту сторону улицы, разворотил вчистую пол и в клочья разорвал шнурки в моих туфлях. А мой рыболов стоял совершенно невредимый. Только понес какую-то забавную околесицу.

— Проклятье! — закричал он, рыча. — Выходит, вы знаете все! Все кончено, тысяча чертей?

«Ну и весельчак же этот рыболов. Вчера разыграл мальчишку. Теперь ради шутки ни свет ни заря таскает с собой динамит», — помнится, промелькнуло в моей голове.

Я заверил его, что он ошибается, что я ничего не знаю, и пошагал в направлении к Океану.

Купив мимоходом у дежурного чистильщика обуви новые шнурки, я вышел на пляж и начал готовиться к работе: поддел под спецовку водолазный костюм и смазал маслом свой инструмент, чтобы тот не заржавел в воде.

Время еще стояло раннее, я был один на всем Тихоокеанском побережье от Берингова пролива до мыса Горн. Правда, в пяти шагах от меня спрятался какой-то человек — макушка его соломенной шляпы торчала из-за песчаного холмика. Но так как хозяин шляпы настойчиво делал вид, будто его здесь нет, я, чтобы не обидеть его, считал, что стою на всем побережье один.

Закончив приготовления, я сложил инструмент в чемоданчик и направился в глубь Океана. Когда вода поднялась до моего подбородка, с берега донесся хриплый крик:

— Счастливого пути, спаситель Океана!

По пляжу носился уже известный тебе рыболов. Он неистово размахивал руками и хохотал точно сумасшедший.

Я хотел поблагодарить рыболова за его доброе пожелание, по оступился и начал медленно погружаться в темно-зеленую бездну.

И уже в первых слоях пучины меня, оказывается, поджидала опасность. Вася, мой скафандр был дырявым, и в отверстие тотчас устремилась океанская вода. Она поднялась по моему телу и хлынула в нос и в уши. Мой богатый житейский опыт подсказал мне, что я тону.

Я начал энергично спасать себя: сбросил уже бесполезный шлем, достал из чемодана необходимый материал и зашпаклевал себе нос и уши и крепко стиснул рот, завершив тем самым полную герметизацию своего тела.

Теперь следовало позаботиться о воздухе, без которого, как тебе известно, не может жить человек. Но где его взять в глубине океана? Вот в чем заключалось главное препятствие. И вдруг меня осенило. Что такое вода, как не кислород с водородом, сказал я себе. Стоит расщепить молекулу воды, и кислорода у меня будет предостаточно. Ходи под водой сколько душа пожелает.

Правда, еще никому по удавалось расщепить молекулу без специальных приборов, но я решил попытаться и взял для пробы одну молекулу на зуб и… признаюсь без ложной скромности, у меня каким-то образом получилось. Расколов молекулу, точно орех, я выплюнул атомы водорода, а кислород отправил в легкие, и сделал это вовремя, потому что организм мой стал уже задыхаться без воздуха.

За первой молекулой я расщепил вторую, третью и затем зашагал, лузгая их, словно семечки, по дну Океана. Мои глаза при этом зорко всматривались в ил. Они уже искали то, что грозило гибелью Океану.

Ты хочешь спросить: так что же явилось причиной несчастья, постигшего Океан? Я вижу это по твоим глазам. Ну, ну, спроси, не стесняйся…

…Я спросил: что же в самом деле явилось причиной?..

— То, что оставалось загадкой для людей, незнакомых с сантехникой, для нас, слесарей-водопроводчиков, было ясней ясного, — сказал слесарь, лукаво улыбаясь. — Уровень воды в Океане убывал оттого, что прохудилось дно. И моя задача заключалась в одном: найти место утечки и заделать дыру. Работа, как видишь, не сложная даже для мастера сродней руки.

И вот шел я по дну Океана, может, день, а может, и два. Есть и спать мне еще не хотелось, поскольку на суше за это время пролетело минут двадцать всего. Мои мышцы были налиты бодростью. Тело казалось особенно легким и ловким.

А между тем на меня давил толщенный слой воды, который другого на моем месте давно бы сплющил в лепешку, но я почему-то не чувствовал этого и как ни в чем не бывало спускался дальше в океанскую бездну.

А вокруг меня расстилался диковинный пейзаж. Там-сям виднелись рощи кораллов, и среди них торчали корпуса затонувших кораблей: каравелл, фрегатов, фелюг разных, бригов и шхун. А рыб, Вася… а рыб, доложу я тебе, и самых красивых не перечесть… Ты аквариум в девятой квартире видел? — спросил Базиль Тихонович.

Я кивнул утвердительно. В девятой квартире жил ученый-зоолог, и, если уж говорить точно, у него было даже два аквариума. Один в форме стеклянного ящика. Другой — побольше — был похож на огромную половину шара.

— Так вот, Океан больше в сто раз! — продолжал Базиль Тихонович. — Я имею в виду, конечно, аквариум, похожий на половину шара.

Я тут же мысленно уменьшил слесаря в сто раз и представил его на дне аквариума, среди ракушек и водорослей.

— В общем, там красотища такая! Вот где санатории строить! Лично я за минуту так отдохнул, что даже прибавил в весе на один килограмм… — сказал слесарь.

— Базиль Тихоныч, а как же акулы? Неужели не было ни одной акулы? — перебил я слесаря, чувствуя, что он начинает отклоняться в другую сторону.

— Акулы? — спохватился слесарь и даже немного обиделся на меня. — Эх, Вася, Вася, плохо ты знаешь Океан! Там не просто акула, а тысячи акул! Они тотчас окружили меня, и одна бросилась в атаку. Видать, ей поручили разведать кто это, мол, и зачем. Ну, а если, мол, и слопаешь, сказали, туда ему и дорога. В желудок, значит.

Акула разинула пасть, зубы пересчитать можно. И я пересчитал. Получилось: тысяча и один зуб. «Э, ты должен что-то придумать, иначе она и вправду слопает тебя», — сказал я себе.

И тут мне вспомнились рассказы одного старого моряка, который проплавал юнгой целых пятьдесят лет. Он утверждал, будто акула живет только в движении и если ее остановить, она тут же упадет на дно и погибнет.

В моей голове сейчас же родился план действий. Я увильнул от зубов наглой хищницы и побежал к затонувшей шхуне, справедливо полагая, что поскольку шхуна — торговое судно, то там обязательно найдется то немногое, что могло мне помочь в борьбе с акулой. И надежды не обманули меня. Я взобрался на палубу, быстренько отыскал пустой ящик, выбил из него дно, и когда акула, описав дугу, бросилась на меня вторично, подпустил ее близко к себе и хладнокровно, точно лассо, набросил на хищницу ящик.

Очутившись в моей ловушке, акула ткнулась мордой в переднюю стенку, потом хотела податься назад, но там ее не пустила другая стенка. Мой импровизированный садок сковал движения хищницы. Она остановилась и тотчас пошла на дно, перевернувшись белым брюхом вверх.

Ее плачевный пример охладил боевой пыл остальных акул. Только теперь они поняли, что перед ними слесарь-водопроводчик, которого не возьмешь одними зубами, и отошли на свою территорию.

А я продолжил свои поиски и вскоре заметил маленькую водяную воронку, крутящуюся на одном месте. Острие воронки касалось песка. Именно здесь из Океана уходила вода, точно через сток в ванной.

Над воронкой сгрудились рыбы всех мастей. Они стояли, наверное, часами, смотрели, как вытекает вода, забыв от горя, кто тут хищник, а кто жертва, и только печально пошевеливали плавниками.

Я протолкался через эту толпу, извлек из чемоданчика инструмент и за каких-то десять минут заделал, запаял, залудил повреждение.

Что тут началось, Вася, когда морские жители увидели, что дно перестало течь! Рыбы заплавали хороводом, забегали по дну морские ежи и звезды. Даже крабы-отшельники и те отважились ради веселья оставить свои дома. А чтобы такое событие стало настоящим праздником для всех, хищные рыбы объявили этот день разгрузочным.

Порадовавшись вместе с обитателями Океана, я собрал инструмент и решил было возвращаться на берег, да передумал и прилег под кустиком коралла вздремнуть перед обратной дорогой. Спать на дне, надо прямо сказать, очень удобно. Мягко спать, и потом, вода тебя все время обмывает. Проснешься утром — умываться не надо. Было только неудобство одно: даже во сне приходилось грызть молекулы. Иначе нельзя: забудешь об этом или крепко уснешь — встанешь утопленником.

Поэтому я спал вполуха и слышал, как кто-то ходит неподалеку, скрипит песок под его подошвами. Хотел взглянуть на гулену, да веки уже слиплись от сна. Зато проснулся я бодрым, вскочил на ноги, начал делать зарядку, да так и замер с поднятыми руками. На том самом месте, где было залатано дно, опять крутилась воронка.

Мне показалось, что вижу нелепый сон. Будто не вставал еще. Потому что если уж я брался что-то чинить, так, считай, делал это один раз и навеки.

Я зачерпнул горсть морской воды, промыл глаза, чтобы проснуться совсем, но видение не исчезало. Тогда мне стало ясно, что это вовсе не сон, а настоящая горькая явь. Вода в самом деле закручивалась воронкой и уходила сквозь отверстие в дне Океана.

И вновь к месту аварии сбежались подводные жители из всех окрестных зарослей и нор. Они окружили дыру и теперь с еще большей печалью шевелили кто плавниками, кто усиками, будто говоря: «А мы-то радовались, бедные. Но, видать, безнадежны наши дела, если уж и слесарь-водопроводчик не спас Океан».

«Нет, здесь что-то не так», — сказал я скорее себе, чем подводным жителям, потому что им недоступен человеческий язык, и опустился на колени перед дырой.

Как я и предполагал, латка была цела. Но зато рядом с ней появилось совершенно новое отверстие.

Я сел на песок по-турецки, начал размышлять над совершенно новым и до сих пор неизвестным явлением физики. Но даже моя богатая фантазия была бессильна разгадать загадку природы. «Как это могло получиться, что дырка появилась сама собой?» — спросил я себя, и тут мой взгляд невольно обратился к обитателям Океана.

Уж у них-то было что рассказать, они видели своими глазами, как стряслась новая беда, и могли помочь найти причину аварии.

Морские жители поняли, что мне нужно, и залопотали на все лады, кто с помощью ультразвука, а кто и просто жестикулировал усами. Особенно старались дельфины: они возбужденно свистели, пуская трели, ну точно курские соловьи.

Но между нами по-прежнему стоял языковый барьер, и это сводило на нет все горячие усилия моих новых помощников. Обе стороны были просто в отчаянии.

Тогда я, как и во всех безвыходных случаях, обратился за советом к себе.

— Что делать? — спросил я с тревогой.

— Знаешь, что? Попробуй-ка и ты посвисти, — ответил я лукаво.

И я просвистел такие слова:

— Эй, дельфины, а сейчас вы меня понимаете? Прием.

— Мы вас отлично понимаем, — свистнул самый крупный дельфин, наверное старший по званию, и добавил: — Прием.

Тогда я сказал на новом для меня языке:

— Очень жаль, что первый контакт между гомо сапиенс и простым животным произошел при столь грустных обстоятельствах, и все же я поздравляю всех — и вас, и себя — с этим великим историческим событием!

— Спасибо! Мы вас поздравляем взаимно, — просвистел старший дельфин.

— Спасибо, — просвистел я, благодаря и подводных жителей, и себя за поздравление.

Итак, торжественная часть была закончена. Настал черед для деловых переговоров.

— Скажите, пожалуйста, — засвистел я, — случайно, вам не приходилось присутствовать при образовании вот этой новой дыры?

— Приходилось, — ответил старший дельфин. — Хотя и в самом деле случайно. Ваше предположение оказалось верным. Видимо, вы довольно смышленое существо.

— Спасибо за комплимент, — сказал я с помощью все того же свиста. — А теперь опишите подробней, как все произошло.

— Постараюсь, — ответил дельфин. — Это выглядело так. Едва вы уснули под кустиком коралла, как сверху опустился такой же, как и вы, гомо сапиенс. В руках он держал пешню, которой гомо сапиенсы, или, как вы себя называете, люди, долбят лунки в замерзшей реке. Так вот, опустившись к нам, этот экземпляр гомо сапиенса подошел, то и дело оглядываясь на вас, к месту прежней аварии и, подняв пешню, пробил новую дыру в многострадальном дне Океана, и теперь сквозь нее вытекает вода — источник нашей жизни. Совершив дурной поступок, этот гомо сапиенс показал вам язык и вернулся на сушу.

— А вы не знаете, кто этот человек? — спросил я, впрочем, без всякой надежды на положительный ответ.

Но, к моей радости, старший дельфин сказал:

— К сожалению, мы с ним знакомы давно. Его зовут Браконьером! И кстати, первая дырка тоже его работа. Может, вас также заинтересует, — добавил дельфин в заключение.

— Но зачем ему нужно было дырявить дно Океана? — спросил я, не сдержав изумления. — Что обычно делают браконьеры? Они глушат рыбу взрывчаткой и ставят сети в запрещенных местах.

— Это не простой, а Великий Браконьер, и у него великие масштабы, — заметил дельфин с грустной усмешкой. — Он хочет осушить Океан. Чтобы потом пройтись по бывшему дну и собрать всех рыб сразу оптом.

Я чистосердечно поблагодарил своего собеседника за ценные сведения.

Как видишь, Вася, первые контакты человека с живой природой проходили в деловой обстановке и в атмосфере полного взаимопонимания.

Позднее я написал об этом в журнал «Пионер», но мне ответили, что это выдумка от начала и до конца и сколько ни свисти, дельфины все равно ничего не поймут. Правда, журналисты сами не пробовали свистеть, но они уверены твердо, что из этой затеи ничего не выйдет, ровным счетом, — грустно сказал Базиль Тихонович. — Но, может, это и хорошо, что они не пробовали. А вдруг бы у них ничего не вышло, и тогда бы меня назвали выдумщиком, правда? — добавил он, оживившись.

— Правда! — быстро сказал я и спросил, не давая ему впасть в меланхолию и тем самым загубить свой увлекательный рассказ. — Ну, а дальше? Что было потом?

— Ты говоришь: что было дальше? — встрепенулся слесарь. — М-м, интересно, а что, в самом деле, могло быть потом?

Ага, придумал!.. Потом, сообщив мне свою бесценную информацию, обитатели дна отошли в сторону, чтобы не отвлекать меня от работы. А я в свою очередь заделал, запаял, залудил новую дыру и, спрятавшись среди густых водорослей, устроил Великому Браконьеру засаду.

К своей чести, диверсант не заставил меня ждать долго. Едва я успел замаскироваться стеблями морских растений, как из верхних слоев Океана показались его ноги в высоких резиновых ботфортах. А вскоре его тело выросло передо мной при полном комплекте рук, ног и головы. И вместе с пешней в придачу.

Неизвестный стоял спиной к моим зарослям, будто специально скрывая лицо, и мне удалось лишь разглядеть его соломенную шляпу, нахлобученную на водолазный шлем. Но как он ни прятал лицо, я все равно догадался, бросив проницательный взгляд на его пешню, что передо мной Великий Браконьер, собственной персоной.

Очутившись на дне, Великий Браконьер поплевал на руки, примерил на глаз, где потоньше дно, и нацелил свою пешню в уязвимое место. Но тут я раздвинул водоросли и крикнул:

— Руки вверх! Ни с места!

И хотя его очень просили не трогаться с места, Великий Браконьер бросил пешню и пустился наутек.

Я выскочил из засады и побежал за диверсантом. Так началась неслыханная гонка по дну Океана.

Мы петляли между рощами кораллов, проносились сквозь гроты, словно нить через игольное ушко. Потом Великий Браконьер вскарабкался на борт затонувшего стопушечного галиона, подбежал к рулевому колесу и крутанул его. От неожиданности галион выскочил из ила, в котором лежал сотни лет, и помчался курсом зюйд-вест. Но я уже успел вцепиться в его корму, — с торжественной улыбкой сообщил Базиль Тихонович. — А через секунду-другую подошвы моих ботинок прочно стояли на палубе галлона.

— И вы даже не посмотрели, как называется этот старинный корабль? — спросил я возмущенно.

— Ну что ты, Вася! — сказал слесарь с упреком. — Прежде чем забраться на палубу, я достал из чемоданчика наждак и бережно почистил позеленевшие медные буквы. Знаешь, как назывался корабль? «Базиль Аксенушкин»!

Я даже раскрыл рот, потому что никак не ожидал услышать такое.

— Ты поражен? — спросил слесарь, довольный эффектом. — Признаться, в первый момент я и сам опешил, прочтя название корабля. Ты прав, тут было чему удивиться. Ведь галион назвали так задолго до моего рождения! Но пусть этой загадкой занимаются ученые, а мы вернемся к нашей истории. Так на чем же я остановился?

— Как вы забрались на палубу галиона, — напомнил я, уже сожалея, что увлек Базиля Тихоновича чуточку в сторону от главного фарватера, выражаясь морским языком.

— Не бойся, мне и самому очень понравилась эта история. — И слесарь, поняв мои опасения, похлопал меня по колену. — Итак, диверсанту и тут не удалось уйти. Поняв, что мчащийся корабль стал для него ловушкой и что теперь от меня не удрать, Великий Браконьер поднял с палубы старинный матросский кортик и двинулся на меня. Я вытащил из чемодана напильник и смело пошел навстречу противнику.

— У вас вырезали аппендицит? — спросил Великий Браконьер.

— Пока еще нет, — ответил я, немного тронутый его вниманием.

— Тогда я вырежу его сейчас. Причем без наркоза, — зловеще пошутил Великий Браконьер и выразительно поиграл кортиком…

— …Ты, конечно, догадываешься, где мы сошлись? — спросил слесарь.

— У фок-мачты, — ответил я, гордясь тем, что и я кое-что смыслю в таких вещах.

— Молодец! — сказал слесарь. — Мы сошлись возле фок-мачты. Его водолазный шлем придвинулся почти вплотную к моему лицу, и я увидел сквозь иллюминатор черные, тугие, как жгут, усы и большую серьгу из красной меди над правым плечом. Вася, я узнал его! Это был рыболов — мой попутчик!

Великий Браконьер прочитал в моих глазах, что его разоблачили и, подняв кортик над головой, бросился в атаку, готовый обрушить на меня страшный удар. Но я успел отскочить в сторону. Мы закружились вокруг фок-мачты и при этом сразу развили такую невероятную скорость, что то и дело обгоняли друг друга.

Трудно сказать, сколько еще продолжалось бы наше кружение. Наверное, вечность, потому что теперь ни я, ни он не могли остановиться. Но вскоре я задел ногой канат и упал, споткнувшись, на спину. Великий Браконьер зарычал от радости и занес надо мной смертоносный кортик.

Но именно в этот момент галион моего имени пришел в себя и, вспомнив, что он всего лишь навсего затонувший корабль и что ему надлежит покоиться на дне Океана, резко затормозил и вновь зарылся носом в ил.

Толчок был настолько силен, что моего палача швырнуло вверх. Он описал крутую дугу и полетел за борт. Я увидел, как сверкнули подошвы его сапог и как отбросило в другую сторону кортик, и меня тотчас самого кинуло в ил, только за противоположный борт галлона.

Чтобы привести себя в полное сознание, мне пришлось за один прием расщепить сразу целую горсть молекул. Только тогда я получил необходимую дозу кислорода. Поднявшись на ноги, я обогнул корпус корабля и увидел своего противника. Великий Браконьер поправлял соломенную шляпу обеими руками и настороженно озирался.

Заметив меня, он повернулся и побежал что было мочи прочь.

Обитателям океанского дна стало стыдно за свое бездействие, и они решили принять участие в поимке хулигана. Огромная морская звезда, лежавшая на пути Великого Браконьера, вызвалась ухватить его за ногу. Но пока она медленно разворачивала свои лучи, хулиган уже давно пробежал мимо, а на его месте оказался я, и щупальца звезды обвились вокруг моей левой лодыжки. Когда же звезда, спохватившись, отпустила меня, Великого Браконьера уже не было видно. Он успел скрыться в густых подводных джунглях.

Морская звезда, конечно, сконфузилась, покраснела и, точно провинившаяся собачка, подползла к моим ногам. Но я не обижался на нее, потому что она хотела сделать как можно лучше.

Я сел на старинную затонувшую пушку, обхватил голову ладонями и задумался. Караулить Великого Браконьера на прежнем месте не имело смысла. Ясно, что теперь он нахулиганит где-то на другом участке Океана. А если заделать и эту дыру, он испортит дно в третьем месте. И так он будет каждый раз менять места своих диверсий. Выход был только один: найти его штаб-квартиру и захватить прямо там. Но кто знает, где обитает Великий Браконьер?

А возле меня тем временем собрались морские жители почти со всей округи. Они сочувственно качали головой, а кто не мог, то всем телом, но, видимо, никто из них не знал, где находится логово их самого опасного врага.

И вдруг я услышал знакомый пересвист, и ко мне подплыли дельфины.

— Послушай, о гомо сапиенс! — сказал старший дельфин, как оказалось, вождь своего племени. — Мы слышали, — продолжал он, — что Великий Браконьер сейчас живет на острове посреди Океана. Здесь его главная база. Где этот остров, увы, мы не знаем. Говорят, он необитаем и лежит вдали от оживленных торговых путей. Но я могу отвести тебя к одной морской львице. Она бывалое животное, и ей известно все.

Мы не стали терять время и отправились в холодные воды.

Вождь уверенно двигался впереди нашей маленькой экспедиции, легко ориентируясь в подводных течениях. Чувствовалось, что ему знакома в океанских джунглях каждая ракушка, каждый кустик. Мне еле удавалось поспевать за ним. После двухдневной дороги мой проводник остановился под широкой льдиной и коротко, но выразительно сказал:

— Она здесь!

— Кому это я нужна? — послышался недовольный голос из проруби, сделанной посреди льдины.

И к нам спустилась морская львица.

— Львовна, не сердись, — сказал вождь дельфинов. — Нужно помочь этому гомо сапиенсу, или человеку, как они называют себя. Он хочет спасти наш родной Океан. Но для этого ему нужно найти главную базу Великого Браконьера.

— Тогда слушай внимательно, — сказала мне львица. — Столько-то градусов южной широты, столько-то градусов восточной долготы. Вот тебе координаты острова, где обосновался этот негодяй.

Я поблагодарил мудрую морскую львицу и простился со своим добровольным проводником.

— Теперь я должен оставить тебя, мой млекопитающий брат, — сказал вождь. — Желаю тебе от лица нашего племени полного успеха. Если понадоблюсь, свистни. Меня зовут Уу-Какой-Быстрый.

Мы посвистели друг другу, и он тут же бесшумно растаял среди густых водорослей.

Остров Великого Браконьера оказался на противоположной стороне земного шара, и мне пришлось проделать весь долгий путь, используя быстрые подводные течения, точно ленту транспортера. Так, перескакивая с одного течения на другое, я вскоре очутился у подножия острова. Его скалистые берега вертикально уходили вверх, точно стены неприступной крепости.

Я всплыл, не мешкая, на поверхность Океана и, спрятавшись за волной, начал изучать логово Великого Браконьера.

Это был мрачный остров, совершенно лишенный пышной растительности. Видимо, его единственный обитатель, как истинный враг природы, извел все до последней травники.

Я перебрался за волну, что вздымалась поближе к острову, и увидел самого Великого Браконьера. Он прохаживался среди гор динамита и громко разговаривал сам с собой. Его голос разносился над Океаном, точно гром.

— Мне уже надоело ждать, пока вода вытечет через крошечную дырку. Возьму-ка я, пожалуй, да завтра взорву на дне весь динамит. Так, чтобы вода разом ушла из Океана! А кажется, эта идея недурна?! — произнес Великий Браконьер с мрачной усмешкой.

Я обмер, услышав такое, и понял, что должен немедленно действовать…

— Базиль Тихоныч, вы ко мне? — спросила мать Феликса.

Мы не заметили, как она поднялась на лестничную площадку.

— Мария Яковлевна, — взмолился я, — только одну минуту, пусть он доскажет до конца! А вы послушайте вместе со мной. Это же очень интересно!

— Ну что ж, хорошо. Так и быть: послушаю. Посмотрим, так ли это интересно, как ты говоришь, — сказала мать Феликса, подумав, и заговорщицки улыбнулась слесарю.

— Неинтересно это, неинтересно! Идемте, Мария Яковлевна, — сказал слесарь, поспешно поднимаясь на ноги.

— Ничего, Базиль Тихоныч, рассказывайте, я подожду, — возразила мать Феликса.

— Да зачем зря тратить время? И к тому же… я очень спешу, — сказал Базиль Тихонович.

— Вот видишь, Вася, он не хочет, — сказала мать Феликса, разводя руками, и зашагала вверх по лестнице.

А Базиль Тихонович задержался и, наклонившись ко мне, шепнул:

— Приходи завтра с ребятами. Мне и самому хочется узнать, чем же все это у меня кончилось. Знаешь, это, может, и к лучшему, что я не закончил сегодня. Завтра у меня день рождения. Значит, конец моего рассказа будет еще интересней, понимаешь?

Мне не терпелось узнать, что было дальше, прямо сегодня. Но его слова прозвучали многообещающе. Поэтому я сказал, что мы придем обязательно, и побежал к ребятам.

Они сидели дома у Яши и сообща лепили двухэтажный дом из пластилина. Яша делал кирпичи, Феликс складывал стены, а Зоя ела свой бутерброд и давала советы.

Дом получался очень красивым. Я только взглянул на него и сразу подумал: «Вот если бы они позволили мне поставить крышу на дом».

Яша будто прочитал мои мысли и спросил:

— Вася, ты хочешь строить вместе с нами?

— Еще как! — ответил я откровенно.

— Тогда слушай, — сказал Яша. — Мы уже все поделили: я делаю кирпичи, Феликс складывает стены, а Зоя советует нам. А ты будешь подметать пол. Никто не виноват, что ты опоздал.

— Это не я опоздал, вы опоздали, — сказал я загадочно. — Ну вот что, меняемся, пока не поздно. Вы мне позволите сделать крышу, а я вам кое-что расскажу.

— Ага. Ты видел Базиля Тихоныча? — сразу догадалась Зоя.

— Это тоже пока секрет, — ответил я многозначительно.

— Что вы ждете? Пусть лепит крышу. Разве вы не видите, что он услышал новую историю, — напустилась Зоя на Феликса и Яшу.

— Только пока еще не до конца, — честно признался я.

Братья переглянулись, и Яша пододвинул ко мне коробку с пластилином. А за это мои друзья услышали первую половину истории, рассказанную сегодня слесарем-водопроводчиком.

Когда я закончил, Яша сказал задумчиво:

— Встану-ка я завтра пораньше. Пойду к Базилю Тихонычу, поздравлю первым с рождением, и, может быть, он расскажет что-нибудь еще. Пока вы спите.

— Яш, а когда ты думаешь встать? — спросила Зоя, будто между прочим.

— В семь часов утра, — ответил Яша и, заколебавшись, добавил: — В семь часов четырнадцать минут.

— По Гринвичу? — так и ахнул я, потому что решил про себя встать раньше его.

— По московскому, — уточнил Яша и вздохнул, наверное сожалея о том, что ему не хватает силы воли.

— Раньше всех встану я, — сказал твердо Феликс. — Вы же знаете, какой у меня характер. Если сказал, значит, встану. Без шести минут семь. А вы как хотите.

— Ой, Феликс, давай лучше в семь ровно! — взмолилась Зоя.

— Ты хочешь получить удовольствие без всякой борьбы? — спросил, нахмурившись, Феликс.

— Пожалуйста, я поборюсь, — снисходительно ответила Зоя.

Глава девятая, написанная первого апреля

В тот же вечер, перед тем как заснуть, я сказал себе трижды: «Проснешься в шесть часов! Проснешься в шесть часов! Проснешься в шесть часов, понял?»

Мальчик-всезнайка из нашего класса утверждал, будто можно проснуться, когда захочешь, прямо минута в минуту. Нужно только запрограммировать себя хорошенько, и тогда глаза откроются сами в назначенный час.

Мне очень хотелось встать в шесть часов, чтобы опередить всех, и особенно Феликса, раньше которого еще не поднимался никто из нас.

Его рекорд равнялся шести часам одиннадцати минутам утра. Феликс установил его в день, когда родители разбудили его и, наскоро покормив и одев, повезли на вокзал прямо к отходу поезда. Это случилось в прошлом году: то лето Феликс провел в лесном санатории.

Но мне так и не удалось побить рекорд. В моем механизме что-то заело.

Глаза открылись только в восемь часов. И то, для того чтобы они распахнулись как следует, мне пришлось затратить немало сил. Я их открывал, а они слипались опять. Это и была, наверное, та борьба, о которой говорил Феликс.

Я испугался, что ребята сидят сейчас у слесаря-водопроводчика и слушают продолжение вчерашней истории, и решил даже не делать зарядку и позавтракать кое-как, чтобы поспеть хотя бы к концу рассказа.

Я бросился в ванную и подставил под кран свои бицепсы. Я их поливал холодной водой каждое утро, чтобы они росли и стали в конце концов большими, как у штангиста. Это была такая важная операция, что тут нельзя даже пропустить и один день. И тут в самый ее разгар к нам позвонили.

Бабушка открыла дверь, до меня долетел Яшин голос.

— А Вася очень давно ушел? — спросил он с тревогой.

— Твой Вася только что продрал глаза, — насмешливо ответила бабушка.

— Правда?! — радостно завопил Яша.

— А ты-то сам, — сказал я, услышав за спиной его шаги и дыхание.

— Да я ничего, — сказал виновато Яша.

— Я тоже ничего, — сказал и я осторожно.

Яша смотрел, как я набираю в ладонь холодной воды и поливаю свои бицепсы, а потом сказал:

— Может, ты не поверишь, а я сегодня делал зарядку!

Я так и открыл рот, даже воду плеснул мимо бицепса. Чтобы Яша да занимался зарядкой — такого еще никогда по было! Если бы не сказал он сам, я б ни за что не поверил.

— Ага, поверил! Поверил! — обрадовался Яша. — А я тебя обманул!

— Зачем же ты меня обманул? — удивился я. — Тебе же твердили десятки раз, что обманывать плохо. Особенно доверчивых людей.

— Это я помню, — признался Яша, — Только ведь сегодня первое апреля! Сегодня обманывать можно! Ты что, забыл?

Ну и день начинался: со сплошных удивлений. Я и вправду забыл, что сегодня первое апреля.

— Яша! — истошно заорал я. — Значит, Базиль Тихоныч родился первого апреля?! Соображаешь?

— Да ну, что ты выдумываешь, — не поверил Яша.

— Но ты же сам сказал, что сегодня первое апреля.

— Сказал, — признался Яша.

И тут мы воскликнули в один голос:

— Вот это да!

Я крикнул бабушке, что скоро вернусь, и мы помчались искать Феликса.

Наш испытанный предводитель вдруг оказался дома. Он вышел к нам совсем еще не причесанным. Его жесткие волосы торчали в разные стороны, словно колючки ежа.

— Понимаете… — начал он, покраснев, но мы перебили его, рассказали о своем открытии.

— Кого еще нет? Зои? Надо ее разбудить. Идемте, — сказал решительно Феликс.

Он наскоро пригладил пальцами свои колючки, и мы отправились дальше.

Как мы и чувствовали, Зоя еще и не думала просыпаться. Так сказала мать, вышедшая на наш звонок. Мы объяснили, в чем дело, и попросили, чтобы она ради такого исключительного случая разбудила дочь.

— Базиль Тихоныч родился первого апреля? — ужаснулась Зоина мать и категорически отказалась будить.

Тогда мы помчались во двор, под Зоино окно, и исполнили песню «Раскинулось море широко», заменив все слова одним словом «варенье».

Но Зоя не откликалась.

— Наверное, потому, что грустный мотив. Попробуем что-нибудь веселое, — сказал Феликс и затянул все то же «варенье» на мотив «Калинки-малинки».

Мы с Яшей дружно подхватили песню, и наконец магическое слово, распеваемое на всякие лады, проникло в сознание спящей. Она высунулась из окна и, протирая глаза кулаками, спросила, в чем дело.

Я сказал, что произошло событие самой чрезвычайной важности, и нам необходим ее мудрый голос. Зоя пообещала тотчас одеться и выйти во двор. Но мы прямо-таки извелись от нетерпения, пока она присоединилась к нам.

Собрание наше проходило на бревнах. Вопрос был один: как нам теперь относиться к рассказам человека, который, оказывается, появился на свет не в какой-нибудь другой день, а именно первого апреля.

Первым взял слово Феликс.

— Ребята, а чего мы ломаем голову? — сказал он вдруг. — Это же здорово, что Базиль Тихоныч родился первого апреля! Теперь лично я буду верить ему совсем по закону.

— И я тоже, — сказал растерянно Яша.

— Мальчики, очень хорошо, что вы мне сказали, — произнесла Зоя, — а то я, признаться, немножечко сомневалась. Ну, считала, почему же мы не верим другим, когда они врут, а слесарю должны верить.

— Он не врет, — сказал я, обидевшись за слесаря.

— Ну ты же прекрасно понимаешь, что я имею в виду, — сказала Зоя с досадой.

Мы стыдливо переглянулись: забегали, подняли панику, а на самом деле все складывалось даже очень хорошо. Лучше и не придумаешь.

— Яша, это все ты, — сказал я, чувствуя, что поступаю несправедливо.

— При чем тут я? Если на то пошло, это ты всполошился первым, — обиделся Яша. — «Ты же сам говорил, ты же сам говорил»! — передразнил он меня.

— Хватит вам, — вмешался Феликс. — Яша, помолчи. А ты, Вася, лучше скажи, когда пойдем на день рождения? Сколько нам ждать еще?

— Не знаю, — ответил я, растерявшись. — Он говорил: приходите завтра. То есть чтобы сегодня мы пришли.

— Яш, сходи к нему будто по делу. Вам ведь все равно звать слесаря-водопроводчика. Наверное, он за чем-нибудь да и нужен, — сказал Феликс. — Он увидит тебя и скажет сам, когда нам приходить.

Это было не похоже на деловитого Феликса. Если он считал, что что-то нужно, то делал сам, не сваливая на кого-то.

Но и тихоня Яша сегодня был просто неузнаваем. Давно мы не видели, чтобы он наскакивал, точно петух.

— У нас раковина только еще засоряется, — возразил Яша задиристо. — А вот у вас вода уже плохо идет. Мама твоя сама говорила.

— Господи, какие лентяи, — пожаловалась Зоя. — Так и быть. Чтобы вы не спорили, к слесарю пойду я.

Тут мы и вовсе едва не скатились с бревен. Чтобы Зоя да вызвалась что-нибудь сделать сама? С нами сегодня что-то творилось. Каждый из нас был не похож на себя.

Зоя откусила от бутерброда огромный кусок — она, как всегда, появилась с неразлучным бутербродом, — так вот, она жадно откусила от него, будто набрала больше воздуха, перед тем как нырнуть в холодную воду, и, прожевав его при нашем уважительном молчании, ушла в подвал.

Мы ждали ее, не сводя глаз с дверей котельной. По нашим расчетам, уже прошло десять минут, а Зоя не возвращалась. Не было ее, когда миновало полчаса. Через сорок минут мы подумали, что с нашей посланницей что-то приключилось, и пошли узнать, в чем дело.

Мы заглянули в приоткрытую, как всегда, дверь каморки, и нашим глазам открылась возмутительная картина: Зоя сидела в замечательной каморке слесаря и беззаботно пила чай в компании с хозяином, истопником Иваном Ивановичем, и котом дядей Васей.

Пирующие расположились вокруг ящика, застеленного газетами. Этот самодельный стол украшали жестяной чайник, бутылки с фруктовой водой и тарелка с горой печенья.

— А мы вас ждем, ждем, — сказал Базиль Тихонович с упреком. — Зоя сказала, что вы придете с минуты на минуту. Что вы просили так передать. Правда, Зоя?

Зоя кивнула и как ни в чем не бывало сунула в рот добрую половинку печенья.

— Да мама просила пол подмести, — сказал Феликс, отводя взгляд в сторону, хотя сегодня был тот единственный день, когда разрешалось говорить неправду.

— А я бегал за хлебом, — солгал Яша и отчаянно покраснел.

— А я мыл посуду, — ляпнул я, не придумав ничего другого.

— Что ж, дело молодое, — произнес истопник Иван Иванович совсем ни к селу ни к городу.

Он очень смущался, сидя так долго у всех на виду.

— Ну, что же стоите? Усаживайтесь поскорей, — сказал слесарь нетерпеливо. — Я же вчера остановился на самом интересном месте!

Мы расселись за столом, бросая на предательницу возмущенные взгляды. И самое обидное, еще приходилось лгать, чтобы не ставить ее в неловкое положение. Еще хорошо, что сегодня первое апреля, а то не знаю, как бы мы смотрели слесарю в глаза.

— Что же ты? — прошептал я, оказавшись рядом с Зоей.

— Понимаешь, очень вкусное печенье. Я попробовала и не могла оторваться. А потом вы все равно пришли, правда же! — невозмутимо ответила Зоя.

— Ешьте печенье, наливайте чай и воду сами. А я продолжаю рассказ, — промолвил Базиль Тихонович, нетерпеливо ерзая на табурете.

— Помнится, — начал он, — в моем распоряжении оставались вечер и ночь. Если я за это время не одолею Великого Браконьера, Океан завтра же перестанет существовать.

Но как управиться с этаким матерым противником? Дело в том, что мне нельзя было пользоваться ни пистолетом, ни шпагой. Я должен был победить его при помощи своего профессионального искусства.

— Каждый в своем деле должен быть мастером, — подтвердил истопник Иван Иванович на всякий случай: он ведь не знал, о чем идет речь.

— Продумав план действии, я сплавал на ближайший архипелаг и дал несколько телеграмм во все концы света. А к вечеру в этот район Океана съехались все слесари-водопроводчики мира.

Я собрал своих коллег на планерку, где красочно описал положение на сегодняшний день, поделился остроумным планом действий, который уже, конечно, созрел в моей голове, и сказал, что могу и на этот раз провести всю работу собственноручно. Но и могу разрешить оказать мне посильную помощь. И тогда слесари-водопроводчики земного шара, все, как один, отдали себя в мое полное распоряжение.

Я разделил своих товарищей на две группы и, вооружив одну из лих лопатами, отправился вместе с ней к подножию зловещего острова. И закипела работа! — воскликнул Базиль Тихонович, блестя глазами.

Им овладело такое возбуждение, что он не выдержал, поднялся с табурета и забегал по комнате.

Его состояние передалось всем присутствующим. А истопник Иван Иванович, хоть и не разобрался еще, о чем рассказывает слесарь, тем не менее тоже вошел в азарт, крякнул и энергично потер руки. Ему, наверное, не терпелось схватить первый же подвернувшийся инструмент и заняться трудом.

— Мы вгрызлись лопатами в основание острова, — продолжал слесарь-водопроводчик, — и вскоре подрыли его совсем, оставив тонкую, как нить, перемычку. Теперь это было единственным, что еще соединяло остров с дном Океана.

Едва мы покончили с первой частью моего плана, к нам спустился разведчик — самый ловкий слесарь, с которым мы вместе учились в профтехучилище. Он доложил, что Великий Браконьер улегся спать и что вторая группа наших товарищей приготовила все для дальнейшей работы.

Над Океаном уже стояла глубокая ночь. Поднявшись наверх, мы увидели при свете звезд своих коллег, мелькавших между волнами. Каждый из них придерживал плотик с материалом, необходимым для. строительства.

Я дал условный сигнал, и наша армия слесарей-водопроводчиков устремилась к темневшему в ночи логову Губителя Океанов.

И пока наш противник спал в своей постели, мы построили перед самым его носом гигантскую канализационную трубу! — торжественно сообщил Базиль Тихонович, остановившись посреди каморки. — Но мы имели дело с опытным разбойником, — продолжал слесарь. — Во сне Браконьер почуял неладное и, едва начало светать, открыл глаза. Он тотчас увидел перед островом трубу и пришел в страшную ярость.

К счастью, начинался шторм, и мы, закончив последние отделочные работы, спрятались за крутые высокие волны.

Великий Браконьер бегал по острову и, потрясая кулаками, угрожал мне ужасными карами.

— Я знаю: это твоих рук дело, проклятым слесарь-водопроводчик! — кричал он на весь Океан. — Но ты еще пожалеешь. Теперь я уничтожу не только Океан! Я высушу все реки и озера на Земле! — рычал он, топая ногами.

И вдруг Великий Браконьер вспомнил про горы динамита, сложенные на своем острове. Он разразился мстительным хохотом, а затем достал из кармана коробку спичек.

— Смотрите, что я сейчас натворю! Сейчас все полетит ко всем чертям? И ты вместе с Океаном! — промолвил он и зажег спичку.

Он шагнул к ближайшей горе динамита, но я опередил его, стремительно нырнул к подножию острова и ребром ладони перебил перемычку, соединявшую остров с дном.

А теперь я открою один секрет, который придерживал специально для этого момента, — сказал Базиль Тихонович и хитро прищурился. — Дело в том… Дело в том, что Остров Великого Браконьера стоял посреди течения Гольфстрим. И когда я уничтожил перемычку, его подхватило мощным потоком воды и вместе с властелином унесло в канализацию. Великий Браконьер даже не успел послать мне свое последнее проклятие.

Итак, злейший враг Океана навеки исчез в канализационной трубе.

Ну, а я поблагодарил своих товарищей и вернулся домой. И сделал это как раз к началу рабочего дня, — закончил слесарь, успокоившись.

Он сел за стол и налил себе чаю.

— Как думаешь, — шепнула мне на ухо Зоя, — будь сегодня не первое апреля, а…

Я понял, что она хотела сказать, и покачал головой.

— Вот и я так думаю, — шепнула Зоя. — Что конец все равно был бы тот же самый.

Мы молча пили фруктовую воду и чай и закусывали печеньем. Каждый вновь и вновь мысленно переживал историю, приключившуюся с нашим слесарем-водопроводчиком.

Через раскрытое окно до нас доносился шум улицы. Перед нами мелькали ноги прохожих. Кто-то прошел с включенным транзистором, и мы услышали голос диктора.

«Океан отступает от суши, — говорил диктор. — Ученые тщательно изучают это явление природы».

Голос диктора замолк вдали. Мы дружно уставились на Базиля Тихоновича.

А он поставил чашку на стол, покачал головой, дивясь чему-то, и сказал:

— Поди же, новый появился Браконьер. — Он вздохнул и добавил, ободряя и нас, и, наверное, себя: — Но ничего, ребята, у него все равно ничего не выйдет. Мы не дадим!

Глава, десятая, в которой появляется тень из прошлого

Из нашего дома уехали жильцы четвертой квартиры. Они погрузили вещи в автофургон и укатили на железнодорожный вокзал. Дальше их путь лежал в соседний город. Причина отъезда этих людей оказалась до обидного простой — они менялись квартирами, — и мы отплатили им за это, тут же забыв, что они существуют на свете.

Теперь нас волновал вопрос: кто же поселится в четвертой квартире? Мы собирались на бревнах и фантазировали, рисуя и так и сяк романтический облик таинственных незнакомцев. Они уже были где-то в пути, где-то недалеко от нас. Они уже постепенно вошли в нашу жизнь. И нам очень хотелось, чтобы это были люди, уже прославившиеся отвагой и благородством. И чтобы у них непременно был ребенок наших лет. Мы соглашались даже на девочку. И только Зоя не желала ни с ком делить свою власть над нами и требовала, чтобы это был мальчик.

А в четвертой квартире шел полным ходом ремонт: мастера из нашего ЖЭКа белили и красили рамы и стены, из распахнутых окон выплывал, заполняя весь двор, замечательный запах известки.

Среди мастеров то и дело появлялся Базиль Тихонович. Он ставил новые краны, менял батареи парового отопления. Однажды мы подкараулили его, когда он выходил за материалом, и спросили, не знает ли он хоть что-нибудь о новых жильцах.

— Я тоже задавал себе вопрос: кто они — новые пришельцы, — признался слесарь и сокрушенно вздохнул. — Но, к сожалению, тут все окутано тайной. А после того как приходил сам глава этой загадочной семьи и интересовался ремонтом, завеса стала еще непроницаемей. Понимаете, уж очень, ну прямо поразительно знакомым показалось мне его лицо. Я долго ломал себе голову, пытаясь вспомнить, кто он.

— И вспомнили? — спросил жадно Яша.

— Увы. — Базиль Тихонович развел руками. — На этот раз память моя оказалась бессильной. Но лично мне хотелось, чтобы это был Христофор Колумб!

— Здрасте, — сказала Зоя, — Колумб уже давно умер. И это известно всем.

— Что ж, может, и сам он тоже считает так, что будто он умер, — кивнул слесарь и сделал загадочное лицо. — Но кто знает, кто знает.

Предположения Базиля Тихоновича подлили масла в огонь. Теперь мы почти все свободное время толклись на улице, боясь пропустить первое появление новых жильцов.

И все-таки они свалились на нас как снег на голову. Хорошо, что еще в этот долгожданный час мы все находились дома.

Я как раз сидел перед телевизором и смотрел передачу «Будильник». Меня очень интересовала фамилия автора этой передачи — товарищ Славкин. Мне казалось, что товарищ Славкин хитрит, носит такую фамилию, чтобы ввести в заблуждение нас, детей. Мы-то, дети, думаем, что он маленький, очень молодой, с розовыми щеками, а у товарища Славкина на самом деле высокий рост, большой живот и оглушительный голос. И на голове у него яркая малиновая шляпа, а в руках гигантский портфель, в котором помещается вся очередная передача вместе с людьми. Поэтому в каждое воскресное утро я усаживался перед телевизором и смотрел «Будильник» в надежде, что товарищ Славкин, потеряв когда-нибудь бдительность, покажется на экране и выдаст себя с головой.

И вот едва в телевизоре мелькнуло что-то большое и яркое, в дверь затрезвонили так, что можно было подумать, будто кого-то на лестничной площадке режут на мелкие куски.

Я выскочил из кресла, помчался в прихожую и открыл дверь. На площадке стоял Яша. Он был в одной босоножке, вторую держал в руках.

— Ты что тут рассиживаешь?! Приехали они! — закричал он истошно и запрыгал на одной ноге, пытаясь впопыхах обуть вторую. — Я только подошел к окну. Вдруг смотрю, они подъезжают. И я сразу… — пустился он в объяснения.

Но я уже не слушал его, а мчался вниз по лестнице сломя голову. Все мои помыслы были заняты тем, что сейчас я увижу живого Христофора Колумба… Ну, если не его самого, то человека чрезвычайно на него похожего!

Я выкатился из подъезда и, сразу же охватив окрестности дома орлиным взором, увидел грузовик, причаленный к тротуару. Над кузовом машины вздымались горы домашней утвари. Возле грузовика уже шныряли с видом заправских сыщиков Феликс и Зоя да прохаживался мужчина в кожаной куртке и яловых сапогах. Он пинал тяжелым сапогом баллоны на колесах грузовика, и это с головой выдавало в нем шофера. Так что вздумай он прикинуться кем-нибудь еще, мы бы его раскусили сразу.

Так вот, кроме шофера и моих друзей, возле машины никого не было.

— А где же они? — спросил я у ребят шепотом.

— Они, наверное, там, — так же шепотом ответил Феликс и указал на двери подъезда.

— Ну и как они?

— Мы еще сами их по видели. Они сразу туда ушли. Им, наверное, не терпелось переступить через порог! — громко сказала Зоя.

Она еще до сих пор не научилась вести себя осторожно, сколько мы ни учили ее этому. Просвещали ее так и сяк, но Зоя оставалась не в ладах с гибкой тактикой и говорила все, что у нее было в этот момент на уме, и непременно во весь голос.

Мы исподтишка посмотрели на шофера, но тот не проявил ни малейшего интереса к тому, что сказала Зоя, и нам стало ясно, что он не их, а просто с ними. В общем, нейтральный человек.

Поэтому Феликс смело приблизился к шоферу и начал собирать информацию.

— А у этих, которых вы привезли, у них есть ребята? — спросил он напрямик.

— Есть. Один пацан, — ответил шофер и показал темный от машинного масла палец.

— А он… — И тут Феликс застыл с открытым ртом.

Из подъезда вышел техник-смотритель, а за ним вереницей появились они.

Первым из них показался пожилой толстяк, похожий на колобок преклонного возраста. Он пыхтел и вытирал пот на лбу просторным, почти с полотенце, платком. Я видел Колумба только лишь на картинке и

тем не менее отметил сразу, что этот человек не имеет ничего общего с великим открывателем Америки.

«Ладно, — сказал я себе покладисто. — Проживем как-нибудь и без Колумба. Зато у них есть еще сын!»

За пожилым колобком выплыла худая высокая женщина, а за ней, кривляясь и пританцовывая, выскочил такой же длинный и тощий паренек.

Мы подождали: не появится ли кто-нибудь еще — и после короткой паузы, во время которой так никто и не появился, поняли, что долговязым и вертлявый паренек и есть их сын.

Судя по виду, паренек уже перешел в девятый, а то и в десятый класс. А такие ребята обычно не обращали на нас, мелюзгу, никакого внимания. Словом, наши надежды обзавестись новым товарищем растаяли так же мгновенно, как тает снег из холодильника, когда его бросишь от бабушки тайком в кастрюлю с горячей водой.

Кроме того, мне не поправилось его острое хитрое лицо с утиным носом и тонкими, словно резиновыми губами, которые то и дело растягивались в улыбку, будто он проверял их на прочность.

«Ха, улыбка! Разве это плохо?» — скажете вы. Но тут все дело было в том, что губы у их сына растягивались только в одну сторону, и оттого улыбка у хитроумного паренька получалась ехидной.

— Ну, еще раз поздравляю, приятного новоселья вам, — сказал между тем техник-смотритель нашим новым жильцам и ушел по своим делам.

А пожилой колобок потер энергично руки и бодро объявил, обращаясь ко всей улице:

— Ну-с, начнем!

Шофер, словно только и ждал команды, поплевал на ладони, залез в кузов и подал вниз горшок с цветком.

— Дайте его мне! — потребовала худая женщина.

Она взяла горшок и торжественно понесла в дом.

— Ну-с, а теперь что-нибудь мне, — заявил толстяк, нетерпеливо притопывая ножками.

Шофер спустил ему два стула, и пожилой колобок весело покатился с ними к подъезду.

И вот тут обнаружилось, что наши опасения насчет того, что остролицый паренек проявит к нам полное равнодушие, совершенно напрасны.

Шофер протянул ему большую кастрюлю, но паренек, вместо того чтобы принять ее, приложил ладонь козырьком к глазам и начал внимательно рассматривать нас.

— О, да тут кто-то есть? — произнес он, присвистнув. — Детки, что же вы смотрите? Или вам все бы баклуши бить? — спросил он мурлыкающим голосом. — А ну, тунеядцы, живей за работу! — рявкнул он, положив руки на бедра.

Мы бросились к грузовику, обгоняя друг друга. Это же сплошное удовольствие перетаскивать вещи людей, въезжающих в новую квартиру. Лично я не знаю более увлекательного занятия.

Мы толкались внизу у кузова, и шофер грузовика еле успевал подавать вниз предметы. Я перехватил у Зои, не знавшей, как быть с бутербродом, скатанный коврик, прижал его к груди, и только тут до меня дошел пренебрежительный тон, с которым обратился к нам остролицый. В моей голове даже промелькнула догадка, что, наверное, так в древние времена разговаривали хозяева со своими невольниками.

У меня сразу же упало настроение, и я понес коврик в дом без всякого удовольствия.

Пожилой колобок бурно обрадовался нашей помощи. Он пожал каждому руку и назвался по имени-отчеству. Еще час назад я бы или лопнул от гордости, или один перенес все вещи новоселов в дом. Но теперь драгоценное рукопожатие взрослого только сделало еще более обидным рабство, в которое нас обратил его грубым и высокомерный сын.

Лица у ребят тоже стали кислыми, и я заключил, что они пришли к тому же самому грустному выводу. Только из Зоиных глаз все еще не уходило выражение деловитости, потому что она соображала медленней всех. Словом, теперь только Зоя трудилась с полным вдохновением, таскала вощи одной рукой — в другой держала бутерброд с вареньем.

А остролицый так ничего и не понял. Он стоял у машины и, вместо того чтобы носить вещи, понукал нас, точно взаправдашний надсмотрщик.

— А ну больше жизни!.. — покрикивал он. — Бедненький, у тебя ручонки устали? — спрашивал он своим вредным мурлыкающим голосом.

У меня даже появилось классовое чувство, я не сдержался и тихонько запел песню невольников из кинофильма «Человек-амфибия».

Наконец Зоя поняла, что скатилась в положение, в котором находятся все угнетенные труженики. Это открытие застигло ее на полпути к подъезду, когда она тащила вешалку на пять персон. Зоя поставила вешалку на тротуар и хмуро объявила, что идет домой.

Но в это время в очередной рейс к машине выкатился пожилой колобок. Он сказал заботливо:

— Ребятки, вы не очень-то переутомляйтесь. Кто устал, отдохните. В этом нет ничего зазорного. Очень даже прекрасно, когда рабочий человек отдыхает. И еще не забывайте, что дома вас ждут родители. Вы и так уже здорово нам помогли. Вы хотите нам помочь от всего сердца, для нас это самое важное. А вещи рано или поздно, но все равно будут дома!

Закончив свою речь, он подхватил на спину спущенный шофером круглый обеденный стол и побежал с ним в дом, будто ежик, несущий яблоко в норку.

Мы переглянулись и дружно подумали, что поступим просто неблагородно, если оставим его одного. Жена хлопотала внутри квартиры. А сын-бездельник в счет не шел.

И Зоя сказала первой:

— Вот я уже и отдохнула.

Она положила бутерброд на ближний подоконник и взялась за вешалку обеими руками.

Мы тоже засучили рукава. Нам только было немножко обидно от того, что вроде бы все получалось так, как хотел остролицый парень. Мы работали за него.

А он по-прежнему покрикивал на нас, когда отца не было на улице. Мы терпеливо сносили его понукания, решив между собой, что вот поможем новым жильцам вселиться в квартиру, и уж зато потом у нас не останется ничего общего с таким вредным человеком.

Но, увы, мы совершенно не знали остролицего. А он думал иначе.

На другой день меня отпустили гулять сразу с утра. Я вышел во двор, заглянул во все углы, но ребят еще не было. Тогда я спустился в котельную и, не застав Базиля Тихоновича в каморке, вернулся во двор, сел на бревна и стал терпеливо ждать, когда появится кто-нибудь из моих товарищей.

«Если это будет Феликс, то в субботу бабушка поведет меня в театр, — сказал я себе, не сводя глаз с дверей черного хода. — Если первым выбежит Яша, значит, бабушка даст мне деньги на новые краски. Ну, а вдруг их опередит Зоя? Что будет тогда? — спросил я себя. — Ну, тогда школа пошлет меня в командировку на Канарские острова за опытом!»

Мне очень хотелось посмотреть на острова с таким замечательным названием. Но я вряд ли туда попаду, если буду рассчитывать на Зою, потому что она еще спит в такое время и ест во сне свое варенье. Так что я мог смело загадывать что угодно. Даже свой полет на Луну.

Поэтому я вернулся к мечтам, которые все же могли сбыться, и подумал, что лучше бы первым оказался Яша. Билеты в театр уже куплены, они надежно лежат в бабушкиной шкатулке из ракушек, на которой написано «Привет из Ялты», а старые краски подходят к концу, вот-вот солдатики останутся без мундиров.

Я заинтересовал себя до невозможного, до того, что мне уже начали мерещиться голоса и шаги на черной лестнице. Дело в том, что на черной лестнице так гулко, что в любом конце двора слышно, что там происходит. Так вот, когда за дверью черного хода раздались в самом деле чьи-то шаги, я уже толком не мог сказать, явь ли это, или кажется опять.

А дверь скрипнула и стала медленно-медленно поворачиваться. Будто человек, открывающий ее, боялся попасть в засаду. «Яша! — пронеслось в моей голове. — Он думает, что за дверью прячусь я. Ура, бабушка даст деньги на краски!»

Но мне пришлось разочароваться. Дверь распахнулась до отказа, и во двор вышел вчерашний остролицый паренек.

Он поглядел по сторонам и направился в мою сторону. А я уже успел позабыть о нем, словно все, что случилось вчера, было когда-то давным-давно.

— Это значит ты, — сказал остролицый вчерашним мурлыкающим голосом. — Тебя как зовут?

— Вася, — сказал я, не понимая, что от меня нужно человеку, который уже учится в девятом-десятом классе. Вещи-то, кажется, перенесли в квартиру все до одной!

— Я не об этом. Кличка какая у тебя? — спросил он, взбираясь на верхнее бревно.

— У меня нет клички, — ответил я с достоинством.

— Ничего. Сейчас сочиним, — сказал он, усаживаясь поудобней. — Только вот что: спустись пониже.

— Зачем? — спросил я.

— Ты не имеешь права сидеть на одном уровне со мной, понял?

— Нет, — чистосердечно признался я.

— И не поймешь, — сказал остролицый презрительно. — В общем, сядь на свое место. — И в его голосе послышались железные нотки.

«Странный какой-то, — подумал я, пожав плечами. — Не все ли равно, где сидеть», — и пересел на нижнее бревно.

— Итак, отныне ты будешь Желторотый Воробей! — сказал остролицый торжественно.

— Не буду, — возразил я.

Он и в самом деле был очень странным, этот человек. Но тут я не стал уступать, желая сохранить за собой свое честное имя и готовясь отстаивать его до последнего.

— Ничего, привыкнешь, — сказал остролицый вдруг почти добродушно. — А знаешь, как меня зовут?

Как уловило мое чуткое ухо, пожилой колобок называл его Вениамином. Я сказал остролицему об этом.

— Забудь, — коротко сказал он. — Для тебя я…

Он не договорил, потому что по черной лестнице прокатился гром, и во двор выскочил Феликс и Яша. Это сулило мне и театр, и краски сразу. Такого успеха я не ожидал.

— А мы заходили к тебе! — сказал Яша, когда братья подошли к бревнам.

— А вас как зовут? — спросил Вениамин.

Братья назвали свои имена. Вениамин нахмурился и сказал:

— Непорядок у вас во дворе. Ну вот что. Ты будешь Кабан. — Он указал на Феликса. — А ты Селедка!

Это уже относилось к Яше. Братья открыли было рты от изумления, но я украдкой покрутил пальцем возле виска, как бы говоря: не обращайте на него внимания, он странный.

Братья приняли мое сообщение к сведению и молча полезли на бревна.

— Садитесь сюда, — сказал я поспешно и показал на места рядом со мной.

— А ты, Воробей, уже соображаешь, что к чему, — одобрил Вениамин. — Так вот, к вашему сведению, меня зовут…

И на этот раз его прозвище осталось для меня полной тайной. Потому что Вениамина перебил скрип дверей.

К удивлению тех, кто ее знал, во двор вышла Зоя. Она выступала точно пава, откусывая на ходу от своего бутерброда маленькие кусочки, точно подравнивая его, точно вырезая из него аккуратную фигурку.

— Вы не ошиблись, я только что встала. Это у меня утренняя прогулка. Вместо зарядки, — ответила она на наши вопрошающие взгляды.

— Как я догадываюсь, у нее тоже нет прозвища? — спросил Вениамин с улыбкой, которую в книгах называют дьявольской.

— А вот и есть, — ответила Зоя, повергнув нас в еще большее изумление.

— Мама и папа зовут меня Великой Сластеной, — царственно сказала Зоя.

— А я… а я Великий Реалист, — сообщил Вениамин, важно раздувшись. — Слышали? А ну-ка повторите: как я себя назвал?

Пожалуйста, если ему так правится. Я повторю. И я повторил. Взял это на себя.

Вениамин остался до того доволен, что снизошел до нормально-человеческой беседы с нами.

— Есть тут у вас интересные люди? — спросил он.

— И еще какие! — ответил я с гордостью, сразу подумав о нашем слесаре-водопроводчике.

Я уже не видел Базиля Тихоновича несколько дней, соскучился по его историям, и мне захотелось рассказать о нем свежему человеку. Ко мне присоединились ребята, и мы, перебивая друг друга, поведали Вениамину о приключениях слесаря.

Великий Реалист выслушал наше сообщение с самым серьезным вниманием, а потом, к моему удивлению, сказал:

— Врет он все, ваш слесарь! Сколько ни подпрыгивай, все равно останешься, где был. Вот смотрите!

Вениамин начал спускаться на землю. А мы замерли в ужасе, глядя, как он ступает с бревна на бревно. Сейчас он разрушит то, во что нам так хотелось верить.

— Не надо! — завопила Зоя и швырнула в Реалиста свой бесценный бутерброд.

Она сделала это по-девчачьи, и бутерброд улетел совсем в другую сторону. А Вениамин злорадно сказал:

— Нет уж, сейчас вы увидите сами.

Он подпрыгнул, заболтал ногами и, конечно, тут же очутился на земле. Но мы и сами знали, что будет именно так.

Вениамин, очень довольный собой, продолжал издеваться над нашим Базилем Тихоновичем.

— И про детектива враки! А акулы… акулы сожрали бы вашего слесаря в два счета!

— А ты поверь, и тебе будет очень интересно, — попросил жалобно Яша.

— А я не хочу! — вызывающе ответил Вениамин.

— Почему же ты не хочешь поверить? — спросил Феликс, совершенно белый от волнения.

— А потому что я — Великий Реалист, — напыщенно напомнил Вениамин.

— А мы будем верить, — твердо заявила Зоя, сверкнув глазами.

— Ну, мы это еще посмотрим, — сказал Вениамин, опять пуская в ход свой мурлыкающий голос.

Он состроил многозначительную гримасу и направился к дому.

Мы поняли, что у Базиля Тихоновича появился недоброжелатель.

Глава одиннадцатая, в которой Базиль Тихонович неожиданно встречает свою старую знакомую

Вениамин сделал свое черное дело. Мы сидели убитые, стараясь не смотреть друг на друга.

— Ну, я пойду, — сказал Яша, будто обращаясь к кому-то невидимому, сидящему среди нас. — Нужно помыться под душем. Мамка ругает, говорит: когда наконец я увижу тебя чистым?

Сказав это, Яша поднялся.

— А я, пожалуй, пойду дочитаю одну книгу. Мне дали ее всего на два дня, — сообщил Феликс, тоже обращаясь к невидимке.

Я решил, что хорошо они сделали, придумав невидимку. Ведь иначе бы пришлось смотреть при этом в глаза кому-нибудь из нас. А я как раз вспомнил, что у меня тоже есть одно крайне неотложное дело.

— Эх, вы, — сказала Зоя и сощурилась с таким презрением, что все ее веснушки сбежались к носу. — Какой-то тип изобразил, что так не бывает, и вы уже изменили Базилю Тихонычу. Будто сами не знали до этого, — произнесла она, просто уничтожая нас.

И мы отступили в том же порядке, в каком все началось.

— Зоя! Ты что, спятила?! — воскликнул Яша, прикидываясь оскорбленным, чтобы никто не заметил его смущения. — Да чтобы я изменил Базилю Тихонычу? Если на то пошло, я не буду мыться еще неделю! Ничего, в конце концов, со мной не случится, если не помоюсь. Вон древние люди совсем не видели душа, и ничего!

— В общем-то, книгу можно дочитать и завтра. Осталась одна глава, — пробормотал Феликс, уставясь себе под ноги.

Мое положение было лучше: ведь Зоя сама не дала раскрыть мне рот. Однако на всякий случай я сказал:

— Право, Зоя, ты зря. Мы все равно будем верить Базилю Тихонычу.

— И все же вы изменили ему, на одну минуту, — беспощадно возразила она.

Над бревнами нависла тягостная тишина. И сегодняшний день был бы для нас безвозвратно испорчен, если бы в события не вмешались новые действующие лица.

Вначале во дворе появилась Зоина мать со своей младшей дочкой, прижимавшей к груди большую белокурую куклу. Зоина мать подвела к нам девочку и сказала:

— Зоя, я пошла на рынок, а ты присмотри за Леной.

В другой раз девочка стала бы для нас обузой. С ней не побегаешь по двору, не залезешь на сарай. Не говоря уже о путешествиях по городу.

Но сегодня мы обрадовались ей, как лучшему долгожданному другу. Едва Зоина мать скрылась за воротами, как Яша вытянул шею в сторону девочки и засюсюкал:

— Здравствуй, Лена. Что ты кушала утром? — И при этом он заискивающе смотрел на Зою.

— Кашу, — застенчиво ответила девочка.

— Леночка, а как зовут твою куклу? — спросил Феликс, косясь одним глазом на Зою.

— Еще не зияю, — сказала Зоина сестра, еще крепче прижав к себе куклу.

— Да ты присаживайся к нам. Кукла твоя небось уже спать хочет, — с жаром сказал я.

— Спасибо, — сказала девочка.

Она присела на нижнее бревно и положила куклу на колени. А мы не сводили глаз с Зои, надеясь, что она подобреет, увидев, какой любовью мы окружили ее младшую сестру. Но Зоино лицо оставалось суровым.

А затем, словно по ее заказу, из подвала вышел сам Базиль Тихонович и зашагал вдоль дома, покачивая своим верным чемоданчиком.

На Зоиных губах заиграла мрачная улыбка. Зоя обвела нас многозначительным взглядом. Мы испугались, потому что от нее можно было ожидать всего. Ей ничего не стоило рассказать Базилю Тихоновичу о том, что с нами сегодня произошло, как мы на миг усомнились в правдивости его историй, и тогда он перестанет рассказывать нам о своих замечательных приключениях.

Сегодня мы впервые молили судьбу, чтобы слесарь прошел мимо.

— Базиль Тихоныч, здравствуйте! — окликнула его Зоя сладеньким голосом, присущим для всех ябед.

Слесарь посмотрел в нашу сторону. Лицо его озарилось радостной улыбкой. Он помахал нам рукой, а затем не выдержал и направился к бревнам.

— Значит, вся команда в сборе, — сказал он, остановившись перед нами.

— Базиль Тихоныч… — начала Зоя, к нашему ужасу.

Но тут слесарь взглянул на маленькую девочку и, перебив Зою, произнес изумленно:

— Катя! Так вот ты, оказывается, где!

— Я не Катя. Меня зовут Лена, — поправила Зоина сестра.

— Это я знаю, — кивнул слесарь. — А Катей зовут твою куклу.

— Откуда вам известно, как ее зовут? — спросила Лена.

— Да мы же с ней старые друзья! Только вот не виделись давно, и вдруг теперь такая встреча, — сказал Базиль Тихонович, сияя. — Ну, так как твои делишки, Катя?

Кукла лежала на коленях девочки лицом вверх и молча смотрела в небо своими огромными синими глазами.

— Дело в том, что куклы могут говорить только ночью. Когда люди спят, — пояснил Базиль Тихонович. — Катя охотно поговорила бы со мной. У нее есть что рассказать. Но, увы, сейчас ей нельзя этого делать. Бедная девочка!

Слесарь нагнулся и ласково погладил куклу по белокурой головке.

Мы зачарованно смотрели на эту сцепу. Даже Зоя сидела с открытым ртом, забыв про свое злостное намерение. Мы поняли, что тут кроется очередная удивительная история нашего слесаря. Но больше всего нас поражало то, что на этот раз перед нашими глазами впервые предстало лицо, лично знавшее Базиля Тихоновича в его второй, фантастической жизни.

— Да, это была замечательная история, — произнес слесарь, выпрямившись. — Когда-нибудь я вам ее расскажу. Впрочем, это можно сделать сегодня. Вот только зайду в две квартиры.

— Ну, то будет совсем другая история, не эта, — сказал я. — Эту вы уже забудете.

— Ты прав, пожалуй, — согласился слесарь. — Ведь в моей голове тьма событий. А если так, тогда нельзя откладывать рассказ на после, чтобы не потерять зря одну из самых удивительных историй, какие когда-либо случались со мной.

Базиль Тихонович уселся рядом с Леной, показал жестом, чтобы мы спускались к нему, и произнес свое традиционное «итак», с которого начиналась почти что каждая его история.

— Итак, — промолвил слесарь, — это случилось два года назад. Я только что закончил профтехучилище и был направлен в одну из жилищных контор на должность слесаря-водопроводчика. Помнится, через месяц перед самым концом одного рабочего дня вызвал меня к себе начальник конторы и сказал: «Такое дело, Базиль: звонили соседи, в общем, из магазина игрушек. У них там в зале трубу прорвало. А слесарь их, понимаешь, болен. Отопление они отключить отключили, но на улице, сам видишь, мороз. Надо им помочь, понимаешь. Мерзнут продавцы, покупатели, понимаешь, мерзнут. А кто у них основной покупатель, догадываешься сам. Дети!» Я тогда еще был молод, горяч. Сказал: «Добро, помогу» — и после работы отправился в магазин. Пришел я как раз к закрытию. Директор сам лично отвел меня в торговый зал, к месту аварии и сказал, что минут через пять продавцы разойдутся по домам и можно будет начать работу, тогда никто не станет лезть мне под руку, потому что в магазине останется только сторож, да и тот сидит в директорском кабинете, пьет чай.

Все получилось, как он сказал. Продавцы сложили неподалеку от меня коробки с товаром, который только что поступил с фабрики, сняли рабочие халаты и пошли по домам. И я остался в зале один.

Меня окружали полки с куклами и игрушечным зверьем, крошечные недвижимые машины. Будто я оказался в заколдованном мире, который усыпил волшебник.

Я слышал только лязг своих инструментов да собственное дыхание. Так продолжалось около часа, потом до меня донеслись посторонние звуки — шорох, похожий на топот маленьких ножек, и тоненькие писклявые голоса.

Я настолько увлекся работой, что не сразу проявил интерес к странным звукам, но затем все-таки поднял голову и увидел, что игрушки пришли в движение. Они спускались с полок и шли к коробкам с новым товаром.

Вы спросите: почему игрушки ожили прямо при мне, сделав тем самым для меня редкостное исключение? Ведь обычно они скрывают от людей свое необычайное свойство. И еще ни один человек (кроме меня) до сих пор не встречал ожившую игрушку.

Но как потом мне рассказала Катя, все объяснилось очень просто. Вначале игрушки решили дождаться, когда и я уйду из магазина, хотя им очень не терпелось узнать, что за новички приехали в коробках. Но одни из жирафов решил рискнуть. Он осторожно высунул с полки голову на длинной шее и начал наблюдать за мной.

— Братцы! Да это же слесарь-водопроводчик! — известил он своих товарищей. — А слесари обычно так, ну так уходят с головой в работу, что не замечают того, что творится вокруг. Хоть ты пляши у него на плече.

— Это мы знаем и без тебя! — высокомерно сказал игрушечный марсианин.

Он был в магазине единственным представителем неземного пространства и от этого всегда задирал нос, хотя от обычного игрушечного человечка его отделяло только то, что его левый глаз поменялся местами с левым ухом, а правый глаз и правое ухо находились там же, где они помещаются и у землян.

Сообщение жирафа привело игрушек в восторг. Они устремились наперегонки к коробкам с новым товаром.

Но случилось так, что слесарь-водопроводчик, пришедший к ним в этот вечер, то есть Базиль Тихоныч Аксенушкин, умел не только трудиться, но и еще посматривать во время работы вокруг себя. Ну совсем как Цезарь.

К счастью, я тут же успел притвориться, будто ничего не вижу, кроме своих инструментов и прохудившейся трубы, и куклы, не подозревая, что за ними следит наблюдательный глаз, окружили привезенный товар.

Ребята, вы скажете: уже столько написано про живых кукол. Но скажу так: а разве я хуже других и не имею права иметь свою историю про живых кукол?..

— Конечно, имеете право, — сказал Феликс.

— Спасибо, ребята, — растроганно сказал Базиль Тихонович. — Тогда я продолжаю.

Итак, куклы стояли молча, не сводя глаз с коробок и что-то выжидая, а затем вперед выступил игрушечный боцман и постучал по самой крайней из них.

— Эй, кто там! Выходи, не бойся, здесь, кроме нас, никого нет! — закричал он и посвистел в свою дудку, висевшую, как и положено, на груди.

И тогда поднялась крышка коробки, из нее показался пластмассовый пожарник. На нем все было с иголочки. А на каске его и на топорике у пояса играл отсвет дежурной лампочки, освещающей торговый зал.

Пожарник осмотрелся и крикнул:

— Все в порядке, ребята!

И сейчас же полетели крышки с коробок, и на белый свет стали появляться один за другим точно такие же новенькие пожарники.

В конце концов осталась занятой только одна коробка. Из нее доносились возня и сопение. Невидимый пожарник, наверное, застрял, он отчаянно копошился, пытаясь выбраться из коробки. Наконец ему удалось сбросить крышку, и за бортиком замелькали его руки и ноги.

— Эй, ребята, помогите ему! — приказал первый пожарник.

Его товарищи бросились к коробке, повалили ее набок, и к их ногам выкатилась незадачливая игрушка.

Поначалу я принял ее за маленького осьминога, потому что у этой игрушки были четыре руки и столько же ног. Но когда у нее обнаружились две головы, да еще говорящие разными голосами, я понял, что ошибся.

Но вскоре все стало на свое место. Игрушка распалась пополам, и я увидел двух пожарников. То есть один из них был типичный пожарник, а вот второй…

Все пожарники были красавцами хоть куда! А у этого парня одна нога была обута в кавалерийский сапог со шпорой, а другая щеголяла в панталонах клоуна. И вдобавок, ее пришили коленом внутрь. Та же самая путаница творилась и с его руками, отчего казалось, что этот чудак идет одновременно вперед и назад. Но и этого было мало его творцам. Один глаз у него они поместили ниже второго. Одну половину рта сделали серьезной, а вторую растянули до ушей. И только топорик и каска говорили о том, что он по какому-то недоразумению тоже причастен к славному пожарному делу.

— Как вы очутились вдвоем в одной коробке? — нахмурился предводитель пожарников.

— Это моя коробка, — сказал тот из двоих, кто был нормальным пожарником. — А почему он очутился здесь, этого я знать не знаю.

— Меня хотели бросить в ящик для отходов, но я всех обманул и в последний момент нырнул к нему в коробку, — весело сообщил уродец.

— А кто ты вообще такой? — спросил боцман. — Нам кажется, ты не похож ни на кого из тех, что мы видели прежде!

И все игрушки дружно закивали, соглашаясь с боцманом.

— Правильно! Вы такого еще не видели! Да и видеть не могли! — звонко крикнул уродец. — Потому… потому, что я — марсианин! Первый марсианин на Земле!

— Он — самозванец! Всем давно известно, что марсианин — я! — высокомерно возразил марсианин.

— Так и быть! Пусть ты — марсианин! — сказал уродец, ни капельки не смутившись. — Тогда зовите меня проще: Отважун-Благорожун!

— А как это понимать? — спросила игрушечная стюардесса и слегка приподняла брови на красивом строгом лице.

— А так! Это значит, что я Отважный и Благородный! — объявил уродец. — Ну, а те, кому и сейчас трудно понять, пусть зовут меня еще проще: Отважун, и все! Я парень свойский, разрешаю всем обращаться со мной фамильярно!

Произнося свою короткую речь, он нелепо размахивал руками и вообще выглядел очень смешным. Трудно было оставаться, серьезным, глядя на него.

— Он — Отважун! Он — Благорожун! Ой, умора! — смеялись игрушки, показывая на него пальцами, лапками и копытами.

Даже строгая красавица стюардесса и та позволила себе улыбнуться слегка.

Уродец смеялся вместе со всеми и, может быть, пуще всех.

— Ты погляди на себя в зеркало, — съязвил марсианин, он один не смеялся, боясь потерять свою важность.

— О, это мысль! — обрадовался Отважун. — Признаться, я еще ни разу не видел себя от рождения!

Он огляделся и, заметив на нижней полке игрушечное трюмо, помчался к нему. Но всем показалось вначале, что уродец наоборот удаляется от него, потому что уж так были устроены его ноги и руки. Они разбегались в противоположные стороны.

Отметив, что Отважун выглядит еще нелепей, чем им показалось на первый взгляд, игрушки вначале пожалели его, представив разочарование, которое ждет самоуверенного новичка. Но затем подумали, что так будет лучше: пусть сразу поймет, где его место в обществе.

Отважун между тем энергично взобрался на полку и подошел к зеркалу.

— А это еще кто смотрит на меня? Ну и физиономия, скажу я вам, — промолвил он озадаченно и даже заглянул по другую сторону зеркала, проверил: уж не стоит ли за рамой кто-нибудь ужасно уродливый.

— Да ведь это ты и есть! — рассердился предводитель пожарников.

— Не может быть! Вы шутите! — сказал Отважун.

Он погрозил пальцем, предводителю пожарников и вновь уставился в зеркало.

— Ну и умора! — воскликнула одна из игрушек.

— В этом нет ничего смешного! — строго возразила стюардесса.

И рассмеявшиеся было игрушки притихли. Они уважали строгую девушку. Даже заносчивый марсианин и тот испытывал перед ней некоторый трепет.

— Нет, почему же, я и в самом деле кажусь забавным, — сказал Отважун и засмеялся первым.

— Ты позоришь наш еще совершенно новенький мундир! — возмутился предводитель пожарников.

Он считал, что уродец бросил тень на его блестящую команду.

— Не расстраивайтесь, — сказал Отважун, слезая с полки. — Ведь еще никто не знает, какое у меня веселое, доброе и смелое сердце вот здесь. — И он положил ладонь на свою синтетическую грудь.

— Ну, то, что ты веселый, в этом мы убедились, — сказал игрушечный медведь, вытирая выступившие от смеха слезы. — Но вот насчет доброты и смелости, тут ты перегнул. Смелые и добрые, они обязательно красивые. Как я, например. Я добрый и смелый и в то же время, но нашим, медвежьим, понятиям, ужасно красив. Или она. — И он указал на стюардессу. — Можешь не сомневаться: если что, наша стюардесса окажется самой доброй и самой смелой из нас.

И все игрушки поддержали его возгласами:

— Верно!

— Верно он говорит, косолапый!

— Ах, какие же вы глупые, — сказала стюардесса с досадой.

— И право, глупые земляне, придают значение какой-то ерунде, — презрительно произнес марсианин. — Лично мы, марсиане, не переносим смелых и добрых людей.

И игрушечные земляне растерялись. Они слышали, как один из покупателей сказывал, стоя у прилавка, что если на Марсе есть цивилизация, то она выше и древней земной. И выходило так, что марсианин знал, что говорил.

А я был озадачен его фанфаронством. Это было так непохоже на живых марсиан. Я уже встречался с ними, и все они, как на подбор, были добрые, скромные люди.

А уродец уже давно не слушал, что о нем говорят. Он смотрел на игрушечного человека, на котором не было ничего, кроме майки, трусиков и толстых кожаных варежек.

— Вы, наверное, замерзли, — сказал ему Отважун. — Знаете что, я отдам вам свою одежду. А сам уж как-нибудь обойдусь. Ну, может, поболею гриппом разок-другой.

— Спасибо, — сказал человек в кожаных варежках и улыбнулся. — Что касается меня, так я для того и создан, чтобы ходить в майке и трусах. Я — боксер, понимаете? А вы, видать, и вправду очень добры.

— А разве кто-нибудь в этом сомневался? — удивился уродец.

— Что вы, — смущенно сказал боксер. — В то, что вы добрый, веселый, мы поверили сразу.

Все игрушки закивали, подтверждая его слова.

— Веселым и добрым может быть каждый, — сказал медведь, — даже последний урод. А вот смелым…

Но договорить ему не дал истошный крик, донесшийся из угла, где стояли аквариумы. Там барахтался в воде кит, сделанный из картона. Вокруг него собрались цветные рыбки, задумчиво смотрели на кита, точно гадали, откуда взялся такой нелепый кит.

— Ой, он сейчас размокнет! — воскликнула Катя. (Вот эта самая Катя, которая отдыхает на коленях у Лены, пояснил Базиль Тихонович.)

И игрушки в ужасе закрыли руками глаза.

Я было решил пренебречь осторожностью и броситься на помощь киту, но меня опередил уродец. Он молниеносно взобрался на пальму, стоявшую в кадке, пробежал по тонкому и узкому листу и с разбегу нырнул в аквариум.

Рыбки шарахнулись в стороны, а уродец схватил кита за хвост и вытащил на борт аквариума.

Вскоре кит сушился на пальме, а уродец отжимал свой промокшим костюм. Купание не прошло для него даром. Вода заметно размыла краски на его лице и костюмчике.

Игрушки окружили уродца, осыпая его возгласами восхищения:

— Ой, какой ты веселый, Отважун!

— Какой ты добрый!

— Ты и в самом деле смелый, Отважун!

А уродец осматривал свой пострадавший костюм и расстроенно приговаривал:

— Ах, мои бедный костюмчик! Теперь я и вовсе буду смешным. Ах, мой костюмчик!

К нему подошла стюардесса, взяла его за руку и ласково сказала:

— Не расстраивайся, Отважун! Ты все равно красивый, даже очень красивый. Только ты еще не понимаешь этого сам. И другие не понимают.

— Это почему же не понимают? — обиделся медведь. — Мы прекрасно все понимаем. Он веселый — раз. — И медведь за неимением собственных пальцев осторожно загнул палец на руке у Кати. — Он добрый — два! И три — смелый! А веселыми, добрыми и смелыми могут быть только красивые. Значит, Отважун — истинный красавец! — закончил он неуверенно.

Игрушки закивали, подтверждая его слова, но по виду их можно было понять, что они запутались тоже.

Только один марсианин не принимал никакого участия в чествовании героя. Он, надувшись, стоял поодаль, чуть ли не у моей ноги, и бормотал сердито:

— Я вижу, стюардесса совсем влюбилась в этого уродца. Но все равно он не получит ее. Она должна стать моей женой, потому что я — марсианин! И мне даже отведено место на витрине!

Я сразу понял, ребята, что в магазине игрушек назревают грозные события.

Но к этому времени ремонт подошел к концу, и первым среди игрушек спохватился боцман. Он посвистел в свою дудку и крикнул:

— Внимание, сейчас слесарь придет в себя! Все по местам!

Тотчас игрушки-ветераны разбежались по своим полкам, а новички пожарники попрыгали в свои коробки. Посреди магазина остались стюардесса и уродец. Они стояли, взявшись за руки. У них не хватало сил расстаться.

А мне предстояло сделать последний оборот гаечного ключа. Я помедлил, предупредительно кашлянул.

— Мне пора, и тебе тоже, — сказала стюардесса со вздохом и отняла свою руку.

— Не бойся, не уходи. В случае чего, я тебя защищу, — сказал Отважун.

К нему вернулась его прежняя самоуверенность.

— Я никого не боюсь. Не забывай, что мы — стюардессы — летаем на самолетах, — возразила девушка, рассмеявшись. — Просто нас не должны видеть люди, когда мы живые.

— Почему мы должны это скрывать? Объясни. Я ведь только что родился на фабрике и еще не знаю правил, — сказал уродец.

— Если люди узнают, что мы живые, они будут стесняться с нами играть. И останутся без игрушек, — пояснила стюардесса.

Я кашлянул в последний раз и взялся за ключ.

Стюардесса поцеловала уродца в лоб и побежала к своей полке. На полпути она остановилась и спросила:

— Отважун! Если со мной что-нибудь случится, ты найдешь меня?

— Ты же знаешь, мне все нипочем. Если тебя продадут или просто похитят, я переверну весь город! — крикнул уродец.

Ох и потрепал он мои нервы! Мое время уже истекло, а он шел не спеша, с достоинством, бросая по сторонам вызывающие взгляды. Наконец он добрался до места, где лежал новый товар, и предводитель пожарников помог ему влезть в свою коробку.

Я довернул гайку до последнего оборота и выпрямился. В магазине стояла тишина. Игрушки покоились на полках. Я подумал, а не померещились ли мне ожившие куклы? Может, все это было во сне? Но я тут же отбросил такое предположение. Чтобы слесарь-водопроводчик уснул во время работы, да такое не может быть!

Я не выдержал, зашел за прилавок и бережно взял в руки стюардессу. Она и сейчас была строга и красива. И элегантна, как положено стюардессе. Только вот пилотка ее слегка сбилась к темени. Девушка еле успела на место, а на то, чтобы поправить головной убор, у нее уже не хватило времени.

Я сдвинул пилотку так, чтобы она сидела как положено на белокурой головке стюардессы, и тут мне показалось, будто в застывших глазах куклы что-то мелькнуло. Я подождал, но лицо ее оставалось по-прежнему неподвижным.

Я вернул куклу на полку, собрал инструменты и вышел из торгового зала.

Сторож дремал в кабинете директора, сидя в кресле за письменным столом. Перед ним лежал не кто иной, как игрушечный марсианин. Он, наверное, выскользнул из зала во время суеты, в тот момент, когда боцман поднял тревогу и игрушки все разом бросились по своим местам.

«Странно, — подумал я. — Какое отношение к сторожу имеет этот игрушечный негодник?»

Сторож почувствовал мое присутствие и открыл глаза.

— Сейчас, сейчас, — сказал он, поднимаясь.

Его взгляд упал на игрушку. Сторож потер лоб, стараясь что-то вспомнить, потом пожал плечами, вышел со мной в коридор и открыл дверь служебного хода.

— Это вы, значит, у нас работали? — сказал сторож. — А я вас сразу и не признал. Память совсем никудышная стала. Если не запишу, ни за что не запомню.

Я тоже узнал его. Он жил где-то по соседству со мной и каждое утро гулял по улице с маленькой выучкой. Девочка то и дело капризничала, кричала на всю улицу:

— Дедушка, хочу новую куклу! Новую куклу хочу!

— Но у тебя и так много кукол. Куда тебе еще! — говорил ей старик.

— А я хочу самую добрую куклу! Купи мне куклу, и все! — не унималась девочка и топала ножками.

Тогда дед, стыдясь, уводил внучку с улицы, а она упиралась, висла на его руке и кричала:

— Куклу! Куклу! Куклу!

— Вот, например, подремал только что, — продолжал сторож, — подремал, значит, открыл глаза, а передо мной на столе кукла. Когда я взял ее, убей, не скажу. А ведь не простая кукла — стоит на витрине, — сказал он, оправдываясь.

«А не ловкий ли это ход? — пронеслось в моей голове. — Он понял, что я уже видел марсианина у него на столе, и теперь пытается свалить все на свою плохую память».

Я пристально взглянул на его морщинистое бородатое лицо, но оно излучало такое добродушие, что мне ничего не оставалось, как только отбросить даже малейшее предположение о его сговоре с марсианином.

И все же, вернувшись домой, я не мог отделаться от уверенности в том, что славным куклам — стюардессе и уродцу — угрожает опасность. Марсианин зачем-то проник на стол директора. Неужто он начал приводить в действие свою угрозу? Эта мысль тревожила меня весь следующий день, и к вечеру в моей душе родилось твердое решение отправиться в магазин и предупредить уродца.

Но как это сделать? Если я явлюсь перед куклами в своем обычном виде, они даже не станут меня слушать. И вдруг еще ко всему придется действовать, а мне при своих размерах не влезть ни в один игрушечный дом. Выход был единственным: уменьшить себя до размеров куклы.

Эта задача на первый взгляд кажется непосильной. Но я быстро нашел простое и остроумное решение, и для осуществления его мне понадобилась обычная и совсем несложная аппаратура, которую человек изобрел давным-давно.

В нашем доме жил отставной моряк, тот самый, который плавал юнгой целых пятьдесят лет. На стене в его кабинете рядом с фуражкой и кортиком висел огромный морской бинокль. Так вот, я пришел к отставному юнге и попросил, чтобы он посмотрел на меня в бинокль.

Старый моряк видывал всякое на своем веку, поэтому он не стал спрашивать, что к чему, а снял бинокль со стены и навел на меня окуляры.

— Ну, и каким вы меня видите? — спросил я немного погодя.

— Я вас совершенно не вижу. Сплошное розовое пятно, — пояснил бывалый моряк. — Вот если бы между нами лежало несколько кабельтовых…

— Спасибо, — сказал я. — А теперь переверните бинокль и посмотрите с другой стороны. Что видно сейчас?

— О, теперь вы стали маленьким, — сообщил моряк. — Размером с куклу. А ваш чемодан точно спичечный коробок.

Мне это только и было нужно. Теперь лишь не медлить, сказал я себе, пока он смотрит на меня в бинокль, пока я размером с куклу.

— Спасибо! — крикнул я и выскользнул за дверь таким, каким меня видел старый юнга через перевернутый бинокль.

На улице было темно и безлюдно, поэтому мне удалось добраться до магазина игрушек без существенных приключений. Я отыскал подходящую щель между полом и дверью служебного хода и проник в полутемный коридор магазина.

Сторож, как всегда, отсиживался в кабинете директора. Я заглянул в приоткрытую дверь и увидел, что старик сладко посапывал в кресле, свесив голову на грудь. А перед ним на столе суетился игрушечный марсианин. Он держал обеими руками, точно бревно, авторучку и что-то писал, бегая вдоль настольного календаря.

Вот он поставил точку и полюбовался делом рук своих. Вначале посмотрел нормальным правым глазом, а потом повернулся боком и посмотрел глазом левым, расположенным там, где у нас находится ухо.

Налюбовавшись всласть, марсианин сунул авторучку в стаканчик для карандашей и соскользнул по ножке стола на пол.

Я отступил в темноту, и марсианин прошел мимо меня, хихикая и удовлетворенно потирая руки. Когда он поравнялся со мной, то вдруг, к моей великой досаде, оказалось, что я немного не рассчитал с биноклем и теперь марсианин выше меня на две головы и значительно шире в плечах.

Но уже было поздно менять что-либо, поэтому я обождал, пока марсианин скроется в торговом зале, а затем двинулся следом за ним, возлагая надежды на свою смекалку и ловкость.

У самого входа в зал меня остановил чей-то плач. Кто-то горько и безутешно рыдал в полумраке в углу. Я бросился на эти печальные звуки и обнаружил девочку-куклу, которая стояла, сгорбившись у стенки, и вытирала слезы пышной рыжеватой косой. А влага струилась из ее глаз настолько обильно, что коса уже давно промокла насквозь, и девочка временами выжимала ее.

Увидев перед собой необычное существо, Катя, а это оказалась она, перестала плакать и спросила, кто я такой.

Я назвался и спросил, почему она горько и безутешно плачет. Катя заколебалась. Но затем, подумав, что перед ней все-таки не настоящий человек, хотя в то же время и не настоящая кукла, сказала, что сегодня утром купили ее лучшую подругу. Она тут же спохватилась и добавила, что, в общем-то, очень хорошо, когда люди покупают куклу, но дело в том, что у ее подружки наступил самый важный момент в жизни: она полюбила молодого человека, а тот полюбил ее. И вот теперь получилось так, что влюбленных разлучили навек, даже не дав хоть немножко насладиться счастьем.

В моей голове промелькнула ужасная догадка.

— Скажите, ваша подруга, случайно, не стюардесса? — спросил я напрямик, чтобы не терять драгоценное время.

Катя изумленно уставилась на меня, но я не дал ей долго раздумывать и спросил про уродца.

— Он рвется искать стюардессу. Но его не пускают. Бедный, бедный Отважун, — сказала Катя и, увидев, что коса ее стала сухой, собралась вновь заплакать.

Я схватил ее за руку и потащил в торговый зал.

Среди игрушек царило уныние, они толпились вокруг уродца, и тот отчаянно кричал:

— Пустите меня, я не успокоюсь все равно, пока не найду свою стюардессу! — и рвался из рук боцмана и лап медведя, а игрушки уговаривали его не совершать безумные поступки.

Я протолкался к уродцу и сказал, положив руку на его плечо:

— Не спрашивайте сейчас, кто я такой. Это долгая история, а нам дорога каждая минута. Скажу только одно: да-да, я — слесарь-водопроводчик. И разумеется, ваши товарищи правы, вы тотчас заблудитесь в незнакомом городе. Поэтому лучше нам сесть на что-нибудь более или менее удобное и выработать план действий.

Мои слова отрезвили уродца, а это говорило о том, что он еще ко всему оказался и умным человеком.

Я предложил игрушкам занять свои места на полках, иначе мне будет трудно говорить со всеми сразу, а сам вместе с уродцем забрался на прилавок, точно на сцену, и, обращаясь ко всем присутствующим, спросил, как выглядел человек, купивший стюардессу. И тут обнаружилось, что никто из них не заметил, как продавали ее. Каждый был занят своим: кто в это время находился на прилавке и был поглощен тем, чтобы возможно больше понравиться покупателю, а кто лежал или стоял на полке и, не замечая ничего вокруг, мечтал сегодня же попасть в хорошую семью, где берегут игрушки.

Об исчезновении стюардессы узнали они только вечером от самого уродца. Отважун целый день просидел среди тары, прятался от продавцов, опасаясь, что те, обнаружив его, отправят на фабрику, как типичный брак. Но когда продавцы ушли, уродец вылез из укрытия и, не найдя стюардессу, поднял страшный шум.

Словом, у нас не было ни одного следа, по которому можно было бы искать стюардессу.

Теперь даже самоуверенный Отважун упал духом и опустил руки. Я было собрался последовать его примеру, да вдруг почувствовал на себе чей-то злорадный взгляд.

Это откровенно торжествовал марсианин, стоявший в центре витрины, среди редких, не продающихся игрушек.

«Так вот оно что! — вспыхнуло в моем мозгу. — То, что стюардессу купили именно сегодня, вовсе не случайность. Это подстроил он, человек, позорящий доброе имя марсиан!»

Теперь я знал, как найти ниточку, ведущую к исчезнувшей стюардессе. Для этого прежде всего нужно было выяснить, что же все-таки делал марсианин на столе у директора.

Я попросил уродца не спускать глаз с марсианина и, если тот направится в служебную часть магазина, дать мне условный сигнал. Отважун понял меня с полуслова и заверил, что будет следить за противником во все глаза.

Я оставил уродца на посту, а сам незаметно выскользнул в коридор.

Но на сторожа, как назло, напала бессонница. Он ворочался в кресле, вставал, ходил по кабинету, разговаривая сам с собой, и дважды наведывался в торговый зал, изрядно напугав резвящихся игрушек. Бедняги замерли там, где он их застал, и мне было слышно, как сторож собирал их, говоря возмущенно:

— Это кто же баловался здесь, разбросал все игрушки? Вот придет директор, скажу ему.

Я просидел всю ночь за книжным шкафом, ожидая, когда сторож угомонится. За окном уже стало светать, с улицы доносились шаги первых прохожих, идущих на работу, и вот только тогда сон одолел старика.

Едва сторож устроился в кресле и закрыл глаза, я выскочил из своего тайника, вскарабкался на письменный стол, подбежал к календарю и открыл листок со вчерашним числом.

Через весь листок тянулась запись, сделанная крупными ученическими буквами:

Теперь мне все было понятно: марсианин использовал в своих корыстных целях забывчивость сторожа. Получилось так, что будто бы он похитил девушку руками доброго старика. Расчет его был ясен: когда стюардесса забудет уродца, он придумает способ, как забрать ее себе.

Затем, вспомнив, что марсианин что-то писал и этой ночью, я перевернул листок с сегодняшней датой и прочитал:

На этот раз я совсем похолодел, представил, какая жуткая участь ждет отважного уродца. Его еще можно было спасти, уничтожив опасную записку до прихода директора. Я по привычке сразу взглянул на свой чемодан с инструментами, но мой верный друг впервые в жизни не мог мне ничем помочь.

Тогда я поставил его на стол, выхватил из стаканчика для карандашей директорскую авторучку, занес ее над календарем, намереваясь замазать подлог, сделанный марсианином, но тут меня остановил его голос.

— Кажется, я успел вовремя. Теперь я уничтожу и тебя, и вашего уродца! — угрожающе промолвил марсианин, появляясь на поверхности стола.

Он бросился на меня, выбил из моих рук авторучку, и мы, сцепившись в железных объятиях, покатились к краю стола. И здесь, над самой пропастью, завязалась отчаянная борьба.

Она проходила с переменным успехом. Вначале преимущество оказалось на моей стороне. Потом оно перешло к марсианину. Потом вернулось ко мне. Потом опять к нему. Потом опять ко мне. Потом вновь к нему. И тут у меня кончились силы, потому что, в отличие от куклы, никогда не звавшей усталости, я был человеком.

— Ну что, слесарь-водопроводчик, сейчас я столкну тебя со стола, и ты разобьешься насмерть, потому что ты всего-навсего человек, — сказал марсианин злорадно. — А следом сброшу твои мерзкие инструменты.

Но в это время во дворе послышались голоса продавцов, идущих на работу. Сторож тоже почувствовал конец дежурства и заворочался в кресле, расставаясь со сном.

— Тебе повезло, — произнес марсианин с досадой. — Но если ты думаешь, что это тебя спасло, то глубоко ошибаешься. — Он одарил меня напоследок ужасной улыбкой и соскользнул со стола.

Я схватил чемодан и последовал за ним, и едва успел добежать до торгового зала, как за моей спиной послышался звонок и затем лязг открываемого замка. Это сторож впустил продавцов.

Вбегая в зал, я столкнулся с уродцем.

— Я потерял его, — сказал Отважун, запыхавшись. — Он исчез, когда приходил сторож. Я до сих пор искал его по всем закоулкам, и вдруг он появился с твоей стороны. Я решил, что больше тебя не увижу. И так здорово, что ты живой!

Но у нас не было времени на обсуждение событий. Из коридора доносились шаги и голоса продавцов. Поэтому я в двух словах предупредил уродца о грозившей ему опасности, и мы кинулись в разные стороны. Отважун исчез за дверцей кассы, а я взобрался на самую верхнюю полку и застыл рядом с боцманом, готовясь так простоять до закрытия магазина.

В этот день была суббота — мой выходной, поэтому в моем распоряжении оставались две ночи и целый воскресный день. За это время — до выхода на работу — мне предстояло спасти уродца и найти его красавицу стюардессу.

Я знал, что простоять целый день, не поведя даже бровью, не так-то просто, и шепотом спросил у боцмана, что главное в этом искусстве.

— Главное, не рассмеяться, — коротко ответил боцман и замер, потому что в зал вошли продавцы и начали готовить свои места к работе.

Я стоял, размышляя о событиях, в которые меня вовлек случай, надеясь, что все может оказаться не таким уж сложным. Может, сторож вспомнит, что вовсе и не было звонка из-за бракованной куклы, или директор не придаст значения записке.

Только я подумал об этом, как в зал влетел директор магазина и приказал найти бракованную куклу. Продавцы тотчас забегали вдоль полок с товаром, начали перебирать игрушки.

Я очень беспокоился за уродца. Но никто из искавших так и не догадался заглянуть за стенки кассы. А затем угроза нависла уже надо мной. Ко мне приближался худой высоченный продавец с холодными серыми глазами. Его длиннющие руки легко доставали товар даже с моей, самой верхней полки. Он брал в руки игрушки и мял и крутил их так и сяк перед глазами. Я обмер, когда наступила моя очередь и он потянулся ко мне.

— Довольно! Поищем после работы, — сказал директор. — Пора открывать дверь, пришли первые покупатели.

Продавец опустил руку и, скользнув по мне взглядом, отошел.

А потом в магазине закрутилось, завертелось, точно на ярмарке. На меня никто не обращал внимания — ни покупатели, ни продавцы. (Признаться, в душе мне даже было слегка обидно: что уж я, хуже игрушки, что ли?) Так прошла половина дня, и я уже считал себя в полной безопасности.

После перерыва на обед перед нашим прилавком опять столпились покупатели со своими детьми. Я рассеянно посматривал на людей и думал о своих делах. И вдруг из этого состояния меня вывел звонкий детский голос, кричавший:

— Мама! Мама, а вой слесарь Базиль Тихоныч! Смотри!

Маленький мальчик тянулся из-за прилавка, указывая на меня пальцем.

От неожиданности я вздрогнул, и мальчик восторженно закричал:

— Мам, он — заводной!

— Батюшки, и впрямь наш слесарь! — воскликнула его мать, всплеснув руками.

— Мама, не надо мне машину. Купи лучше слесаря. Я слесаря хочу! — потребовал мальчик.

Лицо его показалось мне знакомым, и я вспомнил, что буквально на днях видал его в квартире, где ремонтировал душ.

— Покажите, пожалуйста, игрушку, — попросила мать мальчика.

Продавец сняв меня с полки и сказал удивленно:

— А он и впрямь похож на одного слесаря. Адольф Петрович, взгляни: это же слесарь, который чинил трубу!

К нам подошел высокий продавец с холодными глазами и взяв меня в свои жесткие руки.

— Похож, да не совсем, — ответил высокий. — Мастер только хотел сделать копию слесаря, но что-то не вышло. Это, конечно, и есть та кукла с браком, которую мы должны вернуть. Гражданка, — сказал он покупательнице, — эту игрушку мы продать не можем. Брак!

И Адольф Петрович понес меня куда-то. А мальчик заплакал, закричал:

— А мне он все равно нравится! Отдайте его мне!

Мальчика успокаивали, показывали другие игрушки, а он стоял на своем:

— Ну и пусть брак! Я все равно буду его любить!

И хотя меня ждала неизвестность, не сулившая ничего хорошего, слова ребенка растрогали меня. Я дал себе зарок: когда все кончится, сходить к нему в гости.

Адольф Петрович пришел со мной в отдел выдачи товаров, положил в коробку и закрыл крышкой. Затем коробка перевернулась крышкой вниз, затем крышкой вверх, потом легла набок и тут же встала вертикально. Это означало, что мою темницу вдобавок ко всему еще крепко-накрепко перевязали шпагатом, отрезав меня тем самым от всего мира.

Но я смело смотрел в глаза судьбе. Я знал, что настоящий слесарь-водопроводчик найдет выход из любого безнадежного положения. Меня беспокоило только одно: оставшийся без моего присмотра уродец мог сгоряча попасть в беду.

Коробка тем временем закачалась, точно маятник. Меня опять понесли, затем поставили, как выяснилось вскоре, на директорский стол.

— Товарищ директор, мы нашли бракованную куклу. Она в этой коробке, — послышался голос Адольфа Петровича.

— Хорошо, — ответил директор. — Пусть пока останется на столе. Через час на фабрику пойдет наша машина, вот шофер и прихватит ее с собой.

Мне ничего не стоило убежать, взрезав стены темницы. Ну, а для моих замечательных инструментов это не препятствие.

Я уже было собрался открыть свой заветный чемодан, но вдруг подумал, что на фабрике игрушек можно выяснить, почему игрушечный марсианин так не похож на обычных марсиан. Узнав его тайну, я смогу навсегда обезопасить кукол от их коварного врага.

Я поблагодарил свой ум за то, что он удержал меня от опрометчивого шага, прилег в ожидании машины на дно коробки и незаметно для себя уснул.

Меня разбудили возбужденные голоса. Сквозь мои смеженные веки пробивался солнечный свет. Я чуточку приоткрыл один глаз и увидел склонившихся надо мной незнакомых людей, широкий стол, на который положили меня, и понял, что нахожусь на фабрике игрушек.

А люди говорили обо мне. Их было трое: бородатый, просто усатый и совсем лысый.

— Какой же это брак? — сказал бородач возмущенно.

— Вполне нормальная игрушка, — поддержал усач. — А та бракованная была совсем другая.

— Их было две — бракованные игрушки, — уточнил лысый. — Одну мы ошибочно отправили в магазин, а вторую — помните, уродец такой, пожарник, — так ее мы, кажется, бросили в ящик с отходами.

— И зря, — печально сказал бородач. — Какое веселое, доброе и отважное сердце я вложил в его грудь. Второе такое уже не получится. — И, пригорюнившись, бородач опустил голову.

— Забудь об уродце. Все равно его не вернешь, — сказал усач, стараясь успокоить товарища.

А лысый подумал, как бы и вовсе отвлечь бородача от грустных воспоминаний, звонко хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Друзья! А знаете, что произошло с первой бракованной куклой?

— Ну конечно же, продавцы составили акт и выбросили в ящик с мусором, — сказал усатый уверенно.

— А вот и не угадали! — обрадовался лысый. — Представляете, иду сегодня мимо магазина на работу и вижу: в витрине стоит… Кто бы вы думали? Эта самая бракованная игрушка. Продавцы решили, что он марсианин! Понимаете, если глаз вместо уха, а ухо вместо глаз, значит, марсианин! — И лысый оглушительно захохотал.

Вот это была новость! Я тут же порадовался за своих друзей-марсиан. Значит, эта игрушка не имела к ним никакого отношения.

— В этом нет ничего смешного, — сердито оборвал бородач лысого. — Такие игрушки, пробравшись в семью, только портят детей.

— В жизни не видел более глупой и злой игрушки, — добавил усатый и даже передернул плечами. — Нужно немедленно сообщить в магазин, чтобы они убрали с витрины эту дрянь и бросили на свалку, пока она не попала в руки ребятам.

— Сегодня же напишу, — сказал лысый с готовностью.

— А что мы будем делать с этой игрушкой? Что-то я такую не помню, — спросил бородач.

— Ну-ка поставьте ее на ноги, — попросил усач.

Бородатый поставил меня на ноги, и я тут же широко открыл глаза.

— Точно девочка-кукла с закрывающимися глазами, — изумился лысый.

Он положил меня на спину, и я сейчас же зажмурил глаза. Он вернул меня на ноги. Я глаза открыл.

— И вообще мы такую игрушку не выпускаем, — задумчиво сказал усач. — Странно: откуда она попала в магазин? Туда поступает только наша продукция.

— Может, вернуть ее в магазин? — поспешно спросил лысый. — Их игрушка, и пусть они разбираются сами. А мы тут ни при чем.

— Вернем, — сказал усач. — Хотя, сказать по совести, мне нравится этот игрушечный парень. Он даже напоминает одного известного слесаря-водопроводчика. Такого юного еще, но уже известного широко.

— Оставьте его на парочку дней, — попросил бородач. — Я сниму с него точную копию.

— Это можно, — сказал усатый. — Почему бы и в самом деле вам не наладить производство точно таких же игрушечных слесарей. О, я даже придумал им название: Базили Тихонычи!

— Тогда я запру его в сейф! — объявил лысый.

Я так и обмер. Потому что даже мои самые верные инструменты были бессильны перед толстой броней.

— Незачем. Он и со стола не убежит, — пошутил усач.

Они ушли, закрыв за собой помещение.

Пора было уходить. Я узнал все, что меня интересовало, и теперь следовало как можно скорее вернуться в магазин.

Я забрался на подоконник, распахнул окно и тут вспомнил про симпатичного бородача. Представил, как он ужасно расстроится, увидев в понедельник, что меня нигде нет.

Я вернулся на стол и написал на листке бумаги:

Я положил записку на видное место и выпрыгнул в окно. Меня отделял от земли только один этаж, но полет почему-то затягивался. Я решил разобраться, в чем дело, и обнаружил, что не учел свой новый рост. И вот теперь при моих новых размерах получилось так, что летел я вроде бы с высоты пятисотэтажного дома. Так совсем незначительное упущение могло стоить мне целой жизни.

Но меня, как всегда, спасла смекалка, присущая слесарям-водопроводчикам. Я набрал побольше воздуха в рот и раздул щеки, превратив их на некоторое время в воздушный шар.

Мое падение сразу приостановилось, и я повис между небом и землей. Надо мной и под моими ногами неслись воздушные течения, а мой славный шар попал в воздушную яму, где ему наверное было суждено пролежать многие века.

Но я обратился к опыту лучших воздухоплавателей, открыл свой славный чемоданчик и сбросил вниз запасной разводной ключ. Освободившись от балласта, мой шар выскочил из ямы, а затем его подхватило стремительно воздушное течение и перенесло через фабричный забор.

Очутившись над улицей, я начал снижаться, постепенно выпуская воздух изо рта, и провел посадку с такой замечательной точностью, что с последним выдохом мои ноги коснулись земли.

Вряд ли стоит отвлекаться и рассказывать о том, какие опасности мне пришлось преодолеть по дороге в магазин. Этот рассказ уведет нас в сторону от главной истории. Только вкратце скажу, что в пути я неоднократно спасался бегством от озорных мальчишек и вступал в неравный бой с уличными собаками. Словом, мне удалось, пережив массу приключений, добраться в конце концов до магазина живым и невредимым.

Я проник в магазин, как и в первый вечер, через щель между служебной дверью и полом, пробежал на цыпочках мимо спящего сторожа и, как оказалось, появился в торговом зале в самый подходящий момент.

В мое отсутствие горячий Отважун, конечно, не вытерпел и вызвал лжемарсианина на поединок. Вначале бойцы запустили друг в друга игрушечные стратегические ракеты, потом устроили танковый бой и затем, перебрав все современное оружие, взялись за старинные шпаги. Они дрались на полках, на прилавке, просто на полу, наконец, забрались на листья пальмы, и тут уродец, отражая выпад лжемарсианина, оступился и упал в аквариум.

Как мы уже убедились сами, Отважун был прекрасным пловцом. Но когда он подплыл к бортику аквариума, там его встретила шпага усмехающегося лжемарсианина.

— Вот мой ультиматум, — высокомерие сказал противник. — Ты должен забыть стюардессу — это раз! Потом поступишь ко мне в услужение. Будешь каждую ночь протирать стекла витрины, чтобы жители вашего города лучше видели меня. Так что принимай мои гуманные условия или будешь плавать до тех пор, пока с тебя не слезет вся краска.

Уродец гордо отверг ультиматум врага и поплыл к противоположной стенке. Но лжемарсианин поспел и туда. И так каждый раз, когда уродец пробовал вылезти на сушу, он натыкался на шпагу лжемарсианина.

На место драмы сбежались все игрушки, они сочувствовали гордому уродцу, но не решались помочь, опасаясь межпланетного конфликта. Ведь никто в магазине, кроме меня, не знал, кто такой на самом деле человек, которого все принимали за марсианина. И даже он сам не подозревал истины.

И все-таки одна из игрушек бросилась на помощь уродцу. Это был елочный кит, не забывший, что Отважун спас ему жизнь.

— Остановись! — крикнул киту благородный уродец. — Все равно ты не сможешь помочь, хоть ты и кит. Только погибнешь раньше меня. Но если хочешь сделать доброе дело, найди стюардессу и передай, что я до последней минуты буду помнить ее.

— Я обязательно передам! — ответил кит, потрясенный великодушием уродца. — И буду считать, что ты еще раз спас мне жизнь!

К моему возвращению дела уродца стали плохи. Краска на нем размокла так, что опоздай я еще на минуту, и нашего Отважуна не узнал бы даже его фабричный мастер.

— Сейчас же прекратите это безобразие! — крикнул я лжемарсианину. — И вовсе вы не марсианин! Обычный землянин, бракованная игрушка — вот вы кто на самом деле!

— Это еще что за шутки? — нахмурился лжемарсианин.

— Я не шучу, — сказал я серьезно.

— Ну да, — не поверил лжемарсианин.

— Я не шучу, — повторил я еще серьезней.

— Ну да, — не поверил лжемарсианин.

— Это истинная правда!

Такое известие потрясло лжемарсианина.

— Как же так? — залепетал он. — Почему же тогда меня выставили на витрине?

Я передал ему то, что услышал на фабрике. Объяснил, как ошиблись продавцы, приняв его за марсианина.

Пока он переживал эту горькую весть, я сказал уродцу, чтобы он вылезал на сушу.

— Да, да, вылезай. Извини, пожалуйста, я же не знал, что я не марсианин, — добавил немного пришедший в себя лжемарсианин.

Игрушки поняли, что все кончилось хорошо, и разошлись по своим делам, а мы остались втроем.

— Что ж, пойду поищу себе место на полках, — уныло сказал бывший марсианин. — Может, кто-нибудь потеснится, пустит рядом с собой.

— Подождите, — сказал я ему.

Я вспомнил, что будет с этой игрушкой, когда с фабрики придет настоящее письмо.

— Ну и пусть, — сказал бывший марсианин. — Мне теперь все равно. Кому нужна бракованная игрушка!

— А ты докажи, что мастер не зря потратил время и силы. Что хоть он и ошибся, по все равно ты такой же веселый и добрый, как самые красивые и дорогие куклы! — воскликнул уродец.

Потускневшие было от горя краски бывшего марсианина вновь стали яркими.

— Ах, как мне хочется доказать это! — сказал он горячо. — Но я уже не успею. В понедельник придет письмо, и ты слышал сам, что меня впереди ожидает!

Я предложил ему убежать. Но игрушки покачали головой. Оказывается, они не имеют права. Что бы было, если бы игрушки запросто бегали по улицам и дворам.

— Есть выход! — сказал я, вспомнив, как лжемарсианин похитил стюардессу с помощью сторожа.

Уродец и лжемарсианин наклонились ко мне, и я открыл им свой только что родившийся замысел. Обсудив его хорошенько, мы решили не тратить время зря и отправились в директорский кабинет.

Сторож спал сладким сном. Ему снилась любимая внучка, а это еще больше увеличивало наши шансы на успех. Мы с уродцем стали на страже, а лжемарсианин забрался на стол, взял авторучку директора и написал на календаре текст, придуманный нами по дороге.

Я и сейчас дословно помню его:

Потом мы сидели в углу кабинета и переговаривались тихонько. Когда за окном посветлело, уродец и лжемарсианин забрались в боковые карманы на пиджаке сторожа и помахали оттуда ладошками: мол, все в порядке, друг! А сторож тут же шевельнулся, потрогал во сне карманы руками и пробормотал удовлетворенно:

— Все в порядке.

Удостоверившись, что все идет по плану, я вылез на улицу и побежал в наш дом.

Отставной юнга вставал очень рано. Еще на лестнице было слышно, как он ходит по своей квартире, напевая старинные морские песни. Я опасался, что он не услышит меня, и изо всей силы застучал чемоданчиком в дверь.

Старый морской волк открыл дверь, окинул лестничную площадку орлиным взором, заметил меня внизу под ногами и, не сказав ни слова, впустил в квартиру.

Я попросил его посмотреть на меня через бинокль, только теперь через увеличивающие окуляры.

Моряк молча снял со стены свой первоклассный бинокль и начал смотреть на меня через увеличивающую оптику.

— Все в порядке? — спросил я. — Теперь я кажусь вам нормальным?

Моряк кивнул, опустил бинокль и, по-прежнему ни о чем не расспрашивая, отнес его на место.

— Спасибо, — сказал я, осматривая себя перед высоким зеркалом и лишний раз убеждаясь в том, что ко мне вернулся мой прежний рост.

— Пожалуйста, — невозмутимо ответил старый юнга.

И я как ни в чем не бывало отправился в свою жилищную контору, прямо к началу рабочего дня. После работы я узнал адрес сторожа и отправился к нему домой.

Сторож сразу узнал меня и сказал:

— У нас все в порядке. Все работает, ничто не протекает. Но все равно проходите, коль пришли. У нас сегодня праздник, — и широко распахнул передо мной дверь.

Из глубины квартиры донесся радостный детский смех.

— Сюда, — сказал старше и открыл дверь в комнату.

Я вошел и тотчас увидел своих маленьких друзей. Уродец сидел на тахте рядышком со своей стюардессой. И лица обоих были очень счастливые. А лжемарсианин смешил внучку сторожа, скатываясь со спины толстого добродушного бегемота.

В общем, эта игрушка оказалась совсем не плохим парнем, подумал я, и, не скажи ей, что она марсианин, она бы никогда и никому не причинила зла.

Друзья, конечно, узнали меня, да только не подали вида. Потому что нельзя им, игрушкам, разговаривать с людьми. Иначе какие же они будут игрушки? Ведь без игрушек людям нельзя. Кажется, так говорила стюардесса.

— Ну, я пойду, коль у вас все в порядке, — сказал я сторожу.

Так закончилась история с тремя игрушками…

— А ты, Катя, значит, вот где? Ну что ж, судя по всему, ты попала в добрые руки, — сказал слесарь-водопроводчик, обращаясь к кукле.

Ее хозяйка вдруг смутилась, порывисто прижала куклу к себе и сказала шепотом:

— Катя, извини меня, пожалуйста. Я хотела оторвать тебе голову.

Глава двенадцатая, в которой рассказывается о нашем военном походе и его последствиях

— Знаешь, что я сейчас придумала? — спросила Зоя, прожевав откушенный кусочек бутерброда.

— Нет, — ответил я, говоря чистейшую правду.

Мы стояли возле окна на лестничной площадке между вторым и третьим этажами и смотрели на улицу. Там, напротив нашего дома, остановилось такси, украшенное разноцветными лентами. Из машины вылезли жених и невеста и еще какие-то веселые молодые люди. Жених поднял невесту на руки и внес в дом. Молодые люди и просто остановившиеся прохожие захлопали в ладоши.

— Вот что, когда я стану взрослой, я, пожалуй, выйду замуж за тебя, — задумчиво сказала Зоя.

— Правда? — обрадовавшись, спросил я.

— Ага, — сказала Зоя.

— А почему за меня? Что, Феликс и Яша лучше? — спросил я обиженно.

— Ага, — опять сказала Зоя. — У них есть характер. А у тебя нет. Я буду этим пользоваться, и ты будешь покупать варенья, сколько захочу.

— Зоя, я и так буду покупать тебе варенье, хоть всю жизнь. Сколько хочешь! Только не выходи замуж за меня, ладно? А то мне всегда достается больше всех, — попросил я. — Лучше выйди за Яшу. Помнишь, он не дал тебе лишнюю марку?

Мое напоминание подействовало на Зою, она задумалась, но что произошло у нее в голове, я так и не узнал в этот день. И видимо, теперь мне придется ждать до тех пор, пока Зоя станет взрослой, и нам тогда будет известно, на ком же из нас она остановила выбор.

А сегодня ей помешал отчаянный топот, донесшийся с первого этажа, а вскоре перед нами появился сам Яша, собственной персоной. Я даже с ужасом подумал, что мой приятель научился читать мысли на расстоянии, и вот теперь прибежал, чтобы осудить меня за предательство.

Но если и Яша научился проникать в чужие мысли, то все равно сейчас он был поглощен совершенно другим занятием.

— Ребята, там Великий Реалист зовет. Говорит, покажет что-то интересное! — крикнул Яша, переводя дыхание.

В таких случаях нас не приходилось звать дважды, мы с Зоей переглянулись и, разом забыв про наш разговор, помчались вместе с Яшей во двор.

Вениамин стоял посреди двора и почему-то прикрывал ладонью один глаз.

— Я нашел их! Вот они, — с гордостью доложил Яша.

— Молодец, Селедка, — промурлыкал Вениамин. — Подождем, сейчас вернется четвертый рекрут.

— А где Феликс? Он же был здесь? — удивился Яша.

— Сейчас будет ваш Феликс, — почему-то усмехнулся Вениамин.

И Феликс не заставил себя ждать. Он прибежал во двор с улицы.

— А я вас искал, — сказал нам запыхавшийся Феликс.

— Теперь еще рекрута ждать? — спросил я, теряя терпение.

— Да, пожалуй, уже ни к чему, — сказал Вениамин и усмехнулся опять.

А мы уставились на него, ожидая, что же он покажет нам.

— Видели? — произнес Вениамин и опустил руку, которой прикрывал глаз, и нам открылся лиловый синяк под глазом. — Так оскорбили вашего верховного главнокомандующего, — с торжественной скорбью произнес Вениамин.

— Кто же это сделал? — сочувственно спросили мы.

— Тут один. — И Вениамин кивнул в сторону соседнего двора.

Мы поняли, что речь идет о хулигане. А мы-то уж и забыли о нем. В последний раз он приходил, чтобы сообщить свою фамилию, и с тех пор больше не появлялся в нашем дворе.

— И что, он взял и прямо ударил? Ни с того ни с сего? — спросила Зоя.

— Я спросил его про кличку, а ему, видишь ли, не понравилось. У него, видишь ли, есть фамилия. Оладушкин — тоже мне фамилия, — презрительно произнес Вениамин.

«Ого, — подумал я, — теперь в нашем дворе завелся собственный хулиган!»

— В ответ на его возмутительный выпад правой рукой я решил объявить войну. Теперь вы мои рекруты. Я собрал вас под свои знамена, — объявил напыщенно наш собственный хулиган.

— Мы пришли для другого. Ты обещал показать нам что-то очень интересное, — напомнил Феликс.

— Это что же получается? Что синяк на лице вашего вождя вас вовсе не трогает? — промурлыкал Великий Реалист.

— Трогает. Но ты же сам был виноват. Зачем обижал хулигана? — сказал Яша с упреком.

— Я же и виноват? Вы еще будете рассуждать, мои рекруты? А ну стройся! — рявкнул Вениамин. — А ты должна вот это сейчас же отдать своему командиру! — И он простер свою хищную руку к священному Зоиному бутерброду.

Такое кощунство настолько поразило нашу никогда не терявшую присутствия духа Зою, что она послушно протянула ему остаток своего прекрасного и неприкосновенного бутерброда.

Вениамин засунул его в рот целиком и зачавкал. Мне казалось, что сейчас разверзнется земля или грозно сверкнет среди ясного неба все испепеляющая молния. Но Вениамин остался цел и невредим. Он стряхнул с рук крошки, вытер губы рукавом и повелительно произнес:

— Стройся! Кому я сказал?!

Ударь он кого-нибудь, и мы бы разбежались кто куда. Но его расправа над Зоиным бутербродом настолько парализовала нашу волю, что мы послушно выстроились в колонну по одному.

— Шагом марш! — скомандовал Великий Реалист, и мы покорно побрели на улицу.

Вениамин шагал сбоку на командирском месте и воинственно на всю улицу рассуждал:

— Я его сейчас ногой — раз! Он мне — раз! А я падаю на спину и ему — раз! А вы заходите сзади! И ему тоже — раз! Под ноги!

А мы чувствовали себя несчастными, потому что нас гнали чинить явно несправедливое дело. И самое ужасное заключалось в том, что теперь хулиган нам был ни капельки не страшен.

— Правое плечо вперед! — скомандовал Вениамин, и наш отряд вступил в соседний двор.

Оладушкин сидел на скамейке прямо напротив ворот и — неслыханное дело! — читал книгу. Услышав топот наших ног, он поднял голову и, наверное, целую вечность — так показалось мне — удивленно рассматривал нас. Потом его ноздри раздулись по-боевому, он положил книгу рядом с собой на скамейку и начал медленно подниматься.

— В атаку! Бей его! — завизжал наш верховный главнокомандующий.

И через секунду оказался на крыше сарая. А мы — Феликс, Яша и я — повисли в могучих руках Оладушкина, точно связка африканских бананов. Он держал нас за воротники и потряхивал слегка, будто сбивал пыль. Я поискал глазами Зою, думал, может, хоть та жива-невредима, по Зои не было видно.

— Эй вы, жалкие трусы! — закричал Вениамин с крыши сарая. — Трое не можете справиться с одним, да? Вперед, мои рекруты, вперед!

— Ну-ну, империалисты, вперед. А я вот что сейчас сделаю с вами, — сказал Оладушкин. — Или «салазки» загну. Или сейчас увидите «Москву», колонизаторы. Хотя нет, теперь я сделаю по-другому: предам вас суду чести.

Пока он прикидывал, как с нами поступить, мы молчали, чувствуя свою вину и понимал, что сопротивляться не имеем никакого права.

И вдруг Яша, болтавшийся где-то рядом со мной, вздохнул и сказал:

— Оладушкин, не стесняйся! Наказывай нас! Мы не обидимся на тебя. Ты ведь борешься за правое дело!

Услышав из уст пленника такую необычную речь, Оладушкин поставил нас на ноги, изумленно спросил:

— А что же вы тогда, если знаете? Я-то что, я ведь раньше был темный человек, не понимал, что благородно, а что не благородно. А вы, ай-яй-яй, такие воспитанные дети и вдруг сознательно вторглись на мирную территорию.

Можно было все свалить на нового жильца, но, наверное, это было бы не совсем справедливо. Тут и наша была вина. Мы ведь даже не подняли восстания против тирана. Так что уж лучше было промолчать. И мы промолчали.

— Впрочем, я все понимаю, — сказал Оладушкин. — Вот кто виноват во всем! Этот кровавый диктатор! Этот истребитель мирных индейцев! — И он направился к сараю.

— Мама! — завопил Вениамин и полез на гребень крыши.

Будто услышав его призыв, в соседский двор вбежали Зоя и Базиль Тихонович.

— Оладушкин, ты опять за свое? — крикнул слесарь.

— Да я только хотел попугать, — смутился Оладушкин и отошел от сарая.

— Зачем? Он же сдался и так. Надо быть великодушным, Оладушкин, великодушным. — Слесарь покачал головой и спросил Вениамина: — Ты ведь точно сдался?

— А как же, на милость победителя! — охотно откликнулся Великий Реалист.

— Тогда слезай, — сказал Базиль Тихонович.

Вениамин побоялся, что слесарь вдруг передумает и лишит своей защиты, и мигом очутился на земле.

— А теперь ступай домой, завоеватель несчастный, — сказал ему слесарь.

Но Великий Реалист уже понял, что гроза миловала, что теперь никто его не тронет и пальцем, и, вместо того, чтобы поблагодарить Базиля Тихоновича за помощь, вдруг запетушился, начал на него наседать.

— А чего оскорбляете? Чего оскорбляете? — закричал он на слесаря. — Думаете, спасли, и все? А я человек гордый и не прощаю тех, кто меня спасал! Поняли? — И он удалился, засунув руки в карманы, чтобы видели все, какой он гордый и независимый человек. И я понял, что теперь у Базиля Тихоновича появился непримиримый и коварный враг.

— А знаете, кто он на самом деле? — спросил Базиль Тихонович, задумчиво глядя вслед Вениамину.

— Нет, — ответили мы дружно.

— Это молодой Рошфор!

— Какой же он Рошфор? Рошфор был благородным человеком. С ним даже подружился д’Артаньян! — возразил Феликс.

— Все правильно, — кивнул Базиль Тихонович. — Но это будет уже потом. Он еще станет лучше. Жизнь его научит многому. Учтите, нет неисправимых людей. В каждом человеке много хорошего. Только он иногда не знает этого сам.

— Кто бы мог подумать, что с нами разговаривал сам Рошфор! — сказал восторженно Яша.

А Базиль Тихонович вдруг на что-то отважился, и мы услышали из его уст поразительную вещь.

— Ребята, вы небось думаете, будто наш дом населяют рядовые, обычные люди, — сказал он, загораясь. — Это только кажется так. Вот истопник Иван Иваныч, кто он, по-вашему?

— Истопник, кто же еще? — сказал Яша с недоумением.

— Верно. Но не только истопник. Это Жан Вальжан! Помните книгу «Отверженные»? Так это написано про него.

Базиль Тихонович обвел наши лица торжествующим взглядом. Он наслаждался впечатлением, которое произвели на нас его слова.

— А ты, Зоя, даже не подозреваешь, что твоя мама еще и Элли, — продолжал слесарь. — Ты читала книжку про Волшебника Изумрудного города?

— Читала, — сказала потрясенная Зоя, а ее, как вы заметили, удивить не очень легко.

Загадочные люди эти взрослые, подумал я. От них только и жди сюрприза. С одной стороны, можно подумать, что они и часа не могут прожить без ванной и крана, из которого не капает вода. И вдруг те же самые взрослые летят в Антарктиду и карабкаются на вершины гор — словом, охотно забираются в такие места, где нет никаких удобств. Где даже нельзя вымыть руки перед едой, а ведь это самое любимое занятие взрослых.

Вот и Зоина мать — гроза всех ребят, оказывается, временами тайком от нас путешествует по волшебным странам.

— А твоя бабушка, Вася… — услышал я, и сердце мое бешено заколотилось.

Неужели моя бабушка не просто бабушка, а кто-то еще?

— А твоя бабушка, Вася, это Миронова Маша. Про нее еще Пушкин рассказывал в «Капитанской дочке».

Вот это номер! Я так и остолбенел. Слышал точно сквозь толстое стекло, как что-то говорят Феликс и Яша. Братья, наверное, спрашивали про своих родителей. А Базиль Тихонович отвечал им лукаво:

— Этого я не знаю еще. А вы попробуйте выяснить сами.

«Бабушка — Миронова Маша, только подумать! Это же надо: Гринев любил мою бабушку, и бабушка была знакома с Пугачевым, как я, скажем, с Феликсом! Нет, нет, это нужно проверить» — вот что проносилось в это время в моей голове.

— А как же они попали в наш дом и стали нашими родителями? — спросила практичная Зоя.

— Вот это мне неизвестно, — признался слесарь. — Если вы что-то узнаете, обязательно скажите мне. Идет?

— Идет! — ответила Зоя за всех. — Уж я-то у мамы выведаю все! В два счета!

— Так она и скажет тебе, — хмыкнул Яша. — Ты думаешь, для этого она все держит в тайне, чтобы тебе сразу открыть, да?

— Ничего, — произнесла Зоя. — Откроет! Хотя мама и очень строгая, но все говорят, что она у меня под башмаком.

— Базиль Тихоныч, — подал голос молчавший Оладушкин. — А я просто Оладушкин? И больше никто?

Слесарь подумал, потер лоб и сказал:

— Точно сказать не могу, но, по-моему, ты из дружины Александра Невского. Ну-ка постарайся что-нибудь припомнить! Ну, ну!

И на наших глазах Оладушкин заморгал глазами и растерянно молвил:

— Кажется, что-то припоминаю.

— А мы кто? А мы? — загалдели мои друзья.

— В вас еще трудно что-нибудь угадать. Вы еще совсем маленькие, — сокрушенно ответил слесарь.

Ребята приуныли, а мне было достаточно и того, что моя бабушка не просто бабушка.

Мне не терпелось помчаться домой и проверить — правду ли говорил слесарь про бабушку. И едва мы разошлись, я бросился домой, достал семейный альбом и нашел фотографию бабушки, на которой ей было как раз восемнадцать лет.

Я и раньше не раз рассматривал этот снимок, но обнаружил только теперь, как потрясающе красива была моя бабушка в молодости. Правда, прическа у нее была короткой, и носила она совсем не прошловековый костюм, а такой, какие я видел в старых довоенных фильмах. Но зато она держала в руках книгу, на которой было написано: «А. С. Пушкин»! Ну конечно же, она читала про саму себя! Про то, как описал ее Пушкин.

Я бросился на кухню, где бабушка гремела посудой — готовила обед, и крикнул, влетая в двери:

— Маша! Маша!

— А? Тебе чего? — сразу выдала бабушка себя и тут же спохватилась, начала притворяться. — Ты какую Машу зовешь? — спросила она, будто бы ничего не понимая.

— А какую же еще? Тебя, конечно! Ведь ты Маша, правда?

— Как же я могу быть Машей, если зовут меня Натальей Михайловной? — затемнила бабушка.

Но я-то уже знал точно, что бабушка и Миронова Маша — это одно лицо. Только как она перенеслась в наше время? Вот что было интересно узнать.

— А какую Машу ты имеешь в виду? — спросила бабушка, решив прощупать, что и в какой мере известно мне.

— Да Машу Миронову! Тебя, в общем. Можешь не притворяться, — сказал я ей прямо в глаза.

— А кто это тебе сказал? — осторожно спросила бабушка.

— Базиль Тихоныч! Выходит, ты видела Пугачева, как меня?

— Вот так, как сейчас вижу тебя? — переспросила бабушка.

— Конечно!

— Поди же ты, а я этого и не знала, — совершенно искренне сказала она.

Что-что, а лгать, как уже известно вам, она не умела. «Что ж, такое бывает со старыми людьми. Они многое не помнят. А жаль», — подумал я с досадой.

То, что бабушка моя и вправду оказалась Машей Мироновой, было фактом чрезвычайной важности. Долг перед друзьями повелевал мне отправиться сейчас же к ним и рассказать, что слесарь оказался прав.

Я сказал бабушке, что меня ждут неотложные дела во дворе. Но бабушка, видно, вспомнила, что она Капитанская дочка, и решила проявить характер. Она сказала, что нечего бегать без толку целый день, не мешало бы и порисовать немножко. Вот если я нарисую дерево баобаб, охваченное весенним цветением, она отпустит меня погулять.

Я нарисовал ей целый лес цветущих баобабов, даже прибавил одну саговую пальму, тронутую осенним увяданием, и, получив в награду долгожданное разрешение, выскочил за дверь и помчался по коридору.

Наш дом, говорят, был похож на гостиницу: через каждый этаж тянулся коридор, а в него выходили двери квартир. Так вот, я, точно ветер, пролетел через весь коридор и выскочил на лестничную площадку.

На площадке работал Базиль Тихонович. Он сидел на корточках и что-то подкручивал на трубе, по которой бежала холодная вода.

— Привет от Мироновой! — крикнул я и, не задерживаясь, побежал вниз по лестнице.

Во дворе никого не было. Я обошел все углы, подождал на бревнах, но терпеть, когда тебе есть что рассказать и некому, — адская мука. Я не выдержал и отправился к ребятам домой.

Ближе всех жил Яша. Его квартира находилась прямо на первом этаже. Я позвонил, и дверь мне открыла Яшина мать.

— Проходи, Вася, проходи. Ты только полюбуйся на своего приятеля! — сказала она возмущенно. — Ему мало той матери, какая у него есть! Уж не Жанна ли д’Арк я? Ты слышишь, о чем спрашивает он? И отца такого мало! Ему, видишь ли, нужно, чтобы его родители были кем-то еще! А мы — это мы! Разве этого мало? — Она повернулась в сторону комнаты, в которой обычно играл Яша, и закричала: — Мы между тем добросовестно делаем свое дело! Я вырастила такого оболтуса, как ты. Думаешь, это было просто? А твой отец заслуженный шофер! Он совсем не хуже Ермака! Только подумать, на девятом году жизни он спрашивает: кто мы?

Яшина мать могла говорить очень долго, я слышал, как она выступала на собрании жильцов нашего дома, но на этот раз на кухне у нее что-то зашипело, и она убежала к плите.

Я вошел к Яше в комнату. Мой приятель стоял за столом и обескураженно смотрел на меня.

— Почему ты не вышел во двор? — первым делом спросил я.

— Мама не пустила. Обиделась. Ты же слышал сам, — ответил Яша с долгим печальным вздохом.

Я решил пока промолчать про бабушку. Не стоит хвастать своими успехами, когда твой товарищ еще не оправился от неудачи. Так бы сказала сама бабушка. Поэтому я отложил свое сообщение до встречи с Феликсом.

— Знаешь что? Давай сходим к Феликсу, — сказал я своему незадачливому приятелю.

— Мама, можно я к Феликсу схожу?! — крикнул Яша.

Его мать вышла из кухни с полотенцем и чистой посудой в руках и сказала:

— Ступай поучись у брата, как нужно уважать отца и мать! Я всегда говорила, что моей сестре повезло: у нее сын как сын! Он ценит своих родителей!

Мы вышли за дверь, и Яша огорченно сказал:

— Видишь, не доверяет. Считает маленьким.

Мы были настолько возбуждены, что миновали второй этаж, на котором жил Феликс, и поднялись на третий, где только что Базиль Тихонович чинил трубу с холодной водой.

Но слесаря уже не было. Зато возле этой трубы крутился Вениамин.

Он покраснел, зачем-то закрыл собой трубу и грубо сказал:

— Ну, что уставились? Марш отсюда! Конфеты здесь не дают!

Мы удивленно переглянулись: с чего это он? Но связываться с ним не стали и скатились на второй этаж.

На звонок вышел сам Феликс, он подмигнул, приложил палец к губам, впуская нас в квартиру.

— Как раз узнаю, — шепнул Феликс.

Мы прошли за ним в комнату и поздоровались с его отцом.

Отец Феликса сидел в кресле с газетой в руках, отдыхал после работы.

Приятель указал нам жестом на диван — прошу, мол, располагаться — и подошел к отцу.

— Пап, а пап… — вкрадчиво позвал он.

— Аа… — отозвался его отец.

— Пап, ты кто? — спросил Феликс.

— Иван Иваныч Кабанов, — буркнул отец, не отрываясь от газеты.

— Это я знаю, — сказал Феликс. — Ну, а между нами, кто ты еще?

— Если я могу быть еще кем-то, значит, я не просто Кабанов, а Змей Горыныч о семи голов, — рассеянно пробормотал отец Феликса.

— Пап, я серьезно. Скажи, а ты, случайно, не Александр Македонский? — не отставал Феликс от своего отца.

— Я — Иван Сусанин, — сказал отец. — Я всегда питал неприязнь к завоевателям. Даже великим! Тебе это подходит?

— Вполне, — ответил наш друг и даже вздохнул с облегчением, точно весь день таскал на плечах тяжелый груз и вот сбросил его… Он даже вытер вспотевший лоб, подходя к нам. Сразу видно, человек потрудился.

— Пытал два часа, — сообщил Феликс шепотом. — А мать так и не сломилась. Крепкая, как Джордано Бруно!

— А может, она и есть? — заикнулся было его брат.

— Я бы не против, — сказал Феликс. — Но Бруно — мужчина! Сам понимаешь. А папка-то мой, а? Кто бы подумал? — закончил он с гордостью.

Итак, мы узнали, что в нашем доме живут Капитанская дочь и Иван Сусанин. Что ж, для начала это было неплохо.

— Как ваша добыча? — спросил Феликс, уведя нас в ванную.

Мы рассказали о Яшином провале, потом я поделился своей удачей и постарался представить свое достижение как можно скромней. И хорошо, что так сделал, потому что Феликс сказал, подводя итоги:

— Нам с Васей повезло. Вася уже знал все, и бабушке просто некуда было деться. А я случайно попал в самую точку. Но впереди у нас еще пропасть работы. Сколько жильцов в нашем доме?

— Выходит, мы должны узнать про всех? — ужаснулся Яша.

— А тебе разве не интересно? — в свою очередь удивился его брат.

— Ты меня не так понял, — обиделся Яша. — Я просто хотел сказать: как нам придется трудно.

— А ты как думал! — сказал Феликс серьезно. — Теперь нам придется попыхтеть. Мы должны следить за каждым взрослым из нашего дома. Все равно рано или поздно, но они выдадут себя. Победит тот, у кого зоркий глаз и выдержка, как у настоящего охотника.

Мы поговорили еще немного шепотом, а затем направили стопы в гости к Зое. Нам хотелось узнать, как поживает ее мать — девочка Элла. Может, смотрит тайком на фотографию Железного Дровосека или шьет новый кафтан для своего верного друга Пугала.

Но едва мы ступили за дверь, как наши ноги захлюпали по воде. Она вливалась в коридор широким журчащим ручьем. А с лестничной площадки третьего этажа слышались возмущенные голоса жильцов. Мы бросились на шум и наткнулись на толпу людей, сгрудившуюся перед трубой, которую только что ремонтировал слесарь. Я увидел в толпе свою бабушку и родителей Феликса и Яши. Здесь же стояла девочка Элла.

Я улыбнулся ей по-свойски, давая понять, что мы-то знаем теперь, что ее строгость — это всего лишь маскировка. Но Зоина мать решила скрываться до последнего и в ответ на мою улыбку нахмурила брови.

— Тут что-нибудь натворили дети, — объявила она, не сводя с нас пронизывающего взгляда.

У трубы в это время выпрямился высокий худой мужчина из третьей квартиры («Дон-Кихот!» — подумал я с замирающим сердцем), так вот, жилец из третьей квартиры поднял над головой какую-то мокрую штучку и сказал:

— Товарищи жильцы! Здесь поставлен простой картон! Да, да, представьте, обычный картон!

А мы улыбались но-свойски девочке Элле. Я лично даже громко шепнул, будто обращаясь к кому-то другому:

— Элла, Элла!

Как потом рассказывали братья, Зоина мать вздрогнула и возмущенно сказала, глядя прямо на нас:

— Это же форменное преступление: ставить картон в такое ответственное место.

— Дети тут ни при чем, — возразил отец Вениамина, пожилой колобок. — Здесь недавно работал слесарь. Я проходил мимо него и видел, как он чинил трубу.

— Базиль Тихоныч?! — воскликнул мой кандидат в Дон-Кихоты. — Не может быть!

— Да, да, это не похоже на него, такой добросовестный мастер, — заговорили жильцы нашего дома.

— А может, это какой-нибудь коммандос? Берет зеленый какой! — предположила моя бабушка, и я догадался, что она всеми силами хочет отвести подозрение от Базиля Тихоновича.

— Да откуда же взяться зеленому берету у нас? А трубу чинил сам слесарь, — возразил пожилой колобок.

— В самом деле, если не слесарь, так кто же тогда? — спросил кто-то из наших жильцов. — Может, с Базилем Тихонычем что-то стряслось?

— Придется выяснить, — сказал кандидат в Дон-Кихоты. — Больше-то, наверное, никто и близко не подходил к трубе.

Я посмотрел на Яшу. Яша посмотрел на меня и вдруг закричал истошно:

— Слесарь не виноват! Не виноват слесарь!

А я помчался по коридорам, по лестницам нашего дома. Я еще не знал, что буду делать, когда увижу Вениамина. Но мне нужно было найти его во что бы то ни стало, даже если он скрывается под землей.

Однако Вениамин, ни капельки не таясь, шел по коридору третьего этажа, насвистывал песенку, помахивал бидончиком для молока.

— Реалист! Реалист! — закричал я, обрадовавшись скорой встрече. — Они хотят на него написать! Они думают, что это он. Скажи им, Реалист, что это неправда!

— Дурачок! Я же и хотел этого, чтобы подумали на него, — промурлыкал Вениамин.

Я остолбенел. Мне не верилось, что человек может сознательно сделать пакость. Мне казалось, что такое случается только в книгах. И то для того, чтобы генита была интересной.

— Реалист, ты шутишь? — спросил я.

— Во-первых: что за фамильярность? Какой я тебе Реалист? Великий Реалист! Вот кто! А во-вторых: я никогда не шучу — так будет с каждым, кто выдумывает небылицы! — высокомерно ответил Вениамин.

— Тогда я скажу сам. Мы с Яшей видели все! — сказал я, чтобы он понял, что у него нет другого выхода, как пойти и честно признаться самому.

— А вам никто не поверит! Вы еще сопляки! — промурлыкал Вениамин с наглой усмешечкой.

— Ты — Синяя Борода! Ты — Айртон! И не Рошфор вовсе! Он был не совсем подлый! — закричал я, чувствуя, как от сильного приступа ярости кружится моя голова.

Но Вениамин захохотал, открыто издеваясь и надо мной, и над Базилем Тихоновичем.

Тогда я зарычал и, наклонив по-бычьи голову и поэтому ничего по видя перед собой, бросился на врага. Великий Реалист поднял свой бидончик и выставил мне навстречу холодное алюминиевое дно.

Я ударился больно лбом о дно бидона. Из моих глаз посыпались искры. Я нащупал рукой стенку, сполз на пол и присел у стены, не столько от боли, сколько от обиды. В моих ушах еще раздавался гадкий мурлыкающий смех удаляющегося Реалиста. Вот он дошел до конца коридора и, помахав мне издевательски рукой, свернул на лестничную площадку.

Глава тринадцатая, в которой Базиль Тихонович пытается совершить подвиг прямо на наших глазах

— Неужели у Базиля Тихоныча будут неприятности?

Эти горячие слова произнес Феликс, когда я встретился с ребятами и рассказал о своем поединке с Вениамином-Реалистом, который, к несчастью слесаря, закончился моим поражением.

— А мы так ждали Вениамина. Ну просто обидно, когда вспомнишь об этом. А он даже не сверстник нам, — сказал с горечью Яша.

— В том-то и дело, — сказал я. — Поэтому мы не можем оказать на него хорошее влияние.

Так, обсуждая самые острые события для, мы вышли на улицу и побрели куда глаза глядят. А навстречу нам шагал толстый ученый-зоолог из девятой квартиры. Тот самый, у которого стояли два замечательных аквариума с рыбками. Мы тотчас остановились и напрягли все свое внимание, потому что разминуться с ученым-зоологом было трудно даже на самой широкой улице. Он вечно ходил, погруженный в глубокие умные мысли, глядя поверх наших голов, и его предоставленные самим себе ноги в любое мгновение могли понести тяжелое всесокрушающее тело прямо на встречных прохожих.

Но на этот раз ученый-зоолог тоже остановился и посмотрел на нас ясным, осмысленным взглядом.

— Именно вы-то мне и нужны! — воскликнул он, озаряясь счастливой улыбкой.

Его сообщение прямо-таки ошеломило нас. До сих пор ученый-зоолог замечал только животных, а люди для него не существовали. Это говорила Зоина мать моей бабушке. Бабушка ей возражала, что так только кажется, что на самом деле он очень отзывчивый человек. Но мы склонялись на сторону Зоиной матери, потому что ученый-зоолог совсем не обращал на нас внимания. Но мы видели сами, как он сидел на корточках перед дядей Васей и, глядя на него влюбленными глазами, говорил:

— Ты отличный представитель отряда кошачьих. Ты даже самый лучший экземпляр! Ну-ка, скажи хоть одно слово. Ну, предположим, «наука». На-у-ка. Говорят, будто ты вел беседу с самим Ришелье. А я прошу самую малость. Ради науки. Одно только слово! Ну, ну. На-у-ка!

Дядя Вася грелся на солнышке, он лежал в своей излюбленной позе на кусочке травы, сохранившемся в углу двора, и не желал отвечать ученому-зоологу. Но тот настойчиво продолжал упрашивать кота. А мы всего в двух шагах от него играли в ножички, и он хоть бы раз взглянул в нашу сторону.

Но в конце концов его ученое терпение иссякло, он поднялся на ноги и ушел, сокрушенно покачивая головой и громко говоря себе:

— М-да, как я и предполагал, слухи оказались лишенными научных оснований. Но все-таки этот кот и вправду превосходный экземпляр. Даже очень замечательный!

И вот теперь этот человек избрал объектом своего изучения нас. Остолбенев, мы ждали, что он молвит дальше.

— Видите ли, товарищи, завтра ко мне приезжает гость, мой племянник, — продолжал ученый-зоолог. — А я, признаться, совсем по умею обращаться с детьми. Понимаете, раньше мне не приходилось сталкиваться с этой, я полагаю, весьма сложной проблемой. И вот вы как раз те, кто может мне помочь.

— Вы, наверное, этого не знаете, но мы еще сами дети. И вам лучите поговорить с нашими родителями, — вежливо посоветовал Феликс.

— То, что вы еще дети, это я понял сразу, — сказал ученый-зоолог, смеясь совершенно по-человечески. — И помочь мне сможете только вы. Понимаете, со мной племяннику будет скучно. Я, как видите, типичный ученый червь. А мне хочется, чтобы эти несколько дней остались для него самыми веселыми в жизни. Поэтому я прошу: товарищи, примите моего племянника в свою компанию! Всего на четыре дня!

Мы насторожились, и, выражая наши общие опасения, Феликс с горькой проймой спросил:

— А племянник-то ваш в котором классе? Небось в десятый перешел, да?

— Что вы, — насмеялся ученый-зоолог. — Да Леня еще вот такой. — И он положил ладонь на мою макушку. — Леня ваш сверстник.

Это еще куда ни шло. Это даже было здорово!

— Ну, тогда мы его принимаем. Правда, ребята? — произнес Яша.

Мы охотно присоединились к его заявлению.

— А можно еще вопрос? — послышался Зоин голос.

Она оказалась тут как тут вместе со своим неразлучным бутербродом. И так было каждый раз, когда происходило что-то уж очень важное. Она точно сваливалась с неба или вырастала из-под земли перед самым нашим носом.

Ученый-зоолог не возражал, и Зоя осведомилась, не водится ли за его племянником такое… ну, словом, не имеет ли он нехорошую привычку отнимать у беззащитных девочек бутерброды с вареньем.

Ученый-зоолог серьезно задумался, а Зоя, не отрываясь, следила за выражением его лица.

— Я полагаю, что нет, — твердо сказал ученый-зоолог. — Как говорят мои скромные наблюдения: Леня терпеть не может сладкое. Он утверждает, что настоящий мужчина должен сладкое презирать.

— Тогда у меня тоже нет возражений, — солидно сказала Зоя.

— Значит, по рукам? — обрадовался ученый-зоолог.

И он обменялся с каждым из нас крепким рукопожатием. Я имею в виду нас, мужчин. Что касается Зои, то для нее ученый-зоолог галантно приподнял шляпу.

Потом он водрузил шляпу на голову и пошагал дальше. Но я не выдержал и крикнул ему вслед:

— Дядя Зоолог! Погодите! Что я вам скажу!

Он остановился и вопросительно взглянул на нас.

— А дядя Вася умеет говорить. Правда, правда! Мы лично верим все.

— К сожалению, молодой человек, у нас нет фактов, — ответил ученый-зоолог, и, чтобы мы убедились в том, что он и в самом деле сожалеет, ученый-зоолог сокрушенно покачал головой.

— А вы поверьте. Как мы, — предложил Феликс.

— Увы, мне уже не дано. Я ведь теперь ученый, — сказал он с легкой грустью.

Утром я выбежал из дома за хлебом и увидел на улице ученого-зоолога, тащившего тяжелый чемодан. Рядом с ним шел красивый белокурый мальчик, увешанный с головы до пят снаряжением для подводной охоты. Его мускулистое тело покрывал золотистый загар. Волевое лицо и грозное снаряжение делали его похожим на юного искателя приключений, пришедшего к нам со страниц какой-то несомненно увлекательной книги. О таком сверстнике можно было только мечтать.

«Неужели этот потрясающий мальчик будет нашим новым товарищем?» — спросил я себя изумленно.

Ну конечно же! Ученый-зоолог сам попросил, чтобы мы приняли его племянника в свою компанию.

— Дядя Зоолог, дядя Зоолог!.. — закричал я восторженно и бросился мм навстречу. — А вот я, — сообщил я, почему-то задохнувшись.

Я говорил это ученому-зоологу, а сам не мог отвести глаз от блестящего мальчика.

— Превосходно! — тоже обрадовался ученый-зоолог и поставил чемодан на тротуар. — Превосходно, что мы сразу же встретили вас. Леня, перед нами один из тех, о ком я тебе только что рассказывал. Он и его друзья будут твоими товарищами.

Но лицо мальчика осталось невозмутимым.

— Ну об этом я еще подумаю, — сказал он спокойно.

Затем племянник зоолога взглянул на меня холодными синими глазами и объявил:

— К твоему сведению: я живу в Москве. И мой родители не кто-нибудь, а артисты цирка!

Он окинул меня оценивающим взглядом, и я понял, как мы ничтожны по сравнению с ним, ну совсем обычные ребята, каких, наверное, миллионы на земле.

«Ну хоть бы чем-нибудь я отличался, ну хоть бы капельку! — подумал я в отчаянии. — Ах, как было бы здорово, если бы один мой глаз все-таки наполовину оказался коричневым. Может, тогда бы этот великолепный мальчик проявил ко мне интерес».

— В общем-то, на мою дружбу не очень рассчитывайте. Так и скажи своим ребятам, — небрежно закончил блестящий мальчик.

— Леня, как можно? — упрекнул его дядя.

— Дядя, я прямой человек. Разве это плохое качество? По-моему, оно только украшает настоящего мужчину. Не правда ли? — возразил мальчик строго.

— Конечно, украшает, — растерянно согласился ученый-зоолог. — Ты уж извини. Я ведь не знал, что теперь у Лени новые принципы, — сказал он мне смущенно и, подняв чемодан, уныло потащил к подъезду.

Через час я сидел с друзьями на бревнах и рассказывал о первой встрече с племянником Леней.

— И у него настоящее подводное ружье? И настоящая маска? — спросил Яша, когда я закончил свое сообщение.

Я ответил, что видел ружье и маску точно так, как вижу сейчас его, Яшины, ворот рубахи и пуговицы на нем.

— Тогда ты что-то напутал, — сказал убежденно Яша. — Не может человек с настоящим подводным ружьем и маской стать таким воображалой. Это знаешь какие свойские ребята? «Рубахи-ребята» — слышал?

— Не веришь — не надо, — сказал я обиженно и замолчал, показывая всем видом, что теперь из меня не выдавить ни одного словечка.

— А я Васе верю. Не хотелось бы, а верю, — мрачно произнес Феликс. — Его бабушка учит говорить только правду. И у Васи иногда получается.

— Я тоже верю, — сказала Зоя. — По правде, этот племянник мне сразу показался подозрительным. Как только дядя Зоолог сказал, что он не любит варенье. Ну посудите сами: разве может нормальный человек не любить варенье? А он еще мало того: его презирает!

— Ну почему нам так по везет в последнее время? — сказал Феликс с досадой. — То Реалист Великий, теперь воображала-племянник!

И тот появился — легок на помине. Вышел во двор в джинсах из взаправдашней чертовой кожи, в настоящей тельняшке и нехотя, точно его гнали силком, направился в нашу сторону.

Он остановился перед нами и лениво спросил:

— Ну как тут ваш городишко? Ничего?

— Ничего, — ответил Феликс, притворяясь таким же ленивым.

Племянник Леня стоял внизу перед штабелем, ждал, когда мы начнем наперебой приглашать его к себе наверх, а он тогда покуражится немного, а потом, так и быть уж, проявляя великое снисхождение, словно нехотя вскарабкается на верхнее бревно.

Но Яша притворно зевнул и прикрыл глаза, будто его сломила дремота. Феликс уставился на облака. А Зоя погрузилась в созерцание своего бутерброда, тщательно решая, с какого края откусить. Я тоже сделал вид, будто мне безразлично, кто стоит перед нами: живой мальчик или телеграфный столб.

— Ну пока, — сказал племянник Леня гордо.

— Пока, пока, — пробормотал Яша, не открывая глаз.

Остальные и вовсе только кивнули, даже не глядя на Леню.

Племянник Леня направился в противоположный конец двора и начал разгуливать там, делая вид, будто ему достаточно собственного общества, будто ему весело как никогда.

Походив вдоль забора, поиграв пустой консервной банкой в футбол, племянник Леня вдруг поднял руки над головой, сильно накренился вперед и, встав на руки, пошел таким манером через двор.

Мы ахнули. А племянник Леня вернулся на ноги в нескольких шагах от нас и небрежно отряхнул ладони. Мы были повержены таким красочным доказательством его превосходства над нами. А на лице юного гимнаста было написано, что лично ему уже опротивело собственное совершенство.

Мы не знали, что противопоставить в ответ, и были готовы признать свое поражение. Но в самую последнюю минуту, когда Яша уже приоткрыл рот, чтобы покорно выразить свое восхищение, Зоя фыркнула, пренебрежительно повела плечами и сказала громко, на весь двор:

— Подумаешь!

Племянник Леня сжал губы, будто его ударили, и затем громко сказал, обращаясь не к нам, а к другой, невидимой публике:

— Сальто-мортале!

Он оттолкнулся от земли и, перевернувшись в воздухе через голову, вновь встал на ноги.

— Подумаешь! — сказал Яша, дрожа в то же время от восхищения.

Племянник Леня опять стиснул зубы, да на этот раз так крепко, что около его губ появились твердые желваки.

— Двойное сальто вперед! — упрямо крикнул племянник Леня и, бросившись на руки, дважды перевернулся вперед.

— Подумаешь! — сказал Феликс, пожимая плечами.

Над головой племянника Лени послышалось злорадное хихиканье. Из окна на втором этаже выглядывал Вениамин.

— Кутя! Отныне ты будешь Кутя! — крикнул Великий Реалист маленькому акробату.

Тогда племянник Леня, не говоря ни слова, покатился по двору колесом. Его загорелые руки и ноги мелькали будто спицы. Описав круг, акробат остановился перед нами. Он стоял, глядя куда-то в сторону, точно ждал нашего приговора.

— Подумаешь! — выдавил я из себя через силу.

Лицо у племянника Лепи стало страшным. Словно он не знал, негодовать ему или плакать.

— Ну ладно! — крикнул он в крайнем отчаянии и, повернувшись, убежал в дом.

— Ну зачем ты его так? — сказал мне Феликс с упреком.

— А вы-то… а вы-то сами что? — крикнул я, чуть не задохнувшись от возмущения.

— Какие же вы, мальчишки, жестокие люди, честное слово, — произнесла Зоя невинным голосом.

— Да ведь ты же начала первая! А мы уже за тобой! — напомнил ей Яша.

— Так оно было на самом деле. Да, я начала, — подтвердила Зоя. — А ты, если ты настоящий кавалер, должен был взять вину на себя. Ведь я же слабая девочка…

— Закончим спорить. Мы виноваты все, — перебил ее Феликс. — Лучше пойти к племяннику Лене и сказать, что мы будем дружить, если он тоже хочет.

Но мы не прошли в половину двора, дверь черного хода распахнулась с треском, и навстречу нам выбежал взъерошенный племянник Леня. В его руке грозно, точно томагавк, красовался молоток на железной ручке. Я со сладким ужасом подумал, что сейчас впервые в жизни увижу, как добывают настоящий скальп.

— Я сорвал кран на газе! — объявил он, торжественно потрясая молотком. — Вам этого хватит, а? Как трахнул, вот! И теперь в нашей квартире хлещет газ. Прямо фонтаном!

— Значит, наш дом взлетит на воздух, — сказал философски Яша.

— Ну да. С чего ты взял? — опешил племянник Леня и опустил молоток.

— Конечно, взлетит. Кто-нибудь спичкой чирк — и нету дома. Ты что, не знаешь правила? — удивилась Зоя.

— Знаю, — убито сказал племянник Леня. — Я совсем не подумал об этом. Мне так хотелось понравиться вам.

— Ну вот что. Быстрей к Базилю Тихонычу! — скомандовал Феликс.

Мы со всех ног побежали в котельную. И нашему дому в тот исторический день ужасно повезло: слесарь-водопроводчик находился на посту в своей каморке. Базиль Тихонович подтачивал напильником кусок трубы и во все горло пел старую матросскую песню про девушку из маленькой таверны, которую полюбил угрюмый капитан. Увидев нас, слесарь обрадовался, сказал:

— Ребята, вы пришли в самое время. Я только что вспомнил один замечательный эпизод из своей содержательной жизни. Итак, рассаживайтесь, но только побыстрей. Живо, ребята, живо. Если не хотите, чтобы я все забыл.

Он ошеломил нас своим натиском. Мы начали устраиваться кто где мог, и только не растерялся племянник Леня. Он еще не знал какой удивительный рассказчик наш слесарь Базиль Тихонович Аксенушкин.

— Дяденька, помогите! — закричал Леня. — В нашей квартире идет газ! Он вот-вот взорвется!

— Газ идет, взорвется газ, — рассеянно повторил Базиль Тихонович. — Был и у меня один случай с газом… Что ты сказал? В какой квартире газ? — спросил он, встрепенувшись.

— В девятой. Прямо тучи! Так и валит из трубы, — сказала Зоя, изображая движением рук клубы газа.

— Ясно. Это ты что-нибудь натворил? — догадался слесарь, обращаясь к племяннику Лене. — Кого-нибудь уже предупредил?

— Только их, — ответил племянник Леня удрученно и кивнул в нашу сторону.

— Ясно, — повторил Базиль Тихонович. — Сейчас позвоним в горгаз. Как и положено по инструкции. И вообще никакой паники, друзья! Главное вовремя принять меры.

Он ушел в котельную к телефону. А мы повеселели от его слов, дышащих уверенностью и силой, и даже начали посмеиваться над своим испугом.

— Ну как, взорвали дом? — спросил племянник Леня Яшу, добродушно смеясь.

— А ты сам тоже перетрусил, — ответил хихикая Яша.

— Еще как! — признался племянник Леня, вызвав у нас общий приступ смеха.

Он уже чувствовал себя своим человеком. И мы поняли, что он, в общем-то, славный мальчик.

— Ну вот, все в порядке. Скоро они будут здесь, — сказал слесарь, вернувшись.

— Базиль Тихоныч, а теперь расскажите. Вы же обещали, вы еще вспомнили одну историю, — напомнил Яша.

— Я вспомнил одну историю? — удивился слесарь. — Интересно о чем?

— Мы не знаем. Вы не успели сказать, — пояснила Зоя.

— Вот досада, а теперь я и сам не знаю, забыл то есть, — засокрушался слесарь. — Ну ладно, ребята. Коль виноват, присаживайтесь получше, что-нибудь расскажу. У меня ведь тьма всяких историй.

Мы устроились — кто в кресле, рядом с котом, кто на раскладушке или табуретке. Сам Базиль Тихонович, по обыкновению, присел на свой чемодан и начал очередной рассказ:

— Взял я как-то вот его, — слесарь дружески похлопал по своему чемоданчику, — и отправился в путь…

— Базиль Тихоныч, — прервал его племянник Леня, заерзав на табуретке.

— Ты хочешь спросить, с какой целью? Признаться, я пока еще не помню сам. В общем, по одному очень важному вызову. Нужно было кого-то спасти. Срочно! Посадил я, значит, дядю Васю на круп боевого коня, сам прыгнул в седло и тронулся в путь.

Сколько мы ехали, уж не помню. Потому что задумался по дороге и пришел в себя только после того, как дядя Вася тронул лапой меня за плечо. Я встрепенулся и увидел, что конь мой стоит посреди перепутья, а перед мордой коня древний камень. А на камне надпись.

— Базиль Тихоныч! — воскликнул Леня с тревогой.

— Ничего страшного, — сказал мягко слесарь. — На камне было написано: «Налево пойдешь — плохо будет. Пойдешь направо — будет совсем нехорошо. А прямо — и того хуже. А уж назад… назад лучше не возвращайся!» И я, как вы догадались, выбрал самый трудный путь. Повернул назад!

— Базиль Тихоныч, там же рыбки! — закричал Леня. — В аквариумах рыбки! Они помрут, пока приедет горгаз.

Мы тоже вспомнили, что в этот момент в отравленной газом квартире дяди Зоолога беззаботно плавают разноцветные рыбки. Они весело юркают между водорослями и задумчиво стоят иногда на одном месте, совершенно не подозревая, какая опасность сгустилась над их родными аквариумами.

Базиль Тихонович посмотрел на наши лица и тоже стал очень серьезным. Он поднялся и ни слова не говоря прошел в угол каморки, взял свой заветный чемодан с инструментами.

— Вперед, ребята, — сказал слесарь. — Придется чинить самому. Мы еще спасем наших рыбок.

Он решительно выбежал из каморки, а мы поспешили следом за ним.

— А вы не отравитесь сами? — спросил племянник Леня, едва не наступая слесарю на пятки.

— Я-то? — удивился Базиль Тихонович, не сбавляя шага. — Я, если хочешь знать, такой смесью дышал. Там были… там были все газы… Все газы, какие есть на свете!

Я понял, что умру, если не узнаю, где находится «там» и что с ним случилось такое, если он дышал всеми газами мира. И тут же сказал себе, что нужно напомнить ему об этом сразу, как только рыбки будут спасены.

Перед дверью девятой квартиры уже собрались жильцы нашего дома. Они морщили носы, принюхиваясь к воздуху, стоявшему в коридоре. Я тоже повел носом и почувствовал слабый запах тухлятины.

— Посторонитесь, граждане! — сказал Базиль Тихонович, приближаясь к дверям. — Приступаю к аварийным работам и прошу всех отойти от дверей. Леня, дай ключ!

— Базиль Тихоныч, вы бы туда не ходили. Это не по вашей части, — сказала Яшина мать. — К тому же с минуты на минуту приедут специальные люди. Мы звонили в горгаз.

— По моей части все! Кроме того, товарищи, в квартире исключительно тревожная ситуация. В опасности жизнь золотых рыбок, — пояснил слесарь, вставляя ключ в замочную скважину.

— Ничего с ними не будет, — возразил мой кандидат в Дон-Кихоты. — И если даже так, все равно человек дороже рыбок, хоть они и золотые. И потом, у вас даже нет противогаза.

Базиль Тихонович оглянулся на нас и сказал:

— Кто-кто, а уж я-то обойдусь без противогаза. — И он заговорщицки подмигнул нам.

— Ну вот что, если вам не жаль своего здоровья и, может, жизни, то подумайте хотя бы о нас. Кто же будет чинить нашу сантехнику? — возмутилась Зоина мать.

Ее слова возымели действие. Базиль Тихонович задумался, и мне показалось, что он вот-вот отступит от дверей. Но тут его взгляд снова встретился с нашими глазами, и слесарь решительно повернул ключ.

Он приоткрыл дверь, прошмыгнул в квартиру и быстро захлопнул дверь за собой.

Жильцы затихли. Только кандидат в Дон-Кихоты сказал своей жене, чтобы она вызвала «скорую помощь». А мы, дети, прижались друг к дружке и не сводили глаз с двери, за которой Базиль Тихонович совершал свой очередной подвиг, спасая беспомощных рыб.

Мне казалось, что время растянули в длину на целые километры. А на самом деле прошло лишь несколько минут, после чего на лестнице послышался топот, и в коридор ворвались, обгоняя друг друга, ремонтники из горгаза и люди в белых халатах.

Прибывшие исчезли за дверью, и вскоре люди в халатах вынесли слесаря. Он лежал на носилках и очень страдал. Лицо его было белым и жалким. Яшина мать сунула ему в руки бутылку молока.

— Выпейте, Базиль Тихоныч, молоко помогает, — сказала она.

А за носилками шел бородатый врач и сердито говорил:

— Герой нашелся! Рыбок полез спасать. А рыбки не нуждались в его помощи. Вот так-то! Плавали бы еще сто лет. Вы бы, молодой человек, хотя бы прежде спросили у сведущих людей.

Базиль Тихонович тотчас забеспокоился, начал кого-то искать глазами. Что-то мне подсказало, что он ищет нас, и я подошел к носилкам.

— Ребята, это недоразумение, — прошептал слесарь, косясь на санитаров. — Даже не знаю, почему это произошло. Ведь там, — он указал куда-то ослабевшей рукой, — там были все газы. И я дышал… ничего… как на курорте… А тут такая ерунда — и нате. Но, впрочем, так тоже бывает иногда.

— Ну конечно, — ответил я горячим шепотом. — И потом, вы все равно совершили подвиг.

— Правда? — спросил он и успокоение закрыл глаза.

Глава четырнадцатая, в которой Базиль Тихонович пытался рассказать свою главную историю

Прошло несколько дней после истории с газом. За это время наш новый товарищ Леня отгостил у дяди Зоолога и уехал в Москву. И выписался из больницы Базиль Тихонович.

Слесарь зашел к нам без всякого вызова и попросил меня выйти с ним на площадку для кон-фиден-циального разговора.

Я не понял, что это значит, но последовал за ним за дверь. Когда мы остались наедине, он сказал, что в больнице у него оказалось много времени для размышлении и что теперь он знает, почему с ним произошло это.

— Понимаешь… — начал он таинственно. — Дело в том, что у меня слишком крепкий организм. Ты ему подавай настоящие опасности. А когда подсовывают пустяк, он в обиде. Оскорблен он тогда, понимаешь. Ах так, говорит он, ну вот и выпутывайся сам из этой переделки…

— Базиль Тихоныч, расскажите, что с вами случилось «там», где все газы мира? — перебил я его, боясь, что потом забуду сам.

Базиль Тихонович скривился, точно я больно наступил ему на ногу.

— Потом, потом… как-нибудь, — сказал он и, потрепав меня торопливо по плечу, ушел.

После обеда бабушка попросила меня сходить в магазин. Я купил все, что она наказала, и отправился в обратный путь. До нашего дома уже оставалось девяносто миль, когда сигнальный крикнул с мачты, что к нам летят на всех парусах три фрегата.

— Вася, Вася! — закричали они голосами моих друзей, перебивая друг друга. — Вася, бежим к телевизору! Там первый человек на Луне!

Вскоре мы сидели дома у Яши и жадно смотрели на экран телевизора. А там на поверхность Луны осторожно опускалась нога землянина. Я вовсю таращил глаза, боясь упустить мгновение, когда тяжелый белый башмак человека соприкоснется с Луной.

— Есть! — заорал Яша, запрыгал на стуле, захлопал ладонями по своим коленям и дико захохотал.

А Зоя больно впилась в мою руку своими ногтями, но я был готов сегодня стерпеть любую боль, только охнул немножечко.

— Да тише вы, это же только начало! — сердито прошипел Феликс.

И вправду: через секунду-другую на серой поверхности Луны возникло белое пятно, в очертаниях которого легко угадывался силуэт человека.

Пятно постояло, точно в раздумье, и сдвинулось с места. Землянин зашагал по Луне! Он шел еще будто на ощупь, чуть подавшись туловищем вперед и согнув ноги в коленях. Но чувствовалось, что с каждым шагом его походка становится все уверенней и уверенней. Потом землянин остановился и сказал нам с экрана:

— Вроде бы маленький шаг обыкновенного человека, не правда ли? А на самом деле, ребята, это великий шаг вперед всего человечества! И если вы будете слушаться взрослых, то вскоре тоже отправитесь к невидимым мирам! — И он плавно, словно из-за стенки аквариума, помахал нам рукой.

Когда передача закончилась, мы еще долго не могли прийти в себя. Нам просто позарез нужно было уединиться от взрослых и хорошенько обсудить такое небывалое событие. Яша тотчас предложил пойти на бревна, но мы посмотрели на него с молчаливым осуждением, и он все понял. Потому что на бревнах обсуждались дела просто большой важности. А здесь речь зашла о происшествии исключительного значения.

— Ребята, я совсем не подумал об этом, — сказал виновато Яша.

— Мы пойдем на чердак, — твердо заявил Феликс.

— Что вы не видели на чердаке? Там пыль, паутина, — сказала Яшина мать, заглянув в комнату.

— Так это то, что нам и нужно! — воскликнул Яша. — Мам, понимаешь, у нас очень важный разговор!

— О чем же, если не секрет? — спросила Яшина мать, насторожившись.

— Как, вы разве не знаете? — удивился Феликс. — Мы уже на Луне!

— И только-то? Я думала, мы уже на Юпитере, — разочарованно сказала Яшина мать и вышла из комнаты.

Мы переглянулись: вот это да! Пренебрежение, с которым Яшина мать отнеслась к первой высадке землян на иную планету, породило во мне смелые догадки.

— Яша, — сказал я, — может, она не с Земли вовсе? На Марсе знаешь летают куда? Там такая древняя цивилизация, если, конечно, она есть.

— Я тоже об этом подумал, — сказал Феликс. — Но не совсем. У меня свои соображения. Впрочем, поговорим на чердаке.

Мы побежали на чердак.

В нашем доме было немало замечательных мест, но чердак не шел с ними ни в какое сравнение. Таинственный полумрак его закоулков, бахрома обшивки, свисающая с труб и похожая на водоросли, а еще и на бороду старинного шкипера, и нагромождения старой мебели напоминали нам лучшие пещеры колдунов и разбойников. Здесь все располагало к разговорам о самых невероятных вещах и явлениях.

Мы были очень возбуждены, но, подходя к чердаку, примолкли, сдержали шаг и перешагнули через его порог в благоговейном молчании.

— Здесь кто-то есть, — прошептал наш отважный Феликс.

И я сразу заметил многорукого зеленого жителя Сатурна. Я заметил его сам! Без помощи Базиля Тихоновича! Ну конечно, о том, что он многорукий и зеленый, только приходилось догадываться. Потому что он сидел на корточках за широкой трубой и смотрел на нас желтыми горящими глазами.

Я указал своим спутникам на две горящие точки, сообщил, что это житель Сатурна и больше никто другой и что я готов защищать свое утверждение, каких бы мне это ни стоило сил. Но ребята сразу согласились со мной.

— Внимание! Всем, всем! Вхожу в контакт с неизвестной цивилизацией, — сказал Феликс. — Первым делом нужно сказать что-то, известное всей Вселенной.

— Дважды два — четыре, — быстро подсказал Яша. — Это знают все.

Но житель Сатурна решил сам пойти нам навстречу. Мы слышали, как он мягко шлепнулся в темноте на живот и два огонька поплыли к нам почти над полом чердака.

— Да это же дядя Вася! — воскликнула Зоя.

У нее были особенные глаза, и потому она видела в темноте не хуже любой кошки.

И точно, на свет вышел дядя Вася собственной персоной. Важный, как всегда, никогда не улыбающийся.

— Дядя Вася, а где твой хозяин? — спросила Зоя.

— Я здесь, — послышался веселый голос, и из чердачного закоулка появился Базиль Тихонович со своим неразлучным чемоданчиком. — Вот со старой мебелью говорил по душам, — сообщил слесарь. — Хочет пойти войной на мебель новую. Не нравится ей прогресс, понимаешь. Особенно шкафу неймется одному, в поход немедленно хочет, топает ножками. Еле объяснил, что война — это плохо… Ба, да у вас такой торжественный вид! Признавайтесь, нашли что-нибудь? Небось карту соседней Галактики? Помнится, когда посылали первую ракету на Луну…

— Базиль Тихоныч! Что ракета! Мы сами на Луне! Слышите? Мы, земляне! — завопил Яша.

И мы, перебивая друг друга, рассказали слесарю о первой высадке землян на Луну.

Базиль Тихонович выслушал все до конца, а затем сказал с легким укором:

— Не первый землянин, а второй. Первый был на Луне еще раньше.

Мы так и застыли с открытыми ртами.

— Вот об этом я и хотел рассказать, да вы перебили, — пояснил Базиль Тихонович.

— А кто это был? — тихо спросила Зоя.

— Ваш покорный слуга, — доложил слесарь, смеясь. — Понимаете, ребята, я бы считал свою жизнь не полной, если бы мне ни разу не удалось побывать на другой планете…

«Какой он смелый, — подумал я. — Ведь мы только что видели своими глазами, как землянин ходил по Луне».

— Где бы нам расположиться? — говорил в это время Базиль Тихонович, осматривая пыльный чердак. — Ага, вы на трубу, а я устроюсь другим образом.

Он поставил свой чемоданчик набок и сел на него. А мы устроились на широкой трубе, точно птицы на ветке.

— Итак, — начал слесарь в своей излюбленной манере. — Итак, работал я тогда в научно-исследовательском институте. По своей специальности, конечно. Это было время, когда на Луну полетели первые автоматические станции. Вернулись станции и донесли, что нет на Луне никакой жизни. А почему? Да потому что нет воздуха и воды. Дышать нечем и пить нечего.

В эти дни только и говорили об этом. Все обитатели Земли ходили ужасно расстроенные. Надо же, надеялись, может, рядом есть кто живой. Так на тебе! И вот в один из таких грустных дней я услышал, как один наш очень крупный ученый сказал другому, не менее крупному: «Ах ты господи, хотя бы вода была на Луне. Глядишь, и, может бы, жизнь зародилась!» — «Да вот беда, откуда взяться там воде? — сказал со вздохом его собеседник. — Это у нас на Земле хорошо: вызвал слесаря-водопроводчика, и тот включил тебе воду. А на Луне и слесарь-водопроводчик не сделает ничего». — «Даже самый лучший», — заметил первый ученый. «Да, даже самый лучший», — подтвердил второй.

«Это они слишком, — сказал я себе. — Чтобы слесарь-водопроводчик не смог пустить воду, пусть это хоть сама Луна? Придется им доказать на деле, кто такой наш брат — слесарь-водопроводчик. И к тому же будет недурно, если на Луне появится трава, начнут плавать рыбы и запоют соловьи».

Определенного плана действий у меня еще не было, но насчет этого я не беспокоился. Планы действий обычно рождались в моей голове сами собой. Главное, нужно было найти способ, как переправиться на Луну, — сказал Базиль Тихонович и значительно поднял указательный палец.

Я слушал слесаря, а мои мысли невольно возвращались к землянину, который сейчас ходил по Луне. Перед моим взором вставала его белая немного неуклюжая фигура…

— Ребята, да вы не слушаете меня. Что это с вами сегодня? — спросил слесарь с тревогой.

— Что вы, Базиль Тихоныч, мы внимательно слушаем, — возразил Яша, отводя в сторону взгляд.

— Значит, мне показалось, — сказал Базиль Тихонович.

Но, продолжая свой рассказ, он бросал на нас исподтишка беспокойные взгляды.

— Так на чем же мы остановились? — спросил он себя. — Ну да, я искал возможность, которая бы позволила мне попасть на Луну. И такой случай скоро представился. Летом меня командировали на Кавказ. В первый же вечер я отправился в горы и начал любоваться их снежными пиками. И вот тут мой взгляд упал на массивный валун, лежавший у подножия одной из гор. Я понял, что передо мной почти готовый, придуманный самой природой транспорт для космических путешествий. Думаю, вы догадались, в чем дело?

— Конечно, — сказал Феликс, и по тому, как он смутился при этом, я понял, что его мысли тоже витали где-то далеко.

Я даже догадывался, где они были в эти минуты.

— Так вот, и я сказал себе: «Базиль, да это же будущий метеорит! Стоит его приспособить для жилья, и чем тебе не межзвездный корабль?» Ребята, может, вам не интересно? — спросил слесарь с еле заметной обидой.

— Не совсем, — простодушно сказала Зоя. — Раньше было куда интересней.

Мы — братья и я — зашумели на Зою, говоря, как ей не стыдно, что она уже не знает сама, что ой нужно.

— Базиль Тихоныч, не верьте ей! Это очень интересно. Прямо захватывает дух, — сказал я, стараясь вложить в свой голос как можно больше убедительности.

И тут мой взгляд упал на кота. Дядя Вася лежал на сиденье от стула, смотрел на нас немигающим оком и задумчиво постукивал хвостом.

— Рассказывайте, Базиль Тихоныч, — молвили в один голос братья. — Мы ждем. Правда, Зоя?

— Ага, — буркнула Зоя, насупившись.

Я понимал, что она права. С нами и вправду что-то творилось, сегодня мы слушали своего обожаемого рассказчика кое-как.

— …«И чем тебе не межзвездный корабль», — сказал я себе, — продолжал слесарь. — Мало того, у метеорита было очень важное преимущество перед кораблем, построенным на заводах. Прежде всего, он не нуждался в топливе и навигационных приборах, потому что летал по законам естественных небесных тел. И принялся я вечерами устраивать свой будущий метеорит. Прежде всего обзавелся кабиной. Я принес с собой лом, молоток, долото и выдолбил внутри валуна уютное помещение, которое могло одновременно служить пилотской кабиной, командирской рубкой и кубриком для отдыха команды. Ну, а так как команда корабля состояла всего лишь из одного лица, на тесноту жаловаться не приходилось.

Наконец все было готово к старту. Я позвонил в институт, взял очередной отпуск, залез в кабину корабля, закрылся наглухо куском валуна и начал ждать, когда мой корабль оторвется от Земли и станет метеоритом. По моим расчетам, это должно было произойти в одну из ближайших теплых и ясных ночей.

Так оно и случилось. В тот момент, когда валун оторвался от Земли и упал в космос, я спал. Но старт прошел бесшумно, без толчков, ни капли не потревожив моего сна. Когда же я открыл глаза и глянул в щель, игравшую роль иллюминатора, то увидел вокруг себя просторы звездного неба. А мой корабль-метеорит беззвучно летел к Луне, влекомый ее притяжением…

Тут слесарь прервал свое повествование и спросил:

— Друзья! Может, вы хотите послушать о чем-нибудь другом? В конце концов я могу рассказать и про подвески королевы. И даже… — тут он запнулся, — и даже про то, как дышал всеми газами мира. Ну не стесняйтесь, ребята! — жалобно закончил он.

— Зачем же? Рассказывайте про это, — вежливо сказал Феликс.

— Про это так про это, — сказал слесарь вялым голосом. — Значит, первый день полета прошел… без приключений, я уже высматривал на диске нашего спутника подходящее место для посадки, как вдруг на второе утро какая-то неведомая сила швырнула метеорит вправо, и он помчался в сторону от Луны. Я понял, что нас подхватило притяжение чужой планеты, куда более мощной, чем Луна…

— Вася, тебя начальник конторы зовет, — сказал истопник Иван Иванович.

Мне показалось, что истопник прилетел на чердак точно домовой по трубам, так неожиданно появился он перед нами.

В другое бы время Базиль Тихонович обязательно довел историю до конца, задержался под любым предлогом. Привыкший к этому, истопник даже повернулся, чтобы, по своему обычаю, растаять между труб. Но сегодня слесарь даже обрадовался тому, что можно прервать свой рассказ на полуслове и уйти. Он поспешно поднялся и сказал изумленному истопнику:

— Иваныч, погоди! Я с тобой. Ребята, а вам доскажу потом. Не возражаете?

К еще большему удивлению истопника и к моему собственному удивлению, никто из нас даже не заикнулся, чтобы остановить слесаря.

— Ничего, мы потерпим. — Вот и все, что сказал Феликс от вашего имени.

Они направились к выходу. Впереди шел слесарь, а за ним истопник, точно конвойный. Но Базиля Тихоновича можно было не подгонять. Он и без того торопился оставить чердак и нашу компанию. Его уход походил на паническое бегство.

Когда они скрылись в дверях, поднялся дядя Вася и не спеша пошел за хозяином. По дороге он остановился, еще раз окинул нас внимательным, как мне показалось, понимающим взглядом и тоже исчез за дверью.

Едва мы остались одни, Зоя тут же закричала на меня:

— А что я, неправду сказала, да?

— Конечно, неправду, — ответил не совсем уверенно Яша за меня. — Лично мне все показалось очень интересным.

— И мне тоже, — сказал я и чуть не добавил, что, конечно, еще интересней, когда наш землянин совсем по-настоящему ходит по Луне.

— Ах вы какие! — возмутилась Зоя. — Все думали про космонавта. А я одна несправедливая, да?

— Ребята, — вмешался Феликс. — Мы спорим, а Базиля Тихоныча, наверное, вызвали ругать за потоп. Помните, на третьем этаже? Никто ведь не знает, что он не виноват вовсе!

Нам стало стыдно. Мы тут радуемся, а в это время над нашим слесарем, может быть, сгущаются черные тучи.

Глава, пятнадцатая, в которой Базиль Тихонович делает странный шаг, совершенно непонятный нам

В эту ночь я твердо решил досмотреть до конца свой многосерийный цветной сон. Но утром меня вновь разбудили ни свет ни заря.

— К тебе твой приятель. Говорит, катастрофа, — сказала бабушка, зевая.

Я протер глаза и увидел, что рядом с ней стоит Яша. В последние дни он вставал раньше всех и бегал по улице трусцой, чтобы отдалить старость. Но что-то, видать, случилось с ним, когда Яша бегал сегодня утром. Вид у него был какой-то взъерошенный.

— Вась, — выдавил он из себя, — Вась, Базиля Тихоныча уволили!

— Полно ерунду говорить, — заворчала бабушка. — За что его увольнять? Он молодой еще.

Я тоже не ожидал от него такой шутки, покрутил пальцем у своего виска, говоря этим: ты в своем уме?

— Не верите?! — завопил Яша. — А он уже чемодан собирает. Базиль Тихоныч уже не работает у нас. Он сам мне сказал!

Я и слова молвить не мог, потрясенный этим сообщением.

— Все еще не веришь, да? — спросил Яша, чуть не плача. — Ты же сам говорил, что я не умею шутить.

Вот поэтому-то я и поверил в конце концов, потому что у Яши и в самом деле ничего не получалось с юмором. Он это знал и боялся шутить, опасаясь попасть впросак.

Бабушка тоже поверила Яше.

— Неслыханное дело — увольнять совсем еще молодого специалиста, — пробормотала она. — Нет, тут что-то не так. Вот покормлю тебя и схожу в контору узнаю. А ну-ка вставай!

— Бабушка, да я не пропаду без еды! Иди прямо сейчас! — закричал я, вылезая из-под одеяла.

— Сейчас там все равно никого нет, — сказала бабушка и пошла на кухню.

— Ну, я побежал. Надо еще к Феликсу и Зое, — сказал Яша.

Наскоро поев, я выбежал во двор и застал там всю троицу. День начинался душный и жаркий, но мои товарищи ежились, точно от холода.

— Теперь пошли, — сказал Феликс хмуро и кивнул в сторону котельной.

Когда мы вошли гуськом в каморку, слесарь завершал последние сборы. У стенки стоял его чемодан с вещами и собранная раскладушка. Теперь Базиль Тихонович связывал шнурком небольшую стопочку книг. Вид у него был очень грустный.

На опустевшей тумбочке сидел дядя Вася и, как мне показалось, сурово смотрел на нас.

— Базиль Тихоныч, это все подстроил Рошфор. Мы с Васей сами видели, — сказал Яша.

Слесарь посмотрел на нас и покачал головой.

— Он тут ни при чем, — сказал Базиль Тихонович. — Вы мне еще хоть немножечко верите?

Мы заорали наперебой, стараясь убедить его в этом.

— Так вот, тогда я вам говорю: он тут ни при чем, — повторил слесарь, немного повеселев. — Все дело в том, что меня снова просили помочь. Глава одного государства. Обстановка такая серьезная, что долго рассказывать… Вы, ребята, конечно, славные, неохота от вас уходить. Да ничего по поделаешь. Зовут!

И он снова вернулся к своим сборам. Мы молча следили за каждым его движением.

Я подумал, что больше не услышу его рассказов, и сердце мое сжалось. И еще я подумал, что теперь отлично понимаю кардинала Ришелье: мы тоже теряем такого слесаря-водопроводчика.

Проверив прочность узла, слесарь положил книги на тумбочку рядом с дядей Васей и сказал:

— Подождите здесь. Я схожу за документами и вернусь.

Мы стояли вдоль стены и молчали. Нас смущал строгий, будто читающий все в наших душах взгляд дяди Васи. Он несомненно презирал нас за то, что мы не сумели отстоять его хозяина.

— Может, выйдем во двор? — предложил Феликс.

— Конечно, все равно где ждать, — обрадованно подхватил Яша, потому что у нас уже не хватало сил находиться в опустевшей каморке.

— А я останусь здесь, — сказала Зоя, и выражение лица у нее было такое решительное, что лично меня это немного встревожило.

Я осторожно сказал:

— Яша прав, все равно где ждать. Базиль Тихоныч сказал просто так. К слову.

— Но все же сказал? Вот вы и идите во двор. А я буду здесь, — объявила она жестоко.

Мы замялись в дверях.

— Идите, идите, — повторила Зоя. — У вас мужское самолюбие, вот и идите. Зачем вам слушать, что я говорю.

Мы вышли из каморки, поплелись через Котельную. Посреди ее стояли тихие замершие котлы. Вдруг кто-то вздохнул среди сплетения труб, и голос истопника Ивана Ивановича произнес:

— Ох, когда он ума наберется? Что ж, так и будет весь век по свету ходить? — Истопник опять тяжело вздохнул и умолк.

Во дворе мы сразу наткнулись на бабушку.

— Из конторы иду, — сказала бабушка. — Узнала все. Не увольняли его. Да и о случае том давно все забыли. Слесарь сам подал заявление. А почему, никто толком не знает, и его самого не поймешь. Говорит: мол, теперь я не нужен здесь. Пойду в другое место. Уж как его ни уговаривали — и жильцы, и начальник конторы. Он заладил свое.

Бабушка посмотрела на наши понурые лица и добавила:

— Не надо расстраиваться. Пусть он идет к другим ребятам. Может, он и вправду там нужней.

Она потрепала ладонью Яшину голову и ушла в дом, а на смену ей тотчас, как в театре, вышел Вениамин. Великий Реалист тащил, сильно накренясь набок, тяжелый чемодан. За ним шла его мать и вытирала платком красные распухшие глаза.

— Мама, постой тут, — сказал Вениамин и, поставив чемодан на землю, подошел к нам.

— Вот уезжаю учиться, — буркнул он и, подумав, протянул руку. — Прощайте, что ли.

— А куда вы едете? — спросил осторожно Яша.

— В Томский политехнический институт, — сказал Вениамин, и глаза его повлажнели: он уже скучал по своем семье.

Мы невольно переглянулись. Мы знали точно, что на самом деле он скоро окажется в старинной Франции, и даже завидовали ему. Еще бы, впереди у него встреча с самим д’Артаньяном и его друзьями-мушкетерами.

Во двор в это время вкатило такси. Рядом с шофером сидел отец Вениамина — пожилой колобок — и указывал, где развернуться, где остановить машину.

— Ну ладно, — сказал Вениамин и пошел к чемодану.

— Ну и ну, он даже попрощался с нами, — протянул удивленно Яша.

— А что тут удивительного, — сказал Феликс. — Разве ты забыл, что говорил Базиль Тихоныч? Он же сказал, что Рошфор исправляется потихоньку.

Занявшись отъездом Вениамина, мы не заметили, как Базиль Тихонович вернулся в котельную, и увидели его уже выходящим во двор со своими вещами. Это случилось сразу после того, как укатило такси с Великим Реалистом.

Следом за слесарем шла Зоя, несла его книги, точно паж. За Зоей двигался дядя Вася. Он, как всегда, был очень важным, его гордо поднятый хвост реял точно плюмаж мушкетера. Но на этот раз в облике кота появилось и нечто новое: в его глазах мелькала хитрая усмешка. Это шествие замыкал управляющий нашей жилищной конторы и с чувством говорил:

— Режешь ты меня, Василий. Ну прямо без ножа.

А потом чуть ли не разом распахнулись окна нашего дома. Из окон высунулись жильцы.

— Базиль Тихоныч, может, вы передумаете? — крикнул отец Феликса.

— Вы думаете только о себе! — громко сказала Зоина мать.

— Базиль Тихоныч! Базиль Тихоныч! — закричали с укором остальные жильцы.

Но слесарь, который теперь уже не будет нашим, только грустно покачивал головой.

Возле нас Базиль Тихонович остановился, и мы крепко по очереди пожали его жесткую ладонь.

— Выше нос, витязи! — сказал слесарь, наконец улыбнувшись. — Может, и встретимся еще. Где-нибудь в океане или на Млечном Пути! Ну, дядя Вася, в дорогу!

Он пригнулся, и кот прыгнул на его плечо. Затем слесарь взял у Зои книги и пошагал со двора. Дядя Вася сидел к нам мордой. Они уже были почти у ворот, когда до меня вдруг донеслось:

— Здравствуй, Вася!

Я понял, что эти слова произнес кот. А дядя Вася впервые на наших глазах улыбнулся и сказал:

— Вася, прощай!