Паоло Бачигалупи Специалист по калориям1

Мамы нет, папы нет, бедный я сирота! Деньги? Дашь денег? Мальчишка сделал «колесо», потом перекувырнулся посреди улицы, поднимая липнущую к голому телу желтую пыль.

Лалджи остановился посмотреть на белобрысого попрошайку, который замер у него под ногами. Внимание, кажется, придало парнишке храбрости: он еще раз перекувырнулся. Улыбнулся, сидя на корточках и глядя на Лалджи снизу вверх, расчетливо и напряженно; ручейки пота и грязи стекали у него по лицу.

— Деньги? Дашь денег?

Город вокруг них был почти безмолвен в этот жаркий день. Несколько фермеров в рабочих комбинезонах вели мулов на поля. Здания, спрессованные из «всепогодного» камня, заваливались на соседей, словно пьяные, в пятнах от дождя и в трещинах от солнца, однако, как и следовало из названия материала, они все равно держались. В дальнем конце узкой улицы начинались тучные поля с «СоейПРО» и «Хай-Ростом», волны шелестящей растительности катились до самого голубого горизонта. Все было в основном так, как и во всех небольших городах, какие повидал Лалджи, путешествуя вверх по реке, просто еще один фермерский анклав, обязанный выплачивать долги за пользование интеллектуальной собственностью и отправлять калории в Новый Орлеан.

Мальчишка подполз ближе, заискивающе улыбаясь и покачивая головой, словно готовая напасть змея.

— Деньги? Деньги?

Лалджи сунул руки в карманы на случай, если у попрошайки имеются сообщники, и полностью сосредоточился на мальчишке.

— А с чего я должен давать тебе деньги?

Мальчишка уставился на него, озадаченный. Он раскрыл рот, затем снова закрыл. Наконец вернулся к тому, с чего начал: эта часть выступления была ему более привычной.

— Ни мамы? Ни папы? — Теперь это звучало скорее как вопрос, лишенный внутренней убежденности.

Лалджи поморщился от отвращения и примерился, чтобы дать парню пинка. Мальчик отшатнулся в сторону, упал на спину в отчаянной попытке увернуться, и Лалджи тут же развеселился. По крайней мере, у мальчишки быстрая реакция. Он развернулся и зашагал дальше по улице. У него за спиной завывания попрошайки звучали отчаянным эхом:

— Ма-а-амы не-е-ет! Па-а-апы не-е-ет!

Лалджи в раздражении помотал головой. Мальчишка сколько угодно мог кричать о деньгах, однако за ним он не потащился. Никакой это не настоящий попрошайка. Работает от случая к случаю, скорее всего на мысль его натолкнули какие-нибудь чужаки, забредшие в городок и проявившие щедрость к нищему светловолосому ребенку. Ученые из «Агро-Гена» или «Растениевода Среднего Запада» и прочие аграрники охотно проявляют к горожанам в провинции показную щедрость.

Сквозь дыры в убогих постройках Лалджи снова мельком увидел буйную поросль «СоиПРО» и «Хай-Роста». Все эти выставленные напоказ калории пробуждали в воображении волнующие фантазии о том, как можно было бы загрузить баржу и отправить ее вниз по течению, минуя шлюзы, в Сент-Луис или Новый Орлеан, в пасти заждавшихся мегадонтов. Напрасные мечты, конечно, зато зрелище изумрудных полей являлось более чем достаточным доказательством, что ни у одного ребенка здесь нет оснований попрошайничать. Только не рядом с «СоейПРО». Лалджи снова с неодобрением покачал головой и свернул на тропинку, зажатую между двумя домами.

В темном переулке тек едкий ручей из отработанных «всепогодных» масел. Пара чеширцев, прятавшихся в безлюдном месте, бросилась прочь и исчезла, растворившись в ярком солнечном свете. Здесь же, привалившись к своим видавшим виды соседям, стояла кинетическая мастерская, добавляющая запаха навоза и животного пота к вони «всепогодных». Лалджи навалился на дощатую дверь мастерской и протиснулся внутрь.

Солнечный свет пронзал сладко пахнущий навозом сумрак ленивыми золотыми лучами. На одной стене висело два раскрашенных вручную плаката, кое-где оторванных, но все еще читаемых. «Неучтенные калории означают голодающие семьи!» «Мы следим за отчислениями и использованием права на интеллектуальную собственность!» Фермер с семейством таращился пустыми глазами поверх суровых слов. За распространение этих плакатов платили «Чистые Калории». На другом плакате красовался коллаж из торговой марки «Агро-Гена», сжатых пружин, зеленых рядов «СоиПРО», залитых солнечным светом, и улыбающихся детишек среди слов «Мы обеспечиваем мир энергией!» Лалджи с кислым видом изучил плакаты.

— Уже вернулся? — Владелец мастерской вышел из намоточной, вытирая руки о штаны и смахивая грязь и солому с ботинок. Он посмотрел на Лалджи. — Запаса моих пружин оказалось недостаточно. Пришлось лишний раз кормить мулов, чтобы набрать тебе джоулей.

Лалджи пожал плечами, он ожидал, что в последнюю минуту хозяин начнет торговаться, точно так же, как делал обычно Шри-рам, поэтому из любопытства напустил на себя оскорбленный вид.

— Ну? И сколько?..

Хозяин покосился на Лалджи, потом втянул голову в плечи, его тело будто приготовилось к обороне.

— П-пять сотен. — Голос его сорвался, как будто кляп собственной поразительной алчности оцарапал ему горло.

Лалджи нахмурился и дернул себя за ус. Неслыханно. Калории еще даже не перевезли. Городок купается в энергии. И, несмотря на висящие в мастерской добропорядочные плакаты, то, что калории, питающие эту кинетическую мастерскую, были должным образом учтены, вызывало сильные сомнения. Только не при непосредственной близости от нее вводящих в искушение зеленых полей. Шрирам часто говорил, что использовать учтенные калории — все равно что швырять деньги в компостную яму.

Лалджи еще раз дернул себя за ус, соображая, сколько следует заплатить за джоули, не привлекая к себе чрезмерного внимания. Должно быть, богачи регулярно посещают этот городишко, раз хозяина мастерской обуяла такая алчность. Почти наверняка какие-нибудь ответственные за калории лица. Очень может быть. Городок расположен близко к центру. Может быть даже, этот самый город участвует в выращивании главных драгоценностей для энергетической монополии «Агро-Ген». Но все равно не все, кто проезжает через город, настолько богаты.

— Две сотни.

Хозяин облегченно заулыбался, показывая кривые желтые зубы: его вина сделалась очевидной, когда Лалджи начал торговаться.

— Четыре.

— Две. Я могу стать на якорь на реке, и мои собственные намотчики сделают ту же работу.

Хозяин засопел:

— На это уйдут недели. Лалджи пожал плечами:

— Время у меня есть. Можешь впустую слить джоули обратно в свои пружины. Я сам сделаю всю работу.

— У меня семья, которую нужно кормить. Три?

— У тебя под боком столько калорий, сколько и некоторым богатым семьям в Сент-Луисе не снилось. Две.

Хозяин угрюмо покачал головой, но повел Лалджи в намоточную. Навозная мгла сгустилась. Огромные, в два раза выше человеческого роста, барабаны, хранящие кинетическую энергию, стояли в темном углу, грязь и навоз налипли на их точные, высокой емкости, сжатые пружины. Солнечные лучи проникали в зияющие дыры в крыше, там, где из нее выдуло ветром дранку. Лениво шевелились ошметки навоза.

Полдюжины гипертрофированных мулов механически выполняли свой нудный труд, их ребра медленно вздымались, на боках виднелись соленые разводы от пота, которым они истекали, заводя лодочные пружины Лалджи. Они выдували воздух через ноздри; внезапно донесшийся запах Лалджи встревожил их, и их толстые ноги замерли. Мышцы, похожие на булыжники, проступили на костлявых телах, когда они остановились. Животные смотрели на Лалджи обиженно, почти разумно. Один мул показал крепкие желтые зубы, похожие на зубы хозяина.

На лице Лалджи отразилась досада.

— Покорми их.

— Я уже кормил.

— У них все кости видны. Если хочешь получить с меня деньги, покорми еще раз.

Хозяин возмутился:

— Они и не должны быть жирными, они должны заводить твои чертовы пружины. — Но все-таки кинул по две горсти «СоиПРО» в кормушки.

Мулы засунули головы в корзинки, истекая слюной и постанывая от вожделения. В своем нетерпении один мул пошел было вперед по кругу, передавая энергию опустошенным пружинам мастерской, но потом, кажется, понял, что от него не требуется работы и он может есть без всяких помех.

— Они просто не созданы для того, чтобы жиреть, — пробормотал хозяин мастерской.

Лалджи чуть улыбнулся, отсчитывая пачку банкнот и передавая деньги хозяину. Тот снял заведенные пружины Лалджи с намоточных барабанов и поставил рядом с невольниками-мулами. Лалджи поднял одну пружину, охнув под ее тяжестью. Ее масса осталась точно такой же, как когда он принес ее в кинетическую мастерскую, но сейчас она, кажется, почти вибрировала от заключенного в ней труда мулов.

— Помочь?

Хозяин не сдвинулся с места. Он косился на кормушки мулов, все еще прикидывая, не удастся ли помешать их трапезе.

Лалджи тянул с ответом, наблюдая, как мулы приканчивают остатки своих калорий.

— Нет. — Он снова взвалил на себя пружину, ухватившись поудобнее. — За остальными придет мой помощник.

Повернувшись к двери, он услышал, как хозяин оттаскивает от мулов кормушки, а они ворчат, сражаясь за провизию. И в который раз Лалджи пожалел, что вообще согласился на эту поездку.


Предложение исходило от Шрирама. Они сидели под навесом на крыльце дома Лалджи в Новом Орлеане, сплевывая сок бетеля в сточную канаву в переулке, глядя, как льет дождь, и играя в шахматы. Вдалеке, в сером утреннем свете, мелькали велорикши и просто велосипедисты, проблески зеленого, красного и синего, проезжающие мимо входа в переулок в своих блестящих от дождя, зерненых полимерных пончо.

Игра в шахматы была многолетней традицией, ритуалом, который свершался, если Лалджи бывал в городе, а у Шрирама появлялась возможность оставить на время свою маленькую кинетическую компанию, занимавшуюся взведением домашних и лодочных пружин. Между ними существовала добрая дружба, ставшая еще и плодотворной, когда Лалджи добыл неучтенные калории, которым предстояло кануть в пасти голодного мегадонта.

Оба они играли в шахматы не слишком хорошо, и поэтому партии часто сводились к серии обменов, совершаемых в головокружительной последовательности, к непрерывному уничтожению, в результате которого поле с еще недавно аккуратно расставленными фигурами представляло собой картину полного разорения, и оба оппонента изумленно моргали, пытаясь сообразить, стоило ли подобное безобразие баталии. И вот после одного из такого «зуб за зуб» разгромов Шрирам спросил Лалджи, может ли тот подняться вверх по реке. Выше южных штатов.

Лалджи помотал головой и сплюнул кроваво-красный сок бетеля в выходящую из берегов сточную канаву.

— Нет. Невыгодно заходить так далеко. Слишком много джоулей придется потратить. Пусть лучше калории сами плывут ко мне.

Лалджи с удивлением заметил, что у него до сих пор сохранился ферзь. Он взял им пешку.

— А если вся потраченная энергия будет оплачена? Лалджи засмеялся, дожидаясь, пока Шрирам сделает свой ход.

— Это кем? «Агро-Геном»? Полицейскими, охраняющими интеллектуальную собственность? Только их лодки ходят так далеко по течению и против него.

Он нахмурился, осознав, что его ферзю теперь угрожает оставшийся конь Шрирама.

Шрирам молчал, не прикасаясь к фигурам. Лалджи оторвал взгляд от доски и изумился серьезности лица Шрирама.

— Я заплачу. Я сам и кое-кто еще. Есть один человек, которого некоторые из нас хотели бы доставить на юг. Весьма необычный человек, — произнес Шрирам.

— Так отчего бы не отправить его на юг на гребном судне? Вверх по реке идти дорого. Сколько уйдет гигаджоулей? Мне придется заменить лодочные пружины, и что тогда скажет мне полицейский патруль? «Куда это ты направляешься, странный индиец, на своей маленькой лодчонке с таким количеством пружин? Собираешься в дальнее путешествие? А с какой целью?» — Лалджи покачал головой. — Пусть этот человек сядет на паром, наймет баржу. Дешевле обойдется, разве нет? — Он махнул рукой на шахматную доску. — Твой ход. Тебе предстоит взять мою королеву.

Шрирам задумчиво наклонял голову то в одну сторону, то в другую, но не спешил продолжить игру.

— Дешевле, да…

— Но?..

Шрирам пожал плечами:

— Быстрая маленькая лодка привлечет к себе меньше внимания.

— Что же это за человек такой?

Шрирам внезапно воровато огляделся вокруг. Метановые лампы светились голубыми призрачными огоньками за закрытыми, испещренными каплями дождя окнами соседей. Дождь ручьями стекал по окрестным крышам, выбивал мокрую дробь в пустом переулке. Чеширец взывал к подруге откуда-то из мокроты, едва слышный за шумом текущей воды.

— Крео сейчас дома?

Лалджи удивленно поднял брови:

— Он отправился в спортзал. А что такое? Какое это имеет значение?

Шрирам пожал плечами и смущенно улыбнулся:

— Кое-что должно оставаться только между старыми друзьями. Людьми, связанными крепкими узами.

— Крео работает со мной много лет.

Шрирам что-то неразборчиво пробурчал, снова огляделся вокруг и вытянулся вперед, понизив голос, вынуждая и Лалджи податься ближе.

— Есть один человек, которого очень хотели бы найти энергетические компании. — Он постучал по своей лысеющей голове. — Очень умный человек. Мы хотим ему помочь.

Лалджи втянул воздух сквозь зубы:

— Потрошитель генов?

Шрирам избегал смотреть в глаза Лалджи.

— В некотором смысле. Специалист по калориям. Лалджи скроил гримасу отвращения:

— Еще одна причина не участвовать в этом деле. Я не имею ничего общего с этими убийцами.

— Нет, нет. Разумеется, нет! Однако же… когда-то ты привез с собой грандиозную вывеску, разве не так? Несколько смазанных жиром пальм, таких скользких, и ты въехал в город, и Лакшми2 вдруг улыбнулась тебе, этакому энергетическому разбойнику, и вот теперь ты торговец антиквариатом. Какие поразительные перемены!

Лалджи пожал плечами:

— Мне повезло. Я знал одного человека, который помог мне пройти шлюзы.

— Так в чем дело? Повтори это.

— Если за ним охотятся энергетические компании, дело будет опасным.

— Но не невыполнимым. Шлюзы пройти легко. Гораздо легче, чем провезти нелицензированное зерно. Или что-нибудь такое же огромное, как вывеска. А это будет просто человек. Ни одна ищейка им ничуть не заинтересуется. Посадишь его в бочку. Все пройдет легко. А я оплачу. Все твои джоули и еще сверху.

Лалджи пожевал орех бетеля, сплюнул красным, снова сплюнул, размышляя.

— А какую пользу получит от этого специалиста по калориям такой второстепенный владелец кинетической компании, как ты? Потрошители генов охотятся на большую рыбу, мелкая рыбешка их не интересует.

Шрирам улыбнулся с несчастным видом и пожал плечами, словно осуждая себя самого.

— Тебе не кажется, что в один прекрасный день «Ганеша Кинетик» может стать крупной компанией? Вторым «Агро-Геном», может быть?

Они оба засмеялись над этим абсурдным предположением, и Шрирам сменил тему.


Полицейский с собакой преградил Лалджи путь, когда тот подходил к своей лодке, неся заведенную пружину. Псина ощетинилась при его приближении и рванулась с поводка, ее тупой нос подрагивал от желания добраться до него. Патрульный из службы по охране интеллектуальной собственности с трудом сдерживал собаку.

— Нужно тебя обнюхать.

Снятая каска уже лежала на траве, но он все равно обливался потом, запакованный в серый бронежилет и с навешенным на него тяжелым пружинным ружьем и патронташем.

Лалджи застыл. Звериный рык раздался откуда-то из глубины глотки, и собака двинулась вперед. Она обнюхала его одежду, скаля жадные зубы, обнюхала еще раз, затем черная шерсть вокруг шеи начала переливаться синим, она расслабилась и вильнула купированным хвостом. Села. Розовый язык вывалился из улыбающейся пасти. Лалджи кисло улыбнулся собаке в ответ, радуясь, что не везет с собой контрабандных калорий и ему не придется разыгрывать пантомиму послушания, когда патрульный потребует квитанции, и не придется доказывать, будто бы за зерно уплачены все пошлины и все лицензии на руках.

Когда собака поменяла цвет, патрульный тоже несколько расслабился, но все равно внимательно рассмотрел Лалджи, отыскивая в нем сходство с какой-нибудь хранящейся в памяти фотографией. Лалджи терпеливо ждал, знакомый с правилами проверки. Многие пытались присвоить честные прибыли «Агро-Гена» и ему подобных компаний, но, насколько было известно Лалджи, он не числился в картотеках полиции по охране интеллектуальной собственности. Он — торговец антиквариатом, имеющий дело с хламом предыдущего столетия, а не какой-нибудь энергетический бандит, чье изображение хранится в корпоративных фотоархивах.

Наконец патрульный махнул, чтобы он проходил. Лалджи вежливо кивнул и пошел вниз по ступеням к невысокому речному причалу, где стояла его узкая лодка. По реке проползали неуклюжие зерновые баржи, низко сидящие в воде под тяжестью груза.

Движение на реке, хотя и достаточно интенсивное, не могло сравниться с тем, что творилось во время сбора урожая. Тогда калории, выдоенные из таких городков, как этот, заполняли всю Миссисипи вниз по течению. Баржи перекрывали главные потоки речной системы в Миссури, Иллинойсе, Огайо, забивали тысячи мелких рек. Некоторые из этих калорий отправлялись только до Сент-Луиса, где их пожирали мегадонты, отрыгивая джоули, но остальные, основной поток, шли до Нового Орлеана, где ценное зерно грузили на клиперы и дирижабли крупных энергетических компаний. Оттуда они отправлялись по всей земле с попутными ветрами или по морю, чтобы поспеть обратно к следующему посевному сезону и чтобы весь мир продолжал есть.

Лалджи посмотрел, как медленно проходят мимо баржи, перегруженные, раздутые от своего богатства, затем подхватил заведенную пружину и спрыгнул на борт лодки.

Крео лежал на палубе в той же позе, в какой Лалджи оставил его, мускулистое тело намазано маслом и сверкает под солнцем: светловолосый Арджуна,3 ожидающий славной битвы. Разделенные на косички волосы, цвета спелой пшеницы, рассыпались вокруг головы нимбом, привязанные к концам косичек кости лежали, будто фишки, брошенные гадателем, на горячей палубе. Он не шевельнулся, когда Лалджи спрыгнул на палубу. Лалджи встал перед Крео, мешая тому загорать. Молодой человек медленно открыл голубые глаза.

— Поднимайся. — Лалджи опустил свою ношу на мускулистый живот Крео.

Крео шумно выдохнул и обхватил пружину руками. Он легко сел и переложил тяжесть на палубу.

— А остальные пружины заведены?

Лалджи кивнул. Крео взял пружину и пошел вниз по узкому трапу в машинное отделение. Когда он вернулся, вставив пружину в зубчатую передачу двигателя, то заявил:

— Твои пружины полное дерьмо, все без исключения. Не понимаю, почему ты не поставил что-нибудь побольше. Нам приходится заново заводить их каждые — сколько? — двадцать четыре часа? А на паре больших пружин мы бы прошли весь путь.

Лалджи угрюмо посмотрел на Крео и мотнул головой в сторону патрульного, который все еще стоял на берегу реки, глядя на них сверху. Лалджи заговорил, понизив голос:

— И что мы потом скажем властям Среднего Запада, когда поднимемся вверх по реке? Когда все их патрульные начнут приставать с вопросом, куда это мы собрались. Будут ходить тут, интересуясь, зачем это нам такие большие пружины. И какие это у нас дела выше по течению? — Он покачал головой. — Нет, ни в коем случае. Так лучше. Маленькая лодка, небольшое расстояние, кому тогда какое дело до Лалджи и его глупого белобрысого помощника? Никому. Нет, уж лучше так.

— Ты всегда был дешевкой. Лалджи покосился на Крео.

— Тебе еще повезло, что ты не ходил по реке сорок лет назад. Тогда тебе пришлось бы грести вверх по течению вручную, вместо того чтобы бездельничать, предоставляя выполнять всю работу чудесным заводным пружинам! Вот тогда мы посмотрели бы, на что годятся твои мускулы.

— Если бы мне повезло, я родился бы во времена экспансии и мы до сих пор использовали бы бензин!

Лалджи хотел что-то возразить, но мимо них прошла патрульная лодка, оставляя за кормой глубокий след. Крео метнулся к тайнику, где у них хранились пружинные ружья. Лалджи кинулся вслед за ним и захлопнул крышку тайника.

— Они не за нами!

Крео уставился на Лалджи, какое-то мгновение не понимая, затем облегченно выдохнул. Он отошел от спрятанных ружей. Лодка с патрулем прошла вверх по реке, половина ее палубы была занята массивными высокоточными заведенными пружинами, накопленные джоули так и лились от высвобождающихся молекул. Оставленная лодкой пенная волна раскачала их суденышко. Лалджи ухватился для равновесия за фальшборт, а патрульная лодка уменьшилась до размеров пятна и затем исчезла за растянувшимися цепью баржами, заслоняющими обзор.

Крео выругался вслед лодке:

— Я бы запросто их снял. Лалджи глубоко вздохнул:

— И нас бы перебили.

Он взглянул на берег: заметил ли патрульный, как они запсиховали? Патрульного не было видно. Лалджи мысленно вознес благодарности Ганеше.4

— Не люблю, когда они болтаются поблизости, — сетовал Крео. — Они похожи на муравьев. На последнем шлюзе их было четырнадцать. Еще один здесь на берегу. И теперь лодки.

— Мы сейчас в центре энергетической житницы. Ничего удивительного.

— Ты сделаешь на этой поездке кучу денег?

— А почему тебя это интересует?

— Просто ты никогда раньше не брался за такую рискованную работу. — Крео вскинул руку, указывая на город, на возделанные поля, на грязную широкую реку и массивные баржи, перегораживающие ее. — Никто не поднимается так высоко по течению.

— Моей выручки хватает на то, чтобы платить тебе. Это все, что тебе следует знать. А теперь отправляйся за остальными пружинами. Когда ты слишком много думаешь, у тебя мозги размягчаются.

Крео с сомнением покачал головой, но перепрыгнул на причал и пошел вверх по лестнице к кинетической мастерской. Лалджи отвернулся к реке. Тяжело вздохнул.

Патрульная лодка была первым звоночком. Крео слишком уж рвется в драку. Им просто повезло, что они не превратились в куски рваного мяса, расстрелянные из пружинных ружей патрульных. Он устало покачал головой, вспоминая, был ли он хоть когда-нибудь таким же безрассудно самоуверенным, как Крео. Едва ли. Даже когда был мальчишкой. Наверное, Шрирам прав. Даже если Крео и заслуживает доверия, он все равно опасен.

Караван барж, груженных «тотально-питательной пшеницей», прополз мимо. Счастливые снопы с их логотипа улыбались по всей грязной реке, обещая «здоровое завтра» заодно с фолатами, витамином В и свиным белком. Еще одна патрульная лодка пронеслась по реке, виляя между баржами. Находившиеся на ее борту патрульные холодно оглядели Лалджи, скользя мимо. У Лалджи по коже пошли мурашки. Стоит ли овчинка выделки? Если бы он как следует подумал, его чутье дельца — взращенное в нем тысячелетним существованием кастового общества — сказало бы ему. «нет». Однако была еще Гита. Когда каждый год на Дивали5 он подсчитывал свои долги, разве он мог сосчитать все, что задолжал ей? Как можно расплатиться за то, что стоит больше всех прибылей, полученных за всю жизнь?

«Питательная пшеница» неуклюже проползла мимо, бездумно призывая и не давая ответа.

— Ты хотел знать, есть ли что-то такое, что стоит твоего путешествия вверх по реке.

Лалджи с Шрирамом стояли в намоточной «Ганеша Кинетик», наблюдая, как попавшая не по адресу тонна «Супервкуса» обращается в джоули. Пара мегадонтов Шрирама трудилась над мотальными веретенами; громоздкие и неповоротливые, они обращали только что переработанные калории в кинетическую энергию, закручивая главные резервные пружины мастерской.

Прити и Биди. Массивные создания едва ли напоминали слонов, которые некогда снабдили их образцами своих ДНК. Потрошители генов воплотили в них идеально сбалансированное сочетание мускулатуры и аппетита с одной-единственной целью: поглощать калории и безропотно выполнять чудовищные объемы работы. Исходящий от них запах стоял повсюду. Мегадонты двигались с трудом.

«Животные стареют», — подумал Лалджи, и вслед за этой мыслью пришла другая: он и сам стареет. Каждое утро он находил новые седые волоски в усах. Он, естественно, выдирал их, но на их месте все время вырастали новые. А теперь еще и суставы стали болеть по утрам. Да и у самого Шрирама голова блестела, как полированное дерево. Он когда-то успел облысеть. Жирный и лысый. Лалджи не понимал, когда они умудрились сделаться такими старыми.

Шрирам повторил вопрос, и Лалджи отмахнулся от своих мыслей.

— Нет, мне ничего не нужно вверх по течению. Это вотчина энергетических компаний. Я уже смирился с тем, что ты развеешь мои останки над Миссисипи, а не над священным Гангом, но я не настолько сильно стремлюсь в следующую жизнь, чтобы позволить своему телу болтаться по волнам где-нибудь в Айове.

Шрирам нервно заломил руки и огляделся. Он понизил голос, хотя равномерного стона шпинделей было вполне достаточно, чтобы заглушить любой звук.

— Прошу тебя, друг, есть люди… которые хотят… убить этого человека.

— А меня это должно волновать? Шрирам успокаивающе замахал руками:

— Он знает, как делать калории. «Агро-Ген» мечтает до него добраться, и очень сильно. То же самое и «Чистые Калории». Он отрекся от них и всех подобных компаний. Его интеллект дорогого стоит. Он нуждается в ком-то надежном, кто мог бы переправить его вниз по реке. Кто не дружен с патрулями.

— И раз он враг «Агро-Гена», я должен ему помогать? Какой-нибудь бывший компаньон клики из Де-Мойна? Какой-то экс-добытчик калорий, руки которого в крови, и ты думаешь, что он поможет тебе делать деньги?

Шрирам покачал головой:

— Ты говоришь так, будто этот человек нечистый.

— Мы говорим о потрошителе генов, верно? Разве он может обладать какой-то моралью?

— Он генетик. Не потрошитель генов. Генетики дали нам мегадонтов. — Он махнул на Прити и Биди. — А мне — средства к существованию.

Лалджи развернулся к Шрираму:

— Так ты, значит, находишь утешение в подобных смысловых тонкостях? Ты, человек, погибавший от голода в Ченнаи, когда все зерно было заражено генерированным «Ниппоном» долгоносиком? Когда земля превратилась в алкоголь? Когда «Ю-Текс», «Хай-Рост» и все прочие культуры пришлись так кстати? Ты, кто с остальными торчал в порту, когда прибыло зерно, и видел, как его огородили и приставили охрану в ожидании, когда явятся люди с деньгами, чтобы его купить? Что общего может быть у меня с подобными людьми? Да я скорее плюну ему в глаза, этому специалисту по калориям. Да пусть его схватят черти из «Чистых Калорий», вот что я скажу!


Город оказался ровно таким, как описывал Шрирам. Тополя и ивы росли по берегам реки, а над ними висели остатки моста, кое-где над водой еще виднелась призрачная паутина поломанных ферм и обвалившихся опор. Лалджи с Крео глядели на ржавеющую конструкцию, паучью сеть из стали, кабелей и бетона, плавно уходящую в воду.

— Как ты думаешь, сколько можно взять за сталь? — спросил Крео.

Лалджи кинул в рот горсть семечек подсолнуха «Пест-Резист» и принялся разминать их зубами. Он сплевывал шелуху, одну за другой, в реку.

— Немного. Слишком много энергии уйдет на то, чтобы вытащить, а потом переплавить. — Он помотал головой и в очередной раз сплюнул. — Слишком убыточно связываться со сталью. Лучше использовать фастгенное твердое дерево или «всепогодные».

— Но ими не покрыть такого расстояния. Сейчас такого не делают. Разве что в Де-Мойне. Я слышал, они там жгут уголь.

— И еще у них электрические фонари, которые горят всю ночь, и компьютеры размером с дом. — Лалджи махнул рукой, решив сменить тему, и отвернулся, чтобы закончить швартовку. — Кому теперь нужен такой мост? Убыточно. Паром с мулом послужат не хуже.

Он спрыгнул на берег и полез вверх по разрушенным ступеням, уводящим от реки. Крео пошел за ним.

На вершине крутого подъема начинался разрушенный пригород. Построенный, чтобы обслуживать большие города далеко за рекой, когда поездки были делом обычным, а бензин — дешевым, сейчас пригород достиг последней стадии разрушения. Никчемный город, выстроенный из дешевых материалов, быстротечный, как вода, и легко оставленный, когда ездить из него на работу стало слишком накладно.

— Что, черт возьми, это за место? — спросил Крео. Лалджи цинично улыбнулся. Он кивнул на зеленые поля за рекой, до самого горизонта поросшие «СоейПРО» и «Хай-Ростом».

— Настоящая колыбель цивилизации, а? «Агро-Ген», «Растениевод Среднего Запада», «Чистые Калории», у всех здесь поля.

— Правда? Тебя это волнует?

Лалджи развернулся и поглядел на караван барж, идущий вниз по течению; с высокого берега они уже не казались такими чудовищно громадными.

— Если бы мы смогли превратить все эти калории в безликие джоули, то сделались бы богачами.

— Давай мечтай дальше. — Крео глубоко вдохнул и потянулся. У него в спине хрустнуло, и он поморщился от этого звука. — Я теряю форму, когда так долго правлю лодкой. Надо мне было остаться в Новом Орлеане.

Лалджи удивленно поднял брови:

— Тебе не нравится наше путешествие? — Он указал на реку. — Где-то там, может быть, на этих самых акрах, «Агро-Ген» создал «СоюПРО». И все кругом думали, какие они замечательные люди. — Он поморщился. — А потом пришел долгоносик, и вдруг всем оказалось нечего есть.

Крео скорчил рожу:

— Я не вникаю во все эти тайные заговоры.

— Ты даже не родился, когда это произошло. — Лалджи развернулся и повел Крео в разрушенный пригород. — Зато я помню. Ничего подобного никогда раньше не случалось.

— Монокультуры. Они уязвимы.

— «Басмати»6 не был монокультурой! — Лалджи махнул рукой назад, на зеленые поля. — «СояПРО» — монокультура. «Чистые Калории» — монокультура. Потрошители генов создают монокультуры.

— Как скажешь, Лалджи.

Лалджи мелком взглянул на Крео, пытаясь понять, собирается ли молодой человек продолжать спор, но тот внимательно оглядывал разрушенную улицу, и Лалджи ничего больше не сказал. Он пошел дальше по улице, следуя заученным указаниям.

Все улицы были нелепо широкие и совершенно одинаковые, такие просторные, что по ним могло бы запросто пройти стадо мегадонтов. Двадцать велорикш легко проехали бы по таким улицам бок о бок, а этот город был всего лишь вспомогательным пригородом. После такой мысли Лалджи побоялся размышлять дальше на тему, как сильно изменилась жизнь.

Ватага детишек наблюдала за ними из дверного проема разрушенного дома. Половины досок в нем не хватало, оставшаяся половина была разбита и торчала из фундамента, как кости скелета, с которого содрали все мясо.

Крео показал детям свое пружинное ружье, и они разбежались. Он выругался вслед удаляющимся фигурам.

— Какого лешего мы здесь ищем? Ты охотишься за какой-то очередной древностью?

Лалджи пожал плечами:

— Ну, говори уже. Все равно через пару минут мне придется тащить это на борт. К чему такие тайны?

Лалджи взглянул на Крео:

— Тебе ничего не придется тащить. Это человек. Мы ищем одного человека.

Крео недоверчиво хмыкнул. Лалджи не удосужился ответить.

Они подошли к перекрестку. Посреди дороги лежал старый разбитый светофор. Вокруг него, сквозь асфальт, пробивалась уже отцветшая трава. Торчали желтые головки одуванчиков. На другой стороне перекрестка поднималось высокое кирпичное здание, руины культурного очага, продолжающего стоять, выстроенного из лучших материалов, чем дома, которые он обслуживал.

Чеширец промчался по зарослям сорняков. Крео попытался его подстрелить. Промазал.

Лалджи изучал кирпичное здание.

— Это здесь.

Крео проворчал что-то и выстрелил в другого промелькнувшего чеширца.

Лалджи подошел рассмотреть разбитый светофор, из праздного интереса пытаясь понять, стоит ли он чего-нибудь. Светофор был ржавый. Лалджи медленно обошел вокруг него, прикидывая, не прихватить ли что-нибудь с собой вниз по реке. В некоторых руинах периода экспансии до сих пор сохранились ценные предметы. В таком же вот месте он нашел вывеску «Коноко», в пригороде, который вскоре поглотили поля «СоиПРО». Вывеска сохранилась идеально, очевидно, она никогда не висела под открытым небом и не стала жертвой разъяренных толп во время энергетического уплотнения. Он продал ее представителю «Агро-Гена» более чем за целый контрабандный груз «Хай-Роста».

Женщину из «Агро-Гена» вывеска развеселила. Она повесила ее на стену в окружении менее значительных артефактов эпохи экспансии: пластиковых стаканов, компьютерных мониторов, фотографий с несущимися автомобилями, ярко раскрашенными детскими игрушками. Она повесила вывеску на стену, а затем отошла, пробормотав, что, судя по всему, это была мощная компания… даже международная. Международная.

Она произнесла это слово почти с сексуальным вожделением, разглядывая красочный полимер. Международная.

На какой-то миг Лалджи захватила представшая перед ней картина: компания, добывающая энергию в самых удаленных частях планеты и продающая ее еще дальше спустя какое-то время, компания, у которой покупатели и инвесторы — со всех континентов, а ее представители пересекают часовые пояса так же привычно, как Лалджи переходит улочку, чтобы навестить Шрирама.

Женщина из «Агро-Гена» повесила вывеску на стену, как голову трофейного мегадонта, и в этот момент, находясь рядом с предметом, олицетворяющим самую мощную энергетическую компанию на свете, Лалджи ощутил вдруг острую тоску из-за того, насколько измельчало человечество.

Лалджи стряхнул с себя воспоминания и снова медленно оглядел перекресток, отыскивая признаки присутствия его будущего пассажира. Полным-полно чеширцев резвилось на руинах, их дымные мерцающие тела вспыхивали на солнце и исчезали в тени. Крео снова взвел пружину ружья и выбросил облако дисков. Мерцание дернулось и застыло, превратившись в тусклые, черно-бело-рыжие кровавые ошметки.

Крео снова перезарядил пружинное ружье.

— Так где этот тип?

— Думаю, он появится. Если не сегодня, то завтра или через день.

Лалджи поднялся по ступеням культурного центра и протиснулся между створками дверей. Внутри не было ничего, кроме пыли, сумрака и птичьего помета. Он отыскал лестницу и поднимался по ней, пока не нашел разбитое окно, из которого можно было выглянуть. Порыв ветра загромыхал рамой окна и дернул Лалджи за усы. Пара ворон кружила в голубом небе. Внизу Крео перезарядил ружье и выстрелил в очередного мерцающего чеширца. В ответ раздалось сердитое мяуканье. Кровавые пятна расползались по поросшей сорняками мостовой, стайка животных пустилась наутек.

Вдалеке окраины пригорода уже перетекали в поля. Его время сочтено. Скоро дома запашут, и все здесь покроет безупречный ковер «СоиПРО». История пригорода, пусть глупая и быстротечная, позабудется, растоптанная под пятой идущего маршем энергетического развития. Небольшая потеря с точки зрения здравого смысла, однако же где-то в глубине души Лалджи коробило от мысли о стирании времени. Он слишком много времени потратил, пытаясь вспомнить Индию своего детства, чтобы испытывать удовольствие от ее исчезновения. Он спустился по запыленной лестнице обратно к Крео.

— Никого не нашел?

Лалджи покачал головой. Крео хмыкнул и выстрелил в очередного чеширца, чуть не попал. Он хорошо стрелял, только едва видимые животные представляли собой нелегкую мишень. Крео взвел пружину и снова выстрелил.

— С ума сойти, сколько здесь чеширцев!

— Здесь их некому истреблять.

— Хочу забрать шкурки и отвезти их в Новый Орлеан.

— Только не на моей лодке.

Многие из мерцающих животных разбежались, наконец сообразив, на что способен их враг. Крео снова взвел пружину и прицелился в дрожащий огонек дальше по улице.

Лалджи с благодушным видом наблюдал.

— Ни за что не попадешь.

— Смотри. — Крео старательно целился. На них упала чья-то тень.

— Не стреляйте!

Крео развернулся вместе с ружьем. Лалджи замахал на него рукой:

— Стой! Это он!

Вновь прибывший оказался худощавым стариком, лысым, если не считать засаленного седого пуха и бровей, тяжелая нижняя челюсть густо заросла щетиной. Грязная и изодранная мешковина прикрывала его тело, в запавших глазах светилось некое знание, пробудившее в Лалджи давнее воспоминание о виденном когда-то садху,7 посыпанном пеплом, все это — спутанные волосы, пренебрежение к одежде, отстраненность во взгляде — результат просветленности. Лалджи прогнал от себя воспоминание. Этот человек вовсе не святой старец. Просто человек, к тому же потрошитель генов.

Крео снова прицелился в далекого чеширца.

— На юге я получил бы по голубой банкноте за каждого убитого зверя.

— Здесь вам никто ничего не заплатит, — сказал старик.

— Верно, но это же вредители.

— Не их вина, что мы сделали их слишком совершенными. — Старик неуверенно улыбнулся, словно примеряя новое выражение лица. — Прошу вас — Он опустился перед Крео на колени. — Не стреляйте.

Лалджи положил руку на пружинное ружье Крео.

— Оставь чеширцев в покое.

Крео нахмурился, но все-таки разрядил механизм, раздался вздох высвободившейся энергии.

Специалист по калориям произнес:

— Я Чарльз Бауман. — Он выжидающе смотрел на них, будто надеясь быть узнанным. — Я готов. Я могу ехать.


Гита умерла, теперь Лалджи был в этом уверен.

Временами он притворялся, будто может быть иначе. Притворялся, будто она могла обрести какую-то новую жизнь, даже после того, как он уехал.

Но она умерла, и он был в этом уверен.

Это был его тайный позор. Один из наростов на его жизни, приставший к нему, словно собачье дерьмо к ботинкам, умаляющий его в собственных глазах; как и тот случай, когда он кинул камень и разбил голову мальчику, без всякой причины, просто посмотреть, сможет ли, или когда он выкапывал из земли зерна и съедал одно за другим, слишком оголодавший, чтобы с кем-то делиться. А потом была Гита. Вечно была Гита. И то, как он бросил ее и уехал, чтобы жить поближе к калориям. И то, как она стояла в доках и махала, когда он отчаливал, хотя она сама оплатила его переезд.

Он помнил, как догонял ее, когда был маленьким, следуя за шуршанием шальвар-камиза,8 а она мчалась впереди, волосы черные и черные глаза и белые-пребелые зубы. Он не знал, действительно ли она была так красива, как он помнил. В самом ли деле ее умащенная черная коса блестела так, как ему казалось, когда она сидела с ним в темноте, рассказывая истории об Арджуне и Кришне,9 Раме10 и Ханумане.11 Как много всего потеряно! Он задумывался иногда, правильно ли он помнит ее лицо, или же он подменил его лицом какой-нибудь болливудской актрисы12 со старого плаката, одного из древних плакатов, которые Шрирам держал в укромном месте в мастерской и ревностно оберегал от влияния света и воздуха.

Долгое время он думал, что вернется назад и отыщет ее. Что сможет ее накормить. Что станет посылать деньги и пищу на свою истребленную насекомыми родину, существующую ныне лишь в его воображении, в его снах, когда он в полусознательном состоянии бредил пустыней, черными и красными сари, женщинами в песках, их черными волосами и серебряными браслетами и голодом, — последние его воспоминания были полны голода.

Он фантазировал, что сумеет контрабандой перевезти Гиту через сверкающее море, поближе к бухгалтерам, высчитывающим квоты на сожжение калорий для всего мира. Поближе к калориям, как однажды сказала она сама, давным-давно. Поближе к людям, которые обеспечивали стабильные цены, учитывая возможные ошибки, и управляли энергетическим рынком, защищая его от переизбытка пищи. Поближе к этим маленьким божкам, в чьей власти, большей, чем у Кали,13 было разрушить мир.

Но теперь она уже умерла, либо от голода, либо от болезней, он был в этом уверен.

Уж не поэтому ли Шрирам обратился к нему? Шрирам знал о его жизни больше, чем кто-либо другой. Шрирам нашел его вскоре после его приезда в Новый Орлеан, узнал в нем своего соотечественника, не одного из индийцев, давно обосновавшихся в Америке, а того, кто говорит на диалектах деревень пустыни, кто все еще помнит, какой был страна до нашествия генномодифицированного долгоносика, листоверток и корневой гнили. Шрирам спал на полу рядом с ним, когда они оба работали в намоточных мастерских за одни лишь калории, и ничего больше, и были благодарны и за это, как будто бы они сами были модифицированными долгоносиками.

Естественно, Шрирам сумел подобрать слова, чтобы отправить его вверх по течению. Шрирам знал, как сильно он хочет привести в равновесие то, что его утратило.


Они шли за Бауманом по пустым улицам, сворачивали в сохранившиеся переулки, петляли между изъеденными термитами деревянными постройками, спотыкались о бетонные фундаменты и металлическую арматуру, слишком бесполезную, чтобы брать ее с собой, и слишком упрямую, чтобы проржаветь и рассыпаться. Наконец старик заставил их протиснуться между ободранными корпусами двух ржавых автомобилей. Пройдя между ними, Лалджи с Крео ахнули.

Подсолнухи качались у них над головами. Заросли широких плотных листьев хлестали по ногам. Сухие кукурузные стебли шуршали на ветру. Бауман обернулся на их удивленные возгласы, и его улыбка, сначала неуверенная, сделалась широкой от нескрываемого удовольствия. Он засмеялся и замахал, предлагая идти дальше, продираясь через сад из цветов, и трав, и еды, цепляясь своей драной мешковиной за высохшие кочаны капусты, на которых зрели семена, и путаясь в плетях канталуп. Крео с Лалджи пробирались сквозь заросли, огибая лиловые кусты баклажанов, помидоры с алыми круглыми плодами, шуршащие оранжевые перцы. Пчелы громко гудели между подсолнухами, тяжело нагруженные пыльцой.

Лалджи остановился среди зарослей и окликнул Баумана:

— Все эти растения, они не созданы?

Бауман остановился и пошел назад, вытирая с лица пот и овощной сок, улыбаясь:

— Ну, смотря что подразумевается под словом «созданные», но нет, эти растения не принадлежат ни одной энергетической компании. Некоторые из них — даже прямые наследники настоящих. — Он снова улыбнулся. — Или очень близкие родственники.

— Как же они выжили?

— Ах, это. — Он протянул руку и сорвал помидор. — Генномодифицированные долгоносики «Ниппона», листовертки или, может быть, цибискозные бактерии, вы это имеете в виду? — Он впился зубами в помидор, и сок брызнул на его заросший седой щетиной подбородок. — На многие сотни миль нет других наследников настоящих растений. Это островок в океане «СоиПРО» и «Хай-Роста». Они образуют вокруг непреодолимый барьер. — Он задумчиво посмотрел на сад и снова откусил кусок помидора. — Но теперь, когда приехали вы, разумеется, выживут лишь немногие из этих растений. — Он покивал Лалджи и Крео. — Вы принесли с собой какую-нибудь инфекцию, а большинство этих раритетов способно выжить только в полной изоляции. — Он сорвал еще один помидор и протянул его Лалджи. — Попробуйте.

Лалджи посмотрел на блестящую алую кожицу. Откусил кусочек и ощутил разом сладость и кислоту. Улыбаясь, он протянул помидор Крео, тот откусил кусок и поморщился от отвращения.

— Меня устраивает «СояПРО».

Он отдал помидор Лалджи, который с жадностью прикончил его.

Бауман улыбнулся аппетиту Лалджи:

— Думаю, вы достаточно пожилой человек, чтобы помнить, какой была настоящая еда. Можете есть до нашего отъезда, сколько захотите. Они все равно погибнут.

Он развернулся и снова побрел через заросший сад, отводя в стороны сухие кукурузные стебли властными движениями рук.

За садом стоял разрушенный дом, накренившийся так, будто на него сел мегадонт, прогнувшиеся стены были в дырах. Обрушившаяся крыша съехала набок, с одной стороны находился водоем, глубокий и спокойный; его гладь тревожили только водомерки. Была прорыта дренажная канава, чтобы направлять дождевую воду в пруд.

Бауман обогнул пруд по краю и исчез на ведущей вниз крошащейся лестнице. К тому времени, когда Лалджи с Крео нагнали его, он уже завел пружину фонарика, и его тусклая лампочка неровным светом заливала подвал, пока раскручивалась пружина. Он еще раз завел фонарик, озираясь кругом, потом нашарил спички и зажег лампу. Замоченный в растительном масле фитиль давал высокое пламя.

Лалджи осмотрел подвал. Здесь было пусто и сыро. Пара соломенных тюфяков лежала на разбитом бетонном полу. В углу находился компьютер, корпус красного дерева и крошечный экран поблескивали, ножной привод был истерт от частого употребления. У стены располагалась кухня, где на полках буфета во множестве выстроились банки с зерном, мешочки с продуктами свисали с потолка, чтобы до них не добрались грызуны.

Старик указал на стоящий на полу рюкзак:

— Вот мой багаж.

— А что делать с компьютером? — спросил Лалджи. Бауман хмуро посмотрел на машину:

— Ничего. Он мне не нужен.

— Но он стоит денег.

— Все, что мне требуется, заключено у меня в голове. Все, что есть в этой машине, идет от меня. Мой жир превратился в знания. Мои калории с помощью ножного привода перешли в анализ данных. — Он поморщился. — Иногда я гляжу на этот компьютер, и все, что вижу, — себя, сходящего на нет. Я когда-то был толстяком. — Он многозначительно покачал головой. — Я не стану по нему скучать.

Лалджи начал протестовать, но тут Крео вздрогнул и вскинул пружинное ружье:

— Здесь еще кто-то есть.

Лалджи увидел ее, пока Крео говорил: девушку, сидящую на корточках в углу, скрытую тенью, худенькое, внимательно глядящее веснушчатое создание со слипшимися каштановыми волосами. Крео со вздохом опустил ружье.

Бауман помахал рукой:

— Выходи, Тази. Это те люди, о которых я тебе рассказывал.

Лалджи пытался понять, сколько времени она просидела вот так, в темноте подвала, дожидаясь. Она производила впечатление существа, которое почти срослось с этим подвалом: висящие сосульками волосы, темные глаза, почти поглощенные расширенными зрачками. Он развернулся к Бауману:

— Мне казалось, речь шла только о вас. Радостная улыбка Баумана угасла.

— И вы из-за этого повернете назад?

Лалджи рассматривал девушку. Кто она, любовница? Его дочь? Удочеренная дикарка? Он так и не решил. Девушка втиснула ладонь в ладонь Баумана. Старик успокаивающе похлопал ее по руке. Лалджи помотал головой:

— С ней нас будет слишком много. Я согласился доставить вас. Я продумал способ, как вас перевезти, как спрятать от пограничников и патрулей. А ее, — он махнул рукой в сторону девушки, — я брать не обязан. И вас-то везти — слишком рискованно, а с ней риску — в два раза больше? Нет. — Он энергично замотал головой. — Это невозможно.

— Но какая разница? — спросил Бауман. — Это ничего вам не стоит. Сила течения перевезет нас всех. У меня есть запас пищи на нас обоих. — Он подошел к буфету и принялся снимать стеклянные банки с бобами, чечевицей, кукурузой и рисом. — Вот, смотрите.

— Пищи у нас более чем достаточно, — ответил Лалджи.

— Надо полагать, «СоиПРО»? — покривился старик.

— А чем плоха «СояПРО»? — возмутился Крео.

Старик усмехнулся и взял банку зеленой фасоли, плавающей в рассоле.

— Конечно, ничем не плоха. Но человеку необходимо разнообразие. — Он принялся набивать рюкзак новыми банками, беззаботно позволяя им стукаться друг о друга. Он уловил презрительное сопение Крео, улыбнулся и вдруг пояснил заискивающе: — На всякий случай, если вдруг все остальное закончится. — Он закинул в рюкзак еще несколько банок.

Лалджи рубанул по воздуху рукой:

— Ваша еда не проблема. Проблема — ваша девушка, с ней опасно!

Бауман покачал головой:

— Никакой опасности. Никто даже не посмотрит на нее. Она даже может ехать не прячась.

— Нет. Вам придется ее оставить. Я ее не возьму. Старик в сомнении посмотрел на девушку. Она в ответ взглянула на старика, вырвав свою руку из его.

— Я не боюсь! Я могу пока пожить здесь. Как и раньше.

Бауман нахмурился, о чем-то задумавшись, и в конце концов покачал головой:

— Нет! — Он поднял взгляд на Лалджи: — Если она не может поехать, то не могу и я. Она кормила меня, пока я работал. На мои исследования уходили те калории, которые должны были достаться ей. Я слишком многим ей обязан. Я не оставлю ее волкам, рыщущим по округе.

Он положил руки девушке на плечи и поставил ее перед собой, между ним и Лалджи. Крео поморщился:

— Какая разница-то? Возьми ее. У нас полно свободного места.

Лалджи, не соглашаясь, покачал головой. Они с Бауманом пристально глядели друг на друга.

— А может, он отдаст нам компьютер? И мы в расчете, — предложил Крео.

Лалджи упрямо мотнул головой:

— Нет. Меня не волнуют деньги. Слишком опасно везти ее с собой.

Бауман засмеялся:

— Зачем же вы проделали весь этот путь, если боитесь? Половина энергетических компаний хочет меня прикончить, а вы говорите о какой-то опасности!

Крео нахмурился:

— О чем это он толкует?

Брови Баумана поползли вверх от изумления.

— Так вы не рассказали обо мне вашему товарищу? Крео переводил взгляд с Лалджи на Баумана и обратно.

— Лалджи?

Лалджи глубоко вздохнул, все еще не сводя взгляда с Баумана.

— Говорят, он может подорвать энергетические монополии. Может воссоздать «СоюПРО».

Крео на миг обомлел:

— Это невозможно! Бауман пожал плечами:

— Для вас, может быть. Но для человека, обладающего знаниями?.. По доброй воле посвятившего жизнь спиралям ДНК? Более чем возможно. — Он обхватил руками свою худущую девчонку и прижал к себе. Улыбнулся Лалджи. — Итак? Мы пришли к какому-нибудь соглашению?

Крео покачал головой, сбитый с толку.

— Я-то думал, ты затеял денежное дело, Лалджи, но это… — Он снова покачал головой. — Не понимаю. Как, черт побери, мы сможем сделать на таком деньги?

Лалджи одарил Крео мрачным взглядом. Бауман улыбался, терпеливо дожидаясь, а Лалджи боролся с желанием запустить лампу в лицо этому человеку, такому методичному, такому уверенному в себе, такому верному…

Он резко развернулся и пошел к лестнице.

— Бери компьютер, Крео. Если из-за его девчонки у нас будут какие-нибудь неприятности, мы вышвырнем обоих в реку, а его знания останутся с нами, — бросил он на ходу.


Лалджи помнил, как его отец отодвигал тхали,14 притворяясь, будто бы уже сыт, хотя дал15 едва покрывал дно стальной тарелки. Он помнил, как мать подкладывала ему лишний кусочек. Он помнил Гиту, глядевшую пристально и молча, а затем все они поднимались с общей кровати, на которой сидели с поджатыми под себя ногами, и лихорадочно принимались за какие-то дела, нарочито не обращая внимания на него, доедающего дополнительную порцию. Он помнил вкус лепешек-роти во рту, сухих, как зола, которые он все равно заставлял себя глотать.

Он помнил посадки. Он сидел на корточках рядом с отцом в знойной пустыне, весь облепленный желтой пылью, и сажал семена, которые они сберегли, сохранили, хотя их можно было бы съесть, скопили, хотя с их помощью Гита могла бы потолстеть и выйти замуж; и отец, улыбаясь, говорил:

— Эти семена породят сотни новых семян, и тогда все мы будем есть досыта.

— А сколько семян они породят? — спрашивал Лалджи.

И отец смеялся и раскидывал руки во всю ширь и казался таким сильным и большим со своими белыми крупными зубами, красными и золотыми серьгами, с морщинками вокруг глаз, когда кричал в ответ: «Сотни! Тысячи, если ты будешь молиться!» Лалджи молился, молился Ганеше и Лакшми, Кришне и Рани Сати,16 Раме и Вишну,17 каждому богу, какого мог припомнить, присоединяясь к множеству крестьян, делавших то же самое, пока он поливал водой из колодца крошечные зерна или стоял на страже в темноте на случай, если кто-нибудь захочет выкопать бесценные семена и перевезти на какое-нибудь другое поле.

Он сидел там каждую ночь, пока над головой не загорались холодные звезды, глядя на ряды семян, ожидая, поливая, молясь и снова ожидая до того дня, когда отец покачал головой и сказал, что все без толку. Но он и тогда еще надеялся, пока наконец не пришел на поле и не выкопал зерна, одно за другим, и обнаружил, что они уже испортились; крошечные трупики лежали у него на ладонях, сгнившие. Такие же безжизненные, как и в тот день, когда они с отцом посадили их.

Он сидел скорчившись в темноте и поедал холодные мертвые семена, понимая, что должен поделиться ими, но был не в силах обуздать свой голод и отнести зерна домой. Он сожрал их в одиночку, наполовину сгнившие и испачканные землей, тогда он впервые ощутил истинный вкус «Чистых Калорий».


В свете раннего утра Лалджи омывался в самой священной реке усыновившей его земли. Он погружался в илистые воды Миссисипи, смывая с себя груз сна, очищая себя перед лицом богов. Он забрался обратно на палубу, скользкий от воды, — с плавок текло, коричневая кожа блестела, — насухо вытерся полотенцем, глядя на противоположный берег, где восходящее солнце кидало золотистые блики на рябую поверхность реки.

Он закончил вытираться и надел новую, чистую одежду, прежде чем отправиться к своим святыням. Он зажег перед богами благовония, положил «Ю-Тех» и «СоюПРО» перед крошечными резными идолами Кришны и его супруги, щедрой Лакшми, перед Ганешей с головой слона. Он опустился перед идолами на колени, пал ниц и молился.

Они плыли на юг по течению реки, легко расставаясь с яркими осенними деньками, глядя, как листья меняют цвет и наступает холодная погода. Умиротворенное небо висело над головой и отражалось в реке, превращая грязные воды Миссисипи в мерцающую синеву, и они двигались по этой синей дороге на юг, следуя по главному потоку реки, оставляя позади бухты и притоки и забившие их караваны барж, а сила течения увлекала лодку вперед, выполняя всю необходимую работу.

Лалджи был рад этому плавному движению вниз по реке. Первые шлюзы уже остались позади, и он был свидетелем того, как вынюхивающие ищейки патрульных проходили мимо того места под палубой, где прятался Бауман. Лалджи начал надеяться, что поездка окажется такой легкой, как обещал Шрирам. Тем не менее он молился дольше и горячее каждый раз, когда полицейские патрули проносились мимо на своих скоростных судах, и он подкладывал дополнительную порцию «СоиПРО» идолу Ганеши, в отчаянной надежде, что Устранитель Препятствий и дальше будет их устранять.

К тому времени, когда он завершил утреннее священнодействие, зашевелились все остальные. Крео спустился вниз и отправился на камбуз. Бауман пришел вслед за ним, ругая «СоюПРО» и предлагая что-то из наследников прежних культур, которых Крео с подозрением отверг. Тази сидела на палубе, закинув в воду удочку, в надежде выловить одного из увесистых неповоротливых живолососей, которые время от времени били хвостами по днищу судна в теплой мутной воде.

Лалджи отвязал лодку и занял свое место у руля. Он снял ступоры с пружин, и лодка выбралась на стремнину, накопленные джоули сочились из драгоценных пружин ровным потоком по мере высвобождения молекул, одной за другой, надежные от первого витка до последнего. Он пристроил лодку между неуклюжими зерновыми баржами и снова застопорил пружины, ложась в дрейф.

Бауман с Крео вернулись на палубу, Крео как раз спрашивал:

— …знаешь, как вырастить «СоюПРО»? Бауман засмеялся и сел рядом с Тази.

— И что с того толку? Патрули найдут поля, потребуют лицензии, а если их не предъявишь, поля будут жечь, жечь и снова жечь.

— Так какая от тебя польза?

Бауман улыбнулся и ответил вопросом на вопрос:

— «СояПРО», каким самым ценным качеством она обладает?

— Высокой калорийностью.

Резкий смех Баумана разнесся над рекой. Он взъерошил волосы Тази, и они обменялись изумленными взглядами.

— Ты насмотрелся рекламных плакатов «Агро-Гена»! «Энергия — миру», как же, как же… О, «Агро-Ген» и им подобные должны просто обожать вас. Таких легковерных, таких… сговорчивых. — Он снова засмеялся и покачал головой. — Нет. Любой может создать высококалорийные растения. Что еще?

Крео, уязвленный, сказал:

— Они устойчивы к долгоносику.

На лице Баумана появилось хитрое выражение.

— Уже ближе, да. Непросто создать растение, устойчивое к долгоносику, к листовой ржавчине, почвенным бактериям, поражающим корни… Сколько напастей одолевает нас в современном мире, сколько тварей покушается на наши растения, но подумай еще, за что мы больше всего любим «СоюПРО»? Мы, «Агро-Ген», который «обеспечивает мир энергией»? — Он махнул рукой на караван барж, раскрашенных рекламой «Супервкуса». — Что делает «Супервкус» настолько идеальным с точки зрения перспектив энергетических компаний? — Он повернулся к Лалджи. — Ты-то ведь знаешь, индиец, верно? Разве не поэтому ты проделал такой большой путь?

Лалджи пристально посмотрел на него. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло:

— Их зерна стерильны.

Бауман смотрел Лалджи в глаза. Улыбка сошла с его лица. Он наклонил голову:

— Да. Именно так, именно. Генетический тупик. Дорога в один конец. Мы теперь платим за привилегию, которую природа дала нам добровольно, в обмен всего лишь на незначительный труд. — Он снова взглянул на Лалджи. — Прости. Я должен был подумать, прежде чем задавать тебе этот вопрос. Наверное, ты больше, чем кто-либо из нас, знаешь цену всем оптимистическим заявлениям.

Лалджи покачал головой:

— Можешь не извиняться. — Он кивнул на Крео. — Расскажи ему все остальное. Расскажи ему, что ты умеешь. Что ты, как мне сказали, можешь.

— Кое-что лучше оставлять не высказанным вслух. Лалджи это не обескуражило.

— Расскажи ему. Расскажи мне. Еще раз. Бауман пожал плечами.

— Если ты ему доверяешь, значит, я тоже должен ему доверять, верно? — Он повернулся к Крео. — Ты ведь знаешь чеширцев?

Крео фыркнул, выражая свое отвращение.

— Они вредители сельского хозяйства.

— Ах да! По голубой банкноте за каждого мертвого зверя. Я и забыл. Но что же делает наших чеширцев такими паразитами?

— Они линяют. Они уничтожают птиц.

— И?.. — подталкивал его Бауман. Крео пожал плечами.

— Подумать только, ради таких людей я даром растрачиваю жизнь на исследования, а свои калории — на компьютерные циклы. — Бауман покачал головой. — Ты назвал чеширцев заразой, действительно, они и есть зараза. Нашлось несколько зажиточных заказчиков, одержимых Льюисом Кэрроллом, и чеширцы вдруг появились повсюду, прямые наследники обычных кошек, убивающие птиц, вопящие по ночам, но, что самое важное, их потомки, в поразительных девяноста двух процентах из ста, тоже чеширцы, чистокровные, абсолютные. Мы создали новый вид в мгновение ока, с точки зрения эволюции, и популяция певчих птиц исчезла почти с той же скоростью. Из-за более совершенного хищника, и, что самое важное, хищника, который размножается.

С «СоейПРО», с «Ю-Техом» энергетические компании могут выдавать патенты на растения, использовать полицию по охране интеллектуальной собственности и чувствительных псов, чтобы вынюхивать то, что им принадлежит, но даже полицейские патрули могут только лишь инспектировать все эти акры. Самое главное — семена стерильны, это вещь в себе. Кое-кто может украсть немного, там или тут, как делаете вы с Лалджи, но в конечном счете это всего лишь небольшие потери от общих чудовищно больших прибылей, поскольку никто, кроме энергетических компаний, не может вырастить из этих семян растения.

Но что произойдет, если мы придадим «СоеПРО» новые качества, тайком, как мужчина приходит к жене лучшего друга? — Он взмахнул руками, указывая на зеленые поля, тянущиеся вдоль реки. — Что, если кто-нибудь посеет неких бастардов среди этих лицензированных драгоценностей, окружающих нас? До того, как энергетические компании соберут урожай и разошлют клиперы своей могучей флотилии, груженные сжатым зерном по всему миру, до того, как лицензированные дилеры доставят патентованный урожай своим покупателям. Какого рода семена они в таком случае соберут?

Бауман начал загибать пальцы на руке, перечисляя:

— Устойчивые к долгоносику и листовертке, да. Высококалорийные, да, разумеется. Генетически отличные и, следовательно, незапатентованные? — Он коротко улыбнулся. — Может быть. Но самое главное, способные давать потомство. Необычайно плодовитые. Зрелые, калорийные, потенциально способные к воспроизводству. — Он подался вперед. — Только представьте. Семена, развезенные по всему миру теми же самыми рогоносцами, которые все время сжимали их в кулаке, все эти семена, жаждущие размножаться, жаждущие дать чудесное потомство с полным набором тех самых качеств, которыми в первую очередь им запрещалось обладать! — Он захлопал в ладоши. — О, что это будет за зараза! И с какой скоростью она распространится!

Крео смотрел во все глаза, на его лице отображалось нечто среднее между ужасом и восторгом.

— И ты можешь это сделать?

Бауман засмеялся и снова захлопал в ладоши:

— Я стану новым Джонни Яблочное Зернышко!18

Лалджи проснулся как от толчка. Вокруг него по реке растекалась почти непроницаемая тьма. На зерновых баржах горело несколько сигнальных огней, поддерживаемых энергией течения, огибающего их неповоротливые туши. Вода била в борта лодки и плескала на берег, к которому они причалили. Рядом с Лалджи, завернувшись в одеяла, лежали все остальные.

Что его разбудило? Вдалеке перекликалась в темноте пара деревенских петухов. Лаяла собака, выведенная из себя какими-то таинственными запахами или звуками, которые заставляют собак порывисто вскакивать и охранять свою территорию. Лалджи закрыл глаза и прислушался к мягкому плеску воды, к звукам далекой деревни. Если напрячь воображение, можно представить, что он встречает рассвет рядом с другой деревней, далеко-далеко отсюда, давным-давно исчезнувшей.

Почему же он проснулся? Он снова открыл глаза и сел. Напрягая зрение, всмотрелся в темноту. На черном фоне реки возникла тень, движущееся пятно.

Лалджи затряс Баумана, зажав ему рот рукой.

— Прячься! — прошептал он.

Рядом с ними вспыхнули огни. Глаза Баумана широко раскрылись. Он скинул с себя одеяло и пополз к своему убежищу. Лалджи бросил его одеяло к своим, пытаясь скрыть количество спящих на палубе, когда ярко вспыхнули новые огни, заскользили по палубе, пригвождая их, как насекомых к доске коллекционера.

Отбросив игру в таинственность, лодка с полицейским патрулем отпустила пружины и рванулась к ним. Затормозила перед их лодкой, прижав их к берегу, и полицейские полезли на борт. Трое и две собаки.

— Всем оставаться на местах! Держать руки на виду! Лучи фонариков заскользили по палубе, ослепительно яркие.

Крео с Тази выползли из-под своих одеял и встали, изумленные. Ищейки заворчали и рванулись с поводков. Крео попятился от них, выставив перед собой руки, защищаясь. Один из полицейских осветил их фонариком.

— Кто владелец лодки? Лалджи перевел дыхание:

— Лодка моя. Это моя лодка. — Фонарик развернулся и ослепил его. Он сощурился от яркого света. — Мы сделали что-то не так?

Старший, капитан, ничего не ответил. Остальные полицейские рассыпались по палубе, водя фонариками, освещая людей на борту. Лалджи заметил, что все они, за исключением старшего, сущие мальчишки, у них едва начали пробиваться усы и бороды. Просто новобранцы, и только пружинные ружья и бронежилеты придают им весомости.

Двое из них пошли к трапу вместе с собаками, а четвертый перепрыгнул на борт с отлично оснащенной полицейской лодки.

Лучи фонариков исчезли в недрах суденышка Лалджи, вытянутые тени заплясали по трапу. Крео, пятясь, умудрился каким-то образом добраться до того места, где находился их тайник с пружинными ружьями. Его руки как бы невзначай застыли рядом со щеколдами. Лалджи шагнул к капитану, в надежде предупредить какую-нибудь безрассудную выходку со стороны Крео. Капитан посветил на него фонариком.

— Что вы здесь делаете?

Лалджи остановился и беспомощно развел руками:

— Ничего.

— Ничего?

Лалджи гадал, сумел ли Бауман спрятаться.

— Я хотел сказать, мы просто причалили, чтобы переночевать.

— Почему вы не остановились на Ивовой излучине?

— Я не знаю этой части реки. Темнело. Мне не хотелось, чтобы нас раздавили баржи. — Он заломил руки. — Я занимаюсь продажей антиквариата. Мы осматривали старые пригороды на севере. Это же не незакон…

Его прервал крик снизу. Лалджи с тоской закрыл глаза. Миссисипи станет местом его погребения. Ему никогда не вернуться в воды Ганга.

Полицейские поднялись на палубу, таща за собой Баумана.

— Смотрите, кого мы нашли! Думал спрятаться под палубой! Бауман пытался сбросить их руки.

— Понятия не имею, о чем вы говорите…

— Заткнись! — Один из мальчишек ударил Баумана дубинкой в живот.

Старик согнулся пополам. Тази рванулась к ним, но капитан перехватил ее и крепко держал, освещая фонариком лицо Баумана. Он ахнул:

— В наручники его! Он в розыске. Держать их под прицелом! — Капитан хмуро поглядел на Лалджи. — Торговец антиквариатом! Я тебе почти поверил. — Своим подчиненным он сказал: — Это потрошитель генов. С огромным стажем. Посмотрите, нет ли на борту чего еще. Каких-нибудь дисков, компьютеров, бумаг.

— Внизу стоит компьютер с ножным приводом, — сообщил ему один из полицейских.

— Несите сюда.

Мгновение, и компьютер был на палубе. Капитан осмотрел свою добычу.

— В наручники всех.

Один из мальчишек-полицейских заставил Лалджи опуститься на колени и принялся пригибать его к палубе, пока ворчащая ищейка не оказалась над ними.

Бауман проговорил:

— Мне очень жаль. Наверное, вы совершили ошибку. Наверное…

Вдруг капитан заорал. Фонарики полицейских повернулись на звук. Тази висела на руке капитана, вцепившись в нее зубами. Он стряхивал ее, как будто она была собакой, стараясь другой рукой спустить пружину пистолета. Какой-то миг все глядели на борьбу между девушкой и довольно крупным мужчиной. Кто-то — Лалджи решил, что это кто-то из полицейских, — засмеялся. Затем Тази отлетела в сторону, капитан спустил пружину, и послышался резкий свист дисков. Фонарики упали на палубу и покатились, выбрасывая дрожащие лучи света.

В темноте просвистели еще диски. В свете перекатывающегося фонарика было видно, как упал капитан, свалился на компьютер Баумана, серебристые диски торчали из его бронежилета. Он завалился назад вместе с компьютером. Снова темнота. Всплеск. Собаки выли, то ли спущенные с цепи и готовые к нападению, то ли тоже раненные. Лалджи упал и распластался на палубе, когда над головой пожужжал металл.

— Лалджи! — Это был голос Крео.

Ружье проехало по доскам палубы. Лалджи пополз на звук.

Луч света одного из фонариков обрел уверенность. Капитан сидел на палубе, черные струйки крови потянулись ото рта, когда он поднял пистолет и прицелился в Тази. Бауман бросился на свет, закрыв девушку своим телом. Он согнулся, когда диски впились в него.

Рука Лалджи натолкнулась на пружинное ружье. Он продолжал шарить по палубе. Пальцы сомкнулись на ружье. Он взвел пружину, прицелился на звук шагов и спустил пружину. Тень одного из полицейских, мальчишки, поднялась над Лалджи, и тот упал, обливаясь кровью, умерев раньше, чем его тело успело коснуться палубы.

Кругом стояла тишина.

Лалджи ждал. Никакого движения. Он все равно ждал, вынуждая себя дышать ровно, напряженно вглядываясь в темноту, куда не попадал свет фонариков. Неужели он один остался в живых?

У раскиданных по палубе фонариков, одного за другим, кончился весь заряд. Темнота окружила их. Лодка полицейских мягко ударялась о борт их лодки. Ветер шуршал в ивах на берегу, принося с собой пронзительный запах рыбы и травы. Стрекотали кузнечики.

Лалджи поднялся. Ничего. Никакого движения. Он медленно проковылял по палубе. Оказывается, он умудрился в какой-то момент подвернуть ногу. Лалджи нащупал один из фонариков, заметил его по тусклому металлическому блеску, и завел. Поводил дрожащим лучом света по палубе.

Крео. Здоровый светловолосый парень был мертв, диск угодил ему в горло. Лужа крови натекла в том месте, где диск перерезал артерию. Рядом с ним, исполосованный дисками, лежал Бауман. Его кровь была повсюду. Компьютер исчез. Свалился за борт. Лалджи опустился на корточки рядом с телами, вздыхая. Убрал с лица Крео окровавленные косицы. Он был быстр. Точно так быстр, как сам о себе говорил. Уложить троих полицейских заодно с собаками! Лалджи снова вздохнул.

Послышалось хныканье. Лалджи направил фонарик на источник звука, боясь того, что может ему открыться, но это оказалась всего лишь девушка, судя по всему не пострадавшая, подбирающаяся к телу Баумана. Она подняла взгляд на свет фонарика Лалджи, никак не отреагировала на него и опустилась рядом с Бауманом. Она зарыдала, затем заставила себя замолчать. Лалджи зафиксировал пружину фонарика, позволяя темноте окутать их.

Он снова прислушивался к ночным звукам, молясь Ганеше, чтобы на реке не оказалось другого патруля. Глаза привыкли к темноте. На черном фоне проступила тень девушки, горестно стоящей на коленях над искалеченными телами. Он помотал головой. Сколько людей умерли из-за какой-то идеи! Такой человек, как Бауман, мог бы приносить пользу. Какие напрасные жертвы! Он прислушивался, не приближается ли другая лодка, но не слышал ничего. Видимо, одинокий патруль, чьи действия не были согласованы с другими. Не повезло. Вот и все. Одно маленькое невезение разорвало цепочку удач. Боги капризны.

Лалджи захромал к швартовам и начал отвязывать их. Тази сама подошла к нему, ее маленькие ручки принялись неумело дергать узлы. Он пошел к рулю и отпустил пружины. Лодка дернулась, когда сцепились шестерни, и они вылетели на середину черной реки. Он час несся на пружинах, впустую растрачивая джоули, только бы оказаться подальше от места убийства, затем оглядел берега, отыскал бухту и бросил якорь. Тьма была почти непроницаемой.

После того как Лалджи спрятал лодку, он нашел грузы и привязал их к ногам полицейских. То же самое проделал с собаками, потом принялся сталкивать тела с палубы. Вода легко поглотила их. Казалось нечистым выбрасывать их столь бесцеремонно, но он не намеревался тратить время на их похороны. Если повезет, тела останутся под водой и рыбы объедят их до полного исчезновения.

Когда с полицейскими было покончено, он постоял немного над Крео. Какая невероятная быстрота реакции! Он столкнул

Крео за борт, жалея, что не может устроить для него погребальный костер.

Лалджи принялся драить палубу, смывая оставшуюся кровь. Взошла луна, заливая его бледным светом. Девушка сидела над телом своего покровителя. Лалджи не мог и дальше обходить ее со своей шваброй. Он опустился на колени рядом с ней:

— Ты понимаешь, что и его надо кинуть в реку? Девушка не отвечала. Лалджи воспринял это как согласие.

— Если ты хочешь оставить себе что-нибудь из его вещей, бери сейчас. — Девушка покачала головой. Лалджи, посомневавшись, положил руку ей на плечо. — Нет ничего позорного в том, чтобы быть погребенным в реке. Наоборот, это даже честь, оказаться в такой реке.

Он ждал. В конце концов она кивнула. Он поднялся и подтащил тело к краю лодки. Привязал к нему груз и перебросил ноги за борт. Старик выскользнул из его рук. Девушка молчала, уставясь на то место на воде, где исчез Бауман.

Лалджи домыл палубу. Утром придется вымыть еще раз и присыпать пятна песком, но пока что сойдет и так. Он начал выбирать якоря. Через мгновение девушка принялась делать то же самое, помогая. Лалджи сел у руля. «Какие напрасные жертвы! — думал он. — Какие ужасные напрасные жертвы!»

Течение медленно вынесло узкую лодку на стремнину. Девушка подошла и села на палубу рядом с ним.

— Они выследят нас? Лалджи пожал плечами:

— Если повезет? Нет. Они будут искать что-нибудь покрупнее нашей лодки, учитывая, сколько их людей пропало. Нас теперь всего двое, мы для них покажемся совсем мелкой, не имеющей отношения к делу рыбешкой. Если повезет.

Она кивнула, вроде бы пытаясь осознать информацию.

— Он ведь меня спас. Я сейчас уже была бы мертвой.

— Я видел.

— Ты посеешь семена?

— Теперь, когда нет его, того, кто мог бы вырастить их, никто не сможет посеять эти семена.

Тази нахмурилась:

— Но у нас их очень много.

Она поднялась и скользнула вниз по трапу. Девушка вернулась, волоча за собой рюкзак Баумана с запасами провизии. Принялась вытаскивать банки из рюкзака: рис и кукуруза, соевые бобы и зерна пшеницы.

— Это же просто еда, — запротестовал Лалджи. Тази упрямо покачала головой:

— Это и есть семена Джонни Яблочного Зернышка. Я не должна была тебе говорить. Он до самого конца не верил, что ты заберешь нас. Что возьмешь меня. Но ты ведь тоже можешь посеять их, правда?

Лалджи нахмурился и поднял банку с кукурузой. Зерна лежали, плотно прижатые друг к другу, их были сотни, все до единого без патента, все до единого — генетическая инфекция. Он закрыл глаза, и перед его мысленным взором предстало поле: ряд за рядом шуршали зеленые растения, и его отец, смеющийся, с широко раскинутыми в стороны руками, кричал: «Сотни! Тысячи, если ты будешь молиться!»

Лалджи прижал банку к груди, и его губы медленно растянулись в улыбке.

Узкая лодка шла вниз по течению, крошечное пятнышко в потоке Миссисипи. По сторонам от нее поднимались чудовищные тени зерновых барж, все они шли на юг мимо плодородных берегов к воротам Нового Орлеана; все они размеренно двигались в далекий безбрежный мир.

Загрузка...