Спокойной ночи

Дональд УЭСТЛЕЙК СПОКОЙНОЙ НОЧИ

Боль.

Болели грудь, живот, ноги. А у девушки, которая пела ему, был слишком громкий голос. Тьма, окружавшая его, обретала на расстоянии какие-то серо-синие очертания.

"Я – Дон Дентон, – подумал он. – Я ранен”.

Как? Каким образом это случилось?

Но девушка пела слишком громко, и было невозможно сосредоточиться. И он снова куда-то улетал, теряя на миг сознание, с ужасом ощущая, что проваливается не в сон, а в смерть.

Он должен очнуться! Открыть глаза, заставить их открыться! Слушать это чертово пение, сконцентрироваться на словах, заставить мозг работать. “Спокойной ночи, – пелось в песне, – спокойной ночи, мы гасим огни, вечеринка закончилась и ночь пришла – спокойной ночи, моя любовь”.

Вокруг была сине-серая тьма, и веки были ужасно тяжелы. Он заставил их подняться, всмотрелся в поющую девицу и эту странную тьму.

А, телевизор. Свет в комнате был выключен, двери закрыты, шторы опущены. Лишь телевизор светился бледным светом.

Он видел, как девица допела до конца и склонилась перед аплодирующей публикой. А потом он узнал себя, шагающего через сцену, улыбающегося и аплодирующего; и наконец память вернулась к нему.

Его звали Дон Дентон. Сейчас был вечер среды, между восемью и девятью часами. По телевизору показывали программу “Варьете-шоу Дона Дентона”, записанную сегодня днем.

Передача эта на тележаргоне именовалась “живой эфир в записи”. Она не была записью заранее отрепетированной программы и не монтировалась из разных кусков на манер фильма. Это было так называемое “живое” шоу, хотя и записанное фактически за три часа до эфира. Профсоюзные требования и желание удешевить производство делали более удобным время между пятью и шестью часами, а не между восемью и девятью.

Дентон смотрел все свои шоу не из самолюбования – хотя и был самолюбив, – а потому, что как профессионал привык изучать свое детище, отмечать недостатки и по возможности изыскивать пути дальнейшего совершенствования.

Сегодня, по окончании записи, он поужинал в “Афинском зале” и отправился смотреть передачу. В квартире он был, разумеется, один – он никогда не позволял посторонним присутствовать при собственных просмотрах. Придя домой и переодевшись в спортивный костюм, он налил себе выпить, включил телевизор и уселся в кресло, правый подлокотник которого представлял собой миниатюрный письменный стол с деревянной крышкой в размер блокнота и двумя маленькими ящичками.

В восемь часов прошла реклама, и появились титры “Варьете-шоу Дона Дентона”. Ему понравилось, как его объявил ведущий, затем его имя трижды возникло на экране, и зазвучали фанфары. Камера показала закрытую занавесом сцену, затем на авансцену вышел он сам, и разразились аплодисменты.

Дон Дентон нахмурился. Слишком сильно аплодируют? Усилия публики в студии “поддерживались технически” в аппаратной, и сегодняшняя поддержка была слишком бурной. Он сделал соответствующую пометку.

Его образ на телеэкране смеялся и шутил. Сидя в кресле. Дон Дентон одобрительно кивал. Потом его образ представил певицу, и тут Дентон повернулся, чтобы подложить себе под поясницу подушку. И тогда...

Да. Теперь память возвратилась, и он понял, как его ранили.

Входная дверь в квартиру внезапно открылась, припомнил он сейчас, и...

Он в раздражении обернулся. Шла передача, и какого черта его отвлекать. Все это прекрасно знали – и нечего сюда приходить по средам вечером.

Свет проникал только из холла, и фигура незваного гостя вырисовывалась неясным силуэтом. Стоял январь, поэтому пришедший был в теплой одежде – Дентон не мог определить, мужчина это или женщина.

Приподнявшись из кресла, он гневно крикнул:

– Какого еще черта вам...

Яркая вспышка, словно удар молнии, расколола темноту, и наступила тишина.

А потом он опять услышал ту девицу, которая пела слишком громко.

В него стреляли! Кто-то – кто? – проник сюда и стрелял в него!

Раскинувшись в кресле, он попытался понять, куда попала пуля. Ноги ломило. В животе росла тяжесть, тошнило. Но пуля была не там. Выше, выше, выше...

Вот!

С правой стороны груди маленькая рана, боль от которой отдается во всем теле. Пуля здесь, все еще внутри его, и он понимал, что рана эта скверная...

Публика зааплодировала, а он перепугался: он опять стал проваливаться в пустоту. С трудом сосредоточась, он вновь увидел себя на телеэкране – представляющим комика с анекдотом про новые автомобили. Справа от телевизора стоял телефон.

Ему требуется помощь. Пуля у него в груди, рана серьезная, и ему необходима помощь. Ему надо встать, добраться до телефона, позвать на помощь.

Он пошевелил правой рукой, и ему показалось, что она где-то очень далеко, словно за толщей воды. Он попытался приподняться, но боль, пронзившая тело, заставила его снова упасть на сиденье. Вцепившись в ручки кресла, он стал потихоньку выпрямляться, кривясь от боли и задыхаясь.

Но ноги у него не работали. Он был парализован ниже пояса, двигались только руки и голова. Господи, он же умирает, смерть уже подкрадывается к нему. Надо позвать на помощь, пока она не добралась до сердца.

Он опять попробовал дотянуться до телефона, и снова боль пронзила его. Рот его раскрылся в беззвучном крике, но с губ не сорвалось ни звука.

В телевизоре смеялись тысячи голосов.

Он снова посмотрел на экран, где изгалялся комик.

– Пожалуйста, – шепнул он.

«Порядок, – сказала она, – ответил комик, – у меня в багажнике запасной мотор!»

Телевизор едва не раскололся от хохота.

Поклон, еще один, и, подмигнув умирающему, комик помахал ручкой и исчез с экрана.

И вновь появился его экранный образ, маленький и бесцветный, но в целости и сохранности; оживленный и радостный, он кричал: “Отлично, Энди, превосходно!” Этот экранный Дон Дентон подмигнул настоящему и спросил: “Не так ли?"

– Пожалуйста, – шептал он.

"Как вы думаете, кто будет следующим?” – вопросил Дон Дентон с экрана.

Кто? Кто это сделал? Надо понять, кто это, кто стрелял в него и пытался его убить.

Думать он не мог. Какой-то паук, поселившийся у него в голове, путал ему мысли.

Нет! Он должен знать кто!

Ключ. Вот эта мысль была ясна: ключ, это должен быть кто-то, у кого есть ключ. Он четко припомнил тихое звяканье, перед тем как открылась дверь.

У убийцы должен быть ключ: он помнит, что дверь открывали. Он всегда запирал дверь. Это Нью-Йорк, Манхэттен – здесь двери всегда запирают.

На всем свете лишь четверо имели ключи от его квартиры, кроме него самого.

Нэнси. Его жена, с которой он жил раздельно, но не разводился.

Херб Мартин, главный сценарист шоу.

Морри Стонмэн, его продюсер.

Эдди Блейк, второй комик в его шоу.

Значит, это был один из четверых. Все они знали, что он тут, сидит один и смотрит программу. И у каждого из них были ключи.

Один из этих четверых. Он представил себе их лица – Нэнси, Херба, Морриса и Эдди, пытаясь разгадать, кто из них пытался убить его.

А потом прикрыл глаза и почти отдался в объятия смерти. Потому что это мог быть любой. Все они ненавидели его, ненавидели столь сильно, что вполне могли явиться сюда, чтоб убить его.

Как это было горько – сознавать, что четверо ближайших к нему людей столь сильно ненавидели его так, что желали его смерти.

"Ну, довольно, профессор”, – произнес его собственный голос.

Он в испуге открыл глаза. Он уже почти отходил, почти умирал. Уже пропала чувствительность ниже колен и стали неметь пальцы. Смерть. Смерть входила в него.

Нет. Он должен выжить. Он должен оставить их в дураках, всех четверых. Во что бы то ни стало он должен выжить. Думай, напрягай мозги, борись с дурнотой.

Подумай об этой четверке. Кто из них сделал это?

"Господи Боже мой!” – вскричал хрипло телевизор, и за этим послушно последовал “поддержанный технически” смех.

Дентон всмотрелся в экран. Там Эдди Блейк изображал своего дурацкого Профессора. Мог ли это быть он?

Эдди Блейк стоял в дверях костюмерной.

– Ты хотел меня видеть, Дон?

Дентон, сидевший перед ярко освещенным зеркалом и снимавший грим, даже не соизволил оглянуться.

– Входи, Эдди, – мягко произнес он. – Прикрой дверь. Тот шагнул, закрыв дверь, и остановился в неловком ожидании: голова в кудельках, нос крючком, рот до ушей – длинный, тощий и очень нервный комик.

Дентон не торопясь снимал грим. Было начало седьмого, запись только что окончилась. Дентон был недоволен сегодняшней работой и чем больше раздумывал об этом, тем сильнее раздражался. Наконец он обернулся и хмуро оглядел Эдди. Тот был еще в костюме Профессора и гриме, он нервно поводил левой рукой. После давнишней автомобильной катастрофы его правая рука практически не двигалась.

– Ты сегодня был очень плох, Эдди, – проговорил Дентон тихо. – Даже не упомню, когда было хуже.

Лицо Эдди залилось краской от сдерживаемого гнева. Но он не сказал ни слова.

Дентон закурил, намеренно медленно, и спросил:

– Ты что, опять запил?

– Полегче, – возмутился Эдди.

– Может, ты просто думал о чем-то другом, – предположил Дентон. – Может, берег силы для Бостона.

– Я делал все, что мог, Дон, – защищался Эдди.

– Наше шоу – лучшее, что у тебя есть, Эдди, – сказал Дентон холодно. – Где бы ты был без него?

Эдди не отвечал. Да этого и не требовалось: оба они знали ответ – нигде. В общем-то Эдди был обычным второсортным комиком, годами прозябавшим на вторых ролях. Лишь благодаря шоу Дентона он обрел известность, прославившись на всю страну своим Профессором. Одним из практических результатов этой известности являлись приработки вроде предстоявшего в выходные выступления в бостонском ночном клубе.

– Так вот, наше шоу должно стоять у тебя на первом месте, Эдди, – повторил Дентон. – Пока ты занят в нем, ты не можешь делать ничего другого.

– Дон, я...

– И потом, у тебя в контракте сказано, что я санкционирую любую твою работу на стороне...

– Дон, не собираешься же ты...

– Я на это смотрел сквозь пальцы, – оборвал Дентон Эдди, – и вот к чему мы пришли. Ты стал работать вполсилы, сберегая себя для других целей.

– Дон, послушай...

– Думаю, тебе лучше отказаться от всех приработков, чтобы оставаться в форме. Вот, собственно, и все, Эдди. Увидимся на репетиции в пятницу утром. – И Дентон отвернулся к зеркалу, расстегивая рубашку.

Эдди стоял пепельно-бледный.

– Послушай, Дон, не хочешь же ты... Дентон молчал.

– Дон, ты ведь правда не имел в виду...

– Я уже все сказал, – ответил Дентон.

– Дон, послушай, так что же Бостон?

– А что Бостон?

– У меня там назначено выступление на уик-энд, я...

– Нет.

– Дон, ради Бога...

– Ты будешь репетировать весь уик-энд тут. У тебя нет времени ездить в Бостон.

– Дон, уже все подписано.

– И что?

Эдди судорожно шарил левой рукой по пуговицам рубашки, как по клапанам кларнета. В глазах его читалось отчаяние.

– Не надо, Дон, – взмолился он. – Бога ради, не надо.

– Ты сам виноват.

– Ах ты, дрянь, это ты во всем виноват! Все потому, что не можешь добиться хорошей записи смеха...

– Прекрати.

Дентон поднялся и глядел на него, пока Эдди не заморгал и не отвел взгляд.

– Эдди, не забывай о контракте. Он подписан на четыре с половиной года. Я всегда могу убрать тебя из шоу, снизить зарплату или вообще расторгнуть договор. А без меня ты не заработаешь ни гроша, и не забывай об этом. Не то пойдешь в судомойки.

Эдди покорно шагнул к двери, сдаваясь.

– Не надо так, Дон, – пробормотал он. – Не заходи так далеко.

«X плюс У, – заявил с телеэкрана голос с сильным акцентом, – это что-то непроизносимое!»

Дентон попытался сосредоточиться и уставился на кривляющегося Профессора. Эдди Блейк? Мог ли это быть Эдди Блейк?

Не исключено. Смерть Дентона избавляла его от необходимости соблюдать условия контракта. И кто, вероятнее всего, заменил бы Дентона в шоу? Ну конечно же Эдди Блейк, который все и всех знал и был в глазах зрителей своего рода символом передачи. Так что смерть Дентона открывала Эдди возможности.

Да, но мог ли Эдди Блейк это совершить? Слабый, ничтожный человек?

В телевизоре послышались новые голоса. Дон изо всех сил старался разобрать картинку и наконец понял, что это реклама. Муж с женой, счастливая пара, и секрет их семейного счастья в.., растворимом кофе.

Счастливый брак. Он подумал о Нэнси. И о сценаристе Хербе Мартине.

– Дон, мне нужен развод. Он поднял глаза от тарелки:

– Нет.

Они сидели втроем в “Афинском зале” за столиком – Дентон, Нэнси и Херб. Нэнси заявила ему сегодня, что ей надо поговорить с ним о чем-то важном, а он ответил – подождем до вечера. Он не желал домашних сцен перед самым эфиром.

Теперь начал Херб:

– Дон, не понимаю, какой вам в этом толк. Совершенно очевидно, что вы не любите Нэнси, а она не любит вас. Вместе вы не живете.

Дентон поглядел на него угрюмо и ткнул вилкой в сторону Нэнси.

– Она моя, – заявил он. – Независимо ни от чего, она моя. И я предпочту отдать ее кому-нибудь получше вас, приятель.

– Я могу получить развод и без твоего согласия, – вмешалась Нэнси. Она была хороша, овал лица обрамляли длинные светлые волосы. – Я могу поехать в Неваду и...

– Будет развод – не будет, – прервал ее Дентон, – и где бы он ни был, но истцом выступлю я. И мне даже не понадобится выезжать за пределы штата. Вполне подойдет измена. А любовник чисто случайно окажется коммунистом.

– Бросьте, Дон, – вступил Херб. – И долго вы намереваетесь мне этим грозить?

– Пока существуют черные списки, дружок.

– Ну, теперь другие времена. Черные списки не работают.

– Вы так думаете? Хотите, проверим вашу теорию?

– С 1938 года...

– Дружок, вы же знаете, не важно, когда вы были коммунистом. Да нет, Херб, на самом деле вы мне нравитесь, вы пишете вполне прилично. Я вовсе не хочу лишать вас профессии потому только...

– Почему ты не оставишь нас в покое? – воскликнула Нэнси так громко, что люди за соседними столиками оглянулись на них с любопытством.

Дентон обтер губы салфеткой и поднялся.

– Вы спросили, я ответил, – сказал он.

– Сделайте одолжение, – проговорил Херб, – попадите на обратном пути под машину.

– Не шути с ним, Херб. – Нэнси умоляюще тронула его за руку.

– А кто шутит-то? – спросил Херб угрюмо.

"Шутки в сторону, друзья, – раздался его собственный голос. – Дэн и Энн – лучшая танцевальная пара в стране”.

Дентон беспомощно смотрел на экран – там его маленький двойник мог говорить, двигаться, смеяться и хлопать в ладоши. Там он был здоров, жизнерадостен и доволен.

Кто? Кто? Кто? Херб? Нэнси? Они оба?

Он попытался вернуться мыслями в то мгновение, воспроизвести тот силуэт, понять – мужчина это или женщина. Но не смог: перед глазами возникала просто грузная темная фигура в пальто, едва видневшаяся в слабом свете холла. А под пальто мог быть и тощий Эдди, и грациозная Нэнси, и мускулистый Херб, и толстяк Морри Стонмэн. Морри Стонмэн?

Дэн и Энн, жалкие танцоры, толклись перед камерой, а толстяк Морри Стонмэн вытирал лоб носовым платком, приговаривая:

– Ей-богу, Дон, они хорошо смотрятся. О них самые лучшие отзывы на всем...

– Долбаки они – вот что, – холодно ответил Дентон. – Именно так.

– Но ты же их принял. Сказал “о'кей”.

– Под твое честное слово, Морри. Разве нет? Морри смутился, вытерся платком, стараясь не встречаться взглядом с Дентоном.

– Да, Дон, – выговорил он наконец. – Ты здесь ни при чем.

– Сколько, Морри?

Морри скорчил мину оскорбленной невинности:

– Дон, ты же не думаешь, что...

– Морри, сколько они тебе дали?

Оскорбленная невинность исчезла, и Морри пробормотал:

– Пять.

– Ладно. Вычтем из твоей зарплаты.

– Дон, клянусь Богом, у них были хорошие отзывы. Могу тебе показать клипы.

– Еще пять сотен к твоему долгу.

– Я об этом и думал. – Морри утирал левой рукой лоб, а правой вцепился в рукав Дентона. – Я только пытался поднабрать денег, – заговорил он торопливо, – чтобы начать расплачиваться. Ты ведь хочешь получить назад деньги, так?

– Ты рассчитываешь откупиться от меня? Подожди, Морри, еще не время. Ты мне нужен рядом.

– Слушай, с чего ты взял, что я хочу свалить? Дон, я...

– И ты, – сказал Дентон, – конечно, даже в мыслях не имел пристроиться к этой девке Лайл. Опять оскорбленная невинность.

– Кто тебе говорит такие глупости, Дон? Я не...

– Хватит, – прервал его Дентон, – как только ты от меня уходишь, долговая расписка вступает в силу. Так что Лизу Лайл можешь просто забыть.

Аплодисменты. Надо было возвращаться на сцену и поздравить Дэна и Энн перед камерой. Дентон ткнул пальцем в сторону раскланивающейся танцевальной пары.

– Уберите их отсюда, – распорядился он. – На финальном поклоне они не нужны.

Он направился к сцене, даже не оглянувшись на Морри, и, остановившись перед нужной камерой, начал:

– А напоследок...

«А напоследок, – произнес его экранный двойник, – у нас в гостях замечательная новая певица – как вы знаете, ее сольная программа будет представлена в марте – Лиза Лайл!»

Дентон смотрел на свое изображение, хлопающее и радостное, и шептал:

– Она хочет Морри. А Морри хочет ее.

Морри? Так это Морри стрелял в него?

Кто же это был?

Пространство между ним и телевизором стало заволакивать туманом. Он заморгал изо всех сил, боясь, что это уже смерть.

В этом тумане ему чудились они все, все четверо, кто мог это сделать. Прямо перед ним стояли рука об руку Нэнси и Херб и смотрели на него торжественно-мрачно. Правее Эдди Блейк, теребя рубашку левой рукой, взирал на него с вызовом. А позади них толокся Морри, расстроенный и с исполненным ненависти взглядом.

– Кто же из вас? – прошептал Дентон. Борясь с болью, он наклонился вперед, словно требовал от них ответа. И они заговорили.

– Когда ты умрешь, – сказала Нэнси, – я смогу выйти за Херба.

– Когда ты умрешь, – сказал Эдди, – программа будет называться “Варьете-шоу Эдди Блейка”.

– Когда ты умрешь, – сказал Херб, – с тобой уйдет и черный список.

– Когда ты умрешь, – сказал Морри, – с тобой умрут и долговые расписки. И я смогу заработать кучу денег с Лизой Лайл.

Кто из вас? Кто из вас?

Фигуры растворились в тумане. Усилием воли он заставил себя вернуться к тому темному силуэту в дверях, освещенному лишь сзади. Ему позарез требовалось узнать, кто же это был.

Припоминая каждую линию, он пытался отыскать какие-нибудь характерные признаки, по которым он мог бы опознать убийцу, – очертания головы, шеи, ушей, воротник пальто...

Уши.

Он прищурился в попытке увидеть, вспомнить – да, уши были видны. Из четверых остались трое: у Нэнси были длинные светлые волосы, закрывавшие уши. Это не могла быть Нэнси.

Трое. Оставалось трое: Херб, Эдди и Морри. Кто из них?

Рост. Вот это может помочь, если он снова представит себе фигуру и соотнесет ее с дверным проемом, рост... Эдди и Херб – оба высокие, Морри – низкорослый. Возможно, Эдди кажется выше, чем есть на самом деле, поскольку он худой. Но в действительности он был...

Дентон заставил себя вернуться к реальности. Мысли его мешались, но он не мог отпустить свой разум в блаженное забытье до тех пор, пока не узнает.

Снова в тумане возникла фигура, потом он вписал ее в дверной проем, и тут он увидел ясно, что фигура высокая.

Высокий.

Эдди или Херб. Херб либо Эдди.

Теперь их было двое: либо один, либо другой. Он попробовал наложить реальные фигуры каждого на силуэт, но мешало пальто. Было невозможно отличить их одного от другого.

А смерть подходила все ближе, окутывала его словно туман, поднявшись от ног к животу. Уже скоро.

Он попытался представить все снова, воссоздать каждый миг в деталях. Дверь отворилась, темная фигура застыла, сверкнула вспышка...

Справа от фигуры!

– Херб! – вскричал он.

Это не мог быть Эдди. У Эдди не работала правая рука: он не сумел бы ею ни поднять оружие, ни спустить курок. Это был Херб.

Вместе с его криком – криком шепотом – туман развеялся, и фигура исчезла. Вновь вернулись изображение и звук, и он услышал песню Лизы Лайл. Это был последний номер программы. Уже почти девять – он сидит здесь раненый почти час.

Лиза Лайл закончила, раздались слишком громкие аплодисменты, и он увидел себя целого и невредимого, улыбающегося и машущего публике в студии и этому Дону Дентону, лежащему дома в кресле.

Он смотрел на свое изображение. Это был он! Он в шесть часов, за два часа до выстрела, – и он мог еще все изменить, задержать, предотвратить.

Мечта и реальность, желание и факт, необходимость и правда причудливо мешались в его голове. Он сам уже был почти нереален, от него оставался лишь этот экранный двойник.

И этого двойника следовало предостеречь.

– Это Херб! – взывал Дентон. – Это Херб! Окружающий мир гас, а он из последних сил шептал:

– Будь осторожен! Это Херб!

"На этом шоу заканчивается, ребята”, – ответил двойник.

– Не ходи домой! Послушай! Это Херб! “Надеюсь, вы получили удовольствие”, – продолжал двойник, улыбаясь ему.

– Постой! – прохрипел Дентон.

Двойник беззаботно махнул рукой, словно призывая Дентона не глупить и ни о чем не беспокоиться.

«Пока!»

Он должен был выкарабкаться, он должен был жить, он должен был предупредить сам себя, что нельзя приходить вечером домой. Там, на телеэкране, был настоящий Дон Дентон, а рядом с телевизором стоял телефон.

– Помоги! – вскрикнул Дентон. – Позвони! Позвони! Помоги!

Ему показалось таким естественным, что тот настоящий Дон Дентон сейчас возьмет трубку и вызовет врача.

Но вместо этого он лишь махнул рукой и прокричал:

«Спокойной ночи!»

Глупый и ничего не ведающий двойник посылал с экрана воздушный поцелуй умирающему в кресле человеку.

– Помоги! – прохрипел Дентон, но слова эти утонули в потоке крови, хлынувшей у него изо рта.

Двойник таял, становясь все меньше и меньше по мере того, как отъезжала камера.

«Люблю тебя! Люблю тебя! – кричал крошечный исчезающий человечек мертвецу в кресле. – Спокойной ночи! Спокойной ночи!»