Споткнуться, упасть, подняться

/ _ |

Вода зыбилась рябью. Кусок льда откололся и обрушился в море. Дневной свет и безмолвие слились над Бухтой. Позади гор собирались тучи.

По долине надвигалась буря.

Вдалеке хижина колыхалась и трепетала на своих опорах, толстые стропы силились удержать брезент. Внутри трещали деревянные панели и ревела печь. Койки были пусты. Стул перевернут. Лампочки на рации мигали.

Свет потускнел и снова вспыхнул. Надвинулась гряда туч. От высокого давления воздух застыл. Пар замерз в воздухе, кристаллизовался, и снег медленно повалил на склоны гор, на хребты по обеим сторонам от Бухты; густая стена опускалась в расщелины с зазубренными краями, торчащими на откосах ледника, и ломилась дальше в море.

У подножия Пристли-Хед, около сломанного снегохода, постепенно тонула в снегу маленькая оранжевая палатка.

Прошло время.

Изредка воздух прорезали радиосигналы.

Живое существо в оранжевой палатке дышало.

Погода угомонилась.

Время шло или уже прошло. В палатке кто-то зашевелился. Послышались шорох, пыхтение и быстрый освобождающий вжик молнии.

Наружу в снег выбрался мужчина.

На воде играл стальной, серебристый, переливающийся свет, рассеянный по всем ложбинкам на поверхности, по всем завихрениям от ветра, или водоворота, или течения.

Человек в красной куртке ярко и отчетливо выделялся на фоне свежего белого снега.

Раздался громкий звук — и ничего. Спокойствие одолело его.

Он сел и стал ждать.

Спокойствие преодолело его.

Безмолвие и простор. Необозримая ширь.

Что-то было не так.

Он чувствовал, что навряд ли выживет, и в то же время с полной определенностью знал, что обойдется. Все будет хорошо, как и всегда бывало.

Уверенность, что все сделано правильно, была твердой, незыблемой. Осязаемой, как он попытается объяснить позже. Он чувствовал себя частью пейзажа. Пейзаж чувствовал себя его частью.

Это трудно выразить словами, попробует он сказать.

Недостаток слов был таким абсолютным, что он не мог в полной мере постичь, что потерял.

У него не было опыта потерь. Было только молчание мозга, и оно приносило громадное облегчение.

Он сидел, он смотрел, он дышал.

Облака пара от его дыхания повторяли очертания горных хребтов. Белоснежных на фоне нежно-голубого неба. Ленивые вершины и внезапные обрывы. Вверх, вверх, вниз. Внутрь, наружу.

Он сидел. Он смотрел. Он был.

Кровь пульсировала в теле, когда он дышал. Дыхание волновалось, как морская вода, бьющаяся о край ледника. Вода набегала на льдину, а его кровь приливала к рукам и отливала от них. Его дыхание проследило каждый гребень и каждую ложбину на горном хребте. Его дыхание клубилось перед ним, и облачка пара улетали в голое голубое небо и уносились к северу, к атмосферному фронту, зависшему вдоль побережья.

Клетки его тела и кристаллы снега.

Облачка его дыхания и облака на голом голубом небе.

Перед глазами плавали и мерцали какие-то лоскуты и предметы.

Он снял перчатки, чтобы посмотреть, как кровь приливает к пальцам.

Он знал, что помощь придет. Он знал, что тело отказывает. Он знал, что пострадал. Он знал, что все обойдется.

Он все это знал.

Лежащая в снегу рядом с ним рация зашумела. Там кто-то говорил, но он не понимал слов. Сейчас это казалось неважным. Шум повторялся снова и снова.

Он должен быть где-то в другом месте.

Он встал. Это заняло много времени. Он пошел.

Тело заваливалось на сторону. Он упал.

Он подождал. Он должен быть где-то в другом месте.

Он знал.

Он знал все это так же, как дрожь в середине груди; как отдаленный и глубокий гул внутри.

Что-то подступалось.

Он не знал собственного имени. Не мог вспомнить, кто станет скучать по нему, если он не вернется домой.

Гул стал громче и рельефнее.

Он не знал, что такое дом или человек.

Он встал, и пошел, и упал.

Он подождал. Он встал. Внезапно стало важным слово «лед». Слово «расчищать».

Откуда-то из-за скал поднялся и тут же уплыл прочь столб синего дыма.

Он закрыл глаза.

В середине груди, в голове гудело.

Он что-то должен был сделать.

Гул как будто приобрел направление.

Он больше не казался важным.

В отдалении гул принял форму красного самолета, маленького и медленного, едва-едва двигающегося по направлению к нему.

Гонимый ветром хрупкий красный лоскут.

Слабый звук рации, похожий на отдаленные аплодисменты.

Серое море, и белые горы, и красный лоскутик самолета, который несло надо льдом по направлению к нему.

Мысль пошевелиться пришла в голову и ускользнула.

Самолет красный маленький прибавился сейчас.

Он даже не знал слова «красный», но знал, что это было крошечное далекое начало чего-то нового.