Сравнительные комментарии к пословицам русского народа

Вячеслав Пьецух

Сравнительные комментарии к пословицам русского народа

Смерть смертью, а крышу крой

Любопытно: отчего это в гуще народной сравнительно давно не складываются этические формулы, которые получили у нас название пословиц, отчего национальное самосознание точно истратилось и молчит? Ведь как датчанин Владимир Иванович Даль составил полный свод русских пословиц, так с тех пор, кажется, не прибавилось ни одной. Или народ поглупел? Или нам больше нечего сказать о жизни и о себе? Почему-то частушки по-прежнему сочиняют, культуре анекдота конца не видно, а пословица выродилась в дурацкую остроту и лозунг на злобу дня.

Это тем более странно, что жизнь, как говорится, идет вперед, и человек подвержен переменам, и моральные установки уже не те, но соборная мысль отчего-то не желает осваивать этот сдвиг. Может быть, дело в поголовном среднем образовании, поскольку курс родной литературы обнимает всю мудрость народную, от истины "Не имей сто рублей, а имей сто друзей" до истины "Смерть смертью, а крышу крой". Это когда у нас было по одному грамотею на село, человек испытывал острую потребность в этических формулах, в кодексе моральных норм на все случаи жизни - теперь не то. Теперь умничать не приходится, если из русской литературы известно, что вообще "Скучно на этом свете, господа" и "Красотою спасется мир".

А то напротив: пословицы потому больше не являются из гущи народной, что история прекратила движение свое и даже сдала назад. Тогда от соборной мысли отнюдь не следует ожидать новых этических формул, поскольку они и так оказываются в избытке, поскольку современный русак если остановится только на правиле "Не пойман - не вор", и то получится перебор. Между тем сильно похоже на то, что наша культура развивается по убывающей, ибо квалифицированный читатель постепенно вымирает, телевидение безнаказанно дебилизирует простака (все-таки между дебилом и простаком известная разница существует), властитель дум в России давно не поэт, а думец с Охотного ряда, и, в общем, дело идет к тому, что, как сто лет назад, русак перестанет понимать фразу, если в ней больше десяти слов.

В пословице, как правило, меньше десяти слов. Поэтому, загодя ужасаясь грядущим метаморфозам, стремишься вдолбить русскую пословицу в сознание предбудущих поколений, чтобы они прочно знали, что хорошо, что плохо, что можно, чего нельзя. В стране, где "Закон, что дышло, куда повернешь, туда и вышло", только на пословицу и приходится уповать.

С другой стороны, правнук должен соображать, какого он роду-племени, кто таков по своей духовной сути, - посему для него насущны не просто комментарии к пословицам русского народа (в качестве развернутого доказательства тому, что они непреложны как абсолют), а сравнительные комментарии, иначе не понять, кто ты в семье народов, камо грядеши и какая твоя судьба.

Возьмем, к примеру, пословицу "Смерть смертью, а крышу крой". Это не столько рекомендация, сколько укоренившееся убеждение: добрые люди живут интересами жизни до последнего издыхания, несмотря на то, что трагедия смерти вроде бы превращает в бессмыслицу всякий прижизненный интерес. Кажется, чего ради корячиться человеку в преклонные годы, если через сто лет в его доме будут жить незнакомые люди, через тысячу лет на месте родной деревни вырастет свечное производство, а через десять миллиардов лет Земля вообще перестанет существовать? Тем не менее он пишет романы, вовсю поддерживает плодородие колхозной пашни, кроет крыши и зачем-то воспитывает детей. Верно, в нем глубоко сидит родовое сознание на тот счет, что его временная жизнь есть насущная частица жизни вечной, неотъемлемое передаточное звено.

Ничего не скажешь - мысль благородная и мудрая, которая сделала бы честь любому племени на Земле. Впрочем, ее отзвуки есть у арабов, говоривших: "Жизнь кончается, работа - никогда", - а раньше всех к ней пришли древние римляне, во время оно сетовавшие на то, что искусство вечно, а жизнь до обидного коротка. Следовательно, соборное сознание у народов работает более или менее одинаково, разве что не так художественно, как у нас.

Но мы народ вообще художественный, мы и живем-то так, точно прозу пишем, а не живем. Вот редчайший случай: в последнее время родилась у нас пословица - "Утром выпил - весь день свободен"; ведь это целая повесть о русском человеке, который может действительно напиться с утра пораньше и который действительно свободен, как никто в мире, в чем, собственно, и беда.

Кто в море не бывал, тот богу не маливался

Наши - один из самых сумрачных, невеселых, сосредоточенных, словом, слишком поживших, что ли, народов в мире, потому, что мы горемычные и нам по воле Провидения досталось как никому. В отличие, скажем, от американцев, которые потому и дети, что они за двести лет своей куцей истории настоящей жизни не видали, что их забаловали геополитические условия, климат и англосаксонский бог. Или вот британцы: эти тоже пригрелись на своем острове, со времен Вильгельма Завоевателя чужого сапога не нюхали, после Кромвеля выстрела не слыхали, у них даже междоусобная резня называется войной Алой и Белой розы, словно парфюмерный какой-нибудь магазин. А ведь Кромвель - это когда у нас Миша Романов сидел на троне и все еще было сравнительно впереди.

Но и до Романовых наша история была густо замешана на крови. Царь Иван Грозный матушку Россию городами вырезал, поляки нам учинили государственную границу сразу за Можайском, крымчаки до того замучили, что царь Михаил в боярской Думе всё спрашивал про сакму.1 Это когда Паскаль разрабатывал начала кибернетики, Гюйгенс выдумывал часы, жил и творил Мольер.

Однако главная наша народная беда заключается в том, что частная жизнь у нас всегда переплетена с историческим процессом и почти всякая человеческая биография - это прямая история, а не жизнь. Вот у голландца, родившегося в 1910 году, только на веку и было истории, что немцы пришли, а потом ушли. У нашего же горемыки детство пало на две революции подряд, юность - на каторжную индустриализацию и зубодробительную коллективизацию, молодость - на десятилетние срока за здорово живешь, зрелость - на самую кровопролитную войну в истории человечества, старость - на "перестройку", то есть крушение веры и всех начал.

Даже если жизнь у русского человека образуется не слишком исторически, то она все равно почему-то складывается из бед. То тебя из комсомола исключат за мимолетную связь, то с работы выгонят за какую-нибудь ерунду, то в тюрьму посадят за мешок картошки, то изувечат под вечер пьяные пацаны. Или это у нас просто память такая отравленная, что про первый поцелуй не вспомнить, но зато отлично помнится про тюрьму...

Одним словом, "Кто в море не бывал, тот Богу не маливался", то есть кто в России не живал, тот жизни не видал. У народов, которые мореходны, есть похожие пословицы, но смысл, конечно, уже не тот.

Бодливой корове бог рог не дает

Несмотря на то что у разных народов разные бывают свычаи и обычаи, понятие о добре и зле, по сути дела, разнится мало, и даже у готтентотов есть пословица "В здоровом теле здоровый дух". Это нам говорит о том, что и нравственный закон для всех народов един и источник его один. Как же, скажите на милость, Бога нет, "а всё одна химия", если готтентот и бельгиец, которые совсем недавно узнали о существовании друг друга, исстари исповедуют одни и те же правила - "не укради" и "не убий"... Разумеется, человеческие сообщества развиваются примерно одним путем, и оттого у них приблизительно одинаковые понятия, но, может быть, как раз одинаковые понятия обрекают их развиваться одним путем.

Тем не менее существуют такие этические и бытийные формулы, которые намекают на единичность, которым трудно подыскать пару в других человеческих языках. В этом ряду китайская пословица "Даже у императора бывают бедные родственники", латинская - "Деньги не пахнут" и наша - про бодливую корову, то есть про злонамеренность, которую Провидение лишило возможности вершить зло.

Трудно сказать наверняка, но, кажется, русский народ улавливает через эту пословицу некую закономерность, известный план. Именно: он угадывает, что зло на земле только допускается, причем по необходимости - как яд в лекарственном препарате, присадка к сплаву и реагент. А в свободном виде зла вовсе не существует, и это, в свою очередь, нам говорит о том, что общий замысел благ, высокомудр и имеет цель.

То есть какой прискорбный факт из жизни или истории ни возьми, обязательно окажется, что зло здесь выступает, как присадка и реагент. Скажем, от тебя жена ушла, и сразу ты либо оценил великий дар личной свободы, либо наконец понял, что нашему брату без их сестры положительно не житье. Скажем, в 1922 году у нас к власти пришел людоед Сталин, натворил бед, и сразу человечеству стало ясно, что социализм неизбежно перетекает в тиранию и покуда в этом направлении ходу нет. Наконец, такое зловредное открытие, как атомная реакция, дало дополнительный источник энергии и положило конец мировым войнам, которые принес страшный ХХ век.

Вместе с тем не было такого негодяя исторического масштаба, который злодействовал бы долго, безнаказанно, непоправимо и как бы на ветер, зря. Бог даже Адольфу Гитлеру по-настоящему не дал рог, поскольку фюрер за малограмотностью закрыл исследование в области атомной реакции, умудрился восстановить против себя весь мир, потерпел иррациональное поражение от России, умер позорной смертью в подземелье, помимо воли привел Европу к долгому-предолгому миру и злодействовал только двенадцать лет...

Впрочем, зло в свободном виде все-таки существует. Это ли не оно землетрясения, наводнения, моровые поветрия, дураки? Но русский народ, находчивая бестия, и тут, прибрав соответствующую бытийную формулу, говорит: "На то и щука в море, чтобы карась не дремал".

Страшен сон, да милостив бог

Счастливое существо - материалист, потому что нет такой кромешной тайны, которую он был бы не в состоянии разъяснить. Вдруг пол-Сибири, спившейся и оборванной, затопило в половодье - круговорот воды в природе; железную дорогу средь бела дня украли - обострение классовой борьбы; жена к другому ушла - это по Оуэну и Фурье. Материалист единственно не в состоянии объяснить, почему всё к лучшему в этом лучшем из миров, как приметил еще Вольтер. Между тем это и на бытовом уровне видно: с одной стороны, от тебя жена ушла, а с другой стороны, ты вдруг записал глубоко лирические стихи.

Особенно контрастно сей феномен проявляется на общественно-историческом уровне, и это, действительно, кромешная тайна: откуда берется такая сила, которая перемалывает количество зла в качество прогресса, причем повсеместно, неукоснительно и всегда? Еще более загадочно, что эта сила отзывается Провидением и вместе с тем представляет собой закон.

И ведь точно: не было в истории человечества такого драматического, тем паче трагического происшествия, которое по прошествии времени дало бы строго отрицательный результат. Вандалы разорили прекрасный Рим, и кончилась эпоха государств-паразитов, существовавших плагиатом, разбоем да грабежом. Последняя мировая война потому и стала скорее всего последней, что ужасней ее в человеческой истории не было ничего.

Или возьмем наш коммунистический эксперимент, доказавший, что точно не бывает такого худа, которое не предусматривало бы добра. Во-первых, вооружившись нашим горьким опытом, человечество пришло к выводу, что классовый мир продуктивнее доброй ссоры, и оттого-то советский инженер оказался беднее парижского босяка. Во-вторых, стало ясно, что общественного благоденствия нельзя достичь искусственными средствами, - недаром французы еще когда говорили: "Только торная дорога ведет человека к счастью". В-третьих, страшный сон от 25 октября 1917 года продлился немногим дольше, чем просуществовала империя Александра Македонского, и, как это ни поразительно, развеялся сам собой.

Понятное дело, миллионам безвинных жертв оттого не легче, что из их костей в конце концов получается питательная мука. Но тут уж ничего не поделаешь - таковы Проведение и закон. Хотя в другой раз подумаешь: а что смерть? Наживешься до изнеможения среди этих остолопов, нахлебаешься горя на ровном месте и придешь к заключению: да это освобождение, а не смерть...

И в противоположном временном направлении страшные сны точно сменит благая явь. Например, человечество, неуклонно деградирующее в результате научно-технического прогресса, обязательно придет к той критической точке, за которой ему придется возвратиться к Шекспиру, к Паскалю, к "Увы, зачем она блистала / Минутной, нежной красотой..." Если, конечно, Бог есть. А это скорей всего так.

Бедность не порок

Это у нас будет тот редкий случай, когда вызывает сомнение этическая истина, заключенная в пословице, когда нужно критически подойти к опыту праотцов. То есть в иных обстоятельствах бедность как раз порок. Например, в русском случае она именно что порок.

Эскимосу, затерявшемуся во льдах, быть бедным не стыдно, и с тибетца, которому вообще ничего не нужно, взятки гладки, и дикому амазонцу его необеспеченность не в укор. Но что сказать о русском человеке, который тысячу лет сиднем сидит на сокровищах и при этом умудряется бедовать?.. Под ним самые тучные в мире черноземы, которые в войну немцы эшелонами вывозили, полная таблица химических элементов, неисчислимые водные богатства, бескрайние пастбища и леса, а он питается черт-те чем, ходит оборванцем и живет без малого в шалаше...

Видимо, мы оттого и бедны, что чрезмерно богаты, ибо нет более беспутного существа, чем приживал у Бога, он же посредник, ростовщик, наследник несметного состояния и рантье. У нас потому и вопрос о земле всегда стоял превратно, что земли было невпроворот. С самого Степана Тимофеевича Разина революционная мысль взяла курс на экстенсивное земледелие, на расширение посевных площадей, чтобы крестьянин не забивал себе голову разными агротехническими приемами, удобрениями, сеялками-веялками и прочей англизированной чепухой. И ведь сколько судеб было исковеркано, сколько народу пошло на виселицу, в сущности, за ничтожную производительность сельскохозяйственного труда! В конце концов сбылась вековая мечта русского крестьянина - дали ему в семнадцатом году землю. И что же: по-прежнему на полях "От колоса до колоса не слыхать бабьего голоса", 94 процента от общего числа земледельцев существуют сравнительно без штанов. Этого и следовало ожидать от крестьянства, которое главным образом отслеживает труды Бога: как Он организует микроорганизмы, совершает фотосинтез, задействует генотип и в результате получает растение из зерна.

Между тем шесть гектаров земли, которые приходились на тягло в добольшевистской России, могли не только обеспечить пропитание крестьянской семье, но и товарный продукт, из коего логически вытекает благосостояние общеевропейского образца. Но, как известно, в России логика не работает, равно как и механизмы, инстинкт самосохранения, государственный аппарат. Поэтому и при царе Горохе наши собирали впятеро меньше хлеба, чем немцы, и теперь, если Бог даст пятнадцать центнеров зерновых с гектара, то колхозник уже зарится на медаль.

А то возьмем промышленный сектор: в Эмиратах школьники стипендию получают, труженики нефтедобывающей Тюменской области частью живут в балках2 ; американский рабочий зарабатывает тринадцать долларов в час, нашему не на что отметить воскресный день. Впрочем, тут уже не вина нашего соотечественника, а беда. Ни при каком режиме он не может дождаться, чтобы государство существовало за счет мозгов государственных служащих, а не за счет обмана и грабежа.

Словом, так сразу и не решишь: бедность - это порок, вина, беда или призвание и судьба? Финны говорят: "Можно быть бедным, но не беспомощным", французы: "Бедность - мать искусств", китайцы: "Лучше быть живым бедняком, чем мертвым императором", мы, в свою очередь, настаиваем, что бедность по крайности не порок. Наверное, и правда, не порок, а диагноз и приговор.

Гусь свинье не товарищ

Сразу после Октябрьского переворота семнадцатого года, когда валом повалили многие грозные и чудные перемены, в частности, было запрещено обращение "господин". Хотя это слово давно потеряло свое первобытное значение и господами в России величали даже городовых, новые власти повелели народу в общих случаях употреблять обращение "товарищ", в зловещих случаях - "гражданин". С "товарищем" вышло недоразумение; во-первых, это понятие узко корпоративное и коммерческое, обозначавшее купца, который торгует тем же товаром, что и ты, скажем, дворянской водкой по пяти гривен за полуштоф; во-вторых, в женском роде "товарищу" соответствует "товарка", и поэтому "товарищ Сидорова" - это такая же лингвистическая нелепость, как кормилица Иванов.

Следовательно, никакой тебе не товарищ товарка Сидорова, по той коренной причине, что ты торгуешь словом, образом, мыслишкой, а она с восемнадцатого года пишет на соседей доносы, лазит по карманам в гардеробной и в каждом очкарике видит классового врага. Но с точки зрения Сидоровой - все товарищи, потому что для нее в этом слове заключена идея всеобщего равенства, которое так драгоценно в глазах неудачников, неучей, всякого рода обломовых, бесталанных карьеристов и недотеп.

Однако природу не обманешь (китайцы говорят: "Небо не проведешь"). Оттого-то обращение "товарищ" у нас только в официальных бумагах прижилось, а в живом человеческом общении так и не прижилось. В конце концов пошла мода окликать друг друга по половому признаку, как то: "Вы, женщина, тут не стояли", "Скажите, мужчина, который час".

Это уже нам природа мстит, это нам такой декаданс за то, что мы не понимаем простых вещей. Именно: нет, никогда не было и не будет равенства меж людьми, потому что оно противоестественно, как два одинаковых отпечатка большого пальца, потому что если бы все писатели писали на манер Алексея Кассирова, у нас была бы не великая литература, а кабаре. Ну нельзя самосильно внести коррективу в третий закон Ньютона, и посему делец богатеет, а разнорабочий перебивается с хлеба на квас, политик чудит, солдат убивает, писатель пишет, пьяница спивается, а воры подкарауливают и крадут. Разумеется, это малосимпатично, когда один русачок отдыхает на Ривьере, а другой - в камере предварительного заключения, но что особенно симпатичного в третьем законе Ньютона или в галактике Магелланово Облако?

Всё дело, конечно же, в простаке: его слишком легко убедить, что стоит взять штурмом Зимний дворец - и сразу настанет полное и всеобщее равенство, как завещал немецкий Иисус Навин. Хотя в результате этого мероприятия только та и случится метаморфоза, что вместо прежних господ новые господа сядут на голову простаку. В действительности же равенство существует единственно между однозначными величинами, например, между пехотным капитаном и артиллерийским капитаном или между Лейбницем и Ломоносовым, но при том непременном условии, что крестьянский мальчик в один прекрасный день присоседится к рыбному обозу - и полный вперед в Москву. Следовательно, то, что опрометчиво называется равенством, это вот когда в условиях кастового общества крестьянский мальчик может стать профессором всех наук. Правда, для этого надо родиться Ломоносовым, хотя бы и в крестьянской курной избе.

То-то и оно, что я есть то, что я есть, что "рожденный ползать летать не может", что огромному большинству людей даже и не требуются равные права на полноценное образование и разбирательство по суду. Но если русский делопроизводитель претендует на равенство с академиком Павловым, то он либо "товарищ", либо клинический идиот.

Впрочем, не мы одни суть любители этих фикций. Вот у англичан есть пословица: "Когда Адам пахал, а Ева ткала, кто же был джентльменом?" Как кто?! Понятное дело - Бог.

Свой своему поневоле брат

А все-таки хорошее слово - "товарищ", теплое, союзное, намекающее даже и на родство. По-своему жаль, что оно ушло из нашего оборота, особенно в связи с тем, что замены ему настоящей нет. Господа? Но какие мы, в сущности, господа?.. Мы подневольные труженики, бедняки, едва ли не презираемые всеми государственными институциями, от начальника жилищно-эксплуатационной конторы до министерства ужасных дел.

Прежде еще существовали "барышня", "сударь", "кавалер", "милостивый государь", но теперь это слова-покойники, к которым возврата нет.

Так кто же мы теперь друг другу терминологически, если оставить в покое "товарищей" и "господ"? Ведь мы все свои, говоря по-русски, и даже сверх всякой меры, ибо у нас всесословна любовь к сорокоградусной и витанию в облаках. Правда, в России "Кто любит попа, а кто попову дочку", "У кого щи жидкие, у кого жемчуг мелкий", но, с другой стороны, нас почти кровно роднят прекрасный язык и прекрасная литература, которые в российских пределах материальны, как паровоз.

У Михаила Михайловича Пришвина есть ответ на вопрос, кем мы приходимся друг другу по форме и существу. Повстречал он как-то служивого, возвращавшегося с фронта, и говорит:

- Ты за что воевал, солдат?

- За родину.

- А что есть твоя родина?

- Это, - говорит солдат, - такая земля, где всякий встречный старичок - отец, а всякая встречная старушка - мать.

Грех воровать, да нельзя миновать

Ничего похожего на эту нашу пословицу в прочих языцех нет. Ну да ведь Россия такая оригинальная страна, что в ней всё единственно и самобытно, как междометие "ё-моё". Это, наверное, оттого, что враждебные силы во время оно отрезали нас от источников европейской цивилизации и мы шестьсот лет варились в своем соку. И как-то так сложилось само собой, что у нас воровать зазорно, но можно, хотя свободно можно не воровать.

Впрочем, России как хозяйственному организму такой дуализм не опасен, поскольку она сказочно богата, то есть настолько, что ее полторы тысячи лет растаскивают кусочники и никак не могут растаскать до логического конца. Интересно, что интенсивность этого процесса зависит не от развития национального характера и характера государственной власти, а неведомо от чего. Так, при добродушном Алексее Михайловиче казнокрадствовали куда меньше, чем при тиране Петре Великом, при людоедах-большевиках только приворовывали, и совсем распоясался народ в эпоху гражданских прав.

Но то редкое постоянство, с которым русский народ увлекается стяжательством, можно доходчиво объяснить. Просто-напросто так исторически сложилось, что, живучи в России, трудно не воровать. Как, например, не срубить пару берез в барском лесу, если барин им владеет на том основании, что его прапрадед угодил государыне как ходок?..

Главное дело - хозяйство нашей страны исстари держится на том, что работнику платят то крохи, то ничего. Во всем мире стоимость товара включает в себя до 40 процентов затрат на оплату человеческого труда, а у нас - 3-4 процента, и это еще считается сравнительно благодать. По-настоящему у нас даже председатель Совета министров должен красть напропалую, потому что он за месяц зарабатывает столько, сколько американский полицейский за трудодень.

Теперь плюсуем сюда древние коммунистические убеждения русского народа, который и при крепостном право настырно стоял на том, что земля Божья, забор ничей. В результате мы получаем отношение ко всякой собственности, будь то частная, коллективная или социалистическая, как к объекту, который плохо лежит, даже если его положили относительно хорошо. И прибрать этот объект к рукам - законное дело, что-то вроде тринадцатой зарплаты или премии за беду.

То есть воровать - конечно, грех, но вот что нужно принять в расчет: переведи романо-германца на положение нашего колхозника, и он за неделю растащит помещение сельсовета на кирпичи. Следовательно, мы хотя и виноваты, но перед Богом за нашу вину будут отвечать владыки России, от Владимира Мономаха до преемников Ильича. Как же иначе, если они показали себя неспособными поддерживать национальную государственность помимо того, чтобы русак существовал на одном хлебе и без штанов.

Кто прямо ездит, дома не ночует

Иная пословица больше наука, чем, например, марксизм-ленинизм, которым нас давили семьдесят с лишним лет. Так вот, если бы Ульянов-Ленин знал пословицу про тех, кто прямо ездит, он точно внес бы крутую коррективу в свою науку о мятежах.

Или он вовсе от нее отказался бы, поскольку и дураку понятно, что хирургические операции на истории могут дать или сравнительно губительный, или глубоко губительный результат. А Ульянов-Ленин был кто угодно, но не дурак.

И даже он, наверное, пошел бы дальше, то есть вывел бы теорию про то, что по-настоящему коммунист - это оголтелый капиталист. При этом он, видимо, упомянул бы, что коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свою память всего лишь одной, но богатой мыслью: если коммунистическое общественное устройство когда-нибудь действительно утвердится на земле, то как следствие эволюции общества и человека, а не вооруженного восстания в центре и на местах. Потому что это не коммунизм утопия, а человек - сволочь.

В результате же хирургической операции на истории непременно должны были явиться те уродства, которые, например, бывают при удалении мозжечка. Именно: внутрипартийная резня, пайка вместо заработной платы, неофеодализм в деревне, беззаконие, террор, наконец искусственная экономика, из которой логически вытекают бедность и дефицит. И даже при самом благоприятном развитии событий иные показатели были бы напрочь исключены хотя бы потому, что у нас отсутствуют политическая культура, бытовая культура и культура промышленного труда. Писатель Эртель еще задолго до 1917 года открыл: "Не думаешь ли ты, - писал он приятелю, - что социализм может быть только у того народа, где дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы?"

То есть большевики по главному пункту просчитались: не так бытие определяет сознание, как сознание - бытие. В тех землях, где давно процветает внешняя культура, где "дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы", где из кожи вон лезут оголтелые капиталисты, которые вчуже работают на коммунистическую идею, уже с полвека практикуется по крайней мере реальный социализм. Потому что там своим чередом совершились первоначальное накопление капитала, промышленная революция и концентрация производительных сил, безобразно эксплуатировался труженик, скрупулезно было налажено производство - и в конце концов образовался примерный работник и гражданин. В результате такой эволюции общество автоматически поделилось на людей богатых и очень богатых, если, конечно, оставить в стороне парижского босяка. Этот самый примерный работник и гражданин так наладил жизнь, что совестно бывает плюнуть на тротуар.

Одним словом, те господа, от которых в той или иной степени зависит судьба нации, должны знать русские пословицы назубок.

С волками жить - по-волчьи выть

К счастью, нормальная психика устроена таким образом, что человек способен смириться почти со всем. Он только со смертью смириться не может, а так ему нипочем что диктатура пролетариата, что бремя гражданских прав.

Выходит, человеческая психика умнее собственно человека, поскольку она освобождает нас от бессмысленного состязания с порядком вещей, который мы не в силах преодолеть. То есть преодолеть-то его можно, но лучше не надо, ибо на смену данной системе безобразий обязательно явится новая система безобразий, такая же злокачественная, ну разве что поменяются имена. Например, вместо "господина" будут говорить "гражданин", вместо "мятежника" - "враг народа", "августа" - "фруктоз", Людовика Возлюбленного - Робеспьер.

Это, наверное, оттого, что коррективам поддаются только выделения зла, вроде абсолютной монархии или всеобщего избирательного права, но неистребимо зло коренное, изначальное, зло - по имени человек. Вернее, человек нынешний, переходный, не злодей и не праведник, но существо загадочно способное извратить любую социально-экономическую модель. Чем плох, положим, коллективный крестьянский труд, в теории суливший сказочную отдачу? А тем и плох, что человек переходный умудрился извлечь из него доисторическую продуктивность и повальное воровство. Что не годится, скажем, в общественной собственности на средства производства, заповеданной самим Господом нашим Иисусом Христом? А то и не годится, что человек переходный превратил ее в диктатуру людоеда и дурака.

Куда и какими путями он переходит, пока темно. Видимо, в направлении человека вполне, судя хотя бы по тому, что все же древний римлянин сильно отличается от римлянина наших дней. С другой стороны, сдается, что прогресс человечности не имеет никакого отношения к научно-техническому прогрессу. Ну что, действительно, из того, что один болван может позвонить по мобильному телефону другому болвану из деревни Хавкино в город Бонн?..

Но вот что ясно, как Божий день: если у нашего человека здоровая психика, он ни за что не пойдет в бомбисты, тем более что дело для него точно закончится виселицей и в результате задавят юный российский либерализм. И в большевики он не пойдет, чтобы бунтовать наивных фабричных, мыкаться по Европе, брать штурмом Зимний дворец, разорять деревню, строить танковые заводы, наводить на родную страну террор и потом безвестно сгинуть в тридцать седьмом году. И в диссиденты не пойдет, потому что дело это хлопотное и зловредное, ибо оно подразумевает господство проходимца, вора, дебильного обывателя и рубля. Состязаться с данным порядком вещей - это, конечно, куда веселее, чем восемь часов подряд одну и ту же гайку завинчивать, но у сумасшедших вообще интересная, зажигательная жизнь.

Следовательно, если у нашего человека здоровая психика, ему ничего другого не остается, как только по-волчьи выть. В сущности, это значит прилежно делать свое дело, как то: растить хлеб, строить дома, сочинять прозу, изобретать летательные аппараты, независимо от того, какие именно урки на текущий момент хозяйничают в стране. И, главное дело, ни один режим не может помешать тебе предаваться наиважнейшему человеческому занятию наслаждаться счастьем личного бытия. Может быть, даже так: тот и есть несгибаемый борец за светлое будущее человечества, кто прилежно делает свое дело и умеет наслаждаться счастьем личного бытия.

Нечто, отчетливо перекликающееся с нашей пословицей, есть у индийцев; они говорят: "Не хлебнув горя, не станешь Буддой". Тоже ничего.

Суженого конем не объедешь

Сколько этой пословице лет, столько русский человек понимает: ежели что кому суждено, то уж Провидение не обманешь и судьбу вокруг пальца не обведешь. Это не фатализм, а скорее напротив - стихийный материализм. Русак как в воду глядит: коли ты уголовник по химии своей крови, то утонуть тебе не дано.

Не одни мы такие умные; наверное, только у готтентотов нет пословицы про то, что человек предполагает, а Бог располагает и вершит свою волю в математической зависимости следствия от причин. Вот только нигде, кроме как в России, причины не бывают такими затейливыми, а следствие до того не отвечает ожиданиям, что кажется решительно не зависящим от причин. Почему, спрашивается, у нас красавиц такая пропасть? Потому что должно же быть хоть что-нибудь прекрасное в стране, где хлеб не родит, автомобили не заводятся, центральное действующее лицо - вор. Или почему у нас первая литература в мире? А тоже, можно сказать, с горя, потому что русскому писателю триста лет не давали "оспаривать налоги", "мешать царям друг с другом воевать" и он вынужденно пристрастился к операциям на душе. Есть, впрочем, и вопросы, не подразумевающие ответа, например: почему дурнушки всегда удачно выходят замуж, а с красавицами долго, как правило, не живут?..

То-то русский человек мудро смиряется перед лицом Провидения, ибо он твердо знает: чему бывать, того не миновать, тем более что у нас трудно предвидеть даже самый очевидный, казалось бы, результат. Причины-то ведь затейливые, и следствие представляется решительно не зависящим от причин.

К примеру, невозможно было предугадать, что большевики так скоро отступятся от несчастной своей доктрины, во имя которой они обескровили Россию надолго, если не навсегда. (Чем объясняется это пессимистическое предчувствие? Тем хотя бы, что большевики безвозвратно сгубили те самые 6 процентов нашего крестьянства, генетически приспособленные к сельскохозяйственному труду, которые кормят нации во всем мире, а на развод оставили лежебоку и батрака.) Тем не менее они вдруг от нее отступились, поскольку на поверку оказалось, что мечта-то работает, а общественная собственность на средства производства не работает, потому что ну не может она работать, механизм у нее такой...

То же самое: мудрено было предугадать, что в результате демократических преобразований, мы, бывшие кухонные мыслители, окажемся в тридевятой, чужой стране. Всё-то тут не по-нашему, всё не так, начиная от вокабуляра и кончая сливками нации, которые теперь представляют не ученый, поэт и живописец, а пройдоха, певичка и теннисист.

Ну да суженого конем не объедешь, как Провидение выведет, так тому и бывать. Однако Ивана Грозного мы пережили, и крепостное право пережили, и большевиков; может быть, и эту сволочь переживем?..

Сама себя раба бьет, коли не чисто жнет

Сразу вычитаем из этой формулы те самые 6 процентов русского крестьянства, которые были генетически приспособлены к сельскохозяйственному труду. Ну нету их, а до 1928 года они представляли собою государство в государстве и даже не то чтобы совсем национального образца.

Так вот, жестокосердность русского помещика сильно преувеличена. Дворню, конечно, драли - за пьянство, воровство, растление малолетних и прочие художества, но хлебопашца барин старался не забижать. Во-первых, сожгут, во-вторых, хозяйство все-таки держалось на барщинной системе землепользования, в третьих, у крестьянина тоже был свой кодекс чести, и хотя в принципе его можно было выпороть, но нельзя.

Спору нет: селянин отрабатывал барщину спустя рукава, но помещика то мирило с его халатностью, что наш Микула Селянинович ковырял свой надел до седьмого пота, а результаты были примерно одинаковые: "От колоса до колоса не слыхать бабьего голоса".

Какой-то рок висит над нашим сельским хозяйством - это ведь с самого Рюрика мы себя не в состоянии прокормить. То ли у нас руки не так приделаны, то ли климат ни к черту не годится, то ли русский мужик чересчур умен. Вместо того чтобы, ни о чем надолго не задумываясь, потеть восемнадцать часов в сутки, он, родной, поутру сядет на завалинку и скажет про себя: а ведь через шесть миллионов лет на месте наших угодий будет море, и при чем тут, собственно, рожь с овсом?..

То-то не найти в Европе более неопрятного существа, чем русский крестьянин и более страшной институции, чем русская деревня, а все потому, что наш мужик чересчур умен.

Китайцы в таких случаях говорят: "Если детей нет, кровать в этом не виновата". И точно: на Руси ежели умен, то по обыкновению нищ и наг.

Какая барыня не будь, все равно ее...

В свое время Корней Чуковский выдумал симпатичное понятие "аристократия нашего простонародья". Так вот, аристократия нашего простонародья никогда не ставила особенно высоко аристократию крови, наших рюриковичей, гедиминовичей, чингизидов, тем более "птенцов гнезда Петрова", которые вышли по преимуществу из низов. Прямое простонародье то благоговело перед барством, то бесчувственно резало знать в периоды смуты и мятежей. Но мастеровой человек, воин, юродивый, хлебопашец, - те были от природы демократичны и мало ценили белую кость, голубую кровь. О петровских выскочках этот народ говорил: "Вчера наш Иван огороды копал, а нынче наш Иван в воеводы попал". О столбовой аристократии он, как видим, просто неприличности говорил.

Это поразительно: откуда взялось такое прочное чувство собственного достоинства у народа, который с Бориса Годунова ходил в рабах? Еще поразительней, что это чувство не смогли вытравить ни практика телесных наказаний, ни дух самодержавия, ни беззаконие, ни всезависимость от чужой воли - под него только подкопались большевики. А помещика наш хлебопашец даже считал узурпатором и похитителем угодий, поскольку он от века стоял на том, что земля Божья, грибы ничьи.

И с царями этот народ запросто обращался. Такой пример: двести лет с лишком тому назад, во время знаменитого путешествия на юг, делала императрица Екатерина II осмотр Фанагорийскому суворовскому полку; остановилась она перед строем и говорит:

- Вот, братцы, две тысячи верст я проделала, чтобы на вас посмотреть.

Правофланговый первой роты отвечает на эту декларацию:

- От эфтакой матушки-царицы чего только не приходится ожидать.

Соловья баснями не кормят

Если верить старинному справочнику "Разведение певчих птиц", соловья кормят льняным и конопляным семенем, которое предварительно выдерживают в молоке. Теперь соотнесем этот затейливый рацион с положением нашего писателя, и у нас выйдет, что он кормится много хуже нашего соловья.

Так было далеко не всегда. До Кондратия Рылеева писателям вообще ничего не платили и они довольствовались известностью среди узкого круга лиц. Но Пушкин, по преданию, уже получал десять рублей ассигнациями за строку. Жалованье Виссариона Белинского в два раза превышало генеральское, и непонятно, почему он проходит в нашем литературоведении бедняком. Достоевский, правда, вечно жаловался на безденежье, поскольку болел рулеткой, но Лев Толстой был полный миллионер. Чехов не умел писать длинно, тем не менее он обзавелся двумя усадьбами на южном берегу Крыма. Куприн только за одно обещание брал тысячный гонорар. При большевиках наши писатели большей частью разбогатели, а меньшинство ударилось в опрятную нищету.

На что в наше время существует пишущая братия, сказать невозможно, поскольку за литературный труд теперь платят без малого ничего. Единственно то примиряет с демократической действительностью, что это везде так, везде писатель нищ и наг, если полагается исключительно на перо. Правда, французы говорят: "Бедность есть мать искусств".

И точно, они всегда держали своих писателей в черном теле, но мы-то Россия, страна, конечно, дикая, однако первая в мире по линии художества и души. У нас литература искони была вторая религия, курсистки, завидя Блока, в обморок падали, яснополянские гости поражались тому, что Толстой ест, и даже такой сравнительно скромный сочинитель, как Максим Горький, отбивался от поклонников костылем. То есть изящная словесность всегда стояла в России исключительно высоко, много выше политики, бальных танцев, коммерции и наук. Еще в ХVIII столетии граф Кирилл Разумовский, президент Санкт-Петербургской академии, говорил Ломоносову:

- Брось ты, Михайла Васильевич, свои реторты, пиши стихи!

А великий наш ученый ему в ответ:

- Позвольте, граф Кирилла Григорьевич, хоть на досуге наукой заниматься, заместо бильярду...

Президент ни в какую не позволял.

Это как раз понятно. Все-таки наука увлекается вещным и работают в ней вроде живые люди, а вот есть такое дело - литература, в которой всё евангелическая недоговоренность и полумрак. Кажется, тонким образом сыт не будешь и не отопиться волшебным порядком слов, но тогда почему книга неотделима от человека, как метафизические сострадание и любовь? Может быть, потому, что литература - вообще всяческое художество - в глазах человека есть преломленное отражение того, что составляет самую его суть. Именно частицу божества, которую мы носим в себе в отличие, скажем, от строителя-бобра, знающего толк в гидрологии, семьянина и едока. То есть книга - это напоминание, что не всё так просто, вечный намек на то, что человек загадочней семьянина и едока. Да еще сочиняют их как бы не совсем люди, если они способны из ничего сотворить, например, Акакия Акакиевича Башмачкина, в которого веришь больше, чем в закон сохранения вещества.

Тем более странно и прискорбно, что в наши дни нечто оттеснило литературу на задний план. Этим "нечто" может быть исторически закономерная тенденция к опрощению человека, который точно "широк, слишком широк", по определению Достоевского, и потому потенциально опасен для мироздания, как ядерный арсенал. Или это может быть кризис культуры, грянувший потому, что просто нет больше Чайковских, Врубелей и Толстых. Или литература исчерпала свою миссию, исподволь воспитав в течение столетий расу неопасных, незлых людей.

Коли так, то это справедливо, что писатель донельзя обеднел, что его нынче кормят баснями про то, что высшее благо цивилизации составляют рынок, свобода слова вплоть до матерного и гегемония безвредного дурака. Но литературы все-таки жалко, как зимних балов под Рождество, сюртуков, цыганского хора Соколова, барышень в шелковых кофточках под горло, которые стесняются буквы "хер"...

Будущее изящной словесности в лучшем случае гадательно, в худшем случае - его нет. Возможно, грядет новое средневековье лет так на тысячу, только без алхимии и Христа. Возможно, много веков спустя далекий потомок ненароком откроет томик Чехова, а там: "Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину, в ночь под Рождество не ложился спать..."

- Ахти нам! - воскликнет тогда потомок. - Да как же мы без этого жили-то тыщу лет?!

Бог шельму метит

Есть только одно неопровержимое доказательство Божьего бытия: хорошего человека по лицу видно. Ведь это, действительно, таинственная закономерность, не объяснимая средствами человеческой логики, что хорошего человека всегда по лицу видно, хотя далеко не всегда как-то нарочно отмечен мерзавец и живодер. Другое дело, что безусловная добродетель - большая редкость, равно как и безусловная злонамеренность, и человек по преимуществу "Ни Богу свечка, ни черту кочерга".

Однако в самых тяжелых случаях облик злодея, как правило, явственно показывает 666-е антихристово число. И даже история, кажется, не знает ни одного великого сатаниста, который не был бы так или иначе помечен, особенно если он завзятый революционер. Петр I отличался нечеловеческим ростом, несуразным телосложением, противоестественными наклонностями и загадочными припадками, которые проходили, если его погладить по голове. У Робеспьера была физиономия третьеводнешнего покойника, каменная и отдававшая в зеленцу. Жан-Поль Марат страдал уникальной кожной болезнью и фактически жил в воде. На фотоснимки наших бомбистов страшно смотреть. У Ленина было лицо скопца. Более отталкивающей внешности, нежели у Гитлера, трудно вообразить. Сталин был сухоручка, ростом чуть ли не с карлика и щербат. Даже самый благообразный тип из этой компании, Наполеон Бонапарт, был похож на Аполлона Бельведерского, которого скульптор Леохар поставил на короткие ножки да еще приделал ему пузцо.

Отсюда вопрос к агностикам и атеистам: если Бога нет, то кто же тогда шельму метит, остерегая нас, простаков, подавая знак? Отсюда же и такое замечание: ведь и у немцев есть пословица "Лицо выдает негодяя", однако и они дали маху в 1933 году, - следовательно, не мы одни идиоты, которые манкируют опытом праотцов.

Худой мир лучше доброй ссоры

Еще в те времена, когда не было ни стратегии, ни тактики, соседние народности чуть что резали друг друга, скажем, из-за какой-нибудь спорной курицы или невзначай прибившегося порося. Потом появились стратегия и тактика, люди научились грамотно убивать соседей на сопредельных территориях и по науке стирать с лица земли веси и города.

Что настораживает: в дальнейшем человечество не так последовательно налаживало промышленность и искусства, как резалось меж собой. Уже Моисей заповедал согражданам: "Не убий", почил Бенедикт Спиноза, обожествивший простого обывателя, Толстой написал "Войну и мир", а люди по-прежнему на ножах.

То есть выходит, что напрасно старался Моисей, мыкал горе Спиноза, извел себя Лев Толстой. Вообще чего стоит вся вековая культура человечества, если спустя две тысячи лет после пришествия Христа, наказавшего: "Благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас", - люди свободно убивают друг друга даже не за курицу, а ради какой-нибудь кабинетнейшей из идей. Например, по причине расовой теории, или во имя всемирной республики Советов, или в защиту демократии и разных гражданских прав.

Может быть, дело в том, что культура есть явление асоциальное, то есть она сообщается исключительно с личностью человека, а всему общественному действует перпендикулярно и вопреки. По крайней мере ясно, что человек лучше человечества и личность выше общества, ибо с Ивановым всегда договоришься с глазу на глаз, а в составе маршевой роты Иванов - зверь. Тогда конечная цель культуры заключается в разрушении социального начала в человеке как источника зла, которое досталось нам от седой древности вместе с волосатостью, клыками, слепой кишкой. Стало быть, не напрасно бились Моисей, Спиноза и Лев Толстой, а просто похоже, что культура работает мучительно медленно, как, например, строятся светила и наши материки.

Во всяком случае, в распоряжении человечества еще около шести миллиардов лет. Но дело десоциализации личности может и в принципе не задаться, судя по тому, что XIX век оказался много человечнее XX-го, а в XXI веке народы точно куда-то движутся не туда. Коли так, то, значит, мы недалеко ушли от пчелы и наша вековая культура - это не в коня корм.

Как бы там ни было, покуда пословица про худой мир и добрую ссору остается гласом вопиющего в пустыне, хотя и у финнов есть точно такая же пословица, и китайцы говорят: "Мудрый здоровается первым", и вообще, кажется, все согласны, что с соседями лучше не воевать.

Свято место пусто не бывает

Китайцы говорят прямее: "В святых местах много нечисти". Русачок же юлит, как обычно, литературничает, но вообще и первоначально эта пословица сложилась про наши монастыри. И действительно, круглый год толклись по российским обителям богомольцы разного звания, алкавшие прощения за птичьи и непростительные грехи. С другой стороны, при монастыре всегда можно было подкормиться за счет патриарха всея Руси. Монахи того ради и собирали свои богатства, чтобы оделять даровым хлебом насущным несметные толпы православных, которые во все времена года по будням и праздникам стекались к святым местам.

Но после эта наша пословица сосредоточилась на тех именно хитрецах, что любили подкормиться за счет патриарха всея Руси. И поныне имя им легион, с той только разницей, что прежде это была публика безобидная, а в наше время она смертельно опасна, как вместе взятые палочка Коха, холерная палочка и чума.

В наше время нет более зловредного подвида человека разумного, как холерик, неспособный к положительному труду. Это особа, как правило, бестолку беспокойная, малообразованная, ограниченно развитая, мечтательная и, что называется, много понимающая о себе. При самовластье любой формации эта публика сидит по полуподвалам и для отвода глаз сочиняет нормативы на газосварочные работы, интригует помаленьку и любит ходить по инстанциям. Впрочем, дальше райкомов ходу им не дают. Но стоит обществу преобразоваться в демократическое, как эти холерики немедленно вылезают из всех щелей, бузят, витийствуют, опять же интригуют и скоро становятся хозяевами жизни, даже в большей степени, чем мошенники и ворье. Это как раз понятно: дельный человек не пойдет ни в думцы, ни в вожди, потому что он психически нормативен и посему предан положительному труду. А зловредный холерик умеет только фигурировать и стяжать.

Оттого-то он и опасен, что точит благие начинания на корню. Тем более что этот субчик неистребим, ибо он представляет собою заболевание, против которого вакцина не найдена и, возможно, не будет найдена никогда. Положим, он проворуется или что-нибудь совсем уж дикое учудит; немедленно на его место явится другой зловредный холерик, а прежний тотчас сообразит фонд, движение, перманентный конгресс, только бы по-прежнему фигурировать и стяжать.

То-то мы такие несчастные, то-то нам и при самовластье не живется, и демократия нам резко не по нутру.

Что русскому здорово, то немцу смерть

Кажется, больше ни у кого нет этой моды - повеличаться перед другими народами даже и в пословице, которая, по сути, есть сама этика и бонтон. Разве что у древних римлян находим такое снисходительное заключение в адрес соседей: "Насколько лучше скифы в своем незнании пороков, чем греки в своем знании добродетели". А так трудно себе представить, чтобы англичане выдумали уничижительную пословицу про французов, а французы в своих пословицах чванились бы перед англичанами здоровым климатом и тонким пониманием красоты. Причем у англичан-то с французами есть основания повеличаться, а у нас оснований, пожалуй, нет.

Вот Александр Николаевич Энгельгардт, писатель и агроном, живший во второй половине XIX столетия, сообщает: русский крестьянин, поднявшись в четвертом часу утра, выпивает чайный стакан водки и едет в поле двоить-троить. Понятное дело, немецкому бауэру в голову не придет начать рабочий день со стакана шнапса, но пить с утра, видимо, и для русского нездорово, судя по тому, что нашему крестьянину редко когда хватало хлеба до новины. А у немца, которого, по преданию, может убить наш чайный стакан водки, деревни всё пригожие, "мальчики в штанах", земля ухоженная, как молодая жена, и каждый год дает внушительный урожай.

Есть такая догадка: причуды русского способа бытия происходят от того, что у нас всё не так, как у добрых людей, за исключением физиологического строения тела и головы. В бане мы паримся до обморока, потому что у нас лекарств нет и восемь месяцев в году стоят марсианские холода. В прорубях купаемся в связи с тем, что библиотека сгорела, кинщик заболел, электричество отключили и телевизор безмолвствует, как усоп. Наконец, пьем мы безобразно оттого, что почти в каждом русском человеке живет душа. А это не шутка, душа-то, особенно когда она не полагается, а живет. Это совсем не шутка, если душа - не то, что у прочих положительных народов, - просто антоним телу, а такой выматывающий агрегат, что в другой раз с утра призадумаешься-призадумаешься и к обеду уйдешь в запой.

К счастью для человеческой цивилизации, душа - это феномен не так распространенный, как телевизор и телефон. А то беда: когда душа действует, дороги сами собой приходят в негодность, начинаются перебои с подачей электроэнергии, спички перестают зажигаться и с запасных путей исчезают товарные поезда.

Какие сани, такие и сами

Издавна бытует у нас предрассудок, будто бы русский народ заслуживает лучшей участи, нежели та, которая ему выпала случайно ли, в силу исторического детерминизма или по произволу верховных сил. Так вот это не так. Мы, сдается, вполне заслужили свою судьбу, судя по тому, что представляет собой русак как личность и гражданин.

А представляет он собой существо всемогущее (в том смысле, что он может копать, а может и не копать) и без меры богатое качественно (в том смысле, что в нем уживаются и радетель, и хищник, и страстотерпец, и прокурор ). Но это не то, что один наш соотечественник главным образом страстотерпец, а другой по преимуществу прокурор, это означает, что русачок в понедельник нарезает болты до седьмого пота, в среду пьяненький, в пятницу плачет над "Историей дипломатии", в субботу смертным боем воспитывает жену.

Отчасти такая разносторонность льстит национальному самосознанию, однако вот что нужно принять в расчет: чем богаче характер, тем больше в нем черт, взаимно отрицающих одна другую, и тем меньше он приспособлен к деятельности вовне. То есть коэффициент полезного действия у человека с таким характером приближается к математическому нулю. От него как раз бесполезного действия приходится ожидать...

Спрашивается: зачем наш народ в 1917 году устроил триумфальное шествие Советской власти, вернее, диктатуре ненормальных большевиков? Да низачем, наверное, то есть затем, что он чувствителен, завистлив, легко возбудим, мечтателен, озлоблен, не признает частной собственности, что излюбленный его национальный герой - речной пират Стенька Разин и что в 988 году крестили его силком. Именно низачем, ибо результат этого дела уж больно бессмысленный: от чего ушли, к тому и пришли - к эксплуатации труда капиталом, царству бюрократии и падающему рублю.

Или почему у нас бесперечь самолеты падают? В частности, потому, что мы способны плакать над "Историей дипломатии", и это еще не самая чудесная из наших народных черт.

Та из них, например, чудесней, что при всех своих нетях русский человек способен сочинять пословицы, которые представляются куда более литературными, чем роман. У прочих народов мира тоже встречаются перлы. Например, англичане говорят: "Праздный мозг - мастерская дьявола", однако наша пословица - это само литературное вещество.

Но тогда какие же мы в действительности сами - вот вопрос! - если, фигурально говоря, сани у нас никудышные, а вместе с тем в области этической формулы мы способны творить полные чудеса?..

Или грудь в крестах, или голова в кустах

У многих народов мира есть вариант на тему древней латинской пословицы: "Или Цезарь, или ничего". Но, кажется, одни русские живут по-писаному, то есть они не признают Горациеву "золотую середину" и любят крайности, как никто. Наши уж если пьют, то до положения риз, если воюют, то до последнего человека, если любят, то до самозабвения, если проигрываются, то в прах. Та же мода у нас наблюдается и по общественной линии: то мы существуем на положении белых рабов, и главное органично существуем, то нам подавай царство Божие на земле.

Любопытно, что и человеческие характеры в России бывают полярно противоположными и часто являют крайности почти литературного естества. У нас коли человек мерзавец, то уж он всем мерзавцам мерзавец, фантастическая нелюдь, какую не встретишь в чужих краях. Но если он хороший человек, то, по европейским меркам, почти святой. Коли он вор, то мать родную обчистит при отягчающих обстоятельствах, а если интеллигент, то ему не ровня наследный принц.

Почему мы такие - это затруднительно объяснить. Но вот что предельно ясно: эффективной экономики с таковской нацией не наладить и настоящего порядка не навести. Впрочем, может быть, это и не нужно, поскольку у всякой нации свое узкое назначение и цель соборного бытия. Усредненный человек Запада, не плохой и не хороший, но законопослушный и деловой, обеспечивает социально-экономический прогресс вплоть до культурного тупика. Русские же, видимо, призваны сохранять генофонд человека сложного, сотканного из противоречий, и это даже нам не миссия такая, а благодать. Ибо еще из Гегеля нам известно, что единство и борьба противоположностей есть источник всякого бытия.

На то и щука в море, чтобы карась не дремал

Любопытно, что наш соотечественник в отдельности может быть и невеждой, но в некой сумме, дающей национальность, он всегда философ, тонко понимающий закономерности и логику бытия. Понятно, что пословица про щуку и карася авторского происхождения, ведь философ не только тот, кто способен сочинить экзистенциализм, но и тот, кто способен его понять.

Собственно, то-то и любопытно, что целый огромный народ, почти поголовно неграмотный, неотчетливо постигший то религиозное учение, которое он исповедует, тем не менее широко принял философскую систему, заключенную в пословице про щуку и карася.

А это нешуточное дело, поскольку задолго до Гегеля русские освоили диалектический закон единства и борьбы противоположностей, который движет всяческую жизнь, как закон тяготения - космические тела. Ведь карась (класс водных позвоночных) только потому исключительно подвижен и чрезвычайно плодовит, что ему щука (класс водных позвоночных) прохода не дает и норовит употребить его на обед. Точно так же и у людей: труженика вековечно угнетает эксплуататор, и в результате таких высот достигает производительность труда, что труженик немногим хуже эксплуататора существует, кормится и отдает. А то бывает наоборот: губительное равенство и мелочная государственная опека до того доводят нацию, что каждый второй лопаты не держит и каждый третий неспособен себя кормить.

Таким образом, величие мысли народной заключается в том, что на всякое "зачем" существует свое "затем". Зачем бывают землетрясения, наводнения, моровые поветрия? Затем, чтобы человек не слишком возносился над всесильной природой и в конце концов не сгубил самого себя. Зачем случаются революции? Затем, чтобы доказать нации, что они не способны решить ни одного коренного вопроса жизни. Зачем всякая жизнь заканчивается трагедией смерти? Затем, что вопреки умозаключению Льва Толстого именно вечная жизнь бессмысленна, и только оттого и существует вопрос о смысле жизни, что она быстротечна и коротка. Короче говоря, зачем щука в море? - чтобы карась не дремал.

Всякая сосна своему бору шумит

Пушкин писал другу Вяземскому: "Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство". И точно, обидно, когда чужеземец выказывает пренебрежение к России и ко всему русскому, поскольку у него получается не художественная проза, а что-то примитивно ясное, как меню. А вот если мы почнем всех собак вешать, имея в виду наши отечественные порядки, то это будет прямая художественная проза - с завязкой-развязкой, легкой истерикой в кульминации, любовным томлением и слезой.

Вообще это на удивление чисто русское занятие - ругательски ругать своих соотечественников и страну. Кажется, нет другого такого народа, который настолько последовательно и сладострастно... не то чтобы держался в оппозиции к государству, а по-простому валял бы в грязи властный аппарат, общественное устройство, народное хозяйство, национальные свычаи и обычаи, а главное, человека родных кровей.

Другое дело, что мы не любим сор из избы выносить, и если такое случается с нашим соотечественником, то мы искренне считаем его ренегатом и подлецом. Отношение это настолько общее и прочное, что случаи выноса сора из избы в нашем прошлом наперечет. Князь Курбский, Котошихин, царевич Алексей, Петр Долгорукий, Герцен с Огаревым - кажется, вот и всё. Что до наших диссидентов, то это случай слишком подозрительный и лучше будет обойти его стороной.

Любопытно, что на Западе этих настроений в помине нет. И даже англичанин считает, что самое совершенное в мире государственное устройство - английское, немцы - что самый лучший народ на земле немцы, американцы что самая большая на нашей планете страна Техас. Поэтому гражданин, презирающий свое отечество, там выродок, аномалия, которого надо изолировать и лечить. Вместе с тем любопытно, что среди таковых остаются Гёте, Байрон, Виктор Гюго.

Почему бы это? Может быть, потому, что критическая настроенность по отношению к родному обществу - в Европе есть признак избранности, удел изощренных характеров и умов. А простой обыватель там по определению патриот.

У нас же в России, видимо, "Весь народ из одних ворот", то есть какого нашего соотечественника ни возьми, у каждого изощренный характер и резвый ум. Ибо презираючи страдать или страдаючи презирать (это у нас почему-то всегда ходит парой) - дело настолько общенациональное, что стоит собраться вместе столяру, слесарю и сантехнику, как тотчас выноси святых. И жить-то в России нельзя, просто медицински противопоказано, и ворует-то народ безобразно, и дороги непроезжие, и свирепствуют дураки.

У нас как раз патриот - аномалия, по четырем причинам аномалия, каковые, убедительности ради, следует привести. Во-первых, Россия - страна неуправляемая, поскольку в ее властных структурах слишком много проходимцев, неучей и воров. Во-вторых, наше общество пребывает сравнительно в детском возрасте и еще не отличает благодетеля от врага. В-третьих, народное хозяйство России как-то дышит за счет того, что работнику или почти ничего не платят, или не платят практически ничего. В-четвертых, русак есть человек, существующий вовне как-то неотчетливо и непрочно, потому что у нас недостает традиций, общенациональной морали, гражданских навыков и культурного багажа. Следовательно, патриот в России потому аномалия, что он профессионально предан тому, чего нельзя ни уважить, ни оправдать.

Вообще у нас настоящий патриот тот, кто ни при каких условиях не променяет родину на Ривьеру, кто ей горячо симпатизирует не за что-то, а вопреки.

Недаром у нас говорят: "Не по хорошему мил, а по милу хорош". Также недаром мы лезем из кожи вон, придумывая то Россию, в которую можно только верить, а умом постичь нельзя, то загадочную русскую душу, в которой на поверку ничего загадочного-то и нет, то национальную идею, которой по мирному времени просто не может быть.

Наверное, это и есть - любить свою родину по-русски, нервно, чуть ли не навзрыд, как в семьях любят больных детей.

А пословицу "Всяк кулик свое болото хвалит", видимо, выдумали немцы либо думцы социал-демократической ориентации и нетвердой национальности, но определенно не мыслитель и не русак.

Голый, что святой, беды не боится

Мало пословиц есть у народов мира, которые, как эта, несла бы в себе решение всех проблем. Ну почти всех, поскольку Карл Маркс предрекал, что и в идеальном обществе останется трагедия неразделенной любви и еще существует смерть. А так - сразу и не придумаешь такой коренной беды, которую, соображаясь с пословицей про голого и святого, невозможно было бы развести.

Собственно, дело в том, что за малым исключением все наши несчастья имеют вещественное происхождение и редко когда связаны с деятельностью души. То у вас кошелек вытащат в трамвае, то обманом лишат недвижимости, то побьют мимоходом, то долг не отдадут, то возведут пасквиль на вашу мать. Однако человека высшей организации обидеть невозможно, и на пасквилянта он смотрит, как на птичку, которая наделала на пальто. В долг же у "голого" не возьмешь. Когда бьют, это, конечно, очень неприятно, но ведь и змеи нападают на человека, и бактерии, и слепни. Однако у "голых" недвижимости не водится и кошелек в их обиходе - разве что сувенир.

Правда, еще могут посадить ни за понюх табаку, что у нас случается сплошь и рядом, однако надо принять в расчет: бывают такие государства и времена, когда нормальное положение нормального человека - изгой, и место ему в тюрьме.

Следовательно, для того чтобы избежать несчастий вещественного происхождения, нужно избавиться от вещей. И даже эта операция не предусматривает нарочитого аскетизма, а просто-напросто достаточно воспитать в себе имущественный иммунитет: есть у тебя вилла на Ривьере, нет ли - это, в сущности, все равно. Таким путем и в святые попадают, когда человек приходит к тому конечному заключению, что счастливая судьба аномалия, что жизнь есть череда несчастий, испытаний, несправедливостей и невзгод. Оттого и святой равнодушен к бедам, и "голый" спокоен, ибо если и сгорит вилла на Ривьере, то, во всяком случае, не его.

Но в том-то и беда, что этот рецепт не может быть востребован современным человеком, для которого частное благосостояние - это всё. С его точки зрения цель достигнута, развитие человеческой цивилизации пришло к логическому концу, "история прекратила течение свое", когда человечество приобщилось к последней и высшей истине: частное благосостояние - это всё. Ему и невдомек, что может быть еще такое огромное горе: когда ты вдруг в паническом ужасе осознаешь, что на свете живут миллионы прекрасных людей, с которыми ты не знаком и не познакомишься никогда.

Есть опасение, что тут-то и пойдут настоящие несчастья самого что ни на есть вещественного порядка, поскольку Христос еще когда предупреждал: "Не собирайте себе сокровищ на земле, где ржа истребляет, а воры подкарауливают и крадут". Конкретной кары за это собирательство Господь не назначил, но по всему видно, что так просто оно человечеству не пройдет. В России, во всяком случае, собирателей уже регламентированно отстреливают среди бела дня, и предпринимательство у нас - такая же опасная профессия, как военный и космонавт. Из этого, в частности, следует, что наше отечество более, чем прочие, развивается по Христу.

У других народов тоже есть кое-какие мысли на этот счет. Арабы говорят: "Аллах избавил голого от необходимости стирать белье". Французы говорят: "Единственное настоящее несчастье - собственная смерть".

Именно так и есть.