Среди ночи

Я и моя сестра. Моя сестра и я. Мы поддерживаем друг друга все эти годы, хотя у нас не редко возникают споры, например об обязанностях друг перед другом. Телефонные звонки, например. Я старался игнорировать их, они мне были не нужны. Но теперь вместо отца ей нужен сын.

Я это пишу. Я никогда не вел дневник или еженедельник. Мне было достаточно моих мыслей и воспоминаний, но теперь, когда она начала все сильнее напоминать о себе, я нашел необходимым записывать все происходящее. Зачем? Для собственной пользы, чтобы иметь доказательства самому себе на случай, если все-таки что-нибудь произойдет.

— Хватит претворяться, — говорит мне она. — Ты знаешь, что может случиться.

Я игнорирую ее слова, не отвечаю.

— Что, разве не так? — спрашивает она.

— Что? — неохотно отвечаю я, не желая быть вовлеченным в ее планы, и понимая, что я не смогу ей противостоять.

— Разве ты не знаешь, что может произойти? Подумай о том, что случилось со мной. Я — та, кому пришлось все это пройти.

Мою сестру зовут Луиза, но все называют ее Лулу, потому что, когда она была маленькой, то не могла правильно выговорить свое имя — выходило нечто похожее на «Лу… Лу…»

Мы все время вместе, и, несмотря на то, что я более чем на год ее старше, она обращается со мной, как с ребенком. Она имеет обыкновение ласкать меня словами «мой Бэби» или «мой сладкий» и продолжает называть меня малышом.

Даже, когда она была совсем ребенком, то старалась заменить мне мать. Она любила касаться моего лица, щекотать меня или гладить мои волосы. Она щупала меня, щипала, массировала мне руки и ноги, и это сводило меня с ума. Я начинал хихикать, затем смеяться, после чего у меня уже болел живот.

«Хватит, хватит!» — кричал я, и она, наконец, останавливалась, обнимала меня и целовала сначала в одну щеку, а затем в другую. Мое лицо становилось влажным от ее поцелуев, а иногда и от ее слез, и она говорила мне о том, как она меня любит: «Я всегда буду заботиться о тебе, мой Бэби, я никогда тебя не брошу».

И я ей верил.

После смерти наших родителей мы жили у тети Мэри, которая приходилась родной сестрой нашей покойной матери. Она никогда не была замужем и преподавала во втором классе школы прихода Святого Луки. Каждый день после уроков она посещала костел этого же прихода, расположенный напротив школы. Каждый вечер перед сном она становилась на колени и молилась, перебирая четки. Она прочитывала не менее трех молитв. Она занималась домашним хозяйством так же, как и учила на уроке детей, укладываясь в отведенное ей время. Для нас у нее было отведено время с семи до восьми вечера. Весь этот час она посвящала нам — мне и Лулу, как и мы, оставляя все на это время, принадлежали ей. Мы вслух читали книги, ставили маленькие спектакли, которые показывали ей, по сценариям, написанным Лулу, пользующейся главным образом своими собственными версиями увиденных ею кинофильмов или телевизионных шоу. Одна из них напоминала последние сцены из старого кинофильма, который назывался «Холмы Вьютрина», где она была в роли умирающей в постели Кэтти, а я был Хелифом, который должен был после ее смерти взять ее на руки и поднести к окну. Но когда я это делал, то у меня подворачивались ноги, отчего она тут же начинала беситься, и я тоже. Я не хотел, чтобы она даже претворялась, что умирает — даже в поставленной ею пьесе. Иногда она переключалась на что-нибудь комическое — ей все время хотелось развеселить тетю Мэри, что было нелегко. И, когда тетя Мэри вдруг начинала лопаться от смеха, то Лулу была в восторге, главным образом, когда она изображала Люси из телесериала «Я без ума от Люси», и мне, конечно, доставалась роль самого Рики Рикардо. Она специально репетировала со мной его акцент.

Тетя Мэри была нашей матерью и отцом, а также всеми нашими дядями и тетями, вместе взятыми. У нас никого не было — только мы втроем. Наши родители мерли, когда мы еще были совсем маленькими. Мне вообще не удавалось вспомнить ни кого из них, хотя Лулу утверждала, что она их помнила. И, когда мне было грустно, то она рассказывала мне о том, как они любили танцевать, как они включали радио или опускали иглу на пластинку и кружили вдвоем по кухне, а затем, уплывали то в одну, то в другую комнату, не выпуская друг друга из объятий. Они скользили по кухонному линолеуму, и их ноги будто бы не касались пола.

— Как ты можешь все это помнить, если я не помню ничего?

— Думаю, что моя память ярче, чем твоя, — ответила она мне.

— Но тебе было лишь два года, когда они умерли.

— Это были осмысленные два года, — сказала она. — Знаешь — я помню, как родилась, первый глоток воздуха, как свет ударил мне в глаза, и боль, будто из ада… — и она засмеялась.

Я ни разу не смог отличить ее правду от вымысла, но мне нравились ее рассказы о матери и об отце, проплывающих в обнимку в медленном танце через все комнаты квартиры, в которой мы тогда жили.

Они любили песню «Голубое Рождество» Элвиса Пресли, когда остальным нравилось «Белое Рождество» Бинга Кросби. Оставаясь вдвоем, они танцевали под музыку Пресли.

— Но «Голубое Рождество» — грустная песня, — заметил я. — Там грустные слова и грустная мелодия.

— «Белое Рождество» — тоже не бочка смеха, — возразила она. — Возможно, им нравились грустные песни, может, они предчувствовали то, что с ними в дальнейшем произойдет.

Я завидовал Лулу — ее прекрасной памяти. И даже если она всего лишь это выдумывала, то я завидовал ее способности превратить вымысел в реальность, пусть только для меня.

Мы жили этажом выше Денеганов, у которых было шестеро детей. Эйлин Денеган была лучшей подругой Лулу, а для меня среди них друзей так и не нашлось. Все они были уж слишком шумными и живыми. Они бегали, оказываясь везде, где только можно, превращая место, где они находятся, в кишащий муравейник или пчелиный улей, и никто из них не любил читать. Они все как один избегали библиотеки. Все пятеро братьев Эйлин — Билли, Кевин, Майки, Раймонд и Том играли в бейсбол, и Лулу шутила, называя их укомплектованной бейсбольной командой. Со мной они не общались, как и я старался не иметь с ними ничего общего. Как бы то ни было, у меня была Лулу, а у Лулу был я. Правда, у нее еще была и Эйлин, которая всегда выделялась на фоне всех остальных Денеганов.

Они вдвоем очень тепло относились друг к другу, любили смешные, похожие на птичий язык шутки, которые были понятны лишь им двоим. «Интересно, зачем кенгуру икает?» — ответ: «Чтобы лишний раз не пукнуть»; или: «Кто живет в Охлакоме?» — ответ: «Охламоны». Я думаю, что их смешные шутки несли в себе некоторый шифр. Об этом я так и не осмелился спросить у Лулу.

От Эйлин мы узнали о большом представлении в театре «Глобус» в преддверии Святого Хеллоуина, на котором должны были выступать фокусники и певцы, танцоры и жонглеры, а по натянутому под потолком канату ходить канатоходцы. «Мест в зале будет достаточно», — сказала она. — «Но для вас, как для небогатых, вход будет бесплатным».

— Что значит, для небогатых? — спросил Билли, брат Эйлин.

— Для бедных, — ответила Эйлин.

— Я знаю, что это значит, но мы не настолько бедны, — возразила Лулу.

— Как раз именно вы, — ответила Эйлин с намеком на то, что об этом известно всем. Ее взгляд опустился на скромную юбку Лулу. Как лучшие подруги, они знали друг о друге все.

— Мне не нравится идея развлекаться на шоу среди тысячи кричащих детей, — сказала Лулу.

И затем она увидела мое лицо. Представления фокусников я предпочитал видеть на сцене, а не на экране телевизора.

— Ладно, — продолжила Лулу. — Если мы должны быть небогатыми, чтобы увидеть это шоу, то, тогда нам это удастся.

Позже, с семи до восьми, во время нашего часа с тетей Мэри, Лулу сказала:

— Пусть мы не до такой уж степени и бедные, но представление воздушных акробатов, о котором говорила Эйлин, хотелось бы посмотреть.

— О, я знаю об этом представлении, — сказала тетя Мэри. — Здесь в Викбурге это традиция, перед каждым Хеллоуином устраивать праздничные утренники. Почему мне раньше не пришла в голову идея, чтобы вы оба пошли это посмотреть? — она даже заплакала. — Я понимаю, как вам скучно в компании старой девы, — слезы на ее щеках уже напоминали маленькие мыльные пузыри, которые лопались тут же около колечка, если в него дуть сильнее, чем надо. — Вам не обязательно быть бедными, чтобы пойти на это представление, и вы оба имеете право это увидеть, потому что вы — сироты, бедняжки.

Теперь она плакала, не скрывая своих слез. Ее щеки стали грязными, а нос потек. Лулу дала ей салфетку.

Мы с Лулу были сиротами, и это правда.

Мы остались вдвоем, когда однажды вечером наши родители отправились в «кинотеатр на колесах». Обычно они туда не ходили, потому что обычно там показывали фильмы ужасов, когда в это время молодые пары закрывались у себя в машинах и занимались любовью, а мимо проходили какие-нибудь негодяи, повсюду сорили попкорном и пили пиво, сидя на капоте у какой-нибудь из этих машин. Но тетя Мэри рассказывала, что наш отец был сентиментальным человеком, и он взял с собой мать, чтобы отметить годовщину их первой встречи в «кинотеатре на колесах», также как это было, когда они только познакомились. Негодяи объявились именно в этот вечер. Они окружили их машину, начали ее раскачивать и барабанить по капоту. Браня их последними словами, отец закрыл окна, завел мотор, и они с матерью выехали на шоссе. Спустя какое-то время их догнала машина, в которой сидели двое или трое негодяев, потревоживших их на стоянке кинотеатра. Они постоянно обгоняли их и подсекали. В результате отец не удержал машину на шоссе, они вдвоем с матерью съехали с дороги и врезались в дерево. «Их машина напоминала разбитый аккордеон», — продолжала свой рассказ Лулу.

Она утверждала, что даже помнила, во что в тот последний их вечер они были одеты. На матери было синее платье с серебряными блестками и металлическими пуговицами, напоминающими причудливые шары, а на отце — белая рубашка и его лучший синий галстук в красную полоску. «Они вдвоем чуть ли не светились от счастья», — рассказывала Лулу. Здорово, что у нее была хорошая память. Но я думаю, что цель всех этих ее рассказов была одна — поднять мне настроение.

Как бы то ни было, мы осиротели и стали жить у тети Мэри.

Лулу не любила автобус — никогда. Ей не нравилось ехать стоя, и ее раздражал запах солярного перегара, который, как ей казалось, просачивался через пол независимо оттого, открыты ли окна.

Автобус был переполнен, и все кроме Лулу были возбужденны, предвкушая волшебное представление в «Глобусе», на котором, как говорили, будет фокусник, заставляющий людей исчезать и появляться снова.

Все говорили сразу. Кучка детей втроем или вчетвером напевали какую-то глупую песню об утке. Я был затиснут между Лулу и Эйлин где-то посреди автобуса. Эйлин игнорировала меня, как и ее братья, что было в порядке вещей. Они продолжали шнырять по проходу, не обращая никакого внимания на просьбу водителя, всем вернуться на свои места. Эйлин и не полагала, что я взял с собой книгу в мягкой обложке, которая помещалась в кармане. Я думал, что никто этого не заметит. Куда бы я не ходил, книги бывали со мной везде.

Когда мы подъехали к «Глобусу», то увидели огромный плакат с изображением злого мага, чьи руки были обагрены кровью. Все сидящие в автобусе и даже Денеганы притихли от страха.

«Выходите по одному», — объявил водитель, и, как по команде, все организованно покинули автобус. Лулу держалась за мою руку, даже не смотря на то, что я шел где-то позади нее.

«Ты не потерял купоны?» — спросила она, оглядываясь через плечо.

Я кивнул в ответ. Купоны на бесплатные леденцы, содовую и корн лежали в моем потайном кармане.

Когда мы уже попали внутрь, Лулу отправила меня занять три места, откуда хорошо будет видно все представление, а сама взяла у меня купоны. «Шоколадное», — сказал я ей, если вдруг ей попадется мороженное.

Я проталкивался через толпящихся детей, которые восторженно кричали или громко разговаривали в попытке перекричать друг друга. Я нашел три места в середине зала. Открыть книгу, чтобы начать читать, возможным не представлялось, потому что мне все время приходилось следить за выбранными мною местами. «Занято», — успел сказать я уже тысячный раз.

«Глобус», в котором располагался театр, был старым зданием, не похожим на то, что было затесано в торговом центре, и все проходящие мимо дети показывали пальцем на большую старинную люстру из золота и граненого стекла, которая напоминала мне пещерный сталактит. Но лампочки в ней почему-то не горели, да и сама люстра висела на проводе, который выглядел очень тонким и больше был похож на нить.

Лулу заметила, как я смотрю вверх.

«Вижу, эта люстра действует тебе на нервы», — сказала она.

Как и всегда, я не смог утаить в себе волнение, а Лулу снова прочитала мои мысли.

«Она меня нервирует тоже», — сказала Эйлин. Ее глаза рыскали по всему залу в поисках Билли и Кевина. Они подбежали к нам с алыми от возбуждения щеками. Их рыжие волосы были растрепаны.

«Найдите нам три места где-нибудь еще», — скомандовала Эйлин.

Они удалялись, расталкивая других детей, попадающихся на их пути, а мы продолжали стоять посреди толпы. Лулу и Эйлин жевали попкорн. Их губы блестели от масла. На моем вафельном конусе таяло мороженое, которое начинало стекать по пальцам.

«О салфетках они не слышали», — сказала Лулу с долей отвращения в голосе, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Наконец, Билли замахал нам рукой. Вероятно, ему удалось кого-нибудь согнать с занятых им мест в конце зала под самым балконом.

— Это далеко от сцены, — пожаловался я.

Лулу послала мне переполненный терпением взгляд.

Мне пришлось подчиниться и последовать за ними туда, где стоял Билли.

Десятью минутами позже Лулу уже не было в живых.

Кошмар начался.