Срочная помощь сексуальнозависимым

Разноцветный буклетик выпал из кучи хлама на полдороге между почтовым ящиком и большим, специально приспособленным для рекламных объявлений, мусорным ведром. Благополучно выбросив все остальные «двигатели торговли», я, чертыхаясь, подобрал с пола глянцевую, хорошего полиграфического качества бумажку.

«СРОЧНАЯ ПОМОЩЬ СЕКСУАЛЬНОЗАВИСИМЫМ. АНОНИМНО. ДОСТУПНО».

Я сразу признался себе, что да, совершенно определенно нахожусь в группе риска и, прихватив буклет, отправился домой. Потом меня что-то отвлекло, потом пришел Федор рассказать, как наши не умеют играть в футбол, мы сели за стол и подробно это обсудили. Он рассказал очередную институтскую байку про Мирослава Лукича – редкостного мерзавца по сути и финансового директора по должности, и мы оценили экономическую ситуацию в стране.

А потом Федор нашел буклет.

– Грандиозно, – восхитился он. – Срочная помощь нам! Гарантия качества. Телефоны. Ты уже звонил?

– И не собирался.

– Конечно.

Федор – сосед снизу. Однажды я заснул в ванной, а он меня разбудил. Надо сказать, не только меня. Дело было ночью, и пока он пытался вышибить дверь, кто-то уже вызвал полицию. Я не алкоголик и дозу знаю, но в ванной заснул не просто так, а после корпоратива. И вот, когда я вброд добрался до двери, Федор только посмотрел в мои растревоженные глаза и смягчился. Потом, много позже, он уверял, что в тот миг остановил кулак уже на подлете к моей физиономии. Не помню. Может быть. Короче говоря, Федор спас меня тогда и от полицейских, собравшихся писать какой-то протокол, и от его собственной жены, решившей меня убить.

С тех пор он иногда по-соседски навещает меня. Это как-то связано с перипетиями его семейной жизни. Он никогда не жалуется, и так видно.

– Если не собирался, зачем принес? – он обвиняюще наставил на меня палец. – Ты, холостой здоровый неимпотент, будешь прикидываться сексуально независимым?

– Остынь, – я достал из холодильника очередную бутылку пива, – и сам подумай, что там может быть хорошего? Либо бордель, либо лекция о вреде беспорядочных связей.

– Ну, не знаю, не знаю. – Федор развернул буклет. – Тут и фотографии есть. Сейчас заценим. «Смотровой кабинет», «Гостиная», «Кабинеты терапии». Ну что. Очень прилично. Чистенько так. «Конференц-зал» даже есть.

– Знаешь, одно время в школах на эту тему какие-то уроки были. Типа: о половой грамотности. Но потом большое начальство поднатужилось умом и решило, что в деле секса все должны быть самоучками, и лично я с начальством согласен.

– Потому что дурак. Вот почему ты из холодильника только одну бутылку достал?

– Так, – я еще раз открыл холодильник, – о тебе же забочусь.

– Вот и начальство чудаковатое все в заботах, чего б еще запретить. А может, там, – он помахал над головой буклетиком, – новые горизонты откроются.

– Ага. Новые откроются. Горизонты.

– Надежды губит пессимизм, – он надолго присосался к бутылке. Похоже, в этот раз семейная жизнь обошлась с ним особенно сурово.

– А давай просто двух подружек позовем, – предложил я. – У меня день рожденья скоро. Повеселимся тут вчетвером?

Федор поперхнулся пивом.

В тот вечер мы засиделись допоздна. Мое предложение насчет подружек он отмел, покрутив пальцем у виска, но буклет демонстративно засунул во внутренний карман, куда-то очень глубоко.

Федор появился через неделю в приподнятом настроении, с пакетом вкусной еды и бутылкой водки.

– Никакой это не бордель, – начал он, по-хозяйски устраиваясь на моей кухне, – на самом деле – внушительный такой медицинский центр, все чин-чинарем, при входе буклет попросили предъявить и паспорт. Внутри паркет, мрамор, зеркала. Сестричка очкастая встретила, в кабинет проводила…

– Симпатичная?

– Не перебивай, без тебя собьюсь. В кабинете докторша сидит, вот кто красотуля! Не совсем в моем вкусе – худющая и, как встала, ростом оказалась метра под два, но лицо! Глазищи огромные, цвета янтаря.

– Ну и как она? Вылечила от сексуальной зависимости?

– Да поначалу вроде к тому шло: «Раздевайтесь, говорит, до трусов и все металлическое с себя обязательно снимите». Я говорю: «А зачем трусы оставлять?»

– Погоди-ка. Значит, ты вошел, а она тебе сразу: «Раздевайся»?

– Не сразу. Сначала сто вопросов задала для анкеты, а потом уже. И вот, значит, разделся я, трусы топорщатся. Неудобно, честно говоря. – Федор аккуратно налил до краев сначала мою стопку, потом собственную. – Давай за нас! Чтоб надежды не подводили!

Водка, как и закусь, оказалась из дорогих. Мы выпили, и пока я изучал этикетку, Федор, прихватив вилкой маринованный иностранный огурчик, мечтательно откинулся на спинку стула. Федор – мужчина серьезный, убойного веса в нем килограмм сто с лишним, практически никакого жира. Стул жалобно заскрипел, а я прикинул, что если развалится, грохота будет достаточно, чтобы Федорова жена примчалась. Тогда вовсе греха не оберешься. По-видимому, та же мысль посетила Федора. Он сел прямо, осторожно поерзал и только после этого откусил огурец.

– И вот, она спокойно так встает, на мои слова ноль внимания. «Пройдите, говорит, пожалуйста, к нашему интегральному анализатору». А сама мимо меня в соседнюю комнату. Я тебе честно скажу, одна походка на миллион, и ручкой сделала типа «иди за мной, дорогой».

– Ну, и как анализатор оказался? Подходящий?

– A-а, – Федор дожевал огурец и заговорил более членораздельно, – рамка с площадкой обычная, как в аэропортах. Я прошел туда – обратно, она: «Встаньте, пожалуйста, на площадку», а сама назад – в комнату, где мы до того беседовали. Я стою, как дурак. Через пару минут та очкастая сестричка заглядывает: «Спасибо, говорит, теперь одевайтесь». Прикинь?

Федор отложил вилку и сурово взглянул на меня.

– Что ты ржешь? Несмешно ни разу!

– Трусы на тебе хоть приличные были? С длинным рукавом? – я разлил еще по одной. – Могу спорить, что потом тебя на лекцию отвели. Что-нибудь о ценностях семейной жизни и вреде нерегулярного секса.

– Если такой умный, – вздохнул Федор, – мог и подсказать, чтобы я плавки надел. Про лекцию ты верно догадался, но это все ерунда. Ладно, давай вздрогнем.

– Теперь колись, по какому поводу банкет? – я примостил опустевшую стопку на заваленный соленьями и нарезками стол. – Надеюсь, ничего серьезного? Теща по-прежнему бодра, и ты с Вероникой своей не разводишься?

– А вот нетерпеливость, она тоже от неудовлетворенного сексуального голода. Я теперь не как некоторые – темный и необученный, я теперь все знаю, а ты слушай и помалкивай, – он осмотрел стол в поисках особо вкусной закуси, ничего не выбрал и снова откинулся на жалобно пискнувший стул. – Стало быть, оделся я, докторши той, конечно, след простыл. Сестричка меня в конференц-зал сопроводила. Там все затененное, только сцена в прожекторах, но зрителей я голов двадцать насчитал. На сцене крендель какой-то распинается о том, как жить правильно. Обстоятельно так рассказывает про бездуховность телесных удовольствий в целом и постельной любови в частности. Потом к последствиям грешной похоти перешел – такая, оказывается, жуть, лучше сразу повеситься. Я, было, совсем заскучал, но чую – за рукав кто-то тянет. Оглянулся – сестричка очкастая.

– Погоди-ка, – я принес из коридора массивную табуретку. – Вот твое любимое кресло, а стул отдай, еще сгодится.

– В общем, пригласила меня, – Федор безропотно пересел на табуретку, – принять участие. «У Вас, на ухо мне шепчет, поразительные результаты анализов. Уникальные, значит, результаты, и мы весьма хотели бы видеть Вас в нашей Программе». У них там, оказывается, какая-то Программа, но не каждый подходит.

– Я понял, ты – Избранный.

– А я вот не понял. Короче, вышли мы в холл, а там докторша стоит и мне улыбается. Я говорю: «Какая-такая Программа?» Она все объяснила, правда, я все равно ни бельмеса не понял. Что-то там про халахупное дыхание, развитие подсознания и остального организма. А главное, говорит: «Я лично у Вас фасилитатором буду». Тут я, конечно, согласился.

– Фаси… кем она будет?

– Не будет, а уже есть. Она говорит: «Это помещение мы только арендуем, а Вас ждем исключительно в нашей Лаборатории». И приглашение вручила, типа пропуска, совсем по другому адресу. А как тебе водочка? Хороша?

– Не спорю. Напиток достойный, но ты не прав. Они на тебе опыты ставить будут. У желтоглазой Барби твоей диссертация, ты – кролик подопытный. Зачем так здоровьем рисковать? То ли дело: я бы девушек пригласил…

– Угу. Значит, мы с ними здесь, а Верка моя – этажом ниже прогуливается. Это, по-твоему, не рисковать здоровьем?!

– Ладно, рассказывай дальше, – я разлил еще по одной, – и подробнее! Фасилизатором – это как?

– Значит, на следующий день пришел я по адресу, а там вроде офис. Верхний этаж высотки, никакой медицины, но все очень круто, – Федор даже не глянул в сторону наполненной стопки, что на моей памяти случилось впервые, – у них и полы с подсветкой. Очкастая там же, на посту. Встретила и сразу в душ повела. А душ у них, я тебе скажу…

– Зеркала и фотки интересные?

– Нет там никаких фоток, но душ замысловатый, – Федор мечтательно прищурился на потолок, – он то поливает со всех сторон, то обдувает, то опять поливает, а запах, как осенью на лесной поляне. И, кстати сказать, велено было мыться без одежды, то есть, значит, без трусов.

– Уже что-то.

– Это все та – очкастая. Я ей говорю: «А ничего, что я тут голый? Может, выйдите?», а она: «Все в порядке. У меня работа такая». Я говорю: «Так давайте поработаем?». Даже не фыркнула, так и стояла фонарем. А дальше самое интересное. Взяла она у меня кровь из пальца на анализы и в зал повела…

– Чего, так голым и повела?

– Почему голым? Балахон выдала серый до пяток. Вот заходим мы с ней в зал, а там сумрак и койка посереди белеет. Большущая такая. Меня прямо оторопь взяла. «Да уж, думаю, вылечат меня сейчас от сексуальной зависимости раз и навсегда», – Федор, постучал кривым мизинцем по стопке, потом без выражения на лице выпил. – Короче, уложила меня сестричка на эту койку да и вышла. Я лежу, жду. Койка не мягкая, а прямо нежная. Тишина – аж в ушах звенит. Глаза понемногу к темноте привыкают, но смотреть особо не на что: комната пустая, над головой потолок белеет. Продолжаю лежать, настроение падает; зря, думаю, с этой бодягой затеялся. Потом музыка началась. Не то чтобы совсем музыка, а так: бум-блямс, бум-блямс. Сначала тихо, еле слышно, потом громче. Я уже решил ноги делать и тут глядь, а рядом докторша моя стоит, улыбается. Прикинь, лежу на гигантской койке, как цветок на блюде, фея в двух шагах и балахон на ней типа моего. Материя легкая, под ней такие изгибы вижу, такие выпуклости! Соображаю, как все это будет колыхаться и двигаться, ну и конечно, организм, как бы сказать, начинает реагировать. А она ладонь приподняла и вроде запела. И тут треснул я напополам. Одной частью чую, что под балахоном она, как и я, в чем мама родила, а другой ничего не чую – голос слушаю. Лежу бревном, но уже так спокойно стало, легко, как в детстве. Понимаю, что по-любому все хорошо будет.

– Эк тебя угораздило. Это тухлый, банальный гипноз.

Факт.

– Банальный – небанальный, фак – не фак. Шелуха это, – с легкой улыбкой он неотрывно рассматривал потолок. Там сплели узор лучи закатного солнца. Пробившись сквозь городскую хмарь, они угодили на стол, в целлофан колбасных упаковок и преломились, как в хрустале.

– Короче, все хорошо, но тут меня поворачивать начало. Знаешь, как с перепою, если лечь резко: голова назад валится, а ноги вверх и мутит, само собой. Если бы не докторша, я, наверно, струхнул. А она, докторша, уже рядом совсем. Руку мне на грудь положила. Ладонь у нее – что кипяток жжется, но приятно. И вот я, значит, вместе с койкой все назад запрокидываюсь, но соображаю тем временем. Основная мысль – понятно, про докторшу. То есть, вот сейчас прямо она ко мне или вовсе не собирается? И как мы с ней будем, ежели меня конкретно крутит? А сестричка та анализы изучает или, к примеру, на мониторы глазеет, чем тут занимаемся? А дальше совсем чудеса пошли.

– Конечно, чудеса, – проворчал я, – рядышком полуголая леди песни поет, а ты бревном на койке и весь в размышлениях.

– И тут, прикинь, замечаю тихое движение за макушкой, – Федор оторвал взгляд от потолка и задумчиво взглянул на меня. – Ты вот сдрейфил и не пошел…

– И не собирался.

– А я чуть не обделался, как шевеление учуял. Пустая же комната была, и, значит, подкралось впотьмах что-то. Сейчас вспомнить смешно, чего я за те полсекунды не передумал, а оказалось… – Федор неожиданно замолчал. В наступившей тишине стали слышны уличные голоса. Какая-то женщина доступно объясняла всем окружающим, почему ее спутник жизни козел. Мужской голос вяло отбрёхивался.

– Ну, не томи, – не выдержал я. – Чего оказалось-то?

– Понимаешь, там все непросто… – он опять умолк, уставившись на мои старые, приделанные к стене часы-ходики. Сварливая тетка продолжала распекать нерадивого мужа.

– Может, ты и прав, – наконец вымолвил он, – может, и гипноз все это, но помирать стану – не забуду. Я-то дернулся тогда, чуть шею не свернул и, понимаешь, увидел, что только на полкойки лежу, а на второй половине – девушка. Койка-то длинная. Мы с ней затылок к затылку, не то что макушками тремся, но недалеко. А койка потихоньку, как книжка, складывается. Представляешь?

– Нет.

– Вот и я нет. Это не казалось, что все подо мной крутится, а на самом деле оно так было. Я, значит, разворачиваюсь вверх ногами, лицом к ней, она мне навстречу…

– Голая была?

– Она на меня смотрит, я – на нее, и нет больше ничего. Я все позабыл: и где нахожусь, и докторшу окаянную, – Федор оглядел стол и уныло качнул головой. – Это как раз в жизни солнце увидеть.

– Да. Сдуру ослепнуть можно, – осторожно согласился я. – Ты, случайно, ничего такого не курил?

– А знаешь, что интересно? И на ней такой же точно балахон был. То есть, кроме силуэта, ни черта не разглядеть, а я всю ее видел. Глаза особенно…

– Про глаза потом. Что дальше-то было?

– А ничего. Свет потух и зажегся. Тишина. Никого. Я один на койке. Через секунду сестра – эта выдра очкастая явилась. «Спасибо, говорит, а теперь пройдемте в душ».

– Ага. Забавно. Я ожидал чего-то в таком духе.

– А я вот не ждал. Сначала обалдел просто и голова кружилась. Потом так обидно стало – не передать. «Уроды! думаю. Убью нафиг». Матерюсь во все горло, в балахоне запутался, барахтаюсь, как муха в киселе, а ей фиолетово. «Не волнуйтесь так, говорит, процедура по техническим причинам откладывается, но Вам, как добросовестному участнику, будет выплачено вознаграждение. Следующий сеанс через три дня». И знаешь, я растерялся как-то. Думаю: три дня и снова девушку ту увижу, потом соображаю: может, она не ушла еще? Ждет на улице, а я тут.

– Так не бывает. Накачали тебя чем-то. Вот и вся девушка. Я же говорю – медицинские опыты.

– Э нет, – Федор, криво улыбнувшись, встал с табуретки, уперся лбом в окно, – была! Знаешь, почему мизинец у меня гнутый такой?

– Пацаном на скутере в столб въехал. Сам рассказывал.

– Правильно – въехал. Факт моей жизни. Девчонка – тоже факт. Это нельзя отменить, мое это.

Стервозное контральто на улице сменилось неразборчивым бормотанием, звуками ударов.

– Так что? – я глянул снизу вверх на застывшее лицо Федора. – Вся история?

– Красиво дерутся, – сообщил Федор.

Я нехотя повернулся к окну. Нехотя – потому, что не люблю мордобой даже по телевизору, а все ж таки повернулся – не знаю почему.

Сухопарый нескладный мужик подскакивал рядом с мощного телосложения женщиной. Та уверенно оборонялась длинным зонтом, а свободной левой успевала раз за разом доставать физиономию противника. Неподалеку растерянно оглядывался по сторонам щуплый гастарбайтер. Сквозь весеннюю редкую еще листву сияло уходящее солнце. От угла неторопливо полз милицейский газик с нарядом полиции на борту.

– Давным-давно, Верки еще на горизонте не было, познакомился я с одной девчонкой. И как-то так у нас с ней все сразу случилось. При том, что и у нее, и у меня это в первый раз было.

– Это ж когда? – хмыкнул я. – Школа, звезды, лагерь у речки?

– И вот она на меня точно так же смотрела: испуганно немножко, в напряжении страшном, но и с надеждой.

– Вряд ли.

– Не вряд ли, а так было.

– Может, и так, да только ты наверняка не туда смотрел и не о том думал, в первый раз-то.

– У тебя, видать, по-другому было, а я все до подробностей помню. Иногда снится, представляешь? И вот, прикинь, те же глаза, тот же самый взгляд, – Федор оглянулся на меня. – Давай выпьем по маленькой. У мужика ни одного шанса, и менты ему не помогут.

– Ну, ты хоть кого уговоришь, – я аккуратно наполнил стопку в его ладони. – Так как же? Глаза – ее, взгляд, говоришь, опять же ее, может, и остальное под балахоном – она?

– Нет. Та девчонка в аварию попала – никто не выжил.

Я не нашелся что сказать. Федор внимательно осмотрел стопку, потом выпил, но еще хуже, чем прошлый раз, – как сок прокисший, и снова уставился в окно.

– Ты прав, так не бывает, – тихо сказал он, – потому что все самое важное в жизни только раз случается и никогда больше. Вот мужик, он же просто ошибся когда-то, может, разминулся с кем-то или встретил не вовремя. Теперь существует бессмысленно, как я. На работе ждет, когда смена кончится, дома дебелизор смотрит про бандюков и такую же политику. А что делать? Вот решил жену побить, и то не смог.

– Когда умру, похороните, а на могиле напишите: «Умер от отвращения», – я потянулся было за выпивкой, но раздумал, – не мной придумано, а жаль.

Неразборчивое бормотание с улицы стало громче. Битва перетекла в новую тактическую фазу. Мужику все же удалось схватить зонт. Он вцепился в него обеими руками, мадам тоже вцепилась, и бойцы вошли в клинч. Милицейский газик тихо стоял рядом.

– Так и знал, что не поймешь. Ты-то Дон Хуан: «Пришел, увидел, переспал», любой секс-бомбе – сапер, а я тут со своими заморочками. Это ведь Раневская – насчет памятника? Как пить дать она.

– Ага, я, значит, хмырь аморальный, а ты от немеряной духовности прямиком в большую койку для интимных процедур. Твои стоны о смысле жизни, роковых ошибках и прочие страдания про любовь – это диагноз. Называется «Кэсэвэ».

– Наверняка какая-то гадость, – Федор подозрительно уставился на меня.

– Это типовой легкий крах среднего возраста отдельно взятого мужчины, у тебя серьезно осложненный походом в подозрительную больничку.

– Умеешь ты опошлить. Я тебе факты конкретные, а ты… – окончательно расстроившись, Федор плюхнулся обратно на табуретку. – Вот хоть про мужика, которого сейчас ни за что в участок свезут, разве я не прав? Он что, с детства мечтал удава в жены взять?

Я мельком взглянул в окно – в основном все оставалось по-прежнему: и зонт, как промежуточная цель битвы, и сцепившиеся супруги, и хладнокровные стражи порядка в «бобике». Среднеазиат старательно сливался с местностью, отступая в сторону гаражей. Солнце по своим делам уходило за крышу соседней многоэтажки.

Повернувшись к столу, я оценил суровый мужской натюрморт с недоеденными консервами, полупустыми банками, кучками смятого целлофана на столе и под столом, почти выпитой бутылкой и полным отсутствием тарелок.

– Насчет того бедолаги не скажу, – я настежь распахнул форточку, догадываясь, что до утра ничего не проветрится и, значит, спать мне в ароматах холостого застолья, – а вот по «фактам конкретным» позволь усомниться.

– Давай, усомняйся, а только так и было.

– Чего было-то? «Свет погас-зажегся, и нет никого». Это сколько ты впотьмах куковал, пока все разошлись?

– Согласен – загадка, ну и что? Пойду на следующий сеанс и выясню. Чего бояться-то? На органы не разберут – овчинка моя давно выделки не стоит.

– Прибедняешься. Если в тебе как следует покопаться, – я взял со стола банку и принялся выуживать со дна последний огурец. – Если, стало быть, покопаться… обязательно найдется что-нибудь коммерчески интересное. Я, например, уверен, что твой главный орган…

– Голова?

– Нет, вот за голову я как раз спокоен. В этом смысле.

– Да ну тебя. Хотели бы, так уж разобрали.

– Ты согласен, что это эксперимент? Причем известно на ком, но непонятно зачем. Эти твои гуру сексуальной независимости – хоть узнал, что за контора?

– Сейчас ты, конечно, пойдешь плясать на костях, но я только название знаю: ООО «Магнолия» – на пропуске было. Сидят в большущем бизнес-центре на последнем этаже, все чинно-благородно, никаких вывесок. По первому адресу ходил, где лектор выступал, а мне говорят: эта «Магнолия» у нас помещение в аренду брала и уже съехала.

– Печаль.

– На самом деле, я когда в том душе ноги мыл, уже прикидывал, как внутри пощелкать и фото в Сеть выложить – авось кто откликнется. Конечно, засада сидит при входе, – Федор сделал постную физиономию, сложил губы бантиком, заговорил пискляво, видимо, изображая зловредную медсестру. – Пожалуйста, мобильный телефон положите туда и всю остальную технику, которая у Вас при себе, то-оже. Спасибо-о, а теперь идите сюда, раздевайтесь догола.

– Плохо. Контора, похоже, серьезная и, что еще хуже, твоя вдова никуда не съедет, – вздохнул я. – Ноги-то зачем мыл? Очкастая велела?

– Да нет, это я уже после сеанса. В креме каком-то успел изгваздать и пятки, и рожу, и… – Федор запнулся. – В общем, неважно. Ты как-то шпионскими очками хвалился со спрятанным фотиком. Дашь?

– Бери на здоровье. В прихожей под зеркалом комод. В нижнем ящике валяются. Батарейки года три как сдохли.

– Лишь бы фотик не сдох. Пожалуй, пойду я. У тебя одни гадости на уме, а завтра – второй сеанс, все и проясню, – он помолчал и добавил. – Порешу их нафиг, ежели что.

– Ежели что?

– Вдруг ты прав? Девчонка ведь и правда – как испарилась. И на улице ее не было.

Федор ушел. Настала пора убирать свинарник на кухне. Я посидел, размышляя, что еще он мог «изгваздать» в таинственном заведении, потом выглянул в окно. Супружеская пара, очевидно, помирившись, направлялась в сторону ближайшего подъезда. Муж нес зонт на плече, как добытый в бою меч. У гаражей полиция запихивала в «бобик» несчастного иностранца. Солнце ушло, и замечательный узор на потолке исчез. Железные ходики на стене, как всегда, показывали на полвосьмого, и это, как всегда, ничего не значило.

В следующий раз я увидел Федора через полгода и со спины не узнал. Солидный мужик выбрался из припарковавшегося «лексуса», постоял, разглядывая собственное авто, потом неторопливо направился к подъезду. Лучи скудного ноябрьского солнца попеременно отражались на глянцевой коже штиблет, еще не знакомых с ядовитой солью московских улиц. Большой портфель чуть поблескивал металлической отделкой.

Дом, в котором я живу – ведомственный, точнее говоря, институтский. Квартира мне досталась как доблестному, нуждавшемуся в улучшении жилусловий инженеру околокосмической техники. Соседи были такими же. С тех пор прошло некоторое количество лет, я давно уволился, многие из нынешних жильцов никогда не слышали о нашем институте, на первом этаже обосновались гордые сыны Кавказа, но в целом публика та же – небогатая, более-менее интеллигентная. Дядя с министерским портфелем на фоне нашей многоэтажки смотрелся, как тот самый «лексус» в суровом отечественном сервисе для жигулей.

На тротуаре, перед самым поворотом к подъезду, есть нехилая выбоина, в дождливую пору принимающая вид маленькой безобидной лужи. Я шел следом за незнакомцем, прикидывая: нырнет туда или нет. Благополучно миновав лужицу, он неожиданно оглянулся. Наши взгляды встретились.

– Здорово, сосед, – дружелюбно пророкотал Федор, – давно не виделись.

– И тебе не хворать.

– Стараемся, – он медленно и как-то задумчиво протянул руку для пожатия. – Ты совсем не изменился.

– Поводов не было. А ты точно не заболел?

– Почему спрашиваешь?

– Да так.

Мы вошли в подъезд. Федор все так же дружелюбно рассматривал меня, но помалкивал, а когда пришел лифт, сразу по-хозяйски нажал кнопку моего этажа.

– Не против, если к тебе зайдем? – осведомился он.

– Раз уж встретились.

– Есть тема?

– Две! – Он встряхнул звякнувший стеклом портфель. – Очень достойные темы.

– Нет. Это – не темы, но чаем угощу.

Он только хмыкнул.

В прихожей Федор огляделся с видом экскурсанта, повесил пальто, но разуваться не стал, а сразу потопал на кухню.

– Здесь по-прежнему тихая гавань, – изрек он, устраиваясь. – И ходики знакомые на стене, и обои. Как же у тебя хорошо!

– Портфель со стола убери. Я тут ем иногда.

– Экий ты. Лучше посмотри, что внутри, – он вытащил из глубин портфеля бутылку, – «Карвуазье икс-о империал», пробовал?

– Не случалось. Зеленый чай будешь?

– Это который в пакетиках?

– Который в чайнике. Так что произошло? Устроился на работу в Кремль? Выиграл миллиард?

– Можно и так сказать, – он повертел в руках красивую бутылку. – Правда не хочешь?

– Ага.

– Ну и ладно, целее будет, – Федор вернул коньяк в портфель, откинулся на спинку жалобно пискнувшего стула. Я немедленно отправился в прихожую за табуретом.

– Я тебе реально благодарен, причем дважды, – Федор бережно поставил портфель на табурет, – не знаю, в который раз больше. Помнишь, о медицинской лаборатории рассказывал?

– Исследования половой озабоченности?

– Не озабоченности, а зависимости. Это ведь судьба – не окажись я там и шанс бы не выпал. Понятно, кое-что и от меня потребовалось, – он одобрительно покивал сам себе. – В общем, все как обычно: не выкладываешься – никакой случай не впрок.

– А давай ты с портфелем поменяешься?

– Это как?

– Это легко. Ты – на табуретку, портфель – на стул.

У вас обоих выпадет шанс не рухнуть.

– Как есть зануда, – Федор неторопливо пересел на табурет, а портфель, после некоторого размышления поставил на пол около стенки. – Я вот думаю: если бы ты не сдрейфил и сходил по тому пригласительному, у тебя все равно ни шиша бы не вышло.

– Возможно, – я поставил чайник кипятиться и сел за стол напротив гостя, – а чего такое вышло у тебя?

– А все. О чем мечтал, то и вышло. Сушки хоть дай, а то уйду, и не узнаешь, что прошляпил.

– Будут сушки. Я пока к тебе новому привыкаю, вода как раз закипит. Ну, рассказывай. Нашел прекрасную незнакомку?

– А-а, – Федор неожиданно поскучнел, – нашел, конечно. На самом деле, твои шпионские очки все и разъяснили.

– То есть ее как таковой не было вовсе?

– Отчего же? Была, но это все мимо. У меня конкретно другая жизнь началась. К примеру, в нашем институте я теперь кое-какие вопросы решаю. Недавно с мужиками проект замутили, если срастется – в шоколаде будем. На личном фронте тоже все норм.

– Семья оценила героя?

– Еще как оценила. Я, знаешь, не первый год женат, – Федор тщательно разгладил ладонью скатерть. – Верка моя, она, как бы это выразиться, не очень заводная. То есть пока-а это она раскочегарится, я, бывало, уже и того. Заканчивал, так сказать, выступление. А отсюда и недопонимание в семье случалось, и разные проблемы в быту.

Он смахнул со стола несуществующие крошки, испытующе поглядел на меня.

– Ты бобыль и женат-то никогда не был, вряд ли поймешь, но это неважно, потому что в прошлом. Мне теперь, что сексом заняться, что по свежему воздуху пройтись – одна только полезная физкультура.

– Это хорошо?

– Польза огромная! Вот представь: живешь впроголодь – все о еде думаешь, потом – бац! Диета! А кругом реклама деликатесов. Это же стресс. И зачем?! Я теперь свои правила здоровья и благополучия соблюдаю.

Чайник забулькал и отключился. Пока я метал на стол сушки и чашки, Федор продолжал развивать мысль о правильных удовольствиях, толпах дураков на улице и плавно возвращался к себе – успешному.

– А при чем медицина? – встрял я, когда он начал заходить на третий круг. – Складная койка и персонал?

– Значит, так, – Федор отложил сушку и посуровел, – это специальная государственная инновационная фундаментально-прикладная программа.

– Звучит, как «распил бюджетных денег».

– Там очень серьезные люди. Между прочим, программа закрытая.

– Уже?

– Чего «уже»? Засекреченная, говорю, программа. Государственная тайна.

– Точно, воруют.

– В основе – новейшая разработка. Вернее, древнее знание, но в свете последних достижений. Такого вообще ни у кого нет. И не перебивай! – Федор бабахнул кулаком по столу. – Все очень серьезно. Я многим рискую, так что будь любезен – помолчи.

– Черта с два, – я не торопясь отпил горячего чая. – А еще стукнешь мебель – выгоню.

Федор насупился, запыхтел как добропорядочный гражданин, обнаруживший в собеседнике вольнодумца, потом вновь принялся за сушки.

– Пользуешься, что рассказать больше некому, – проворчал он. – И с каких пор ты вдруг непьющий?

– Ни с каких. Рассказывай по порядку. Значит, пришел ты в лабораторию для секса, а там?

– Дался тебе секс… Короче история такая: эта самая лаборатория левой оказалась. Денег гору вбухали или даже две. Наверняка олигарх какой-нибудь замутил под свои делишки. Короче, ухитрился я и предбанник, и душ их снять. Зал – не получилось, да и фиг с ним. Выложил фото в Сеть и на следующий же день – гости. Очень такие вежливые люди.

– Вежливые с пулеметами или в штатском?

– В штатском. Двое. Один худой, другой потолще. Удостоверения показали, в гости попросились. Хорошо, Верки дома не было. У нее на корочки бзик. Как увидит, сразу орет и на скандал рвется. Обязательно думает, что претензию нарисовать хотят и под это денег содрать. Короче, начальники жизни. А я сразу смекнул, откуда ветер, впустил, конечно. Вытащили они фотки знакомые и доброжелательно спрашивают: «Это Вы их в Интернете разместили? Это Вы где снимали? Это Вы зачем?». А я что? На духу, оба адреса и все как было. Тут они, само собой, посуровели. «Вы участие приняли, говорят, в незаконной деятельности группы лиц и можете быть привлечены к ответственности».

Федор взял паузу и принялся составлять из баранок башню. Я тоже помалкивал, глядя на филигранные движения толстых, как сардельки, пальцев.

– Ну вот, – продолжил он, водрузив последнюю, четырнадцатую, сушку, – а я в ответ: «Что ж, товарищи офицеры, надеюсь, моя информация вам помогла», и гляжу на них безо всякого выражения, потому что раз пугают, значит, надо чего-то. Просто так за решетку и полиция определит.

– Просто так полиции ни к чему, – вяло возразил я, наблюдая за тихим покачиванием четырнадцатиярусной башни, – причина нужна.

– И я о том же. Который потолще по инерции начал было про незнание, которое ни разу не освобождает, а худой его обрезал и тихо так: «Вы ведь не держите дома наркотики? Это хорошо. Пожалуйста, не говорите никому о нашем визите, а то вдруг здесь два грамма героина найдется…» Попрощались оба вежливо да ушли, а я думать остался.

Федор опять умолк, меланхолически прихлебывая остывший уже чай. Я попытался снять верхнюю сушку, и башня, конечно, рассыпалась. Пока мы вместе ловили прыгавшую по столу еду, я заметил массивный знак супружеской принадлежности, украшавший Федоров палец. Раньше сосед колец не носил, уверяя, что это все равно как этикетку на себя наклеить или тату выколоть, – никакого смысла, если не ходишь регулярно в соответствующий клуб по интересам.

– И вот нарисовалась передо мной развилка, – Федор сгреб не успевшие разбежаться сушки в кучу, но башню строить не стал. – Накануне мымра очкастая мне телефон дала. Де мол, консультировать они готовы круглые сутки, и так, между прочим: «А если кто интересоваться станет, Вы нам сразу дайте знать, не подведите, пожалуйста». И как-то мне отчетливо стало, что ежели не откладывая позвонить, ничего у тех вежливых не получится, но и в тюрягу не хотелось ни разу. На тот момент я сильно пожалел насчет фотографий. Так и сидел – телефон разглядывал.

– Стало быть, воздержался от звонка?

– Да нет, позвонил, – он мрачно отодвинул от себя чашку. – Ты, вообще, знаешь, как нормальный кипяток делают? Помойка теплая, по правде, а не чай. Я на следующий день позвонил. С работы.

– Остыл, значит. И как? Дозвонился?

– Никто трубу не взял. У тебя правда во всей квартире ничего, кроме сушек?

– Могу пельмени сварить.

– Пельмени… – Федор укоризненно покачал головой. – Иду я после работы, мысли поганые. Тут, как в фильме ужасов, волжаночка служебная рядом тормозит, и вылезает тот, который худой. Все, думаю, хана. Да здравствует народная тайная полиция…

Федор сердито посмотрел на мой холодильник.

– Черт с тобой, вари пельмени. Авось не отравимся.

– Вчера ел. Нормально.

– Нормально – это когда приятные девушки вкусным кормят или хоть жена.

– Кому девушки из лаборатории, кому хоть жена, – я водрузил кастрюлю с водой на плиту, – а кому пельмени. Всяк по-своему развлекается.

– И вот, значит, усадили меня в волжаночку. Едем. Мы с худым сзади, который потолще – за рулем. За окошками люди по своим делам гуляют, а мы неспешно так, молчком: Арбат, Знаменка, Манеж и тем же ходом вверх на Лубянку. Приплыли, думаю. Но нет! Сворачиваем правей, еще вправо, и без остановок к Красной площади.

– Значит, все-таки Кремль?

– ГУМ.

– Тоже неплохо.

– Выходим из машины, поднимаемся на пятый этаж…

– Подожди, дай стряхнуть.

– Чего?

– Лапшу с ушей. Спецслужбы, стало быть, не за смутьянами следят и всякими прочими иностранными агентами, а с утра до вечера эксперименты в сексе наблюдают, в ГУМе, говоришь, пять этажей, а там отродясь – не больше трех…

– Это все обывательские заблуждения. На самом деле, любая спецслужба без секса все равно, что паровоз без свистка, – ехать можно, но скучно; а что в ГУМе пять этажей – тебе любой скажет, кто хоть раз на том служебном лифте ездил. Теперь вспомни мой «лексус» и не перебивай.

Федор вытащил из портфеля запечатанную сигару и принялся хлопать себя по карманам. Вообще говоря, мне нравится аромат дорогих настоящих сигар – это запах приключений, это негромкое эхо скрипа канатов, тонкий узор комфорта, риска и романтики, то есть чего вместе на самом деле и не бывает, но помечтать-то можно? С другой стороны, у меня давно не было дымящих гостей, и я засомневался – открыть окно или ограничиться форточкой.

– Ты не против? – Федор вытащил маленький хитрый ножик, снял с сигары обертку, срезал кончик и снова принялся хлопать по карманам.

– Кури на здоровье.

– Ну вот. Доставили меня до места. Большой, серьезный кабинет, ничего лишнего, даже окон. За столом – тетя вся в черном и в черных же очках. Мы вошли, она ручкой махнула, и больше я своих провожатых не видел. «Проходите, говорит, присаживайтесь. Знакомиться будем». Минут десять она со мной знакомилась – рассказывала мне про меня. Подробности из жизни.

– Интимные?

– В том числе. А потом говорит: «Вы нам подходите. Все у Вас на сегодняшний день хорошо. Добро пожаловать в цех. Можете называть меня Старшая».

Федор наконец нашел зажигалку, с наслаждением затянулся и тут же выпустил целый клуб дыма. Я понял, что форточка не спасет.

– Зачем настежь-то, – проворчал Федор, – не май месяц. И вот, значит, цех… Перестань хрюкать. Ничего смешного, все серьезно.

– Прихожу на пляж, а там – станки, станки… – я вытащил из морозилки пачку пельменей, но высыпать в кастрюлю не стал – вода еще не закипела.

– При чем тут пляж? Прикинь, стена в кабинете на глазах исчезла. Я потом этот фокус много раз видел: вот есть стенка и через полсекунды – нету. Там, за ней, в общем, ничего особенного – полумрак и кабинка белая. Старшая говорит: «Сначала душ. Необходимо очистить ваш кожный покров. Не удивляйтесь – волосы тоже смоются. Проходите. Раздевалка там же».

– И чего? Правда смылись?

– Никак не привыкну, – вздохнул Федор, – ерунда, конечно, но некомфортно. Верка натурально в обморок грохнулась, когда первый раз брови снял.

– Зачем?

– Поправить хотел – как-то они нехорошо сидели.

– Зачем изуверство такое, – спрашиваю.

– Ты можешь на минуту отвлечься от пельменей? – рассердился Федор. – Я же не радио – в спину бубнить. В общем, была определенная исследовательская программа и, как Старшая говорит, совершенно случайно наткнулись на эффект коллективного резонанса. Подробности тебе не скажу, потому что все равно не поймешь. Короче, начали копать глубже и нарыли серьезный народно-хозяйственный эффект, а попутно всплыло, что наши с тобой предки, на своем примитивном, конечно, уровне, это дело уже пользовали.

– Что за эффект?

– Это секретно, но поверь, из-за ерунды никто бы не затевался.

Федор сложил губы в виде буквы «О». Над столом проплыло кольцо сигарного дыма и тут же сгинуло. Свежий воздух из распахнутого окна безжалостно разорвал его в клочья.

– Знаешь, я когда тот буклетик у тебя стащил, думал – прикольное чего-то, то-се, движуха… Тут ведь как – либо живешь правильно, без авантюр и геморроев, вспомнить не о чем, либо заносит по самое «не балуй», – Федор попытался запустить еще одно кольцо. Получилось так себе. – Короче, захожу в кабинку, там вроде все в тумане, но сырости особой нет. Раздеваюсь, поворачиваюсь в рассуждении, где тут, собственно, душ, и, можно сказать, носом утыкаюсь в голую докторшу. Помнишь, я тебе рассказывал: в той лаборатории докторша была, красотуля? Так вот, прикинь – она! Тут я вспоминаю, что уже разделся и ладошками пытаюсь, значит, трусы изобразить, тут же до меня доходит, что и докторша нагишом, и примерно в те же полсекунды ощущаю – чего-то со мной не так. Что не так, понять сразу не могу, а докторша – цап за руку и тащит куда-то.

– Ну, известно куда.

– Ничего подобного, и мне уже конкретно все не нравилось. Я уперся было, говорю: «Давайте, девушка, притормозим. Что, скажите, происходит?». На самом деле, я матом выразился, но смысл такой. Она мне через плечо улыбается, кивает и тем же аллюром дальше. То есть это я только хотел упереться. В этой красотке лошадиных сил оказалось не меньше, чем в бульдозере. Представляешь картину?

– Жуть. Хотя по жизни ровно так и бывает.

– Не знаю, что у тебя бывает. Я первый раз в таком забеге участвовал. А тут еще… я потом только сообразил… полное ощущение, что вниз головой повесили. В висках стучит, под ногами чмокает, кругом темнота, дождь проливной…

– В смысле душ?

– Да как тебе сказать, – Федор неопределенно покачал сигарой в воздухе, – я по той дорожке потом не раз ходил. Умом знаю, конечно, что душ, но-о…

– Это называется измененное состояние сознания.

– Возможно. И вот, значит, тащит она меня на буксире в таком состоянии, а впереди уже сполохи синие мелькают… Все, думаю, каюк! И тут, прикинь, слышу, вроде окликает кто-то. Померещилось на секунду, что та девчонка из неправильной лаборатории, зовет меня.

– Ошибся?

– Да.

Федор замолчал, уставившись в распахнутое окно. Я покосился на кастрюлю – вода не думала закипать – и тоже взглянул за окно. Небо затянуло мутной хмарью. Ноябрьский ветер снимал с деревьев износившиеся листья и разбрасывал по серым, промокшим улицам. Голоса отечественной попсы заунывно трындели про Прасковью из Подмосковья.

– Я ведь ни разу голос той девчонки не слышал. Сам себе напридумывал. На самом деле это докторша пела. Она перед началом всегда поет. В общем, добрались мы… Сполохи – это как раз цех и был…

– Цех – это, вообще, что?

– Ты хочешь, чтоб я тебе, колхознику, на пальцах про адронный коллайдер объяснил?

– Ага. Мы, колхозники, народ смышленый в общем-то.

– Ну хорошо. Коллективный резонанс – это синергия глубокой физики и нейрологии.

– Сам понял, чего сказал?

– Если примитивно – это как бы стоячая ментальная волна накопленных гармоничных мысле-эмоций. Языческие боги, мифические герои, все прочее в этом духе и есть коллективные резонансы.

– Перестаю различать, где дурака валяешь, а когда в тебе жертва экспериментов бредит, – вдохнул я, доставая тарелки, – давай так, пургу про ментальные волны и стоячие мысли ты расскажешь подходящему экстрасенсу или доктору. Ага?

– Хорошо! У тебя когда-нибудь был секс одновременно с несколькими женщинами?

– С какой целью интересуешься?

– Просто не знаю, как объяснить, что там происходит. Вот, о чем ты размышляешь во время секса?

– Не размышляю.

– Что, просто так – упал, отжался? Смотри, кастрюля кипит.

– Иди к черту.

Вода в кастрюле, и правда, закипела, я высыпал в нее полпачки пельменей, подумал и вытряхнул остальное. Федор тем временем упорно и безуспешно запускал колечки дыма. После очередной неудачи Федор задрал голову и с видом эксперта, исследующего сомнительный объект, уставился на мои стенные ходики.

– Это неправильно, – заключил он, отложив сигару и вновь принимаясь за сушки, – даже аморально. Зачем столько лет держать в доме часы, которые не ходят?

– Просто больше не завожу.

– А смысл? Время вперед идет, а ты застрял где-то там, в прошлом. Очень глупо не принимать перемен.

– Где хочу, там и застрял, – я уселся напротив Федора. – Давай дальше про докторшу.

– Нет, погоди. Я же помню, ты с нетрезва рассказывал про какую-то неудачную свою любовь и что-то там с часами.

– Мало ли у меня Любовей было…

– Сейчас вспомню, как ее звали. Ты из-за нее ходики остановил.

– Подумаешь, ходики… Я с подругами, по молодости, и не так чудил. Что придумывали – вспомнить стыдно… но чтоб среди бела дня в ГУМе… Удивительное место твои гуру выбрали.

– Они не выбирали. Ты когда-нибудь слышал о Камелоте?

– Это проект так называется?

– Можно сказать. Только это очень древний проект. У тебя пельмени убежали.

– Ну ты же не радио, – проворчал я, хлопоча у плиты, – а я не восьмиглазый пятиног.

– Не контролируешь ситуацию, – заключил сосед, – паршивый из тебя капитан.

– Ну ладно, – я осторожно слил воду из кастрюли и принялся выгребать пельмени в тарелку, – допустим, что-то слышал: британский эпос, Ланселот, леди Гвинев-ра и все такое. Столько хватит пельменей?

– Хватит. Британцы тут сбоку. Наше это все. И Камелот здесь на самом деле, в Москве, всегда был и есть.

– Эка его угораздило. Сметану дать?

– Лучше вилку. Так вот, ГУМ стоит на том самом месте, где надо.

– Понятно, – кивнул я, выкладывая на стол все, что нужно для поедания пельменей, – а теперь колись, зачем пришел?

– Вспомнил! Алёной ее звали, твою любовь. Точно, да?

– Ты не ответил на вопрос.

– А чего в бутылку-то сразу? Ну да, мне посоветоваться надо. Понимаешь, там, конечно, большая специфика и ты сейчас опять начнешь: «А ничего ли я не глотал? А чего курил?» Кстати, дай что-нибудь под пепельницу. Так вот, цех изнутри по-разному выглядит, но в основном это синие молнии, ночь, ветер, черное озеро под грозой. А потом озеро на тебя опрокидывается. Представляешь?

– Нет.

– Короче, там, в озере, я наедине с резонансом. Грубо говоря – с феей.

– Ага. И как оно – с феей?

– По-разному, честно сказать. В этом как раз вопрос.

– То есть у тебя с действующей феей кое-какие проблемы?

– И что? – он с ожесточением принялся поедать пельмени. – Вот чего в этом смешного?

– Хм-м. Так что ее не устраивает? Или тебя?

– Фея-то она, фея… Ты можешь закрыть идиотское окно?! Заморозил вконец. И достань, наконец, рюмки, иначе не разберемся.

Я не особенно люблю коньяк, но Карвуазье под пельмени пошел хорошо. Минут через десять мы ополовинили бутылку. Федор, докурив сигару, сидел, мрачно уставившись в окно. Я тоже помалкивал, чувствуя, как растекается в груди янтарное тепло, как подтаивают ледяные иглы памяти.

– Это ведь не секс, – прервал молчание Федор, – это гораздо больше. Это как…

– Травкой обкуриться? – подсказал я.

– Прости, не сумею рассказать, – усмехнулся он, – но поверь, весь твой опыт – скучная суета, бессмысленное себя разбазаривание. И не строй физиономию. Как я тебе объясню, что такое «кончить», если ты не знаешь?!

– Действительно.

– Пойми, – Федор разлил коньяк по рюмкам, – это не только все по высшему разряду, что, разумеется, кайф, но если честно – ничего нового. А вот когда ты даже и представить себе не мог… и где верх, где низ, забываешь… ежели орешь как бизон…

– То есть тебя устраивает?

– Но есть закавыка, – он криво улыбнулся, – я иногда в самый тот момент вдруг о девчонке из лаборатории вспоминаю… и все. Фея моя это как-то сразу чувствует… Луна уходит. Что делать – не знаю… Старшая разбор полетов устраивает. Де мол, коллектив подвожу, задачу государственного значения срываю…

– Да?

– Да! Серьезное значение. И очень заметное.

– Чего-то как-то не видно со стороны.

– Не туда потому что смотришь.

– Да куда ни посмотри.

– Это тебе все не нравится, а нормальные люди, между прочим, каждый день гордость испытывают.

– Стесняюсь спросить: сколько за смену получаешь?

– Хороший вопрос. Старшая говорит, что это мой почетный долг и гражданский труд. – Федор на секунду замялся. – Или наоборот, гражданский долг и почетный труд? Неважно. В общем, нисколько не платят. На самом деле, там голова на место становится, вот и все. Деньги помаленьку-то приходят, если ерундой не страдать. Вот ты, например…

Федор залпом выпил и, морщась, принялся тыкать опустевшей рюмкой в сторону буфета, где на полке пылилось несколько макетов парусников.

– А в той лаборатории тебе наличными платили, – напомнил я, не дожидаясь, пока он снова обретет голос, – и фея там посимпатичнее. Да?

Честно говоря, я надеялся, что он поперхнется коньяком, но ошибся. Федор поставил рюмку на стол и некоторое время меланхолично ковырял вилкой пельмени.

– Дело в послевкусии, – тихо и невразумительно пояснил он. – Бывает так, пробуешь одно вино, потом другое, вкус вроде похожий…

Федор налил себе еще коньяка, выпил и опять принялся ковыряться в пельменях.

– Я когда второй раз в лабораторию шел, больше всего боялся, что все там заперто и нет ничего. Уж так мне хотелось ту девчонку увидеть. Я не знаю, на что готов был, а в итоге получилось – продал…

Он бросил вилку и, тяжело поднявшись, подошел к окну.

– И вот, прихожу я в эту самую лабораторию. Все на месте. Мымра очкастая встречает, в душ провожает, слова всякие говорит. Очень она, как теперь понимаю, на Старшую была похожа, с лица – не совсем, а фигура и все повадки – те ровно. Мне, по правде, весь этот персонал мало тогда интересовал… Потом, значит, койка. Докторша со своей песенкой нарисовалась, все помаленьку крутиться начало и как-то темно стало, ни зги не видать. Я всю шею вывернул, одной рукой цепляюсь за что-то, другой за головой шарю. Докторша поет. Сам, чую уже конкретно, вниз головой развернулся, в ушах стучит, ничего нащупать не могу… и тут – бац! Ни койки, ни докторши, зато девчонка – прямо передо мной. И знаешь, она мне тоже обрадовалась. Будто сто лет не виделись… У меня подружка была. Так вот – она это. Знаю головой, что не может такого быть – та девчонка в аварии погибла, но…, – Федор вздохнул и зачем-то постучал ладонью по стеклу. – В цехе-то после сеанса сразу в бассейн-джакузи плюхаешься, и это правильно, потому что глаза в кучку и весь – выжатый лимон. Вот плаваешь, как цветок в проруби, не шевелишься. Вроде и удовольствие получил, и гражданский долг справил, а радости нет. Даже противно как-то…

Он умолк и уставился на серое небо за окном. Я попробовал пальцем пельмени на своей тарелке, встал и поставил разогреваться сковородку. Ненавижу холодные пельмени.

– Мне семнадцать только стукнуло, и ей тогда примерно столько было, – негромко пробормотал Федор. – Она говорит: «Давай убежим. Мир большой. Мы вдвоем все на свете сможем». А я скис: ну там – у меня родители, у нее родители… на что, как жить будем. Понимаешь, она в меня поверила, а я не готов был. Такая история. Через день за ней родичи приехали. Мы и не попрощались – она не захотела. И все. Говорят, водила встречного бензовоза за рулем уснул.

– Ты ж ведь все равно надеешься? – не оборачиваясь, осведомился он. – Часы и не заводишь, и не выбрасываешь. А что? Любой человек ошибиться может… Видел бы ты тех вежливых. У толстого в глазах интерес служебный, вурдалачий, у худого – вообще ничего. Я теперь думаю, что корочки они фальшивые светили – ну зачем двум подполковникам, как савраскам бегать – на то лейтенанты имеются… но меня-то они по-любому уделали. А еще я думаю, – Федор развернулся. – Не нужны мне твои советы! Сам все порешаю. Плевать, что там Старшая ворчит. Все равно ту девчонку найду. Или есть у тебя радость в жизни или нет ее. Остальное – труха. Не может такого быть, что человека найти нельзя. Разыщу, и все у нас нормально будет. И…

Он запнулся, вытащил безмолвно содрогающийся мобильник, хмуро уставился на экран, пробормотал: «Чтоб тебя», и уже громче, сурово: «Слушаю!»

Прижав телефон к уху, Федор снова отвернулся к окну.

– Нет, Мирослав Лукич, не получится, – зарокотал он, – нет… Это никому не интересно.

Он замолчал, прислушиваясь к торопливо булькающему мобильнику. На фоне муторной осени за окном фигура соседа смотрелась внушительно и строго, как памятник на хорошем кладбище.

– Ладно, – нехотя согласился он, – сейчас подскочу. Скажите там, чтоб весь пакет собрали… Добро.

– Я теперь кое-что могу, – Федор убрал телефон, но по-прежнему созерцал слякоть за окном. – В джакузи-то я не один плаваю. Там нас, считай, целый бассейн. Человек десять-двенадцать всегда есть. Это только поначалу не то что говорить, дышать толком не получается. Потом – нормально. Конечно, со стороны вид жутковатый. Вылезешь, бывало, оглянешься, и оторопь берет: вода мутная пузырится, а из нее лысые головы торчат. Все бледные, как в сметане, глаза красные… Я кое с кем там познакомился – очень серьезные люди. Федеральный уровень. Кого-то найти им вообще не проблема.

Федор вернулся к столу, но садиться не стал.

– Ты извини, – сказал он, – дела. Спасибо, что выслушал. И убери сковородку с плиты – дымится уже. Пельмени твои – гадость, но все равно спасибо. Давай, дружище, до встречи.

Я переставил сковородку, проводил соседа до дверей и вернулся. Свежий воздух в Москве – понятие относительное, но этот букет курева, вареных пельменей, пролитого коньяка, кислятины с нотками чадящей от перегрева сковороды… пришлось снова распахивать окно.

Под ногой хрустнуло. Ругнувшись вполголоса, я отправился за веником и в прихожей учуял еще один аромат – что-то такое невнятное, сугубо женское, при том, что запах, очевидно, остался после Федора. Мысленно пожелав ему удачи в беседах с женой, я старательно собрал осколки. Говорят, посуда бьется к счастью.

Я подошел к буфету и осторожно вытащил придавленное моделькой парусника письмо.

Последние годы в моем ящике не появлялось ничего, кроме мелкого мусора, никчемных рекламок и счетов за коммунальные услуги. А неделю назад выпал на ладонь немного помятый конверт. Обратный адрес состоял из непонятных каракуль, зато мой был вписан четко и недвусмысленно. На конверте красовалось изображение Тадж-Махала и много марок, частью отечественных, частью, похоже, индийских. Не стану врать, что сунул письмо в карман, ходил весь день по делам, а вечерком решил ознакомиться. Нет, я никуда не пошел, уселся в подъезде на ближайшую ступеньку и прочел. С тех пор я перечитал его, наверно, раз сто или двести.

Она писала об экзотической стране, о нравах в посольстве, о том, сколько раз у нее украли кошелек на базаре, о жаре и дождях. И в самом конце:

«Ты же знаешь, как я ненавижу компьютеры, а теперь я ненавижу себя за то, что такая дура. Я несовременна, верю в сны и ни капельки не верю Всемирной паутине. А сегодня мне приснилось письмо от тебя. Такое скучное письмо ни о чем. Зато на нем был твой адрес. Я его разглядела и пока не забыла, решила написать. Вдруг это и правда твой адрес? Когда ехала сюда, выкинула свой старый мобильник вместе с симкой, поэтому у меня теперь другой номер…»

Я аккуратно положил письмо перед собой, перечитал все в сто первый или двести второй раз и набрал номер. Долгие, долгие гудки, потом:

– Алло?

– Здравствуй, Алён.

– Это… это правда ты?

– Да.

Федора я больше не видел, но время от времени замечал припаркованный во дворе знакомый «лексус». В подъезде мне иногда встречалась Федорова жена – Вероника. Она всякий раз задумчиво поправляла сверкающие золотом-бриллиантами сережки и никогда не здоровалась. Потом «лексус» перестал появляться, а вместе с ним и Вероника.

Настала зима, прошел год, и опять настала зима. Все шло своим чередом. Бригады гастарбайтеров, невзирая на снег и дождь, раскатывали все новые и новые слои асфальта. Чтобы слякоть под ногами не замерзала, дворники щедро сыпали на тротуар химикаты. Городские и все прочие власти горячо рапортовали об успехах, а я все никак не мог выбрать между безответственной авантюрой и нормальной жизнью. Оба решения имели колоссальные недостатки.

Однажды я застрял перед витриной турагентства с большой, разноцветной картой Средиземного моря.

Описать мое тогдашнее состояние можно двумя образами: «погруженный в сомнения» и «непрерывно сквернословящий», которые вместе легко выражаются одним словом. Полчаса медитации у витрины не принесли ничего, кроме мокрых ботинок. Во дворе пришлось лезть через сугроб – очередной умник припарковал «лимузин» на тротуаре. Дома обнаружилось, что замечательный дверной замок заедает, света нет, в квартире чем-то воняет. И тогда, вдохнув поглубже, я вслух громко и внятно сказал, что думал.

– Вот это завернул, – знакомый голос заставил меня слегка подпрыгнуть. – Вот это, понимаю, интеллигенция!

Чмокая ботинками по линолеуму, я пошел на голос. Сосед сидел за кухонным столом, задумчиво прихлебывая что-то из моей чашки.

– Проходи, не стесняйся, – продолжал он, – чайку попьем.

– Какого рожна?

– Сам виноват. Я пришел – тебя нет. Под дверью мне ждать?

В кухне плавал вечерний сумрак. Гость сидел спиной к окну, лицо пряталось в тени, но, совершенно точно, это был Федор. Я бесполезно пощелкал выключателем.

– Не суетись, – усмехнулся он. – Все под контролем.

– Вот как? – Мне на секунду показалось, что за столом один из тех красавчиков, что выбились в большие боссы и теперь учат нас жить… давно мечтал хотя бы разок расквасить такую физиономию. – Проваливай. Дверь найдешь?

– Ну-ну. По легче, друг мой.

– Помочь?

Он не шевельнулся. Из коридора послышались торопливые шаги. Одна внушительная фигура загородила вход на кухню, другая смутно маячила позади.

– Я смотрю, у тебя перемены, – Федор белозубо улыбнулся, – ходики пошли. Поздравляю!

– Ну что же. Будь как дома, – я не торопясь уселся на свободный стул, отложив мечту на потом. – Хорошая у тебя пехота.

– Не обращай внимания. Мои референты. Без них никуда.

– А похожи на бандитов.

– Скажешь тоже. Милейшие люди. Интеллектуалы. Они тут постоят, мешать не будут.

– Неужели?

– Давненько мы не виделись. Все там же служишь?

– Собачки служат.

– Такой же ершистый. Даже приятно. Так что у тебя с работой?

– Нормально. А у тебя?

– А у меня перемены, друг мой, перемены. Помнишь, про цех рассказывал? Так вот! Растет дело-то, развивается. И я вместе с ним, помаленьку, – он отхлебнул из моей чашки, очередной раз сверкнул в полумраке улыбкой. – Ты себе даже не представляешь…

Громила в дверях сделал неопределенный жест. Федор запнулся на секунду, потом кивнул понимающе головой:

– Да. Все правильно. Разговор у нас интересный намечается – лишние микрофоны ни к чему. Ребята говорят, у тебя две трубки.

Громила молча протянул руку. Я некоторое время рассматривал красную как кирпич ладонь, потом перевел взгляд на бывшего соседа.

– Не, Федь, не получится разговора.

– Не сомневайся. Вот хоть про парусный спорт. Слыхал, увлекаешься?

– И что?

– Так все же пересекается, друг мой. У моей бывшей жены бойфренд вообще капитан парома. Чего тебе в этих телефонах? Есть предложение поучаствовать в серьезной регате. Ты как?

Я еще раз взглянул на неподвижную ладонь перед носом и выложил телефоны. Громила тут же вышелушил из них симки, аккумуляторы, потом протиснулся за моей спиной к окну. Там он, не торопясь, разложил добычу по карманам и застыл по правую руку от хозяина. Второй «референт» остался в коридоре.

– Главное в регате что? Не болеть! – Лицо Федора совсем ушло в тень. – В нашем с тобой возрасте – серьезный вопрос. В здоровом теле – здоровый дух!

– На самом деле: одно из двух! – оскалился я. – Как качок – так сволочь.

– Ты того… референтов не обижай. Это враги все извращают, не надо за ними повторять.

– Ага, кругом супостаты, – я стянул с себя куртку, повесил на спинку стула. Почему-то страшно хотелось курить. – Федь, скажи прямо, что надо. Человек ты, вижу, занятой. Зачем время терять?

– Ты прав. Теперь постарайся все глупости из головы на минуту выкинуть. Я приглашаю тебя на работу. Есть вакансия в аналитической службе. Будешь непосредственно подо мной. Перестань ржать, я не о сексе. Работа серьезная – не каждый раз вырвешься, но интересная. Перестань ржать. Зарплата поначалу – так себе, зато соцпакет, – лицо Федора на секунду вынырнуло из тени, – любому сразу понравится. Опять же, бонусы.

– А… гх-м. А регата при чем? – то, что я успел увидеть, больше напоминало хорошо обсосанный леденец, чем Федора. Расплывшиеся черты, ни единой волосинки, серая кожа под густым слоем то ли крема, то ли вазелина.

– Яхта, – кивнул он, – ветер, плеск волны. У тебя, знаю, и корочки мореходные есть. А там простор, романтика, девчонки. Секс на лунной дорожке. А?

– Нет, Федь. Неинтересно, потому что…

– Потому что не слушаешь, – в его голосе негромко звякнул металл. – Впереди большие перемены и, например, тебе лучше оказаться в лодке, чем за бортом. Я рассказывал, как стенка в ГУМе исчезает? Потому что мираж. Скоро много миражей сгинет. Так надо.

– А ты… извини, конечно, – я повернулся достать из буфета чашку, чувствуя затылком спокойные взгляды референтов. – Ты, случайно, не депутат?

– Нет, но как раз думаю.

– Давай, у тебя здорово получится. Интонации правильные.

– Тебе дальше рассказывать или сейчас на ядовитую слюну изойдешь? Это от полового воздержания случается. Что ты, кроме своих ракет, вообще по жизни видел? А рядом барышни гуляют. На любой вкус и запросы. Тебе пыжиться, а мне пальцами щелкнуть!

– Ну и славно. Нашел девчонку-то свою?

– Девчонку… – Федор тихо рассмеялся, как старому, забавному анекдоту. – Знаешь, а ты ведь прав оказался – не было ее вовсе. А я, считай, женился на ней. Теперь счастлив.

– Поздравляю.

– Я вот сомневаюсь, – все еще посмеиваясь, продолжал он, – тебя-то поздравить с этим или нет? То ли рай ты проворонил, то ли наоборот. Ну, раз ходики пошли, пожалуй, поздравлю.

– О чем речь?

– Хозяйки-то, они ревнивы, как не знаю кто. А предыдущая на тебя виды имела. Я ж ей все рассказал: почему, как в лабораторию попал. Да она и так знала, а через год вдруг: «Приведи-ка, говорит, настоящего адресата. Гляну». Я туда-сюда – ни при чем ты вроде, да и не хотелось мне. Может, думаю, забудет. А она потом снова: «Приведи-ка», и уже так – конкретно. Никуда не денешься, но тут у нас власть переменилась.

– Это где это она у нас переменилась?

– В Камелоте. Была хозяйкой Старшая, а стала Белая. Долго объяснять, да тебе и знать ни к чему. По факту, я в фаворе, а могли бы и казнить. Но, как говорится, старая любовь не ржавеет, и для страны польза. Ты, между прочим, зря хихикаешь. Государственные интересы любой гражданин соблюдать обязан, в койке особенно.

Бывают вредные любови, патриоту ненужные. А бывают полезные, и не обязательно секс. Например, любовь к начальству – незаменимый в государственном строительстве элемент. Боятся до икоты – значит, уважают. Пищат – значит, любят. Это она! Любовь с твердым знаком! И неважно, какое начальство, хоть урод моральный. Так лучше даже. Любовь зла…

– Федь, а Федь, – я стоял спиной к бывшему соседу, смотрел на закипающий чайник, – а что у тебя с лицом?

Настала тишина. Не то чтобы совсем полная – ходики тикали и чайник понемногу пыхтеть начал, но Федор умолк. Мне мельком припомнились наши с ним прежние посиделки. Тогда тоже случались паузы в разговоре. Никого они не напрягали, была в них спокойная мужская неспешность, но теперь пауза растягивалась, как большая пружина.

Чайник у меня стеклянный. Я наблюдал, как появляются маленькие пузырьки, и ждал.

– Так заметно? – в голосе Федора не было эмоций. – Я в основном-то в гриме хожу. Но устаю иногда. И запах чуешь?

Я молча кивнул.

– Первый раз, – негромко продолжал он, – было дело, сам себя в зеркале едва узнал. Безволосый, белесый, глаза красные… Чуть зеркало не разнес.

– С перепугу?

– Да нет. Понял просто, что возврата не будет. Прежняя жизнь кончилась. Она какая-никакая, а моя была, вот и не по себе стало, – Федор глубоко вздохнул. – Это я сейчас знаю, что жалеть, в общем, не о чем – нищета да убогость во всех смыслах. А тогда не знал.

– Зато теперь на «лексусе», весь в шоколаде.

– Давно сменил. Невезучая машинка оказалась.

Я оглянулся. Голос, интонация – будто прежний Федор вернулся – легкий на подъем, всегда азартный и никогда не скользкий.

– Сначала в трамвай на ней приехал. От тебя, кстати, катил куда-то и въехал. Через месяц – в троллейбус. Опять кузовной ремонт. Что за невезуха, думаю…

– Пить не надо, когда за руль.

– Да, чепуха. Три грамма алкоголя на сто кило здоровья. И не я был виноват. Гайцы службу знают, подтвердили.

– Ну понятно: трамвай виноват. Значит, здоровье норм?

– Получше, друг мой, чем у некоторых.

Чайник закипел и отключился, но куда-то запропастились пакетики с заваркой. Я тяжело вздохнул – старый Федор мелькнул и исчез.

– Медицина – люкс. Весь организм наладили. Помнишь, у меня мизинец кривой был? Теперь нормальный! Нервы как у снайпера. Устаю, конечно. С ног, бывает, валюсь, но… работа! Без преувеличения скажу – многое сделано, – в его голосе вновь послышалось курлыканье государственного альфа-самца. – Результаты есть!

– А ты это… все в ГУМе… трудишься?

– В основном, но не только. Другой теперь у меня уровень. Ответственность, конечно, а что поделать? Цех, само собой, главное. Там и твердость нужна, и чутье, и самообладание. А с другой стороны, где этого не надо?

– Да-а. Твердость особенно.

– Иногда кажется – все! Не могу больше. А как подумаешь о нужности, об ответственности, о том, что есть такое слово «надо»… И через «не могу»!

– Ты бы с этим поаккуратней, – мне, наконец, удалось разыскать пакетики, и я принялся заваривать чай. – Медицина медициной, а выглядишь так себе, и запашок опять же.

– Это профессиональное. Ничего не поделать. У землекопа мозолистые ладони, у меня…

– Понятно.

– Ничего тебе не понятно! У меня не только волос, у меня и зубов теперь нет. Протезы съемные. От ногтей одни воспоминания. Потому что так надо!

– Кому?

– Делу!

– Жуть какая. Не пойду я к вам.

– В цех не приглашаю. Говорю же, аналитика. Осталась бы Старшая хозяйкой, тогда да. Никуда б ты, друг мой, не делся. Один раз привели бы под уздцы и все.

– Что все, Федь? Откровенно говоря, в гробу видал твои резонансы вместе с феями.

Я все еще возился с заваркой, поэтому когда за спиной раздалось кудахтанье, не сразу сообразил, что это смех.

– Это навряд ли, – наконец выговорил Федор, – открою тебе секрет: нету никаких коллективных резонансов и не было никогда, да и фей тоже нет. Эти темы для новичков и рядового персонала. Тебе, как будущему аналитику, можно без всех этих ментальных волн, мысле-эмоций и прочих красивостей обойтись. И еще: у нас в Камелоте не принято по прежним именам обращаться. У меня, например, новое имя: «Дергун». Не шикарно звучит, но что уж теперь. А все потому, что дергался, заморочки прошлые выше дела ставил.

– Да что за дело-то?

В ответ Федор сдавленно пискнул. Я оглянулся. Громила у окна медленно кренился в сторону холодильника.

Раздался щелчок, и в кухне вспыхнул свет. Теперь я отчетливо видел и глянцево-белое лицо бывшего соседа, и пистолет в руке громилы. Второй референт, маячивший у входа на кухню, исчез. Из коридора донеслось тихое покашливание, потом рухнуло что-то очень тяжелое. Громила вяло приподнял руку с пистолетом и сполз на пол, попутно опрокинув стол со всем, что на нем стояло.

Под звон бьющейся посуды в кухню вошел невысокий упитанный мужичок. Он внимательно посмотрел на меня и оставил жить. Пока. Это я всем телом ощутил: как он обдумал вопрос и быстренько порешал. Говорят, в такие моменты вся жизнь перед глазами пролетает, а я только о куреве успел подумать – в смысле, что очень хочется.

Мужичок сдвинул в сторону опрокинутый стол, выстрелил громиле между глаз и, не теряя времени, принялся деловито обыскивать. Федор сидел прямо и неподвижно, только моргал время от времени. При свете я хорошо его разглядел – натуральный мертвец, при жизни сильно болевший.

Тем временем появился еще один персонаж – худой и на вид злобный. Причем, я бы сказал, Худой с большой буквы. Вначале он не торопясь выглянул на кухню из коридора, посмотрел на меня вдумчиво, затем развернулся к Федору. Почему-то я решил, что этот Худой главнее мужичка, и наш с Федором час пробил. Все так же никуда не спеша, Худой прошел на середину кухни. Осколки битой посуды печально хрустели под его башмаками.

– Привет, – хрипло сказал Федор, – давно не виделись.

Худой одной рукой перевернул стол обратно на ножки и ничего не ответил. Он просто стоял и буравил взглядом моего бывшего соседа, потом, все также молча, протянул ладонь.

– Конечно, – кивнул Федор, выкладывая мобильник.

Теперь Худой уставился на меня.

Однажды мне в руки попался журнал с фотографией рептилии крупным планом. Больше всего запомнились глаза – круглые, пустые, спокойные.

– Мое – там. Больше нету, – я мотнул головой в сторону мужичка.

Тот как раз закончил обыскивать покойного громилу. Мобильники и все остальное благополучно уже перешло в карманы нового хозяина. Разогнувшись, мужичок что-то буркнул Худому и ушел в коридор. Оттуда послышался шорох, словно по полу волокли тяжелый ковер, потом хлопнула входная дверь.

Все это время Худой не мигая смотрел на меня.

– Извините, – наконец не выдержал я, – закурить не найдется?

Худой моргнул, еще немного погипнотизировал и отвернулся; закурить так и не дал. Ну ладно, отвернулся – и на том спасибо.

– А что? – подал голос Федор. – Нам тут ждать или как?

Худой наклонился, схватил громилу за ноги и потащил прочь из кухни. В коридоре, судя по натужным скрипам и мягким стукам, тело то и дело застревало. Снова хлопнула входная дверь, и все стихло.

Ходики на стене тихонько отзвонили пять часов вечера. Физиономия бывшего соседа по-прежнему неподвижно белела над уцелевшим столом. По углам испуганно жались стулья. На полу среди пятен и полос крови валялась битая посуда.

– Ничего себе, – пробормотал я, ощутив под рукой теплую еще чашку чая, – файв, блин, о-клок.

– Главное что? Главное – не казнили! – разглагольствовал Федор, пока я подметал осколки, замывал кровавые следы на полу. Крови, кстати сказать, было совсем немного. – Раз сразу не казнили, значит, и не собираются. Значит, нужен!

– Ага.

– Власть, стало быть, опять переменилась. Жаль, конечно, но что поделать? Наше дело маленькое.

– Ага.

– И тебя, значит, в цех…

– Аг…Что?!

– Что слышал. Я этих ребятишек знаю – это Старшей бойцы. Они чистюли – лишнего не оставляют. Раз не чикнули сразу, значит, ты не лишний. Значит, Старшая по-прежнему на тебя виды имеет.

Я молча уставился на Федора.

– Вот ты в лице переменился-то, – хмыкнул бывший сосед. – А что? Трупом лучше?

– ?!

– Не переживай. Во-первых, Старшая-то не такая и строгая. Насчет зубов-ногтей не придирается. Шевелюра – это да, прощайся. И кольцо обручальное носить придется. Но это ж ведь ерунда?

– Так! Стоп!! Какого рожна?! – я услышал собственный пульс в висках. – Сам вляпался и меня тянешь?

– Не ори. Ту рекламку тебе в ящик положили, не мне. Ты ее в дом принес.

– Проваливай.

– А толку? За мной так и так сейчас придут. За тобой, кстати, тоже. Куда помчался?

Я рванул в прихожую. Когда «ребятишки» уволокли тела, я, конечно, сразу запер получше входную дверь и обыскал квартиру. Ни в шкафах, ни под диваном новых гостей не случилось. На балконе тоже, и я немного расслабился. Выходит, зря.

К сожалению, нет у меня засова на двери. На замок надеяться глупо. Подпер дверную ручку спинкой стула. Тоже глупость, конечно. А если быстро смыться? Москва – город большой, пусть-ка поищут. Допустим. Что с наличностью?.. Ладно. Кто из знакомых может как-то помочь? Твою… же!! У меня нет мобильника!..

– Кончай колбасой носиться, – донеслось из кухни, – давай поговорим, пока время есть.

Я глубоко вдохнул, выдохнул, посмотрел на подпертую стулом входную дверь. Жалкое зрелище. И морду никому не набьешь: Федору – без толку и, наверно, не получится, «ребятишкам» – тем более. И ружья в доме нет.

– Видел бы себя со стороны, – ухмыльнулся Федор, когда я вернулся на кухню. – Волосы дыбом, рожа красная. Ты погоди пугаться-то. Скажу, когда пора будет.

«Ведь давно хотел ружье завести, – с тоской думал я, наливая чайник. – От бандюков полиция есть, а от этих? Только ружье, и не чтоб грозить. Стрелять на поражение!»

– Ты это. Давай без экстремизма, – посоветовал Федор, – я же со спины вижу – вынашиваешь террористические планы. Лучше дай мне какую-нибудь чашку, а то мою разбили.

– Не твою! Это была моя чашка.

– Ну извини. Посуда бьется – жди удач. Значит, перестань дергаться и просто послушай. Никто тебя насильно в цех таскать не будет. Первый раз только не отвертишься, а дальше – просто. Не понравится – скатертью дорога, а понравится, так и жалеть не о чем. Совсем другой уровень, вот увидишь.

– Я вижу.

– Чего?

– Тебя.

На секунду мне показалось – в коридоре кто-то шебуршит, с трудом убедил себя, что послышалось. Все же не так просто по-тихому дверь открыть, когда ручка подперта. Хотя…

– Кое-кого клинит, – сообщил Федор после томительной паузы, – конкретно клинит, как заскорузлого монаха в планетарии. Ему про новые горизонты, а он… Может, сегодня день неудачный, или водочки надо, чтоб мозги прочистить? Значит, так. На первый сеанс тебя, как пить дать, сегодня и свезут. Это на самом деле установочная процедура, калибровка, проще говоря. Ты, скорее всего, ничего толком и не почувствуешь, и не запомнишь. Так только, общий настрой, да с докторшей познакомишься.

– Какой… настрой?!

– Самый основной: понравишься ли ты, друг мой? Это главное. Хозяйка кивнет – значит, в цех, а не кивнет – всю оставшуюся жизнь скучать будешь.

– А если мне не понравится?

– Не слыхал про такое, но, может, ты первый будешь. Так вот. На докторшу по-любому особо не западай. Это служка, мара. Умеет петь и вызубренный текст тарахтеть. Все. Больше ни к чему она не способная. У любой хозяйки такие служки есть, штук по несколько. Они все мары – близняшки.

– Значит, если вдруг я не захочу, никто приставать не будет?

– Точно.

– А погоди-ка, – я поставил чайник греться и развернулся к Федору, – значит, ты двум «Хозяйкам» служил? Сначала той – в лаборатории…

– Белая там была.

– …потом другой «Хозяйке»?

– В ГУМе Старшая правила, потом Белая ее подвинула, теперь, похоже, опять Старшая будет.

– Белая – это у которой ты подружку свою видел? А Старшая – где джакузи на дюжину мужиков?

– Джакузи – в ГУМе, неважно, кто там правит. Дай чашку-то. А подружка… что подружка…

– И которая лучше?

– Хозяйка-то? Это кому как. Лично я у Белой поднялся. Голосом стал. А это, друг мой, нехило! Это – связи, деньги, возможности. В двух словах: Хозяйка – всегда любовь. Почти всегда. Она разную любовь делать может: и телесную, и всякую, и не только свою. Любовь к начальству тоже она лепит. По секрету сказать: без нее это дело жидковато получается. А начальство-то, оно нервное на сей счет. Вот я на связи и был. Сухубус же не все напрямую говорит…

– Забавно, Федь. И о чем договаривались?

– Конечно. Сейчас я тебе и про «совсекретно», и «особой важности». Ты форму допуска какую имеешь? И сколько можно повторять, мое имя – Дергун.

– Ага. А сухубус – это кто?

– Хозяйка. Сухубус по-научному, или суккуб…

– Кто?!

– Вот ты вытаращился, – усмехнулся Федор. – Что? Не слышал про такое?

– А если серьезно?

– Куда ж серьезней. Ты что, думал, суккубы в средневековье остались? Типа рыцари, подземелья, привидения?

– Чего, правда что ли?!

– Между прочим, у них, у суккубов, свой прогресс. А как же. И медицина, и все дела. На месте никто не стоит. Помещения оборудованы. Рот закрой. Значит, вкратце: суккубы во все времена с людьми параллельно жили. Их немного просто. Но, считай, все древние империи – это к ним.

– Империи что, суккубы строили?

– Строили люди, но, как думаешь, почему одним удавалось, другим – шиш?

– Ага, – я попытался сосредоточиться, – а императоры потом этих суккубов – к ногтю, да?

– Наверно, бывало. Но с Хозяйками ссориться – себе дороже. Это все, кто надо, знают. Между собой-то дамочки на ножах, за территорию глотку перегрызут, но если что – общий привет.

– А ты как же, меж двух Хозяек?

– Как-как… Как видишь! Голосом навряд ли теперь останусь, и планы все побоку. Чашку дай. Закипел уже чайник-то.

Я механически достал из буфета чашку с блюдцем, потом чуть не налил кипяток себе на руку.

– А ч-черт! Нет, погоди, а эти твои… ну, подружка и остальные…

– Какие там подружки. Хозяйка, друг мой, только хозяйка. Ничего кроме. Ты заварку кинь все-таки. Во-от. Спасибо. Значит, что тебе, как новобранцу, знать надо? Первое: Луна, – Федор откинулся на спинку скрипнувшего стула и мечтательно прикрыл глаза. – Ночь, фонтаны серебра, соболиный мех на полу и… она! Да. Так вот, Луна. По ней ориентируйся. Если красуется – хорошо! Скрылась за облаком – пора на выход. Не дергаешься, не скулишь: «Почему?!». Спокойно дрейфуешь по течению. Ясно?

– Нет.

– Второе: любовь. Сам понимаешь, дело это творческое, поначалу сложное. Главное – не спеши. Представь, что тебе шестнадцать лет, но все равно не спеши. Вообще, расслабься по возможности. В самый первый раз, если что и будет, так, сплошная романтика. Потом – другое дело. Идеальная женщина без недостатков. Реально. У обычных-то баб то-се. Сначала вроде супер, а приглядишься – не совсем. Я уж про характеры молчу. Тут другое дело: и нрав, и все остальное идеально, причем всегда!

– А гроза с молниями? Ты говорил – озеро…

– А как же? Обязательно. Вот представь: идешь на свидание, надеешься на, сам понимаешь что. Но не уверен. Потому что Она невозможно хороша. Смотришь и не веришь, что с ней в эту ночь. А кругом гроза… – Федор открыл глаза и выпрямился. – Да, кстати. Тебе жениться надо будет.

– На ком?!

– Неважно. Я же говорил: Старшая любит, чтобы все носили кольца обручальные. С этим строго. Сама она, полагаю, из Британии родом. Какие-то заморочки все время на английские темы – замки там, парки, туманы… и обязательно, чтоб у каждого законная жена была.

– Извращенка, да?

– По поводу извращений. От тебя зависит. Есть на уме фантазии – узнаешь, друг мой, что такое приключения без тормозов. Опомниться не успеешь. Хм-м. К краю самому улетишь и за край тоже. Единственно, настоящей боли не будет. Так только, чуть-чуть, как во сне. Но со сном не спутать, конечно.

– Да за что ж нам счастье такое?! Сидела себе в Лондоне…

– Я слышал, в Пекине тоже цех есть, «Кремль» называется…

За окном разорались вороны. С этими птицами так бывает: сидят, каждая по себе, смотрят молчком по сторонам. А потом вдруг грандиозный скандал на ровном месте. Разборки с маханием крыльями, воплями, клюво-прикладством. Мы с Федором уставились в окно на вороний кипеж и не увидели, как в кухню вошла Она.

Я краем глаза заметил тонкий силуэт и чуть не упал – в метре от меня стояла сутулая, одетая в черное, женщина. Худенькая, среднего роста, лицо обычное совсем… может, только глаза – бриллиантово-голубые. Ничего больше, но мне сразу захотелось стать чем-нибудь таким, малозаметным и несущественным.

Возможно, я издал какой-то звук или Федор затылком что почувствовал и… оробел. Со стороны это выглядело грустно. Сначала он весь скукожился и замер не дыша. Вороны во дворе тоже заткнулись, как отрезало. Потом ходики на стене осторожно тренькнули. Федор как бы очнулся, задышал, стал понемногу на стуле елозить, глаза скосил куда-то к плинтусу. Хозяйка не торопясь протянула руку. И тут Федор совсем скис: дернулся, глухо забормотал, сполз со стула… Похоже, он хотел встать на колени или нечто в этом роде, но на моей кухне не так много места.

…Я видел кренящийся стол, скользящую к краю чашку, взмах неестественно тонких рук в черных кружевах. Что-то случилось во всем мире или только на моей кухне: свет потускнел и окрасился синим, воздух загустел до состояния смолы, звуки слились в тусклое вибрирующее урчание… А потом стол рухнул и мгновение кончилось.

Очередная чашка с треском разлетелась по полу, Хозяйка спиной врезалась в меня. Какое-то время мы балансировали, как два неуклюжих танцора. Я деревенел от ужаса, цепляясь левой рукой за столешницу, правой, так получилось, полуобняв Хозяйку…

– Ну и как? – прошептал в ухо развратный голос.

Тут я, наверно, немного отключился. Не то чтобы совсем, все ж таки, не упал, но мысли остановились. Вместо них зашелестели темные чужие голоса. Они твердили, нарастая и тихо растворяясь:

– …здесь. За-а-а-ч-е-ем-м терпеть? Пора…

– Германия мощной страной была. Весь мир уважал. Немцы Гитлера сердечно любили, прямо обожали. Моя работа. Чего там любить-то было? Шибздик с усиками.

– Что (длинно, неразборчиво)… прошлый век!

В моей правой ладони лежал кусок льда. Рука постепенно немела. Лед и не думал таять, а я не мог пошевелиться.

– Державный аноним – это будущее…

– Всенародная любовь? Дергун…

– …час! Час?

Это все недолго продолжалось. Наверно.

Потом спина Хозяйки странным образом дернулась, и я очутился на полу. Холод в руке остался, но голоса пропали. Кругом валялись осколки от чашки, непонятный мелкий мусор. Опрокинутый стол опять топырился посереди кухни. Федор, натурально на коленях, смотрел в нашу сторону собачьими глазами, и ждать от него помощи не стоило.

Говорят, в солидных пантеонах имеются боги милостивые и боги гневные. Я, конечно, не специалист, но сейчас надо мной стоял, без сомнения, гневный, истекающий яростью, бог.

– Ты! – прошипела она. – Мальчик…

Сидя на полу трудно сохранять достоинство, особенно если не хватает воздуха, а мне все никак не удавалось вдохнуть. Перед глазами начала густеть темнота. Сквозь нее все ярче сверкала пара бриллиантово-голубых искр. И все-таки я попытался усмехнуться.

Наверно, она присела на корточки, потому что искры вдруг очутились совсем близко. Начавшая было оттаивать ладонь снова заледенела. Дышать по-прежнему не получалось, зато теперь я точно знал, что Федор по имени Дергун – молодец…

…что по анализам и в деле он – один из лучших…

…что Она, конечно, заберет себе образ его первой и единственной любви…

…что все у Дергуна будет: и деньги, и большая власть, и фантастический, идеальный секс по расписанию.

А еще я услышал злой голод суккуба, ее из последних сил сдерживаемое нетерпение.

– Ты же понял, – шепнул все тот же невыносимо развратный голос. – Мне нужна срочная помощь. Ах, какой конфуз! Ты ведь хо-о-очешь?

Ну да, мне хотелось. Во-первых, толику кислорода, и чтобы как-нибудь отлипла от меня эта тварь. Во-вторых, хотелось снова прижаться к ней. Очень хотелось.

Ее ладонь лежит у меня на груди. Огромная желтая луна – у самого горизонта, еле слышно шепчутся волны за бортом. Я смотрю на синие средиземноморские звезды и думаю, что нет никаких берегов. Есть одно бескрайнее теплое море, моя яхта, моя Алёна и я, а все остальное в другой, суровой и бестолковой Вселенной. Старые московские ходики на стене каюты категорически отказываются ходить. И время больше не утекает безвозвратно, а остановилось, потому что мне хорошо.

– Луна какая большая сегодня, – Алёнина ладошка скользнула ниже. – По-моему, бесстыдница за нами подглядывает.

– Ага.

– Точно тебе говорю, она на нас смотрит!

Я глядел на звездное небо и вспоминал, как судорожно продавал московскую квартиру, как в Мумбайском порту издалека увидел бегущую ко мне Алёну, как нас на буксире тащили через Суэц…

На луну набежало облако, и созвездия засверкали с новой силой. Мне показалось, что две звезды превратились в голубые искры и хитро уставились на меня.

– Ущипни меня, – попросил я.

– Опять?!

– Да… А!! Я не просил отщипывать от меня куски!

– В следующий раз точно отщипну, – она легко вскочила на ноги, подошла к борту. Гибкий силуэт чуть светлел на фоне полночного неба, – так тебе и надо. Продал квартиру, бросил работу, украл жену дипломата. Ты ненормальный. Какой стыд и ужас: я в безвыходном положении наедине с голым, сексуально озабоченным – отсюда вижу, сумасшедшим. И кстати, давно хотела спросить, на что жить будем, когда деньги закончатся?

– У тебя что ноготки, что характер, – пробормотал я, ощупывая синяк. – И насчет денег ты уже спрашивала. Все нормально. Считай, уже фрилансю.

– Я же говорю, фрик.

– Зато влюбленный. Давно и очень. Иди сюда.

– Но ведь я не идеальна? – она повернулась, томно прикрывшись руками, потом прошлепала босыми пятками по палубе и уселась мне на живот. – И характер у меня вздорный.

– О да, – я с наслаждением вдохнул запах теплого ветра, соленых волн, ее кожи… – О да!

– И все-таки…

– Да.