Стану тебе женой (СИ)

Глава 20

Радмир

— А маму скоро выпишут? — спрашивает Лиза, когда мы идём по больничному коридору.

— Не знаю, Заяц. Мама ещё до конца не выздоровела.

— А она сильно болеет? — продолжает свой допрос маленькая Холмс.

Меня звездец как бесят эти вопросы и не потому, что я не имею на них ответов. Каждый тревожный взгляд маленькой девочки, каждое её "почему" напоминают о моих ошибках. Всё, что случилось, — только моя вина. И смерть нерожденной дочки отныне будет моим крестом до конца жизни. Ненавижу себя за это и с ума схожу от собственных мыслей, что душу наизнанку выворачивают. Не прошло ни часа, чтобы я об этом не думал. И хрен знает, отболит ли когда-нибудь, отпустит ли.

— Вот сама и спросишь у мамы, — стараюсь улыбаться, но на зубах оскомина. Язык не поворачивается врать ребёнку. Хватило тех сказок, что сочинял для Наташи ради её же блага, конечно же.

Лиза замолкает и меня ненадолго отпускает ситуация ровно до тех пор, пока не равняемся с палатой. Охранник, узнав меня с первого взгляда, отступает в сторону. Опускаю ручку вниз, а дверь тяну на себя. Заяц первой входит палату и, увидев Наташу, бежит со всех ног.

Я даже смотреть не могу на их встречу — колбасит так, что хочется застрелиться и желательно сразу контрольным в голову. Пакет оставляю на тумбочке, а цветы ставлю в вазу, предварительно достав оттуда вчерашний букет. Наташа ничего не говорит по поводу цветов и я не знаю: нравятся ли они ей или плевать абсолютно. Мне просто хочется ей их дарить. Пожалуй, это самая малая радость, которую я могу принести любимой женщине.

— Мамочка, можно я останусь с тобой? — положив голову на кровать, Лиза льнёт к матери, обнимая её рукой за ноги.

— Принцесса моя, — отвечает Наташа, а я впервые за последние дни вижу её улыбку, — тебе здесь не понравится.

— Это почему же?

— Скажу тебе по секрету, — говорит шёпотом Наташа, — в больнице ужасная еда. Очень невкусная. И здесь совсем нет твоей любимой пиццы.

— Ну и что? У нас Радмир есть, он нам вкусненькое будет приносить.

— А ещё в больнице нужно соблюдать покой. Бегать и прыгать категорически нельзя.

— Я буду тихой, как мышка, мамочка. Обещаю. Ну, пожалуйста.

— Нет, Лиз. Тебе со мной, правда, нельзя, — дочка огорчённо вздыхает, отчего моё порванное в хлам сердце бьётся в очередных конвульсиях. — Малыш, не обижайся. Меня на следующей неделе выпишут и мы снова будем с тобой вместе.

Я подхожу ближе и, схватив стоящий в углу стул, присаживаюсь недалеко от девчонок. Наташа наконец-то отрывает взгляд от дочери и переключает его на меня.

— Привет, — фальшиво улыбаюсь, а она всего лишь кивает. В её глазах такой холод, но я не сдаюсь. — Тебя правда выпишут на следующей неделе?

— Правда, — отвечает Наташа, но уже её голова повёрнута в сторону Лизы и от этого жеста меня скручивает в сто раз хуже любого нокдауна.

Не хочет смотреть на меня?

Я настолько ей противен?

— Если нужно привезти какие-то вещи, то я могу смотаться домой — только скажи.

— Ничего не надо. У меня всё есть.

Киваю, хотя она этого и не видит. Ну да, всё есть у неё. Подружка каждый день ходит и приносит. А меня попросить, получается, западло. Ладно. Это я уж как-нибудь переживу, лишь бы только знать, что у неё действительно всё есть. С лечением и медикаментами проблем нет — это я точно знаю, потому что с первого дня, как Наташу госпитализировали, пообщался с главврачом и теперь, в случай чего, он лично звонит на мобильный.

В палату входит медсестра и, увидев нас с Лизой, просит ненадолго постоять за дверью, чтобы она могла выполнить необходимые процедуры согласно назначенного лечения. Естественно, мы выходим.

— Радик, когда медсестра закончит делать маме укол, ты заходи один, а я тут за дверью постою, — на полном серьёзе заявляет Заяц, смотря на меня большими карими глазами, точь-в-точь как у её матери.

— Не чуди, Заяц. Вместе пойдём.

— Ты такой большой, а совсем ничего не понимаешь. Вам с мамой поговорить нужно. Она обижена на тебя. Я видела, как она на тебя посмотрела, но при мне ничего не сказала.

— Лиз, не выдумывай. Мы же взрослые, сами разберёмся.

— Я не хочу, чтобы вы ругались. Я уже потеряла папу и больше никого не хочу терять.

— Не потеряешь, — говорю уверенным тоном, хотя сам уже давно не могу быть ни в чём уверенным.

Медсестра покидает палату и мы с мелкой возвращаемся к Наташе.

— Я музыку хочу послушать. Скучно стало, — Заяц демонстративно достаёт из своего рюкзака наушники и включает планшет.

Меня гордость берёт за девчонку. Мелкая, но мудрая не по годам. Вещи правильные говорит, которые не всегда взрослые понимают. И потому мне становится ещё хреновей. Значит, я — стопроцентная безнадёга, раз даже ребёнок с первого взгляда понял, что к чему.

Пользуясь моментом, подсаживаюсь к Наташе, опускаясь прямо на койку. Нагло беру за руку и сжимаю пальцы, когда предпринимает попытку её выдернуть из моей хватки. Голову отворачивает к окну, на меня всё так же не смотрит.

Сжимаю челюсти. Я не злюсь, нет. Просто реально ребёнок прав и я тоже больше никого не хочу терять.

— Наташа, я знаю, что ты не хочешь со мной разговаривать и у тебя есть на это полное право. Но тогда просто послушай меня. Пожалуйста, — жду несколько секунд, чтобы убедиться, что она действительно слушает. — Я виноват. Я не оправдываюсь. И всё, что произошло — полностью лежит на мне. Я не хочу никого обвинять, потому что, повторюсь, виноват я, но если бы в ситуацию не вмешалась полиция, в тебя не стреляли бы, Наташа. Я не знаю, как этот мудак Ардашев обо всём пронюхал и какого чёрта всунул свой пятак. Тебя должны были отпустить, передать мне в руки, но всё пошло не так и я уже объяснил почему. Мне не хватит слов, мне целой жизни не хватит, чтобы искупить перед тобой вину. Но я тоже сейчас скорблю по нашей дочери. Я тоже потерял ребёнка, Наташа. Я чуть не потерял тебя…

Слова застревают в горле, и я прячу лицо в ладонях, чтобы она не видела моих слёз. Мужики ведь не плачут, как бы хреново им не было. Звездёшь, конечно. Плачут ещё и как, только втихомолку, в одиночку, чтобы ни одна живая душа не знала.

Выдерживаю паузу, чтобы выровнять дыхание и незаметно вытереть мокрые глаза. Наташа до сих пор повёрнута к окну. Походу, я начал понимать особенности моей женщины. Наташа всегда морозится, когда ей хреново. И я не смею осуждать её за это, только она должна понимать, что мне тоже сейчас "почти что вилы".

— Прости меня. Очень тебя прошу. Прости, — совсем наглею и прижимаю её руку к своему лицу, может, хоть так в каменном сердце что-то ёкнет. — Я не могу тебя потерять, Наташа. Просто не вынесу этого.

Медленно она поворачивает голову и скашивает взгляд. Не в глаза смотрит, а куда-то в район запястье, на циферблат часов, что ли.

— Бог простит, и я прощаю, — цитирует Евангелие, только легче от этого не становится. Уверен, она ответила из ряда "на отвали".

— Наташа, я люблю тебя. Я выдержу любое твоё наказание, только знать бы, что ты действительно меня простила.

В день выписки я долго сижу на койке, тупо уставившись в зеркало перед собой. Последние недели наложили неизгладимый отпечаток не только на моё сердце, но и на всю меня в принципе. Лицо исхудало, щёки впали, а таких острых скул я отродясь не помню. Но если говорить откровенно, то выгляжу я намного лучше, чем себя чувствую. Внутренние ощущения таковы, будто по мне катком проехались, а затем ещё и танком. Наверное, раскатанная лепёшка в духовке ощущает себя комфортнее, чем сейчас себя я.

Милая санитарка помогает мне одеться. Я так и не научилась это делать как положено одной рукой: банально не могу застегнуть крючки на лифчике. Волосы собирает в хвост тоже санитарка, которую я не устаю благодарить. Когда я, полностью одетая и с собранными сумками, сижу на койке, в палате распахивается дверь и на пороге замирает Радмир.

Встречаемся взглядами. Он смотрит в упор и не моргая, будто на музейный экспонат, а я же быстро опускаю глаза и тупо пялюсь на его ботинки.

— Привет, — его голос немного вибрирует, и я даже чувствую волнение, которое испытываю сама.

Это какой-то новый этап отношений. Что-то незнакомое и чужое, потому отныне мы не знаем, как вести себя рядом друг с другом.

По-прежнему сижу на койке и не смотрю на мужа, поэтому, когда Радмир подходит вплотную, то молча опускается рядом со мной. Между нами каких-то жалких тридцать сантиметров, но они как барьер, выстроены из такого плотного металла, что пробить их толщу обычными словами не получится.

Я много думала о нас с мужем. В больнице у меня было предостаточно времени для этого дела и если поначалу я пыталась найти хоть какие-то оправдания случившемуся, то уже буквально недавно поняла: нет смысла копаться в прошлом, ситуацию не изменить, но изменить к ней своё отношение всё же нужно. Самая большая потеря в моей жизни — не родившийся ребёнок, зачатый в любви с любимым мужчиной. И как бы я ни старалась хоть немного притупить боль от утраты, ничего не выходит. А глядя на Радмира, становится ещё больнее, потому что он напоминает мне о нашей дочери и всегда будет напоминать. К сожалению.

— Как себя чувствуешь? — его рука некрепко сжимает мою и от этих прикосновений волоски на коже встают дыбом.

— Нормально.

— Лиза уснула, пока мы ехали к тебе в больницу. Так что она сейчас в машине, спит на заднем сиденье. Она с водителем, не волнуйся.

Ничего не говорю в ответ. С неких пор в общении с Радмиром я обхожусь односложными предложениями. Мне физически не хочется разговаривать с ним. Возможно, когда-нибудь меня отпустит и я смогу вести себя с Радом как раньше, но это неточно.

— Если ты готова, то можем ехать? — киваю в ответ и Радмир первым встаёт с койки, чтобы накинуть мне на плечи пуховик и взять сумки с моими вещами.

Оказавшись на улице, оглядываюсь, будто попала в чужой мир и не знаю, как здесь всё устроено. За те дни, что провела в больнице, я конкретно одичала, утонув в своём горе. А потому сейчас всё кажется таким незнакомым, но таким шумным и суетливым. Оказывается, в мире ничего не изменилось: солнце светит, люди ходят на работу, машины ездят по дорогам, всё как обычно, кроме того, что мне теперь плевать на всё это.

***

Машина тормозит во дворе загородного коттеджа Радмира. Да, для меня этот дом так и не стал моим, и про себя я всегда его считала чужим, но вслух про это, конечно же, не говорила.

Радмир помогает выбраться нам с Лизой из машины и, придерживая меня за талию, ведёт к коттеджу. Я не прошу мужа убрать руку, хотя на самом деле этого мне очень хочется. Хочется спрятаться от него, скрыться, как улитка в своей ракушке, и не выползать до тех пор, пока не минует опасность. Мой муж опасный человек, в этом я дважды убедилась на личном опыте. Дважды была в больнице, потому что в меня дважды стреляли. Третьего раза могу просто не вынести, ведь не кошка и девять жизней не имею.

В доме вкусно пахнет едой, потому что в гостиной нас встречает накрытый стол. Но я лишь глотаю слюну и прохожу мимо, не имея ни малейшего желания садиться за один стол с Радом. Я боюсь ему признаться, что избегаю его. Боюсь произносить вслух самое страшное, что не вылезает у меня из головы целыми днями.

— Наташ, а ты куда, давай пообедаем? — предлагает муж, когда я беру курс в сторону лестницы.

— Я неголодная. Спасибо.

Не дожидаясь ответа, всё-таки ступаю на первую ступеньку. А спину жжёт между лопатками, потому что муж смотрит мне вслед и я уверена, сейчас его взгляд не выглядит радушным.

Почти целый день провожу в детской вместе с дочерью. Только рядом с ней и её беззаботной улыбкой мне ненадолго удаётся отпустить мысли и кое-как заштопать на сердце кровоточащие раны. А когда дело близится к ночи, нарочно устраиваюсь на одной кровати с Лизой, благо, что она большая и вдвоём мы свободно помещаемся.

В комнате открывается дверь, а я, сильнее зажмуриваюсь, притворяюсь спящей. Да, вот так по-дурацки избегаю Радмира. Его красноречивый вздох звонко ударяет меня как пощёчина и я снова глотаю непролитые слёзы.

***

Моей выдержки хватает ровно на неделю. Именно семь дней, бесконечно долгих и похожих друг на друга, приводят меня к мысли, что так больше не может продолжаться. Именно поэтому я целое утро морально готовлюсь к тяжёлому разговору. Будет трудно убедить Радмира, что это конец, но ещё труднее жить с ним дальше и на осколках разбитого сердца строить сомнительное будущее.

Посмотрев на себя в зеркальном отражении, всё-таки нахожу силы выйти из спальни и спуститься на первый этаж. Знаю, Рад постоянно пропадает в своём кабинете, а потому, когда равняюсь с дверью, даю себе немного времени перевести дух.

Тихо стучу. Выдерживаю паузу и тяну дверную ручку на себя.

— Не помешаю?

Рад сидит за столом, утыкаясь взглядом в экран ноутбука. В пепельнице тлеет сигарета, а недалеко от неё стоит бокал с янтарной жидкостью. Может, зря я пришла? Сколько муж выпил — не знаю. И хоть Радмир никогда не вёл себя так, как Вова, я всё равно побаиваюсь. Не каждый же день с тобой расстаются и просят развода.

— Заходи, Наташ, — Рад встаёт из-за стола и движется к окну, чтобы поставить его на проветривание, — извини, у меня тут немного бардак и накурено. Может, в гостиную пройдём или на кухню?

— Нормально всё…

Ну почти, да и какая разница, где состоится этот разговор? Я уже не беременная, так что плевать мне на этот дым столбом.

Рад возвращается к столу, но садиться на кресло не спешит. Руки в карманы джинсов засовывает, смотрит на меня с подозрением.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает муж и я знаю, что он реально волнуется и это не просто акт вежливости.

Да, Радмир именно такой: заботливый, всегда стремящийся окружить комфортом. Из него получится прекрасный отец, но уже точно не моих детей.

— Хорошо.

— Завтра на приём к врачу. Помнишь? — прищуривается.

Киваю в ответ. Конечно же, я помню. Мне плечо прострелили, а не мозг. С головой точно в порядке, не считая сломанной психики, или это уже тогда не в порядке?

— Я отвезу тебя. Выедем немного пораньше, хочу заехать в одно место.

— Рад, — качаю головой, игнорируя бухающее в груди сердце, — давай сейчас не об этом.

Муж напрягается и натягивается как струна. А я трусливо поглядываю на дверь, может, сбежать, пока не поздно? Даже не представляю, что сейчас будет.

— Наташ, что случилось? Ты бледная вся. Точно ничего не болит? — муж нарушает затянувшуюся паузу, и я понимаю, что отступать уже поздно. Этот разговор всё равно должен состояться и чем раньше, тем лучше для всех.

— Физически не болит. А сердце и душа просто в хлам, если ты об этом, — Радмир вздыхает и сильнее сжимает челюсти, отчего на его скулах играют желваки. — Я пришла поговорить с тобой на серьёзную тему.

— Говори, — сверлит взглядом и, мне кажется, что он уже обо всём догадался, поэтому и выглядит так пугающее, словно хищник перед прыжком.

— Я хочу развестись, — говорю на одном дыхании.

В его сторону даже не смотрю. Достаточно тяжёлого дыхания, которое эхом разносится по кабинету.

— Нет, — строго чеканит он. И я только успеваю поднять взгляд, как муж делает шаги в мою сторону, заставляя пятиться.

Двигаюсь, пока ягодицы не упираются в стену. Дальше отступать просто некуда.

Радмир вмиг оказывается напротив и я боюсь столкнуться с ним лицом к лицу, почему-то уверенная, что сейчас он растопчет меня своей энергетикой похлеще, чем когда-либо это делал раньше.

Радмир

Наташа вжимается в стену всей спиной и я вижу, как её сейчас колбасит. Да меня и самого штырит конкретно. После всего, через что мы с ней прошли вдвоём, услышать "такое"… Это удар под дых!

Я боюсь сейчас выплеснуть эмоции, потому что ни хрена не соображаю. То есть как это? Развестись? Решить все проблемы, поставив жирную точку? Нет. К этому я точно не готов. Я даже об этом не думал ни разу! В моей голове нет места таким мыслям. Даже бухой в хлам, я всегда, абсолютно всегда был уверен, что ни за что не откажусь от Наташи.

А она? Как может так просто?

"Я хочу развестись"

Снова и снова прокручивается как заезженная пластинка, отчего руки невольно сжимаются в кулаки.

Но в последний момент, когда я, приблизившись к жене вплотную, заглядываю в её большие глаза, полные слёз, и вижу там страх, меня шибёт по затылку чем-то твёрдым и тяжёлым.

Прикоснуться так и не решаюсь. Просто замираю напротив неё в нескольких жалких сантиметрах. Запах её тела действует на меня всё так же, как и вчера, как и полгода назад. Будоражит! Разгоняет по венам кровь, заставляет сердце биться чаще. Что это, если не любовь? Я дурею от одного, мать его, запаха. А она: "Я хочу развестись".

Млять…

— Что происходит? — спрашиваю самым спокойным тоном, на который сейчас способен. — Наташа, я повторяю, что сейчас происходит?

Я не давлю на неё, нет. Просто мне, звездец как, нужно сейчас прийти к пониманию, что у неё творится в башке, откуда такие дурацкие мысли.

— Я устала, Рад, — всхлипывает и, испугавшись возгласа, спешит зажать рот рукой.

Оголённые нервы ни к чёрту. Моя выдержка рушится в одно мгновение и вот я уже крепко обнимаю любимую женщину, позволяя ей выплакаться.

Не тороплю. Просто обнимаю. Просто глажу рукой её спину.

На самом деле это нереально трудно — вот так стоять рядом и слушать её плач, который ломает мне хребет.

— От чего ты устала, милая? — шепчу ей на ухо.

— От жизни, — ответным шёпотом и я только успеваю прикинуть, как быстро смогу найти толкового психолога, как сквозь плачь доносится её запинающийся голос: — с тобой. Я не могу больше жить с тобой, Рад.

— Почему? Разлюбила?

Чувствую, как головой качает.

Моя футболка уже мокрая от её слёз, а ещё пропитана тем самым запахом, от которого мне крышу рвёт. Только сейчас это не возбуждение, а злость и желание всё ломать, крушить вдребезги.

Хрен знает, как держусь.

Наташа вдруг отрывает лицо от моей груди и в глаза заглядывает пристально.

Жду, когда она уберёт со лба прилипшую прядь волос и небрежно заправит её за ухо.

— Это не любовь. Это проклятие. Я больше так не могу, Радмир. Рядом с тобой всё время хожу по грани. Парю на краю пропасти. И я падала туда, уже дважды. Больше не хочу. Я нужна дочери. Кто, если не я, даст ей будущее? Лиза такая ещё маленькая, она не сможет без меня — это точно.

— Милая, этого больше не повторится. Я обещаю тебе. Рядом буду. Всегда вместе. Тебе больше никто и никогда не причинит боль, — руками обхватываю овал её лица и пальцами трогаю скулы. — Я стану твоей каменной стеной. Верь мне, пожалуйста.

Головой качает. Верить не хочет.

Да млять, Наташа!..

Мужиков, которые не проявляли твёрдый характер, я всегда считал тряпками. Но так получается, что становлюсь тем самым дебилом, потому что опускаюсь перед женой на колени. За ноги её обхватываю крепко. Не хочу думать, как это выглядит со стороны. Да посрать мне на всё это. Главное, чтобы она рядом была, чтобы выбросила из головы дурацкие мысли уйти от меня.

— Наташа, я сдохну без тебя. Понимаешь? Не уходи. Дай нам ещё один шанс, — я сам чуть не плачу. Не помню, чтобы когда-либо раньше так сильно дрожал голос, как сейчас.

— Рад, поднимайся. Вставай. Пожалуйста.

Она и правда предпринимает попытки поднять меня, но не получается, естественно. В любом состоянии я буду сильнее её физически и если захочу, то поднимусь сам, но она не поднимет, шансы на нуле и никак иначе.

— Остаёшься? — задираю голову, чтобы встретиться с её покрасневшими глазами. Уверен, мои сейчас реально не краше.

Снова головой качает, отчего мне бьёт между лопаток чем-то тяжёлым и тупым.

— Отпусти меня, пожалуйста. Если любишь, то не ломай мне жизнь. Очень прошу тебя.

— Ты же говорила, что за мной хоть в самое пекло. Врала?

— Нет. Ошибалась. Как и ты, — вздыхает, — ты тоже обещал превратить мою жизнь в настоящую сказку.

— Я не отказываюсь от своих слов, Наташа.

— Спасибо, но нет. Не хочу никаких сказок. Жить хочу нормально, как и все люди.

— А что со мной ненормального? Сказал же, что тебе больше никто не сделает больно. Какого хера ты выёживаешься? — меня уже несёт, да и с колен поднялся. Теперь просто смотрю с высоты своего роста, засунув руки в карманы джинсов и перекатываясь с пятки на носок. — Всё дело в том мусоре, да? Он тебе мозги запудрил или что, мля, Наташа? Я не понимаю, почему в твоей башке вата вместо мозгов!

Звонко лупит ладонью по моей щеке.

А я ухмыляюсь.

Ну хоть какие-то эмоции вызвал. Как там говорят: “Бьёт — значит, любит”?

— Я хочу расстаться с тобой, потому что ты всегда будешь напоминать мне о смерти дочери. Я видеть тебя не могу, Радмир! Лучше бы ты не возвращался. Лучше бы я не знала, что ты живой. Переболела бы. Смогла смириться с потерей тебя. Смогла бы, слышишь? А со смертью дочери никогда не смирюсь. И это ты у меня её забрал! Ты и твои грязные делишки…

***

— Что, реально так и сказала? — округляет глаза Марк, когда я изливаю ему душу.

На столе опустевшая наполовину бутылка. Уже вторая. Сегодня точно буду в хлам. Может, и домой не приду ночевать. Она же этого хочет, да? Не видеть меня, не слышать…

— Не сомневайся, — ухмыльнувшись, наполняю бокалы крепким напитком, который сейчас также необходим как воздух.

— И что ты будешь делать? Может в клинику её куда-то заграницу? Или к бабке своей в деревню, а?

— Не знаю, дружище. Ни хера не знаю, что с этим всем делать.

Марк молчит, даёт мне время осушить очередной бокал.

— Рад, а может, реально отпустишь Наташу? — я только поднимаю голову, чтобы посмотреть на друга и чтобы он всё понял сам, по взгляду, какую херню сейчас сморозил, как Марк кладёт руку на моё плечо: — не заводись. Просто подумай над этим. Возможно, вам двоим это нужно.

— Мне нужна она, что тут непонятного? — от злости сжимаю пальцами пустой бокал.

— Да понятно всё. Пропал ты, друг.

Ухмыляюсь в ответ и тянусь к бутылке.

— Знаешь, Марик, никогда не влюбляйся. Иначе будешь как я, сидеть вот так и сопли мотать на кулак.

— Да нахер оно мне надо, — смеётся, — мне все бабы только на один раз. За двадцать восемь лет ни разу не пришибло. Так что я спокоен.

Угу, пока не пришибло, друг. Пока…