Старик

Игорь ФЕДОРОВ

СТАРИК

(апрель, 2200)

Он открыл глаза. Пыль неподвижно висела в красных лучах восхода. Прислушался. Из детской ничего не было слышно. Значит Артемка где-то гуляет. Надо вставать. Медленно развернул одеяло, тот кокон, конверт, в который запаковывался на ночь - мерз, несмотря на постоянную нужную температуру в комнате. Подогнул ноги. Оперся рукой на подушку и рывком сел на краю кровати. В глазах потемнело. Он положил локти на колени, опустил голову, с сожалением глядя на свое желтое тело, дряблые мышцы. Голова мелко тряслась, руки на коленях - тоже. Опять давление с утра... Надо бы еще одеться... Но это потом. Сначала музыку.

Без музыки он, наверное, долго бы не выдержал. В годы его молодости ей уделяли гораздо больше внимания, чем теперь.

Она была и досугом, и идеологией, и символом клана единомышленников, и поводом для гонений. Ее слушали, сочиняли, записывали, переписывали, давали послушать, исполняли так истово, так самозабвенно, но это впитывалось в тебя на всю жизнь. Вот и сейчас он не мог без нее. Нынешние молодые этого не понимают. У них все совсем другое. Другие интересы, дела, заботы, цели. Старик готов был признать, что более осмысленные, благородные, но понять их он не мог.

Старик подошел к музыкальному центру, опираясь рукой на спинку кровати и шаркая тапками, выбрал пластинку и нажал кнопку. "Пинк Флойд". "Вам бы там побывать". Это лучше всего подходило к сегодняшнему утру. И к вчерашнему. Игла тонарма опустилась на черный диск и тишину начал медленно подавлять тягучий стон органа. И этот тонарм, и диск, да и весь музыкальный центр были подделкой, искусной копией настоящих. Старик знал, что вся музыка давно хранилась в центральном информатории, и его комната просто к нему подключена. А видимость музыкального центра устройству вызова придал его сын. Он знал, что старик так привык, что ему будет приятно. Старику, конечно, было приятно, но было и неудобно - беспокоить сына, отвлекать его своими стариковскими прихотями. Поэтому он со смущением принимал подобные подарки, видя в них, кроме всего, своеобразные извинения за недостаток внимания.

Слушая музыку, он одевался, время от времени отдыхая. Потом привел себя в порядок, сел завтракать. Есть не хотелось, но надо было. Он понимал, что надо. Иначе он совсем ослабеет, будет доставлять окружающим еже больше хлопот. Прихлебывая теплый чай и неприятно - он знал это чавкая картофельным пюре, он бессмысленно смотрел в окно.

Стать бы сейчас опять молодым, прокатиться лихо вот на этих вертолетах, гравикарах, вот с этими смеющимися девушками, так же широко улыбаясь. Скинуть с себя груз этого старого тела, бесполезного опыта, усталости лет. Старик горько усмехнулся. Кажется, ему знакомы все эти рассуждения. Где-то он это уже слышал или читал раньше, но не понял и не поверил. Не до того было. А сейчас вот и он к этому пришел... Потерять, нисколько не жалея, годы и годы жизни, чтобы зажить снова, заниматься важными и нужными кому-то делами, что-то строить, о чем-то спорить, с чем-то бороться. А потом собраться с друзьями в эээ... где они сейчас собираются? Ну хоть бы здесь, дома, подключиться к центральному информаторию, выпить... А что-они сейчас пьют?

Впрочем, что построить? О чем спорить? За что бороться? Все давно построено. Все доказано, по крайней мере - себе. И все, за что стоило бороться, давно достигнуто. Зачем? Зачем опять? Мало ли, что ли, было? И девушек, и музыки, и споров... Чтобы потом опять сидеть вот так за столом, чавкать пюре и бессмысленно таращиться в окно, разинув немощный рот? Нет уж, все хорошо в свое время. Да и нечего даром душу травить. "Вам бы там побывать"... Самое интересное в том, что когда ты "туда" доберешься, тебе "туда" уже не надо. Если бы был какой-то способ попадать сразу в мир своей старости, на все готовенькое, со своим будущим опытом, со своими заработанными в будущем благами, а потом всю жизнь отрабатывать это, умерев ни с чем, как рождаются, пусть даже в полной нищете. Старику ведь так немного надо из того, что он наконец заслужил. Нет, все же жизнь несправедлива. Вот я попал "туда". И что же мне теперь тут делать?

Завтрак он окончил одновременно с последними аккордами музыки. Теперь надо было придумать, как занять себя на остальной день. Правда, скоро будет обед, а потом ужин. А в остальное время?

Он встал и, придерживаясь рукой за стену, вышел из комнаты. В коридоре была совсем другая жизнь. Сверкают стены из какого-то нового материала, совсем не вредного, вредный они теперь не применяют. Потолок светиться голубизной неба, по полу снуют роботы. Старик постоял немного, привыкая к этому суматошному ритму, пытаясь включиться в него. Ему казалось, что вот сейчас, неизбежно, какой-то робот врежется в него, собьет с ног. Сын не раз объяснял ему, что такое невозможно, он верил ему, все понимал, но все же, вдруг... Нет, в коридоре было неуютно. Не торопясь, иногда останавливаясь, вздрагивая при каждом приближении робота и щурясь от яркого света, он пошел на кухню. Но уже на полпути передумал. Там вообще было ему не место, царство техники и резких запахов, несъедобных блюд и вечного шума.

По пути была комната сына. Там тихо, спокойно, чисто, порядок... В том-то и дело, что порядок. После каждого посещения стариком комнаты сына в его отсутствие тот был недоволен. Он, конечно же, ничего не говорил старику, но было видно. Разумеется, старик не так внимателен, мог положить что-то не туда, что-то сдвинуть, на что-то даже сесть. Тем более, что назначения и ценности многих вещей в комнате сына он не понимал. Но сын мог бы и прощать это старику, невелика беда. Впрочем, он и прощал... Нет, к сыну лучше не заходить.

А вот в детскую можно. Жаль, внука нет. Он со всей своей детской непосредственностью любит дедушку, пытается втянуть его в свои детские игры и с такой же непосредственностью убегает на улицу. Не понимает еще, что скоро деда не станет, не ценит время. Это умение приходит тогда, когда времени уже нет. В детской, конечно же, беспорядок, по стенам бегут невыключенные звери, летают и ползают по полу игрушки, заведенные с утра. А внука нет. Постой, постой, как же я мог забыть. Ведь он вчера меня о чем-то просил. Правильно, мы играли в моей комнате, он запускал самолеты, говорили о времени моего детства... Должна быть запись в блокноте.

Старик закончил путешествие в своей комнате за столом, долго отдыхал, тяжело дыша и держась за сердце. Потом вызвал аптечку и принял свой утренний набор лекарств, свою, как он это называл, "атомную бомбу". Поставил стакан с недопитой водой, робот укатил. Теперь надо было подождать, пока лекарство подействует... А-а, все равно, днем раньше, днем позже, какая разница. Острая волна жалости к самому себе вызвала слезы.

Не раскисай, развалина. У тебя есть сейчас дело. Где же этот блокнот? Ну вот, конечно, как же я так, чуть не забыл.

Внук просил вчера, если я помню, записать какую-нибудь молитву. Конечно, проще вызвать ее в информатории. Или теперь их там уж нет? Но ему хочется, чтобы написал я. Конечно же, конечно. Только вспомнить бы. Как это там начиналось... Черт, ведь никогда не был верующим, а сейчас жалеть приходится... Господи наш, иже еси на небеси... Так кажется? И в церковь мы не ходили никогда, некогда было... Да продлятся дни твои... Хм, да уж, продлятся... Хлеб наш насущный дашь нам днесь... А какая, собственно разница, как оно там было? Главное, как есть. Ведь это я пишу молитву. Это моя молитва. Господи, существуешь ли ты? Я о тебе никогда не думал, не приходил к тебе. Может, напрасно? Может быть, встреться я с тобой раньше, было бы легче сейчас? Не было бы этих бесцельных дней, пустоты внутри. И легче бы переносилась старость. В самом деле, может с верой так же, как и с умением ценить время - приходит тогда, когда уже поздно? Может быть, может быть... Хотя, о чем бы я молился в молодости? Что бы просил? Может так:

Господи, если ты существуешь,

Приди ко мне.

Чтобы мне, и друзьям, и детям моим

Избежать кары огненной.

Господи, если нет тебя

Не приходи.

Мир мечтаний моих,

Если есть ты на свете.

То впусти меня, чтобы все сбылось

И повек было так.

Мир мечтаний моих.

Если ты мираж

Не мани.

Любимая, счастье мое,

Если ты такова, какой кажешься,

Обними меня, раствори в любви,

Растопи.

Любимая, счастье мое,

Если ты не такая

Не подходи.

Сам я, тот что живет сейчас,

Если ты таков, каким хочешь быть,

Иди прямо, сделай все,

Сотвори.

Сам я, тот что живет сейчас,

Если ты не такой,

Стань таким.

Молитва вымотала его окончательно. Закончив работу и записав все, что вышло, на отдельном листе - магнитные и кристаллические носители он не любил, старик решил, что пришло время обеда. Вызвал робота. Пока тот накрывал на стол, - тщательно выверенные по калорийности и витаминам блюда, - он думал, насколько теперь легче жить. Вспомнил, как он в свое время ухаживал за своим стариком. То подай, то принеси, в магазин сбегай, и вечные жалобы, и вечные обиды, и вечное раздражение... Теперь-то он его понимает. Да... "Какое мелкое коварство полуживого забавлять..." Или "низкое"? Не помню точно. Теперь все намного легче - роботы, автоматическая кухня, диагност... Но все-таки что-то не так. Впрочем, помня своего деда, он старался излишне не брюзжать, не жаловаться. Старался...

Обед он съел как лекарство. Обреченно, без аппетита. Чем бы заняться теперь? Можно позвонить соседу, поговорить. Хотя - о чем говорить с таким же стариком? У кого сегодня выше давление? Или опять вспоминать молодость? "Вот, помню в одна тысяча..." Тьфу. Раньше старики могли хоть обсудить, чего нет в магазинах или какая очередь в больнице. А теперь? Он все-таки придвинул к себе пульт управления телефоном, набрал номер. Экран оставался чистым. Ну, понятно. Старик вспомнил, как он сам на недели отключал свой телефон. Все равно звонить было некуда и некому было звонить.

Решил в качестве послеобеденной прогулки сходить в детскую. Занес туда листок с молитвой - и зачем это ему? Расчистил на столе место, сгреб игрушки и какой-то мусор в коробку и положил лист на видном месте. Придет внук с гуляния и увидит. Вспомнит деда. Может и поблагодарит, если не забудет. К глазам опять подступили слезы.

Потом передохнул и направился обратно, к себе. По коридору по-прежнему шныряли роботы. Ему не хотелось при них показывать, насколько он стар, шаркать стоптанными тапками, останавливаться отдыхать. Он стеснялся их. Но не мог ничего с собой поделать. Тело не слушалось.

Ничего, сейчас доберусь до стола, приму лекарства, музыку послушаю... В комнате его ждал сюрприз. У него был гость.

Он настолько отвык от новых людей, что заволновался, засуетился, стараясь быстрее зайти и принять гостя, и чуткая аптечка приехала сама, не дожидаясь вызова. Гость, поняв видимо состояние старика, сказал приятным голосом:

- Не беспокойтесь, примите лекарства, полежите. Я не тороплюсь, я пока тут посижу, за столом. Вы не возражаете?

Пока действовали лекарства, старик рассматривал гостя. Это был представительный мужчина, одетый несколько старомодно по современным меркам, но старику понравилось. На коленях он держал плотную папку, и стесненно-любопытно разглядывал апартаменты старика. В общем, приятный гость, особенно, когда давно никаких не было. Любопытство торопило старика, он попытался подняться, гость заметил это, подбежал к нему, помог встать, подвел к столу.

- Ну, - сказал старик, - я, кажется, уже могу вас слушать, молодой человек.

- Можете называть меня Семарглом.

- Интересное имя. А меня зовут...

- Я знаю.

- М-м-м... Ну, так я вас слушаю. Не для того ведь вы посетили мою обитель, чтобы помогать мне вставать с постели? "Вздыхать и думать про себя..."

- "Когда же черт возьмет тебя"? Нет, конечно же не для этого. Скорее наоборот. Видите ли, дело в том, что я к вам с поручением.

- Вот как? От кого же?

- Ну, понимаете, тут не так все просто. Вы ведь знаете, правительства как такового сейчас не существует. Если не считать Комитета, который выполняет некоторые его функции...

Гость посмотрел на старика. Тот сидел, запрокинув голову на спинку кресла, тяжело дышал и мечтательно глядел в потолок. Он вспоминал. Да, конечно, он прекрасно все это знал. Он помнил время, когда начиналась волна всепланетной интеграции, когда постепенно становились не нужны государства. Время борьбы старым, отжившим себя мышлением, переделка всего мира. Бурное, трудное, интересное время. Он конечно же помнил его. Он жил в нем.

- Интересный у вас музыкальный центр. "Филипс", если не ошибаюсь?

Старик вздрогнул, возвращаясь из воспоминаний.

- Ошибаетесь. Вы не хуже меня знаете, что это за центр. Так на чем мы остановились? Что у нас есть теперь Комитет?

- Да-да, извините, я отвлекся. Вот этот Комитет совместно с институтом геронтологии проводит некий, назовем это экспериментом. Суть его в том... не знаю, как и сказать...

- А хорошее слово - геронтология. Вроде бы и стариком обозвали, а не бросается в глаза. Не извиняйтесь. И запомните - старики, настоящие старики, никогда не обижаются на то, что их называют стариками. - Он, казалось, наслаждался самим процессом беседы. - Поэтому перестаньте смущаться и говорите прямо.

- Ну что ж, - Семаргл облегченно улыбнулся, - признаться, вы обрадовали меня. Не со всеми так легко говорить, как с вами. Так вот, эксперимент. Во Всемирном центре геронтологии наконец сделали то самое открытие, которое все так от него ждали. Конечно, это еще не настоящее бессмертие, но молодость они возвращать уже умеют.

Старик внимательно посмотрел на гостя. В глазах зажегся огонь надежды, руки зачем-то стали теребить одежду. Все это было гостю знакомо.

"Молодость они возвращать умеют..."

- Налей-ка мне еще кофе, Боря!

- ...и назвали себя "Объединением молодых художников", несуществующим, конечно...

- Пей лучше чай. Японцы говорят...

- Опять ты про своих японцев.

- Ну и чо с выставкой?

- Приходили с проверкой, просмотрели книгу отзывов, покрутились, но закрывать не стали.

- Да, теперь боятся.

- Дадут мне сегодня кофе или нет?

- Читали, выезд в капстраны упростили?

- Кстати, у меня сосед...

- По понятным причинам этического свойства широко открытие пока не рекламируется. Я послан для того, чтобы предложить вам испытать его на себе. Все.

В комнате повисла пауза. Томительная, как старость. Слышен был смех на улице, приглушенное жужжание роботов в коридоре. Вот так это бывает, подумал старик, приходит к тебе однажды под вечер Семаргл - почему не Мефистофель? - и предлагает молодость. Чего же он за нее захочет?

Вот так это бывает, думал гость, предлагаешь им молодость, счастье, а они думают, взвешивают, размышляют, вспоминают...

- И что же твой сосед?

- Пытался получить разрешение на выпуск сборника стихов за свой счет...

- Так оно же не окупается?

- Да, но он, видимо, хоть прославиться за эти деньги решил.

- Ну и что, прославился?

- А! Вот и кофе, наконец...

- Оказывается, кроме того, что за твои деньги они могут еще и не захотеть тебя печатать. Сидит там какой-то сморчок и рассуждает: "А зачем мне его издавать? Хлопот не оберешься. Запретить куда проще. И мне ничего за это не будет".

- Ну, так он не думает. Это у них инстинктивное. Чуть что новое...

- Ничего, вот станешь ты таким сморчком...

- Я? Я лучше раньше умру.

- Все так сначала думают.

Наконец старик прервал молчание.

- Почему я?

- Ну, не только вы. Я работаю полный рабочий день. Хожу, предлагаю... Конечно, не первому встречному, но и не вам одному.

- Как это будет?

- Вас привезут в институт, обследуют, назначат курс, и месяца через полтора вы станете, ну, скажем, двадцатилетним.

- Я или мое тело?

- Я понимаю, что вы имеете ввиду. Тело, конечно же, ну и сознание в определенной степени. По всем расчетам, наступает частичная амнезия. Стираются несущественные воспоминания, эмоции усиливаются, обостряется свежесть чувств, так сказать...

Ну вот, думал старик, это именно то, чего ты хотел. Прокатишься в гравикаре, что-то построишь, засмеешься... соберешься с друзьями...

- А мой сосед - он тоже... омолаживается?

- А к нему я иду после вас.

Соберешься с друзьями, девушками... будет интересная работа, сердце не будет болеть после прогулок на кухню... Станешь даже младше своего сына... Стоп, стоп... А куда же деть такую ораву помолодевших стариков? Где взять на всех гравикары? И ведь это я, молодой, энергичный, со своим богатым жизненным опытом, займу чье-то место в этом мире. Место своего сына. Внука. Буду лежать колодой поперек пути нового, со всем своим непониманием и неприятием нового. И им придется, как мне в молодости, пробиваться, протискиваться между засевших везде стариков, только теперь это будет сложнее, старики-то будут омолодившиеся. И опять, теперь уже у нынешнего поколения, комплексы неполноценности, задавленности. Опять подпольная культура, которые старики не понимают. Опять борьба за мир между поколениями.

Нет. То, что отжило свой век, должно уйти. И незачем наполнять города молодыми телами, припахивающими тленом. Ты свое прожил. Прожил хорошо, интересно, насыщенно. Дай теперь так же, даже лучше, прожить детям и внукам своим. Иначе - зачем же ты жил?

Он поднял глаза на гостя. Снова вспыхнула болезненная надежда, но он подавил ее. Гость ждал.

- Вы знаете... эээ... Семаргл... это, наверное, прозвучит странно... но я вынужден отказаться...

- Но почему? Господи, почему же?! Неужели вам не хочется. Впрочем, извините, сорвался... Конечно же, это ваше личное дело. Мы не вправе навязывать вам решения. Если позволите, я навещу вас еще раз, через некоторое время?

- Нет, не позволю! Ни в коем случае! - Старик испугался вдруг, что еще позднее, ближе к концу, он не сможет устоять против соблазна.

- Ну что ж, позвольте попрощаться. Если вдруг вы передумаете, то Информаторий знает, как нас найти. Всего хорошего. Долгих вам лет жизни...

- Прощайте.

После ухода гостя старик долго еще сидел за столом, успокаивался. Приехал робот накрывать ужин. Он прогнал его. Сегодня не хочется, сегодня можно без ужина. Только лекарства и стакан молока. Только сейчас он почувствовал, как устал. И не только за сегодня. За всю жизнь. Годы просто физически давили на плечи, на память, на эмоции. Что от этого осталось бы, омолодись он? Смог бы он сбросить этот груз, влекущий к земле? С плеч пожалуй. Может, даже с памяти. А с чувств? Что бы он делал со своим неприятием нового, с раздражительностью, боязнью смелых идей, с неспособностью рисковать? Нет, правильно он сделал, что отказался...

Подошел к музыкальному центру, выбрал пластинку, нажал кнопку. "Обратная сторона Луны". Да... Все, что мы ненавидим, все, что нас губит, все, что нам мешает, все - на обратную сторону Луны. Подальше, чтобы не видеть. Хорошая пластинка, подходит к сегодняшнему вечеру. И к завтрашнему...

Старик подошел к кровати, медленно разделся, сел. Дом за день развернулся, и теперь столб пыли - он не давал роботам убирать в своей комнате слишком часто - теперь столб пыли плыл в багровых лучах заката.

Мелькнула тень - кто-то пролетел на вечернюю прогулку. Или с работы. Или на работу. Лети, лети... Я не помешаю тебе. Старик испытывал почти забытое чувство гордости, хотя не мог бы объяснить самому себе, откуда оно взялось.

А все-таки в разговоре с Семарглом было что-то неясное. Какая-то неточность, зацепка. Он мысленно, в который раз перебирал все реплики. "Вздыхать и думать про себя..." Не то... не существует государства... не то... "Филипс"... геронтология... частичная амнезия... Вот! Он сказал, что частичная амнезия наступает "по всем расчетам". Старик даже приподнялся на подушке от возбуждения. А еще раньше он говорил, что работает полный рабочий день, ходит, предлагает. Значит? Значит никто из нас, стариков, до сих пор не согласился. Никто! Им даже не на ком проверить свои расчеты. Да, все сходится, даже то, как он сорвался после моего отказа, и то, как он ушел от ответа на мой вопрос о соседе. Да, конечно, так оно и есть.

Старик удовлетворенно лег, успокаиваясь. Сон уже почти владел им. Надо будет завтра позвонить соседу. Завтра его телефон должен быть включен. И попрошу сына, чтобы покатал нас на гравикаре. Последней его мыслью перед сном было: "А все-таки мы хорошее поколение, правильное".

"Пинк Флойд" играл "Тайм".