Стена над Бездной

1 Железный трон

Зима в тот год долго противилась установленному богами миропорядку и отступала неохотно, огрызаясь метелями, стегая выстуженную землю ледяными кнутами свирепых ветров. Сдав неумолимо надвигающейся весне южные рубежи великой державы хатти, зима ещё цеплялась за сердце страны. На побережье Киццувадны, Арцавы и Лукки пахари моря уже без опаски поднимали паруса, вознося благодарственные молитвы Аруне[1], а в окрестностях Хаттусы пастбища, дороги и перевалы замело снегом так, что человеку местами по пояс будет.

От начала времён суета смертных в этот сезон почти сходила на нет, и тучегонитель Тешуб-Тархон редко поглядывал, что происходит внизу, под свинцовым небесным сводом. Что там интересного? Скотина мычит и мекает в тёплых хлевах, земледельцы по домам сидят. Сонное царство…

Но вот если и в этом году Громовержец отвратил свой лик от мира смертных, то это он напрасно. Ныне увидал бы нечто небывалое.

К юго-западу от Хаттусы жизнь била ключом даже зимой. Здесь раскинулся обширный воинский лагерь — кожаные шатры, деревянные и даже каменные постройки, конюшни, окружённые рвом и валом, на котором возвышался палисад. По округе ежедневно, невзирая на погоду, перемещались большие людские массы. Тысячи воинов маршировали, перестраивались по команде, совершали длительные пешие переходы, сталкивались друг с другом в бескровных сражениях.

Кратер исполнял данное Александру и Хуццие обещание и теперь нещадно гонял фалангу «мальчиков». Все хатти, от юнца-новобранца до военачальника Тиватапары получили строгий наказ наследника слушаться во всём полководца-макандуша.

Александр послал Кратера в Хаттусу с большим отрядом фессалийцев, димахов и «пеших друзей». Об этом попросил Хуцция, мечтавший получить такое же войско, как у макандуша. Александр, конечно же, согласился. Некоторые полководцы отговаривали его от этого шага. Они боялись, что собственными руками создадут против себя грозную силу. Царь отмахивался. Когда с подобными речами выступали Мелеагр и Пердикка, он ещё пытался объяснять своё решение, но Пармениону, когда тот тоже встрял с сомнениями, лишь раздражённо порекомендовал исполнять царские приказы в точности и с большим тщанием.

Убеждая друзей, Александр, подбирал слова с неудовольствием. Его выводила из себя их слепота. Они не видели, что иного выхода у нового царства попросту нет. Если отгораживаться от варваров, через десять лет и даже меньше, те попросту поглотят горстку македонян и эллинов. Выход лишь один — не жалея сил и средств, превратить варваров в македонян.

Конечно, многим это не понравилось. Кто-то, как Парменион, угрюмо подчинялся, всем своим видом демонстрируя несогласие. Но некоторые все же пытались понять.

Одним из этих, последних, оказался Кратер. Среди македонян он имел репутацию ревностного поборника старинных нравов и обычаев. Когда Александр стал рядиться в египетское платье, когда его примеру последовали Гефестион и Птолемей, Кратер недовольно фыркал, чем регулярно вызывал раздражение царя. Собственно, это стало одной из причин, по которым Александр в качестве воинского наставника хеттов избрал его. Когда отряд отправлялся на север, Птолемей даже участливо пытался приободрить Кратера, дескать, царь отходчив, пройдёт немилость. Пердикка тоже считал это назначение ссылкой, а Гефестион не скрывал злорадной ухмылки.

Ссылка? Для тех, кто остался на теплом юге, назначение Кратера представлялось именно так. Ну, что ж…

Он не роптал, не жаловался и не затаил обиды… Рассудил, что для его душевного спокойствия тоже будет куда полезнее, если он окажется лишён сомнительного «удовольствия» ежедневно лицезреть своего царя с подведёнными на египетский манер глазами и в полосатом платке на голове. А снег и стужа… Ему ли, уроженцу Орестиды, это в новинку? В отличие от большинства царских друзей, он ещё не забыл, как завывает в горах Верхней Македонии Борей, бросая в лицо обжигающие снежные заряды.

К исполнению царского приказа Кратер подошёл добросовестно, хотя первое время ему казалось, что создать фалангу варваров невозможно. Он помнил о неудаче Дария, который, дабы не зависеть от эллинских наёмников, пытался обучить персов сражаться в тесном строю, как гоплиты. Кардаков, это нелепое на эллинский взгляд воинство, македоняне разметали при Иссе. Кратер как раз и был среди тех, кто задал этим горе-гоплитам[2] хорошего пинка. Да, поначалу он отнёсся к идее царя скептически, но не стал её обсуждать. А потом… Потом был спор с Гефестионом. Насмешку сына Аминтора Кратер стерпеть не мог. Он всегда с ревностью относился к тому, что Гефестион, не выделявшийся полководческими талантами, считается «другом Александра», тогда как Кратер — всего лишь «друг царя». Он принял вызов.

«За год я сделаю из них македонян!»

Он с головой ушёл в работу, запретив себе думать о неудаче Дария. И вот, спустя несколько месяцев уже видны первые плоды трудов.

Македонянин вместе с группой хеттских военачальников обозревал маневры, стоя на вершине холма. Подле него строй «мальчиков» из-под ладони осматривал Тиватапара, ухмылявшийся уголком рта. Чуть ниже по склону, подложив под задницу щит, катая в широченных ладонях комок снега, сидел здоровяк Хамс-Хартагга, чьё имя означало — «внук медведя». Именно он командовал «мальчиками».

Кратер, не скрывая удовольствия, смотрел, как декадархи (из которых всего четверть была македонянами) по цепочке передают команду о перестроении и фаланга «мальчиков» сжимается, образуя сомкнутый оборонительный строй синасписм.

— Уже небезобразно, — пробормотал себе под нос македонянин.

Хамс услышал, оглянулся на Кратера, и заулыбался во весь рот. Все военачальники уже вполне сносно понимали и говорили по-македонски. С лёгкой руки Кратера хетты осваивали именно македонскую речь, а не «общий» язык, смесь ионийского и аттического наречий, на котором говорило все подвижное царство Александра.

— Да, вот что следовало показывать Анните, а не тот позор, как в прошлый раз, — отметил Тиватапара.

— Аннита слишком поперечный, его не переубедить, — возразил Хамс-Хартагга.

— Не надо никого переубеждать, — спокойно ответил Кратер, — я думаю, царственному наследнику в этом деле мнение застольного слуги не слишком интересно.

Анниту Кратер недолюбливал (взаимно) и, до сих пор не привыкнув к некоторым придворным титулам хеттов, не упускал случая пройтись по обязанностям «главного виночерпия».

Военачальники засмеялись.

— Однако я бы на вашем месте не слишком ликовал, — сдержанно сказал Кратер, — одно дело держать строй ровно и точно выполнять команды, когда знаешь, что идущая на тебя стена сарисс не причинит вреда и совсем другое, когда напирает враг. Там, в моём мире, сражения фаланг иной раз заканчивались ещё до столкновения. «Мальчиков» следует испытать в бою.

— Сейчас повсюду мир, даже с касками[3], - вздохнул Хамс-Хартагга.

— А я слышал от Хуцции, что они недавно нарушали границу, — возразил Тиватапара.

— Не то, — покачал головой Кратер, — гонять диких горцев фалангой — все одно, что с дубиной охотиться на комаров. Только подобным монолитом можно в полной мере испытать «мальчиков».

Хетты переглянулись. Они знали, что, вернее, кого имеет в виду Кратер. Мицри. Тиватапара побывал вместе с Аннитой у стен Мегиддо, но хатти в той битве в основном в сторонке постояли. Мало кто из рядовых воинов увидел в деле «крокодилью пасть» мицри, и среди «мальчиков», юношей моложе двадцати лет, таких не было ни одного.

— И все же, юноши, ни разу не бывавшие в бою, не могут считаться воинами, — возразил Тиватапара.

— С этим будет спорить лишь глупец, — согласился Кратер.

— Я поговорю с Хуццией. Думаю, он согласится отправить «мальчиков» на границу с касками.

— Что-то давно мы не видели царственного наследника, — заметил Хамс.

«Внука медведя» несколько расстраивало то, что его успех случился в отсутствии царевича и дождь почестей рискует пролиться мимо.

— Сегодня после полудня Большое собрание, — ответил Тиватапара, — а перед тем, я слышал, приём какого-то посла.

Он повернулся к Кратеру и спросил:

— Усамувами[4], какие ещё будут приказы?

— Хартагга, «мальчикам» отступать в лагерь, сохраняя строй — распорядился Кратер, — а твои колесницы, почтенный Тиватапара, и суту пусть подгоняют их. У них достаточно затупленных дротиков?

Воины стучали зубами на продуваемых всеми ветрами стенах и башнях Верхнего города. Зябко кутаясь в шерстяные плащи и натягивая на глаза тёплые шапки, они с завистью отзывались о своих более привилегированных собратьях, «сынах дворца», охранявших внутренние покои халентувы[5]. Те несли службу в тепле, щеголяли до блеска начищенными шлемами, украшенными высокими волосяными гребнями. Такие раньше только они и носили, но теперь наследник Хуцция задумал ввести их во всём войске. Явно в подражание пришельцам-макандуша. Однако на студёном ветру безопаснее торчать в шапке, а иначе велик риск снять потом бронзовое ведро с головы вместе с примёрзшими к нему ушами. Стражи стен доспехов не надевали. Незачем, никто столице царства не угрожал.

Тем удивительнее был вид военачальника Анниты, облачившегося в бронзовую чешую и надевшего шлем. Некоторое время назад «главный виночерпий» появился возле юго-западных ворот Хаттусы, называвшихся Львиными. Лично проверил посты, что удивило стражей не меньше, чем его облик — обычно такими делами занимались начальники рангом пониже.

— И Первый Страж сегодня какой-то дёрганный, — поделился наблюдением один из воинов, — бегает, рычит на всех.

— Может, съел чего-нибудь не то, — лениво ответил его товарищ, — или жена отказала.

— Да не, это, наверное, оттого, что сегодня съезжаются главы городов. Новый год на носу[6], - объяснил первый.

— А-а… Ну да. Чего-то они поторопились. Ещё снег кругом и ветер злющий.

— Зато год будет хлебный. Да и оттепель скоро по приметам. Не боись, ещё до праздников закапает вовсю, — успокоил товарища первый.

— Слушай, а чего он так долго препирался со свитой Хантили? Чем они ему не угодили? — поинтересовался второй.

— Ты меня спрашиваешь? Мне-то откуда знать?

Около часа назад Муваталли действительно лично вышел встречать наместника города Пурусханда. Знать хатти, высшие сановники царства собирались на панкус, Большое собрание, в преддверии празднования Нового года. Муваталли бдительно следил, чтобы вооружённая свита тех из приезжих, кто, как ему было известно, прочно держал сторону наследника и видел выгоду в дружбе с макандуша, располагалась на постой в Нижнем городе. Многих это оскорбило, но Муваталли был непреклонен и, не утруждая себя объяснениями, без колебаний раздувал неприязнь к своей персоне. Сегодня в халентуве ему были нужны только свои. Не на приёме «посла Архальбу», а позже, когда дело будет сделано. Потому он лично встречал сановников, да ещё и в обществе Анниты, который удивлял воинов своим облачением.

В халентуве увеличили число «сынов дворца». Все они были верны Первому Стражу, а мешеди, телохранителей царя и наследника, нёсших стражу снаружи дворца, Муваталли удалил, наградив их днём отдыха.

Все приготовления были сделаны, и Первый Страж в сопровождении Анниты направился в зал приёмов. Чтобы добраться до него необходимо было пройти несколько проходных комнат, в каждой из которой у дверей стояло по два стражника.

«Зимний» зал приёмов (мицри посмеялись бы, узнав, что это помещение хатти именуют «залом») в отличие от «летнего» не имел окон и освещался десятками светильников. Кроме них для обогрева зала прикатили и расставили вдоль стен несколько передвижных жаровен на колёсиках. Пахло горелым маслом, под потолком струился сизый дым.

Муваталли огляделся. В зале присутствовали несколько сановников. Хуцция стоял неподалёку от входа и о чём-то негромко беседовал с царским чашником. Царя ещё не было, как и Валлани. На приёмах и празднествах полагалось присутствовать именно ей, ибо таваннаной-царицей была именно она, а не Йайя, супруга Циданты. Так было заведено у народа хатти с давних времён — жена каждого нового царя не может считаться царицей до тех пор, пока жива предыдущая таваннана.

Муваталли знал, что царица-мать не придёт, ещё утром она сказалась больной. Царь задерживался. Аннита нервно переминался с ноги на ногу. Муваталли, вставший рядом с жаровней, обливался потом, но не двигался с места, рассеянно прислушиваясь к негромким переговорам придворных.

В глубине зала на ступенчатом возвышении стоял Железный трон. Этой реликвии было три сотни лет, её в качестве дани преподнёс древнему царю Анните (чьё имя носил нынешний «главный виночерпий») покорённый им правитель города Пурусханда[7].

Если боги благосклонны к Муваталли, то сегодня Циданта в последний раз будет попирать своей задницей священное железо. А потом… Нет, когда все закончится, Муваталли не прикоснётся к трону. Только не здесь, не в Хаттусе. Это проклятый город. Когда канесили отобрали у хаттов эту страну, великий Аннита из Куссара, положив немало сил при осаде Хаттусы, проклял каждого из будущих правителей, кто осмелится занять разрушенный им город.

«Никто из правителей Хаттусы не умрёт своей смертью!»

Через сто лет царь Куссара Лабарна, второй этого имени (от первого пошло именование царей хатти), позабыв о проклятии Анниты, перенёс столицу в Хаттусу и принял новое имя — Хаттусили, «Царь из Хаттусы». И проклятие Анниты открыло свой кровавый счёт.

Многие из царей хатти пали от кинжалов убийц. Некоторые, став жертвами переворотов, избежали казни, но были отправлены в изгнание. Сыновья свергали отцов, утомившись ждать, пока тех призовут Истустая и Паная[8]. Таким же образом Железный трон достался и Циданте — он сверг своего отца Тахурваили (который тоже захватил власть силой), подзуживаемый властолюбивой матерью, которой очень хотелось сделаться таваннаной и избавиться от ненавистной свекрови. Та никак не желала умирать…

Интриги, предательства, перевороты, убийцы, крадущиеся в ночи… Проклятие Анниты неумолимо. Вот и Муваталли собирался стать одним из его исполнителей. Значит потом и его ждёт такая же судьба?

Нет, он разорвёт эту цепь. Хаттуса больше не будет столицей. Боги благосклонны к проклятию. Им не нравится, что канесили забывают святую старину, принимая в себя чужие народы. Пора с этим заканчивать. Он изгонит макандуша, а столицу перенесёт в Куссар. Город сейчас полузаброшен, но он отстроит его заново, краше прежнего. И лишь там воссядет на Железный трон.

Валлани мечтает сделать лабарной младшего внука. Боится, что жена Хуцции её отравит. А Ксассени ещё не женат. Таваннана надеется подобрать ему такую жену, которая не посмеет лишний раз рот открыть без её, Валлани, дозволения? Муваталли злорадно усмехнулся. Змеиное гнездо…

Чашник коротко поклонился наследнику и отошёл от него, направившись к Муваталли.

— Хотел спросить у тебя, почтеннейший, все ли готово к антахшум[9]?

— С какой целью интересуешься, усамувами? — удивлённо приподнял бровь Муваталли, — до великого объезда ещё, по меньшей мере, месяц.

— О безопасности лабарны следует позаботиться заранее.

— Я забочусь о том денно и нощно. С чего вдруг ты, почтеннейший, взвалил на себя бремя проверки, добросовестно ли я исполняю свои обязанности?

— Да так… Прости меня, достойнейший Муваталли, если невольно оскорбил. На душе почему-то тревожно…

— Не беспокойся, усамувами, великий объезд пройдёт, как должно. Ни в дороге, ни во время празднеств великому лабарне ничто не угрожает. Даже макандуша, если ты о них.

— Нет, — сказал чашник, — я и не жду от них опасности. Они ведь наши друзья.

Муваталли дёрнул уголком рта. Этот сановник поддерживал Хуццию.

Наконец, в дверях появился глашатай, человек жезла, и возвестил:

— Великий лабарна, Солнце, Циданта, сын Тахурваили, второй этого имени повелитель гор и озёр от Злого моря до моря Нижнего!

В зал, шаркая мягкими полусапожками с длинными загнутыми кверху носами, тяжело опираясь на деревянную палку, вошёл Циданта. Следом за ним семенил Или-Тешуб. Муваталли нахмурился. Появление жреца не входило в его планы, тот знал о предстоящем деле и сам не жаждал присутствовать на приёме. Что заставило его рисковать жизнью?

Первый Страж отметил испуганный мечущийся взгляд Или-Тешуба и сжал зубы. Сердце, и без того колотившееся так, как если бы он долго упражнялся с оружием, заторопилось ещё сильнее. Что-то пошло не так. Зачем припёрся жрец?

Или-Тешуб нашарил взглядом Хуццию, который приблизился к отцу, дабы помочь ему и что-то прошептал на ухо царю. Тот отмахнулся, и жрец проворно подскочил к наследнику.

— Достойнейший царевич, одно важное дело требует твоего безотлагательного присутствия.

Хуцция удивился и посмотрел на отца, который с трудом (нещадно разболелась спина) взбирался по ступеням тронного возвышения.

— Иди, — сказал Циданта, со стариковским кряхтением (в ведь ему всего сорок лет) усаживаясь на трон, — глянь, что у него стряслось. Лопочет про какую-то недобрую печень. А здесь, как разумею, ничего примечательного не будет. Ну, а если за чем ничтожным зовёт, я его потом взгрею.

— Важное-важное! — заторопился Или-Тешуб.

— Что может быть важнее приёма посла? — возмутился Муваталли, — где это видано, чтобы на нём отсутствовал наследник?

Циданта раздражённо отмахнулся. К приёму посланника Архальбу, которого он ровней себе не считал, царь отнёсся пренебрежительно. У него мелькнула мысль, что так даже хорошо. Пусть презренный пират знает своё место.

Один из «сынов дворца» подал царю калмус, «палицу грома», железный жезл высотой в человеческий рост, на конце снабжённый спиральным завитком.

Недоумевающий наследник вышел вслед за жрецом. Муваталли заскрежетал зубами, тоже шагнул было к выходу, но тут человек жезла вновь возвестил:

— Посол царственного Архальбу!

Циданта презрительно усмехнулся.

В зал вошёл кудрявобородый человек в белых, расшитых золотой бахромой одеждах. Роль «посла Архальбу» играл хуррит, человек Муваталли, которым Первый Страж намеревался пожертвовать. В руках «посол» держал длинный цилиндр в четыре пальца толщиной.

«Главный виночерпий» затрясся. Муваталли затравлено огляделся. Прерывать церемонию уже было поздно. По этикету ему полагалось находиться по левую руку от царя, на нижней ступени тронного возвышения.

«Посол» торжественным голосом начал положенную речь. Муваталли не слышал ничего, кроме биения собственного перешедшего в галоп сердца. Он малыми шажками начал подниматься вверх, ближе к высокой железной спинке трона. Циданта, с усмешкой следивший за послом, не обратил на перемещение Муваталли внимания.

— Великий государь! Позволь мне передать тебе письмо царя Архальбу, властителя вод! — обратился к царю «посол».

«Властитель вод».

Циданта усмехнулся. Пират уже наполовину торчит из пасти крокодила, но все ещё тешится титулами.

— Дозволяю!

Первый Страж не отрывал взгляда от рук «посла». Вот пальцы его прикоснулись к крышке цилиндра. Боковым зрением Муваталли уловил в зале движение — это медленно пятился Аннита.

Шаг. Ещё шаг.

«Посол», продолжая щедро пересыпанную славословиями пафосную речь, начал откручивать крышку.

Ещё шаг.

Ещё оборот.

По спине Первого Стража градом катил пот. Лицо в тусклом свете ламп блестело подобно начищенной бронзовой маске.

Ещё шаг.

Ещё оборот.

Ещё шаг. Вот и трон. Только сейчас царь заметил подле себя Муваталли и недоуменно взглянул на него.

— Ты чего…

Ещё оборот.

— А-а-а! — заорал, не выдержав, Аннита и повалился на колени, закрываясь рукой от неведомого.

Муваталли молнией метнулся за массивную спинку трона и в это мгновение Громовержец Тешуб-Тархон явил ничтожным смертным свою ярость…

Или-Тешуб был так напуган, что у него заплетался язык, и он толком не мог объяснить, зачем вытащил Хуццию из тронного зала. Из его бессвязных бормотаний царевич понял, что жреца до смерти перепугала печень жертвенного барана, предвещающая что-то страшное царю. Это было как-то связано с послом Угарита, именно поэтому Или-Тешуб стремился предотвратить приём. Царь не стал его слушать, и теперь жрец трясся ещё сильнее.

Конечно, печень тут была не при чём, просто жрец совершенно лишился покоя и сна. В последние дни его не покидали нехорошие предчувствия.

Хатти считали, что несправедливое причинение зла другому человеку возмущает основы мироздания и неминуемо обрушит на голову преступника гнев богов, о чём их даже специально просить не надо. Цари, свергая предшественников (в соответствии с проклятием Анниты), всякий раз прилагали немало усилий на то, чтобы в глазах подданных и, что ещё важнее, богов, это деяние выглядело справедливым возмездием, но не корыстным властолюбивым злоумышлением.

«Это он причинил мне обиду».

«Он первый начал враждовать со мной».

«Он сам виноват».

«А я не виноват, я только защищался».

Когда же переворот заканчивался успешно, у захватившего Железный трон заговорщика появлялся ещё один весомый аргумент в пользу своей невиновности:

«Если бы я был не прав, разве боги позволили бы мне совершить это деяние?»

Вся жизнь хатти была пропитана верой в то, что насилие должно быть справедливым, иначе неотвратимо возмездие.

Или-Тешуб мучительно размышлял, на чьей стороне боги в этот раз. Действительно ли прав Муваталли? Чем оскорбил его Циданта? Жрец лихорадочно припоминал все слышанные в последнее время разговоры Первого Стража и царя и не находил в них ничего, что можно было бы назвать признаком опалы, притеснения и унижения по отношении к Муваталли.

Жрецу Первый Страж открылся вынужденно и очень неохотно. Старик в прошлом был знатным интриганом. В своё время он немало поспособствовал тому, что восшествие на престол Циданты было обставлено в самом лучшем виде, а это было очень непросто провернуть. Отцеубийство, как-никак… Однако, когда все уладилось, зажив в достатке, почёте и спокойствии, Или-Тешуб стал ленив и трусоват. Ныне он мечтал лишь о том, чтобы завтрашний день неизменно походил на вчерашний. Ни в какие авантюры его больше не тянуло. Муваталли об этом знал, он уже несколько месяцев обхаживал жреца, описывая бедствия в которые Циданта непременно ввергнет царство, если останется на Железном троне. Старик на эти разговоры не поддавался, поглядывая на Первого Стража с опасливым недоумением.

Циданта оскорбляет Громовержца, якшаясь с пришельцами? Если бы это было так, Тешуб-Тархон уже испепелил бы нечестивца.

Нежелание жреца становиться союзником, остужало пламя в груди Муваталли. Просто так убить царя он не мог. И дело тут не в том, что, дескать, Первый Страж — истинный сын народа хатти, для которого неприемлемо неправедное насилие. Плевал он на эти отговорки для простолюдинов. И на гнев богов тоже плевал, ибо слишком хорошо знал, как оный «гнев» иной раз устраивается. Вот неминуемый раскол среди высокородных — это да, веская причина придержать коней. Жрец требовался Первому Стражу для того, чтобы подтвердить — царь свергнут по воле Громовержца. На случай, если у кого-то останутся сомнения.

В конце концов, удача улыбнулась Муваталли. К его радости оказалось, что не он один мечтает убрать Циданту, обставив убийство, как небесную кару. О том, как действует переданный ассирийцем футляр с убивающим письмом, Муваталли не слишком задумывался. Что там заключено, истинный Гнев Тешуба (что маловероятно, это Первый Страж прекрасно осознавал) или чёрное колдовство мицри (в коем они, как все говорят, большие доки), его не интересовало. Лишь бы все исполнилось, как задумано.

Жрецу он детали раскрывать не стал. Поначалу зашёл издалека:

— Заплыл ты жиром, почтенный Или-Тешуб. Все мысли у тебя, как бы брюхо набить. Как ты можешь служить Громовержцу, ума не приложу. Он уж и не смотрит на тебя, хватает ему других слуг, гораздо вернее и усерднее. Все ждёшь, что Тешуб испепелит нечестивца? Ну так, мнится мне, скоро дождёшься. Сон я видел, явился мне предок мой Телепину, увенчанный дубовым венком[10] и сказал, что несправедливо отнял у его наследников Железный трон Тахурваили. Обманул он народ. Кровь на нём и его потомках, что ведут неправедную жизнь и толкают царство в бездну. «Велик гнев отца моего и желает он наказать нечестивцев», — так говорил Телепину. И добавил, что скоро получу я оружие богов для праведного возмездия.

Про «предка своего Телепину» Муваталли сильно погорячился. Он действительно был родичем этого царя, но очень дальним. Седьмая вода на киселе. Жрец его словам подивился. За подобными речами Первый Страж никогда прежде замечен не был и в богопочитании рвением не отличался. Впрочем, покачав головой и недоуменно проводив Муваталли взглядом, жрец выбросил его пространные слова из головы. Но ненадолго. На следующий день Первый Страж снова встретился с ним.

— Помнишь, что я тебе вчера сказал?

— Как не забыть, — усмехнулся Или-Тешуб, — я полдня размышлял, сколько ты выпил вина, что молнии Тешуба в своих руках углядел.

— Скоро многие углядят, — ответил Муваталли, — а для нечестивца это зрелище и вовсе последним в жизни станет. А тебя, почтеннейший, хочу предупредить — не ходи завтра на приём угаритского посла. Дольше проживёшь.

— Это почему? — насторожился жрец.

— Сон видел, — отвернув взгляд в сторону, сказал Муваталли.

Больше Или-Тешуб от него ничего не добился, но перепугался не на шутку. Припомнил речи про «оружие богов».

Муваталли намекал, что получит или уже получил некую силу от Громовержца, но как такое могло случиться без ведома Или-Тешуба, верховного жреца? А вдруг Тешуб-Тархон действительно отвратил свой грозный лик от верного слуги, как считает Муваталли? Вдруг гнев его падёт не только на царя-грешника, который допустил строительство в подвластных Громовержцу землях храма пришельца Дзавасы? Хуцция утверждает, что Дзаваса — всего лишь одно из имён Громовержца. Многих вполне удовлетворило такое объяснение. Даже Или-Тешуба. Пришельцы поклоняются богу грозы, как и хатти. А что зовут другим именем, ну так и язык у них другой.

А вдруг прав Муваталли и не тот это бог. Вдруг истинный Громовержец и на своего верховного жреца разгневался за то, что тот не борется против храмов самозванца?

Всю ночь жрец усиленно молился. Он совсем потерял разум от страха неведомого. Наутро первым делом побежал к алтарю и повелел привести для заклания самого лучшего барана. Руки дрожали, баран, предчувствуя недоброе, испуганно блеял. Хлынувшая кровь показалась жрецу необычно чёрной, а в печени мерещились знаки, один зловещее другого.

И тут Или-Тешуба посетила мысль, которую он немедленно посчитал знаком, посланным Громовержцем. Что, если Муваталли лжёт и страшное оружие получено им вовсе не у Тешуба? А у богов чужеземных?

Жрец имел глаз и ушей не меньше, чем у Первого Стража, потому знал, что тот ездил в Кархемыш, который теперь под властью Крокодила. Не значило ли, что боги мицри вручили Муваталли своё оружие, а вовсе не Громовержец?

Если это так, то о каком возмездии грешнику может идти речь? Нет, убийство царя будет неправым, и возмездие падёт на головы злодеев, в том числе и на его, Или-Тешуба голову.

Тогда он побежал, чтобы предотвратить приём посла, на котором, как теперь Или-Тешуб догадался, Муваталли собрался совершить задуманное. Придумал благовидный предлог, но царь от него отмахнулся, послал вместо себя Хуццию. Теперь мысли жреца путались. С одной стороны, хорошо, что наследник избежит того… Ну, того, что бы там не произошло. С другой, царь все ещё в опасности.

Они почти уже вышли из дворца, направляясь к храму Громовержца, когда за их спинами что-то громыхнуло. Или-Тешуб втянул голову в плечи. Хуцция недоуменно повернулся.

— Что это?

Или-Тешуб повалился на колени.

— Слава богам! Ты спасся, великий лабарна! Боги предвещали беду, они предупреждали твоего отца, но он не стал слушать…

— Какую беду? — Хуцция отшагнул от ползущего к нему на коленях с воздетыми руками жреца, — о чём ты говоришь?

— Это гром Тешуба! Боги предупреждали, нельзя было принимать угаритянина! Знаки на жертвенной печени… Я пытался сказать…

И тут до Хуцции дошло, как жрец именовал его.

«Лабарна».

До сей минуты он надеялся услышать в свой адрес это титулование лишь в будущем, причём весьма отдалённом, ибо отец был ещё не стар, а периодические боли в спине по мнению придворных лекарей не предвещали скорое свидание Циданты с Истустаей. Старший сын царя носил титул тукханти — наследника.

— Как ты назвал меня?

— Великий лабарна, Солнце… — всхлипнул жрец.

— Что ты несёшь?! Что с моим отцом? Что с лабарной?

— Я не знаю… Первый Страж, он… Он замыслил зло… Я пытался предупредить…

Хуцция встряхнуть жреца.

— Что тебе известно?!

Заплетающимся языком Или-Тешуб путанно рассказал о своих подозрениях и зловеще-туманных речах Муваталли.

Хуцция ощутил слабость в ногах, покачнулся и оперся о стену. Мысли его понеслись бешеным галопом. За мгновение из глубин памяти один за другим выныривали косые взгляды и недовольные вздохи Муваталли.

— Он… Он оскорбил богов… — прочитал жрец, — не ходи туда, тукханти, он убьёт тебя!

Хуцция дураком не был и задавил первый безумный порыв броситься в тронный зал. Нет, даже если Или-Тешуб спятил, после таких слов идти туда следовало лишь в сопровождении верных и хорошо вооружённых людей. Хуцция бросился к ближайшему выходу. Его сторожила пара «сынов дворца».

— Вы двое! Приказываю оставить пост и следовать за мной! — обратился к ним наследник.

Те озадаченно переглянулись.

— Мы не можем, тукханти.

Хуцция скрипнул зубами. Конечно, не могут. Лишь три человека могли им приказывать — собственный сотник, лабарна и Первый Страж.

— Отворить! — холодея от нехорошего предчувствия, велел царевич.

Подчинились. Ещё не знают, что творится? Похоже на то. Действительно, со стороны Муваталли неразумно было бы посвящать в заговор многих.

Снаружи двери должны были сторожить мешеди, но там снова обнаружились «сыны дворца». А вот это уже недвусмысленно указывало на то, что здесь творится нечто совсем скверное.

Впрочем, эти тоже его не задержали. Под изумлёнными взглядами «сынов дворца» Хуцция, сломя голову, бросился в Нижний Город.

Муваталли сидел на полу, зажимал руками уши, раскачивался из стороны в сторону и негромко стонал. Что происходило по ту сторону Железного трона он не видел, к тому же зал заволокло вонючим дымом.

Цилиндр мицри и верно хранил в себе Тешубовы молнии. Полыхнуло и громыхнуло так, как не во всякую весеннюю грозу услышишь. В ушах звенело. Когда к нему подскочили «сыны дворца», вбежавшие в зал сразу после огненной вспышки и грохота, Муваталли, сидя на заднице, попятился по-крабьи. Принял вздрагивающие двоящиеся фигуры за призрачных посланников Истустаи, явившихся за душами покойников. Он видел, что они что-то кричат ему, но не слышал слов.

Телохранители помогли Муваталли подняться. Опираясь на них, он обошёл трон и увидел, что натворила в зале заключённая в письменном футляре сила.

На полу в лужах крови лежало несколько до неузнаваемости изувеченных тел. Возле пары царедворцев, стоявших дальше всех от трона и отделавшихся лёгкими ранами, хлопотали «сыны дворца».

Муваталли увидел Анниту. Когда «посол Угарита» начал открывать футляр, «главный виночерпий» стоял у нижней ступени тронного возвышения, а теперь он лежал шагах в десяти от него. Над ним склонился один из царских телохранителей.

Муваталли обернулся к человеку, все ещё занимавшему Железный трон. Циданта был мёртв. Его пышные одежды потемнели от крови. Её было так много, будто тело царя исполосовал когтями медведь. Правая рука оторвана у самого плеча, в страшной ране виднелся обломок кости. Осколки бронзового цилиндра снесли половину царского черепа вместе с золотым венцом и вонзились в спинку трона. Муваталли, как зачарованный, смотрел на мёртвого царя, не слыша и не видя ничего вокруг. Первого Стража качало и мутило. Небо и земля норовили поменяться местами.

Он с трудом удержал внутри недавнюю трапезу. Едва не оперся о подлокотник трона, но вовремя спохватился. Нет, он не прикоснётся к нему, хватит уже проклятию Анниты истреблять царей.

Его мутный взгляд выхватил под ногами тускло блеснувший предмет. Первый Страж нагнулся и подобрал его. Пальцы сомкнулись на тяжёлом липком золотом обруче, погнувшемся при падении.

Пока нагибался, кровь ударила в голову, и она закружилась ещё сильнее. Муваталли с усилием и стоном разогнулся. Посмотрел на Циданту. На миг показалось, что единственное уцелевшее глазное яблоко царя движется, будто следит за ним, в безмолвном осуждении:

«За что ты убил меня?»

Муваталли махнул перед лицом ладонью, отгоняя наваждение, повернулся и, покачиваясь, сошёл вниз, к Анните, опустился перед ним на колени.

«Главный виночерпий» был ещё жив. Он хрипел. В ушах Муватлли ещё звенело, но понемногу слух восстанавливался. Он склонился к самому лицу военачальника. Губы Анниты дрогнули.

— Ты невредим… Значит и правда… сам Тешуб… избрал тебя… Я не верил… и поплатился…

— Ты тоже выживешь, мой друг.

Муваталли уже понял, что «виночерпий» не жилец и хотел утешить раненого. Броня Анниты, способная выдержать удар копья, не спасла его. Это впечатлило Первого Стража не меньше, чем осколки, торчащие из Железного Трона.

— Нет… — Аннита захрипел, изо рта пошла кровь, — скажи… он тоже… уцелел?

Муваталли понял, что «виночерпий» говорит о Хуццие, но рядом с ним было уже трое «сынов дворца» и он ответил уклончиво:

— Нет. Нечестивец мёртв.

Аннита чуть прикрыл веки.

— Тешуб… поистине… всемогущ… Прости мне… мое… маловерие…

Голова «виночерпия» бессильно склонилась на бок.

— Что здесь произошло? — осмелился задать вопрос один вбежавших придворных, — кто убил лабарну?

— Тешуб! — торжественно объявил Муваталли.

Ответом ему была тишина. Придворные молчали, поражённые этим заявлением.

— Это правда, — спустя минуту прохрипел один из раненых, — я видел… Громовержец поразил лабарну молнией…

— Но как? — пролепетал кто-то из вошедших, — здесь даже окон нет…

Муваталли и еще несколько человек вслед за ним подняли глаза к потолку, под которым располагался ряд вентиляционных отдушин.

— Для бога нет преград.

— Я видел шар, — всхлипнул еще один уцелевший, — огненный шар… Теперь не вижу… Боги, я ничего не вижу…

Стоя на коленях, он отчаянно тёр глаза.

— Тешуб поразил не только лабарну, но и всех нечестивых изменников вместе с ним! Всех, кто продал царство пришельцам и поклонился Дзавасу! — грозно сказал Муваталли и добавил, — тем же, кто непричастен к грехам Циданты, бог сохранил жизнь!

— Как ты уцелел, Первый Страж? Ты же ближе всех стоял к лабарне? — раздался ещё один робкий голос.

— Бог шепнул мне, что собирается излить свой гнев и велел укрыться за троном. Меня спас Железный трон!

Вот здесь по мысли Муваталли должен был выступить Или-Тешуб и развить мысль об избранности Первого Стража Громовержцем. Но проклятый старик предал, и теперь цареубийце приходилось импровизировать за двоих.

— Отступник и предатель Хуцция, ослепивший своего царственного отца, обманом и хитростью избежал Гнева! Велико его коварство и изворотливость. Многие ли из вас смогли заметить, как губит он царство? Немало честнейших людей уже погибло из-за него. Посмотрите на несчастного Анниту! Он ни в чём не виновен перед Тешубом, проклятый Хуцция вместо себя подставил его под удар молний, прибегнув к колдовству макандуша! Но, избегнув молний, он не скроется от справедливого суда! Исполним же волю бога!

Увиденное настолько впечатлило придворных, что они будто во сне внимали словам Муваталли, даже не пытаясь подвергнуть их осмыслению. А тот, уже совершенно пришедший в себя, летел, как на крыльях. И без Или-Тешуба среди царедворцев нашлось немало его сторонников, которые, не будучи посвящены в заговор, быстро сориентировались и уловили, откуда подул ветер.

Тешуб высказал свою волю, он сам указал, кто достоин носить царский венец. Хуцция и его сторонники виновны в измене и бедах, свалившихся на царство с приходом макандуша (перечисление бед последовало). Они должны быть схвачены.

Быстро выяснили, что Хуцции во дворце нет. Узнали от стражей, что он бежал в Нижний город. Муваталли стиснул зубы — они с Аннитой сами позаботились, чтобы как раз сейчас в Нижнем городе было полно сторонников низложенного наследника, съехавшихся на новогодний панкус. Но ничего. Главное, что Верхний город в руках «сынов дворца», а они верны Первому Стражу.

В полдень соберётся панкус, Большое собрание. На нём «внезапно выздоровевшая» Валлани провозгласит новым лабарной своего младшего внука, который сейчас в столице отсутствовал. Только Первый Страж и сама царица-мать знали, что не так давно Ксассени тайно выехал к мицри. Дружить против макандуша.

Муваталли рассчитывал, что у таваннаны терпения не хватит немного подождать. Старуха может безо всякой посторонней помощи в любой момент отправиться к богам, ей надо спешить устроить судьбу Ксассени. И так уже давно ждёт. Когда-то она славилась хладнокровием и расчётливостью, но то было давно. Все проходит.

Муваталли имел немало сторонников, которые непременно блеснут красноречием, расписывая его чудесное спасение, недвусмысленно указывающее на особую милость Громовержца. Иным для этого даже намёка не потребуется, сами догадаются. Валлани, конечно, быстро оправится от предательства Первого Стража, она и не такие удары в жизни перенесла. Таваннана будет бороться. Ну что ж, пусть побарахтается. Тем временем надо добраться до беглого Хуцции. Смерть наследника только слепому не укажет на старуху, которая в глупости своей будет отстаивать Ксассени, позабыв пролить слезу по сыну и старшему внуку. А Первый Страж предусмотрительно взывал к суду над Хуццией, а не убийству. Так что даже из этой, на первый взгляд изрядно усложнившейся ситуации Муваталли сумеет извлечь пользу. Ему не привыкать. А потом…

Потом всё просто. Все высокородные главы городов, дальние и ближние родичи лабарны сейчас в столице. Когда Муваталли разоблачит злодейское убийство наследника, соберётся тулия, суд, полномочный выносить смертные приговоры преступным царям и царицам…

И вот он Железный трон, только руку протяни. Но нет, он даже не притронется к проклятому железу. И так даже лучше, людям понравится скромность их будущего лабарны, Солнца… В отличие от Валлани, у него достаточно времени, может и подождать.

Дела, однако, пошли совсем не так, как рассчитывал Муваталли, вовсю грезивший приставкой к имени: «Называемый первым». Уже без окончания «Страж».

Дворец, а следом за ним и весь Верхний город гудели, как потревоженный пчелиный рой. Весть о случившемся распространялась со скоростью лесного пожара, на ходу обрастая подробностями, одна невероятнее другой.

Здесь, в Верхнем городе находился гостевой двор, в настоящее время превращённый Кратером в македонскую ставку. Здесь жили слуги, повара, писцы, грамматики[11], ведавшие снабжением отряда Кратера, и прочий невоенный люд. Один из них держал почтовых голубей для связи с Эвменом. Кардиец никогда не забывал, что одно из важнейших занятий посла, даже в дружественной державе — разведка.

Торопливо написав донесение начальству, грамматик укрепил свёрнутый в трубочку клочок тончайшего папируса в лёгком стержне из гусиного пера на лапке голубя.

Расстояние от Хаттусы до Александрии по прямой — тысяча восемьсот стадий. Предельное для голубя, обучаемого первый год. А более опытных голубей, по понятным причинам у грамматика не было, поэтому он очень волновался, доберётся ли его питомец домой. Он накормил и напоил птицу перед дорогой, выждал томительный час, следуя наставлениям опытных голубятников, а потом выпустил вестника.

Сделав несколько кругов над городом, поприветствовав приближающееся к зениту солнце, голубь стрелой помчался на юг.

К вечеру в Александрии уже знали о гибели Циданты. Новость привела царя и его приближенных в смятение. Грамматику не были известны подробности смерти царя и судьба Хуцции. Он сам понимал, что поторопился с донесением, не выяснив деталей случившегося, но и промедлить боялся: город заполонили люди Муваталли, которые ещё вчера лицемерно улыбались македонянам, а теперь не скрывали своей враждебности.

Ничего не зная о происходящем в Хаттусе, Александр и Эвмен могли лишь надеяться, что Кратер в наступившем хаосе не пропадёт.

Богато украшенная колесница подкатила к подножию широкой лестницы, ведущей к главным вратам Цитадели. Крепостная стена с двадцатью башнями заключала в себя царский дворец и возвышалась в западной части Хаттусы на рубеже между Верхним и Нижним городом. Цитадель имела несколько ворот. Хуцция покинул её через малые юго-западные, а высокородные вельможи съезжались на Большое собрание, прибывая к главным, южным.

На площадке колеснице санги Шунашшуры, наместника области Тагерамма, граничившей с Киццувадной, помимо него стояли ещё два человека, как будто санга шёл в бой[12]. Собственно, предстоящее Шунашшуре иначе и назвать было трудно. Нынешний панкус грозил окончиться самым настоящим сражением.

Спутником наместника, помимо возницы, был Кантуцили, «смотритель золотых колесниц», главный царский конюший, ведавший всеми делами колесничего войска. Он был напряжён и поминутно озирался по сторонам, сжимая борт колесницы так, что костяшки пальцев побелели. Шунашшура, напротив, выглядел спокойно, хотя от смерти его отделяла лишь дворцовая лестница и, возможно, несколько неверных слов.

— Ты уверен в своём человеке? — обратился санга к спутнику.

— Уверен. Надёжный человек. Думаю, тукханти уже у Кратера.

— Хорошо, сейчас езжай к Химуили. Я постараюсь потянуть тут время.

Шунашшура степенно сошёл на землю и преисполненным достоинства жестом перекинул через левую руку отделанный бахромой плащ. Наместника сопровождало четверо воинов, одетых в тёплые, белые с синим узором по подолу рубахи, достававшие до середины икр. Воины были вооружены копьями и продолговатыми, снабжёнными вырезами по бокам, щитами. Доспехов они не надели.

Санга начал неспешно подниматься по лестнице, воины следовали за ним. У самых ворот дорогу им преградили «сыны дворца».

— Прости господин, твоя свита не сможет войти.

— Это ещё почему? — сдвинул брови Шунашшура.

— Лабарна ввёл новые правила. Теперь на панкус никто не будет допущен с оружием.

— Это возмутительно! — вспыхнул наместник.

— Прости господин, — почтительно склонился «сын дворца», — мы исполняем приказ.

— Какая муха укусила Циданту? — деланно воскликнул наместник.

Когда Хуцция рассказал ему о случившемся, он не сразу поверил. Ведь наследник не был свидетелем убийства и сам мучился неопределённостью, раз за разом задавая себе вопрос, не сошёл ли он с ума, поверив на слово жрецу. Однако, поразмыслив и припомнив, как странно вели себя утром Муваталли с Аннитой, Шунашшура решил, что что-то здесь действительно нечисто. Теперь, глядя на поведение «сынов дворца» еще более уверился в том, что Или-Тешуб не соврал, и случилось страшное.

«Смотритель колесниц» ещё не уехал. Шунашшура вернулся к нему.

— Кантуцили, даже если боги нам помогут, эти мерзавцы запрутся в Цитадели. Мы потеряем время, верные войска Анниты подойдут к городу и дойдёт до большой крови.

— Не беспокойся, усамувами, мы всё сделаем быстро и без шума. Разве ты забыл, что брат моей жены — помощник кравчего[13]?

— «Сыны дворца» не пропустят внутрь и самого кравчего, не говоря уж о его помощниках, — покачал головой наместник.

— Если только кое-кто из них не должен помощнику кравчего услугу.

— Вот как? Этот «кое-кто» твоему шурину в кости проигрался?

— Нет, просто любитель марнувы[14], - усмехнулся Кантуцили, — и на службе отринуть свои постыдные привычки не может.

— Смотри, не подведи меня, на тебя вся надежда.

Приказав своим воинам остаться, Шунашшура снова поднялся к воротам и прошёл внутрь Цитадели.

«Смотритель золотых колесниц» поехал в западную часть города. На полпути к нему подбежал человек.

— Господин! У Верхних врат идёт бой!

— Химуили там?

— Да, господин!

— А что у Нижних врат?

— Они наши! Макандуша прибыли!

— Уже? — поразился Кантуцили.

Он не ожидал такой прыти от Кратера. С тех пор, как колесница Хуцции умчалась в лагерь македонян, прошло менее часа. Так быстро сориентироваться, так стремительно достичь города… Они на крыльях что ли летят?

Но его сомнения развеялись тотчас же. По брусчатке, отбивая частую дробь, зацокали конские копыта, и из-за поворота в тесную улочку влетели всадники. Их было около двадцати. Одни пронеслись вперёд, другие подъехали к колеснице Кантуцили и угрожающе направили острия копий ему в грудь.

— Отпустите его, это свой! — услышал Кантуцили голос Тиватапары.

Следом за всадниками, которые всё прибывали, из-за поворота показалась колесница, на которой стоял сам военачальник. Один из макандуша что-то спросил у него, Тиватапара ответил ему на языке пришельцев. Тот кивнул.

— Тидей, возьми тридцать человек и гони к Верхним воротам! — закричал Теримах, гиппархия которого первой ворвалась в Хаттусу, — Медведь, мы с тобой за Тиватапарой! И разверните эту колымагу!

Двое димахов спешились и, взяв под уздцы лошадей Кантуцили, повели их за собой, разворачивая колесницу, ибо она мешала проехать Тиватапаре.

Кантуцили с удивлением рассматривал макандуша. Все воины были одеты в льняные панцири (у многих с железными пластинками) поверх шерстяных рубах. Бронзовые шлемы, у некоторых с волосяными гребнями, на ногах сандалии с высокой шнуровкой, за спины закинуты большие круглые щиты[15], в руках копья.

Димахи, растянувшиеся по улицам Хаттусы в узкую ленту, всё прибывали. Они ворвались в город через Нижние ворота, которые открыли для них сохранившие верность наследнику мешеди, во главе со своим начальником Химуили. Сам Химуили сейчас дрался с «сынами дворца» у Верхних ворот. Кантуцили ещё не знал, что к городу уже движется фаланга «мальчиков». Впрочем, ей ещё топать и топать. Дабы не терять времени, Кратер выслал вперёд обе данные ему гиппархии димахов. Чтобы те не заблудились в незнакомом городе, Хуцция отправил с ними Тиватапару.

Два десятка «сынов дворца» воины Тидея стоптали конями, даже не вспотев. И мешеди, стараниями Первого Стража оставшиеся было в меньшинстве, сразу стали одолевать. Ещё не вся гиппархия Теримаха въехала в город, а двое ворот уже были в руках македонян.

— Теперь к Цитадели? — повернулся Теримах к Тиватапаре.

— Если закроют ворота, её с наскока не взять, — возразил свежеиспечённый «главный виночерпий» лабарны Хуцции, — сначала надо очистить от людей Муваталли Верхний город.

— Выходит, Цидатель мы оставим заговорщикам? — нахмурился Теримах.

— «Сынов дворца» всего три сотни и Муваталли явно распылил их силы, раз они даже тут, в «Нижнем городе» торчали. Когда подойдут «мальчики» мы в любом случае выкурим Первого Стража из дворца. Обычно городской гарнизон состоит из пятидесяти колесниц и трёхсот суту, но боюсь, что Аннита нагнал сюда верных ему войск. Сколько их мне неизвестно, но они явно все собрались в Верхнем городе.

— Как нам прорваться туда?

— На следующем перекрёстке выйдем на широкую улицу, ведущую к Львиным воротам. Захватим их, вся западная часть города будет наша. Оттуда пойдём дальше.

— Понял, — кивнул Теримах, — вперёд!

Пройдя внутрь Цитадели, Шунашшура приветствовал других участников панкуса, которые уже ожидали выхода царя, собравшись перед колоннадой дворца.

Некогда царь Телепину, пытаясь бороться с проклятием Анниты, наделил Большое собрание полномочиями разбирать споры царя с его родичами. Так записали его слова:

«Кровь великого рода стала обычной, и Истапария, царица, умерла, а затем случилось, что умер Аммуна, сын царя. И люди богов объявляли: Вот-де кровь стала обычной в Хаттусе. И я, Телепину, созвал в Хаттусе собрание. Отныне никто в Хаттусе не должен делать зла сыну царского рода и вонзать в него кинжал».

Не помогло. Хотя сам Телепину умер в своей постели от старости, после него царские родичи продолжили вдохновенно резать друг друга, а панкус, хотя и собирался регулярно, но по большей части для участия в празднествах.

Праздник вуруллия, Новый год, начнётся завтра перед восходом солнца. Царь и царица поедут за город к месту упокоения предыдущих царей. Здесь будут принесены жертвы, проведено «кормление богов», произнесены молитвы о дожде и защите страны.

«Пусть процветает. Пусть покоится».

Потом будет пир, много музыки и танцев, без которых немыслим ни один праздник хатти.

Всё это завтра. А сегодня царю предстояло «умереть» и «воскреснуть». Перед подданными должен появиться «новый» правитель, годы которого боги «пересчитали и обновили». А всё зло следует удалить из державы к соседям. Муваталли не случайно решил устроить переворот именно в этот день.

Шунашшура поискал глазами своих сторонников. Так и есть, их в панкусе меньше трети. Многие отсутствуют, особенно те, кто должен был приехать из южных городов. Путь дальний, а зима в этом году сурова. Неужели боги действительно на стороне заговорщиков?

Главы южных городов оценили выгоды от соседства с макандуша, они, конечно же, поддержали бы Хуццию.

То, что собрание было неполно, никого не смущало. Такое случалось и прежде. Бывало, что на это сетовали при засухах. Дескать, не исполнены должным образом ритуалы на празднике дождей. Однако заставить всех участников панкуса регулярно приезжать в столицу, цари не могли. Слишком велика держава, а власть царя не безгранична. Это, кстати, весьма нравилось эллинам в войске Александра. Да и он сам как-то обмолвился, что Аристотель, вероятно, остался бы доволен государственным устройством этих варваров.

Учитель Аристотеля, Платон, осуждал монархию и демократию. О последней говорил:

«Смешна толпа в своём мнении, будто она достаточно распознает, что гармонично и ритмично и что нет».

Монархию он не отделял от тирании.

Аристотель соглашался с ним в том, что демократия — строй неправильный, хотя и сносный в сравнении с тиранией и олигархией. Но монархию он ставил выше.

Александр подумывал о том, что государственное правление у хеттов имеет форму более близкую к «власти лучших», нежели к единовластию. Царь у них — не самодержец, хотя, как рассказали Александру, со времён Телепину лабарна имеет почти всю возможную власть, не может лишь судить и казнить наиболее высокородных.

Александру, по понятным причинам, такая форма власти претила, хотя немало македонян подметили, что она весьма похожа на ту, которой обладали македонские цари до Филиппа и от которой ещё сохранялись некоторые традиции, вроде главенства собрания войска. Им нравилось это, а эллины и вовсе нарекли политию хеттов мудрейшей среди варварских государств. Вопрос оставался лишь в том, не перейдена ли зыбкая грань, отделяющая «власть немногих» от «власти лучших».

Анхнофрет рассказывала Александру, что и в Та-Кем то же самое. В её словах царь улавливал нотки ревности. Ему было известно, как египтяне относятся к другим народам и он только посмеивался их стремлению подчеркнуть собственную исключительность. Из разговоров с Итту-Белом и другими финикийцами Александр знал, что за тысячу лет Египет видел и избиение «лучших людей» с последующей деспотией.

Шунашшуре, однако, сейчас было не до философских рассуждений о политии. Если он оплошает, государство затрещит по швам, а сторонников так мало. Он не знал, что далеко не все отсутствующие проигнорировали панкус. Не появились они по вине Муваталли, который поручил «золотому оруженосцу»[16] Тануве расставить на южных дорогах посты и разворачивать подъезжающих аристократов под благовидным предлогом.

— Под каким? — спросил Танува.

— Не знаю, сам придумай, что-нибудь. Скажи, что мор в столице.

— Так ведь потом вскроется… — пробормотал военачальник.

Муваталли только отмахнулся. У него от многочисленных забот и сомнений разболелась голова.

Высокородные ждали недолго. Из-за колонн появился человек жезла. Не тот, который объявлял о прибытии «посла» Угарита. Он не пережил приёма и теперь Первым Стражем был назначен новый.

— Великая таваннана! — объявил глашатай.

Вперёд вышли люди аланцу[17] с музыкальными инструментами, а следом за ними Валлани. Она была одна, чему гости удивились.

С появлением таваннаны хлопальщики ударили в ладоши и воскликнули:

— Аха!

Перед членами собрания провели человека, одетого в царские одежды. Один из жрецов (но, к удивлению многих, не Или-Тешуб) помазал ему лоб маслом.

Валлани торжественным голосом начала речь:

— Смотри! Это лабарна! Имя царствования я на него возложила, в одежды царствования облачила!

Гости зароптали. Этот ритуал, «замену царя» должен был проводить сам Циданта. Где же он?

Валлани, как ни в чём не бывало, продолжала:

— И отметьте его укороченными годами, укороченными днями!

Человек в царских одеждах стоял спокойно, на лице его не отражалось никаких эмоций.

— Отведите его в земли нечестивцев макандуша! — сказала Валлани.

— Что это? — ропот знати усилился, — что происходит?

Творилось нечто из ряда вон выходящее. В ритуале «замены царя» прежде использовался пленник, которого сразу после церемонии отвозили в страну, из которой он был взят в плен, чтобы на неё обратился уговор с богами об «укороченных днях». В древности пленника убивали, теперь настали более человеколюбивые времена. Но сама идея сохранялась — лже-царь должен отправиться в земли врагов и там «умереть», привлекая бедствия на их головы. Ранее такими землями избирались горы касков или иных зловредных племён, но теперь Валлани указала на царство Александра, Алекшандуша из Аххиявы.

— Разве Алекшандуш не союзник нам? — громко спросил Шунашшура, — почему мы желаем бедствий ему? И где Циданта?

— Стал богом! — позвучал голос Муваталли.

Все обернулись к нему. Первый Страж стоял на ступенях халентувы чуть в стороне от царицы-матери, доселе не привлекая к себе внимания.

Эти слова дались ему с большим трудом. «Стал богом» — так сообщалось о смерти царя, однако следование традиции могло помешать Муваталли гнуть линию о божьей каре, павшей на голову нечестивого царя. И всё же он не стал ломать традицию.

— Лабарна, Солнце, стал богом сегодня утром!

По толпе промчался слитный вздох.

— Как это случилось? — Шунашшура постарался придать своему голосу нотки безмерного удивления.

— Лабарну поразил молнией Бог Грозы!

Панкус взорвался. Все присутствующие заговорили разом, пытаясь перекричать друг друга. Муваталли, повысив голос, как только мог, кратко рассказал о случившемся.

— Да ты дурным вином опился, Муваталли! — воскликнул наместник города Каниша, стоявший подле Шунашшуры.

Несколько человек согласно закивали.

— Я не лгу! — крикнул Первый Страж, — вот свидетели!

Он вытолкнул в круг двух уцелевших. Они подтвердили его слова.

Церемония пришла в полное расстройство. По знаку Валлани удалились музыканты и служители.

— Недостаточно слов! — крикнул Шунашшура, — надобно устроить тщательное дознание!

— Кого во лжи хочешь уличить, скудоумный? — выкрикнул сотник «сынов дворца», один из самых преданных людей Муваталли, — сам Громовержец укрыл Первого Стража Железным троном, а лабарне череп снёс! Иди, посмотри на трупы! Никакое оружие смертных не способно оставить такие раны!

Валлани уже знала, что «Тешуб укрыл Муваталли» и этот неожиданный поворот её весьма беспокоил, потому она решила поторопить события и перешла от слов к делу.

— Ныне вам, Большое собрание, следует провозгласить, кто воссядет на Железный трон! — объявила таваннана.

— Что же тут решать? — крикнул Шунашшура, — ведь сказано же в законе Телепину: «Царём пусть становится только первый сын из сыновей царя. Если первого из сыновей царя нет, то пусть будет царём тот, кто второй по месту сын. Когда же наследника из сыновей царя нет, то той, которая первая дочь, пусть ей возьмут мужа, и он пусть будет царём».

— Верно-верно! — поддержал его наместник Каниша.

— Я не слышал, Муваталли, говорил ли ты, что наследник мёртв? — спросил Шунашшура.

Муваталли скрипнул зубами. До сих пор его люди, несмотря на то, что он нещадно подгонял их, не смогли найти Хуццию. Зато принесли весть о неповиновении начальника мешеди. Первый Страж чувствовал, как у него земля под ногами начинает ходить ходуном.

— Хуцции нигде нет. Он пропал, и найти его не могут.

— Но разве это означает, что он мёртв?

— Хуцция не годится в цари, — к удивлению многих присутствующих встряла в спор таваннана, — не за свою вину пострадал сын мой, а за вину внука. Разве не отдал половину власти Циданта старшему моему внуку? Разве Циданта преклонялся перед макандуша и приносил жертвы их богу? Горько говорить мне такое, но погубит державу Хуцция. Иному следует сидеть на Железном троне.

— Это кому же? — с вызовом поинтересовался Шунашшура, уже зная, какой будет ответ.

— Ксассени! Ксассени достоин! — закричали те высокородные, что держали сторону таваннаны.

«Ишь, как стройно запели! Долго ты их упражняла в этом, старуха?» — усмехнулся санга.

Лицо Муваталли не выражало никаких эмоций. Он уже продумал свою линию поведения в изменившихся условиях. Он ни одного худого слова не скажет о Хуцции. Не будет призывать ни к суду, ни к беззаконному убийству. Ни в коем случае. Пусть закон преступит таваннана, пусть сама себе выроет яму.

Сторонники царицы, которые думали, что их поддерживает и Первый Страж, горячо принялись продвигать Ксассени. Их противники, которых перед халентувой оказалось меньшинство, пытались отстоять закон, но их перекричали.

— Ты хочешь преступить закон Телепину, таваннана? — спросил Шунашшура, улучив момент, когда шум немного стих.

— А часто ли этот закон соблюдался после Телепину? — парировала царица-мать.

— Да-да, верно! — подхватили её сторонники, — нехорошо, когда на Железный трон воссядет недостойный царь.

— Закон преступали не раз, следовательно, богам он неугоден. Нужен другой!

— И что же вы сделаете с Хуццией, когда он найдётся? — спросил наместник Каниша.

— Сказано было Телепину: «Никого из рода не убивай — это не к добру», — напомнил кто-то.

— Верно говоришь! — подхватили его слова несколько человек.

— Верно!

Сторонники Хуцции беспомощно переглядывались и помалкивали. Поддержав сей клич, они признали бы, что наследник трона не достоин, но и возразить, по понятным причинам не могли. В результате из нескольких десятков глоток звучал только один голос. Голос сторонников таваннаны.

— Да, почтенные, вспомним закон великого лабарны: «И доставили мятежников, и панкус назначил их смерти. Но сказал я, царь — зачем им умирать, пусть скроют лицо. И я, царь, отделил их и сделал людьми плуга и забрал с правого бедра их оружие и дал им ярмо».

— Верно, верно! Правильно! Пусть Хуцция скроет лицо!

Муваталли помалкивал, скрестив руки на груди. Такого поворота он не учёл и теперь клял свою забывчивость. Законники… Живой Хуцция с кучей сторонников при шаткой власти и наличии конкурента его не устраивал. Что же скажет таваннана?

— Истинно так говорил благородный Телепину. Призывал он не проливать кровь, а щадить врагов своих! — изрекла Валлани, — неужели вы, Большое собрание, могли думать, что внука своего, кровь от крови моей, предам я казни? Хуцция удалится в поля, молить бога о прощении.

Муваталли скрипнул зубами. После этих слов обвинить бабку в кровожадности будет невозможно. Переоценил он неприязнь Валлани к старшему внуку, а может старуха, которая далеко не выжила из ума, просто всё просчитала лучше первого Стража. Что же делать?

Те члены панкуса, что изначально противились власти Хуцции, заметно воодушевились (как же, не надо брать грех на душу) и ещё громче и смелее превозносили Ксассени, его почитание старины и всевозможные достоинства.

Голос Шунашшуры и его товарищей потонул в возбуждённых криках их противников.

Муваталли отступил в тень. На скулах его играли желваки, но он убеждал себя, что это далеко не конец.

К Первому Стражу через толпу протолкался один из «сынов дворца».

— Усамувами, они заполонили улицы!

— Кто? Мешеди?

— Макандуша!

Глаза Муваталли стали похожи на два блюдца.

— Что?! Откуда они здесь… — он осёкся, поняв, что проиграл. Хуцция добрался до Кратера.

— А где Танува?

— Его людей нет в городе.

Отряд Танувы, которого Муваталли прочил на место «главного виночерпия», как раз в это самое время разоружали «мальчики».

Больше Муваталли ничего спросить не успел. Откуда-то из-за колонн раздались крики, лязг железа и треск щитов. Под ноги собравшимся кубарем выкатились двое «сынов дворца», а следом на площадь перед халентувой ворвались воины в шлемах с гребнями, вооружённые копьями и большими круглыми щитами.

— Которые тут заговорщики? — рявкнул Теримах, — кончился ваш заговор!

Эллинской речи никто из присутствующих не знал, но для того, чтобы понять, что произошло, слова и не требовались.

Теримах думал, что ворота Цитадели придётся ломать тараном и в городе присматривал подходящее бревно, но удалось обойтись без этого. Шурин Кантуцили, помощник кравчего, уговорил двух «сынов дворца», выпустить его в город через потайной вход. Чем он их купил, Теримах не знал, его это не особенно интересовало. Но когда «сыны дворца» двери открыли, то закрыть их им уже не дали. Мешеди ждали этого момента в засаде, спрятавшись в тени возле стен Цитадели. Они ворвались внутрь, а следом подоспели димахи. Драка в результате вышла скоротечной и бескровной.

Муваталли хотел было призвать «сынов дворца» к отпору, но исполнить его приказ уже никто бы и не смог. Да ему и рта открыть не дали. К Первому Стражу подскочил какой-то чужеземец, здоровенный, как медведь, и щитом прижал к колонне так, что Муваталли даже вздохнуть не мог.

Димахи Рыжего мигом окружили кольцом щитов всю хеттскую знать, а следом на площадь вступил Хуцция.

Валлани, лицо которой стало белее снега, схватилась за сердце и обмякла, подхваченная руками слуг.

— Да здравствует лабарна, Солнце, Хуцция, сын Циданты, второй этого имени! — заорал Шунашшура, — и да продлит Громовержец годы славного Алекшандуша из Аххиявы и его храбрых воинов!