Стихи

Д.И.ХВОСТОВ

Имя Дмитрия Ивановича Хвостова в истории литературы пушкинского времени принадлежит к самым известным: пи па кого из тогдашних литераторов не было написано столько эпиграмм, сколько на него. Он был объявлен и скучным, и бездарным, и безнадежно устаревшим, над ним насмехались за то, что он расстроил свое состояние тем, что за свой счет печатал собственные сочинения, которые публика не раскупала... Сам же Хвостов с олимпийским спокойствием относился ко всем этим многочисленным сатирическим упражнениям, среди которых было немало и грубых, и явно несправедливых выходок. Хвостов был умным и честным человеком. Он не преувеличивал степень своего литературного таланта, по то, что он обладает поэтическим даром, это он знал и уверен был в этом непоколебимо. К тому же oн был фантастически незлопамятен и никогда ничего не предпринимал даже против самых недобросовестных своих критиков. Он страстно любил литературу и, кажется, даже к сочинителям эпиграмм на него испытывал нежность за то, что они стихотворцы. И несмотря на то, что в молодой литературной среде (а на нем испытывали свое остроумие несколько поколений молодых поэтов) считалось необходимым высмеивать Хвостова, он пользовался любовью и уважением у читающей публики и у крупнейших тогдашних писателей и поэтов - Крылова, Державина, Карамзина и других. Карамзин в 1824 году писал: "Я смотрю с умнлением на графа Хвостова... за его постоянную любовь к стихотворству... Это редко и потому драгоценно в моих глазах, ..."ш действует чем-то разительным на мою душу, чем-то теплым и живым. Увижу, услышу, что граф еще пишет стихи, и говорю себе с приятным чувством: "Вот любовь, достойная таланта! Он заслуживает иметь его, если и не имеет". Дмитрий Иванович Хвостов родился в 1757 году в Петербурге. Дворянский род Хвостовых известен с XIII века, родоначальник его был московский воевода при первом московском князе Данииле Александровиче. Родители Дмитрия Ивановича были богатыми и культурными людьми, в их доме интересовались литературой, у них бывали В. И Майков и А. П. Сумароков, приходившиеся им родственниками, а также многие другие тогдашние писатели и поэты. С детства Хвостов слышал стихи и разговоры о литературе. Он получил хорошее образование в частном пансионе и в Московском университете. По окончании университета служил сначала на военной службе, потом чиновником в Сенате, в тридцать лет в чине подпоручика вышел в отставку. Год спустя он женился на племяннице Суворова. Великий полководец, познакомившись с ним и оценив его знания и способности, сделал его своим секретарем, и в этой должности при Суворове Хвостов состоял до его смерти. Суворов добился для него подполковничьего чина и выхлопотал графский титул, в рескрипте на титул сказано, что он дан Хвостову "за подвиги Суворова в Италии". Суворов был доволен службой Хвостова, а Хвостов навсегда сохранил благодарную память о нем. Затем, продвигаясь по служебной лестнице, Хвостов получил чин тайного советника, был назначен сенатором, членом Государственного совета. Но еще с юношеских лет он свободное время посвящал литературным занятиям - переводам и стихам, а когда в 1803 году вышел в отставку, то целиком, как пишет он сам, "обратился к поэзии". Он предпринимает издание журнала "Друг просвещения", становится одним из активнейших членов "Беседы любителей русского слова" как раз в то время, когда молодые карамзинисты проповедники "нового слога" вели ожесточенную полемику с защитниками "старого слога", и он попадает под огонь их насмешек. Правда, надо сказать, сам Хвостов не был решительным противником "нового слога", он, по его словам, "не отрицал разговорного или простого слога, но думал, что для успеха в оном надо было знать основательно язык книжный" Между прочим, кандидатуру Карамзина для избрания в Российскую Академию предложил Хвостов. "Обратившись к поэзии", Хвостов отдает ей все силы и время, иных забот, кроме литературных, для него не существует, его дневниковые записи касаются только литературы и литераторов, он очень много работает над стихами, много печатает. Воспитанныи на поэзии последней трети XVIII века, принадлежащий по возрасту (ему уже было около пятидесяти лет) к старшему поколению литераторов, Хвостов в своих стихах, конечно, находился под сильным воздействием эстетики прошлого столетия, но в то же время он не утратил способности воспринимать и - главное - творчески осваивать новое. В его стихах, написанных в 1810-1820-е годы, уже ясно чувствуется влияние новой поэзии - Жуковского, Батюшкова, Пушкина. Среди сочинений Хвостова можно найти произведения всех иоэтических жанров, существовавших в тогдашней русской поэзия: оды, послания, басни, элегии, стансы, сатиры, эпиграммы, надписи. Кроме того, он собирал материалы для биографического словаря русских писателей, писал литературоведческие, как их называют теперь, статьи, Многие высказывания Хвостова показывают, что он очень верно судил о современной литературе, причем его оценки определялись только литературными достоинствами произведения, для него не играло роли, принадлежал ли автор к лагерю "Беседы" или к враждебному ей "Арзамасу", был ли он дворянином или простолюдином,- так, дворянину В И. Майкову он предпочитал сына бедного московского священника В.П.Петрова, "Майков называл его Спасским школьником,- пишет Хвостов.- Но сей спасений школьник, по мнению моему, есть такой в поэзии исполин, который по дарованиям и знанию легко задавит дядюшку моего Майкова". "1826-го года генваря 13-го дня Я читал с удовольствием книгу, на сих днях появившуюся под названием стихотворения Александра Пушкина,- записал Хвостов в дневнике - В ней таланта много, остроты довольно, блеску еще более" Запись эта сделана до личного знакомства Хвостова с Пушкиным, но после целого ряда отзывов Пушкина о нем в традиционном духе арзамасской критики В 1815 году в стихотворении "Моему Аристарху" Пушкин в таких выражениях характеризует творчество Хвостова:

Так пишет (молвить пе в укор) Конюший дряхлого Пех аса, Свистов, Хлыстов или Графов, Служитель отставной Парнаса, Родитель стареньких стихов И од, не слишком громозвучных, И сказочек довольно скучных.

Позже Пушкин перечитывает Хвостова уже по-другому. В 1823 году он отдает должное преданности Хвостова литературе, как бы перекликаясь в этом с отзывом Карамзина, и сравнивает себя с ним: "Я полу-Хвостов: люблю писать стихи (но не переписывать) и не отдавать их в печать (а видеть их в печати)", имея в виду строки из послания Хвостова "И И. Дмитриеву". В 1825 году Пушкин обращает внимание на стихи Хвостова, описывающие наводнение в Петербурге: "Что за прелесть его послание!", потом он упомянет их в "Медном всаднике":

граф Хвостов, Поэт, любимый небесами, Уж пел бессмертными стихами Несчастье невских берегов.

В 1831 году Хвостов первым обратился к Пушкину с письмом и стихотворным посланием:

Тебе дала поэта жар Мать вдохновения - природа; Употреби свой, Пушкин, дар На славу русского народа; Как начал громко - продолжай О древних подвигах великих.

В следующем году он посвятил Пушкину еще одно стихотворение, на которое Пушкин ответил теплым и серьезным письмом: "Я в долгу перед Вами: два раза почтили вы меня лестным ко мне обращением и песнями лиры заслуженной и вечно юной. На днях буду иметь честь явиться с женою на поклонение к нашему славному и любезному патриарху" Это самый последний и исчерпывающий отзыв Пушкина о Хвостове Умер Дмитрий Иванович Хвостов в 1835 юду, подготавливая к изданию восьмой том полного собрания своих сочинений,

ВОРОНА И СЫР

Однажды после пира Ворона унесла остаток малый сыра, С добычею в губах не медля на кусток

Ореховый присела. Лисица к сыру подоспела И лесть, как водится, запела (Насильно взять нельзя): "Я чаю, голосок Приятен у тебя и нежен и высок". Ворона глупая от радости мечтала, Что Каталани стала, И пасть разинула - упал кусок, Который подхватя, коварная лисица Сказала напрямки: "Не верь хвале, сестрица.

Ворону хвалит мир, Когда у ней случится сыр"

1802

И. И. ДМИТРИЕВУ

Давненько Буало твердил, что целый век Сидеть над рифмами не должен человек; Я признаюсь,- себя тем часто забавляю, Что рифмы к разуму, мой друг, приноровляю. Пускай, водимые враждебною рукой, Досады снутствуют с забавою такой, Пусть музы иногда мне самому суровы, На Пинде нахожу себе веселья новы; Но более стократ любил бы Геликон, Когда б не столько строг к певцам был Аполлон.

Сей лучезарный бог искателю здесь славы Назначил тесный путь и тяжкие уставы; Он требует, чтоб мысль писателя была, Как чистый солнца луч, безмрачна и светла; Чтобы в стихи слова не вкралися напрасно, И представлялась вещь с природою согласно, И дар везде сиял, и быстрый огнь певца, Разлившися, зажег читателей сердца; Чтобы паденье стоп, от смысла неразлучно, Для слуха нежного гремело плавпо, звучно; Чтобы... но кто сочтет неисчислимость уз? Кто может угодить разборчивости муз? Я первый волю их нередко нарушаю, И воду из Кубры в Кастальский ток мешаю: То изломаю ямб, то рифму зацеплю, То ровно пополам стиха не разделю, То, за отборными гоняяся словами, Покрою мысль мою густыми облаками; Однако муз люблю на лире величать, Люблю писать стихи и отдавать в печать. Строками с рифмами, скажи, кого обижу? И самому себе от них беды не вижу. Не станут их хвалить? мне дальней нужды нет; Их Глазунов продаст, а Дмитриев прочтет. Когда мои стихи покажутся в столицу, Не первые пойдут обертывать корицу.

Мне старость грозная тяжелою рукой Пускай набросила полвека с сединой; Поверь, что лет моих для музы не убавлю, И в доказательство я Буало представлю. В мои года писал стихами Буало, Шутил затейливо, остро, приятно, зло.

Себя не ставя в ряд певцов, венчанных славой, Довольно, что стихи считаю я забавой. Хвала правительству - на рифмы пошлин нет! Ничей от них меня не отвратит совет. Как? может Бабочкин, с поблекшими власамп, Климене докучать свидания часами? С подагрой, кашлем он к Амуру подлетя, Пугает иль смешит коварное дитя. В Петрополе Бичев, явясь из края света, Сияет на бегу, как новая планета, И вихрем носится, ристанья чин храня; Он, выю извернув ретивого коня, Мечтает, что ему завидуют и боги, Коль бегуна его резвее прочих ноги. Обжоркин каждый день для всех твердит одно, Что сытный был обед и вкусное вино; Изволит завтракать бифстексом и росбифом, Потом в Милютиных, не справяся с тарифом, Отколе и когда приходят корабли, За кажду устрицу бросает два рубли; Готовясь пировать на свадебном обеде, Успеет завернуть пить шоколад к Лареде Он счастлив, вне себя за лакомым столом; Он любит перигю, и с стерлядьми знаком; Глазами жадными все блюды пожирает: На гуся целит, ест пирог, форель глотает, Котлетов требует, или заводит речь, Чем сдобрить винегрет, как вафли должно печь, А после кинется на виноград и сливы, На дули, яблоки, на сочные оливы, Там время полдничать, там ужинать пора, Он упражнен едой до полночи с утра. Обжоркину жена, и совесть, и рассудок, Дары и почести - один его желудок, Шаталов, тот слуга покорный всех вельмож, Он только рассевать привык повсюду ложь; В восторге, в радости, при музыкальном громе, Про вести скажет: "Их я слышал в знатном доме". Для дел и для забав у всякого свой вкус; В их выборе отнюдь не налагают уз. Что Бабочкину здесь, Шаталову возможно, Тем пользоваться мне зачем, скажи, не должно? Так, каждый для себя веселье изготовь, Их забавляет бег, стол, вести и любовь Пусть тешатся они в сей жизни шумом, стуком; Я веселюсь твоим приятным, муза, звуком. Мне в "Федре" басенки отрадно прочитать; Люблю переложить на русскую их стать; Люблю, склоняя слух к Расина скорби, стону, Принудить у Невы крушиться Гермиону; Люблю Горация высокой мысли гром Своим на севере изображать пером; Но песнопения болезнию не стражду, И лавров на главу зеленых я не жажду. Случалось,- несколько текло на свете лет, Что сам я забывал о том, что был поэт; Не мня, что скудный дар - отечеству заслуга, Я посещать люблю Парнас в часы досуга. Надеюсь,- может быть, в числе стихов моих Внушенный музами один найдется стих; Быть может, знатоки почтут его хвалами, Украсят гроб певца приятели цветами, И с чувством оценят не мыслей красоту, Не обороты слов, но сердца простоту.

1810

ВЕТЕР И ДУБ

Дуб Ветру стал пенять: "Откройся мне, Борей! Зачем ты разметал вдоль рощи, средь полей Моих любезных деток? По милости твоей Я без листов и веток; Вчера так крепко дул, Что самого меня чуть с корня не свихнул; Ты травку бережешь пустую, Качаешь только трость, соседку дорогую,

А на меня Глядишь нахмуряся, сердитей день от дня". Борей в ответ кричит: "Признаюсь, Дуб спесивый! Пусть осеняешь луг и золотые нивы,

Упрямых не люблю голов; Ты в бури час стоять, упорствовать готов, А я привык всегда встречать одно покорство. Изволь, я окажу охотно доброхотство; Лишь в землю поклонись и будь передо мной,

Как лист перед травой". Дуб Ветру возразил: "Сказать ли без обману? Природой не дано мне изгибаться в лесть;

Храня бесперестанно честь, Погибнуть я могу, но кланяться не стану"

1816

Так добывал Наполеон Себе Кутузова поклон.

К ПОРТРЕТУ НИКОЛАЯ СЕМЕНОВИЧА МОРДВИНОВА

Здесь кистью оживлен Мордвинов, друг людей; В советах, на войне, в чертогах у царей Он разумом своим и духом отличался; Он правду говорить и делать не боялся.

1823