Стихи

На побережье Доброй Вести летом

В мечтах своих я крепость воздвигал.

И на песке морском перед рассветом

Встал замок — лазурит весь и коралл!

Высокий замок в воздухе прогретом,

И я — властитель, гордый феодал.

Никто в округе не владел секретом

И о моем имении не знал.

Но пыль пустыни с ветром сиротливым

Уже неслась, чтоб праздник мой украсть,

Тоской залечь по башням и оливам.

Мой замок, незабывшаяся страсть!

Я графом был в том возрасте счастливом,

Когда мечты еще всесильна власть…

Ах, горе лузитанцу, горе!

Он мельницу принес в мешке заплечном.

Когда-то двигала ее вода Мондёгу[3],

Сегодня крутят крылья воды Сены…

Черна ее мука! черней угля…

Молитесь за того, чьи думы неизменны:

За мельника тоски…

О, трубка! Дивное кадило,

Тебе я должное воздам,

В честь прошлого, что так мне мило,

Курить я буду фимиам.

И этот дым, душист и тонок,

Напомнит, как я вечерком,

Еще проказливый ребенок,

Боясь отца, курил тайком.

Счастливыми, цветными снами

Возникнут, в памяти летя,

Мужчина в полутемном храме,

За ручку с нянькою — дитя.

И в тишине слепой и хрупкой,

В ночной глубокой тишине,

Оставив все, с любимой трубкой

Беседую наедине.

Я с трубкой обо всем судачу

В той башне Анту[4], где живу.

Проходит ночь… Порой я плачу,

Куря и слушая сову.

Ах, трубка, я молчу об этом,

Но про себя печалюсь я:

Верна ты дружеским обетам,

Но где другие — где друзья?

Укрыл давно их сумрак синий…

Ближайшие, те трое, те…

Погибли или на чужбине,

Следы их скрыты в темноте.

Коль Бог настроен благодушно,

Прошу о мертвых, и во сне

Они, печально и послушно,

С кладбищ своих идут ко мне.

Гостей из этой дали дальней

Встречаю, обращаясь в слух,

Беседуем мы с ними в спальне,

Пока не закричит петух.

Другие странствуют по свету,

Пять океанов, миль не счесть…

Сто лет от вас ни строчки нету!

И живы ли еще? Бог весть…

Сиротство так сродни покою,

Живу, печалью осиян.

Друзья, что навсегда со мною,

Вы — осень, трубка, океан!

Когда застынет кровь в ознобе

И я закончу путь земной

В украшенном, добротном гробе,

Подруга трубка, будь со мной!

Сиделка, ты меня устроишь,

Обрядишь и проводишь в путь,

И коль глаза мне не закроешь,

Не страшно! Только не забудь:

Пускай моя подруга трубка

Лежит со мною, в головах.

Набей ее полней, голубка,

Табак «Голд флай» — я им пропах…

Дружок, ну как отель «Могила»?

Комфорт неважный в номерах?

С тобой и здесь устроюсь мило,

Забуду, что теперь я прах…

Ах, розы винные! Откройтесь мне до донца!

Целую вашу грудь, о, как она сладка!

Хмелею все сильней: я пью настой из солнца —

О, этот терпкий вкус последнего глотка!

Цветки кровавых роз, откройте грудь смелее,

И запаха волна долины наводнит:

Офелий лунный лик, в речной струе белея,

В том запахе живет, поет, влечет, манит…

Камелии, чуть-чуть вы губы отворите:

Луне, одной луне, — томленье ваших чаш!

Мне, наперстянки, яд пунцовый подарите,

Тюльпаны, дайте мне багряный гений ваш…

Ах, маки, я сражен, и вы — мой сон бредовый,

И я пчелой вопьюсь в безумно-красный рот.

Мой улей я создам, о, это дом медовый:

Жестокой жажды жар… пунцовый сумрак сот…

Вы, астры, щеки мне раскрасьте в цвет коралла,

Чтоб кровью молоко и оникс лалом стал.

Так после боя всё в крови густой и алой,

Снаряды и сердца: кровоточит металл…

Я страстоцвет молю, молю средь тьмы хулящей:

Раскрой же лепестков истерзанную плоть,

Ты, ярость цвета, ввысь извергни огнь палящий!

О, красный хохот язв и мук твоих, Господь…

Цветы раскалены — дымящие вулканы!

О, лавою своей натрите вы меня!

Во мне звучит оркестр из ваших гимнов тканый,

О, дайте силы мне! О, дайте мне огня!

О, дайте крови мне: пусть кровоток цветочный

В моих сосудах жизнь блаженно разольет!

В них крови нет своей, они бесцветны, точно

Печаль в них обжилась, на всем ее налет…

Не скрыть больной души, но есть одна отрада.

Цветы! Как встречу вас, скачу, повеселев!

И кровь тогда бурлит подобьем водопада,

И вою, и реву, томимый жаждой лев!

Врезаюсь в небосвод, где звездная дорога,

Где Бесконечность льет кипящим серебром,

И завершу полет у стоп пресветлых Бога

Из катапульты ввысь заброшенным ядром.

Люблю я красный цвет! Пусть гостия заката

Рассеет скуку мне, сожжет печаль дотла…

Но в миг, когда душа беспамятством крылата,

Шарлотта, мой цветок! Она бела, бела…

Жасмина ветвь, навек — душиста и бела,

Осталась в прошлом, там, в немеркнущей долине.

Вы, над моей судьбой простершие крыла,

Голубки детства, где я отыщу вас ныне?

Я думал: вечен день, не одолеет мгла

Слоновой кости блеск от башни в ясной сини.

Фантазия моя в той башне берегла

Плененный лунный блик и все мои святыни.

Но птицы детства прочь умчались от земли,

Растаяли вдали, как золотые склоны,

И лунные лучи из башни утекли…

Напрасно я кричу голубкам белым вслед,

Летят ко мне назад на крыльях ветра стоны:

Их больше нет, сеньор! Голубок больше нет!

Вновь осень. Воды дальние горят:

То солнца бриг пылает, умирая.

О, вечера, что таинства творят,

Что вдохновеньем полнятся до края.

Дороги, как вода, вдали блестят,

Текут они, как реки в лунном свете,

А рек сереброструйный стройный лад,

Как будто трасс причудливые сети.

И черных тополей трепещет ряд:

Шаль просят, чтоб согреться, у прохожих.

А трясогузки так пищат, пищат!

Справляя свадьбы в гнездышках пригожих.

Как благовонье, мелкий дождь душист,

Так сладко ртом его ловить левкою!

Невеста-деревце под ветра свист

Роняет флердоранж, взмахнув рукою.

Залетный дождик — гость из дальних стран,

Давно безводье землю истощает.

Гремит с амвона падре Океан:

О пользе слез Луне он возвещает.

Луна, в чей плен так сладостно попасть!

Луна, чьи фазы помнят при посеве!

На океан твоя простерта власть,

На женщин, тех, что носят плод во чреве.

Магичен в полнолунье твой восход

Твой ореол — Поэзии потоки,

Их, кажется, струит небесный свод:

Смочи перо — и сами льются строки…

Октябрьским вечером придет Луна,

Сменить волшебным свет бесстрастный Феба.

Изящества и прелести полна[5],

Монашка вечная ночного неба.

Когда я вижу, как она проходит,

Худа, бледна, на мертвую походит,

Идёт на пляж за морем наблюдать, —

Ах, сердце стонет звоном колокольным,

Угрюмым звоном, точно над покойным:

Ее судьбу нетрудно угадать.

Как лист легка, как веточка сухая,

На небо смотрит, изредка вздыхая:

Снует там чаек острокрылых рать.

Зрачки ее — малиновки немые,

Они бы в небо с ликованьем взмыли,

Да крылья не придется испытать.

В молочно-белых платье и берете —

Сгущенный лунный свет в том силуэте —

Как издали ее изящна стать!

На пляже видя белую фигуру,

Все кумушки завидуют ей сдуру:

«Невеста! Повезут ее венчать!»

Собака — компаньон ее печальный,

Собаке предстоит и в путь прощальный

За ней идти, и ждать ее, и звать…

В глаза с тоской ей смотрит: «Не исчезни!»,

Под кашель, частый при ее болезни,

Пес сразу начинает завывать.

И с горничной — что толку в той особе? —

Среди детей у моря сядут обе,

Там, где синей и чище моря гладь.

Дед Океан, в глаза ей робко глядя,

Льняной свой ус рукой дрожащей гладя,

Беседу с ней стремится поддержать

Об ангелах, каких во снах видала,

О том, из-за кого она страдала…

Волна прильнет и убегает вспять,

И сердце разрывается от горя,

Когда услышу нежный шепот моря:

«Излечишься, лишь надо подождать…»

Излечишься? Напрасные надежды!

О, падре, умасти ее одежды:

Тебе ее придется отпевать.

И тело ангела истлеет в яме,

Так рок судил — любимой быть червями,

Никем другим любимой не бывать.

Излечишься? Болезнь ей тело гложет…

Поверить в исцеление не может,

Ах, если б хоть на время забывать!

Но кашель сух, в нем столько острой муки,

Стук молотков мерещится мне в звуке,

Как будто гроб явились забивать.

Излечишься? А нос ее в то лето

Стал заостряться: верная примета…

И с ужасом на это смотрит мать.

Сухие пальчики, как веретенца…

Мать бедная, ей не поможет солнце,

Смотри! Октябрь, дни стали убывать…

В былые дни перо свое кровавил,

Покуда жар от углей не угас,

Искал в открытой ране, против правил,

Свои чернила для чеканных фраз.

Вот так я свой молитвенник составил,

О жизни свой бесхитростный рассказ,

Я в нем был прям, ни в чем я не слукавил —

И, может быть, он растревожит вас.

Молитесь по нему, и вы сполна

Поймете жизнь: нет муки окаянней,

Когда она иллюзий лишена.

О, юноша, земляк, ни ожиданий,

Ни светлых грез — знай: эта жизнь — одна

Страстная пятница твоих страданий!

В четыре лампы светом осиянный

В том королевстве бурь и диких скал

Поэт родился, гость он был желанный,

Но лучше б к свету он не привыкал.

И верой и мечтою обуянный,

Он начал жить, он красоты алкал,

Но вероломства натиск постоянный

Страшнее, чем ножа в ночи оскал.

Разочарованному — все едино:

Пусть тех бойцов прямой потомок я,

За солнцем плывших сквозь шторма, ненастья,

Что родина мне, смена властелина?

Будь Карлуш[6], будь рыбак Жозе… Друзья,

Родиться в Португалии — несчастье!