Стихи

Пустой, холодный человек

Провел по зеркалу рукой.

А за окном пушистый снег

Окутал город тишиной.

Провел рукой и словно стер

Все то, что памятью звалось.

Покуда вечности узор

На окнах рисовал мороз.

Был день как день и тихий вечер

Спокойно в комнаты входил.

Он не был радостью отмечен,

Но грустным тоже вряд ли был.

Но что-то было в нем иное…

Как будто вечности укол.

И в ранних сумерках с тобою

Мы сели ужинать за стол.

И я не мог понять источник

Своей неведомой тоски.

И целовал устало ночью

Твои прозрачные виски.

Был мертв и снова стал живым.

Узнал, ответил на улыбку.

Отправил в прошлое открытку

с одним коротким словом: «дым».

Закончил вечности портрет

поверх портрета безрассудства.

И погасил остатки чувства,

как гасят днем ненужный свет.

В глубине ожидания время назад потечет

и собьется февраль с монотонного снежного ритма.

День, как шарик рулетки, опять на «зеро» попадет,

и сбежит, словно Золушка с бала, усталая к нежности рифма.

Снова свет золотистый окрасит твой дом изнутри.

И окошко твое как маяк на окраине мира.

Мне так хочется снова и снова с тобой говорить

о попытке любви неуверенной, брошенной, сирой…

Мир возможностей смутных и вечных несказанных слов.

Если только бы не был я снова отравлен зимою!..

Но опять меня прошлым, как снегом, всего занесло.

Только имя твое навсегда остается со мною.

В полупустой вагон вошла Надежда

Внимательно обвела взглядом усталые лица.

Каждый узнал ее — она поняла это по глазам.

И только один старик продолжал смотреть в окно.

Надежда села рядом и сказала ему: «Здравствуй…»

Он молча посмотрел на нее и рассмеялся.

«Почему ты смеешься?» — спросила удивленно Надежда.

«Потому что мне сейчас выходить» — ответил старик.

ветер напишет на стекле

о солнечных проводах,

которые дрожат от тока моей нежности

протянутые через все небо,

они подключены к твоему дому

чтобы ты могла включать свет своей надежды,

когда в твоей душе наступают сумерки…

Вот и долгий июль доживает последние дни.

И свернутся в кольцо, как змея, его жаркие ночи.

Ты не слушай меня, ты спокойно сегодня усни.

Ты не слушай меня, в этой жизни похож я на прочерк.

И пустая графа остается в анкете судьбы,

Там, где пишут о смысле как будто бы прожитой жизни.

Ты не слушай как шепчутся все эти вечные «бы»,

Не смотри, как душа моя вновь над непрожитым виснет.

Так и движемся мы: я — по кругу, а ты прямой.

Ухожу от тебя и на новом кругу возвращаюсь.

Ты не слушай меня, все дороги приводят домой,

Даже если с тобой навсегда я сегодня прощаюсь.

Время рисует крестик.

Вечность рисует нолик.

Душа — игровое поле.

И кажется, вновь ничья.

Вселенский снег. Конца и края

Не видно белизне слепой.

Стоят дома, как буквы Брайля

В раскрытой книге мировой.

Гадать по старой карте мира,

по лоскуткам морей и стран.

Пока дождем ликует сырость,

даря отравленный туман.

Гадать по карте… Океаны

хранят безмолвие глубин.

И мне вдруг кажется так странно,

что в прошлой жизни я любил.

Любил, дышал в твои ладони,

Хотел твоими снами стать.

К чему гадать? Мой остров тонет.

А я устал его спасать.

Глазам уже не больно

Смотреть на странный свет.

Я прошлое на бойню

Веду — спасенья нет.

За то, что привязалось,

За лишние «прости».

За то, что оказалось

Помехой на пути.

Оно идет покорно,

Мерцает грусть в глазах.

И кружит ворон черный

В осенних небесах.

И вновь рука безвольно

Упала — не могу!.

И мне светло и больно,

И тени на снегу.

Над миром бессловесным

Не властны мы в себе.

Я шел обратно лесом

И плакал на тропе.

Грозя спокойным отчужденьем,

Пришла привычная зима.

Посеребрила ночи тени

и все уснувшие дома.

А в глубине пустых объятий

таилась призрачная боль.

И звезды сыпались на платье,

И не кончался алкоголь.

Ветер ноябрьский кружил по городу,

Завывая не в такт осенним распевам.

Трепал у бомжа рваную бороду,

И кусал лицо ему колючим снегом..

А старик щурил глаза слезящиеся,

Запахнув телогрейку со следами боли.

И думал: «Да простятся меня стыдящиеся,

А меня ненавидящие — тем более».

А когда снегопад обезглавил время

И ночь засверкала зеркалом льда,

Старик ушел, белизной немея,

Чистый по чистому,

не оставив следа.

забвение

пробелы в тексте

медленное движение сквозь пустоту

к начертанию нового имени

ощущение спирального времени

и нежное — в тишину — любишь ли ты меня?

забвение

ощущение чистой белой бумаги

и красоты молчания

И возвращение

тонкой радости узнавания

когда, как бабочка на острие шпаги,

душа замерла, отдыхая от прошлого знания

и Вечность дует на прозрачные крылышки

и шепчет ей нежно:

до свидания, душа, до свидания…

Завтра будет музыка другая.

Завтра я не буду понимать

То, что я сегодня понимаю

И пытаюсь вечности отдать.

Завтра я приму таблетку смысла.

Боль утихнет и слова умрут.

Ведь портрет судьбы не мной написан,

А меня художником зовут.

Развязка давно наступила,

А мы все глядим на экран.

Судьба улыбается мило

И ставит на полку роман.

Прочитан, прокурен, проверен.

Заметки на белых полях.

Закроются старые двери,

И чуть повернется Земля.

И город луною окутан,

Плывет над землею сквозь ночь.

И снова не спится кому-то,

И что ему сможет помочь?.

Не книжка — в ней все неизменно.

Не время — в нем много тоски.

Но снова синеют как вены,

Две рваных и нервных строки.

Пусть в них отразится надежда

И отблеск непрожитых дней.

А утром ослепшая нежность

Уйдет в пустоту площадей.

Иероглиф судьбы черной тушью на тонкой бумаге…

И прозрачный пейзаж, где гора, и тропинка петляет.

И глядишь, и как будто бы слышишь журчание влаги.

И как будто бы видишь, как старый монах у ручья отдыхает.

И подумаешь грустно: какое по счету рожденье?

Через сколько еще предстоит мне пройти умираний?

В этом мире, где каждый сражается с собственной тенью.

В поднебесной, где спрятана где-то ошибка страданий.

Иероглиф судьбы, но прозрачна картина, как воздух,

Чтобы свет нам дарить, и тропинкой вести на вершину,

Где ладони щекочут большие колючие звезды,

И монах, улыбаясь, глядит на ночную долину.

К пустоте привыкаешь, становишься с нею на «ты».

Отдаешь ей спокойно названия станций и улиц.

Привыкаешь спускаться с холодной ее высоты,

Там, где мысли кустами к земле каменистой пригнулись

С пустотой начинаешь как будто по-новому жить.

Как бы видеть иначе, прозрачно, без всякой печали.

Пахнет мятой из сада и стрелкам не нужно кружить

На часах, что когда-то едва за тобой успевали.

Ибо время, что раньше готовилось сделать свой шах,

Забывает ходы, и фигуры сметает со смехом.

И от легкости этой пьянеет немного душа,

И летит сквозь пространство свободным и тающим эхом.

Как странно, что слова идут вразброд…

У каждого свой угол отчужденья.

Но каждое о нежности поет

в мучительной попытке воплощенья.

В стремительном потоке бытия

мелькают листья, образы, недели.

А мы с тобой опять, любовь моя,

наш вечер на любовь и память делим.

Каким веселым бредом

ворвался ты в мой мир?

Ты учишься победам,

гуляка и кумир.

А я учусь смеяться

и падать в пустоту.

Сюжетом повторяться,

И горечью во рту.

Топор — твоя работа.

Моя — тончайший стиль.

Тебе — до поворота,

мне до конца, сквозь пыль.

Через пустыню боли

в мой город-изумруд,

где не играют роли

и никогда не врут.

Безумие — это пушистый котенок,

прячущий коготки.

Усталость — черный квадрат, в котором

затеряна точка тоски.

Надежда — это старое дерево,

с одним зеленым листком.

Оно понимает ребенка

и шепчется со стариком.

Отчаянье — ящик черный

с тем самым котенком внутри.

Он станет котом ученым,

коль выдержит до зари.

Белеет парус — символ одинокий,

А шторм бушует, так же, как тогда,

Хоть и свободой полон слог высокий.

Алтарь души ждет жертвенности слова,

Хотя и слово — не всегда основа.

Молчанием — наимудрейшим знаком

Если б начать главу из книги новой…

Дождь — капли, убегающие в море.

Он же — плывущий сквозь года и время,

Вечным скитальцем — парусом белеет…

Примешь словно награду

остановленный миг.

И сбежишь, как из ада,

из прочитанных книг.

Шелухою словесной

не прикрыть наготы.

А повиснешь над бездной

и поймешь, что кранты.

Что иссякли чернила,

но к любви не пришел.

И душа, как тетрадка,

ляжет к Богу на стол.

Вся в ошибках да кляксах,

от грехов тяжела.

То ли плохо училась,

то ли просто спала.

Когда мы встретим Рождество,

Когда зажжём свечу простую,

Мы вспомним Жизни торжество

И мира ипостась иную.

В поющих небесах звезда

Укажет путь уставшим душам.

И сотворится вновь вода,

И воздух, и моря, и суша.

И ангел воспоёт хвалу,

И чудо радости свершится.

И вечер позовёт к столу,

Чтоб с ликованьем этим слиться.

Как свет играет в хрустале!

Как полнятся вином бокалы!

И Бог родился на Земле,

И как звезда она сверкала.

На краю книги сидит птица.

На краю жизни сидит время.

На краю неба сидит ангел.

На краю грусти радость сидит.

Эти весы будут вечно качаться

И равновесие длится лишь миг.

Мы возвращаемся в небо, как птицы,

Или слова — в тишину своих книг.

Каждый из нас — непонятное слово

Несуществующего языка.

На краю строки точка возникла

И растворилась в небе строка.

Ты создаешь меня из боли.

Я создаю тебя из ветра.

И в нас движение любое —

Есть ожидание рассвета.

Ты создаешь меня из звука.

А я — из листьев, ставших дымом.

Но для чего такая мука

Нам для любви необходима?

И для чего мы ждем устало

Той пустоты, что так пугает.

Когда нас вдруг согреет жалость,

До безнадежности чужая.

Когда и ночь устанет верить

В сближенье, полное тревоги.

И в тишине откроют двери

Тоской отравленные боги.

Каждый день начинать все сначала.

Время нижет на нитку нули.

Где-то в сумерках бродит усталость,

Где-то в небе плывут корабли…

Каждый день начинать с пониманья,

Что идешь по своим же следам.

Где-то в сердце уснули желанья,

Где-то в мире так больно словам…

А в предзимнем пространстве морозном

Все готовится к снежному сну.

И стихи, проходя через прозу,

Обретают свою тишину.

Жить — это не только перечитывать старые письма,

Но и это тоже.

Быть сильным — это не только смеяться на рухнувшими надеждами,

Но и это тоже.

Верить — это не только учиться смирению,

Но и это тоже.

Прощать — это не только уметь забывать,

Но и это тоже.

Обходить ловушки чужих смыслов — это не только

опираться на собственный стиль,

Но и это тоже….

Диагноз: вечность. Нет, не приговор,

А просто постижение покоя.

На стенке фиолетовый узор

в апреле зацветет голубизною.

Таблетки остров падает в стакан,

и растворяется в холодном океане.

Пока душа плывет как сквозь туман

на свет любви, которым скоро станет.

Есть вещи, которые выразить трудно

И вещи, которым нельзя возразить.

И это молчание давит поспудно,

А время своим постиженьем грозит.

И кажется, стрелок слепое слиянье

Готовится сердце пронзить остротой.

И опыт уходит в безмерность молчанья,

В немое прощание, в сон золотой.

Не выразить свет, как не выразить небо.

И времени нечего нам возразить.

Лишь нежность забытая тычется слепо

В твой образ, который не может забыть.

И луна никогда не погаснет,

И надеждам не будет конца.

И не кончится осени праздник

В светлом зале пустого дворца.

И забытые вспомнятся речи,

И прозреет слепая судьба.

И пройдет этот призрачный вечер,

И закончится с болью борьба.

Все вернется к извечным началам.

И замкнется разомкнутый круг.

И корабль вернется к причалу,

Пропитавшийся солью разлук.

Все закончится, чтобы начаться.

И опять будут звезды сверкать.

И весы будут в небе качаться,

И учить нас друг друга прощать.

"Не забудь, без меня тебя нет…"

Затихающий поезда звук.

Я поехал, туда, где рассвет

Кормит время надеждой из рук.

А в вагоне полночная муть.

И соседи о жизни опять.

Без меня тебя нет, не забудь…

Я вернусь, я сумею понять.

Десять лет по дорогам пустым.

Десять лет возвращенья домой.

Я пытался остаться живым,

Я пытался расстаться с тобой.

Но небесное вновь проросло.

Возвращение. Кнопка звонка.

И промыта, любовь, как стекло,

Сквозь которое смотрят века.

В глубине ожидания время назад потечет

и собьется февраль с монотонного снежного ритма.

День, как шарик рулетки, опять на "зеро" попадет,

и сбежит, словно Золушка с бала, усталая к нежности рифма.

Снова свет золотистый окрасит твой дом изнутри.

И окошко твое как маяк на окраине мира.

Мне так хочется снова и снова с тобой говорить

о попытке любви неуверенной, брошенной, сирой…

Мир возможностей смутных и вечных несказанных слов.

Если только бы не был я снова отравлен зимою!..

Но опять меня прошлым, как снегом, всего занесло.

Только имя твое навсегда остается со мною.

К пустоте привыкаешь, становишься с нею на "ты".

Отдаешь ей спокойно названия станций и улиц.

Привыкаешь спускаться с холодной ее высоты,

Там, где мысли кустами к земле каменистой пригнулись

С пустотой начинаешь как будто по-новому жить.

Как бы видеть иначе, прозрачно, без всякой печали.

Пахнет мятой из сада и стрелкам не нужно кружить

На часах, что когда-то едва за тобой успевали.

Ибо время, что раньше готовилось сделать свой шах,

Забывает ходы, и фигуры сметает со смехом.

И от легкости этой пьянеет немного душа,

И летит сквозь пространство свободным и тающим эхом.

Любовь — скрипичная струна,

натянутая между нами.

Но пусть продлиться тишина

и радость говорить глазами.

И ты, любимая, не тронь

струны — вдруг прозвучит фальшиво.

И скрипку я кладу в огонь

движением неторопливым.

Прозрачный воздух пах сиренью

И вечным ожиданьем встреч.

И солнце превращало тени

В едва разборчивую речь.

А правила, себя сжигая,

Давали полный ход весне.

Ты шла по времени, не зная,

Что каждый день идешь ко мне.

Но жизнь хитрей — на тонкой коже

Любви несбывшейся ожог.

И ты ко мне придти не сможешь,

Как я придти к тебе не смог.

Человек готовится к уходу.

Что кладет он в пыльный чемодан?

Призрачную легкую свободу,

Связку писем, утренний туман.

И еще надежд пустое бремя,

Не боясь, что будет перевес.

И еще, непрожитое время,

Что струится золотом с небес.

Глоток вина, глоток надежды…

Неуловимый нежный жест.

Но может правды неизбежность

Дается свыше нам, как крест?..

А от избыточного чувства

Всего лишь миг до пустоты.

Но каждый вечер отблеск чуда

Ложится на твои черты..

И я с улыбкой повторяю,

Что в мире нет любви сильней

Чем та, которая не знает

О том, что завтра станет с ней.

Кислородная маска свободы.

Вдох и выдох… Ночник на столе.

Как былинки качаются годы,

И термометр вновь на нуле.

Вдох и выдох… И воздух колючий

вдруг коснется колючей щеки.

На разрыве забытых созвучий,

на оборванном ритме строки.

Но сгорели слова, словно свечи,

Отступило безумие книг.

И в морозный рождественский вечер

Был отпущен на небо старик.

Когда изменяется состав крови,

Когда события рассыпаются как бусы,

Подскакивая на ступенях лет…

Когда остается неразгаданной

Головоломка воспоминания,

На помощь приходит сегодняшний день

С его нетребовательной простотою,

С его холодной весной

И солнечным вечером.

Ибо только приложив ладонь к пульсу настоящего,

Можно перескочить на следующий виток

Спирального времени.

Когда жизнь оказалась

Не такой как казалась,

Мы порвали все карты

И пошли наугад.

И, от боли сбегая,

Мы добрались до рая,

У ворот посидели

И вернулись в свой ад.

Я весь вечер провел в ожидании.

В ожидании гостя из Дании.

Одинокого и единичного,

что прославил величие личного.

Я сидел над великою книгою,

Я читал, как он вечностью двигает.

И не мог я уснуть в ожидании,

в ожидании гостя из Дании.

И узнал я про опыт отчаянья.

И созрело мое ожидание.

И узнал я, что опыт познания —

Лишь Вселенной незримой сияние.

А рассвет одарил меня нежностью.

И повеял небесною свежестью.

И сидел, словно ангел, на здании

грустный гений из маленькой Дании.

Любовь — скрипичная струна,

натянутая между нами.

Но пусть продлиться тишина

и радость говорить глазами.

И ты, любимая, не тронь

струны — вдруг прозвучит фальшиво.

И скрипку я кладу в огонь

движением неторопливым.

Вернулся, ужин подогрел.

Налил вина, чуть-чуть поел.

Включил негромко старый джаз,

бумагу чистую достал.

О жизни стал писать рассказ,

и понял вдруг, как он устал.

И что слова сплошной обман,

и что любовь — пустой туман.

И что писать — напрасный труд.

И что судьба — опасный шут.

Потом он лист перевернул,

нарисовал большой вопрос.

Вино допил. Прилег. Уснул.

А ночью плакал. Но без слез.

На горизонте зонтик

Как черное "прощай".

Не надо о Бальмонте,

Не надо темный чай.

Не нужен даже кофе!

А в старых зеркалах

Сияет светлый профиль

И слезы на глазах.

Безумное, простое

похитить, обнажить…

Да что со мной такое?

Быть может, жажда жить?

На линии дождя опять обрывы.

Пунктир осенних капель исчезает

и листья для последнего полета

готовят всю накопленную нежность,

которую узнает, может быть,

простое одиночество того,

кто только что пометил ожиданьем

остаток жизни…

И кто теперь свободен и прозрачен,

как небо в паутине голых веток.

На пальцах свежие порезы.

На сердце — старые рубцы.

Мороз соединил железом

мои начала и концы.

Глотать холодный рваный воздух,

Скользя по краю пустоты,

Где как иголки, колют звезды,

И где меня не помнишь ты.

Наш мир как будто наклонился,

чтоб капли прошлого стряхнуть.

Я безнадежно изменился,

Но я вернусь когда-нибудь.

Когда родится образ новый

И звук достигнет цели вдруг.

Когда трепещущее слово,

Как птица, вылетет из рук.

Нам не проникнуть в тайну мира

И смысл боли не понять.

И жизнь летит как будто мимо

И учит ничего не ждать.

Но в череде перерождений

Так хочется хотя бы раз

Увидеть как сольются тени,

Когда-то помнившие нас.

Приключенья ума безграничны,

А душа словно ходит по кругу.

Вспоминается корпус больничный,

Затаивший движенье испуга.

Изможденные лица молчанья,

Что тоскуют по кисти Ван Гога.

И спокойная грусть ожиданья,

Там где белого цвета так много…

Здесь привычней молчанье о главном.

Здесь для смерти не ищут причины.

И сживается равное с равным

Словно краски единой картины.

А весною наполненный дворик,

Как попытка свободы и света.

И уходит от берега море,

Словно врач молодой от ответа.

Но больные мудрее и проще,

Прикоснувшись к иным измереньям.

И для них даже вечности почерк

Без труда поддается прочтенью.

Здесь, в больнице иные начала

И простые спокойные лица.

Здесь великое спрятано в малом,

И к бессмертью смиренно стремится.

Прозрачный воздух пах сиренью

И вечным ожиданьем встреч.

И солнце превращало тени

В едва разборчивую речь.

А правила, себя сжигая,

Давали полный ход весне.

Ты шла по времени, не зная,

Что каждый день идешь ко мне.

Но жизнь хитрей — на тонкой коже

Любви несбывшейся ожог.

И ты ко мне придти не сможешь,

Как я придти к тебе не смог.

Как все пронизано таинственным сияньем!..

Горят на солнце золотые купола.

И вновь ненужными покажутся все знанья,

и все ученья мудрецов сгорят до тла

в лучах Любви Его,

в том бесконечном Свете,

который падший мир преобразил,

когда апостолы, смотрели словно дети,

как Свет со Светом тихо говорил.

—

Полночь надела на палец кольцо.

Полночь закрыла вуалью лицо.

С ночью прозрачной навек обручен,

Снова уходит из города он.

То ли поэт, позабывший язык.

То ли от жизни уставший старик,

То ли неузнананный миром святой.

То ли единственный житель живой.

Он время в холодильнике хранил.

Он ждал ее прихода много лет.

И все, что он когда-то пережил,

он оставлял включенным, словно свет.

Но вот однажды отключили ток.

И свет погас, и холодильник стих.

И время стало таять между строк,

бессмысленно-нелепых и пустых.

И понял он, что все, что он хранил,

его не сохранило ни на миг.

Он рассмеялся и окно открыл,

и сам себе сказал: "Привет, старик…

По хрупким зеркалам депрессий

Так трудно груз надежд нести.

Сверкает бритвой тонкий месяц

Над веной Млечного Пути.

А звезды, как с картин Ван Гога,

Вихрятся в черной пустоте.

И тополя как кисти Бога,

Мерцают в тихой темноте.

Но все свершится, все вернется.

И груз твой станет невесом.

Все то, что было — остается.

Все то, что будет — только сон.

Но что такое совершенство?

Попытка время победить?

Попытка ощутить блаженство?

А может, неуменье жить?

Да, неуменье жить по кругу

В холодных скобках бытия.

И стать однажды просто звуком,

Забыв как сон пустое "я".

Она любила рисовать на песке,

даря ветру свои ненадежные миры.

Она говорила, что привычка к тоске

есть память об эпохе таинственных рыб.

Она знала секреты перехода в другие века.

И небо не делила на утро и вечер.

И однажды она ушла в облака,

Накинув западный ветер на плечи.

А рисунки ее до сих пор на пляже.

Что взрослым загадка, то детям игра.

Им ветер ночью однажды расскажет

о далеких, волшебных, светлых мирах.

И о той художнице, слепой и нищей.

И как она слушала моря шепот.

И как до сих пор ее чайки ищут,

обжигая крылья о горький опыт.

мой белый невидимый стих

на белой бумаге

и только меж строчек пустых

две капельки влаги

мерцают, заметны едва,

ненужно и сиро

и снова уходят слова

в безмолвие мира

Мне бы узнать свое имя… Или хотя бы ответ.

Мне бы услышать голоса своих друзей.

Я сижу здесь пятьсот семьдесят восемь лет.

И мир становится все темней и темней.

И слов запас иссякает с быстротою, завидной для многих.

И я учусь наивысшему искусству — молчать.

Но когда дикая мысль возникнет опять на пороге,

Я знаю, как ее достойно и мирно принять.

А врачи — они носятся как белые кролики,

То с кипой бумаг, то с глазами, полными дней.

Они садятся за свои бесконечные столики,

Чтобы сделать вид, что стали чуть-чуть сильней.

Они делают вид, что от них зависит так много.

Но они лучше всех знают, что это не так.

И по ночам они пытаются спросить у Бога,

Как им дальше лечить нас, и себя им вылечить как.

Они борются за наш разум, и препарируют душу.

Они говорят, что страхи наши пусты.

А я вижу, как душа их рвется наружу,

И халаты их белые просто смертельно чисты.

И каждый раз, принимая таблетку от вечности,

Я говорю "спасибо" и улыбаюсь сестре.

Я теперь другим пример спокойствия и беспечности,

Я живу, как зверек, в своей неприступной норе.

И мой разум светлеет, и с каждым днем он яснее.

И радость переполняет меня, и выливается через край.

А мир становится все непроницаемее и темнее,

И все дальше и дальше когда-то утерянный рай.

Привычное к нулю пространство

Осмотр руин проводится бесплатно

Наплыв туристов минимален в зимний период

Иногда заходят одинокие старики в шляпах

Угощают меня чем-нибудь крепким

И признаются, что не понимают,

Как можно жить в таких развалинах

А я терпеливо отвечаю, что жить нельзя,

Но существовать cносно вполне можно.

Благодарю их за виски и прячусь в щель между камнями,

Чтобы снова уснуть лет на десять

— Я не люблю, когда приходит осень, —

на улицу взглянув, ты мне сказала.

В уютном, чистом, маленьком кафе

мы пили с тобой кофе и смотрели,

как ветер обрывает с веток листья

и кружит их в каком-то рваном ритме.

— В ней все напоминает о пределах…

Пределах наших чувств и всей природы,

которая диктует настроенье.

Я промолчал, не зная, что ответить.

Ты кофе отпила и закурила.

И как-то отрешенно посмотрела.

Мне показалось вдруг, что ты не здесь,

а бродишь в ненадежном своем прошлом,

куда мне не проникнуть никогда.

Молчанье тяжелело, словно туча,

И я тогда ответил наугад:

— Но осень — это только время года,

Часть круга, только часть, ты понимаешь?

— Да, да, конечно, часть, всего лишь часть…

Я видел, что ответ твой машинален

И ты меня не слышишь. На часах

сливались стрелки, новый час рождая.

И я смотрел, как капельки дождя

упали на мощенный тротуар.

Одна, вторая… Зонтики раскрылись

и улица как будто стала уже,

заполненная пятнами цветными.

— Хороший кофе…

Голос твой был нежен,

но в нем была как будто бы усталость.

— Пределы чувств… Но разве это плохо?

Спросил я, ощущая как досада

Меня кольнула в самой глубине.

— Да нет, конечно, нет. Без них — нам крышка.

А с ними — просто маленькая жизнь.

Ты улыбнулась, кофе отпила.

— А впрочем, все схоластика сплошная.

— Вот именно! Зато я знаю точно,

Что в эти дни ты слишком много куришь.

И слишком часто в прошлое уходишь.

Туда, где нет меня.

— А ты ревнуешь?

— Не знаю… Нет… Конечно, да! Ревную!

Меня там нет.

— Ты прав, тебя там нет.

Но в данном случае причина не в тебе.

— А в чем же? В том, что там живет другой?

— Скорее в том, что там живет другая.

Другая я…

— Другая ты?

— Другая.

И главное, другое наполненье

пространства внешнего

и внутреннего тоже.

— Прости, но я тебя не понимаю.

Ты снова замолчала, а потом

вдруг резко сигрету потушила,

встряхнула головою и сказала:

— Да ладно нам грустить! Давай пройдемся.

Мне хочется под дождь,

под дождь,

под дождь!..

Может быть, когда-то и я обнищаю духом

И не буду в небе искать никаких намеков.

Буду прислушиваться к ветру усталым ухом,

Не думая о переменах, как школьник сбежавший с уроков.

Может когда-то и мне упадет на ладонь записка —

Перечень все причин и маршрут к свободе.

И то, что мне было всегда бесконечно близко,

Вдруг окажется пустым и чуждым моей природе.

И быть может, когда-то ко мне все вернется сразу —

вот, наверное, будет чудесный костер для леса.

И если я вдруг не закончу однажды фразу,

значит просто душа избавилась от перевеса.

моя немота — это немота дерева, сожженного молнией

мое присутствие изменчиво, как рисунок тени на стекле

мой мир устал, как пилигрим, забывший свою дорогу

мои слова, умирают, не успев родиться

и весь мой ответ ветру — неуверенный жест руки,

оставляющий людям право меня не слушать

От боли спрятался в улыбку.

В молчанье спрятался от лжи.

От правды спрятался в ошибку,

Где отблеск вечности дрожит.

От пустоты ушел в надежду.

От страха — в прошлое сбежал.

Но каждый раз слова все те же

в тетради старой он писал.

"Я — повторенье повторенья.

Я — исчезающий чертеж.

И смутный опыт постиженья

с моим забвеньем слишком схож.

Страсть без любви, стрела без цели.

Слеза о том, что нету слез.

Душа, затерянная в теле,

и блик на крылышках стрекоз".

Мы встретимся, когда придут дожди.

Когда сентябрь устанет притворяться,

что с бабьми летом жаль ему расстаться,

и что еще полжизни впереди.

Мы встретимся.

Обрывки старых слов

прошелестят сухой листвой… Привычка

раскроет зонт, трехмерную кавычку,

хоть осень язык давно не нов.

Поговорим о старом, о друзьях,

А прошлое останется за кадром.

Да может быть и прошлого не надо,

Оно и так в испуганных глазах.

Оно и так, как маленький зверек,

зажалось, когти выпустив наружу.

— Ну мне пора… Не наступи на лужу!

На шее тот же бежевый платок.

А дождь все жмется к призрачным словам,

как будто в них находит утешенье.

Платок все тот же бежевый на шее…

И сон, что не приснится больше нам.

Мы станем музыкой с тобою,

которую не повторить.

Мы сможем поиграть с судьбою,

и пораженье пережить.

Пока тела над страстью бьются,

пытаясь крылья обрести,

слова как бусы снова рвутся,

чтоб после мифом прорасти.

Мы сможем одержать победу

над вечным страхом проиграть.

А если я к тебе приеду,

не надо дверь мне открывать.

Мы строим воздушные замки,

в которых потом не живем.

Мы вешаем солнышко в рамке

и нового времени ждем.

А время не может быть новым,

Как жизнь не бывает другой.

И, спрятавшись в ракушку слова,

мы день выключаем пустой.

А завтра наступит такой же.

И мы улыбнемся сквозь боль.

И вечность, как вены под кожей,

что вскроет однажды любовь.

не вселяйся в мои глаза

полные страха и нежного безумия

не прикасайся к моим рукам, разрушающим твое прошлое

не отдавай мне своих слов, которые

растворяются во мне как в кислоте

не оставляй меня наедине с вечностью,

потому что я могу дать ей твой адрес

Не стройте себе многоуровневые лабиринты.

Не расставляйте зеркал по системе Стендаля.

Никогда не говорите: "Теперь мы квиты",

потому что это случится едва ли.

Не включайте время на полную мощность,

иначе пропустите звоночек вечности.

И если вы идете по жизни на ощупь,

то возможно, вы на пути к бесконечности.

Дурна ли она, или спасительна —

зачем вам гадать на звездной гуще?

А все остальное — просто действительность,

И опыт, с горечью ему присущей.

мертвая петля

нуля

пустые карты сумасшедшего короля

я отыграл все ноты

от "до" до "ля"

потом я сбросил грусти шкурку

и солнце положил в мензурку

залил водою ледяной

а время билось за спиной

как пойманный в ладонь кузнечик

и тень любви легла на плечи

я обернулся — пустота

И только с белого листа

слетела бабочка ночная

я больше ничего не знаю

и ставлю полуночный джаз

пляши, пляши, луна нагая,

предавшая когда-то нас

Смотреть в окно, курить, не думать.

Пить кофе, слушать тишину.

Уйти от всех, уйти от шума,

повесить на окно луну.

И, не включая свет ненужный,

сливаться молча с темнотой.

Покуда мир дрожит наружний

над опустевшею душой.

А выше этажом живет старик…

К нему уже давно никто не ходит.

Он одинок. В квартире много книг,

И он их все читал когда-то вроде.

Но все смешалось в нем уже давно:

Названия, стихи, воспоминанья.

И по утрам дешевое вино

Ему дает иллюзиию познанья.

Он каждый день стирает с книжек пыль —

Стремление к порядку выше смерти.

Он верит, что всего важнее стиль,

Как адрес на давно пустом конверте.

Вот так он и живет. Приходит к нам,

И говорит о Рембрандте и Прусте.

И вновь судьбу читает по глазам,

В которых иногда так много грусти

стрелки часов опять в стадии развода

ветер срывает объявление о продаже дивана

мысли прячутся между страницами книги

на кухне готовится старое средство для продления жизни

белые цветы на деревьях как брызги молока

остывший кофе

музыка виолончели в треугольных колонках

ожидание письма хотя бы от кого-нибудь

еще немного, и кажется растворишься в пространстве

но нет, никогда… никогда…

ибо каждый миф живет по своим законам

и лицо меняется медленнее, чем душа

Сезон дождей. Блестит щебенка.

Зонты по улице плывут.

День проявляется как пленка,

где выхвачен слепой маршрут.

Сезон дождей. Блестят машины.

В пустой кофейне спит старик.

Я перепутал все причины

и позабыл названья книг.

Здесь все иное: жесты, речи,

улыбки, шутки, имена.

Сезон дождей. Июньский вечер

Старик, уснувший у окна.

Здесь звук другой, другие тени.

Другие краски и язык…

И спят втроем в пустой кофейне

Надежда, время и старик.

Уйти навсегда и вернуться.

На голос идти как свет.

В плечо, словно в пристань, укнуться,

Забыть нищету своих лет.

И нежное нежным измерить,

И светлому свет подарить.

И снова в родное поверить.

И вновь после смерти ожить.

Тишина. Ожиданье свободы.

Ожидание снега и сна.

Чем прозрачнее образ природы,

Тем прекрасней ее тишина.

И в холодном присутствии ночи,

На краю опустевших миров,

Ты до боли увидеть захочешь

Как снимается с тайны покров.

Как привычка потерянно бродит,

на стекло ледяное дыша.

И, готовясь к последней свободе,

замирает в испуге душа.

То, что было послезавтра

к нам вернется во вчера.

И опишет новый Кафка

наши дни и вечера.

Наши страхи и кошмары,

И блуждания во тьме.

Был и я когда-то старым,

жил у времени в тюрьме.

А потом оковы скинул

И проснулся молодым.

И безумный мир покинул

светлым, мудрым и пустым.

То, что казалось изысканным постижением мироздания,

съежилось вдруг до нескольких избитых фраз.

То, что завораживало таинственным обещанием,

оказалось всего лишь отражением прошлого в нас.

Пустые тарелки блестели на весеннем холодном солнце,

как слепые белки пространства, а день

медленно понимал, что уже не нужно бороться,

и превращал любое усилие в тень.

Так завершался еще один поворот планеты

как будто без связи с другими, сам по себе.

И светофоры устроили праздник желтого света,

и грустный ангел сидел на высоком фонарном столбе.

Холодный язык полнолунья

осенние звезды слизал.

А маленький призрак безумья

на черную башню влезал.

Цеплялся, скользил по карнизу,

упрямо карабкался вверх.

Послушный слепому капризу,

он сделал убежищем смех.

Он видел как в окнах неспящих

уходит грядущее вспять.

Как вечное падает в ящик,

и учит себя забывать.

Как зыбки причины ответа,

что прячется снова в слова.

И в дыме пустом сигареты

одна лишь надежда права.

……….

Над городом призрачным эхом

летали прозрачные сны.

И карлик вдруг прыгнул со смехом

в холодное пламя луны.

Холодным зеркалом привычка

твой нежный образ отразит,

как время отражает спичка,

когда в руке твоей горит.

Как отражает снег, летящий

с ночных невидимых небес,

наш день, простой и настоящий,

и серебристый зимний лес.

Тепло домашнего уюта

так мягко усыпляет грусть.

И, продолжая верить в чудо,

я вновь во сне к тебе прижмусь.

А вечер спичкой догоревшей

крошится в пальцах декабря.

И я, на сон свой постаревший,

Увижу дальние моря.

Увижу образ пониманья

И лунный свет души твоей.

И между нами расстоянье

Короче станет и страшней.

Ты от предательства становишься сильнее…

Но тем быстрее уменьшается душа.

Так фотография от времени темнеет,

И время замирает, не дыша,

Чтоб удержать тот облик уходящий,

Тот первозданный образ чистоты,

Когда ты был собой и настоящий,

Когда еще себя не предал ты.

Когда, любя сильнее всех на свете,

Ты был дыханием и взглядом каждым жив.

И в нежной неуверенности — светел,

И в робком ожидании — стыдлив.

Тянулись щупальцами всеми

Ко мне холодные часы.

Беременное бредом время

Бросало солнце на весы.

И скальпель ледяной, сверкая,

Воспоминанье отсекал.

Так исцелялась боль пустая

И четкость мир приобретал.

И день прошел, как наважденье.

А после был лишь трезвый взгляд.

И смутный опыт постиженья,

И августовский звездопад.

Давай с тобой писать про дождь.

Он словно символ ожиданья.

Когда чего-то долго ждешь,

приходит вдруг иное знанье.

Так ожиданье новых слов

к нулю низводит их значенье.

Дождь утешает стариков

и говорит им о забвенье.

Свобода ничего не ждать.

Свобода жить воспоминаньем.

Свобода мир не понимать,

даря дождю свои желанья.

В осенний вечер дальше жить.

В забвенье, в пустоте, в разлуке.

За все судьбу благодарить,

особенно за боль и муки…

Дождь как лекарство от тоски,

когда тоску тоскою лечат.

И спят как дети старики,

И души их горят как свечи.

Диагноз: вечность. Нет, не приговор,

А просто постижение покоя.

На стенке фиолетовый узор

в апреле зацветет голубизною.

Таблетки остров падает в стакан,

и растворяется в холодном океане.

Пока душа плывет как сквозь туман

на свет любви, которым скоро станет.

В последние дни я страшно не высыпался.

Снились пустые улицы, мусорный ветер, чужие лица.

Мне говорили что-то во сне и я соглашался,

и снова думал о том, что все это длится

по одной, давно понятной причине.

Просто все, что было опять стремится к бумаге.

Или это время стремится к чужой личине,

чтобы скрыть от нас водяные знаки.

Все последние дни я был как-то скован.

А на днях встретил хромого соседа.

Он шел с палочкой, и выглядел почти по-новому.

Это было во вторник, а, может, в среду.

А вчера, в четверг, он умер в больнице.

Неожиданно. Быстро. Говорят от инфаркта.

…Как январь этот стылый бесконечно длится!.

И на голых ветках голые факты.

И весь день сегодня снова и снова

про соседа я думал. И про то, как мимо

нас проходит самое главное слово,

исчезая в невидимых порах мира.

Что я знал про него? Что он любит выпить.

Что электрик и столяр, и неудачник.

Он из жизни однажды был пробкой выбит

И любил говорить, что живет иначе.

Но ведь это все внешнее, это личина,

за которой он прятал что-то другое.

И теперь никто не узнает причину.

Он живым был и умер, как все живое.

Он любил историю древних народов.

В библиотеке местной сидел часами.

А еще он любил рассуждать про свободу

и имел на даты хорошую память.

При встрече со мной он всегда улыбался.

Говорил о том, что грустить не стоит.

А потом немного смешно прощался,

И в глазах его было что-то такое,

что мне трудно выразить… Что-то из мира,

где никто неудачником не бывает.

На четвертом была у него квартира.

Ближе к небу, под крышей, где снег не тает

Деревья в городе на стариков похожи…

У них такая же морщинистая кожа.

И листья дней под ветром облетают.

А старики к надежде приникают,

как к дереву, припав к нему щекой.

И, ощущая нежность и покой,

о детстве вспоминают…

Железная явь телефона —

навязчивый старый мотив.

Мерцает бельмом воспаленным

в сознаньи: я мыслю, я жив.

Я мыслю. Сиречь существую.

И, может быть, даже живу.

И профиль твой нежный рисую,

И в небо надежды плыву.

Ждал свидания. Думал о том, что сказать.

Но опять, как всегда, говорил о не главном.

Вспоминал то улыбку, то смех, то глаза,

То привычку вопросы растягивать плавно.

Понимал, что не скажет, и все-таки ждал.

Говорил с ней опять о капризах сознанья.

И смотрел, как в стакане мерцает вода

И как тень заползает на желтое зданье.

А она говорила о мире своем.

Он не слушал и слушал, держась за улыбку.

А потом проводил и вошел в ее дом,

Понимая, что вновь совершает ошибку.

Но для жизни всегда не хватает свобод.

Как хотелось дышать, иль хотя бы забыться!.

"Все пройдет, — говорил он себе, — все пройдет.

И когда-то я снова сумею родиться…"

"Ты о чем? — вдруг спросила она, — Ты о чем?.."

И в глаза посмотрела тревожно и нежно.

А дыханье горячее грело плечо,

И ничто не казалось уже неизбежным.

Целовать тебя до дрожи —

Шею, плечи, грудь, виски.

Каждый сантиметр кожи,

каждый миллиметр тоски.

Целовать тебя до боли,

до слепого забытья.

Крепкой дозой алкоголя

ты во мне, любовь моя.

Не наступит отрезвленье

и похмелье никогда.

Только наших тел биенье,

только наши города.

И в иллюзиий прекрасной

исчезают имена.

Лишь луна сияет ясно

в черной пропасти окна.

"Не забудь, без меня тебя нет…"

Затихающий поезда звук.

Я поехал, туда, где рассвет

Кормит время надеждой из рук.

А в вагоне полночная муть.

И соседи о жизни опять.

Без меня тебя нет, не забудь…

Я вернусь, я сумею понять.

Десять лет по дорогам пустым.

Десять лет возвращенья домой.

Я пытался остаться живым,

Я пытался расстаться с тобой.

Но небесное вновь проросло.

Возвращение. Кнопка звонка.

И промыта, любовь, как стекло,

Сквозь которое смотрят века.

Я видел, как звезды, уставшие спорить,

уставшие вечно цепляться за небо,

сдавались и падали в темное море,

и там умирала безмолвно и слепо.

Я видел, как ночь, открывала ворота

В ту вечность, что всем нам когда-то приснится.

И кто-то терял в это время кого-то,

И были бледны предрассветные лица.

Зачем эти сны, и вода, и забвенье?

Пугающий мир тишины и покоя.

Тяжелая зыбкая ртуть вдохновенья,

И вечность, что вышла на время из строя

Я больше не стану стремиться

к пустой безупречности слов.

Мне трудно с тобой объясниться.

Я к боли твоей не готов.

Я выжат как губка, я мера

незримых границ своих сил.

Озоном полна атмосфера,

И вовремя ливень полил.

Он смоет усталость пустую

И станет трава зеленей.

А я силуэт твой рисую

на мокром стекле моих дней.

Я вновь в стране, где черные такси

Питаются усталостью прохожих.

Где высший символ правды — BBC,

Да приговор суда еще, быть может.

Здесь каждый день дожди — исправно дань

Погода платит сентиментализму.

Не крикнешь даже утке здесь: "Отстань!",

Что просит хлеба, строго глядя снизу.

Здесь каждый знает все свои права,

И носит их, что рыцарь твой — доспехи.

Подстрижена зеленая трава,

И в дневниках отмечены успехи.

А над моею крышей белый флаг.

И мой запас тоски давно истрачен.

И я смотрю, как в небе тает знак

Моей такой удачной неудачи.

Я знал, что вряд ли ты придешь,

И дал свободу ожиданью.

Смотрел на кофе, слушал дождь,

И был частицей мирозданья.

Лишь чашка кофе на столе

И книжечка Аполлинера.

И мысли о простом тепле,

Как отзвук той ушедшей эры.

Мне было грустно и легко…

Прозрачно, нежно, непонятно.

И где-то очень далеко

Ты шла в стихах ко мне обратно.

Скользя по строкам-зеркалам,

И слушая, как плачет ливень,

Я был прозрачнее стекла,

И не было меня счастливей.

Я много жизней прожил.

И был одним из тех,

Кто помнит даже кожей

Как обжигает грех.

Как тяжелело сердце

И замыкался круг.

И никуда не деться

От этих долгих мук.

О вечные причуды

сплетения причин.

И взгляд пустого Будды,

И черные ключи.

Сверкнет на паутине

Дождинки изумруд.

И корабли в пустыне

Как призраки плывут.

Цепочка возвращений:

Смеяться, жить, хотеть.

И верить в воскрешенье,

Чтоб к вечности успеть.

Я не был готов к появленью словесных конструкций

Такой головокружительной высоты.

Я не думал, что годы внезапно сольются,

Как текст без точек и запятых,

сливается в одну непрерывность,

похожую больше на болезненный бред.

А ведь я еще хотел быть счастливым,

пока не очнулся в своем декабре.

И ночь, на дрожжах моих снов жирея,

росла пустотой в глубину души.

Пусть пока еще память немного греет,

но уже забвенье на смену спешит.

Итак, выясняется, что текст допускает

Погруженье в иной размер бытия.

И получается, кто-то меня читает,

А может пишет, улыбку тая.

Я смотрел на снег, падающий вверх…

Он возвращался в небо,

потому Земля больше не притягивала его.

Мир становился невесомым.

Прохожие плыли над городом, как растерянные рыбы,

глотая воздух ртом, размахивая руками.

Провода выгибались вверх, как кошачьи спины.

а машины подпрыгивали как мячики

Над крышами дрались в полете кошки,

а птицы чуть поодаль бурно обсуждали

неожиданное заселение неба.

Каждый пытался зацепиться хотя бы за что-нибудь,

и ужас был в глазах у каждого,

потому что никто не был готов к встрече с небом.

И только влюбленные парили в ночном небе легко и спокойно,

как оживший привет от Шагала.

А в домах потолки становились полом,

по комнатам летали тарелки, книги и монеты,

и люстры осыпались мелким стеклом

как разбитые о вечность жизни.

я думал, что мир — это звук

я думал, что жизнь — это нежность рук

я думал, что смерть — это тишина перед хором

я думал, что время — это двух стрелок ссора

но оказалось, что мир — это усталость ветра

но оказалось, что жизнь — ожиданье рассвета

что стрелки ссоряться только с вечностью

и что мы обесцвечены нашей беспечностью

А хор небесный звучит постоянно,

но мы не слышим его, вот как странно

Разучи эту музыку света…

Запомни ее на всю жизнь,

Чтобы сыграть на последней

струне сердца

перед тем, как она лопнет…

…Еще не ужас перед тем, что совершилось,

но лишь какой-то одинокий звук

и черные очки неузнаванья.

Слетят часы с руки и канут в вечность,

а на руке останется их след.

И по нему найдешь и ты однажды

того, кто был когда-то мной…

Или тобой — кто смог бы

границу провести тогда меж нами

и объявить последний кадр чуда?..

Забывчивость пространства так прекрасна!.

Холодная весна расставит точки,

вопросы, запятые, пятна света,

и тени, так похожие на наши,

и будку с отключенным телефоном,

как памятник напрасным ожиданьям.

Я пытался создать образ другого

Из недописанных слов в порванном письме,

из брошенного окурка,

из ускользающего взгляда в старом зеркале,

из примятой подушки,

из пометки на отрывном календаре,

(два слова: "завтра ровно год…").

из недочитанной им книги,

которую я дочитал…

Из всех осколков чужой жизни,

острых, бессмысленных,

пронзительно-близких…

Я пытался создать портрет другого…

Но когда был нанесен последний штрих,

я увидел на этом портрете себя,

потому что другого не существует.

И день снова рассыпался

на тысячи маленьких смыслов,

разлетевшихся по всему свету.

Мир безумно правильно устроен —

все в игре: от пешки до ферзя.

Так что я за вас теперь спокоен,

Ищущие истину друзья.

Впрочем, может, все совсем иначе.

Может, символ жизни — вечный круг.

И под маской шут незримо плачет,

пряча перед звездами испуг.

Может, в отражении друг друга

мы мечтаем время обмануть…

И боимся вырваться из круга

и увидеть подлинную суть.

Звука робкое растение

прорастает сквозь меня.

Мир застыл в оцепененении

на краю пустого дня.

Но дождем, увы, не кончится

ожидания дождя,

светлой тенью одиночества

по стихам моим пройдя.

Грустные "Любовники" Шагала

На меня смотрели со стены.

Почему так жизни в жизни мало,

И так много внутренней войны?

Доживем ли мы до просветленья?

Грустные любовники молчат.

Две души, уставшие от тренья

Времени о вечность по ночам.

Небесные рыбы и птицы морские,

И единороги с надеждой в глазах,

И бабочки света, и эльфы лесные,

И феи ночные, живущие в снах…

Слетелись, приплыли, пришли в полнолунье

На праздник свой тайный у тайной реки.

И старый волшебник, стоявший в раздумье,

Смотрел как танцуют в ночи огоньки.

Он думал о радости, вечной и юной,

Он думал о новой прозрачной весне.

О том, как поют ее чистые струны

В наполненной светом ночной тишине.

Он думал о людях, уставших от боли,

Что снова уснули в своих городах,

Как будто сраженные насмерть судьбою,

А это был только их призрачный страх.

И стало волшебнику старому грустно

От мира слепых и ненужных страстей.

"О, да, — усмехнулся он тихо, — искусство

Спасает от гибели бедных людей.

Но что они знают о Празднике света?

И кто из них видел мерцание глаз

У Птицы, дарующей вечное лето,

У Рыбы, незримо спасающей нас?

И кто из них слышал, как сердце Вселенной

В цветке неприметном сверкает росой?

Кто помнит о тайне любви сокровенной,

Что скрыта в улыбке ребенка простой?."

Небесные рыбы и птицы морские,

И юный опаловый единорог,

Творили весенние сны золотые,

И с нежной улыбкой смотрел на них Бог.

Хочется жить и не хочется жить…

Хочется вспомнить и все позабыть.

Жизнь замечательна!

Горькая жизнь…

— Знаешь, ты все же сперва разберись!

Ты разберись, и напишешь об этом.

Ясность в стихах — как живая вода.

………………………..

Он разобрался, но только поэтом

быть перестал с этих пор навсегда.

Сгустился воздух, день повис

на расстоянии молитвы.

И вдруг какой-то голос: "Жизнь

и смерть в единой капле слиты.

В единой капле дождевой,

живущей несколько мгновений".

Но нет дождя, и мир живой

застыл в немом оцепененьи.

И только дерево качнет

непрочной, как надежда, веткой.

И день беззвучно упадет

в календаря пустую клетку.

Весну украли как шинель…

(Читаю Гоголя при свечке).

А время метит точно в цель

И никогда не даст осечки.

Как странно быть его мишенью,

Жить под прицелом пустоты.

И все же верить в мир весенний,

Скользя по лезвию мечты.

На теле твоем обнаженном луна

Опять оставляет свои письмена.

Мерцают соски двоеточием ночи,

Язык мой скользит меж таинственных строчек,

Читая тебя, как стихи, как стихию,

В которую я погружаюсь впервые.

И каждый твой жест отразится во мне,

И в звездном мерцаньи, и в черном окне.

А бедра твои, и ключицы, и лоно

Не знают отныне иного закона,

Как быть воплощением страсти моей,

В себе растворяющей нежность ночей.

И каждое слово на теле твоем

Становится снова то явью, то сном.

А запах твой пряный сквозь время плывет.

………………

Никто тебя лучше меня не прочтет!..

Все давно прошло, жалеть нелепо.

Время на костре своем сожгло.

Все прошло, и маленькое небо

Вниз течет, как жидкое стекло.

Что слова? Они не знают сути —

крохотные искорки любви,

гаснущие в черном абсолюте,

как надежды глупые мои.

Вчера мне позвонило мое Прошлое.

"Радуйся, — сказало оно, — ты победил

В бесконечной войне со мной.

Ты попал в цель и я умираю".

"Я не не целился в тебя, я писал о другом…"

Начал оправдываться я, но прошлое бросило трубку.

Через несколько дней мне позвонило мое Будущее

(я так долго ждал этого звонка!).

— Извини, но я с тобой не буду встречаться, — сказало оно.

— Но почему?! Что случилось?..

— Ничего. Просто мне не нужен человек без прошлого.

О эта растерянность маски,

Внезапно слетевшей с лица!..

Как будто бы выпал из сказки

за несколько строк до конца.

Как будто бы лопнула тонко

за сценой тугая струна.

И в теплой ладони ребенка

распалась на части луна.

На улице дождик гуляет…

Холодный, безличный, чужой.

Он день до краев наполняет

Желанием сна и собой.

То в окна заглянет с насмешкой.

То сердце тоскою сожмет.

То деревом мокрым, как пешкой,

Задумчиво двинет вперед.

Но пусто на клеточках мира,

И некому, некому шах…

И пьет эту горькую сырость,

Как капли забвенья, душа.

Женщина, которая вперед,

Говорит мне тихо: "Все пройдет.

Спать ложись, не думай ни о чем,

Прислонись к забвению плечом".

Женщина, которая назад,

Говорит мне: "Время — это взгляд

На себя с обратной стороны.

Лишь часы прозрения точны".

Женщина, которая прости,

Тихо говорит мне: "Отпусти

Разума железные тиски

И не будет боли и тоски".

Каждая из них права, права…

Но еще не умерли слова.

Звуки, обретающие жизнь

В женщине, которая вернись…

Когда во мне ты умираешь,

Я за тобой не успеваю.

И в этом ужас, в этом боль

Любви, умноженной на ноль.

Когда в тебе я умираю,

Я от надежды убегаю.

Но убежать не в силах снова…

И жизнь всегда точнее слова.

Мы знаем, а может не знаем.

Мы помним, что главное быть!.

Прости за усталость, родная,

В холодном раскладе судьбы.

Но как бы оно не сложилось,

Я помню твои зеркала.

Я помню, что ты мне приснилась,

Я помню, что утром ушла.

Я помню твой запах пьянящий,

Я помню молчанье и смех.

Пусть время на части растащит

Забвения горький орех.

Пускай оно вырвет насмешку,

Но я до конца сохраню

твою непритворную спешку,

и все, в чем тебя не виню.

Я буду лишь малой причиной.

Я стану разменной судьбой.

И нежностью неизлечимой,

И просто, поверь мне, тобой.

Но может, однажды прервется

Тончайшая радости нить,

Погаснет последнее солнце

И боль, и желание жить.

Поэтому будь откровенной.

Поэтому правду храни.

Пока еще болью по венам

Текут наши дивные дни.

Я думаю: "Время устало…"

Я думаю: "Жизнь хороша…"

Чего же ты хочешь, пустая,

Как старый скворечник душа?

Надежды? Забвения? Света?

А может, такой же души,

Что ищет тебя по приметам

В какой-то далекой тиши?

Зачем тебе помнятся крылья

И облака светлого край?

И те, кто когда-то дарили

Тебе свой обманчивый рай?

А ночью приходит свобода,

Спасая тебя от тоски.

Пока твои странные годы

Колотятся болью в виски.

Я думаю: "Время устало

И жизнь заблудилась в пути".

Чего же ты хочешь, пустая

душа?

И куда ты летишь?"

Я думаю: "Время устало…"

Я думаю: "Жизнь хороша…"

Чего же ты хочешь, пустая,

Как старый скворечник душа?

Безмерности? Легкой свободы?

А может быть, просто любви?

Холодным глотком кислорода

Вернутся надежды твои.

И дождь, как поклонник Евклида,

Прочертит твой путь в пустоте.

Зачем твоя нежность разлита

На этом небесном холсте?

Ты ждешь. Ты рождаешься снова,

От радости тихой дрожа.

Ты ловишь мелодию слова,

Уставшая плакать душа.

Быть может, в тебе отзовется

Забытый чудесный мотив?

И небо тебе улыбнется,

Улыбку твою повторив.

На моих часах без пяти любовь.

На твоих часах без восьми "Прости".

Но мои спешат безнадежно вновь,

А твои отстали на жизнь почти.

На моих часах всех событий боль.

На твоих часах расставаний пульс.

И к чему твой сон, где моя любовь

обнажает остов разбитых чувств?.

И к чему смотреть на часы, когда

не дано совпасть им на краткий миг?

На моих часах как слеза, звезда.

На твоих часах твой усталый мир.

Вразнобой идут наши дни и сны.

Вразнобой слова и желаний ритм.

Как дожить с тобой нам до тишины,

Где ни слов не будет, ни лжи, ни рифм?..

В этой маленькой тихой кофейне

Мы с тобою сквозь вечность плывем.

Как пронзительно это сближенье,

Что однажды покажется сном.

Как глаза твоей грусти красивы!

Как усталости жест утончен!

Чашка кофе и томик Расина,

И беседа почти ни о чем.

Но слова — только странное эхо,

Что идет из незримых глубин,

Словно музыка боли и смеха

Ускользающей нашей любви.

С тобою рядом даже воздух

Мерцает нежно и светло.

Из пустоты творится розы

Законам физики назло.

И все понятно, все так близко:

И боль, и радость, и судьба.

И красота слепого риска

Однажды потерять тебя.

Мокрый снег за окном. Сигареты.

Безупречный момент красоты.

Разве в силах я выразить это?

Настоящая жизнь — это ты.

Давай умрем. И вновь родимся.

И вновь друг друга сотворим.

Давай в сонату превратимся

И гениально прозвучим.

Быть может, небо нас услышит

и разорвет печальный круг,

где каждый день звучит все тише

под горьким бременем разлук.

Давай однажды вновь родимся

и вновь друг друга обретем.

…………..

Как долго мы с тобою снимся

Тому, кто видит нас вдвоем…

Каждый вечер с тобой — это снежинка,

безупречная по красоте.

Бесконечно хрупкая

и непостижимая Вселенная,

тающая на ладони времени.

Мне нравится лимон

не потому что он вкусный,

а потому что он желтый,

словно держишь в руке

маленький кусочек солнца.

Мне нравятся квартеты Бетховена

не потому, что они гениальны,

а потому что они учат доверять

своему одиночеству.

Мне нравятся орхидеи не потому,

что они прекрасны,

а потому что они напоминают

мне о Прусте.

Мне нравится каждый твой жест и улыбка

не потому, что они твои,

а потому что они дарят пространству

новое измерение,

а время сбивают с толку,

так что оно забывает

в какую сторону ему идти.

И это умеешь делать только ты.

…А снег все идет, заметая дома.

Как будто грядет мировая зима,

Пытаясь вернуть нас к былой чистоте,

Где спрятана вечность на белом холсте.

В безмолвии снежном стихает печаль.

Сверкает бессмертия синий хрусталь,

И город лежит, как большой чистовик,

Хранящий незримый божественный лик.

Когда тебя превращают

в невидимую материю,

в облако вероятности,

в квантовую пыльцу,

вспомни, что самое прочное

на этом свете — доверие

пространству живого чуда,

подвластного лишь Творцу.

Все в этом мире двойственно:

надежда и ожидание.

Сегодня душа — частица,

а завтра она — волна.

И нету границ у радости

в отличие от отчаяния.

И в каждой судьбе сокрыта

попытка иного сна.

Зимнее дерево, иероглиф времени,

всеми корнями тянется к прошлому,

всеми ветвями тянется к будущему.

И где-то, в его немой глубине,

дремлет весенняя музыка —

фантазия на тему чуда.

Или слова,

несказанные мне тобой.

Как хорошо, что наша точка,

Вдруг оказалась запятой.

И значит дальше длится строчка,

Не завершенная судьбой.

Она задумалась как будто,

И передышку нам дает.

И просветленные, как будда,

Мы оставляем груз забот.

Ни запятых, ни слов, ни точек!

Отныне — только тишина.

И лишь судьба признать не хочет,

Что проиграла нам она.

На свет слепого бескорыстья

Надежда бабочкой летит.

Опять шуршат сухие листья

И осень тихо говорит

о пустоте усилий вечных,

о том, как иллюзорно все…

И нам опять ответить нечем

Прекрасной мудрости ее.

…В немом оцепенении застыли

в саду оливы, словно изваянья.

Как непроглядна ночь, как бесконечна!..

Апостолы уснули, Он один.

Один во всей Вселенной, черной, страшной,

с далекой и холодной зведной пылью.

И кажется, Отец не слышит тоже

Его молитву, ужас и надежду…

…И медленно слова плывут сквозь ночь,

И ночь их поглощает без остатка,

свинцовая, безветренная ночь,

с бездонным одиночеством Его.

с Его тоской, с Его кровавым потом,

с Его победой над смертельным страхом,

с уснувшими Его учениками.

А где-то вдалеке уже шаги,

И факелов огни, и тихий говор.

И, крадучись, идет к нему Иуда,

И отдает последний поцелуй

Учителю.

О этот поцелуй!

Каким вселенским холодом он полон,

Как будто смерть бессмертия коснулась,

И обожглась, не ведая еще,

что проиграла навсегда, навеки.

…И Он пошел спокойно, молчаливо.

Апостолы как будто растворились

во мраке своего непониманья,

растерянности, детского испуга.

И Петр в третий раз сказал:

"Не знаю

такого человека я…."

И сразу

Пропел петух, и Петр вспомнил вдруг

слова Христа о том, что отречется

он трижды в эту ночь, и горько плакал,

И слышал этот страшный свист бича.

А время шло к рассвету, и уже

толпа собралась, и Пилат проснулся,

и чаша на столе уже стояла,

накрытая тончайшим полотенцем.

Дай мне стать хотя бы четвертинкой,

Если половинкою нельзя.

На твоих губах улыбка Сфинкса

и попытка вечности в глазах.

Впрочем, математика бессильна

Перед ускользающей тоской.

Перед тем, как ты молчишь красиво

и ведешь по времени рукой.

Мне хочется уснуть, забыв о том,

как тело светится, как плачут наши руки,

бессильные найти во тьме другого…

Забыть о той стене, что делит ложе,

о странном одиночестве, что любит

обоих нас сильней, чем мы — друг друга.

Проходит ночь, и все, что остается, —

твой бледный силуэт на фоне утра

и пустота над нами, в нас, за нами,

и старая, почти слепая жалость,

и время, что уснуло, как котенок,

на тающем тепле одежды нашей.

По утрам не хватало аквамаринового.

По вечерам — синего.

Днем было слишком мало сиреневого.

А по ночам — избыток пурпурного.

И только в отдельные минуты

каждого цвета было

ровно столько, сколько нужно.

И тогда мы называли

это хрупкое равновесие

минутами белой тишины.

А рядом стояло счастье и училось

входить в сердце

на цыпочках…

Резкий короткий звук в опустевшей квартире.

Ты ушла, и лопнула пружина времени,

заведенная до отказа.

То, что днем казалось временным,

вечером обретает горький привкус

дурной бесконечности.

Снег, как хамелеон, меняет цвет,

становясь грязно-лиловым.

Часовая стрелка касается пределов грусти,

и люди замирают перед прыжком в одежду отчуждения.

Вечер без запинки соскальзывает в ночь,

и в уснувшем городе разговаривают между собой

обезумевшие автоответчики…

Мне опять хочется пойти в кофейню.

Я устал, как от долгой дороги улитка.

Голос пространства звучит все тише,

и день заметает все следы, приближаясь к вечеру.

В квартиры вползает невидимая грусть,

и хочется сидеть, не зажигая света.

И кажется, что этот февраль никогда не кончится,

и никогда не растает вода, замерзшая в зеленой пивной бутылке,

и прошлое никогда не станет прошлым,

а будущее — будущим…

К шести часам жизнь кажется непроницаемой,

как зимнее дерево.

Моя немота — это немота дерева,

сожженного молнией.

Мое присутствие изменчиво,

как рисунок тени на стекле.

Мой мир устал, как пилигрим,

забывший свою дорогу.

Мои слова, умирают, не успев родиться.

И весь мой ответ ветру —

неуверенный жест руки,

Оставляющий людям право меня не слушать.

"И это пройдет…" — произнес я тихо

и отпустил бабочку боли

в сад камней.

Проснулся, выпил кофе, сделал шаг

Навстречу дню, наполненному светом.

А где-то рядом шла моя душа

И тихие вела беседы с ветром.

"Когда бы мне с тобою улететь…"

И ветер усмехнулся: "Что ж, попробуй!

Стремление себя преодолеть

Опаснее смертельного микроба".

"Да-да, ты прав, и все же почему

Так трудно жить под бременем желаний?

Зачем я снова падаю во тьму,

Соскальзывая вниз с тончайшей грани?".

И ветер отвечал: "Таков удел

Земного ожидания свободы.

Пока ты здесь, у времени в узде,

Ты постигаешь суть своей природы.

А после — только радостный простор!..

И мы с тобою снова будем рядом"

………..

… О чем у них был дальше разговор

Не помню я.

А может, и не надо?..

Ты придешь в сумерках.

И окно встретит тебя

звоном разбитого стекла.

"Это просто сквозняк", — скажу я тебе

и налью немного вина.

А ты наступишь на осколки стекла

и отдашь мне свои часы,

которые остановились в то утро,

когда мы расстались навсегда.

— Знаешь, они снова пошли… Сами…

— И поэтому ты пришла?

— Да… Решила тебя навестить,

пока они снова не остановились.

— Наверное, у нас есть часа два-три?

— Или несколько дней.

— Или вся жизнь…

— Да нет, — засмеешься ты, — часы так долго не ходят.

Глотнешь вина и добавишь:

- Потому что они ржавеют от воспоминаний.

Eсли б я была мальчишкой,

я б ходила с вечной шишкой.

А точней сказать, ходил.

Я б, наверно, смелым был.

А потом бы стал мужчиной

с пятидневною щетиной.

И с тяжелой головою

после долгого запоя.

С непонятным смыслом мира,

с неухоженной квартирой,

с вечным поиском работы,

с вечным поиском кого-то,

кто б за все меня простил.

А потом бы полюбил

и смотрел, как за ребенком.

…Нет уж, лучше быть девчонкой!

Отягощенные грузом прочитанных сказок,

ходят ученые, бродят по улицам длинным.

Верят, что истину можно найти без подсказок,

верят, что вечность живет в гобелене старинном…

Верят, что время способно сжиматься и таять.

И начинают смертельные опыты снова.

Вера над ними как нимб сверхтекучий мерцает,

А на ладонях ожог изначального Слова.

Эти ученые — рыцари сна и науки,

Ждущие чуда, как в засуху дождик — крестьяне.

Я преклоняюсь пред ними и молча целую их руки.

Если исчезнут они, то наш мир, словно роза, увянет.

Кто меня укроет одеялом,

в час, когда наступит немота?

И слова провалятся устало

в бездну белоснежного листа.

Кто подарит нежное молчанье,

чтобы было легче мне молчать?

Рядом с чьими хрупкими плечами

вечность мне придется повстречать?

Чье лицо мне в этот час приснится,

в час, когда настанет немота?

И душа свободно заклубится

синеватым облачком у рта.

День клонился медленно к закату.

Часовая стрелка вниз ползла.

Я писал элегию возврата,

но и в этот раз ты не пришла.

Значит, буду снова в этот вечер

я спокоен, тих и одинок.

И вокруг меня простые вещи

оживит своим дыханьем Бог.

Рождение человека есть бесконечность плюс единица.

Смерть человека есть бесконечность минус единица.

Обозначим бесконечность как Et

Жизнь есть рождение минус смерть.

Или: жизнь= Et+1 — (Et-1) = 2,

то есть это еще раз доказывает,

что у нас 2 жизни:

до и после смерти…

Когда звучала бесконечность

и все произойти могло.

Я погасил свой день как свечи,

и душу смыслом обожгло.

И с той поры ожог мой ноет,

но смысл яркий позабыт.

И только в небе надо мною

тот день мерцает и горит.

Он упадет в ладонь однажды,

и вечность снова запоет…

И утолится неба жажда

живой прохладой горних вод.

Играло красное вино

в лучах осеннего заката.

Я настежь распахнул окно,

и ты пришла ко мне обратно.

Как будто бы допить бокал,

и вспомнить, что недосказала,

чтобы тебя я не искал,

поскольку жизни будет мало.

И что тебя я не найду

ни здесь, ни на другой планете,

Вино допила, как беду,

и растворилась в тьме столетий.

В пустыне города буря.

На окнах моих песок.

И вечер, пространство хмуря,

Упал на распятье дорог.

И странно, что мне не грустно,

и что на этом песке

Живет мой росточек чувства,

то в радости, то в тоске…

Уеду, чтоб вновь вернуться

к тебе, а может, к себе.

И небо не даст проснуться

уставшей нашей судьбе…

И только песок горячий

в руке о разлуке плачет.

Ветер уносит время

и наши слова о нем.

Утро стучится в темя

новым голодным днем.

И мир рождается снова

в боли и пустоте.

Но свет предвечного Слова

сияет в его высоте.

А значит и нам рождаться,

и нежностью вновь дышать,

пока пустое пространство

собой не заполнит душа.

Что мы ищем? Что находим?..

Жемчуг смысла? Пустоту?

Кто к смирению пригоден,

Тот найдет свою звезду.

Тонкий луч скользнет по коже,

Жизнь окажется права

Тем, что дарит нам возможность

Уменьшать свои слова.

Уменьшать потоки смыслов,

Приходя к истоку лет.

Что нам формулы и числа,

Если в нас таится свет?

Так все грани пирамиды

В точке сходятся одной,

Из которой вечность видно

Над сумятицей земной.

вот так

за шагом шаг

продвигалось мое познание

неотрицаемого мира

было сыро

неловко, зябко

как будто маленький Кафка

вошел в мои сны без стука

отсутствие звука

умножает возможное на тишину

и поглядывая на длину

моей жизни

рядом бежала собака

(или идея собаки)

держа в зубах

сырое мясо моего безумия

украденное у будущего

там

в темноте

ничто не казалось страшным

кроме отсутствия тайны

и время случайно

разбившее зеркало смысла

не призывало к забвению,

а в осколках

таяло отражение

неотрицающего весну мира

холодно

сыро

Пусть меня однажды спросят,

Как теряют высоту…

Жизнь моя летела в пропасть,

Распадаясь на лету.

На мельчайшие частицы,

На секунды и слова.

На отдельные страницы,

Что сгорали как листва.

На снежинки покаянья,

На осколки красоты.

На любовь и расстоянье

От нее до пустоты.

На извечное "быть может",

На усталое "прости".

На стихи мои без кожи,

Что замерзли по пути.

Распадаясь, превращаясь

в разноцветную пыльцу.

Жизнь летела, обещая

совершенной стать к концу.

Мне нравится лимон

не потому что он вкусный,

а потому что он желтый,

словно держишь в руке

маленький кусочек солнца.

Мне нравятся квартеты Бетховена

не потому, что они гениальны,

а потому что они учат доверять

своему одиночеству.

Мне нравятся орхидеи не потому,

что они прекрасны,

а потому что они напоминают

мне о Прусте.

Мне нравится каждый твой жест и улыбка

не потому, что они твои,

а потому что они дарят пространству

новое измерение,

а время сбивают с толку,

так что оно забывает

в какую сторону ему идти.

И это умеешь делать только ты.

..И люди шли навстречу ветру в гору,

прощаясь с незаконченным сюжетом,

и оставляя прошлое внизу.

Их было много, может быть, десятки.

Им каждый шаг давался все труднее,

и глядя вверх, в разорванное небо,

они надежду обнажали, словно шпагу,

готовые к последнему сраженью

с невидимой судьбой,

с пустым пространством,

и с тем, чему названья не найти,

но что влечет, как гибельное пламя.

И осень все швыряла листья в лица,

и город, что раскинулся в долине,

устало погружался в темноту…

А наверху чернел валун сомненья —

усилия ребенка бы хватило,

чтобы вниз его толкнуть,

но спал ребенок,

слезинкою ладошку обжигая

Грустные "Любовники" Шагала

На меня смотрели со стены.

Почему так жизни в жизни мало,

И так много внутренней войны?

Доживем ли мы до просветленья?

Грустные любовники молчат.

Две души, уставшие от тренья

Времени о вечность по ночам.

Каждая маска — это маленькое предательство.

Человек, меняющий маски слишком часто,

себя убивает,

даже если целится в пустоту —

пустоты не бывает.

А маски — это всего лишь

художественное оформление

человеческого отчаяния.