Стихи разных лет - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Виктор Широков Александрович (Начало книги) #1

Широков Виктор Александрович Стихи разных лет

Виктор ШИРОКОВ

СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ

1974 - 2001

1974 год

Никогда не писал дневников: откровенности, что ли страшился или мнимости тех двойников, в чьем обличии вдруг бы явился.

Понимаю сейчас - избегал полуправды, неверного слова; тех зеркал, что округлей лекал корректируют облик былого.

И не раз в скоротечном письме признавался жене или другу в том, что всплыло мгновенно в уме, не накинув раздумья кольчугу.

А сейчас сожалею о том, что не вел заповедной тетради; может, прозы подвинулся б том...

Смысл - он есть иногда в маскараде.

И пройдясь повзрослевшей рукой по наивным смешным откровеньям, вдруг поймешь, что обязан строкой груде старого стихотворенья.

3.01.74

ИСТИННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ С ПОЭТОМ

Проснуться в 4 утра, засесть в промерзшей кухне строчить канцоны; созвать метафор Учредительный съезд, до дыр заносив армейские кальсоны.

Занозы рифм подарить бумаге, пускай потомок хирургится, не ведая, что от хохотовой тяги с тех же кальсон отлетели пуговицы.

А все потому, что засел писать о метафоре Маяковского и вдруг представил читающего пса - склеротичного профессора московского.

Выкатив глаза, заострив кадык, он вылизывает строчек паутину, вываливая утробный рык: дык... Далее продолжать противно.

Догадается ль проф, какие ассоциации роились по-весеннему в моей башке, пока я как какая-нибудь цаца устраивался покудахтать на стерильном горшке?!

Вернусь за любимый, локтями вмятины оставлю на крышке письменно-кухонного.

Застегнутый, бывало, строчил мятные стишки - сейчас выдаю ухарные.

Сижу, прикрыв животом стыд, голубеют дырявые флаги.

Три пуговицы - три сестры - треугольником подле написанной бумаги.

15.01.74

М.С.

Снежный саван к лицу непоседам.

Говорлив крематориев дым.

Я твоим оказался соседом, синим пламенем оба горим.

По пустынной и гулкой столице биллиардные катим шары, многоруки, умны и столицы, не пугаясь бессмертной игры.

А поскольку в заветной светелке карнавальные свечи горят, я останусь колючею елкой, ты примеришь рябины наряд.

9.02.74

НА ВЫСЫЛКУ А.И.СОЛЖЕНИЦЫНА

Печально над Пушкиным небо.

Опять фонари не горят.

И словно в бездонные недра ушел металлический взгляд.

Но скажешь ли, что безучастен сейчас он к стихии людской; вне споров, удач и несчастий навек вознесен над толпой?!

Затем ли все шире дорога к нему, и по ней мы идем, что скрыта живая тревога за этим обветренным лбом?!

В любую эпоху и эру поэт не страшится свинца.

К барьеру, к барьеру, к барьеру - доносчика и подлеца...

Пока не окончена дума, пока ещё тесно в груди...

И вечности черное дуло, как слава, ещё впереди!

17.02.74

Вот и приехал. И пришел к своим мечтам, к своим святыням. и нас не разлучить отныне...

А все же счастья не нашел.

Слиняли краски. Обветшал державный град, мой дом огромный.

И я бреду, опять бездомный.

Себя, как мальчика, мне жаль.

Ему хотелось так найти свое особенное слово.

Измучен немотою снова, назад не нахожу пути.

24.03.74

ЛИХОБОРСКОЕ ПОСЛАНИЕ Л.Ю. И Ко

Обиженно завидуя природе, рискнувшей выбрать лучшее из двух, ты мне не пишешь... В некотором роде ты прав, но в то же время сердцем глух.

Когда трава ночная величаво вдруг раскрывает легкие свои, едва ли это значит то, что мало пространства - мху, вниманья и любви четвероногих, спящих сном глубоким, размеренно цедящих СО/2...

Размолвки происходят ненароком, но так легко рассориться, едва задето мнимое достоинство натуры...

Я не впаду в деепричастный плен, но тотчас сообщу, что бабы - дуры, будь то Эвтерпа, Клио...Список лень продолжить. Отвечай, прислать ли книжку с автографом, мой пермский армянин, иль ты решил, что это будет слишком,

Синайская гора среди равнин?

Как там друзья? Кому гремят литавры?

Кого окутал скопческий туман?

Небось забыли? Думали, на лаврах почил... А то принял духовный сан

Загорской лавры?...Дорогие, дудки!

На Первомай примчаться к вам хочу.

Испить винца. Отведать жирной утки.

Затеплить несгоревшую свечу мечтаний наших... Отвечай скорее.

Боюсь молчанья с некоторых пор.

Все тянет в рифму подписать: кореец. ан как на грех коверкаю: Виктор.

13.04.74

Осталась на губах пыльца волшебного цветка Надежды...

Как странно! - я не ведал прежде подобной чуткости лица.

То явь была иль сон случайный?

Прикосновеньем потрясен, я убеждал себя вначале, что это был, конечно, сон.

Но тотчас вспомнил предсказанье, ту карточную ворожбу, атеистическим сознаньем испытывая к ней вражду.

Сбылось! - зачем я заставлял раскидывать по кругу карты?

Передо мной разверзся кратер, и я на облаке стоял.

И птицы свили хоровод, и миг столетьем обернулся, и съежился в минуту год, и невредимым я проснулся.

Сбежал с воздушного крыльца, на службу зашагал прилежно...

Печального цветка Надежды легко стирается пыльца.

21.04.74

Ты в городе, сосцами башен вскормившем каменных волчат.

Его звериный облик страшен: здесь много ходят и молчат.

Здесь свет неоновой рекламы мертвящим падает дождем; и ни одной Прекрасной Дамы здесь не отыщешь днем с огнем.

А ночью, в каменные норы загнав усталые тела, смердят священники и воры, благие выполнив дела.

И тень великого поэта, качнув кудрявой головой, напомнит лишний раз, что спета их песнь, что жизнь лишь сон пустой.

25.04.74

ИСПОРЧЕННЫЙ СОНЕТ

Не писал стихов сто лет.

Закрутила бытовщина.

Я ж глава семьи, мужчина; даром, что к тому ж поэт.

Пустяки слепить сонет.

Только что за чертовщина, лезет в рифму матерщина, золотого слова нет.

Много ль проку на бумаге без конца царапать знаки?

Их прочтет ли кто-нибудь?

Лишь завмаги нынче маги.

Саго поважнее саги.

В век ракет на колымаге хлопотен и долог путь.

17.06.74

Каждой фразе предшествует мысль, колыхнувшая стенки сосудов; и не может наш бедный рассудок предсказать неожиданный смысл нашей речи... Затем ли, что ей, неразомкнуто слившейся с духом, тяжко с телом, безгласным придурком, и тошнее - совсем без костей...

Каждой фразе предпослана тень наших славных и грешных деяний; и, наверно, из всех одеяний это самая верная сень.

Да святится союз и союз!

Фраз и личности. Слова и дела.

Нет ни звездному свету предела, ни бессонному шепоту муз!

8-14.07.74

Н.О.

Поздней ночью - к Ларисе! К Ларисе! - по размытому мартом снежку...

В слюдяном разварившемся рисе поскользнуться легко сапожку.

Поздней ночью по улице гулкой, где лишь ветер плечист и речист, страстотерпица тащит придурка, он прилип, как березовый лист.

Поздней ночью - как вымерли - в доме, только лифта гуляет кадык.

Сей летающий гроб похоронит - на минуту - последних живых.

Поздней ночью пришедших с игрою, разрушителей дивного сна.

Но Лариса простит и откроет, и плеснет на дорожку вина.

Поздней ночью, метро разрывая ледяное пространство тоски, два бездельника, два попугая тщатся мыслей слепить черепки.

Поздней ночью все души в полоску, их несходство наветов страшней.

И в Филях ты поправишь прическу, в Лихоборах я сброшу кашне...

На рассвете едва ли поверю в снежный обморок, в лунный вояж...

Неужели две сонных тетери поднимались на пятый этаж поздней ночью - к Ларисе, к Ларисе...

И в стандартные двери стуча каждый был друг от друга зависим, негодуя, смеясь и ворча.

И тяжелого неба десница вместе с шуйцей широкой земли не давали в темнице тесниться и к бессмертному свету влекли.

10.04. - 24.07.74

ИГРА "ПОЙМАЙ РЫБУ"

А.Ш.

Картонный аквариум полон воды и рыб в фантастических латах; и радость ребенка за эти труды совсем не ничтожная плата.

Махая подковкой - магнитным крючком, тащи за губищу Удачу; но что же по сердцу елозит смычком и душу терзает в придачу?!

Наверное, это азарта резьба, а, может, предчувствие фальши: бумажная долго ль протянет губа, а дальше, а дальше, а дальше?!

Не ты проиграла, не я обогнал в наиневозможном улове; и долго картонкой ребенок играл, и Море шумело в обнове.

Как веруют дети в удачу свою!

Но с удочкой сросся и ты бы, не зная, что завтра сметут чешую бумажной диковинной рыбы.

И выбросят в мусор смешной водоем, и больше ни разу не вспомнят, как глотку целительно жег йодобром, смыв накипь засиженных комнат.

У логики взрослых законы свои!

Но есть преотличное средство, добавив к рассудку немного любви, вернуться доверчиво в детство.

Вглядись же! Аквариум полон воды и рыб в фантастических латах; и радость ребенка за эти труды совсем не ничтожная плата.

21. - 30.07.74

Вдруг заболели уши у меня.

Я долго маялся, пока не догадался заткнуть их ватой. Целый день спокойно ходил один, лишь приглушенно слыша движенье жизни...Шорохи казались мне музыкой, шумы совсем исчезли.

Воздушные шары так опадают, когда шутник иголкой их проткнет.

Так вялая резина на ветру беззвучно парусит, напоминая о бренности... Но на верху блаженства я вдруг подумал: "Что если придется головоногим вкрадчивым моллюском всю жизнь прожить, мечтая лишь о пище, о сне да тишине... Затычки прочь я выбросил. Сверлом вонзилась боль, и тотчас же, голубушка, притихла.

Биенье жизни гулко захлестнуло меня своей упругой полнотой.

18.08.74

Чашечка кофе в кафе "Марс".

Жизнь на Голгофе не жизнь - фарс.

Хочешь, не хочешь - держи форс, выпятив мощный торс.

Круг повторяется - круг крут.

Крепче, седок, обхвати круп.

Помни, что подешевел креп, случай давно слеп.

В рифму сказал - получай балл.

Не угадал - покидай бал.

Скажут потом: "Человек был, не умерял пыл".

Чашечка кофе в кафе "Марс".

Жизнь для поэта порой - фарс.

Если всерьез, то - свивать трос весь из шипов роз.

2.09.74

ПЬЯНКИ НА ТАГАНКЕ

Ах, эти пьянки на Таганке

И эти споры двух Россий, где словно бледные поганки бутылки винные росли.

Какие здесь сверкали строки!

Шел стихопад. Стиховорот.

И если речь текла о Блоке, никто не доставал блокнот.

И как я встряхивал упрямо свой чубчик, ежели порой

Твардовского и Мандельштама стравить пытались меж собой.

( Поэты в том не виноваты, что на цитаты разодрав стихи живые - на канаты их шлют для утвержденья прав).

Не помню доводы лихие.

Однообразен был финал: меня очередной вития, не слушая, перебивал.

Опять бряцали именами, друзей и недругов громя.

Мне кажется сейчас - с тенями сражалась только тень моя.

Ее бесплотные усилья достойны слова лишь затем, что те же слабенькие крылья у антиподов вечных тем.

И если я пытаюсь снова тебя отстаивать, Мечта, то это значит - живо слово, каким освящены уста.

Затем порой и грязь месили, учили наизусть тома, чтоб осознать, что мы - Россия, что жизнь - История сама.

24.09.74

Без устали мотают люди истории большой клубок; и шар земной обмотан будет витками огненных дорог.

Но ты мне помнишься иначе, ещё не начат спор веков, и умеряет пыл горячий ладонь прозрачных родников.

И что-то папоротник шепчет доледниковое, свое; и ветер тихо гладит плечи, и птица без конца поет.

Я знаю: шум твоих заводов надолго пенье заглушил; и вместо небосвода сводов бетонных этот мир вкусил.

Крапиву жгучую бичуя, искоренив чертополох, не сразу человек почуял, что быт не этим дик и плох.

К чему преследовать огнями растений дикую орду?

Их выкорчевывать с корнями - себе отыскивать беду.

Стоят столбы - посланцы света, топорща мертвое литье; но если будет вся планета бетонной, что житье-бытье?

Пускай дома - дворцы, как в сказке.

Но если и репей исчез, и вместо горок - на салазках мы падаем по скатам рельс...

История - она пытлива.

Она рассудит: что и как.

Но ты живешь нетерпеливо, мой современник, маг бумаг.

Ты даже мельницы старинной крыло не хочешь сохранить, а что до свечки стеаринной, то предпочел вольфрама нить.

Тому нисколько не перечу.

Прогресс на то он и прогресс, но неужель на гуттаперчу бездумно мы сменяем лес?

Какой он - лиственный иль хвойный, с грибами или без грибов - но он живой. И с ним спокойней, чем в царстве каменных столбов.

Пока ещё на ветках шишки, и есть, где побродить пешком, и даже косолапый мишка нам не по Шишкину знаком...

Я все о том же: о природе, где все бездумней и тесней, а значит, в некотором роде о нашем с вами естестве.

Понятно, человек - не птица.

Он смеет. Строит. Царь и бог.

Он на деревьях не гнездится, а для зимовки жидок стог.

Но размышляя над итогом своих свершений и проказ, не нужно быть царем и богом, вот старшим братом - в самый раз.

Без устали мотают люди истории большой клубок; и шар земной обмотан будет витками огненных дорог.

Сложны не те уже задачи.

Пока не кончен счет веков, пусть нам умерит пыл горячий ладонь прозрачных родников.

30.09.74

ИЗ ЦИКЛА "ЧЕРНЫЕ СТИХИ"

Призываю немилость Господню.

Я хотел бы скорей умереть, чтоб не мучиться в этом Сегодня, захороненный Прошлым на треть.

Что мне нового Завтра разводы?

Нефтяное пятно на реке?

Если влажные черные своды будут бархатно льститься к руке.

И еловый распластанный ящик поплывет, как священный ковчег, чтоб питаться одним Настоящим, чтобы с Прошлым проститься навек!

8.12.74

ДВА СОНЕТА

Я барабаню рифмами давно.

Терзаю слух. Порою множу слухи.

И во Вселенной скромное окно я ковыряю, словно мальчик в ухе.

Рассеянно. Мечтая о кино.

О новом прапрадедовском треухе.

И тихо ткется жизни полотно.

Жужжит веретено подобно мухе.

Откуда я? Кто я? Да все равно беззубой обезумевшей старухе.

Вот нож взяла - обрезать нитку, но задумалась: "Что за жужжанье в ухе?"

Вот так я продлеваю жизнь мою.

А с виду - о забвении молю.

8.12.74

Мне холодно, хотя объемлет жар.

Так двуедин озноб. Зачем утроба страшится праха, не приемлет гроба, предпочитая Вечности угар.

Распорядилась мудрая природа, чтоб человек бездумно, как Икар, стремился к Солнцу; продолженья рода чтоб не стыдился, даже если стар.

Так вот она, хваленая Свобода!

Перед тобою - не алтарь, а - бар; и если у тебя священный дар, то выбирай забвенье для народа.

Но осторожно: сменится погода, и удостоят длинных узких нар.

8.12.74

Хочу заснуть, переборов озноб.

Мне жаль свой чистый и высокий лоб. что колотиться без толку о стенку!

Чтобы убрать Безвременья сугроб, бульдозер жалок, если сядет жлоб за руль, а мой собрат воспомнит Стеньку...

Хочу, чтобы пригоршнями, горстьми, не чувствуя себя в пиру гостьми, таскали холод времени ночного...

Тогда б гордился, что знаком с людьми, и сна не призывал бы, черт возьми!

И вывернул бы из-под сердца слово...

8.12.74

Как я ничтожен, жалкий шарлатан!

Ведь я, как все, хочу набить карман, и, намотав учености тюрбан, продать дороже песенный дурман!

8.12.74

Я не вымучиваю строки о самой всесоюзной стройке; мне ни к чему ночной кошмар некрофилических видений!

Ведь я - не гений, не Евгений, и ничего из откровений не напечатает Семар.

8.12.74

Больной Бессонницы поносом, ну, как я не остался с носом, когда торжественный вопрос пытался ухватить за нос?!

8.12.74

Сочинял. Вставал. Писал.

И опять в постель валился.

И заснул. Ну, как фискал мне под утро не приснился?!

9.12.74

НАОБОРОТНОЕ

Еду в троллейбусе.

Город - один бесконечный бессонный вокзал.

Всюду рекламы горят и торчат циферблаты: сверить спешите часы!

Мчится троллейбус по кругу, дорога - моделью вселенной, S, перевернутая горизонтально, змеится.

Может быть, SOS?

Мчатся троллейбусы, словно планеты вокруг догоревшего солнца.

Центростремительной силой в сиденье я вжат, а центробежною силой меня подмывает, как мячик, выскочить не на своей остановке и вспять повернуть...

Где он, вокзал, с которого в детство возможно вернуться?

Все циферблаты - безглазые мутные лица; стрелки, вращаясь назад, по тараканьи усаты.

Наоборотный язык так же не нов, он освоен неоном, в небо летят телеграммы бессонной Земли...

Я возвращаюсь домой с площади трех самых шумных вокзалов.

Пусто в подъезде.

Ящик почтовый раскрыт, дверка свисает языком запыхавшейся гончей.

Лестница тянет к звонку.

Тараторит с женой телевизор.

Чай разогрет.

На столе ждет завершенья письмо...

15.12.74

1975 год

ПЫЛЬНАЯ БАЛЛАДА

Молчу. Один. Перед листом бумаги как будто перед совестью своей ответ держу. И не меняю флаги.

И белый - не взовьется, хоть убей!

Не сдамся ни тоске, ни скуке, ни позору быть притчей во языцех земляков...

Я из родной избы повымел столько сору, что пыль набилась в легкие стихов.

Я так восторженно орал мальчишкой песни, бездумно гирями бумажными играл; звал стихопад; потом стихообвал чуть не прибили тем исход чудесней.

Мне - 30. Волос хоть и поредел, но нет тонзуры. Голос мой не жидок.

И столько впереди серьезных дел, и столько не раздаренных улыбок!

Мне тесен ворот истин прописных, и ногу жмет башмак знакомых улиц; и я спешу на поиски весны, и не хочу, чтоб мы с ней разминулись.

Весна, весна! Скудеет государство без золотого таинства любви; и если на бегу ты обознался - одну весну на выручку зови.

Пыль на зубах скрипит, и скряга-случай боится медный фартинг золотить; и ветреная туча рвет солнца не раскрученную нить.

В глазах темнеет. Липовую оголь, весна, зеленой влагою насыть!

Русь-тройка, как тебе молился Гоголь!

Нельзя, родившись здесь, Отчизну разлюбить!

Я сетовал на городишко свой, на то, что с каждым днем друзей теряю; что сам не свой, когда одни и те же бредни повторяю.

Бегом отсюда, больше - ни ногой - твержу себе, и в отпуск - рвусь обратно...

И понимаю: нет, я - не чужой, и кислотой разлук не вытравить родимые мне пятна.

Мой город, сохрани мой легкий след - не мраморной доской - вниманием к лит. смене; дай побарахтаться в газетной пене, и раз в десяток лет здесь вырастет поэт...

Привет, привет! Отхаркивая пыль, сбегаю к Каме по натруженным ступеням.

Как хорошо, что я не стал степенней; и как река, не утихает пыл!..

Катись, река! Далеко-далеко.

Впадай, как в сердце, в яростное море.

И мне б хотелось песенной строкой до сердца дотянуться вскоре.

Мне - 30 лет. Растет моя семья.

Еще не написал я главную из книжек, не побывал в Нью-Йорке и в Париже, но позади студенчества скамья.

Мой город, верь, я пронесу твои обветренные пыльные штандарты и - враг стандарта - на безликих картах я нанесу оазисы любви.

Прощай, прощай! Пусть долго не увижу но ты - как брат, с тобой в боренье я живу, чтоб воплотить мечтанья; ты мне ближе, чем то, что окружает наяву.

Моя страна, шестая часть земли, я не боюсь в признанье повториться: ты голосу Провинции внемли, провидцы происходят из провинций!

Коров рязанских льется молоко и пермские работают заводы.

Моя любовь лишь часть твоей заботы, твоей реке струиться далеко.

И если я песчинкою мелькну во временном круговороте, спасибо материнскому окну, где первый луч согрел и озаботил.

Спасибо первым ласкам, синякам, спасибо нескончаемым ушибам, врагам спасибо, а моим друзьям воистину несчетное спасибо!

7-8.01.75

МИФИЧЕСКИЕ ВРЕМЕНА

В долине Тигра и Евфрата земля раздорами чревата.

Здесь часто брат ходил на брата опустошительной войной.

Сегодня вдумчивый историк поведает, как храбр и стоек был каждый; как безмерно горек был путь ... Конечно, в мир иной!

В долине Тигра и Евфрата земля находками богата: монеты, бусы из агата, щиты, сосуды, письмена, гробницы, женские гребенки, мечи, игрушки для ребенка - сработаны искусно, тонко в мифические времена.

В долине Тигра и Евфрата земля ничуть не виновата в том, что и нынче брат на брата нередко искоса глядит.

А так, как каждый храбр и стоек; и легче разрушать, чем строить, вполне возможно, что историк через столетье разъяснит:

в долине Тигра и Евфрата земля находками богата: монеты, диск от автомата, противогаз, бутыль вина, транзистор, женская гребенка, часы, игрушки для ребенка, засвеченная фотопленка - мифические времена!

12.01.75

Признаюсь вам - я долго был рабом...

О нет, я не ворочал камня глыбы и не носил цепей, не бился лбом, как поначалу вы решить могли бы.

Я не знавал капризов госпожи и не был пленником одной известной страсти, что заставляет поступать в пажи и стариков сплошной козырной масти.

Раб вдохновенья, я десяток лет гордился этой сказочной судьбою, но как-то понял, что заслуги нет в словах, не продиктованных собою

Дарованное свыше - не позор, но мне сейчас куда дороже стала способность отличать от соли сор, в руде заметить крапинки металла.

И я жалею, что не испытал всех потрясений сумрачного быта, чтобы воскликнуть: "Гляньте, кем я стал!

А кем я был?.. Все мной самим добыто!"

20.04.75

Я наблюдать за дочерью люблю: вот моет кукол; вот к столу присела; вот парус нацепила кораблю и в таз с водой его пустила смело.

Пусть хлещут брызги. Вытерла. Опять взялась за кукол. Стала наряжаться.

О Боже, если хлопотунья в 5, то что же будет в 10 или в 20?!

Себе спокойной жизни не сулю.

Судьба не стелет мягкие паласы.

И с каждым днем тревожнее ловлю в её лице знакомые гримасы.

Так хмурит брови в ярости жена.

Так сам я иногда сжимаю губы. перемешал же как-то Сатана все наши выраженья и причуды.

Я проклинаю дьявольскую смесь характеров...Но жизнь летучей дыма...

Аукнут: "Где ты? Жив ли?"

"Вот я - здесь!" - отвечу взглядом дочери любимой.

20.04.75

Как лес не мыслится без эха и радуга - без вешних гроз, так и в припадке бурном смеха нет разрешенья кроме слез.

И глядя, как дитя родное безвольно корчится у ног, опротестуешь все земное и то, что сам ты - полубог.

Но сдаться не спеши, невесел, мол, ты бессилен, как кизил - блюдет природа равновесье душевных и телесных сил.

И тот же самый человечек, дай срок, вберет в себя миры, когда не будет покалечен разладом внутренней игры.

17.08.75

ВЫБОР

А.Ш.

Напрасно женщине служить ты будешь, став постылым.

Любви притворной крест носить ей явно не по силам.

И чашку трудно удержать, когда устали руки её несчетно вытирать в бесплодном рвенье муки.

Ты приноси вино и фарш, дивя хозяйской прытью, но будет прорываться фальшь в прорехи общежитья.

И как-то, слыша за спиной глухой усталый голос, ты вдруг поймешь, что ты - чужой, что чашка раскололась.

Что собирать на центр стола её осколки тщетно; что трещина давно была, продляясь незаметно.

Что прочным клеем ПВА не все соединимо; что ты ли прав, она ль права все мнимо, мелко, мимо...

И выбор, право, не велик каким путем расстаться: расстались вы в далекий миг, не стоит вновь стараться...

17.08.75

АВТОПОРТРЕТ

Мне - 30 лет.

Родился в победоносном 1945-м, ни разу в жизни не видел родного (живого) отца и до 25-ти не подозревал об его существовании.

Лгу - иногда бывали предчувствия.

Окончил среднюю школу № 43, пермский медицинский институт, половину спецординатуры, служил врачом в/ч 75624, затем закончил оставшуюся часть ординатуры и - одновременно - первый курс Литинститута.

Днем работал глазным хирургом и писал по ночам стихи.

Сколько их рождалось и умирало в сознании не исчислить, на бумагу занесены несомненно худшие.

Чаще рифмовал на ходу, без клочка бумаги и огрызка карандаша под рукой.

Жил в Перми, Тбилиси, Чебоксарах, Таллинне

(в последних трех не подолгу - зато по долгу), в Москве.

Женат с 22-х лет, счастлив в браке, дочь - ровесница моего заочного литературного образования - появилась ровно через 3 месяца после моего очередного дня рождения.

Не знаю, совпадают ли наши группы крови

(увы, знаю, они не совпадают), как идентично это мистическое число 19, но мне хотелось, чтобы совпали наши духовные группы, и я смог бы передать ей со временем хотя бы частицу так называемого "жизненного и духовного" опыта.

Некоторым друзьям я казался воплощением честолюбивого Трудолюбия и Разума, себе же представляюсь лентяем и недотепой.

Люблю книги, хотя с каждым годом читаю все меньше, глубже ли - другой вопрос, на который трудно ответить.

Люблю жену, дочь, покойную бабку Василису Матвеевну, несколько отчужденно люблю мать, чту и жалею отца, которого и сейчас (про себя) не могу называть отчимом.

Не мыслю себя вне литературы

(стихи, переводы, рецензии, дай Бог, когда-нибудь проза), хотя если что и удалось в этой жизни - это исцеление от физической слепоты

200-т больных катарактой, когда занимался хирургией.

Вряд ли помогу кому-то прозреть духовно

( а хотелось бы, честно признаюсь).

Помню и повторяю: "Врачу, исцелися сам!"

Надеюсь прожить долго и счастливо

(т.е. испытав в полной мере душевную и жизненную чересполосицу, которая столь необходима для полнокровного творчества, но труднопереносима каждым из нас).

Обретал и терял друзей, лучший друг - Анна, мое живое ненаписанное стихотворение, мое сердце, моя совесть...

Каждодневно учусь у неё бескорыстию и терпению, честности и справедливости...

Я, вроде, ничего не написал о своей эпохе, людях нашего времени

( "макси" или "мини", "дудочки" или "клеш"), соседях по коммунальной квартире, мечтах и разочарованиях, весе и росте, форме ушей, очках и ботинках, любимой "полевой" сумке и содержимом карманов, но мои современники без труда дорисуют портрет обычного человека второй половины ХХ века и подивятся, насколько он неотличим от них самих.

Всякие несхожести и несообразности будут отметены.

Другими, возможно, будут цифры, имена и даты, останется нетленной голая человеческая суть, которую и призван выразить автопортрет.

13.12.75

1976 год

Швейцар считает серебро, ладони тусклым звоном грея.

"Мол, не дождаться брадобрея", - помаргивает мне хитро.

Неужто в мире все старо, как эта жалкая ливрея?!

Цифирью лязгает табло, один из компонентов стресса.

Нет никакого интереса глазеть на пыльное стекло.

Неужто неизбежно зло и даже - двигатель прогресса?!

Конечно, можно возрыдать о том, что Русь сгубила бритва; и новомодная молитва, быть может, попадет в печать

(сулит такую благодать умов редакторских ловитва).

Но я "как все". И дам "на чай" кусочек лунного металла.

В словах порою проку мало.

"Привет, товарищ! Не скучай!"

А то, что сердце умолчало, мелькнет во взгляде невзначай.

28.05.76

Из цикла "ЧЕРНЫЕ СТИХИ"

И я мечтал о невозможном, и мне хотелось в вихре лет оставить ясный и тревожный, и празднично-веселый след.

Но шли года, и жизнь тянулась, как вол в грузнеющем ярме; когда на миг душа очнулась - сидел я по уши в дерьме.

И чем сильней ко свету рвался, тем глубже увязал в грязи; капкан испытанный попался: теперь лежи и кал грызи.

Повсюду фальшь; везде трясина; и нет спасения во мгле; я не оставлю даже сына на этой воющей Земле.

Ну что ж, я в мир пришел, безродный; изгоем жил и в срок уйду, чтоб утолить позыв голодный

Земли в горячечном бреду.

В последних судорогах оба познаем мировой озноб меня родившая утроба и безотказный вечный гроб.

Когда придет пора держать ответ перед судом собравшихся пророков, спасения не жду; прощенья нет вместилищу столь мерзостных пороков.

Я лгал и крал, блудил и убивал, не почитал святых и лицемерил; все сущее бесовской меркой мерил, и мне заказан райский сеновал.

Все перечислю смертные грехи; введенный в искушение большое, вдруг вспомню : есть с в я т о е за душою - про черный день есть черные стихи.

Я в них свой век ничуть не очернил, лишь все цвета расставил по заслугам; и Бог простит за это фальшь и ругань и выдаст в ад мне скляночку чернил.

Чтоб изредка средь смрада и огня в какой-нибудь землянке под Зарайском вдруг рифма вырывалась из меня о чем-то чистом, неземном и райском.

20.06.76

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Проснуться. Выглянуть в окно: куда как голо.

Все позади, в д а в н ы м - д а в н о, семья и школа.

Безлюдны пермские дворы перед рассветом.

Природы скудные дары разрыты ветром.

И ты сегодня одинок.

Продут. Продулся.

Но все-таки не сбили с ног.

Ты встал. Обулся.

Привычно к выходу идешь, находишь в ы х о д.

Уже больших удач не ждешь, тем паче выгод.

Ты мужество растишь в себе не подчиняться течению, слепой судьбе, чинам и святцам.

И тем тяжеле взгляд н а з а д, набрякли веки.

Ты ничего не знаешь, брат, о человеке,

который на тебя глядит из тьмы былого.

Он ничего не говорит.

Молчит. Ни слова.

А ты забрался за а л т а р ь, ценя искусство.

Но в этом тайны н е т как встарь; и всюду пусто.

На подоконнике торчит цветок алоэ.

Он вроде бы довольства щит и страж покоя.

Самоуверенный цветок.

Что ж я набычен7..

Да он посажен в чугунок.

Тем необычен.

И этот маленький штришок меня забросил куда-то в детство...Словно шок.

Мне снова 8.

Гудит огонь. Искрит ... Лови...

Открыта печка.

И замирает от любви мое сердечко.

Как искры, жгутся в кулаке цветные стекла.

А мама варит в чугунке картошку, свеклу.

Так вот с чем связан ты, дружок!

Узлы тугие.

Как долговечен чугунок!

А мы какие?

Кто бы думал, что чреваты обнаженностью своей возвращение в пенаты, пересмотр былых идей?!

Ничего не изменилось: тот же дом и тот же сад, но терзает вашу милость каталог былых досад.

Просыпаешься от страха, что мешал своей судьбе; снова ощущенье краха, оттого не по себе.

Вспоминаешь поминутно, как ты что-то упустил; и опять на сердце смутно, словно не хватило сил.

Но зато на старом месте ярче прежние мечты; ты опять с друзьями вместе новые торишь мосты.

Что ж, в таком противоборстве утешителен итог: крепнут воля и упорство, исчезает гонорок.

Над самим собой смеяться приучаешься слегка и не думаешь бояться, что валяешь дурака.

Любимая! Я всякий раз тебя уверить не умею, что женщина пленяет нас незащищенностью своею, что все мужчины испокон защитники и рудознатцы, что слишком мало значит сон, раз в нем с тобой не повстречаться.

А ты спокойна и горда, ты не нуждаешься в опеке, и бешеных страстей орда смешна тебе в двадцатом веке.

Ты говоришь: "Иди, проспись!

Защитник тоже мне нашелся.

И не ходи вокруг, как лис.

На мне свет клином не сошелся.

Ищи себе других подруг охочих до мужской заботы.

А я уж как-нибудь...без рук...

И вообще оставим счеты".

Но это все - слова, слова...

А не уйти от женской доли.

И вижу я, как ты слаба, моей сопротивляясь воле.

Как смотришь, веря и любя, готова подчиниться ласке, забыть, перебороть себя...

Но это все не для огласки.

13.08.76

Пермь

Московского разлива "Саперави" грузину не в диковинку, а я им запиваю вымыслы о славе и прелестях земного бытия.

Сухой восторг покалывает десны, коронок поскрежетывает сталь...

Мечтать о счастье никогда не поздно, а пропитого никогда не жаль.

2.09.76

Улан несет свои мудэ через тайгу в Улан-Удэ.

Не сибиряк, а сибарит, в седле, как в кресле, он сидит.

Ах, если б ведал братец Жан про состоянье каторжан, то он не крался б, как пират, к безвестным дочерям бурят и много б раньше расплескал излишек сил на спины скал...

30.09.76

Улан-Удэ

КЯХТИНСКИЙ ТРАКТ

Пески заметают мои следы от Кяхты к Улан-Удэ.

"П - и - т - ь!" - они просят. Воды, воды! - их золотой орде.

Они засыпали сотни рек, выпили тьму озер; а тут идет себе человек, его не догнать позор.

Дорога шевелится. Поперек бегут песчаные змейки.

Все норовят прошмыгнуть между ног.

Ловить их руками не смейте.

Не слышен юркой песчанки укус; был человек и нету.

Лишь у дороги вырастет куст, сил наберется к лету.

Меня легко обогнал бензовоз, гремя обрывком цепи.

А я неподвижен, я словно прирос к неласковой этой степи.

Сквозь целую вечность дошел до скалы, одетой в лишайник и мох.

Гляжу: надо мною парят орлы, и сам я парень не плох.

Если не сдался горючим пескам, столько миль отшагал, что ступни, как влитые, пристали к носкам.

Гипсовым каждый стал.

В угол поставишь - не упадут три ночи и три дня.

И только тогда победит уют, когда добавить огня.

Чтобы от печки березовый жар заново переродил, выпей черемуховый отвар и набирайся сил.

Уже позади Ново-Селенгинск.

Отстал Гусиноозерск.

И снова кругом песчинок писк и бесконечный порск.

Снова сопки готовят сеть, боясь ненароком спугнуть.

Ты начинаешь для смелости петь, продолжая свой путь.

Здесь двести и триста лет назад не уцелеть одному.

Осмеливался лишь конный отряд идти из страны в страну.

Здесь чаеторговля давно велась.

Здесь гнали отары овец.

Здесь крепла русских с монголами связь, с китайцами, наконец.

Намного позже Суэцкий канал

Запад связал и Восток;

И мощным деревом сразу стал нового века росток.

Но Кяхтинский тракт не утратил друзей в эпоху великих событий.

Работает неповторимый музей, без выходных открытый.

Лет через тридцать мне бы взглянуть на эту бурятскую степь и повторить восторженный путь, не уставая петь.

4-17.10.76.

Кяхта - Улан-Удэ

1977 год

Сегодня сердце каждого честного человека - счетчик Гейгера.

20.08.77

ПОЛЕМИЧЕСКОЕ

Барокко - не порок.

И я не вижу прока отстаивать порой в поэзии барокко.

Но кое-кто не раз с гримасой ортодокса твердил, что хлебный квас питательнее морса.

Усматривал резон в спасительной рацее, мол, вреден нам озон латинского лицея.

Мол, за народ болит ретивое, и косо следил: кто индивид патлатый? Что за космы?

Рычал: "Космополит!"

А клички нет страшнее.

Когда подобный тип, как с ним сидеть в траншее?!

Уж космос покорен, а все его корежит...

Явись к нему Харон, он и его - по роже.

"Откель и кто таков?

Сомнительное имя.

Средь здешних мужиков не встретилось доныне".

Не буду докучать сопоставленьем стилей.

К чему права качать!

Меня-то окрестили.

20.08.77

Чего мне хочется, друзья?

Совсем не воли и покоя.

Мне чувство ведомо другое, хоть вслух кричать о нем нельзя.

Лишь изредка, наедине с самим собой в укромном месте задумываюсь я о чести поэтом быть в родной стране.

И кочевая жизнь моя вдруг предстает случайным благом, а зла ком непременно злаком, и в том значенье вижу я.

Нам должно сдвинуть тарантас, застрявший в редкостном болоте...

Нажмем-ка по своей охоте, авось да вывезет Пегас!..

21.08.77

1978 год

Переполненный автобус мчит по скользкой колее; и Земля скрипит, как глобус, на ракетном острие.

Примостившись на подножке я с другими вместе мчу.

В запотевшее окошко что-то высмотреть хочу.

Эх, поездить бы беспечно, на сиденье развалясь, чтобы стекла бесконечно не захлестывала грязь.

Но по-прежнему автобус мчит по скользкой колее; и Земля скрипит, как глобус, на ракетном острие.

3.01.78.

В ОЧЕРЕДИ

Город мой, моя столица, мишурой своей маня, многорука и столица, спросит как-нибудь меня:

"Сыт ли песенной отравой?

Как проводишь жизнь свою?!"

В очереди не за славой, за сосисками стою.

31.03.78

О, леденящий душу звук!

Чем это вызвано - ветрами или касаньем чьих-то рук - стекла позвякиванье в раме?..

Во сне, с метелью заодно, с усмешкой каверзно-дремотной

Ночь плющит безразмерный нос, словно пенсне, придвинув окна.

З1.03.78

1979 год

ЛУГ

На лугу - Шереметьевки близ - я внезапно подумал о сыне...

Здесь сосняк молодой и осинник, как подростки, стыдясь, обнялись.

Я представил, как рядом идет, как он лезет бездумно в болото; и ещё несказанное что-то потянуло вперед и вперед.

Я увидел шеренги могил, расположенных друг против друга.

Среди этого адского круга я один о спасенье молил.

Я увидел провалы глазниц, что распяты на ржавых прицелах.

Кто задумался, есть ли мицелий у людских бесконечных гробниц?!

Кто, впадая в воинственный раж, за гробами шел, как за грибами?

Шевелил я беззвучно губами:

"Неужели сын тоже мираж?!"

Оглядевшись, я понял: кругом не могил чернота, а окопы.

И опять неподвластное что-то подтолкнуло - скорее пойдем...

Солнце выше. Пора и домой.

Да грибов не прибавилось в сумке.

...Тридцать лет, как единые сутки, размотались. Клубок непростой.

Я заметил: окопы одни поровнее и глубже...Напротив - поразмытей... Наверно, полроты в обороне стояло в те дни.

А враги, представляю, все прут.

Блиц-пехота; а может, и танки.

...А сейчас тут маслята растут, сыроежки, но больше поганки.

20.07.79

ХРУСТ

Памяти В.Г.

Наверное, был безутешен вписавший в новейший завет о том, что бывает повешен на нерве спинальном поэт.

Не знаю, насколько по-русски себе уготовить венец, но близких своих перегрузки сломали немало сердец.

Так в зале хрустальная люстра нужна, чтобы ярко светить; и часто сжигает искусство людей как вольфрамову нить.

Пиши ж посветлей, полуночник!

Спеши осветить пол-Земли...

Лишь хрустнет впотьмах позвоночник, когда достают из петли.

27.07.79

Л.В.

Вышел я в поле однажды розовощеким юнцом, а возвращаюсь - от жажды пыльным серя лицом.

Плоть ли моя возопила, дух ли неслышно пропел:

"Где она, тайная сила?

Равновеликий удел?"

Что от Земли и от Неба требуешь: "Благослови!.."

Черного-черного хлеба.

Светлой-пресветлой любви.

28.08.79

1980 год

К душе моей, охваченной страданьем ночной тревоги и дневной тоски, приходит пониманье с опозданьем,

(хотя слова бегут вперегонки), что звездная распахнутая карта и времени бурливая река давным-давно направили в фарватер характер и следят издалека; что, зная нахождение порогов и рассчитав заране звездопад, взыскуют подведения итогов и никогда не приведут назад.

17.01.80

Возвратился. На час залетел в город детства, в родные пенаты.

Наконец-то его разглядел.

Отрешился от прежних понятий.

Шпиль собора совсем обветшал.

Краски зданий вконец отлиняли.

Только воздух, которым дышал...

Только необозримые дали...

19.07.80

НОЧНАЯ РАДУГА

Хочу я вчувствоваться в мысль, чтобы - бессмертная - она собой связала глубь и высь, мне - смертному - во всем верна.

Ночная радуга, гори!

Соединяй игрой огня край догорающей зари со светозарной кромкой дня.

Искрящей мысли светопад по указующей кривой соединяет невпопад два полушария порой.

1974 - 19..7.80

НА БЕГУ

Было холодно. Я без пальто поспешал вдоль чугунной ограды; да и что изменяет порядок, если жизнь словно цирк-шапито сквозняку изначально подвластна

( рвется запросто жесткий брезент!), это в юности - приз и презент; тряска - чем не лекарство и ласка.

Было холодно не оттого, что бежал одинокий и сирый - дух боялся словесных усилий непременно представить его в виде куце подстриженных строчек, перевязанных бантиком рифм...

Пусть браним мы себя и корим, но ещё неприглядней подстрочник...

И в ознобе тревоги слепой я пиджак запахнул поплотнее.

Продолжайся и длись эпопея.

Если певчий, то мерзни и пой!

12.05.74 - 19.07.80

ЗИМНЕЕ

От тех ли судеб, от других ли - мгновенно я заново слеп - от новорожденной Юдифи, зовущей кровавый рассвет.

Прииди в мое государство - молю - и повергни стопой...

Ты скажешь: "Забрал бы ты дар свой! ведь мы же простились с тобой.

Взгляни, как повсюду метели изъяны земли замели...

И только ночные мотели чернеют ещё изнутри".

15.10.80

Не скрипи ты про скрипичные ключи.

Подыши-ка лучше запахом мочи городской, с пивною пеною, ночной, где асфальт переливается парчой...

Демон, Бог ли, но уже не человек - за прилавок ты протягиваешь чек, чтоб подобием Кастальского ключа вдохновиться, снова нервы горяча.

Завтра вновь на службу, снова надо лгать.

Так и жизнь пройдет, всего-то недолга...

15.10.80

1981 год

ПЕРЛ

Труд копиистов не в почете.

Пусть он неистов и упрям.

Но в рам ракушьей позолоте нет места блеклым именам разжиживших юдоль Далилы, размноживших глаза святых, как будто рамой отдалили сон мертвых ото сна живых.

Другое дело - толкователь, интерпретатор вещих снов, поэт, ученый иль ваятель: пусть стар сюжет, да выбор нов!

Иной подход. Иная мета.

Как будто выхвачен из мглы изгиб старинного сюжета сквозь современности углы.

Прожектор времени всевидящ, но что - как новый полимер ты синтезироваться выйдешь, перл - в век могучей НТР?

1975-19.07.81

ОТКАЗ

Отказываюсь! Больше встреч не будет... Продолжай свободно игру бровей, ресниц и плеч...

Живи, с кем хочешь, как угодно.

Лети по улицам, кося надменно шаловливым глазом, как расшалившийся рысак, узду сорвавший с коновязи.

Пусть солнце в выцветшем зрачке, как в тусклом зеркале играет...

И - обожгись на новичке, который сразу оседлает.

19.07.81

УЗОР

Ф.И.

Причудливый узор камней на побережье.

Смотри, смотри в упор, протри очки, приезжий!

Здесь моря витражи колышет ветер странствий.

Не так ли наша жизнь пестра в непостоянстве?

Не так ли каждый час дробит, шлифует душу, как море без прикрас обгладывает сушу?

Швыряя голыши, гремя о гальку галькой, волна взбежать спешит на каждый холмик жаркий.

Бессмысленный напор, но им и создается причудливый узор, хранящий с жизнью сходство.

Вмешаться не берись, верь в предопределенье.

Не блажь и не каприз - прилив, отлив...Сцепленье

раскрученных планет.

Космические всплески.

Непознанный секрет механики вселенской.

Но внятен стал прибой с его прибрежной пеной, как разговор с собой о чем-то сокровенном.

Глухой и ровный шум невидимых насосов.

Ответный рокот дум на множество вопросов.

А если будет смыт узор шальной волною, тем очевидней смысл в согласье быть с судьбою.

6.08.81

Гульрипши

ВИД С МОРЯ

Гульрипши...К названию прислушиваюсь...Соловей как будто вьет стальною нитью соло.

И, крыльями махая, из ветвей летит стремглав трепещущее слово.

На солнце зеленеет моря гладь и переходит в синь у горизонта.

Как хорошо подальше заплывать и вглядываться в берег зорко!

Садов густая зелень и лесов окутывает мантиею горы.

Немного в жизни сладостных часов, когда с самим собою не в раздоре.

Белеет слева зданьями Сухум, вдоль моря выгнутый, как половинка лука.

Стреляй в меня, не целясь, наобум, приятельница давняя, разлука!

Я столько раз прощался и страдал, влюбленный в города, как в женщин.

И драгоценных слов металл бросал в года, как в воду, боль уменьшив.

Сейчас совсем другой исход, мне ясен поворот событий.

Я верю: будет новый год лететь по заданной орбите.

И я ещё не раз с женой и с дочерью сюда приеду...

И будет черноморский зной над грустью праздновать победу!

Веселый, загорелый и худой, кивая головой непоседелой, я встречусь с черноморскою водой и обниму её умело.

Плыви, плыви! Смывай печалей груз.

Над опасеньями своими смейся.

Здесь чувств и мыслей сладостный союз ещё не раз затронет сердце.

Еще я съезжу и в Зугдиди, и в Батум, в Тбилиси, может, напоследок...

Куда влечет свободный ум, как завещал вольнолюбивый предок.

И трепетная флейта Гюль-муллы, когда-то тешившая персиянок; и моря изумрудные валы ещё не раз разбудят спозаранок.

А позже, проследив по карте след метаний, поисков и странствий, пусть кто-нибудь вздохнет: "Ведь был же белый свет хорош в своем непостоянстве!"

А вечером гуляет молодежь и, плечи загорело обнаживши, вдруг повторит сквозь хохот и галдеж:

"Гульрипши!"

За это и люблю тебя, страна, и потому несет стальная птица туда, где черноморская волна о берег не устанет биться.

Я этот шум подслушал и несу как в сердце шорох крови...

Наверное, вступил я полосу незатухающей любови.

Не прекращайся, яростный прибой!

Не бойся о скалу разбиться!

Как нужен спор с судьбою, и с собой, и с равнодушьем очевидца!

Преодолеть разноречивость сред и выстоять, и настоять на праве самим собою быть на склоне лет и не бездельником в державе.

Запомнится не местное вино, а - речи, где одна сквозит забота о мире...Единение одно людей братает - их работа.

И пусть запомнит на прощанье взгляд не только рыночные фрески, не только море и соседний сад, но взгляд ответный, радостный и резкий.

9.08.81

Гульрипши

ТЕАТР

Вот и я узнал, как видно, цену благородству, дружбе и любви...

Что ж, давай, закончим эту сцену, жизнь моя, скорей антракт зови!

В том антракте - перестук бутылок, бутерброды, гомон, женский смех...

Самому себе смотрю в затылок, он, увы, такой же, как у всех.

Очередь покорно разойдется, чтоб опять вглядеться в новый акт, веря: побеждает благородство; понимая: всюду важен такт.

Почему же, веря в провиденье, мы в быту не ищем красоты, разрушая хрупкие виденья в жизнь не воплотившейся мечты?

3.09.81

РАБОТА

Перепачканы руки в чернилах, я фломастер опять заправлял...

И юлит, как в ладонях обмылок, мысль, что вот он - бесславный финал.

Но подул ветерок из фрамуги, и подумалось: "Жизнь хороша!

Что ж, работа пусть пачкает руки, оставалась бы чистой душа..."

3.09.81

Я от бабушки слышал:" Говеть ещё надо, а ты - разговелся..."

Мне казалось: всем надо гореть, чтобы ярче рассвет разгорелся.

Атеист, отрицал я посты:

"Эка невидаль - голод не тетка!"

А у бабушки речи просты, не прикажет, а выскажет кротко:

"Мол, ты Бога, милок, не гневи.

Чай крещеный и причащенный...

Надо верить и жить по любви, чтобы умер, всем миром прощеный".

Вижу нынче: разъевшийся люд жаждет голода, чтоб исцелиться.

Вижу, как под заборами пьют, искажая гримасами лица.

Неужели никто не сказал им, что надо за совесть работать, что бессонный подземный вокзал соберет с них подушную подать?!

А вот бабушка так далеко, ей осталось - молчать да поститься...

Я б спустился - но так глубоко, хорошо хоть досталось проститься.

3.09.81

Очень часто меня обижали.

И при том - ни за что, ни про что.

Я бы все позанес на скрижали, только вряд ли кто это прочтет.

Все обиды мои - обыденка.

Так - заноза, осиный укус.

Хватит строить большого ребенка.

Выбрал гуж, так держись и не трусь.

Перемелется жизнь. Разойдется.

Пролетит через сито годов.

И обиды считать не придется - то-то взвоешь - во веки веков.

4.09.81

Благословлю врага!

Пусть хлещет против правил, но - песнь мне дорога, он петь меня заставил.

Он изрыгнул хулу времен палеолита, а я пою хвалу ему за жизнь гоплита.

За то, что не дает расслабиться, забыться; за то, что каждый год приходится с ним биться.

Пусть я не победил, но и - непобежденный...

За тренировку сил врагу - привет соленый!

3.10.81

БРАТ

В электричке, летящей в Загорск, я раскрыл припасенную книжку; и увлекся виденьями мозг, хоть постукивал поезд с одышкой.

И уже заоконный пейзаж перестал отвлекать мои взоры, пересел я в другой экипаж, пересек временные просторы.

Я Случевского перечитал; обнаружил нежданное сходство и сродство наших душ идеал, опечаленный темой сиротства.

Веком старше, неназванный брат, был он так же строптив и раздвоен, видел ад, ненавидел разврат, но не воин был, так же не воин.

Лишь с бумагою наедине он бывал иногда откровенен, и вещал о всемирной вине, и душою вставал на колени.

Бился лбом, поднимался угрюм, правде вновь отдавался всецело; хоть шаманил порой наобум, но пытался найти панацею.

Верил он в воскресенье души, верил истово в жизнь после смерти; а стихи его впрямь хороши, почитайте и сами проверьте.

7.10.81

ЮРОДИВЫЙ

Когда юродивый бормочет вам непонятные слова, он тоже высказаться хочет, болит дурная голова.

Кипит святое вдохновенье, бурлит ручей больных речей; но всем дурное откровенье, как прицепившийся репей.

Когда же дурня увенчает пророческим венком молва, толпа с восторгом повторяет все непонятные слова.

И в них находит откровенье, и будущее зрит в речах, и даже тенью подозренья не осквернит огонь в очах.

А через день опять готова кричать привычное: "Ату!"

Другое царственное слово влечет столикую толпу.

И вот уже пророк развенчан судьбы безжалостной рукой, и только шутовской бубенчик звенит насмешкой день-деньской.

19.10.81

СТИХИ О СЫНЕ

Сон-сын, сын-сон, ветром ночи принесен, темной мысли в унисон колыбельный звон.

Сын-сон, сон-сын, я с тобою не один; среди жизненных руин мой ночной рубин.

Сон-сын, сын-сон, именем не наречен, тихо спи во мгле времен, смерти обречен.

Сын-сон, сон-сын, нежно плачет клавесин; грозди пламенных рябин между злых осин.

Я до смерти обречен слышать с четырех сторон сумасшедший перезвон: сон-сын, сын-сон!

27.10.81

Я Бог-отец, мой сын убит, и где могила неизвестно.

И мать безвинная скорбит, и пленный дух взывает к мести.

Какие мерзкие скоты!

Кругом Содом, кругом Гоморра...

Стихом о пользе красоты здесь прополаскивают горло.

Они взялись и за меня, они распнут меня охотно, цепями ржавыми гремя

(потом покроют позолотой).

Я мог бы мигом покарать сонм просвещенных негодяев, чтоб стала гробом им кровать, чтобы о мщенье догадались.

Но время покарает их надежною рукой железной, им не бывать среди живых и месть моя здесь бесполезна.

Они же заживо мертвы, хрипя в блевотине привычно.

А вы? Со мной согласны вы?

Мне, впрочем, это безразлично.

Я Бог-отец, мой сын убит, а где могила неизвестно; и это горше всех обид, и вне законов кровной мести.

27.10.81

ХАЛДЕЙСКОЕ ЗАКЛИНАНИЕ

Кто ты такая, ведьма? Кто тебе позволил это словосочетанье, когда опять в немыслимой борьбе вдруг возникает вновь очарованье?

Твои уста отравою горчат, смерть по следам твоим шагает часто...

Ты - ведьма, я - в невинности зачат, и оба мы - две стороны злосчастья.

Ты - ведьма, я схвачу твой жаркий рот, схвачу язык твой, огненные очи, и ноги, и коленей изворот, и руки, чтоб связать их темной ночью.

Пусть лунный бог сожжет тебя огнем и да низвергнет в черную пучину!

А я пребуду в благостыне днем...

О, ведьма, сгинь навечно, присно, ныне!

20.11.81

ФОРМУЛА УСТАЛОСТИ

Вчера я рыгал от любви изобилия - так сильно "любили"!

Сегодня рыдаю: Забыли! Забыли!

Как будто зарыли.

А завтра - кто знает - какая оказия, быть может, и горе постигнет abrasion, и буду я снова шататься, обласканный продажными глазками!

О, Боже! Возьми у меня половину наполовину, оставь мне навеки печальную мину, пусть пес не покинет!

Друзья изменили,

Талант - в изоляции

Да нет девальвации!

И слово покорно наденет ошейник, идя на прогулку; и критик-мошенник из подворотни прогавкает гулко.

Я вывел сегодня усталости формулу, пока неоформленно, что мало создать, надо много страдать, страдаю упорнее!

Стихи не писались, глаза не смотрели, а главное - чувства стирались.

И мысли старели, лукавили.

Но кончилось бремя заемных пророчеств, и я отвергаю как пошлости почесть, есть вера, а главное

Я вынесу больше и фальши, и - площе; и лозунгом выйдет однажды на площадь стихов моих новых заглавие!

30.11.81

Гнилая осень и зима гнилая...

И за окном опять собаки лают, их будоражит каждый силуэт, по всей округе снова света нет.

Лишь освещен один плакатик скромный, что экономика должна быть экономной, и что во имя будущих побед совсем неплохо поубавить свет.

4.12.81

МАТЕРИНСКОЕ ПИСЬМО

Написала мне мать письмо.

Вновь меня во всем укоряла.

Мол, ничто не пойдет само.

Мол, сыночек, успехов мало.

Хоть и дожил до сорока, своего заповедного срока,

Но нужна ли твоя строка?

Что стрекочешь ты, как сорока?

Долбишь клавиши день-деньской.

Ждешь, пождешь от критики реплик.

Сыт по горло, поди, тоской.

Понапрасну одежку треплешь.

Возвращался б скорей домой.

Как соседи кругом, трудился.

Повстречался с какой вдовой да сошелся али слюбился.

Жил бы дружно, своей семьей, шелестел бы кроссворд в газете, отдыхал бы весь день седьмой, если б слушал всегда советы.

И ещё попросила прислать чаю, сыру, немного масла...

Что я ей могу написать?

Что ещё ожидаю счастья, что советы все трын-трава; никому они не помогут.

Если взяли стихи права, то затягивают, как омут.

И пошел я купить билет, и месил декабрьскую слякоть, чтобы сбросить вериги лет и, как мальчик, опять поплакать по несбывшемуся вчера, не свершившемуся сегодня...

Не притворство и не игра этих слез порыв благородный, этот простонародный жест, брызги смахивающий ладонью.

И не надо напрасных жертв, блудный сын не смирен юдолью.

Не согбен я ещё в кольцо.

Ничего, что слегка поплачу, да не прячу свое лицо, как и душу свою не прячу.

Не шуршу в уголке тесьмой, бандероли не шлю, как прежде.

Написала мне мать письмо.

Все мы долго храним надежду.

12.12.81

Ты живешь мгновеньем длинным, жизнь прекрасная моя.

Чистишь зубы "Поморином" и мечтаешь про моря.

А потом спешишь скорее на работу, в институт; каждый день на день стареешь, так с тобой хозяин крут.

Вдоль стальных трамвайных линий мы с тобой сам-друг бежим ранним утром, утром зимним, утром сизо-голубым.

22.12.81

Что предскажет, что сулит спутанность ладонных линий?

Принимаю "эринит", тем спасаюсь от Эринний.

Словно когти сердце рвут на невидимые части, а ещё цыганки врут про невиданное счастье.

Значит, в чем-то виноват...

Приоткрой, Зевес, завесу...

Сердце в тысячи карат бриллианта больше весит.

Я по городу иду.

Что вокруг не замечаю.

У эпохи на виду встречу славе назначаю.

22.12.81

ГОЛУБОЙ АЭРОПЛАН

А.Б.

Однажды ночью в исступленье зверском мне рассказать хотелось о Каменском...

"Кому бы это надо? Ну, кому?" - так думал я, и лишних слов не тратил, и на машинке не стучал, как дятел, поскольку света не было в дому.

Я был тогда варягом деревенским, гостил на даче у друзей, в избе, вернее...Что мне о своей судьбе вдруг размышлять, тем паче о Каменском?!

Он был, как говорят, поэт "не мой", хоть я молчал об этом, как немой.

А ночь была темна и молчалива, хотелось - нет, не балыка и пива, а дружеской бессонной болтовни, когда слова - не стертые монеты, когда свергаешь все авторитеты, когда сверкают истины огни.

Но, право, я заговорил красиво, то бишь неточно...Как бы красоту той ночи передать мне? На лету звезды мелькнувшей вспышка осветила мне жизни воплощенную мечту; то, что я в людях восхищенно чту.

За русской печью на диване старом дышал хозяин - нет, не перегаром, поскольку мы не привезли вина - дышал, наверно, чаем и вареньем, бурчал сквозь сон - морочили виденья, как говорил я, ночь была темна.

С ним рядом - я воображал неловко - спала жена (ей утром снова в путь), и было нетактично заглянуть в её такую милую головку; обычно наши споры об искусстве во мне рождали тягостные чувства.

Я думал, что за годом год проходит, и н и ч е г о во мне не происходит, одни и те же мысли крутят круг; меж тем как совершенствуется явно и прозу пишет все сильней подавно её неподражаемый супруг.

Перечитал строфу, и стало грустно, какой-то лед в словах; рокочет речь, но постоянно в ней картавит желчь; и та вода, и то же, вроде, русло, но вместо ожидаемой картины живой реки - комок болотной тины.

А, впрочем, ночь воистину была не говорлива вовсе, не бела, и ходики на стенке не шуршали, и мыши не скрипели по полам, и сумрак с тишиною пополам затушевали прочие детали.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Явилось утро громким разговором за русской печью ( с тыльной стороны

Я, в миг один досматривая сны, очнулся вдруг охальником и вором, и от стыда - как в стынь - затрепетав, вмиг понял, что в прозреньях был не прав).

Друзья мои, как водится, п р о щ а л и с ь.

Наказы. Просьбы. Умиляет малость того, что указует в людях связь.

Не надобно особенных материй, вот разговор о гипсе и фанере, а жилка вдруг на шее напряглась.

Я вышел к ним, отекший и лохматый.

О чем-то буркнул. В сторону отвел глаза. Присел за небогатый стол.

Опять в окно скосился виновато и швыркал чай, заваренный н е т а к, себе внушая, что и чай - пустяк.

Чай выпил. Застегнул рубашки ворот.

Мы вместе с Аней возвращались в город,

А Ленька оставался дня на три - читать, писать... В журнал сдавалась повесть, а я в избе забыл нарочно пояс, чтоб не копилась сумрачность внутри.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не стану излагать весьма подробно суть утренней беседы. По всему мы попрощались. В утреннюю тьму мы с Аней вышли. Было неудобно идти на поезд. Утлый катерок нас на соседний берег поволок.

Там ожидали городской автобус, наверно, с ночи, топоча и горбясь, четыре тетки в шелке и резине; ватага босоногих огольцов, поодаль - козы, несколько коров, и - в промежутке - сумки и корзины.

И тут меня кольнуло...Нет, не сон и не в подкладке скрытая иголка; кольнуло острие иного толка, попало в резонанс и в унисон.

Я, вспоминая процедуру эту, вдруг потянулся и достал газету.

Она уже на сгибах пожелтела, вся пропылилась; ну да то - полдела, а дело в том, что спутница моя там поместила скромную заметку на ту же тему; случай сводит редко шальные рифмы, праздники кроя.

Итак, среда, тому назад немало,

(в газетном сердце вырвана дыра), я подсчитал: уж года полтора лихое время вспять перелистало, излишним любомудрием горя и лишнего немало говоря.

Мы были в Троице. Хорош сентябрь на Сылве!

Так тяжело не говорить красиво, когда сквозь ярко-голубой туман, разлившийся осенним половодьем, летит к тебе в любое время года с тех пор старинный дом-аэроплан!

Дом тоже голубой. Снаружи странный, он изнутри - добротная изба, и посредине - печь, над ней - труба; распахнуты объятьем стены-страны, где каждая исписана страница, и боязно ступить-пошевелиться.

Сей странный дом, сей дом-аэроплан сегодня под музей поэта сдан, а был ему когда-то просто домом; давал гостям немедленный приют; взмывал со взгорья над рекою; крут в своем полете странно-невесомом.

Так вот мой сон, мой странный разговор с самим собой той ночью до рассвета.

Как повернулась матушка-планета, что свой затылок вижу я в упор! Так вот зачем летел в Сухум, в Тифлис - чтоб в Троице глядеть с балкона вниз.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Зачем, когда вошли в обыкновенье лирические эти отступленья, но, к слову, снова хочется сказать, что я - земляк с Василием Каменским, хотя знаком с его рывком вселенским - увы, не лично! - лишь через печать.

Каменский, впрямь сын разлюбезной Камы, поэт и авиатор, футурист, художник, набросавший жизнь-эскиз, охотник, расстрелявший жизнь, как драмы, не раз мелькал мне, словно солнца луч, из-за житейских непролазных круч.

Живя в Перми с рождения, и я мечтал о вечных тайнах бытия, и я в Тифлис стремился и в Москву, открыл "субботники" у Евдоксии, но приступы тогдашней рефлексии усиливали робость и тоску.

Мечта была бесплодною мечтой, я разве смог бы на вдове жениться, вдруг дом продать и вскорости разбиться на самолете в Польше, холостой; мотор доставить в Пермь и сделать катер, тут надобен Василия характер.

Я как-то съездил с женщиной одной в ту Троицу холодною зимой; осматривал останки колокольни, был в церкви, послонялся по селу, и робкий неумелый поцелуй, наверно, с месяц отравлял покой мне.

К Каменскому - приехал наугад, кружа его дорогами крутыми, вдруг вспоминая ветреное имя;

(так в рифму здесь - столичный верхогляд), попал в его заветный дом-музей, всмотревшись вновь во всех его друзей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Рассеивался голубой туман.

Поскрипывал наш дом-аэроплан.

С ажурных крыльев - книжных стеллажей - пыль осыпалась в яростном полете...

Нежданно очутиться в переплете и - выйти в Жизнь без всяких сторожей!

Покинуть этот милый дом-музей, вернуться в гвалт, в бессонную столицу, пожать беду и радости сторицей и обрести взаправдашних друзей, чтоб на рассвете в голубой туман взмывал твой голубой аэроплан.

29.12.81

1982 год

Вновь я проснулся, в детстве как будто - зимнее утро, зимнее утро...

Выбелил окна росписью иней, воздух меж стекол солнечно-синий.

Сразу от сердца отхлынула смута - зимнее утро, зимнее утро...

Сразу неробко ступил на крылечко, выбежал тропкой к взгорку над речкой.

Спрыгнуть готов, пусть высоко и круто - зимнее утро, зимнее утро...

В сердце - доверье, звонкие трели...

Рядом деревья заиндевели.

Ветки, как стропы синь-парашюта - зимнее утро, зимнее утро...

Мороз под пиджак, словно сталь - наждаком...

А я как кержак весь оброс куржаком.

Немногословного счастья минуты - зимнее утро, зимнее утро!

4.01.82

ТВОРЧЕСТВО

Проснуться ночью. Высохли чернила.

За стеклами луна опять бела.

Собака, та, что в полночь жутко выла, притихла; может, даже умерла.

Скорей к столу. Включить ударом лампу.

Бумагу испещрить карандашом.

Найти в проекте снова неполадки.

Начать сначала. Скомкать все потом.

А за окном заря уже светлеет.

Снег бел, что сахар. Прямо в чай клади.

И лампа не горит уже, а тлеет.

И сердце жжется угольком в груди.

Смешались на бумаге буквы, цифра; а рядом профиль, на жену похож.

И вдруг опять, как фокус в старом цирке, очнулся и задвигался чертеж.

И завитушки, что венчали профиль, внезапно в схему полностью легли; и, выпив в пятый раз бразильский кофе, вдруг различить модель свою вдали.

В зените - солнце. Выключена лампа.

Задвинут в угол сложенный пюпитр.

И человек на стуле виновато, как слушатель в концерте, сидя спит.

10.01.82

НА СОЛНЦЕПЕКЕ

В стакане - золотистое вино.

Оно, как солнце, обжигает губы...

В твоей квартире пусто и темно.

Как людно и как солнечно в Цхалтубо!

Смеяться разучились зеркала.

Со временем стареет амальгама.

За гладкою поверхностью стекла змеятся трещины, как от порезов шрамы.

Река Риони отразит верней подвижность черт, знакомую улыбку.

Плыви, купайся, тень среди теней; пускай другой обнимет стан твой гибкий!

А я, давнишней болью оглушен, стою на солнцепеке... С опозданьем обвит, как дерево змеящимся плющом, вернувшимся ко мне воспоминаньем.

7.03.82

Опять похолодало.

Хоть день горит светло, да только проку мало.

Опять не повезло.

Не пробежишь аллейкой в испуганную тишь.

На узенькой скамейке часок не посидишь.

Опять вползает скука в заснеженный простор.

Беременная сука заходит в коридор.

Ей только бы согреться.

Хоть чуточку тепла.

И я с холодным сердцем все не найду угла.

Вчерашнее прощанье нейдет из головы.

Предчувствуя заране, все знали мы, увы!

Но так хотелось счастья, хоть чуточку тепла.

Казалось, в нашей власти не разлучать тела.

Но ты идешь по Минску, а я в лесном кругу черчу тебе записки ботинком на снегу.

А впереди маячит шумливая Москва, где ничего не значат вчерашние слова.

7.03.82

ДУХ И ТЕЛО

Объяснения. Потери.

Каталог былых побед.

Я одною меркой мерил

20 лет и 30 лет.

Дух мой, юношески стройный, в горний воздух воспарял.

Как быка - меж тем на бойню гнал - телесный матеръял.

И сошлись парадоксально тело старца, дух юнца в новой страсти, и печально ждали славного конца.

Что же, дева поглядела на меня через очки.

Разглядела только тело, дух не виден сквозь зрачки.

И со смехом убежала вмиг в заснеженную даль.

Тело бедное лежало.

Дух измученно летал.

Так живу, мой друг, отныне; и раздвоен, и распят.

Так пришли ко мне унынье и расплата из расплат.

Но и деве той не лучше.

Облетает юный цвет.

И её сомненье мучит: тело есть, а духа нет.

7.03.82

Каролищевичи

Заснеженные сосны.

Послушай пять минут:

Поют они, как кросна; видать, дорожки ткут из снега и метели, из синей тишины...

Им помогают ели, усердия полны.

И ты, идя обратно дорогою судьбы, оставишь, вероятно ненадолго следы.

7.03.82

Четыре часа утра.

А день мой ещё не начат.

Не кончилась ночь утрат.

Откуда мне ждать удачи?

Великие города безмолвно лежат во прахе.

Несущихся лет орда меня пригвоздила к плахе.

И сломан уже кадык.

Саднит болезненно локоть.

И кляпом торчит язык, наверное, в правом легком.

Пытаюсь открыть глаза...

Глотаю прокисший воздух.

А память летит назад, но поздно вернуться. Поздно.

Единственная моя, окутай меня сияньем.

Дозволь мне дождаться дня, чтоб умер, как россиянин.

Чтоб глянул на свет в окно и веки прикрыл, доверчив.

Пусть будет потом темно оставшуюся вечность.

31.01.82.

ЗЕЛЕНОЕ ЭХО

Недавно мы с дочкой, гуляя в лесу, видали в кустах золотую лису.

Она на прощанье махнула хвостом и скрылась мгновенно во мраке лесном.

Когда я наверх поглядел, как в оконце, увидел в прогал краснобокое солнце.

Когда по тропинке пошел напрямик, наткнулся на синий-пресиний родник.

Когда мы под вечер домой побежали, то черные тени повсюду дрожали.

И только белела на небе луна, как чудная лампа, сиянья полна.

И долго звучало порою ночной зеленое эхо прогулки лесной.

6.04.82

ВОЗЛЕ ШОССЕ

Вот и зажил я возле шоссе: дом - как дом; только странное дело - вечно что-то в квартире шумело, в придорожной моей полосе.

Был я поутру трезвый как все.

Зубы чистил и брился умело; только что-то все время шумело, не являясь в открытой красе.

Дверь я войлоком облицевал, щели все проложил поролоном, но по-прежнему шум неуклонно налетал, словно горный обвал.

Я в аптеке беруши купи.

Я завязывал шапку-ушанку.

Бился шум, словно мячик о штангу и до мозга - насквозь - проходил.

Жизни шум, нестареющий шквал, пролети по скудеющим жилам.

Вот и стал я почти старожилом, не желая - в "десятку" попал.

Вот сижу я, склонясь над столом.

Был отцом я, и сыном, и мужем; только вряд ли кому-то я нужен...

Все, что было, осталось в былом.

Я, конечно, гожусь на подхват: принести, отнести, расстараться...

А вот, что я не Фет иль Гораций, это слишком заносишься, брат!

Вот твой рыночный диапазон - от укропа до свежей картошки; если хочешь, рифмуй понарошку и глотай аммиак, как озон.

Не стесняясь заезженных слов, на автобусе езди беспечно и не думай, что жизнь бесконечна для таких безупречных ослов.

Тело будет потом сожжено, разбегутся поспешно родные и, быть может, помянут чужие, если выставят внуки вино.

Так беги, не жалея подков, бей асфальт заграничным копытом; путь твой многими вдосталь испытан и завещан во веки веков.

Есть, как видишь, бутылка вина.

В холодильнике - вот - "Цинандали".

Жизнь прожили мы, проворковали, не считая, что это - вина.

Перед кем и потом за кого? - виноватим мы дальних и близких; можем штилем высоким и низким, только много ли проку с того?

Холодильник легко распахну.

Переставлю на холод бутылку.

Сам себя щелкану по затылку и отправлюсь к ночному окну.

Все улажу, что мне суждено.

Промелькнут обывателей лица.

С телевизором вряд ли сравнится бесконечное это кино.

Бог ты мой, я забыл про вино!

Впрочем, завтра оно пригодится, там - позавтракать, опохмелиться...

Да и вам-то не все ли равно...

Что бездарней ночного ума, коль с душой в постоянном разладе

(знать не знает о новом раскладе и давно не страшится письма?!)

Подсказала бы летняя мгла, что с надеждами вышла накладка; да и так уже вовсе несладко чаепитье родного угла...

Шел бы лучше, с порядком знаком, прямо в банщики иль в коновалы, чем шататься весь день, где попало, и без толку молоть языком.

Чтоб, прогнав безрассудную стынь, исцелять всех собак беспородных; так пристойно весьма и подробно применяя на деле латынь.

А пока, дорогой, засыпай и с утра потихонечку трогай, раз закаялся лунной дорогой закатиться прямехонько в рай.

15.06.82

БАЛЛАДА О КУСКЕ МЕЛА

Меня покамест спасают ноги.

А то порою хоть криком кричи.

Григорий Павлович, дед мой строгий, вчера опять меня палкой учил.

Привык ни за что надо мной изгаляться: и эдак не эдак, и то - не то.

Попробуй старого не бояться, когда он мозоль от битья натер.

А, впрочем, вчера я страдал за дело, и совести справедлив укол: я взял без спросу кусище мела и аж на семь частей расколол.

А мел - ведь это такое богатство.

Даром его никто не дает.

Я этим мелом - "Равенство", "Братство" - вывел вчера на створках ворот.

Выходит все поделом. Ан каюсь: слова надо мной захватили власть.

И я стыжусь, но не зарекаюсь, что больше мел не смогу украсть.

22.07.82

БАЛЛАДА РАЗЛУКИ

Я навестил её. Она была бледна немного. Заспанные глазки глядели хмуро, Вся её фигура топорщилась, хотя была кругла.

Вот парадокс: та ж комната и та ж кровать, знакомый стол и книжек полка, в бараньих завитушках та же челка - другой прием и чувств другой этаж.

Как будто не она, не голубой невинный взор, а серые стальные глаза глядят - как пули нарезные готовы грянуть из стволов в упор.

О, Господи! Зачем я шел сюда, зачем ещё с полночи собирался.

Усы равнял. В обновки наряжался - неужто ради свары и суда?!

Я ей пытался что-то говорить.

Я спрашивал усердно о здоровье.

И чувствовал всем сердцем, всею кровью: все бесполезно, надо уходить.

Грешила не презрением она, но - равнодушьем. Всматривался снова я: что в ней грешного, святого?

Опухли губы (может быть, со сна?)

На шее справа рубчик (от подушки?), а там как будто склеен завиток - и все же упрекнуть ни в чем не мог

( ещё вчера приветливой) подружки.

Мы ссорились наивно и смешно.

Претензии друг другу излагали, какие-то пустяшные детали, которые и помнить-то грешно.

Я повторял уже в который раз, что виноват, что пьян был, что исправлюсь.

Просил простить и уповал на жалость, но понял вдруг, что не любим сейчас.

Что все слова бессмысленны, что все сегодня бесполезны уговоры, что надо прекращать пустые споры и не крутиться белкой в колесе.

Я сдался. Попытался пошутить.

Обнять её - хотя бы на прощанье, мол, в знак прощенья или обещанья - и вынужден был тихо отступить.

О, неужели тридцать дней назад я сам не раз от ласки отбивался, порою с облегчением прощался, был передышке в встречах даже рад!

Что с ней? Другой мужчина? Вроде, нет.

Она со мной пока ещё правдива.

Притом она всегда нетерпелива и не утерпит дать прямой ответ.

Итак, приятель, подведем итог: ты доигрался, вот и разлюбили тебя, а узелок не разрубили, щемит ещё на шее узелок.

Ты вспомни, как ты сам её учил плыть по теченью, не терять рассудка.

Все - шутка, вот и получилась шутка, но жутко, что не помнишь сам причин.

Ведь ты уже настроен был на взлет, на поклоненье каждому поступку.

Да, братец. Жизнь с тобой сыграла шутку, а ты, небось, хотел наоборот?!

Вперед-вперед, верней, назад-назад; шагай сейчас, голубчик, восвояси и, боль свою сомненьем приукрасив, спеши пополнить цикл своих баллад.

Она была честна. С неё пример возьми и честен будь в своем притворстве, не состязайся с недругом в притворстве, а мимо посмотри, суров и смел.

Быть равнодушным вовсе нелегко, когда на сердце непогодь бушует, но, друг мой, одесную и ошуюю ещё так много разных дураков.

Не уподобься им. Иди вперед.

По-прежнему верши упрямо дело.

Еще одна баллада отболела, и, может быть, она её поймет.

И будет день, когда она к тебе - больному - без звонка войдет с цветами; и все, что скажет, сохранишь ты в тайне, передоверив отвечать судьбе.

25.07.82

Все темнее и злее осенние ночи.

Полногрудо луны забытье.

В темноте среди тысяч людских одиночеств незаметней мое.

Солнце пепел оставит от долгих пророчеств.

Радость утро прольет.

На свету среди тысяч людских одиночеств неприглядней мое.

6.09.82

Пора отдать себе отчет, что время вспять не потечет, что жизнь предъявит строгий счет бездельнику и плуту; и прав, бесспорно, будет тот, кто нес сквозь годы груз забот, нес каждую минуту.

12.09.82.

БЕЛАЯ НИТЬ

Вновь теснимый желанием странствий, я воочью увидел Восток, где над жгучим от соли пространством в небе плавится солнца цветок.

Поначалу влекли саксаулы, синью звонкой томил горизонт и казалось навеки уснули эти степи, как перед грозой.

Надвигалась жара, и сушило даже губы от зноя порой, но трава эту землю прошила, словно небо сшивала с землей.

И хлопчатника первые всходы дали новому чувству толчок, и ростком шелестнул через годы повернувшийся к свету Восток.

Я увидел: прошли меж рядами хлопкоробы - собрать урожай, чтобы белыми чудо-горами выше к солнцу подвинулся край.

Словно русские скирды вставали, в небо прямо взлетали стога...

Этот хлопок белей не едва ли, чем зимой по России снега.

И хоть было вначале неловко от горячки нахлынувших слов, эти фартуки, полные хлопка, эти руки воспеть я готов.

Мне казалось, что я понимаю перекличку людей и полей, знать, недаром сейчас вспоминаю эти взгляды старух и детей.

Хлопок стал драгоценной поклажей, мне отныне его не забыть; вот и время не рвущейся пряжей тянет памяти белую нить.

И когда на глухом полустанке вдруг ударят с разлету снега, я навстречу пойду без ушанки, пусть скользит на морозе нога.

Не почувствую холода дрожи, снова чувства настигнет обвал...

Это - хлопок, скажу я, быть может, это хлопок - в России - нагнал...

И колючие белые осы, остывая в моих волосах, это хлопок - шепнут мне без спроса, это хлопок, забудь о снегах...

И тогда, подуставший от странствий, я опять унесусь на Восток, где над жгучим от солнца пространством в небе плавится солнца цветок.

27.09.82

НЕПРЕРЫВНОСТЬ

Уходит жизнь. Обыденно. Нелепо.

На перебранки. Ссоры. Пустячки.

А ты хотя бы раз взглянул на небо, тряпицей чистой протерев очки?

Взгляни на облака или на тучи, что придавили низкий горизонт; и, может, этот взгляд тебя научит в иных событьях находить резон.

А, впрочем, речь совсем не о природе поступков наших, фокус ведь не в том, чтоб стать другим иль оказаться в моде, иль не прослыть беспечным болтуном.

Как мне порой хотелось научиться открытости, беспечности в себе, чтоб быть во всем не просто очевидцем, передоверив отвечать судьбе.

Как в книгах я искал не просто тайну, а корень тайны, некий интеграл; и вот сегодня увенчал случайно трюизм, быть может, лаврами похвал.

Ну, что ж, взгляну и я разок на небо, как смотрят на кривые зеркала, чтоб убедиться до чего нелепо вся жизнь моя бездумная прошла.

Сниму очки и, близоруко щурясь, уставлюсь, размышляя, в пустоту; и в памяти всплывет сквозь хмурость юность, как будто в ливень - дерево в цвету.

Пусть ветер рвал доверчивые ветви, пусть осыпалась розовая цветь, но этот образ мне верней ответит, зачем необходимо сердцу петь.

Да, отцвело и накренилось древо; да, и плодов покамест не видать, но эти ветви обнимали небо, хоть не могли о встрече рассказать.

И пусть уходит жизнь... Во все лопатки пускай бежит, на части не деля, на верх и низ, делитель и остатки, как неразрывны небо и земля.

21.10.82

1983 год

РОЗЫ

Один сквозь сад иду в тиши.

Устали ноги.