Стихотворения

Есть на Волге утес, диким мохом оброс

Он с боков от подножья до края,

И стоит сотни лет, только мохом одет,

Ни нужды, ни заботы не зная.

На вершине его не растет ничего,

Там лишь ветер свободный гуляет,

Да могучий орел свои притон там завел

И на нем свои жертвы терзает.

Из людей лишь один на утесе том был,

Лишь один до вершины добрался;

И утес человека того не забыл

И с тех пор его именем звался.

И хотя каждый год по церквам на Руси

Человека того проклинают,

Но приволжский народ о нем песни поет

И с почетом его вспоминает.

Раз ночною порой, возвращаясь домой.

Он один на утес тот взобрался

И в полуночной мгле на высокой скале

Там всю ночь до зари оставался.

Много дум в голове родилось у него,

Много дум он в ту ночь передумал,

И под говор волны, средь ночной тишины,

Он великое дело задумал.

И, задумчив, угрюм от надуманных дум,

Он наутро с утеса спустился

И задумал идти по другому пути –

И идти на Москву он решился.

Но свершить не успел он того, что хотел,

И не то ему пало на долю,

И расправой крутой да кровавой рекой

Не помог он народному горю.

Не владыкою был он в Москву привезен,

Не почетным пожаловал гостем,

И не ратным вождем, на коне и с мечом,

А в постыдном бою с мужиком-палачом

Он сложил свои буйные кости.

Но прошла старина, и что в те времена

Лишь мятежною вспышкой казалось,

То теперь решено[1], но не всё, а одно

И надолго вопросом осталось.

И Степан будто знал – никому не сказал.

Никому своих дум не поведал;

Лишь утесу тому, где он был, одному

Он те думы хранить заповедал.

И поныне стоит тот утес, и хранит

Он заветные думы Степана;

И лишь с Волгой одной вспоминает порой

Удалое житье атамана.

Но зато, если есть на Руси хоть один,

Кто с корыстью житейской не знался,

Кто неправдой не жил, бедняка не давил,

Кто свободу, как мать дорогую, любил

И во имя ее подвизался, –

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет

И к нему чутким ухом приляжет,

И утес-великан всё, что думал Степан,

Всё тому смельчаку перескажет.

<1864>

Было времечко, время давнее,[2]

Время давнее, время славное:

На Руси жила воля-матушка;

Никого она не боялася,

И никто не смел обижать ее.

Как по селам, по богатым городам

Без боязни все расхаживали,

Перед Юрьевым, пред славным вольным днем,

От лихих бояр да перехаживали,

Выбирали кто кого хотел

И служили кому вздумалось.

Не понравится – и не нудятся.

Год промаются, год потрудятся,

А придет пора – не останутся:

Воле-матушке всяк поклонится

И пойдет туда, куда хочется.

Было времечко, время вольное,

Время вольное, переходное.

Но пришла на волюшку невзгодушка.

Юрьев день[3] у бедной воли отняли

И детей ее, людей свободныих,

В кабалу по смерть боярам отдали.

С той поры лихой воля-матушка

От бояр ушла во дремучий лес,

Во сыром бору схоронилася,

С темной ноченькой породнилася.

Ходит по лесу, по глухим местам,

С бурей грозною потешается,

С частым дождичком по корням стучит,

А в осенний день, в непогодушку,

Тянет песенку про невзгодушку

Или по полю с вихрем кружится,

Или по небу, с ветром буйныим,

Тучи черные разгонять учнет –

Не мешали бы, непроглядные,

Красну солнышку светить на землю.

А иной порой залетит в село,

Зашумит в трубе, застучит в окно

И шепнет тому, кому надобно,

Кто на барщине от работы мрет:

«Аль забыл меня, крепостной народ!

Позови, смотри, коль понадоблюсь,

Коль пора придет старый счет свести!»

Ходит много лет, не стареется;

И давно уж ждет, не пришла ль пора,

Не отыщется ль богатырь какой,

И забытую, и заглохшую,

Пустит волюшку на крещеный свет.

И дождалася! С Дону тихого

Атаман Степан Тимофеевич

Крикнул грозный клич! гаркнул с посвистом!

И сошлись к нему добры молодцы,

Слуги верные воли-матушки!

А за ними вслед и сама она

Долго ждать себя не заставила!

Лишь заслышала – встрепенулася!

Птицей вольною обернулася!

Прилетела к нам, поселилася,

Добрым молодцам полюбилася!

Атаман ее принял с почестью;

Погулял он с ней, понатешился!

Перемолвился да условился

С того времени вместе путь держать.

Где пройдет атаман, там и воле быть!

-----

Мы не воры, не разбойнички,

Атамановы работнички,

Атамановы работнички,

Есауловы[4] помощнички.

Мы веслом махнем – корабли возьмем!

Жги!

Кистенем махнем – караван собьем!

Жги!

А ножом махнем – всех бояр побьем!

Жги!

<1871>

Он был казак. Брега родного Дона

Его взрастили в зелени полей;

Как верный сын свободного притона,

Не признавал он ставленых властей.

Гулял свободно, грабил караваны

И ужас наводил он на купцов;

Не страшны были царские охраны

Отборной шайке вольных удальцов.

Но надоело для корысти чуждой

Свой хоровод разбойничий водить –

И захотелось честной, верной службой

Свои грехи былые искупить.

Прослышал он, что кличут клич с Урала,

Зовут на помощь с камских берегов,

Где храбрых горсть победно охраняла

Обширный край от натиска врагов.

И он пошел туда с своей ватагой,

Вступил на службу к воинам-купцам;

Там вдоволь было тешиться отвагой

И разгуляться волжским молодцам.

Но не могли потехи обороны

Его души отважной утолить;

Проведал он, что есть в Сибири троны,

Которых мощь возможно сокрушить.

Хоть много их, язычников безбожных, –

Разбойник волжский, чудо-богатырь,

Он, во главе товарищей надежных,

Низринулся в далекую Сибирь.

Среди лесов и тундры многоводной

Он смело шел, встречался с врагом.

Непобедим порыв души свободной,

Когда она сражается с рабом.

Для них война считалася забавой;

Противостать враги им не могли;

И шли они с победоносной славой

Всё дальше в глубь неведомой земли.

Там Ермаку никто не прекословит,

Числу врагов он не подводит счет.

Кто льва рукой в пустыне остановит?

Кто, дерзкий, путь ему пересечет?

Настиг царя на воинской ловитве[5],

Повел своих, отвагою дыша,

И доконал врагов в кровавой битве,

Смешав их кровь с водою Иртыша.

И снарядил он к Грозному посольство,

Чтоб рассказать, как справился с врагом,

Просил забыть былое своевольство

И царством бил державному челом.

И царь послов с приветом ясным встретил,

И принял дар донского казака,

На подчиненье милостью ответил,

Не вспомянул былое Ермака.

Он одарил отважных добровольцев

И шубу выслал с царского плеча

Тому, кто был, как вождь тех своевольцев,

Давно намечен жертвой палача.

Но час настал… Его из сотворенных

Не избежит никто и никогда!

На горсть бойцов, в сон крепкий погруженных,

Набросилась свирепая орда.

Для Ермака не страшны нападенья.

Он бил ее, как бьют врагов орлы;

Но, ослабев, в реке искал спасенья

И в волны прыгнул с каменной скалы.

Он утонул, подавленный убранством,

И прах его восприняла река;

Но. подарил он Русь обширным царством,

И чтит она тот подвиг Ермака.

<1885>