Стиратель

Глава 2 Прощай, токсичный бумер

Пархоменко вваливается в ординаторскую в середине смены.

— О, да ты выздоровел⁈ — «радуюсь» я. — Вовремя! У тебя там в девятой палате…

Пархоменко вскидывает ладони перед собой:

— Полегче, брателло! На минутку забежал, меня тут как бы нету. Я тяжко болен, ртуть в градуснике взрывается, лапы ломит, хвост отваливается!

— Чо-то не похоже, — хмыкаю. — На вид процветаешь. Тогда чего тебя сюда принесло?

— Да так, — Пархоменко стал рыться в ящиках своего стола. — Зарядку от телефона забыл. Ты, эта, молодец, что прикрываешь меня, брателло. Пригляди пока за моими инвалидами, а я побёг.

В ординаторскую просачивается Света и принимается старательно изображать, будто раскладывает по историям болезни результаты анализов. Хотя я прекрасно видел, что она сделала это еще час назад. Ясно-понятно, уши погреть пришла. Событий в больнице мало, вот и интересно посмотреть, как любимчик начальника поставит на место врача-рохлю.

Скрещиваю руки на груди и встаю спиной к двери:

— Э-э нет, этот номер не пройдет. Ты здоров как конь, на тебе пахать можно. И это четвёртый раз за последний месяц. Пархоменко, что за дела⁉

По мясистой физиономии Пархоменко пробегает тень сомнения: не отодвинуть ли меня от двери. Хоть я и выше среднего роста, и сложение у меня не хилое — хирургу иногда и физическая сила требуется, не только мозги — этот боров на голову выше меня и раза в полтора тяжелее. Но, видимо, выражение моего лица прозрачно намекает, что лучше бы объясниться.

— Ну, ты пойми, брателло, я тут такую телочку повстречал! Буфера — во! — Пархоменко обрисовал возле своей груди два объемистых полушария. — Жопа… да боги Олимпа передрались бы за женщину с эдакой жопой. Ну мы с ней того-этого… сам понимаешь, на такое дело все силы нужны. Зачем молодой бабе ушатанный врач после суток…

— Так увольняйся, освобождай ставку и трахайся сколько влезет со своей телочкой, — ни на шаг не сдвигаюсь с места. — А сейчас на тебе пятнадцать пациентов, четверо из них тяжелые, ты это понимаешь? Я не собираюсь их вечно за тебя тащить.

— Да ну чего ты, как неродной! — Пархоменко разводит руками. — Сегодня ты меня прикроешь, завтра — я тебя. В долгу не останусь, брателло, за мной не заржавеет.

Светочка старательно перебирает истории болезни, но я почти физически ощущаю исходящее от нее жадное любопытство. Медсестры будут обеспечены сплетнями на неделю вперед…

— Что-то не особо ты рвался меня прикрывать в позапрошлом месяце, когда мои курсы повышения квалификации накрылись оттого, что пациентов передать некому было.

— Ну так, то… тогда… я болел, вот. Не с ковидом же мне было на работу переться! А потом, тебе что, сверхурочные и премии лишние будут?

— И где они, те премии?

— Так это не ко мне, это к Автократычу! Ко мне-то чего прицепился?

— Автократыч на конференцию укатил. А ты стрелки не переводи! Тебе государство платит, чтобы ты людей лечил, а не с тёлками резвился.

Пархоменко непроизвольно сжимает кулаки и подаётся вперёд.

— Слышь, а кто ты такой, чтобы мне морали читать? Семь лет в больнице пашешь, а даже высшую категорию не получил! А ведь врач от Бога, что уж там. Но надо же и головой думать, не ждать, что карьера сама собой выстроится! Связями обзаводиться, знакомства правильные искать, нужным людям помогать на взаимной основе! А ты так и будешь до пенсии возиться с нищебродами всякими за голый оклад. Все, хорош, пошел я, меня дама ждет.

— Подождет твоя дама, — я тоже сжимаю кулаки. — Мы с тобой сейчас пойдем в кадры и проверим, что все в табелях есть и все твои прогулы-отгулы, и мои переработки. Прямо сейчас. А то я за тебя пашу, а по бумагам выйдет, что ты был каждый божий день на работе?

— Да не пойду я с тобой никуда!

— Пойдешь. Иначе прямо сейчас пишу отказ вести твоих пациентов. Имею право, моя нагрузка превышена уже в два с половиной раза от максимальной. Пусть Автократыч бросает свою конференцию и сам, как хочет, наводит порядок. Во вверенном ему отделении.

Я, конечно, блефую. Среди пациентов Пархоменко есть несколько очень интересных, да и остальных бросать не хочется. Но нашему кандидату наук чужды подобные соображения, потому идёт на попятный:

— Ладно, ладно, успокойся уже… Вот же прицепился… Идем в твои кадры, проверим, что все записано тип-топ, и разбежимся…

В кадрах табеля учета рабочего времени не находится, кадровичка посылает в бухгалтерию. Там отправляют к юристам, а юристы советуют обратиться в кадры. Наконец приходит девочка, которая вроде бы должна была уметь пользоваться новой системой учета. Чертыхаясь и стуча по клавиатуре наманикюренными пальчиками, она с пятой попытки выводит на экран отчет о моем рабочем времени.

По отчету выходит, что в последние недели я проводил на работе по 39 часов и ни минутой больше.

— И где мои ночные дежурства? Где сверхурочные? Где дополнительная нагрузка?

Поворачиваюсь к Пархоменко, но там, где только что громоздилась его туша, мой взгляд не натыкается ни на какое препятствие. Паршивец тупо сбежал.

— Налюбовались? — хмуро спрашивает девочка. — У меня рабочий день закончился.

А мой только на середине. Нельзя бросать больных людей. Вздыхаю и тащусь назад в отделение, прикидывая, как стану объяснять Лере, что премии в этом квартале снова не будет… а я ведь обещал ей решить вопрос. Может, имеет смысл пообещать себе?

По дороге домой размышляю, как бы организовать отпуск на тот скромный бюджет, который остаётся у меня без премии. Лера будет расстроена… Или мне удастся что-то выдавить из Автократыча? После краткого обдумывания вздыхаю — не удастся. Наверное, имеет смысл подумать об увольнении. В последнее время везде воют о нехватке врачей — далеко ходить не надо, у нас тоже незакрытые вакансии висят, — так что устроюсь легко. И даже в зарплате не потеряю. Хоть наша клиника — ведущая в области с соответствующими надбавками, но с учётом систематического лишения меня премий могу даже выиграть.

Но пока эти вопросы не решены, прикидываю, как бы найти недорогой, но стильный ресторанчик. Или лучше сводить Леру куда-нибудь — да не в кино, а на выставку или на концерт? Я ведь уже и забыл, какую музыку она любит. Когда мы вообще в последний раз говорили по душам?

Квартира встречает меня тишиной. На вешалке, где всегда висело Лерино кокетливое пальтишко, зияет пустота. Сапожек ее тоже нет в обувнице, и тумбочка, куда она обычно бросает рюкзачок, пуста. Не разуваясь, обхожу квартиру, даже в ванную заглядываю — никого. Черт, а ведь уже к полуночи… Набираю Леру — телефон выдает длинные гудки, потом механический голос говорит: «Абонент временно недоступен».

Ладони покрываются потом, дыхание тревожно учащается. Мало ли что могло случиться? Лерка малость или даже не малость легкомысленная! Сколько раз я ей говорил: задержалась у подруги — вызывай такси, не ходи пешком через дворы. Но у нее ветер в голове… Кому звонить? Её родителям? Не стоит без крайней необходимости пугать пожилых людей. А ведь друзей Леры я почти не знаю. Вообще мало интересовался в последнее время, чем она живет. Столько сил тратил на людей посторонних, а собственной девушке ноль внимания…

Не так уж я и плох, конечно. Весёлых моментов была масса…

Полгода назад.

— Чего бы я так официантке улыбалась?

Девушки так устроены, что периодически выносят мозг своему парню или мужу. Подозреваю, что это физиологическая потребность, хотя подробно этот вопрос не изучал. В русле научного подхода.

— Это было бы подозрительно, — повожу головой, из себя не выхожу, принимаю подачу. — Неужто тебе нравятся девушки? — В глазах моих обеспокоенность. Огромная и почти натуральная.

— Мне становится как-то тревожно. Ревновать к чужим мужчинам это привычно, но ещё и к девушкам? Нет, я такого не вынесу.

Принимаюсь за салатик, изо всех сил делая вид, что тема закрыта. А чо? Ловко я перевёл стрелки на неё. Посмотрим, как выкрутится. Они же всегда выкручиваются.

— Ты мне голову не морочь! — однако в голосе неуверенность.

— Я тебе вопрос задал! — бесцеремонно перебиваю. — Be or not to be?

Очень весело смотреть на неё, сбитую с толку. По-моему она не поняла, что последняя фраза была из «Гамлета». Аутентичного.

— Оставь свои дурацкие шуточки! — Лера пытается сделать тон угрожающим. — Ты на вопрос не ответил!

— Какой? — в отличие от неё, уделяю внимание салатику, принимаюсь за обжаренную картошечку с пышащей жаром котлеткой, м-м-м…

— Какого хера ты улыбался официантке? — Лера шипит уже по-змеиному.

— Ты разве не в курсе, что в заведениях общественного питания клиенты должны улыбаться официантам и особенно официанткам? Так что это вполне дежурная улыбка. Без неё никак, Лерусик, — имею в виду, что те могут в тарелку плюнуть. Только не говорю, чтобы аппетит ей не портить.

«Лерусик» — моя маленькая месть, она ненавидит, когда так её называю. И сейчас морщится, а я продолжаю наслаждаться котлетой. Наконец и Лера принимается за еду, выстреливая в меня угрожающими взглядами. «Не замечаю» их.

— Я никогда не улыбаюсь официанткам, — тон по-прежнему угрожающий.

Ну-ну. А что на это скажешь?

— Зато улыбаешься официантам. Тем, что посимпатичнее. Много раз это видел и ни разу, заметь, не устраивал тебе сцен по этому поводу.

— Значит, по-твоему, я тебе сцены устраиваю? — о, снова пошло шипение.

Но пауза возникает. Пытается вспомнить, когда такое было? Видно, вспомнила. А я — нет, ха-ха-ха! Наудачу выстрелил, на самом деле, даже не присматриваюсь. Мало ли кому человек может улыбнуться. Америкосы вон всегда всем улыбаются, даже врагам.

— Придумай другое определение, — принимаюсь за кофе, — я тут же соглашусь, обещаю.

— Я. Тебе. Просто. Задала. Вопрос!

— Тогда ведь и я могу задать тебе просто вопрос? — в моём голосе начинают проявляться угрожающие нотки, взгляд тяжелеет. — Почему же нет, если это просто вопрос? Могу или нет? Если скажешь нет, то и я имею право ответить тем же.

— Ну, спроси… — ядовитая змея внутри девушки собирает кольца.

— Скажи, почему ты, когда идёшь на экзамен, красишься немилосердно и юбку надеваешь длиной до пупка? Ты даже ради меня так никогда не одевалась, хотя именно я — твой любимый мужчина, — глаза мои сужаются, взгляд тяжелеет, челюсть слегка выдвигается вперёд, ноздри расширяются.

Отелло изобразить нет проблем, все мы немножко отеллы.

Тогда её проняло, и она от меня отстала со своими глупыми придирками. Девушка она неглупая, но и я не прост. Так что она не сразу поняла, что её разыграли.

Три месяца назад до неё дошло, когда разыграл её уже в который раз. Мы тогда домой шли и по дороге переругивались. Вернее, она переругивалась, а я её разводил.

— Ты возбуждаешь меня, когда истеришь, — глаза мои масляно горят, обшариваю жадным взором ладную фигурку. — Я больше не могу сдерживать души своей порывы половые. Щас придём домой, буду тебя жёстко насиловать… ы-ы-е-а…

Что самое смешное, она испугалась. Натурально. Но поначалу я сдержался от смеха. Ощерился абсолютно по-дебильному, по-моему, даже слюной капнул, глядючи на тяночку, которую щас…

— Начну прямо в прихожей, ы-ы-ы-а… раздену догола и завалю прямо в гардероб на твою шубу, нет… сначала голая сапоги наденешь, те, в обтяжечку на каблуке, о-о-о… быстрей пошли!

Тяну её за руку в подъезд. Испуганная девушка сумела вырваться от маньячилы, потому что резко слабею от душащего меня хохота. Хорошо, что зима была, снег, не испачкаешься. Поэтому подполз к скамейке и кое-как взгромоздился на неё…

Мой жизнерадостный смех до колик в животе и открыл ей глаза…

— Так ты меня разводишь⁉ И тогда⁈ — глаза расширяются до совершенно прекрасных пределов.

— Ага, — обессиленно отвечаю в стиле двоих из ларца, одинаковых с лица.

Короче говоря, весело с тобой было. Приятно вспомнить. И что случилось, Лерочка?

Листаю контакты в телефоне и нахожу номер Лериной подруги, которой однажды помогал вывозить вещи из общежития. По счастью, она сразу берет трубку, и я говорю:

— Наталья? Извините ради Бога за поздний звонок. Это Михаил, друг Леры. Она не пришла домой сегодня. Вы не знаете, где она может быть?

— Э-э-э… — девушка явно теряется. — А вы… вы чего, не знаете? Ну эта, блин…

— Наталья, буду чрезвычайно признателен за любую информацию. Поймите, я волнуюсь, мало ли что могло случиться в городе с молодой девушкой.

— Кри-инж… — противно, но приятным голоском тянет собеседница. — Не, ну а чё я-то? Я тут не при делах. Чего мне звонить? Все знают уже…

— Что знают?

— Вы, эта, вконтактик Лерин гляньте. И не звоните мне больше.

Девушка вешает трубку. Включаю ноутбук. Пока на экране висит заставка операционной системы, осматриваю нашу комнату. Отмечаю, что пустота царит и здесь: нигде не валяются Лерины маечки, трусики и учебники. Открываю шкаф: точно, вещей ее нет, спортивной сумки тоже, только одинокий розовый носочек выпадает с полки…

Минут десять восстанавливаю пароль от соцсети. Давно в нее не заходил, нет времени на эти глупости совершенно… Наконец система меня узнает, и я захожу на Лерину страницу. Верхняя запись сделана сегодня днем. Фотография Леры в обнимку с каким-то хмырем и текст: «Всем чмоки! Принимаю поздравления: вышла наконец из отношений с токсичным бумером, и теперь мы с Вадиком вместе! Никому больше не позволю себя газлайтить и обесценивать».

Накатывает облегчение: Лера жива, здорова и даже как будто счастлива. Потом приходит недоумение. У нас, конечно, не все складывалось идеально, особенно в последнее время, но как-то неправильно она поступила. Нет решимости сказать очно? Хотя бы записку оставь лично мне, а не «всем чмоки»… Эх, Лера…

Начинаю набирать ей сообщение: «Лера, что случилось? Давай встретимся?». Как-то по-оленьи… Немного думаю и стираю неотправленный текст. Ни к чему. Она — свободный человек и распоряжается своей жизнью, как хочет. Пусть живет как знает. Африканской страсти между нами никогда не было, но я думал, у нас нормальные, здоровые отношения. Ошибся, значит. «Токсичный бумер», надо же. Грустно и обидно примеривать к себе такое выразительное определение. Не будь оно таким ярким, не так обидно было бы. Вот ведь зараза какая!

Грусть неожиданно сменяется облегчением. Теперь можно не заморачиваться поиском ресторана или концерта, который не пробьет брешь в бюджете, не надо больше искать темы для разговора за ужином, да и вообще можно не мучиться чувством вины за то, что уделяю своей девушке мало внимания. Хотя, конечно, по-любому не дело это — жить одной только работой. Отдыхать нужно, иначе так и перегореть недолго — и эмоционально, и… как бы это сказать… энергетически, что ли. Ресурс нервной системы не безграничен, да и частые погружения в Тень определенно истощают. Я даже похудел в последние месяцы, и это плохие новости — лишним весом не страдал никогда. Хорошо бы встретить девушку, с которой можно будет проводить досуг так, чтобы это было в радость нам обоим.

Неожиданно разбирает смех. Неожиданно для меня самого. Не спрашивая разрешения всплывает в голове анекдот, в котором пожилой грузин сидит у свежей могилы своей жены и горюет.

— Адын савсем адын… — постепенно интонация меняется.

— Адын, савсем адын?

Через какое-то время приплясывает и с восторгом выкрикивает:

— Адын, савсем адын, вах!

Решил лечь спать пораньше. Завтра рабочий день. Во время обязательных гигиенических процедур замираю на секунду, затем еле удерживаюсь, чтобы не хлопнуть себя рукой по лбу — в руке-то зубная щётка в пене от пасты. Немного подумав, хлопаю незанятой левой рукой. Всё-таки временами сильно торможу. Чтобы выяснить, что Лера ушла от меня, а не трагически сгинула, достаточно было в ванную зайти. Если уж мне не хватило для правильных выводов полного отсутствия Лериной одежды, то исчезновение её гигиенических средств — свидетельство прямое и однозначное. Для самых-самых тупых.

Теперь ванная, туалет, кровать — только для меня одного. Вах! И смотреть по телевизору, хоть и нечасто в него пялюсь, могу, что хочу. Вкусы у меня с Лерой не сильно совпадали.

Неделя без Леры.

Еще на подходе к отделению застаю вялую суету. Два санитара в мятых халатах, чертыхаясь, проталкивают в общий коридор каталку с накрытым простыней телом. Помогаю им, придержав створку. По их движениям сразу становится ясно, что тело на каталке спасать уже поздно.

На сестринском посту задумчиво грызет ручку еще молодой, но уже пожеванный жизнью полицейский.

— Как пишется — «интоксикация» или «интаксикация»? — спрашивает он у дежурной сестры.

Ловлю за локоток пробегающую по коридору Свету:

— Кто?

— Да Смирнов из пятой. Допился-таки… Острая печеночная недостаточность. Уж мы и посещения, и передачи ему запретили — без толку. Соседи по палате говорят, через окно ему водку передавали.

— А дежурство чье?

— Так Пархоменко… Вышел наконец с больничного, и сразу труп на смене. Автократыч здесь уже. Вас к себе вызывает, Михаил Александрович.

— Что, в эдакую рань?

Заведующий редко заявляется в отделении раньше десяти, это только для простых смертных рабочий день начинается в восемь утра.

— Кажется, его Пархоменко ночью вызвонил, — Света понижает голос. — Вот, сразу примчался на выручку.

Понимающе переглядываемся. Вообще, конечно, трупы в больнице — дело обычное, но все-таки не в нашем отделении, у нас совсем тяжелые пациенты — редкость. Впрочем, даже если врач и недоглядел, вряд ли это обернется для него чем-то серьезным, разве что нервы помотают. Хотя любимчику заведующего отделением и это не грозит.

Не спеша иду в ординаторскую, снимаю куртку, меняю уличные кроссовки на кроксы, надеваю халат и прохожу в кабинет заведующего. Наш царек и божок восседает в своем кресле — по слухам, заказанном специально, чтобы глазки Автократыча были на одном уровне с глазами более высоких людей. Не удивлюсь, если коротенькие ножки его болтаются в воздухе. Хмурый Пархоменко стоит у него за спиной, скрестив на груди могучие длани.

— Михаил Александрович, проходите, пожалуйста, — тепло улыбается Автократыч. — Садитесь, располагайтесь… Вы только не переживайте, мы, как говорится, хе-хе, своих не бросаем. Давайте вместе думать, как вам помочь.

— О-о-у! — вскидываю брови. — Помочь? Наконец-то! Давно пора мой график разгрузить. Да, было бы неплохо, сам хотел с вами это обсудить.

Автократыч смотрит на меня так, словно я заявился на похороны в клоунском колпаке:

— Вы, верно, еще не осознали всей тяжести своего положения. Смирнов-то из пятой палаты преставился. — Автократыч с наигранной торжественностью возводит очи горе. — Царствие, как говорится, небесное. А что до забот наших грешных… Вы понимаете, что сейчас начнется? Комиссия, служебное расследование, не дай Бог, до уголовного дела дойдет. Давайте подумаем, как мы можем вас защитить.

Кресла в кабинете Автократыча отвратительно мягкие, прямо проваливаешься в них.

— Стоп-стоп, — говорю. — Смерть любого больного — это трагедия, конечно, но я-то тут при чем? Смирнов — пациент Пархоменко и умер в его дежурство.

— Так-то оно так, — вкрадчиво отвечает Автократыч. — Вот только последние назначения в истории болезни Смирнова сделаны вами. Вы должны помнить, Пархоменко тогда болел, вы его подменяли. Так что неприятности, боюсь, будут у вас.

— Если вы видели эти назначения, то сами знаете, что они сделаны в соответствии с состоянием и анамнезом пациента! — изо всех сил стараюсь сохранить спокойный тон. — Составлены неделю назад! Лечащий врач обязан постоянно корректировать их по результатам обследования! Скажи честно, Пархоменко, ты ведь их даже не читал?

Пархоменко мычит что-то невразумительное. А я вспоминаю наш поход к кадровичке. Хм-м, а как Автократыч будет доказывать, что я прикладывал свою руку к лечению упокоившегося? По всем документам безотрывно и добросовестно трудился Пархоменко. И зарплату, кстати, за это получал. В отличие от меня. Получается интересненькая картинка, если мне не платили за эту работу, то и привлечь к ответственности за результат меня невозможно. Собственно, и так понятно, что Автократыч меня на арапа берёт. На пустые понты, как молодёжь говорит. Ладно, послушаем, чего он ещё напоёт. Интереса и развлечения для.

— Одним словом, ситуация сложная, — качает головой Автократыч. — Ответственность может лечь и на сестер, которые не предотвратили появление спиртного в отделении. И на дежурного врача, доктора Пархоменко, хотя его действия я уже проанализировал — они грамотны, профессиональны, полностью адекватны ситуации. Так что как бы все не уперлось в ваши назначения… Но вы не переживайте, Михаил Александрович. Я и вас в обиду не дам. Мы же тут все как одна семья. Вы так много делаете для отделения… ваша статистика по успешным реабилитациям впечатляет, мы на хорошем счету в министерстве здравоохранения. Мы, безусловно, защитим вас от всякого рода неприятностей. Если, конечно, и вы пойдете нам навстречу.

— Навстречу? — прицельно прищуриваюсь на него.

— Да-да! — быстро кивает Автократыч. — Посмотрите, я тут подготовил график дежурств на следующий квартал. Наш, внутренний, для своих, так сказать. В бухгалтерию уйдет другой — знаете, эта бюрократия… А как оно будет на самом деле, решим тут, между своими.

Автократыч пододвигает ко мне стопку распечаток. Беглого взгляда на верхний лист достаточно, чтобы ухватить суть. При одной номинальной ставке я должен работать на две… с половиной. Настолько возмутительно, что успокаиваюсь. Мне даже интересно, он что, за сверхчеловека меня держит? И не боится задевать этого сверхчеловека? Как погляжу за тот месяц, что я выпал из реала, они совсем из берегов вышли. И от рук отбились.

— А доктор Пархоменко, смотрю, от дежурств освобождается? — осведомляюсь совершенно ровным, даже светским, тоном.

— Доктор Пархоменко ведет научную работу, — разводит руками Автократыч. — Ему нужны библиотечные дни. А потом, у него же семья, а вы пока человек холостой…

— Семья — это, конечно же, очень важно, — только при чём тут тогда тёлки с вот такими буферами. Но это я уже про себя.

Смотрю Пархоменко прямо в глаза, он отводит взгляд.

— Вот и чудненько, вот и славненько, — Автократыч расплывается в широкой улыбке. — Люблю, когда в коллективе царит взаимопонимание. Каждый, как говорится, должен быть на своем месте… А насчет расследования не волнуйтесь, Михаил Александрович. Работайте спокойно. Я сделаю пару звонков, и никакого расследования не будет.

— Это вы не беспокойтесь, Гиви Автандилович, — отвечаю спокойным, будничным тоном. — Расследование будет. Обязательно. Я сам сделаю пару звонков.

Когда-то будучи сильно моложе, имел глупость поддаваться давлению. Иногда. Не то чтобы прогибался до пола, но и мощного отпора не давал. И стыдно признаться, страшился. Но сейчас вам не тут. Чем он меня пугает? Что мне может грозить? Реальный срок? Чо, правда? Да и посадка в колонию мне не особо страшна, с моими нынешними возможностями. Меня в любой колонии и зэки, и администрация будут холить и лелеять.

А реально мне может грозить только лишение премии и выговор в личное дело. Ой, боюсь, боюсь! Да как же пережить такой ужас, ха-ха-ха! При нынешнем-то дефиците специалистов. Плюс любой судмедэксперт подтвердит, что в том состоянии для алкаша Смирнова даже небольшая доза спиртного — смертельный яд. И ни при чём тут хоть мои назначения, хоть Пархоменко.

— В смысле? — теряется Автократыч. Оба они с Пархоменко смотрят на меня так, словно я только что превратился в зеленого человечка с рожками на голове. — Михаил Александрович, вы это чего?

С одной стороны, сам подставился и позволил этим павианам относиться к себе, как к мусору. Слишком увлекся работой, особенно в свете своих новых способностей… Вот эта сволочь и решила, что на мне можно бесконечно и безнаказанно ездить. Поначалу за моей спиной что-то мутили с ведомостями, а так как я не отреагировал, решили открыто и нагло предложить рабство. А что, вдруг прокатит?

Хотя чего это я сам на себя всё накладываю? Не мог я тогда отвлекаться ни на что. Глубокая и вдумчивая работа требует абсолютного сосредоточения. И плоды есть. Настала пора ими пользоваться.

С усилием встаю из слишком мягкого кресла, пинком отодвигаю его от стола. Опираюсь обеими руками о столешницу и нависаю над Автократычем. Знаю, как он этого не любит. Именно поэтому.

— А я это того, Гиви Автандилович, что считаю служебное расследование совершенно необходимым. Давно назревшим. Говорите, действия Пархоменко в отношении Смирнова были профессиональными и своевременными? Но это же вы утверждаете. Если оно и правда так, то зачем опасаться проверки? Всегда же хорошо проконсультироваться с экспертами. Как-никак о человеческой жизни речь идет.

— Да ты чё, брателло, совсем берега попутал⁈ — встревает Пархоменко. — Твои же назначения будут разбирать!

— В своих назначениях я уверен. А ты, герой-любовник? В последнюю неделю за Смирнова отвечал ты. Да и кроме смерти этого алкаша у нас тут много интересного найдется для комиссии. Например, почему назначений китайских витаминов в историях болезни нет, а в рекомендациях, которые пациенты получают на руки, они есть? У меня пачка рецептов уже накопилась, и на всех ссылка на тебя, брателло, как на агента-распространителя. Да и прочее. Почему, например, два месяца назад были выделены средства на новый вертикализатор, а отделение его до сих пор не закупило?

С удовольствием смотрю, как Автократыч бледнеет. Воображал, я ни о чем не догадываюсь. Вот почему полезно дружить с коллегами — у Светы сестра в бухгалтерии работает, так что многие махинации Автократыча мне прекрасно известны.

— Вы уволены, — шипит Автократыч. — Сдайте дела доктору Пархоменко и немедленно покиньте отделение!

Тут уж я не выдерживаю и начинаю смеяться:

— Вы чего, американских сериалов насмотрелись? Я свои права знаю. Если попробуете уволить меня по статье, к служебной проверке из министерства добавится трудовая инспекция. Для нее тут тоже немало интересного, одни только махинации с учетом рабочего времени чего стоят…

— Да ты совсем оборзел, что ли! — орет Пархоменко. — Как с начальством разговариваешь⁈

Он в два шага обходит стол и хватает меня за грудки. Ткань халата трещит под его пальцами.

— Не много на себя берешь, утырок⁈ — шипит Пархоменко мне в лицо. От него отвратительно пахнет вчерашним перегаром и пижонским одеколоном. — Да ты хоть знаешь, какие люди за нами стоят? Они тебя в порошок сотрут, падла! Ты же никто, плюнуть и растереть!

В драке мне эту тушу не одолеть… Что же, у нас есть другие методы. Коротко вздыхаю и заныриваю в Тень. Мышцы и нервы Пархоменко видны здесь как переплетения мерцающих тканей и нитей. Эге, а наш здоровяк изнутри-то гнилой весь, желудок ни к черту, и геморрой на второй стадии, стремительно переходящей в третью… Врач, запустивший собственное здоровье — классика! Ну да я не лечить его сейчас буду.

Концентрируюсь на мышцах его правой руки. Усилием воли резко повышаю их тонус — не до разрыва тканей и связок, но так, что сейчас будет очень неприятно… Выныриваю. Пархоменко коротко взвывает и отшатывается от меня, сдвинув стол и прижав кресло Автократыча к стене.

— Что, брателло, судорога? — спрашиваю сочувственно. — Это ничего, это бывает. Потерпи, сейчас снимем спазм…

Пархоменко вжимается в стену и баюкает правую руку, словно младенца. Спокойно подхожу к нему, откалываю от халата бейдж и аккуратно тыкаю в мышцу иголкой. Классический способ быстро снять спазм.

— Через десять минут все пройдет, — дружелюбно улыбаюсь. — Ты бы, это, за микроэлементами в питании следил, брателло. Калий с магнием пропей, только не китайский, а обычный, из аптеки. Ну и физкультурой надо заниматься, и нервничать поменьше.

«Бисура», — добавляю про себя из лексикона моего ехидного татарского дедушки. Давно покойного. Обожал он насмешничать над окружающими.

Давно догадывался, что мой дар способен не только лечить, но и наносить вред. Хотя что тут догадываться, каждый знает, что скальпелем зарезать можно. Как-то надеялся, что до этого не дойдет — напрасно, конечно. Голова закружилась, перед глазами все плывёт — слишком резко нырнул в Тень, без подготовки.

А ведь я, пожалуй, мог сейчас проделать с этим гадом Пархоменко куда худшие вещи, чем банальная судорога…

— Что за балаган вы устроили, коллеги! — запертый в кресле между столом и стеной Автократыч пытается взять ситуацию под контроль. — Как не стыдно? Так, Михаил Александрович, чего вы все-таки добиваетесь? Быть частью нашего дружного коллектива вы не хотите, увольняться тоже не хотите! Чего вам нужно?

— Мне нужно работать в нормальных условиях. Моя ставка — тридцать девять часов, я буду отрабатывать ее, и ни минутой больше. Вести буду до пятнадцати пациентов, строго по нормативам. Премию получать каждый месяц и квартал. И за все уже отработанные сверхурочные. В четырехкратном размере.

— В трехкратном, — Автократыч начинает торговаться на автопилоте.

— Нет. В четырехкратном. Двукратная оплата сверхурочных положена по закону, а скупой платит дважды. Свои обязанности буду выполнять добросовестно. Чужие — фтопку. Шантажа и хамства спускать не собираюсь.

— Но Михаил Александрович, вы же лучший реабилитолог в отделении! — Автократыч быстро соображает, что угрозы не сработали, и переходит к лести. — Может, возьмете все-таки еще полставки? Совершенно официально! Подумайте о пациентах, это ведь в их интересах!

— О пациентах как раз и думаю. Как настоящих, так и будущих. В их интересах, чтобы я мог работать и сегодня, и через год, и через десять лет. А не вогнал себя в гроб непосильной нагрузкой, как бы вам ни хотелось. Заботясь о себе, забочусь о них. У меня все. Жду сегодня в течение дня новый график дежурств, официальный и адекватный моей ставке. Собственно, вон тот подойдёт, — тычу пальцем.

— Ну, вот и славно, что мы наконец договорились, — Автократыч пытается держать хорошую мину при плохой игре. — В другой раз, если что-то вас будет не устраивать, вы не тяните — сразу обращайтесь ко мне. Мой кабинет всегда открыт для сотрудников! Видите, как мы замечательно можем вместе решить все проблемы!

— Да, вот еще, — оборачиваюсь в дверях. — Об интересах пациентов… О ваших махинациях никуда сообщать не стану. Пока. Но новый вертикализатор отделению необходим. Делайте что хотите, но в течение двух недель он должен быть здесь.

Выхожу из начальственного кабинета с чувством некоего недоумения. А чего это Автократыч так быстро сдал назад? Понятно, что позиция у него слабая, но всё-таки более высокое положение даёт свои преимущества. И я кое-где прокололся, он мог на этом сыграть. Уже в ординаторской на диванчике соображаю. До полной увлечённости Тенью никогда не был особо уступчивым. Не зря же он меня постоянно премий лишал. По каждому поводу.