Стиратель

Глава 21 Финал там, где все надоело

— Ф-ф-ф-с-с! — шиплю сквозь зубы.

И не потому, что чуть не упал, а потому, что козлина-стражник сильно толкнул в спину, иссечённую кнутом и до сих пор окончательно не зажившую. Разбередил раны, сволочь!

— Доставлен, ваше сиятельство! — браво докладывает козлина, притворяющийся стражником, и пропадает за дверью по величаво небрежному мановению пальцев графа Нагеля.

Из незнакомых стражник, не дрессированный. Доберусь ещё.

С ещё большей величавой небрежностью его сиятельство показывает мне глазами на стул перед его огромным, роскошным столом. Если отвлечься от великолепия отделки стола мастером-краснодеревщиком (или как они тут называются?), то один в один положение уполномоченного властью следователя и подследственного. Хорошо, что ярких ламп у них нет, а то обязательно в глаза бы направил.

Гремя кандалами и стараясь не касаться спинки стула, сажусь. Граф глядит на меня с таким удовлетворением, что не надо гадать, зачем он меня из темницы вытащил. Полюбоваться, получить извращённое удовольствие. В этом он схож со своим конюхом-садистом. Одного поля ягодки белладонны.

Потрясающее несоответствие внешности благородного аристократа с сущностью подлейшей твари. Породистое идеальной лепки лицо, впору любому королю, широкие плечи, высокий рост при величественной осанке. Лучшие люди королевства, едрить их налево через шершавое коромысло! Канисом пенисом…

Что-то в этом глубоко неправильное. Несоответствие сути и формы — это ещё ладно, дело житейское. Прекрасные стервы, обаятельные мерзавцы, всё это привычно. Нечто более глубоко неправильное таится во всём окружающем, но никак не могу понять, что. Подозреваю, мешает эмоциональное восприятие, бурная реакция на уровне организма на все бесчинства в мою сторону. Надо бы абстрагироваться.

А вот это графинчик недосмотрел! Удаётся подавить ухмылку. От окна до места, где сижу, добивает солнечный поток. Здешнее солнце для меня значит как бы не больше, чем еда. Чувствую, что организм оживает как растение под ласковым дождём после недели засухи. Спина начинает саднить всё меньше и меньше. Всё-таки что-то есть страшно привлекательное в магии. И отвлечься от несправедливостей легче. Только бы эта подлая тварь, притворяющаяся графом, не заметила. Поэтому до конца рубцы не заживляю. Для этого мне запрыгивать в Тень не надо.

— Как тебе моя темница? Понравилась? — насмешку граф скрывать не помышляет.

— Темница как темница, — пожимаю плечами. — Мне сравнивать особо не с чем.

— А как же баронская?

— Разве у него темница? Подвал какой-то дурацкий…

— Конюха тоже сравнивать не с кем? — веселится граф.

— А что конюх? Сволочь как сволочь, — хмыкаю и пожимаю плечами.

Плюнув на всё, окончательно заживляю спину. Чувствую, энергии хватит, уже не зря день прошёл. Повожу плечами, привалившись к спинке. Теперь спина чешется.

Граф с удовольствием смотрит на звякнувшие тяжёлые кандалы. И на ноги и на руки нацепили, твари! Так, спокойнее, подумаешь, кандалы. Тем более, на руках простые, не антимагические. А почему я смог себя подлечить? Потому что — отвечаю себе сам — для самолечения мне в Тень уже прыгать не надо.

— Граф, у меня к тебе вопрос

Как обычно, переход на интеллектуальный план бытия меня успокаивает. Давно это заметил, как только понимаешь мотивы очередного удода, причиняющего тебе неприятности, всё становится на свои места.

До меня кое-что стало доходить. Внутренне замираю, словно охотничий пёс при виде добычи, как бы ни спугнуть такую нужную мысль. Хотя и сказал, что есть вопрос, но пока его не сформулировал.

— Ещё один визит на конюшню честно заработал, — с удовольствием говорит граф. — Ко мне следует обращаться «ваше сиятельство», сколько раз можно говорить? И на вы.

Помогает мне граф, даёт время на обдумать. Кое-что всплывает в памяти.

— И как вам сияется, ваше сиятельство?

А вот это ему не нравится. Глаза слегка сужаются, лицо каменеет. По всему видать, что-то новенькое хочет мне изобрести. Поздно! Меня осеняет такая вспышка озарения, что не удерживаюсь от торжествующей улыбки. Становятся понятны намёки… намёки⁈ Да он почти открыто говорил! Какого дьявола я пытался устроиться в этом мире? Неправильный подход изначально. Я не должен был приспосабливаться к Танаиду! И не подминать его под себя. Смотритель назначил мне роль судьи этого мира! Как можно было так беззаботно пропустить мимо сознания прямую и открытую речь? Исключительно по своей тупости не понял сразу! Кранты тебе, графинчик!

— Скажите, граф, а как вы сумели дожить до такого возраста?

На мои слова графские глазёнки ещё больше сужаются и при этом вспыхивают. Но молчит. Опасно молчит. Даже на «графа» не реагирует.

— Вам же девяносто? И даже больше. Глава рода, взрослые внуки… как вы смогли дожить до такого возраста, завести семью, детей?

Кстати, супругу его до сих пор не видел. Умерла? Так высшие долго живут. Тоже прикончил или живут отдельно?

— Конюх тебя вроде по голове не бил. Или ты другим местом думаешь, низший?

Граф почти шипит. Он уже ничего не сможет мне сделать, только ещё не знает этого.

Щас узнаешь.

— Не поняли? — вопрошаю со всем возможным сочувствием. — Всё очень просто. Вот вы сейчас наверняка придумываете мне казнь поцветистее. Так ведь?

Граф кровожадно сияет всем лицом. Готов? А вот теперь — получай!

— Хотите меня казнить в самое ближайшее время. Замечательно! Но ведь ваше здоровье и даже жизнь в моих руках. Ваших близких и друзей — тоже. Я же Целитель! Вот я и спрашиваю: как вы смогли дожить до такого почтенного возраста, будучи настолько идиотом?

Почти не удивился, заметив, что образ графа мигнул, как сбойнувшая голограмма. Ничего, это только начало.

— Граф, вас ничего не беспокоит, нет? — сам чувствую, как взгляд становится пронзительным. — Вы знаете, что вы смертельно больны? В левом подреберье ничего не чувствуете? Такое лёгкое неудобство? Через неделю, не больше, появятся боли. Они начнут усиливаться, ещё через неделю станут невыносимыми. Но на фоне этих жутких болей вы умрёте только ещё через две недели. Это будет страшнее любой казни.

Вряд ли даже Смотритель знает, когда на самом деле граф умрёт и от чего. Я всего лишь видел тёмное пятнышко в его ауре. И кое-что накануне для этого сделал, не перед собой же мне скрывать. В моих же силах запустить это пятнышко в бурный рост. Для этого надо всего лишь прикоснуться к телу графа. Но ведь он этого не знает! Глумливо и гадко ухмыляюсь, эк его проняло. Аж слегка с лица спадает, бедняга. Бисура, как любил говорить мой покойный татарский дедушка.

— Ты меня сейчас же вылечишь, — шипит граф, сверля меня глазами.

Никакого удовольствия он сейчас не испытывает, чувство глубокого удовлетворения теперь моё. Вместе с ним, удовлетворением, разглядываю ужас на дне глаз графинчика.

— С какой стати, граф? — удивляюсь вполне искренне. — Нет, граф, я этого не буду делать. Вы меня казнить хотели, вот и казните. Мне начхать!

— Да как ты смеешь, червяк!!! — граф вскакивает, тяжёлый стул с грохотом падает.

— Сядьте, граф.

Что-то он чувствует и не только в моём тоне и долгом немигающем взгляде. Он не может заметить, как его образ снова мигает, но что-то чувствует.

— Хочешь, чтобы я тебя вылечил? — задумчиво разглядываю уже не такого уверенного владыку замка и окрестностей. — Но при этом держишь меня в темнице, отдаёшь на забаву своему конюху-садисту, не казнил меня только потому, что не выбрал самой жуткой казни и не выжал всю возможную пользу. Вот я и спрашиваю, граф: как ты смог дожить до своих лет? Ты же клинический идиот, такие долго не живут.

Вспышка злобы в его глазах уже никого не может напугать по-настоящему, так же, как ужимки киношного злодея.

— Как можно додуматься до того, чтобы пытать человека, от которого зависит твоя жизнь? — уже с долей равнодушия наблюдаю, как после очередного мигания, граф полностью не восстанавливается, становится немного прозрачным.

— Это всё равно, что арестовать проезжающего мимо маркиза или герцога, избить его, плюнуть ему в лицо, бросить в свою любимую темницу. На глазах у его дружины. Как долго ты после этого проживёшь?

Граф делается ещё более прозрачным. И неуверенность заставляет его всё-таки сесть.

— Что ты несёшь, смерд? — голос, однако, не только не уверенный, но… как будто громкость в телевизоре убавили. И тональность забавно писклявая.

— Не можешь объяснить, да? Знаешь что, граф, а покажи-ка мне свою сокровищницу, — пока дело не сделано, почему бы слегка не помародёрить?

Встаю. С удивлением гляжу на громыхнувшие кандалы. Их же кузнец отковывал? А магические, те, что на ногах, купили? У кого⁈ Хм-м… пристально и скептически смотрю на железки, они в ответ приветливо мигают, делаются прозрачными и пропадают. Так-то лучше! Встряхиваю свободные руки.

Вход в комнату, где хранится казна, начинается отсюда. Хватаю со стола лампу системы керосинка. Тоже вопрос, откуда она здесь? Тащу сильно ослабевшего и полегчавшего до веса ребёнка феодала за собой. Дверь, коридор, ещё одна дверь. Граф послушно трясущимися руками пытается вытащить ключ. Вытаскивает, вот только он дверь открыть не может. Это фактически уже изображение ключа, а не сам ключ.

Потеряв терпение, с силой пинаю дверь, с виду очень крепкую. Жалостливо хрустнув, с протяжным скрипом та открывается. Заходим.

— Ну, и где твои графские сокровища? — смотрю на ставшего ещё более прозрачным и окончательно жалким графа.

Вопрос к месту. Комната пуста, кроме слоя пыли нет ничего! И правильно. Откуда быть сокровищам, у графа одна половина крестьян вымерла, а другая еле ноги носит. Но чу! Что-то замечаю в одном углу. Топаю на заманчивый, хоть и тускловатый блеск в неверном свете керосинки. Хм-м, монетка! По виду и весу, золотая. Сгодится.

Всё. Нечего здесь больше делать. Выхожу из комнаты. Проходя мимо графа, бросаю в него вопрос, от которого он окончательно превращается в привидение.

— А как ты своим дружинникам платишь? Или с ними тоже конюх кнутом рассчитывается?

Удод мерзкий! Даже моего честно заработанного серебра нет!

Чтобы выйти из кабинета графа, надо через ползамка пройти. По пути на волю посещает мысль из разряда хороших, которые приходят опосля. Зря я про кузнеца подумал, что его нет. Его отсутствие объясняется тем, что платить ему нечем, казна-то пустая. Я ненароком угодил в режим, когда мои мысли материализуются мгновенно. Вернее, дематериализуют окружающую среду. Как живую, так и неживую.

Хотя, что в лоб, что по лбу. Подумал бы про кузнеца после того, как нагрёб полные карманы золота, оно бы и в карманах исчезло…

Таким же образом дематериализовались заносчивые перед низшими и угодливые перед Высшими слуги, случайно попавшиеся по пути. Все трое. Даже вякнуть ничего не успели. То есть, успели, но уже беззвучно. Состроили презрительно заносчивые физиономии и неслышно поплямкали губёшками. Не могут призраки взаимодействовать с материальным миром, звуковые волны — это тоже процесс в материальной среде. С тем же грустным и виноватым видом проплыл мимо силуэт Лилли.

Во дворике оглядываюсь. Дворцовый комплекс выглядит запущенным. Кое-где камень выкрошился, даже травка в швах пробивается, гордый шпиль покосился. О, кузня! Где совсем недавно на меня железо ковали. Крыша осела, дверь — видать, от сырости — полностью не закрывается, только поскрипывает от ветерка. Всё правильно, кузнецу нужно полноценное питание, вот он и ушёл от нерадивого хозяина. Искать то самое пропитание, потребное его мощному организму.

Угадываю что-то знакомое в фигуре, ковыряющейся у телеги. Подхожу. Весело хлопаю сзади по плечу. Постаревший и потускневший конюх оборачивается.

— А ты почему не исчез, сволота⁈

Конюх дёргается, злобно ощеривается и хватается за кнут. Тут же морщится от собственного резкого движения. Дематериализация тут ни при чём. Аура у него вполне здоровая, была… до тех пор, пока по плечу его не хлопнул.

Ухожу через незакрывающиеся до конца ворота. Догадываюсь, почему конюх не исчез. Почему дружинников нет, понятно. Ратнику денежное довольствие положено. А конюх может и без вознаграждения работать, он сам готов платить за возможность людей до полусмерти, а то и до смерти забивать. Видел же сладострастный восторг на противной дремучей морде от вида кричащих и визжащих под его кнутом.

Не иду по дороге, выхожу на заросшее травой поле перед замком. Раскидываю руки и обращаю лицо к солнцу, впитывая в себя вместе с горячими лучами его силу.

— Ну что, Смотритель? Я сделал то, чего ты ждал?

Где-то далеко от графского замка Кей и Арне с изумлением и страхом смотрят на становящихся прозрачными барона и его возлюбленную Симону. Такими же глазами смотрят друг на друга крестьяне одного далёкого хутора и многих других хуторов и сёл. Жители Пурвца превращаются в призраки один за другим. Все города и сёла приходят в запустение. Стремительно весь мир погружается в мнимость и призрачность.

Не вижу ничего этого. Всего лишь знаю, что так происходит.