Сто и одна ночь

ГЛАВА 5

Дверь закрыта.

Это невозможно.

Первая мысль — совершенно нелепая: может, я сплю? Вторая — уже более реальная: Граф задержался, или с ним что-то случилось. А вот от третьей мысли по позвоночнику пробегает холодок: Граф дома, и с ним все в порядке.

Все еще пялюсь на дверь, касаясь кончиками пальцев ручки, когда слышу с подъездной дорожки знакомый голос.

— Шахерезада, вы крайне невнимательны.

Выдыхаю — и только потом оборачиваюсь.

Граф выходит из новенького ярко-красного бумера.

— Совершенно не смотрите по сторонам, — добавляет он, присаживаясь на капот.

Граф ошибается. Не заметить эту машину — даже в тусклом свете фонаря, блестящую, словно под лучами тропического солнца — мог разве что слепой. Я же не только ее заметила, но и обратила внимание, что она припаркована напротив соседнего дома, куда более скромного внешне, чем это авто. Двигатель был выключен, водительское кресло не просматривалось. А я точно знала, что Граф ездит на темно-синем Понтиаке тысяча девятьсот семьдесят третьего года выпуска, объем двигателя — шесть целых, тридцать семь сотых литра. Так что — да, можно сказать, Граф застал меня врасплох. Снова.

Зачем ему бумер? Произвести на меня впечатление? А это ему зачем? Но я включаюсь в игру. Покачивая бедрами, подхожу к авто, легонько провожу ноготками по двери, изображая удивление и восторг.

— Кого вы довели до самоубийства своей книгой, чтобы заполучить такую красотку? — томно спрашиваю я, облокачиваясь о машину так, чтобы сквозь стекло лучше рассмотреть салон. Уверена, поза у меня при этом весьма эффектная — пусть юбка и по колено, а не как у его Камиллы.

Граф разглядывает меня примерно таким же взглядом, как я — бумер.

— Никто не умер, — в тон мне отвечает Граф. И развязно добавляет: — Пока что, — распахивает переднюю дверь пассажирского сидения. — Прошу вас.

Ну, чем я рискую?

Сажусь, пристегиваюсь.

— Простите… — Граф тянется через меня к бардачку, заставляя вжаться в спинку кресла. — Гляну, на месте ли права…

Он не дотрагивается до меня только потому, что я на эти бесконечные секунды перестаю дышать, — настолько между нами крохотное расстояние. И как только при этом я успеваю почувствовать его аромат? Мне нравится, как пахнет Граф. Только этот запах — со свежими, теплыми нотами — совершенно ему не идет, словно украден у другого человека. Если закрыть глаза, то можно представить кого-то благородного, верного, искреннего…

— Шахерезада, вы спите? — издевательски интересуется Граф. Открываю глаза. — Вы не перестаете меня удивлять… — Вот это уж точно не комплимент — в данном контексте. — Поездка на машине не отменяет вашей обязанности. Я вас слушаю.

— Куда мы едем?

— Это сюрприз.

Отворачиваюсь к стеклу. Сначала вижу то, что за ним, — сонные коттеджи, спрятанные за неприступными стенами, припаркованные у обочин автомобили, усыпанные листьями, — ярко-желтыми там, где их окропляет свет фонаря. А потом взгляд падает на мое отражение — отстраненная, уставшая, жесткая молодая женщина. Тень себя прежней. Растягиваю губы в улыбке.

— Слушайте внимательно, Граф…

— Да, я помню, повторы платные, — тот час же реагирует он.

— И не только поэтому.

Обнимаю себя руками.

Скоро у моих героев начнется осень не слаще моей. Но пока им кажется, что пара капель, упавших на лицо, вовсе не означают близкий ливень. Как наивно.

Глеб почувствовал на лице мелкие холодные капли — и открыл глаза. Он полулежал на заднем сиденье машины. Ксения, перегнувшись через спинку водительского кресла, пшикала ему в лицо водой из пластмассовой бутылки с распылителем.

— Ну, наконец-то! — Ксения улыбнулась, и Глеб невольно улыбнулся ей в ответ — от этого простого действия боль в затылке прожгла, словно о голову затушили сигарету.

Глеб поморщился и снова прикрыл глаза.

— Где мы?.. — спросил он, прислушиваясь к тому, как теперь боль огненной нитью извивается в пространстве между висками.

Все, что Глеб успел заметить, — так это новенький трехэтажный дом в скандинавском стиле. В какой они вообще стране?..

— Я же сказала сидеть в машине! Почему ты меня не послушался?! — похоже, уже перестав его жалеть, спросила Ксения.

Глеб открыл один глаз. От возмущения на ее щеках вспыхнул легкий румянец, на лбу появилась морщинка.

— Возможно, потому, что я не твой сын, — спокойно ответил Глеб и, не отдавая отчета в своих действиях, накрыл рукой ее ладонь, сжимающую подголовник.

Ксения словно и не заметила этого, но голос стал мягче.

— Я попросила помочь именно тебя, потому что решила, ты не будешь задавать вопросов.

— Тогда ты выбрала не того провожатого.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Ксения — тепло и немного виновато. В ее взгляде чувствовалось что-то материнское — и Глебу это не нравилось. Но зато ему нравилось все остальное — мерцающий влажный блеск в ее глазах, пульсирующая венка на шее, намек на улыбку, завитушка волос у правого уха. Но особенно — прохлада ее ладони, которая все еще покорно лежала под его рукой.

— Пойдем, — Ксения мягко высвободила ладонь.

Глеб нехотя подчинился.

Хорошая новость — они все еще находились в Большом городе. В этот район он однажды заглядывал — эвакуировал мерс с побитой мордой. Дома здесь были вовсе не новые, но тщательно отреставрированные — элитное жилье, утопающее в кустах сирени. Через дорогу — парк. Рядом — если ему не изменяла память — пруд с резными беседками.

— Что мы здесь забыли? — спросил Глеб, пошатываясь и ковыляя, словно получил не по голове, а по ноге.

— Я здесь живу, — ответила Ксения, открывая дверь подъезда.

Живет. Здесь. Глеб легонько тряхнул головой — от этого словно искры из глаз посыпались. Не было сил даже на то, чтобы обдумать новую информацию.

В подъезде приятно пахло строительными материалами. Поблескивали золотые цифры почтовых ящиков. Зеркало на полстены, казалось, увеличивало пространство вдвое. Глеб посмотрел на свое отражение. Ну и видок… Синяки под глазами, взгляд как у отца после перепоя…

— Тебе помочь? — Ксения уже поднялась по широкой лестнице на площадку первого этажа.

Хотел ли Глеб, чтобы эта женщина взяла его под руку, позволила обнять, прижать к себе в поисках опоры? Он бы невзначай зарылся лицом в ее волосы, сделал глубокий вдох, ощутил под пальцами ее теплое обнаженное плечо?.. Лишь от одной только мысли об этом у него по телу пробежали мурашки.

— Я сам.

Гладкие деревянные перила так удобно легли под ладонь.

К счастью, квартира Ксении находилась на первом этаже.

— Ничего себе… — Глеб присвистнул, когда Ксения зажгла свет в прихожей.

Квартира на две просторные комнаты, почти без мебели. Каждая стена, бархатистая на вид, — покрашена на свой лад — оливковые, песочные, древесные оттенки. Высокие — метра три — потолки. Паркет — гладкий и блестящий, как в бальной дворцовой зале. На рожке полупрозрачной ширмы для переодевания висела черная дамская шляпа с пестрыми перьями. Посередине комнаты стоял низкий круглый кожаный пуфик, навевающий мысли о Востоке.

— Отдохни немного, — Ксения мягко повернула ручку окна — и открыла створку. — Мне давно пора научиться…

— А кто нас привез сюда?

— Друг.

Ветер качнул белую, с золотистой нитью, хрустящую занавеску. Она взметнулась — и плавно осела, скользнув по плечу Ксении. И в этот, казалось бы, ничем не примечательный момент, Глеб почувствовал такое острое плотское желание, что отвернулся, — лишь бы не выдать себя.

Чувство к этой женщине всегда возникало внезапно — шквальным порывом, лавиной, камнепадом. Захватывало, засасывало, сбивало с ног. Только на этот раз у Глеба не было такого неприятия своих ощущений, как раньше. Наоборот — ему хотелось подчиниться своему чувству — ошеломительному физическому влечению к женщине, намного старше его, замужней, — и, не смотря на то, что он встречался с Ланой. Три табу разрушило простое скольжение занавески по обнаженному плечу.

— К сожалению, у меня нет льда, зато есть аптечка, — задумчиво произнесла Ксения, рассматривая ночной пейзаж за окном.

Лед бы сейчас пригодился. Потому что, невероятным усилием воли заставляя себя оставаться на месте, в мыслях Глеб стоял за спиной Ксении. Ее тепло уже проникало ему под кожу. Ее запах кружил голову. Ее запретность распаляла кровь.

Притяжение, которое он чувствовал сейчас, когда их разъединяло ничтожное расстояние, было настолько сильным, что Глеб и не пытался ему сопротивляться.

Он просунул палец под лямку ее сарафана и медленно провел по коже — вверх-вниз. Глеб чувствовал напряжение Ксении, но, в то же время, понимал — словно это было прописной истиной, — притяжение между ними — сильнее страха прикосновений. Оно — сильнее всего.

Медленно развернул ее за плечи. Мягко прикоснулся губами к ее губам — словно взял на руку, чтобы вести за собой. Чтобы она поняла — все случится. И произойдет это прямо сейчас.

Почти касаясь Ксении поцелуем, Глеб стянул шлейку сарафана с одного ее плеча. Затем, после пары ударов сердца, опустилась вторая шлейка — как следующая точка невозврата. Глеб заскользил ладонями по плечам Ксении. Опустился ниже, захватил руками грудь и сжал ее — сначала осторожно, привыкая к новым ощущениям — грудь пышная, мягкая, словно создана для этих действий. Затем сжал сильнее — и Ксения с тихим стоном уже сама ворвалась в него поцелуем. Соприкосновение языков, их борьба мгновенно подняли из глубины такую волну желания, что помутнело в глазах. Теперь Глеб состоял не из плоти и крови — а из концентрированной жажды женского тела. Он едва успел перевести дыхание за то мгновение, пока Ксения стянула с него майку.

Суматошно попытался расстегнуть верхнюю пуговицу ее сарафана, но в следующую секунду рывком разорвал ткань. По звон пуговок о паркет они опустились на пол. Глеб стянул с нее трусики, поцелуями поднялся от мягких темных завитушек внизу живота к груди. Словно сквозь сон почувствовал, что Ксения сопротивлялась, пыталась за волосы оттянуть его от себя — но не настолько рьяно, чтобы он подчинился.

Сквозь отголосок боли он продолжал ласкать ладонями ее грудь, сжал губами сосок… Каким-то чудом Ксения извернулась — и вот она уже сверху. Расстегивает ему ремень, стаскивает джинсы… Она замедляет ритм их действий, но сердце Глеба по инерции бешено колотится — словно внезапно остановился после спринта. Он пытается ускорить ее, но Ксения прижимает палец к губам — как же она это делает! — и еще больше замедляет ритм — это его наказание. Глеб подчиняется — опускает голову, закрывает глаза — и чувствует, как ее губы горячо целуют его живот, опускаясь туда, где огненным шаром сосредоточилось его желание…

Интенсивность ощущений выбросило Глеба в реальность. Он стоял, тяжело дыша, упирался руками в стену. Возвращение оказалось мучительным и болезненным. Глеб чувствовал себя совершенно ошеломленным, обескураженным. Ему казалось, он сходил с ума.

— Что с тобой?! — Ксения попыталась заглянуть ему в глаза.

«Мы только что занимались сексом…»

— Душно… — едва выговорил Глеб.

— Душно? — в голосе и взгляде Ксении проскользнуло недоверие.

Но она поспешила распахнуть окно, а Глеб, пользуясь заминкой, поковылял в ванную. Он засунул голову под кран с ледяной водой и держал ее там до тех пор, пока в ушах не стало звенеть от боли.

Тогда он вернулся — не чувствуя, как ледяные капли стекают по позвоночнику. Ксения стояла на том же месте и смотрела на него с прежним непониманием и легким волнением.

— Все в порядке? — спросила она.

— Нет, — ответил Глеб.

— Мы уже проезжали здесь, — я прерываю историю.

Граф бросает на меня короткий хмурый взгляд. Темно — только иногда сквозь тучи прожилками просвечивает луна, пейзажи однообразные… Оказывается, я все-таки внимательна.

— Мы проехали поворот, — признается он, вглядываясь в дорогу.

— Вот как?.. — «Даже сам Граф ошибается», — говорит мой тон.

— Иногда в вашей истории проскальзывают детали, которые… словно заставляют меня стать соучастником.

— Вот как? — машинально повторяюсь я — потому что в очередной раз сбита с толку.

Граф только что сделал мне комплимент. Похоже, искренне. Это чертовски странно.

— Например, занавеска. Все шло нормально, пока она не коснулась обнаженного плеча Ксении. Я не только это увидел — я почувствовал, как прозрачная тюль, расшитая золотом, нежно, шурша, соскальзывает с плеча женщины. Возможно, я даже понимаю, что в этом моменте так зацепило Глеба, — заканчивает откровенничать Граф и выключает фары.

— Вот… — я вовремя спохватываюсь и заканчиваю фразу по-другому, — …и зачем вы привезли меня сюда?

Мы стоим на небольшой пустой парковке, от которой убегает и теряется между деревьями тропинка, освещенная низкими, круглыми, словно луна, фонарями.

Бредем по этой тропинке. Зябко. Под короткую кожаную курточку проскальзывает легкий холодный ветерок. Трогает лицо. Приятно играет с распушенными волосами.

Стоит красивый октябрь — хрустящий, прозрачный. Бреду, машинально подбивая носками сапог сухую листву. Люблю этот звук — шепот осени. Я почти забываю, что за мной следует Граф.

— Вы когда-нибудь испытывали нечто похожее на то, что испытывает Глеб к Ксении?

— Нет, — признаюсь я, не принимая в расчет, что одна правда автоматически открывают другую, о которой я рассказывать не собираюсь.

Граф тотчас же пользуется моей оплошностью.

— Но при этом вы очень ярко и правдоподобно описываете его состояние, — мы подходим к развилке, я оборачиваюсь — и Граф жестом предлагает следовать налево — туда, где на деревянном крыльце кафе, над вывеской «Набережная, 13», покачивается одинокий желтый фонарь. В такт его движения то удлиняются, то укорачиваются тени кресла-качалки со стопкой полосатых пледов, фигурных перил, листьев виноградной лозы, ползущей по стенам.

«Набережная, 13» — название одной из книг Графа. Герой его романа снимал комнату на втором этаже одноименного кафе. Как-то за кружкой пива хозяин заведения проговорился, что на каждом столике установил прослушивающие устройства — вмонтировал в подсвечники — чтобы знать мнение посетителей о его блюдах. Герой оказался не промах и смекнул, что таким образом можно выведывать информацию не только о еде. Так он оказался в центре крупнейшего коррупционного скандала… После этой книги Графу пришлось на два года уехать из страны. Он даже фамилии в романе не удосужился поменять — только пару букв.

— …Если не личный опыт вам помогает, значит, вы от кого-то эту историю услышали. От кого же? — не унимается Граф.

Я набираю в легкие воздух, чтобы выдать очередную порцию обмана, но Граф прикладывает палец к губам — словно не сам только что задал вопрос.

— Не портите момент, — и распахивает передо мной дверь кафе.

В кафе очень уютно. Никакого глянца и богемной роскоши коттеджа Графа. С десяток столиков на пару тарелок — больше не поместится — расставлены в порядке, логика которого, наверное, понятна только хозяевам. Но у каждого места есть что-то особенное, какой-то бонус. Столик у входа, за перегородкой, почти скрыт от глаз — можно уединиться (правда, сейчас мы — единственные посетители). Тот, что слева, — ближе всего к камину. Есть центральный столик — для тех, кто любит привлекать внимание. Столик с диванчиком. Столик у книжного шкафчика. Граф выбирает места у окошка.

— Хозяева кафе не в обиде, что вы испачкали название их заведения в скандале?

— Обида? — искренне удивляется Граф, галантно пододвигая мне стул. — После выхода книги количество посетителей увеличилось вчетверо.

— Не заметно, что это место пользуется популярностью, — роняю я, не стесняясь подошедшей официантки, — молодой, приятной девушки — слишком бодрой для двух часов ночи.

Граф бросает на официантку взгляд — мол, простите мою спутницу, она не ведает, что творит, — и передает мне меню.

— Потому что сейчас кафе официально закрыто. Его открыли для нас по моей просьбе… Вы голодны?

— Нет, — в меню я даже не заглядываю.

— Для моей спутницы — жульен с курицей… — Граф поднимет ладонь, предотвращая мой протест, — и двойную порцию американо. Мне — эспрессо. И бутылочку Кьянти Классико.

— Так что мы здесь делаем, Граф? — ерзаю на стуле.

Мне неспокойно. И не думаю, что мою проблему решит бутылка вина — даже целая, учитывая, что Граф за рулем.

— Ваши герои поехали в большой Город — и я решил тоже внести в нашу с вами жизнь немного разнообразия, — Граф пробует вино из бокала, преподнесенного официанткой, и кивает. — Дальше я сам.

— Моя жизнь не была однообразной даже до встречи с вами, Граф.

— Знаю. Читал ваше досье, — с легкой издевкой парирует он, наливая мне в бокал вино из бутылки, оплетенной лыком. Рубиновый цвет напитка один в один совпадает с цветом платка, уголок которого выглядывает из нагрудного кармана черной рубашки Графа. — Само собой, я имел в виду разнообразие иного рода… Ну, в самом деле, Кристина, — «Кристина? Не Шахерезада?!», — расслабьтесь. Чем вас не устраивает такое времяпровождение?

— Я не верю вам, Граф. У всего, что вы делаете, есть причина, — пробую вино — и чувствую как легкая приятная горечь щекочет язык. — Хотите, чтобы я расслабилась, — расскажите, зачем привезли меня сюда.

— На случай, если у меня возникнут вопросы, а готовить кофе мне будет лень… — он замолкает, видя мое разочарование. — Так что у нашего Глеба, Шахерезада?

Он кладет свою ладонь возле моей — так близко, что у меня возникает желание спрятать руки под столом. Но я не делаю этого.

— У нашего Глеба огромные проблемы, Граф.

— Глеб опустился на пуфик и, дрожа то ли от недавнего ледяного душа, то ли от переживаний, вслушивался в звуки в ванной. Вот щелкнула дверца шкафчика. Вот Ксения что-то пробормотала сама себе. Вот в коридоре раздались ее легкие шаги — босиком по паркету… Каждый звук, связанный с ней, сейчас причинял физическую боль — настолько сильную, что проступали слезы. Глеб обхватил голову руками. Наверное, он и в самом деле сходил с ума.

— Убери ладони, — ласково попросила Ксения, стоя у него за спиной.

Он подчинился.

И в следующее мгновение почувствовал прикосновение пальцев к своим волосам. Едва ощутимое, почти невесомое — но его сердце резко сжалось, будто внезапно в два раза уменьшилось в объеме. Глеб застонал.

— Больно?! — Ксения одернула руку.

— Нет. Продолжай.

— Точно?

— Конечно, точно, — Глеб криво улыбнулся.

И вот ее пальцы, пересилившие страх прикосновения, порхают по его волосам, перебирают пряди — и все внутри его поет и переливается светом. Это восторг, экстаз… Это перерождение…

— Ай! — Глеб вскочил — и наваждение как рукой сняло.

В голове прояснилось, дышать стало проще. Что же такое происходило с ним? Последствия удара?

— Я просто прижгла йодом! Хочешь, подую? — рассмеялась она, и Глеб тот час же отозвался улыбкой. — Какие же вы, мужчины, ранимые!.. Ну, что, сможешь вести машину?

— А то!

Дорога назад пролетела незаметно, весело и спокойно. Ксения мало болтала, больше задавала вопросы — о его детстве, увлечениях, машинах. В машинах она совсем не разбиралась. Когда, забывая об этом, Глеб срывался на термины, Ксения одаривала его таким смешным изумленным взглядом, что к концу поездки от хохота у него разболелся живот.

Ксения попросила оставить машину у Глеба, а дальше провести ее пешком. Он согласился, вопросов задавать не стал.

Прощались долго. Фразы все цеплялись друг за друга, разговор не заканчивался.

— Скоро рассвет, иди-ка ты спать, — первой прервала прощание Ксения.

— Мое детское время закончилось? — улыбаясь, спросил Глеб, пожевывая травинку.

Он опирался плечом о створку ворот, руки держал в карманах. Ксения стояла в полушаге от него, обнимая себя за плечи. Было свежо — если б светила не луна, а солнце, Глеб, наверняка, увидел бы, как порозовел от холода кончик ее носа. А у него ни куртки, ни пледа, чтобы предложить своей спутнице. Он мог бы ее обнять — просто, чтобы согреть — но, может, уже в другой раз — когда она перестанет бояться прикосновений — ведь дотрагивалась же Ксюша сегодня до его волос.

— Сладких снов, стрелок, — произнесла она так тепло и нежно, что в ее интонации обещания оказалось больше, чем прощания.

— Сладких снов, Ксюша, — ответ Глеб.

И между ними возникла терпкая, волнующая, совсем недружеская пауза… А потом вдруг щелкнула щеколда калитки — и на улицу вывалился Ксюшин муж — взлохмаченный, злой, смердящий перегаром. Похоже, уже давно подслушивал их разговор.

— Здра… — попытался поздороваться Глеб, но его прервал тяжелый удар ладонью в плечо.

— Она тебе не Ксюша! Молокосос! — брызжа слюной орал мужик. — Она для тебя — Ксения Ивановна!

— Езжай уже, — поникнув, попросила Ксения.

Глеб, скорее, прочитал это по ее губам, чем расслышал из-за пьяных выкриков.

Кивнул ей, глядя сквозь ее мужа, и исчез в черноте ночи.

Домой он не вернулся — едва свернул на перекрестке, как бросился к Лане. К ее коттеджу, обвитому плющом, Глеба толкала вовсе не влюбленность, а коктейль чувств — одно темнее другого. Сейчас тот, другой мужчина, живущий в нем, — злой, жестокий, ядовитый, — взял верх. Это он бросал камешки в Ланино окно, он жестами требовал, чтобы она спустилась — хотя знал, как сильно ей попадет от отца.

Лана выскользнула из дома в джинсах и байке с капюшоном, из-под которого выглядывал кончик косички, заплетенной на ночь. С полоской на щеке от кожаного браслета, подаренного Глебом, который она никогда не снимала. Источающая нежное сонное тепло. Все еще тихая, спокойная — лишь с отблеском тревоги во взгляде. Протянула к нему руки — доверчиво, почти по-детски. Но Глеба это не тронуло — он впился поцелуем — таким, что дух перехватило — а потом за руку потащил Лану за собой.

— Глебушек, что с тобой? Почему не отвечал на звонки?..

Как же теперь ему не нравился этот «Глебушек», похожий на «хлебушек». Другими словами — мякиш. Пресный, безвольный, привыкший все эмоции держать при себе. Сейчас Глеб хотел одного — брать. Даже вглубь леса не пошел — остановился за ближайшими елями — благо еще только начинало светать. Рывком притянул Лану к себе, ладонь положил ей на затылок — чтоб не уворачивалась, ворвался языком ей в рот. Целовал страстно, жадно — так, что дыхания не хватало. Остановился только, когда услышал ее вскрик. И одновременно почувствовал во рту солоноватый привкус — до крови прикусил ей губу.

Глеб замер — вскрик Ланы словно отрезвил его. Все еще крепко прижимая к себе принцессу, он осторожно, будто заглаживая вину, провел языком по ее ранке. Лана забилась в его руках, попыталась оттолкнуть от себя Глеба, и он, все еще ошарашенный своим поступком, ослабил хватку. Принцесса вырвалась, отступила на пару шагов — а ведь могла сбежать. И Глеб снова почувствовал, как в нем закипает злость, — почему не ушла? Почему позволяет ему так себя вести?

Догнал Лану и прижал спиной к дереву. Снова целовал ее — но нежнее, чувственнее, сдерживая порывы. Приказал себе: без ее согласия — не станет, не позволит. Прижался к Лане всем телом, дожидаясь, пока она оттает. Уткнулся носом ей в ухо — и дышал, дышал, успокаивая свои нервы…

И Лана стала постепенно загораться его огнем. Вот кончик ее носа скользнул по его подбородку, ресницы защекотали щеку. Вот ее ладошки нырнули к нему под майку и горячо прижались к спине…

Глеб улыбнулся уголком губ. Чуть отстранился, чтобы удобнее было поглаживать пальцами ее скулу, щеку, подбородок. Дыхание Ланы стало глуше и глубже. Она наклонила голову, подставляя шею под поцелуи, провела ноготками по спине Глеба — от чего его бросило в дрожь. Он выгнулся, давая волне наслаждения прокатиться по всему телу.

Теперь желание снова бешено пульсировало в нем — до озноба. Глеб запустил руки под байку Ланы — и замер, ощутив под пальцами обнаженную грудь. Принцесса знала, чем закончится их прогулка… Она хотела того же…

Глеб сжал ее грудь — так сильно, что Лана ахнула — на нежность уже не хватало терпения. И, когда он почувствовал, как в его ладони упираются ее возбужденные соски, — в глазах помутнело. Словно наблюдая со стороны, он отметил, что Лане нравилось происходящее — она уже терлась о него бедрами, приглашая, предлагая. Тогда Глеб развернул ее к себе спиной, переместил ее ладони на ствол дерева и вместе с бельем стянул с нее джинсы. Затем чуть надавил руками Лане на поясницу, наклоняя ниже, — и резко вошел в нее. Чтобы получить разрядку, ему хватило с десяток сильных толчков…

Ощущение эйфории улетучилось еще до того, как они оделись. Что-то изменилось в его отношениях с Ланой. Больше не было той простоты, легкости, естественности. Глеб смотрел, как она натягивает джинсы, — и не понимал, что делать, что говорить. Лучше бы сейчас он оказался дома…

Светало. Впервые за долгое время Глеб не испытывал и малейшего трепета, наблюдая, как зачинается новый день. Он только чувствовал, что его кроссовки промокли, джинсы набрали росы и теперь липли к ногам. Саднили царапины, которые он получил в лесу. Разгоряченное тело обжигал холодный утренний воздух.

Он взял Лану за руку — но не ощутил прежнего тепла, и теперь ему казалось, что и принцесса поняла — его нежность — наигранная. От этого стало совсем мерзко.

Проведя Лану, Глеб возвращался домой, поникший, разбитый. Он касался своих волос там, где недавно касалась их Ксения — и все не мог понять, почему одна и та же манипуляция, произведенная разными людьми, дает настолько непохожие результаты.

А еще он думал о том, что ступил на дорогу, ведущую в ад. Возможно, его отец — да и муж Ксении — переживали нечто подобное. Потому что, когда чувствуешь такое, когда запутываешься так сильно, что узлы только резать… Когда захлебываешься от эмоций, словно ко дну идешь, — а, может, и без всяких «словно»… Тогда кажется, что алкоголь если и не спасет тебя, если и не вынесет на берег, то хотя бы даст передышку — как потерпевшему — доску от утонувшего корабля.

— Ваш жульен…

Я бросаю взгляд на подошедшую официантку — и она поспешно отводит глаза.

— Что в этой истории вашего, личного? — интересуется Граф, поднося к губам чашку с кофе.

Смотрит на меня, не отрываясь. Мне неуютно от такого взгляда. «Иголка для бабочек», — вспоминаю я.

— Почему вы спрашиваете? — ковыряю ложечкой ароматную сырную корочку жульена.

— Судя по тону вашего вопроса на мой вопрос — я на правильном пути. Видели бы вы свое лицо, когда только что озвучивали мысли Глеба! Я предположил бы, что и у вас проблемы с алкоголем. Но ваше легкое безразличие к спиртным напиткам подсказывает, что дело в другом. В чем же?

— Возможно, вы сами найдете ответ на этот вопрос, если завтра ночью откроете мне дверь, — как ни в чем не бывало, отвечаю я и запихиваю в рот такой приличный кусок жульена, чтобы стало понятно, — разговаривать в ближайшее время я не смогу.

Приятные ощущения портит лишь мысль о том, что история на сегодня окончилась, а ночь — нет. И я не могу, доев жульен, просто встать из-за стола — и сбежать. Еще, как минимум, несколько часов мне предстоит провести в компании Графа — и теперь не в роли Шахерезады. Уверена, это тоже было спланировано. Посмотрим, какую еще роль он мне уготовил.

— Вкусно? — спрашивает Граф таким тоном, словно выиграл пари.

— Мммм… — протягиваю я, жмурясь от удовольствия, и кошусь на окно: ночь за окном такая густая, словно рассвет никогда не наступит.

Будь по-вашему, Граф.

Игра продолжается.