Сто и одна ночь

ГЛАВА 8

Я не просыпаюсь — вздрагивая, вырываюсь из сна. Впервые за все время жизни в этой квартире — за полгода — я слышу этот звук — стук в дверь. Причем не обычный — словно молотят каким-то предметом. Сердце колотится так, что, кажется, прорвет грудную клетку.

— Тук-тук-тук.

Сажусь на край матраса. В голове гудит, как на утро после вечеринки. Жмурюсь от яркого утреннего света.

— Тук-тук, тук-тук-тук.

Не отрывая взгляда от колонны, которая заслоняет входную дверь, заматываюсь в простыню и на цыпочках двигаюсь к источнику звука.

— Тук-тук-тук, тук-тук.

Приближаюсь к дверному глазку — и тотчас же отступаю.

— Да ладно, Шахерезада. Я знаю, что ты там.

Блефует. Но я все равно открываю дверь: в его руках подставка с двумя пластиковыми стаканчиками кофе.

— Обязательно барабанить на весь дом? — подтягиваю простыню до подбородка и пытаюсь вспомнить, когда это мы перешли на «ты».

Вспомнила. Не переходили.

— Ты так долго не открывала… Я решил, может, нужно отстучать какой-нибудь пароль — вот и пробовал разные варианты, — для примера он еще пару раз ударяет рукояткой трости о дверь.

— Ага… Пароль…

Смысл его появления — в моей квартире, утром — понятен. Я вмешалась в его личную жизнь — теперь он вмешивается в мою.

— Кухня налево, — вдыхаю аромат кофе и, оставив дверь открытой, иду в спальню переодеваться.

Натягиваю джинсы, майку, выхожу из-за ширмы — и едва не врезаюсь в Графа.

— Я же сказала…

— Я знаю, где кухня.

Он слишком большой, чтобы я могла вытолкнуть его силой. Но мне очень, очень, очень не нравится, что происходит.

В душ я точно при нем не пойду. После его вчерашнего рассказа я даже спиной поворачиваться лишний раз к нему не хочу.

Граф словно читает мои мысли. Его взгляд вдруг становится серьезным — даже заиндевевшим.

— Я подожду вас в машине. Не забудьте куртку, — он отдает мне подставку со стаканчиками кофе — и уходит, постукивая тростью.

Пожимаю плечами. Сегодня я спала три с половиной часа — ощущение невесомости беспокоит меня сильнее, чем причина перепадов настроения Графа.

И только потом понимаю, что не спросила, с какой стати мне идти к нему в машину.

После душа, двух порций кофе и тоста с сыром я снова в строю. Сижу за столиком на кухне, допиваю латте и наблюдаю сквозь занавеску за машиной Графа. Какой же я была умницей, когда решила перед этой аферой снять квартиру. Ничего не предвещало, что она мне понадобится, — обычная перестраховка. А теперь, Крис, представь, что Граф ждет тебя у крыльца твоего настоящего дома… Кофе застревает в горле — я шумно откашливаюсь.

Моя история повернула не в ту сторону. Мои отношения с Графом повернули не в ту сторону. Безотчетно, по собственной воле, я впустила его в свою квартиру. Да я поцеловала его!

А что если, ощущая власть над Графом, я, на самом деле, как поезд, который свободен в выборе маршрута только по уже проложенным рельсам? Рельсы, конечно, прокладывает Граф. Вдруг я что-то упускаю и уже давно играю по его правилам? Он намного жестче, чем хочет казаться, — и намного хитрее. Иначе ему бы не удавалось выходить сухим из всех авантюр, связанных с написанием книг.

Уверена, переживая с Графом страстный роман, Катрин из его «Иголки для бабочек» — дочь одного из богатейших людей страны — понятия не имела, что он всему миру расскажет о ее тайне. До встречи с Графом она оказывала дорогие интимные услуги — исключительно дабы пощекотать себе нервы и насолить родителям. После шикарного полугодового романа, за которым следили все таблоиды, последовало не менее громкое разоблачение Катрин. Книгу Графа мгновенно смели с прилавков.

Хватаю куртку и выбегаю во двор. Стучу по стеклу со стороны Графа. Дожидаюсь, пока оно опустится.

— Я никуда с вами не поеду.

— Поедете.

— Затащите в машину силой?

Он так глянул — словно у меня жаба изо рта выскочила.

— Зачем же. Вы сами сядете…

— Не думаю.

— …Когда узнаете, что я хочу вам рассказать о себе кое-что, не известное никому.

Прищуриваю глаза. Заманчиво. Но я так быстро не сдамся.

— С чего вы взяли, что это мне интересно?

— Потому что по какой-то причине вам интересно во мне все. Особенно, мои тайны. А то, что я хочу вам показать, — это концентрированная тайна.

Сажусь на переднее сидение. Обдумываю слова Графа. Зачем ему рассказывать мне свои тайны — если только он не собирается получить что-то взамен.

Солнце слепит глаза. Щурюсь, опускаю козырек — не помогает.

— Возьмите мои, — Граф протягивает мне солнцезащитные очки.

— Предпочитаю, чтобы дорогу, в первую очередь, видел водитель.

— Возьмите! У меня есть еще пара, — бросает на меня короткий насмешливый взгляд. — Откуда столько удивления у девушки с двумя зубными щетками в стаканчике?

Усмехаюсь, но очки беру. Смотрюсь в отражение зеркала на козырьке. Хм. Красиво. Оказывается, мне весьма идут черные большие стекла. На светофорах водители соседних машин заглядываются на меня. Или на Понтиак…

Через четверть часа вылетаем на трассу. Осень буйствует. Золотое солнце, пронзительно-синее небо, пестрая листва. Узкая, чуть влажная после дождя, дорога словно специально извивается, чтобы показать побольше красот.

— Так что вы скажете по поводу моей истории о Глебе? — спрашивает Граф таким тоном, словно мы только что с ним об этом разговаривали, но внезапно прервались.

Первым на его вопрос реагирует мое тело. Прикрываю глаза, чтобы обуздать свои ощущения. Да, я помню, как изнывала, слушая описание Графом интимной сцены, как пыталась дышать ровнее — ведь Граф находился так близко; как радовалась, что в комнате темно. А еще я очень хорошо помню, что делала, когда Граф ушел — но в моих фантазиях он все-таки остался…

— Не думаю, что Глеб любит готовить, — внезапно охрипшим голосом отвечаю я и роюсь в сумке в поисках бутылочки с водой. Очень хочу пить — и очень не хочу смотреть Графу в глаза.

— Не думаете? Или знаете наверняка?.. Впрочем, не отвечайте. Я сочинил ужин лишь потому, что сам люблю готовить. Вплел в историю немного личного — как это делаете вы.

— Граф, смотрите на дорогу!

— А вы не отвлекайте водителя, так прикусывая губу!

Улыбаюсь. Делаю пару глотков.

— Дайте мне, — требует Граф.

Протягиваю Графу бутылку и, наклонив голову, смотрю, как он касается ребристого горлышка губами — там, где только что были мои губы. Тотчас же вспоминаю, как целовала Графа. Тело снова мгновенно реагирует… Не представляла, что поездка будет настолько адской.

— И не думаю, что Глеб настолько осмелел… с Ксенией… на матрасе, — машинально делаю еще несколько глотков.

— Язык был лишним? — интересуется Граф совершенно невинным тоном.

В который раз радуюсь, что он одолжил мне солнцезащитные очки.

— На мой взгляд, время прикосновений еще не настало, — я тщательно взвешиваю слова. — Но. Подобного рода близость между ними, наверняка, происходила все чаще и чаще… Вы весьма проницательны, Граф.

— На самом деле, Крис, я запутался в вашей шараде. Все мои предположения заходят в тупик. Похоже, в этой истории вымысла больше, чем правды. Вы старательно заметаете следы — и все же не настолько хорошо, чтобы я потерял надежду докопаться до сути. Идеальных преступлений не бывает. Вот и вы попадетесь на мелочи, так и знайте.

— Любопытно, что вы заговорили о преступлении… — я откидываюсь на спинку кресла. Граф внимательно смотрит на дорогу, но, уверена, ловит каждое мое слово. — Потому что именно сейчас Ксения садится на край матраса, подтягивает к себе ноги и аккуратным, но настойчивым движением закрывает книгу, которую читает Глеб…

— Повремените со сказкой, Шахерезада, — останавливает меня Граф. — Мы приехали.

Увлеченная своими переживаниями, я впервые за долгое время смотрю в окно машины — и кровь отливает от лица.

— Неужели вы ни разу здесь не были? — Граф открывает мне дверь. Я выхожу, путаясь в ногах. — Или вы не ожидали, что об этом месте знаю я?

И то, и то другое, Граф.

Я чувствую легкую тревогу от того, как много он знает, но куда острее я ощущаю трепет и что-то, похожее на преклонение. Впервые вижу дом моего Глеба воочию, а не на фото. Это строение — пусть и заброшенное, обветшалое, с криво заколоченными окнами — выглядит величественно. Оно — словно живой организм. По влажным деревянным стенам ползет виноград, зеленые листья кажутся прозрачными на солнце. На крыльце, подставив пушистое брюшко теплым лучам, лежит толстый рыжий кот — лениво отмахивается от мухи. Из разбитого стекла, между прибитыми досками, из дома выпархивает воробей. На широком балконе второго этажа растет береза, трепещут яркие желтые листочки.

Ветер дует чуть сильнее — и на голову, словно серпантин, кружа, осыпаются золотые кленовые листья. Один из них падает мне на плечо.

— Это вам, — я протягиваю листок Графу.

— Благодарю, — он сует подарок себе за пазуху. Затем поднимает с земли коричневый гладкий орех каштана. — А это вам. Теперь он будет не только у Глеба в кармане, но и у вас.

Прячу его в карман пальто — быстро и ловко, как заправская воришка.

— Пройдемте вовнутрь? — предлагает Граф.

Киваю.

Он достает из багажника лом и, как настоящий преступник, одним движением взламывает ржавый амбарный замок.

— Я первый, Шахерезада. Дом слишком старый — не до любезностей.

Граф необычайно заботлив. Или просто хочет первым увидеть то, что скрывается внутри.

Следую за ним в гостиную, совмещенную с кухней, — помещение занимает почти весь первый этаж. Граф ломом вышибает приколоченные к окну доски — и гостиную резко заливает густой солнечный свет.

Я испытываю странное чувство, похожее на ностальгию, но не свою (здесь я впервые), а чужую — ностальгию человека, полгода назад рассказавшего мне об этом доме.

Затянутые паутиной колесные диски — как медали, рядами висящие на стене — отбрасывают на пол солнечные зайчики. На широком столе стоит покрытый коричневым налетом граненый стакан с остатками полевых цветов. Стебельки похожи на паутинки: дотронешься — и они превратятся в пыль. Дверца сушилки над жестяной раковиной покосилась, и я замечаю посуду — всю одинаково темную от времени. На маленькой плите нахохлился ржавый чайник. Все старое, покрытое пылью и паутиной, изъеденное мышами и жуками, — но ощущение такое, будто дом продолжает жить без хозяев.

Делаю шаг вперед — и в широком солнечном луче взмывает облако пыли. Звонко чихаю. Граф оборачивается — будто услышал сигнал.

— После того, как вы рассказали об этом доме — в самую первую ночь, — я не мог успокоиться, потому что помнил, что где-то уже видел это строение — точь-в-точь таким, как вы его описали. Я перерыл все коробки на чердаке, с лупой изучил фото-архивы… Но нашел я дом вовсе не на фотографии, а на открытке. Эскиз, датированный тысяча девятьсот тридцать третьим годом. Тогда это строение принадлежало семье Кипельских. Еще немного работы в городском архиве — и выясняется, что в это время в доме проживало девять человек. Это почти тупик. Как узнать, кто из них — почти столетней давности — каким-либо образом связан с вами? Старики, родители и пятеро детей. Одного из детей звали Глеб, но он погиб во время войны. Еще трое не дожили и до тридцати — несчастные случаи, болезнь…

— …Что вы делаете, Граф?! — я улыбаюсь.

Поворачивая запястье, он пускает на меня блики света.

— Касаюсь вас солнечным зайчиком — раз руками запрещено. Не щекотно?

— Нет, — улыбаюсь еще шире, глядя, как светлое пятнышко ползет по моим пальцам, перепрыгивает на пальто, устремляется выше. Потом я теряю его из вида — и только по взгляду Графа догадываюсь, что сейчас зайчик гладит мое ухо, проплывает по щеке — и застывает на губах…

— А вот самый младший из сыновей дотянул до пятидесяти, — Граф прячет руку за спиной — и его голос снова становится серьезным. — У него был сын — единственный наследник некогда большой и зажиточной семьи. Последнего из рода Кипельских нарекли Львом. Сорок лет назад, еще совсем юным, он переехал учиться в город. Там ввязался в плохую компанию, едва избежал тюрьмы. Семьей он не обзавелся. Сейчас этот Лев — который так напоминает вашего Глеба — совсем старик — так что династия прервалась. Это печально. Только вот какое отношения это имеет ко мне?.. Поднимемся на второй этаж, Шахерезада?

Я следую за Графом, почти не обращая внимания, как опасно скрипят ступени под ногами — так взволновала меня история, рассказанная Графом, — хотя многое из услышанного я уже знала.

— Не то, чтобы я надеялся услышать от вас ответ… — Граф подает мне руку — я перепрыгиваю через дыру в ступенях. И с удивлением осознаю: мне жаль, что он в перчатках. — Скорее, просто хвастаюсь, сколько бессмысленной работы я проделал. Одна радость — что я писатель. Возможно, когда-нибудь я напишу об этом книгу… Это спальня Глеба?

Я киваю. Да, мой герой жил именно здесь. В этом самом окне сверкала молния, когда сюда впервые поднялась Лана. На этой стене переплетались их тени, когда Глеб впервые ее целовал… Я взволнована так, что не сразу осознаю, что говорит Граф.

— Совсем забыл! На открытке — с обратной стороны — есть надпись. «Здесь все начиналось. Я помню каждое мгновение». И дата: тысяча девятьсот восемьдесят шестой год. На этом моменте, признаюсь, мой мозг закипел. Потому что, надо полагать, получатель открытки связан с моей семьей, а отправитель — с вашей. Но каким образом?.. Надо же — ни одной фотографии, блокнота, тетради! — Граф хлопает дверцей шкафа — она крякает — и повисает на одной петле. — Связь, очевидно, есть, раз вы знали, что у меня находится то самое кольцо с аметистом. Но на этом я сдаюсь. Похоже, дополнительную информацию я могу получить только из вашей истории — так что внимательно слушаю. И — да, я попытаюсь абстрагироваться от того факта, что события, о которых вы рассказываете, на самом деле произошли лет тридцать тому назад.

— О нет, Граф. Сейчас ваша очередь рассказывать. Концентрированная тайна, помните?

— Точно, — он трет кончик носа. — Вы знаете, что произошло с моими родителями, Шахерезада?

— Они погибли, когда вам едва исполнился год.

Граф довольно ухмыляется — что не очень-то хорошо сочетается с моими словами.

— Нет, не погибли — они исчезли. Я думаю, они сбежали. Были такими же ворами, как и вы. Наверное, именно это совпадение вначале и удержало меня от звонка в полицию, — а не ваша история. Я сентиментален к воришкам… Родители завещали мне гараж, доверху набитый дорогущим хламом, потому что просто не могли увезти его с собой, а вовсе не из-за бесконечной любви ко мне. Меня оставили на полоумного дедулю, от которого я сбежал, когда мне было двенадцать. Потом, правда, вернулся: на улице жить опасно, — да и глупо.

— Но потом вас заинтересовала и сама история, верно?

— Да, потом вы подкинули парочку любопытных деталей… Сначала я подумал: если вы знаете о кольце, то, возможно, знаете и о моих родителях, от которых оно мне досталось. Но, судя по вашему лицу, вы удивлены не меньше, чем был удивлен я, когда выяснил, что документы об их смерти липовые.

— Я не знаю ничего, что помогло бы вам отыскать родителей.

— Какая выверенная формулировка ответа…

Я и в самом деле была в шоке. Но на кое-кого эта информация произведет куда более сильное впечатление…

— Почему вы так смотрите на меня? — я перевожу тему.

— Вам удивительно подходит этот дом, — подхватывает мою игру Граф.

Фыркаю.

— Надеюсь, вы не имеете в виду, что я дряхлая и всеми брошенная!

Графа улыбается, и эта редкая улыбка словно подсвечивает его изнутри. На несколько секунд он превращается в искреннего, приятного, теплого человека. Или у меня просто очень богатое воображение.

— Этот дом словно создан для вас! Я легко могу представить, как утром, завернувшись в плед, вы сидите в этой спальне, в просторном старом кресле с резными деревянными подлокотниками. Держите двумя руками большую, доверху наполненную чаем чашку. Утреннее солнце освещает вашу полуулыбку. О ноги трется толстый рыжий кот…

— Граф, да вы романтик!

— Я просто писатель.

Искренность слов, его улыбка создают особую ауру — и я иду дальше:

— Граф, вот скажите, зачем вы пишете книги, которые ломают человеческие судьбы? Ведь не только ради денег — у вас шикарное наследство, пусть и ворованное. И не из-за жажды справедливости — женщина, продававшая свое тело мужчинам, — не самая злостная преступница в мире. А вы не просто ее изобличили. Сначала заставили ее верить вам, признались ей в любви…

— Я никогда не признавался в любви женщине, к которой этого чувства не испытывал, — теперь голос Графа звучит жестко, время откровений стремительно тает.

— В чем виновата перед вами конкретно она? После вашего ухода эта женщина пыталась покончить жизнь самоубийством. А после вашей книги — сделала еще одну попытку. Вам все равно?

— Такие правила игры.

— Граф, это не игра.

— Жизнь — только то, как ты к ней относишься. Для меня — это игра. Доказать? Я собираюсь пройти по ограждению балкона.

Я всплеснула руками.

— Бросьте, Граф. Это ребячество.

— Кто ж спорит, — он снимает куртку.

— Вы это несерьезно.

— Конечно, нет, — пододвигает стул к ограждению.

— Граф, до земли метра четыре, — скучающим тоном замечаю я. — Вы переломаете себе ноги. А до этого вас проткнет вон та арматура.

— Значит, я проиграю.

Граф становится на стул. Сидение, издав надрывный звук, проваливается под его ногой. Я вздрагиваю.

— Не собираюсь на это смотреть! Я ухожу, — но пока не двигаюсь с места.

— Тогда вы не сможете оказать мне первую помощь, — он подтягивает к ограждению сундук.

Я знаю, что Граф это сделает — даже, если я уйду. Другой бы остановился — но не Граф. И я почти проживаю, как он, балансируя на ограждении, оступается — и летит вниз. Как я выглядываю на улицу — и вижу его, лежащего в неестественно позе. По камню под его головой растекается багряная лужица…

Я не могу остановить его. Но я могу привести его в чувства. Хорошо б под рукой оказался стакан ледяной воды — но его нет. Так что я шагаю к Графу, ощущая легкое жжение в ладони, — пощечину он заслужил уже давно.

— Граф… — окликаю его.

Он оборачивается — но в последний момент успевает перехватить мою руку — и мы застываем в такой позе — лицом к лицу, едва ли не прижатые друг к другу. Секундное замешательство — и я вспоминаю, что у меня есть левая рука. Граф тот час же перехватывает и ее. Тогда я вспоминаю, что у меня есть губы…

Касаюсь губ Графа — по привычке осторожно, но с трудом сдерживая эмоции, которые бушуют во мне. Медленно провожу по его нижней губе языком — мое сердце стучит в висках — спокойно, но громко, как колокол. Чуть надавливаю языком, чтобы проникнуть вовнутрь… А затем испытываю такое чувство, словно меня внезапно столкнули в воду — едва успеваю задержать дыхание, как меня поглощает поток ощущений, — Граф отвечает на мой поцелуй. Его губы ласкают мои, его язык борется с моим. Все это смешивается в его ароматом, с головокружительным ощущением его близости. Под ложечкой начинает волнительно болеть…

Я первой прерываю поцелуй. Вырываю руки из его хватки, отступаю на шаг. Наверное, сейчас я выгляжу смешно — в замешательстве от своих чувств, злая на Графа, — из-за того, что он снова спутал мои карты. Но Граф не улыбается. Он, не отрываясь, смотрит на меня. Чуть покачивается — затем делает стремительный шаг ко мне, обхватывает мой затылок ладонью, второй — прижимает меня к себе — и врывается в мой рот языком. Пытаюсь оттолкнуть его — вместо безудержного восторга предыдущего поцелуя теперь я чувствую панику. Пробую отвернуться, вырваться — и, наконец, Граф меня отпускает.

— Не смейте прикасаться ко мне! — ору я, смутно осознавая, что первой заварила эту кашу.

Граф поднимает руки — как преступник, остановленный полицией.

— Как скажете, Шахерезада.

Его голос звучит настолько жестко, что мне становится не по себе. Это другой Граф — настоящий. Такой, каким я его всегда и представляла, — без маски, без притворства. Граф, способный на все.

— Отвезите меня домой, — как можно ровнее произношу я.

Он ничего не отвечает. Только, едва не задев меня плечом, проходит мимо и направляется к выходу.